Suum cuique

Однажды я нашёл клад. А может быть, и клад нашёл меня. Как сейчас помню этот момент, надолго врезавшийся в память всплеском радости. Редко кому удаётся прочувствовать и пережить такое. Это вам не рубль найти в драном кошельке где-нибудь у магазина.
В одном из медвежьих углов Калининградской области, а это бывшая Восточная Пруссия, я возвращался из леса. Тут же на окраине леса работал бульдозер. Он снял слой земли и, опустив лопату, стал корчевать деревья, стоявшие поодаль. Проходя по мягкому разрыхлённому грунту, я увидел вывороченные кирпичи. Видимо, здесь когда-то стоял немецкий дом довоенной постройки, так как кирпичи были старинные и по размеру гораздо больше современных. Стукни по такому кирпичу – и он отзовётся звоном или басистым гулом, пытаясь рассказать тебе историю, свидетелем которой был много лет назад. А наш красный кирпич по прозвищу «недотрога» ничего тебе не расскажет, только переломится. Нет у него голоса. Да и рассказывать-то особо нечего.
Я не удержался и, присев на корточки, погладил влажный бок одного из кирпичей. Пожалуй, это одна из редких возможностей прикоснуться ко времени, на ощупь почувствовать прошлое.
Наверное, неодушевлённые предметы тоже откликаются на ласку. Или немецкие кирпичи, пролежав не один десяток лет в земле, просто устали хранить тайну и готовы были подарить её первому встречному. А первым встречным оказался я. Тут же рядом с кирпичом лежало что-то блестящее, присыпанное землёй. Сердце заколотилось о рёбра трепыхающимся воробышком. Ладони как-то сразу стали неприятно липкими. Неужели клад? Точно, он самый! Жёлтая тяжёлая коробочка размером чуть больше спичечного коробка так удобно расположилась в моём кулаке, что я не хотел расставаться с ней больше ни на секунду.
– Эй, парень! – раздалось сзади в самый неподходящий момент, заставив меня вздрогнуть всем телом.
Воробышек обмер. Бульдозерист, здоровенный мужик, на ходу прикуривая, шёл ко мне. Да это же Василий, с соседней улицы. Его стальной конь, отдыхая, тарахтел невдалеке вполголоса.
– Здорово, – Вася протянул широкую, как доска, ладонь, к тому же, благоухающую соляркой.
– Привет, – правой рукой я здороваюсь с ним, а левую с находкой плавно засовываю в карман брюк. Всё-таки хорошо, что я левша. Стараюсь на лице изобразить туповатое равнодушие. Однако, чувствую, получается плохо. Он, правда, тоже загружен своими мыслями по самую макушку и мало что замечает.
– Ты, это, на кирпичи даже не рассчитывай. Мне гараж надо достраивать.
– Да они мне и не нужны. Ты, Вася, лучше вон тот бугорок ковырни, там этого добра должно быть много, – махнул я правой рукой в сторону ближе к лесу.
– Ага, точно. Там, похоже, и дом стоял. Ну, бывай, сосед, – бросив окурок, он поспешил к трактору.
Воробышку стало намного легче. Я пошёл к своему дому. Хотелось побыстрей взглянуть на добычу. И не просто хотелось, а очень хотелось. Бывают ситуации, когда невмоготу, но сейчас-то вообще невтерпёж. Свернув с дороги за придорожный куст, я сел на траву и достал коробочку. Вроде золотая! Вон сколько лет пролежала в земле, но ни ржавчины, ни налёта не видно. Тут и кнопочка для открывания есть.
Воровато оглянувшись по сторонам, я нажал на небольшой выступ сбоку. Вспоминая, как это делается, коробочка нехотя открылась. Интересно, сколько лет назад в неё заглядывали в последний раз? И что ощущал человек, доверяющий коробочке свои сокровища? Внутри, завёрнутые в бумагу, лежали старинные серебряные монеты, похожие на царские рубли. Талеры! Пять монет. Нет, вот ещё одна маленькая монетка, завёрнутая отдельно. Эх ты, золотая!
