Однажды было лето

                Вся эта история от начала до конца
                полностью выдумана автором. Любые
                совпадения мест, имен и событий   
                носят абсолютно случайный характер.

                1

      В самом начале февраля ведущего инженера Алексея Васильевича Кораблева  вызвал к себе начальник управления Голиков. Вообще-то Кораблев был в отпуске, и мог бы спокойно не придти на работу, но это могло бы потом выйти боком, да и к тому же, если уж начальник управления звонил сам, а не его любимая секретарша Аллочка, то это значило, что стряслось что-то неординарное.

      Кораблев появился в управлении с утра пораньше, и, кивнув в ответ на дежурную резиновую улыбку Аллочки, тактично постучал в дверь и, приоткрыв ее, негромко спросил:
      - Разрешите, Владимир Александрович?
      Тот оторвал взгляд от бумаг, лежащих перед ним на столе и, не меняя положения тела, лишь слегка приподнял голову и бросил взгляд поверх нацепленных на кончик носа очков.
      - А-а-а, Алексей Васильевич! Давай, давай заходи, - Голиков откинулся на спинку кресла и подождал пока Кораблев вошел в кабинет, прикрыл за собой дверь и устроился на стуле напротив него. – Я чего тебя вызвал-то, Алексей. В-общем в Нефтегорске жуткий напряг со сдачей документации и передачей оборудования на наших объектах. Надо срочно туда вылететь, помочь в этом деле Мечникову, он там совсем заплюхался, боюсь, угробит все дело. Билет на самолет и гостиница на тебя уже забронированы. Подробные инструкции получишь у начальника отдела комплектации. Вопросы?

      - За что я вас люблю, Владимир Александрович, так это за краткость и конкретность изложения мысли, только мне совсем не нравятся ваши резкие непредсказуемые повороты…- Кораблев решил отвертеться от командировки и попытался защититься. - Ну вы же знаете, я только недавно прилетел из командировки, отдыхаю…Да и потом, никогда я не был в этом самом Нефтегорске, это совсем не мой участок…
      - Вот и славно! Наконец-то побываешь! – радостно перебил его Голиков и уже другим строгим и не терпящим возражения тоном добавил. – А кого ты мне прикажешь туда послать, скажи на милость?
      - Ну, Иванова, например, - нерешительно начал Кораблев.
      - Дуболом. Да он там такого наворотит, что после него тебе же и придется полгода там дела в порядок приводить.
      - Дюсекова можно…
      - Дюса? Уволился он, да и не работник был, честно говоря.
      - Каракяна, - продолжал перечислять Кораблев.
      - Этого хитрожепого? – Голиков хотел было что-то еще добавить, но в сердцах лишь махнул рукой. – Да, ну тебя, Алексей, в самом деле. Ты что, весь трест решил здесь перебрать? Сказал тебе поезжай, значит поезжай. Отпуск твой перенесем, переработку оплачу, кварталку подкину по-максимуму. Ну что тебе еще надо?

      Тут на столе Голикова почти одновременно зазвенели сразу два телефона, и он только успел махнуть рукой на дверь, хватая трубки, и давая Алексею понять, что обсуждение завершено и аудиенция окончена.
      Алексей вышел за дверь, задумчиво поморщился, и неожиданно для себя подмигнул радостной, как всегда, Аллочке.
      «Ну и ладно, придется ехать. Все равно дома в-общем-то  делать нечего, жена целый день на работе, сын в институте, а второй после того, как женился, вообще живет в другом конце города. Жалко только, если не удастся посмотреть Кубок мира по биатлону. Кто его знает, как у них там в этом Нефтегорске с телевизорами и биатлонами?»
      Через два дня Кораблев вылетел в Нефтегорск.

                2

      Тридцать лет назад, когда Кораблев еще учился в школе, в их десятый класс пришла новенькая. Класс их был небольшой, но дружный, всего двадцать два человека. Вообще-то она должна была стать двадцать третьей, но троюродный брат Кораблева, Пашка Коржов сказал Алексею еще перед началом девятого класса:
     - Балдей, братан. Девятый класс – балдежный, экзаменов нет, оценки поставят, в десятый все равно переведут. У нас в стране СССР теперь образование обязательное среднее.

