Поле, которое надо перейти

    
          Анахата  чакра
          Это центр сердца, известный также под
          названием «пространство внутри сердца,
          где поселилась чистота». Он связан с
          восьмым шейным позвонком и находится
          вблизи тимуса. Именно здесь мы видим
          развитие и выражение любви и страсти,
          а также возвышенных чувств сострадания
          и доброты…

Часы показывали ровно полшестого, когда он вышел из дома: в тот час еще было в эти зимние месяцы совсем темно - он торопился, потому быстрым шагом пустился в обычный свой путь. Ему предстояло идти сначала по накатанной, жесткой хотя бы снизу под подушкой выпавшего снега немагистральной автомобильной трассе (хотя уже первые машины  проехали по ней).  Затем же (он так решил) ему предстояло свернуть на тропку в широком поле, обильно запорошенную  после ночного  снегопада. Из-за его обилия (снег валил всю ночь крупными хлопьями - с самого вечера, когда  он возвращался с учебы из города), тропку почти  занесло, но он не представлял себе силы снегопада.  Следы проехавших по трассе машин сбили его с толку – сейчас  снегопад  к тому же прекратился.
Может, стоит в нескольких словах описать его? Ну, он был сложен несколько непропорционально: высок, худ – носил обувь сорок последнего размера, имел узкие плечи, длинные как… у орангутанга руки, кончавшиеся огромными ладонями-веслами. Вообще, словами «огромный», «крупный» можно было характеризовать многие  части его тела.  Такие характеристики точно применимы к его ладоням, ступням, носу, губам, бороде, глазам.      Он явно спешил, чувствуя, что скорость его перемещения объективно несколько замедлится из-за образованных заносов, но что настолько: он не представлял и  напрасно надеялся отыграть еще немного времени,  срезав хотя бы саму малость.   Хоть чуть-чуть - да сэкономить по времени.  Потому и выбрал для себя нехоженую тропку через широко поле, но не представлял себе значительности нанесенных за ночь сугробов, по причине этого опаздывал и, скорее всего, ошибся в хронометраже - ничего так и не выиграл. За полем сразу находился  конечный отсчет ближней части его маршрута: железнодорожная станция.    Он глубоко вдохнул воздуха всеми легкими – дышать глубоко его заставляло боли и урчанье в животе, не надолго вдыхать-выдыхать воздух все равно стало легко и свежо. Свет сочился из окон людского поселения, что раскинулось прямо по пути. Огни близлежащей станции с противоположной стороны поля, которое ему осталось пересечь – говорили, что он уже близко.
 Этот путь он проделывал каждое утро, преодолевая пешим ходом свыше трех километров на свою треклятую учебу: она оказалась совсем не простым делом, какой представлялась вначале, а требовала мобилизации и неимоверных жертв – уж все равно: лучше бы плюнуть  в свое время на все сопряженные сложности и рискнуть поступать на медицину...
Его с утра мутило, и расстроилось верное функционирование желудка (сбой произошел сегодня после завтрака) – это был результат несвоевременного и нерационального питания. Впрочем, разницы и промежутка между вчерашним вечером и сегодняшним утром не было. Он уснул после того, как завершил еще вчера обводку чертежа детали мягким карандашом и залег на диван проштудировать работу «Как нам реорганизовать Рабкрин» с плиткой шоколада на груди, но незаметно «отрубился». Проснулся через час:  синий томик валялся раскрытым на полу, а сам он был измазан растопленным  шоколадом…
Он тревожился окружающей темноты, но страх этот был ментален и беспредметен: зверей со всей их округи давно  уже выбила индустриализация (вот, если бы лет тридцать назад!) и прогнала в невообразимые дали.
Режущие боли в животе даже временно отпустили - прибывающим  позитивом также было то, что косвенный свет искусственных источников и естественный  неба необратимо накапливались.  Они делали несостоятельными все отсылки на «кромешную» тьму как дополнительную причину  текущих его неловкостей и неудач, в том числе,  неуспевания  к поезду, которому, конечно, как неодушевленному объекту не было никакого дела  до его возможности опоздать.
Свет копился в неясном куполе над главами пешеходов, подбирающихся по-разному: медленно, спеша и не очень к поезду (или еще куда-либо) - купол упирался широким раструбом о поле. Выйдя из дома, он перемещался скорым шагом (почти бегом) по плоскости поля в новой легкой обувке, еще со свежим скрипом, отдающимся на дороге по жесткому, где встречались островки свободные от заносов, многократно на ближнюю округу. В округе, в основном еще по  предположению  было одиноко и пусто - т.е., ни живой души  рядом не было и никто, кроме него самого, ничего  не мог слышать.
