Этот город

ЭТОТ  ГОРОД .

Москва – земная, Питер – небесный.
Москва – ширь, Питер – высота.
Этого  города  не  могло  не  быть, как  многого  из  того, что  начало  быть.
И  не  в  голове  Петра  он  родился, а  в  голове  Бога.
Это  было  нужно - Русь  вальяжную, сытую, кровь-с-молоком  - поднять  пинком  с  пуховой  перины.
Чтоб,  кроме  монголо-татарской,  привить  немецко-финскую  кровь.
С  Петербурга  и  началось, что  мы – Азиопа (Азия-Европа). До  того – Азия  была, Россия – была, Европы  не  было.
Европа –   высь, геометрия. Восток – вязь  и  узоры.
Питер  вытянул  Россию  ввысь, поднял  её  вверх, к  небу.
Вместо  купола – колонна.
 Адмиралтейская  игла  до  небес.
 Шпиль.
 Шприц.
Так  в  русскую   плоть  и  кровь  с  молоком  ввели  Палочку  Коха.
Чтоб  жирок   сошел.
И  впали  щеки.
И  открылись  щелки  глаз.
.
В  Москве  уютно - даже  на  улице. На  проспектах-магистралях, в  огнях  витрин  и  рекламы. На  Тверской (особенно  когда  пушистый  снежок). На  сталинских, державных  проспектах  – сталинская  архитектура  странным  образом  объединила  уют  и  державный  пафос. В  старых  конструктивистских  домах  и  кварталах. Даже  в  спальных  районах.
Питер  открыт  всем  ветрам – морским  и  небесным.
И  нет  в  этом  городе  уюта – даже  в  жарко  натопленной  комнате. Здесь  чайки  летают  по  улицам,  садятся  на  подоконник  и  море (невидимо!) стоит  на  горизонте.
 И  небо – тоже  рядом. Облака  ближе, чем  трава  под  ногами. Можно  шагнуть  в  него  с  любого  окна.
 Нет  уюта – даже  в  забегаловках  на  Невском.  И  Невский, прямой  как  стрела, со  всеми  своими  витринами, елисеевским  и  кондитерскими – всё  равно  неуютен. Потому  что, как  и  все  дороги  и  улицы  здесь, ведёт  к  Ангелу.
Москва – лоскутное  одеяло, в  нем  разные  пространства  сосуществуют  параллельно,  в  невидимых, но  четких  границах. Сокольники – это  своё  пространство, своя  страна. А  соседнее    Останкино – совсем  другая.  И  в  центре – тоже, в  границах  Садового  кольца. Арбат – это  Арбат. Замоскворечье- Замоскворечье. Окрестности  Тверской. 
Питер  - един, точно  нанизан  на  ось. И  Адмиралтейская  набережная, и  панельные  джунгли  где- нибудь  в  Автово – всё  равно, Питер.
Москва – проходит. ТОЙ  Москвы – уже  нет …
Какой? Той, что  в  60-е (черно-белая  радуга). Нет, осталась  где-то, если  очень  поискать, вызвать, как  духа, помедитировать.
И  той, державной, сталинской. Остался  её  призрак. Особенно  летом, на  закате …
И  той, советской и  постсоветской. Москва  всегда  в  настоящем.
А  Питер – есть.  Это  и  СЕГОДНЯ – тот  самый  город. Где  Пушкин  умирал  на  Мойке, где  метель  и  Блок, где  Достоевский, где  обэриуты … И  где  Блок  Ада  расплолагался  на  земле.  Вот  по  тем  же  самым  набережным, по  тем  же  самым  площадям  и  окраинам.  Все  отпечаталось  как  на  пленке, все  шаги  и  шепоты, все  голоса  и  тени.
Здесь  не  всем – хорошо.
Этот  город, ломая  плоть, высасывая  соки,  может  убить, а  может  сделать  бессмертным.
Вот  и  всё.