      Леша посмотрел тогда на него с опаской и недоверием, но так как привык учиться на отметки не ниже «четверки», то продолжал грызть гранит науки с прежним усердием. Пашка же начал балдеть, и так сильно, что, в конце – концов, остался на второй год, правда, в школу он больше так и не пошел, а поступил в ПТУ на бульдозериста широкого профиля, где и получил свое обязательное среднее образование. Именно поэтому Алена Лещук, а так звали новенькую, и восстановила численность их класса до привычных двадцати двух человек.

      Аленина мама работала зубным врачом и заняла давно пустующее место в амбулатории их сельской больницы, а отец стал механиком в совхозном гараже. Про него говорили, что он бывший летчик, может потому, что он часто ходил в короткой потертой летной кожаной коричневой куртке. Откуда они приехали и, что послужило причиной их переезда в их старинное село, никто не знал. Да, впрочем, Лехе Кораблеву было на это наплевать. Гораздо больше его занимали другие вопросы. Жизнь била ключом и не шла день за днем, а просто летела. Кораблеву постоянно не хватало времени. Уже исполнились заветные шестнадцать лет, когда стали пускать в клуб на взрослые фильмы, уже они с одноклассниками начали играть в вокально-инструментальном ансамбле на танцах, да и на концертах тоже, а еще много времени ежедневно отбирал спорт, которым Алексей занимался с четвертого класса. Да и учился Кораблев всегда неплохо, что тоже требовало немало времени.

         У Алены были большие серые глаза, но не такие, как у их одноклассницы Вали Кусковой – пустые, бесцветные, тусклые и холодно-безжизненные, за что Валька и получила по праву прозвище Рыба. Нет, у новенькой были совсем другие глаза, излучающие глубокий теплый свет. Когда она улыбалась, то немного щурилась, и глаза ее лучились задиристым лукавым светом. Когда же она была недовольна чем-то, то брови ее высоко вздымались и в причудливом их изгибе были видны ее глаза, становившиеся моментально гневными. Вообще, до ее появления  у Кораблева не было и мысли разглядывать чьи-то глаза. Он, конечно, уже засматривался на девчонок, кто-то нравился ему больше, кто-то меньше, но Алексей никогда не выделял для себя, какой у кого нос, рот или глаза, но ее появление произвело на него неизгладимое впечатление.

      Как-то на перемене Алексей сел за парту рядом со своим другом, отличником Сашкой Кармановым, который увлеченно что-то  читал, и спросил его:
      - Сань, ты видел какие у новенькой глаза?
      - Какой новенькой? - не отрываясь от книги, ответил ему Карманов.
      - У Алены Лещук.
      - У Алены? Не помню точно, - все, также, не отрываясь от чтения, ответил снова Саня. – А какие?
      - Теплые…- задумчиво протянул Кораблев, мечтательно глядя на классную доску.
      Сашка оторвался, наконец, от книги и недоуменно посмотрел на друга:
      - Ты их что, трогал, что ли?
      - Да, нет, я не в том смысле, - смутился Алексей. – Ты посмотри, какой они излучают свет…

      Саня, обладавший незаурядным аналитическим умом, быстро переварил последнюю фразу в голове, внимательно посмотрел на Кораблева, потом на входящую как раз в класс Алену, и тихо, но безапелляционно заявил:
      - Высоковата она для тебя, да и грудь у нее подкачала. Ей бы в легкую атлетику записаться…
      - Да иди ты, - отмахнулся от него Кораблев.
      Прозвенел звонок и разговор, прерванный им, больше никогда не возобновлялся. Саня был единственным другом, которому Алексей мог доверить любую тайну, но уж если и он его не понял, то оставалось только носить эту тайну в себе.