Дома «графа Монте-Кристо» никто не встречал. Оно и к лучшему. Надо без «охов» и «ахов» родственников повнимательнее рассмотреть монеты. Я не такой уж ярый нумизмат, но этим делом интересовался. И литературу почитывал, и коллекция своя имеется. Про коллекцию, конечно, громко сказано: десятка три монет разных времён и народов. И вот я достал лупу, с полки книжного шкафа взял немецко-русский словарик и свою умную тетрадку, вымыл руки с мылом. Ну что же, я готов для встречи с прошлым. Нет, погоди-ка, повернул ключ замка входной двери на два оборота. Мало ли чего…
Начну своё расследование с золотой монеты. Десять марок тысяча восемьсот семьдесят шестого года, на аверсе прусский орёл, на реверсе Генрих Второй собственной персоной. Монетка размером чуть поболе нашей советской двухкопеечной. Маленькая буковка «H», которую можно рассмотреть только вооружённым глазом, подсказала мне, что сделали эту монету на Дармштадском монетном дворе. Золото хорошее – девятисотая проба. А так ничего примечательного.
Теперь серебро. Пять талеров достоинством по три марки. Талер – это старая монета нескольких европейских стран, давшая название доллару. Вот два одинаковых талера тысяча восемьсот шестьдесят первого года. Да тут и королевская чета изображена: Вильгельм и Аугуста. По-моему, это коронационные талеры. Если мне не изменяет память, такие коронационные монеты выпускались всего пять раз: дважды Пруссией, дважды Россией и Наполеоном в тысяча восемьсот четвёртом году, когда он из первого консула превратился в императора. У наших отличились два последних царя, отец и сын – Александр Третий и Николай Второй.
А что же остальные монеты? Талеры как талеры. Тысяча восемьсот девяносто восьмой, тысяча девятьсот седьмой и тысяча девятьсот десятый годы. У всех на гурте одинаковая надпись: «Gott mit uns». Ну, это просто – «Бог с нами». А вот на последнем, самом молодом талере крупными буквами начертано: «SUUM CUIQUE». Это интересно. Любят всё-таки немцы «крылатые выражения». Однако, перелопатив словарь, я так и не нашёл перевода. Перевести слова отдельно тоже не получилось. Странно… Ладно, завтра в библиотеке посмотрю в словарях других изданий. Возникает ещё один вопрос: что заставило немецкого бюргера прятать клад? Если самая свежая монета датирована тысяча девятьсот десятым годом, то какие события после этого года вынудили богатого немца зарыть свои сокровища?
Про российскую историю вообще заикаться не стоит. Многочисленные войны, крестьянские волнения, череда революций, гражданская война, экспроприация и раскулачивание просто требовали от имущих что-либо класть это самое как можно подальше. Но редкие выживали в водовороте кровавых событий и возвращались за спрятанным.
У немцев всё было гораздо спокойней и размеренней. Правда, после Победы, когда Кёнигсберг стал Калининградом, а Восточная Пруссия – Калиниградской областью, было принято решение о репатриации, то есть о насильственном выселении лиц немецкой национальности. Да, в сорок шестом это было. Двадцать четыре часа на сборы, двадцать килограммов вещей на каждого переселенца, кто опоздал к месту сбора – тот преступник. Много чего было закопано в эту ночь во дворах и рядом с домами. Закопана была и надежда, что когда-нибудь они вернутся сюда.
Но это явно не тот случай. Тогда в коробочке были бы монеты более поздних годов. Был ещё один исторический эпизод. В начале Первой мировой войны осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года две русские армии под командованием генералов Ренненкампфа и Самсонова перешли границу Восточной Пруссии. В сражении под Гумбинненом немецкая восьмая армия была разбита. Вот в это время и охватила паника всё мирное население Восточной Пруссии. Вероятней всего, и клад нашёл своё прибежище на многие годы именно тогда.
Кстати, немецкий генерал Пауль фон Гинденбург ещё раз доказал суворовскую истину, что воевать надо не числом, а уменьем. Взяв во внимание сведения разведки, что между двумя нашими генералами нет абсолютно никакого понимания, а личная неприязнь тянется ещё со времён русско-японской войны, он  обратил в бегство сначала армию Ренненкампфа, а потом  проехался кайзеровским катком и по армии Самсонова. И сил у Гинденбурга было втрое меньше, чем в наших двух армиях.