Неясный купол просветлялся все боле и наполнялся жизнью, с  различными отзвуками -  сначала  были резкие, нестройные, но бодрые,  одиночные взбрехи околоточных шавок. Они хриплые, уплотнявшиеся по времени, переходили кое-где уже в кучный гвалт - с ним также ассоциировались одиночные голоса, не менее ожесточенных, не выспавшихся их хозяев…
В верхней трети  купола «болтался» в  тихом и безмятежном пока лоскутке местного неба ясно видимый, с синей каймой месяц, отмерзающий после хладной ночи. Через час он должен совсем уже раствориться в наполняемым внутренним свечением конусе и очевидностью просветления, а пока что висел  себе в полном контрасте по темному. Месяц был по мифологии убывающим, в сравнении с прошлыми ночами - рожком левого "стареющего" полумесяца.
Ходок спешил – рези возобновились с новой силой, он с ними, едва терпимыми, и  общим дискомфортом в  животе,  в  стильной  поскрипывающей обувке приближался к финалу ежеутреннего перемещения, но никогда  как сегодня не опаздывал! Он в голове держал необходимость остановиться, но ему совсем было некогда дать себе передышку.
Он должен был поспеть к единственной утренней железнодорожной сцепке, курсирующей как по живительному сосуду и связывающей разбросанные по лесам заселенные пункты с центром местной агломерации, где сосредотачивались иная жизнь и, в том числе, торные пути к знаниям. А передышка ему нужна была… чтобы присесть в темноте, пусть даже у  того, возвышающегося спереди, нанесенного снегом  заструга. Но нет, оставалось функционально успеть ее реализовать только в здании убогого вокзальчика,  именно там, казалось, он изыщет этих не хватающих  мгновений и посетит клозет…
Несмотря на  раскинувшееся широким пятном спереди бело поле, укутанное  снегом,   ему  казались его плавные бугры (из-за долгой и темной зимы,  которой не было видно ни конца ни края),  по цветовому оттенку темными. Сугробы имели в сей  ранний час из-за полутьмы, не отступившей во временное небытие,  чернильно-фиолетовый цвет.
Он нес на  плечах для обогрева тела легкий полушубок искусственного меха, руки его были вдеты в сметанные шубенки. Обметаны и сшиты они были из кусков разношерстного излишнего меха и грубой ткани, оставшихся лишком от других поделок, в тон обратной стороной полочкам полушубка известной среди всей его родни и соседей рукодельницей,  заботливой тетушкой.   Юркие же ноги были обуты в предмет особой гордости,  поскрипывающие в такт быстрой ходьбе, высокие, тем не менее, легкие кожаные сапожки на меху.
Они несли печать особого покроя, не то, что популярные  у всех, местных «модников» тяжелые, неразворотливые летчицкие унты.  Это были щеголеватые, легкие и, главное, не менее теплые изделия.
Широко поле - везде, и по  темнеющей к вечеру, заезженной колее, было укрыто рыхлым и толстым слоем девственного снега. Он спешил в каждое утро и частенько (без особой нужды) заламывал руку и вглядывался в едва видимый циферблат на запястье, где отмеряли общее, но ставшее личным время методичные ходики о двадцати семи драгоценных каменьях. Одним словом, он был стандартно упакован - в полумеру озабочен молодыми, ревущими вовсю, заботами,  в полумеру счастлив пребывая в сроке младости, но  слабо представляющим, как же сумеет рационально он распорядиться ее грузом, бывшим у него в наличии и  что есть такое счастье.
Касательно проблем, характерных для индивида его возраста, то  возможность их иметь полностью была задействована - он имел все те же проблемы, свойственные, как и должно человеку его возраста, некоторые из которых  мешали существовать гармонично.
Ровная, припорошенная снежком, дорога, петляя, терялась в темной дали, как  и все вещи, помещенные сторонней, абсолютно  авторитетной волей в купол.  Только ранние и редкие машины, придали ее поверхности более плотный оттенок, чем нетронутые сугробы слева и справа, очертив края среди поля, которое он пересекал, выйдя, наконец, к железнодорожным путям. Ему оставалось преодолеть саму малость - пересечь минуя  семафор пути и проезжую часть дороги и взойти на платформу.
Огромное в бесконечности, как вся жизнь поле, оставалось уже позади: несмотря на свои  размеры. Оно, поначалу казавшееся огромным, но оказавшееся, как и все, в этом куполе, конечным было успешно преодолено – это решили всего–то двадцать минут пешего ходу при попутном ветре…