                3

      В аэропорту Нефтегорска Кораблев нерешительно выглянул из самолета, посмотрел на низкое серое небо, сплошь укутанное облаками, шагнул на трап, и его вдруг охватила жуткая тоска. Через несколько мгновений он сошел на землю,  посмотрел на здание аэропорта, внутренне содрогнулся от холода и нехорошего настроения и прошел в автобус. Все его естество противилось этой поездке и, кажется, сама природа вторила этому, внося свою лепту в дурное настроение.

     Автобус подъехал к зданию аэровокзала и мягко затормозил. Кораблев не спеша вышел из него и бросил взгляд на электронное табло уличного термометра. «Надо же,- подумал он. – Заполярье, а температура даже выше, чем дома. Чудны дела твои, Господи!» За свои сорок семь лет он уже научился не очень-то удивляться негаданными поворотам судьбы, но все же замечал, что если в чем-то большом его трудно удивить, то всегда находится какая-нибудь мелочь, которой все-таки приходится изумляться. Кораблев слегка подтянул на себе пояс длинного кожаного пальто, поправил на голове шапку и вместе с остальными пассажирами двинулся  по направлению, выходящего в аэровокзал, широкого проходного коридора. Как только он шагнул за пропускную дверь, к нему тут же подскочил невысокого роста розовощекий лысеющий брюнет с усами. Одет он был в куртку-Аляску, потертые джинсы и теплые высокие и, как правильно понял Кораблев, давно не чищеные ботинки. Из одного кармана куртки торчали черные вязаные перчатки, из другого – спортивная шапочка.

     - Извините, вы Кораблев? – спросил, улыбаясь, обладатель розовых щек.- Алексей Васильевич?
     - Да, это, я, - ответил несколько озадаченный Кораблев. – А вы кто, простите?
     - Мечников, -  быстро протянул свою пухлую ладонь розовощекий. – Павел Павлович Мечников, инженер.

      «А еще именно та сволочь, что настрочила докладную на Саню Мишкина. А на вид и не скажешь, сама добродетель, »  подумал Кораблев и машинально пожал протянутую руку Мечникова:
     -  Кораблев.
     - Здравствуй, здравствуй, дорогой, - сразу же перешел на «ты» его собеседник. – Как долетел то хоть? Сейчас, говорят, вообще перестали кормить на этом рейсе. Вот уж эти авиакомпании, деньги дерут и ничего взамен – ни внимания тебе, понимаешь, ни уважения, ни пожрать…
     Кораблев думал о чем-то своем, поэтому в ответ лишь слегка неопределенно пожал плечами.   
     - Да и хрен с ними! – вдруг резко резюмировал эту часть разговора Мечников, резко махнув рукой.-  Ну что, едем?
     - Сейчас, только вещи надо забрать.

     Вещи прибыли минут через десять и пассажиров пригласили получать. За эти десять минут Пал Палыч поведал Алексею кучу полезной информации: сколько стоит семга в городе, где лучше стричься, от какой водки меньше болит голова и еще кучу всего, что Кораблев попросту не запомнил, потому что Мечников начинал говорить об одном, потом перескакивал на другое, а заканчивал третьим, причем это перескакивание у него шло постоянно в процессе всего разговора. Потом Мечников, натянул на голову спортивную свою шапочку и, изображая усердие, схватил одну из сумок Кораблева, естественно ту, что поменьше и пошел впереди, показывая путь к их машине, а Кораблев не спеша двинулся за ним.

      Старенькая иномарка, на которой они поехали, была их офисной машиной. Водитель, видимо, неплохо ее обслуживал, коврики были чистые, ничего не бренчало и не раздражало.
      - Пал Палыч, мы сейчас куда? – спросил Кораблев.
      - Завезем тебя в гостиницу, - ответил Мечников. – Номер тебе хороший забронировали, ванна большая, холодильник, телевизор, в-общем все условия.
      -  А биатлон у вас тут показывают? – вдруг вспомнил Алексей.
      - Биатлон? – переспросил Мечников. – Должно быть, показывают. Там  в телевизоре столько программ понатыкано, успевай только кнопки на пульте нажимать. Давай сегодня отдыхай, а завтра я за тобой заеду часикам к девяти, смотаемся в «Нефтепром».