Ну что ж, осталось найти ответ на последний вопрос. На следующий день, положив монету с  непонятной надписью в карман, я пошёл в библиотеку. Отпускник – птица вольная, а я и был этой птичкой. Счастливой птахой, находчивой. Вон что нашёл. Чтобы монету не светить лишний раз, я переписал изречение на тетрадный листок. Два часа заседаний в библиотеке и работа с разными словарями результата не принесли. Но библиотекарша, изучив листок всеми четырьмя глазами, задала вопрос, поначалу показавшийся сумасбродным:
– А Вы уверены, что надпись на немецком языке?
– Погодите, сударыня, это надпись на немецкой монете. На каком ещё языке могут писать немцы?
– Молодой человек, Вы знаете, что правители немецкого государства объявили Германию Третьей Римской Империей?
– Ну да, – тут и до меня дошло:
– Латинский! У вас есть такой словарь?
– Нет, словаря с этим мёртвым языком у нас нет. Но его учат медики. Поищите у знакомых с медицинским образованием.
Таких знакомых у меня не было, но у меня был язык. И не мёртвый, а живой, который до Киева доведёт. До Киева мне не надо. Мне надо срочно в больницу, что здесь буквально за углом.
Главный врач городской больницы, так и не дослушав, попытался вытолкать меня из своего кабинета. Пришлось показать монету. И вот уже совершенно другой человек, в котором проснулся исследователь, а главврач на время вздремнул, достаёт медицинский справочник, и мы, голова к голове, ищем в книге перевод. Вот он! Нашли только в приложении, где отдельно собраны «крылатые» латинские выражения.
Забыв сказать «спасибо», я вышел из кабинета злым и свирепым. Монету, что была у меня в кармане, хотелось зашвырнуть подальше, а руки обработать карболкой. Господа немцы, вы – умный, трудолюбивый народ, приученный к порядку, взрастивший Гёте, Шиллера, Гейне и многих других! Вы, почему-то в одночасье поддавшиеся микробу под названием «Гитлер», стали решать судьбы народов, поставив свою нацию выше всех. Причём, вы решали, кому в крематорий, а кому – все блага мира! «Каждому своё» – так ваши сверхчеловеки написали на монетах, а потом и над воротами одного из концлагерей. Ну и как? По-вашему вышло?
От этого проклятого талера я избавился через несколько дней. Я поменял его на небольшую итальянскую монетку с изображением красивого парусника. Обмен был не в мою пользу, но я был доволен. Опасаясь, что я передумаю, лысый дядька-нумизмат торопливо спрятал в закоулки своей куртки сокровище, прикрыл мозг кепкой и выскочил из квартиры.
Мои родные долго крутили монеты в руках. Тесть отнёсся прохладно, но потом, вспомнив, принёс мне для коллекции монетку со свастикой, найденную недавно на огороде. Коробочку я отдал жене для фамильных драгоценностей, которых набралось уже порядочно – целое обручальное кольцо. Тёще пришлось дать в зубы. Точнее, на зубы. А что, пусть несёт золотую монету куда надо, вставляет зубы и радует меня лучезарной улыбкой. Тёща-то всё-таки единственная.
Через неделю встретил в городе Васю-бульдозериста. Он был пьяным и счастливым.
– Вася, привет. Ну как, накопал кирпичей?
– А-а, сосед! Слушай, мне так повезло. На хуторе столько кирпичей выворотил. Короче, и мне на гараж хватило, и другану подкинул сотни полторы.
– Василий, ты не обидишься, если я тебе бутылку поставлю? Мне тоже на днях здорово повезло, – глядя в круглые блестящие Васины глаза, я чувствовал угрызения совести.
До Васи не сразу дошёл смысл сказанного. Но потом он спохватился:
– Конечно, конечно. На такое разве обижаются?! Может, тебе кирпичи нужны?
– Нет, Вася, не нужны. Но если что, я к тебе обращусь.
Василий остался курить на улице, а я зашёл в магазин и, стоя в очереди у прилавка, подумал, что, возможно, римляне и правы: «Каждому своё».