                4

      То, что новенькая Алена была в него влюблена, Лешка понял давно, но еще не сразу, а как-то постепенно, так как она ничем этого не выдавала. Но иногда в классе он ловил на себе ее внимательный, иногда иронический взгляд, и ему становилось отчего-то немного не по себе от ощущения возникшей теплоты.
      В один из зимних дней по дороге из школы он нагнал у оврага своих одноклассников, тоже возвращавшихся домой.
      Через овраг ходили все, и те, кто шел в школу и из школы, а также спешил на железнодорожную платформу. Так  было и короче и быстрее, чем в обход. Школа стояла на окраине села недалеко от проходящей мимо железной дороги. Кроме того, крутые склоны оврага были местом нескончаемых снежных битв, катания на лыжах (о, сколько их было переломано на этих склонах!) и даже просто на портфелях!

      День выдался солнечный и ясный. Прошедшая перед этим метель щедро одарила землю сугробами, и лишь узенькие тропинки, протоптанные школьниками поутру, нарушали их девственно спокойный вид.
      Алена, Аня и Валя отбивались портфелями от наседавших на них одноклассников Шишкина и Вараксина, желавших выкупать девчонок в снегу.
      - Ур-ра-а! – радостно кричал здоровенный Шишкин и смело бросился на девичью троицу, пытаясь столкнуть всех в сугроб. Аня и Валя визжали, то ли от страха, то ли от радости и только Алена точно и расчетливо врезала набегающему Шишкину своим тяжелым портфелем по голове.
      - А-а-а, - завопил, потерявший на миг ориентацию Шишкин и, потеряв равновесие, поскользнулся и сам полетел в сугроб.
      Маленький Вараксин, чем-то неуловимо похожий на шакала из мультика про Маугли, испуганно завертел головой и, заметив приближающегося Кораблева, радостно закричал:
      - Леха, наших бьют, помогай!

      В душе Алексея вдруг проснулось какое-то безудержное детское озорство и, хотя времени было в обрез, он присоединился к веселой потасовке. Сбросив с плеча спортивную сумку, он подбежал к ребятам в помощь нападавшей стороне. Не успел он задеть Вальку Кускову, которая по габаритам и весу была больше Алексея раза в полтора, как та рухнула в сугроб, скорее всего сама, рядом с барахтающимся там Шишкиным. Анька уже воевала с субтильным Вараксиным и Лехе ничего не оставалось делать, как подхватить на руки Алену и опустить ее в сугроб. Несмотря на свой рост, весила она немного и Алексей без труда положил ее аккуратно в снег, но тут же кто-то толкнул его сзади и он полетел на нее сверху, стараясь уклониться на лету от прямого столкновения и сразу же после приземления почувствовал на себе чье-то тело, придавившее его к ней и услышал радостный голос Вараксина:
      - Ур-ра! Куча мала! – орал радостно тот, сидя на Лехиной спине.

      Кораблев поморщился, но вставать и стряхивать с себя Вараксина не хотелось, и он смотрел на Аленины глаза, находившиеся от него сантиметрах в тридцати. Рядом пытались накормить друг друга снегом Кускова и Шишкин и все также орал Вараксин, но уже от боли, потому что маленькая, под стать ему Анька, влепила Витьке под глаз снежком, а они, точно ничего не замечали, и молча смотрели друг на друга. Алена смотрела в глаза Алексею спокойно, без привычного иронического прищура глаз или гневного изгиба бровей, скорей так, как видят что-то хорошее, близкое и родное, и от этого Кораблеву было как-то неловко, но он не мог оторвать от нее свой взгляд и также с каким-то естественным любопытством продолжал смотреть ей в глаза. И все, казалось, в мире замерло и посторонние звуки не проникали в его душу, вовсе не оттого, что на голове болталась съехавшая набок ушанка, а из-за чего-то другого - нового, неизведанного и немного пугающего, как и подспудно радующего и волнующего что-то в груди.

      Так продолжалось несколько секунд, показавшихся им обоим вечностью, пока из этого оцепенения первой не вышла Алена и не оттолкнула от себя Кораблева. Вскочив на ноги, она быстро отряхнулась от снега, схватила свой портфель и торопливо, почти бегом, зашагала домой.
      - Ленка, ты что, обиделась? – закричал ей вслед отчего-то радостный, несмотря на покрасневший глаз, Вараксин.
      Она ничего не ответила и только ускорила шаг, а Кораблев еще некоторое время сидел в снегу и задумчиво смотрел ей вслед.

                5

     На следующий день они поехали с Мечниковым в «Нефтепром». Пал Палыч водил Алексея по длинным коридорам и терпеливо объяснял, куда надо ходить, куда не надо, кто самый вредный, какая секретарша любит какие конфеты, кто пьет водку, а кто предпочитает коньяк, короче был в полном ударе, выдавая на гора кучу нужной и бесполезной информации.
     Через день Кораблев уже ходил по коридорам «Нефтепрома» один, а Пал Палыч занялся другой работой.
     Как-то раз Алексей шел по офису, пытаясь на ходу достать из папки какой - то документ, непроизвольно замедлил шаги, и вдруг его обогнала какая-то женщина. Боковым зрением он уловил, что она на него как-то странно посмотрела, и что-то далекое, знакомое до боли пахнуло на него в этом взгляде. Он внезапно резко остановился посреди коридора и посмотрел уходящей женщине вслед.
 
     - Ой, извините, - маленькая хрупкая Нина из бухгалтерии уткнулась в его спину, не ожидая, что Кораблев так резко остановится.
     - Это вы меня извините, встал тут, как столб, - он вдруг махнул рукой, показывая на скрывающуюся в конце коридора, обогнавшую его женщину. – Нина, а это кто?
     - Где кто? – не поняла Нина.
     - Ну, вот, в приемную генерального директора вошла, - снова показал рукой Алексей.
     - Так это же Алена Григорьевна, его секретарь, она сегодня из отпуска вышла.
     - А фамилия?
     - Тимофеева. А что?
     - Да нет, я так просто, - задумчиво ответил Кораблев, развернулся и пошел в другую сторону.

      «Она или не она? Ведь та была совсем другая, неуверенная в себе, угловатая и нерешительная, а эта женщина совсем другая, деловая и спокойная, и совсем не та, но что же меня тогда так беспокоит?» Кораблев так спрашивал себя и, не в силах дать себе должного ответа, вскоре забыл об этом.
      Потом почти две недели Кораблев был занят срочной работой, сначала мотался по складам и объектам, потом оформлял документы и совсем не появлялся в офисе «Нефтепрома», совершенно забыв про женщину, странно посмотревшую на него мимоходом в коридоре и уже не вспоминал своего не менее странного ощущения чего-то знакомого, но очень далекого, возникшего из самой глубины памяти. Желая поскорее закончить с порученной ему работой и улететь домой, он отдался полностью выполнению поручения и забыл про этот взгляд, впрочем, не как забывают напрочь, выбросив совсем из головы, но так, как кладут на дальнюю полку, словно, как рачительный хозяин прячет добротную, но до некой поры ненужную пока вещь, надеясь, что со временем ей найдется достойное применение.
      Как и всякая надлежаще исполненная и законченная работа, труд Кораблева требовал утверждения генеральным директором «Нефтепрома» и поэтому Алексей Петрович туда и направился. Держа в правой руке портфель, он открыл массивные двери приемной и шагнул за порог. И сразу же пахнуло этим знакомым теплом, и сразу же обдало чем-то до одури знакомым, но не запахом, нет, а скорее каким-то забытым ощущением. «Что это?», мелькнуло в голове  Алексея. Прямо перед ним сидела Алена Григорьевна. Она смотрела на него спокойно, внешне без проявления каких-либо эмоций, хотя нет, взгляд ее был немного растерян и удивлен, но многолетняя привычка держаться на людях ровно не позволила Кораблеву рассмотреть на ее лице больше, чем деловитость и собранность.

      - Здравствуйте, - поздоровался, наконец, он, внезапно сдавленным от волнения голосом.
      - Здравствуйте, - ответила она голосом, чуть треснувшим на некоторых звуках и уже более уверенно.- Вы что-то хотели?
      - Вот, у меня документы на утверждение генеральным. Акты и отчеты, - начал, было, Кораблев, успев сглотнуть набежавшую слюну, и суетливо пытаясь расстегнуть портфель, но вдруг остановился на полуслове, полудвижении, поднял на нее глаза и спросил.- Алена, это ты?

      Она оценивающе смотрела на него несколько секунд, словно решая для себя, что ответить, и чуть улыбнувшись, кивнула:
      - Да, это я, Алеша, - и, прежде чем он успел спросить или сказать что-то еще, предостерегающе  подняла свою руку с поднятой вверх ладонью.- Только ничего не спрашивай сейчас, здесь не место для воспоминаний давних одноклассников. Лучше давай свои документы.
      Кораблев понимающе кивнул и протянул ей несколько папок, извлеченных из портфеля:
      - Вот.
      - Это срочно?
      - Да, хотелось бы побыстрее со всем этим закончить.
      - Ладно, попрошу Антона Петровича посмотреть в первую очередь, а то он на днях улетает,- она мельком взглянула на документы. – Так ты работаешь в «Промбурстрое»? Где остановился? Впрочем, неважно…
      Она о чем-то подумала, что-то быстро и решительно черкнула на листке бумаги и подала его Алексею.
      - Жду тебя в пятницу по этому адресу к семи вечера. Если сможешь – приходи,
Если нет – позвони, телефон там записан. За документами приходи завтра. Меня, правда, здесь не будет два дня, будет Настя, она отдаст. Ну, все, до встречи, - улыбнулась Алена.
      - Пока, - махнул рукой Кораблев и вышел из приемной.

      Он спустился по лестницам на первый этаж и уже прошел двери с табличкой «Отдел кадров», но вдруг его внимание привлек поздравительный плакат, который всегда висел на месте, рядом с дверьми и никогда не вызывал его любопытства. На фоне красивого букета роз было написано: «Поздравляем с днем рождения!» и чуть ниже в кармашке из оргстекла перечень фамилий под заголовком «Поздравляем в феврале». Кораблев, не зная сам зачем, пробежал взглядом по списку с незнакомыми фамилиями, пока в одной из строчек не прочел:
       19 февраля - Тимофеева Алена Григорьевна.

      Он машинально глянул на часы и подумал: «Так, сегодня семнадцатое. А в пятницу будет девятнадцатое. И это значит, что я приглашен на день рождения».
      На следующий день Кораблев доделал все свои дела, получил утвержденные акты и отчеты, и купил билет на самолет. Рейс был один и выполнялся он раз в неделю по субботам. Ближайший  был на двадцатое февраля, а следующий только на двадцать седьмое, поэтому он недолго думал, и купил билет на двадцатое. Москва требовала скорейшей сдачи документов, и всякая задержка была невозможна.
    
                6

      Школьный выпускной бал проходил в зале их старенькой школы на втором этаже. Вообще-то, как такового, зала с креслами или скамейками в школе не было, а был лишь широкий коридор, где в центре стоял теннисный стол, который на время общешкольных линеек убирали и на этом широком пространстве строилась по периметру и умещалась вся школа, для того, чтобы наградить лучших за учебу, вручить спортивные награды, а также заодно осудить китайскую агрессию во Вьетнаме, выступить против американской нейтронной бомбы и горячо поддержать Анжелу Девис. Здесь проводили школьные вечера, а под Новый Год на месте теннисного стола ставили елку и водили вокруг нее хороводы, под звуки чьего - нибудь магнитофона, но чтобы непременно была «АББА», «Бони-М» и «Смоки», ну а каждое лето в конце июня здесь проходил очередной школьный выпускной бал.

      И в этот раз все было, как и раньше. Торжественно вручили аттестаты зрелости, потом звучали теплые напутственные слова педагогов и родителей, и кое кто из них, и тех и других, потихоньку смахивал слезы. Но вот торжественная часть закончилась и все уселись за накрытые в этом же зале столы. Радостные отцы семейств разливали меж родителей водку и портвейн, и милостиво разрешили своим только что оперившимся птенцам, попробовать шампанское. Те, в свою очередь, изредка бегали за школу к теплице, чтобы глотнуть, припрятанную в школьном саду, «Степную горькую настойку», а заодно и курнуть.

      Кораблеву отчего-то было грустно на этом празднике жизни, хоть он и понимал, что этот праздник, все эти подарки и суета, связанная с окончанием школы их классом, связана и с ним, и он имеет к этому самое непосредственное отношение, но почему-то чувствовал, что как будто не он сидит в зале, и грустно улыбался в ответ на шутки и родительские похлопывания по плечу. Он, как и десяток его одноклассников, был одет в новый, пошитый в КБО (комбинат бытового обслуживания) специально к выпускному костюм (брюки клеш от бедра и пиджак с накладными карманами). Он был рад успешному окончанию школы и с радостью принял из рук директора аттестат и подарки, но когда настала пора взять в руки гитару, и всем классом они запели прощальную песню: «Когда уйдем со школьного двора, под звуки нестареющего вальса…», что-то сдавилось в его горле и это что-то, упрямо пыталось выступить на глазах непрошеными слезами. Он немного повернул голову, скосил взгляд вбок, и посмотрел на поющего рядом Сашку Карманова и увидел, что тот тоже поет с каким-то застывшим взглядом, машинально перебирая аккорды на гитаре. Даже вездесущий и никогда не унывающий Витька Вараксин был в этот миг серьезен, то ли от осознания момента, то ли от того, что впервые стоял в белой рубашке и отцовском галстуке.

      Понимал ли тогда каждый из них, что детство закончилось прямо здесь,  вот так разом и навсегда, что разойдутся их пути-дорожки и, может быть, уже и не сойдутся никогда в жизни? Навряд ли. В каждой голове уже были планы дальнейшего устройства своей судьбы, и каждый из этих юнцов был уверен в своей дальновидности и гениальности. Об этом написал когда-то потом много лет спустя Леша Кораблев:

                Мы мечтали о проспектах
                И красивых площадях,
                А прошли другой дорогой-
                За околицей в кустах…

      Но до того момента было еще далеко, а тогда шел выпускной бал и было лето.
      Девчонок было просто не узнать. Привычные скромные ученические платья они сменили на вечерние (пошитые тоже на заказ, ибо в магазинах купить было нечего), сделали прически, подкрасили глаза и губы. Алена в этом особо не усердствовала, лишь слегка подвела брови и ресницы, отчего ее взгляд стал еще ярче и выразительней. На ней было красивое розовое платье, которое скрывало изъяны всей ее еще несформировавшейся женской фигуры и придавало ей некую таинственность и загадочность.

      Алексей  сидел в компании своих одноклассников, бегал вместе с ними в школьный сад, с  кем-то танцевал, что-то делал, но все время чувствовал на себе ее взгляд, какой-то вопрошающий и словно прощальный. Далеко после полуночи, когда бал уже был в стадии завершения, был объявлен белый танец, и Алена пригласила его на танец. Он поднялся со стула по-обыкновению легко, со слегка захмелевшей, от выпитого и от всей этой суеты, головы. Алексей начал танцевать неплохо, но с каждой секундой его движения под ее взглядом, таким же, как тогда, в зимний день, становились все скованней и он это понимал, и не мог ничего с собой поделать, и деревенел на глазах. Они не разговаривали во время танца, но между ними шел какой-то немой диалог на том языке, который не смог бы понять никто в мире, кроме них самих. Когда танец закончился, он проводил ее на место, к тому стулу, на котором она сидела. Перед тем, как сесть, она посмотрела ему в глаза и тихо спросила:
     - Ты еще не идешь домой? Может быть, ты проводишь меня? Мама, наверное волнуется, мне пора…
      Пока Алексей думал, что ему следует ответить и как поступить, откуда-то сбоку набежал вездесущий Вараксин и потащил Кораблева за руку:
     - Пошли скорее на улицу, там драка намечается…

     Когда Кораблев выскочил вслед за Вараксиным на крыльцо, часть парней их класса уже стояла напротив каких-то пьяных ребят постарше. Из-за чего произошел инцидент, Леха так и не понял, но в воздухе уже витала предбоевая напряженная атмосфера скорой схватки. Несколько минут они стояли двумя группами друг против друга, кидая друг другу взаимные реплики и оскорбления. Когда же, наконец, обе стороны были уже готовы ринуться в бой, из школы выскочили друг за другом физрук, директор и еще несколько учителей, из оставшихся в школе на вечер.

     - А ну, разошлись, - заорал физрук, влезая между противниками – Так, выпускники, в школу, а вы марш отсюда, и чтоб я вас здесь больше не видел.
      Учителя физкультуры в селе уважали, любили, но и знали о его недюжинной силе, поэтому нехотя стороны разошлись, обмениваясь друг с другом недобрыми взглядами и обидными словами.

      Когда улеглись страсти и Алексей снова вошел в школьный зал, то сразу же вспомнил об Алене. Он остановился, пристально посмотрел по сторонам, стараясь отыскать ее взглядом, но в зале ее не было. Тогда он спросил подошедшего Борю Матросова:
      - Ты случайно Алену не видел?
      - Алену? – переспросил тот и зевнул. – Нет, не видел. Хотя, она по-моему ушла домой с подругой своей Булкиной… Слышь, Леха, у меня тут еще настойка осталась, хочешь треснем?
      Алексей рассеяно посмотрел на Матросова и неопределенно кивнул головой:
      - Не, Матрос, ты уж давай сам…

                7
      
      На день рождения Кораблев прибыл вовремя. Без пяти семь он позвонил в дверь Алениной квартиры и, когда она открылась, вошел и протянул Алене букет цветов.
     - Поздравляю с днем рождения! – сказал он, чуть смущаясь, и улыбнулся.
     - Ой, спасибо, а как ты узнал? – глаза Алены чуть расширились от удивления. - Ведь я тебе не говорила, да и на работе никого не предупреждала.
     - Военная тайна, - с непроницаемым видом сказал Алексей.
     - Ну, а все-таки?
     - Все военные тайны написаны крупными буквами на стене возле вашего отдела кадров, -  еле сдерживая смех, ответил Кораблев.
     - А ведь точно, я и забыла совсем, - Алена улыбнулась в ответ. – Ты давай проходи, сейчас будем садиться за стол, гости уже все собрались. Пойдем я тебя с ними познакомлю.

      Гостей, кроме Кораблева, было еще четверо: муж и жена Кравцовы – соседи по лестничной площадке, подруга Алены Света и геолог средних лет Федя Абрамов, явно проявлявший к Свете интерес и, как понял Кораблев, весьма небезуспешно.
      Застолье получилось интересным, как бывает у собравшихся давно знакомых людей, без напыщенных фраз и недомолвок. Говорили красивые фразы, пили шампанское и коньяк, геолог играл на гитаре и все пели. Стол ломился от закусок, и все было хорошо. Ближе к полуночи ушли Кравцовы, потом Света помогла Алене прибраться на столе и, забрав с собой бородатого геолога Федю, тоже ушла домой. Они остались одни.

     Алена села в кресло напротив него и спросила
     - Ну, вот теперь рассказывай, как ты живешь.
     Алексей несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями, и потом, пожав плечами, неопределенно сказал:
     - Как живу? Да нормально. Так же, как и все. Даже не знаю, что тебе рассказать. После школы поступил в университет на экономический факультет, потом сходил в армию, женился. Двое детей, как говорил главный герой «Служебного романа», мальчик и снова мальчик. Жена работает бухгалтером в финансовом управлении, живем, в-принципе, хорошо…
     - В-принципе или хорошо? – перебивая его, спросила Алена.
     - Хорошо, - на секунду задумавшись, ответил Кораблев. – Живем вместе уже двадцать лет, не бедствуем. Машина и квартира есть, дети накормлены. Что еще надо для хорошей жизни?

     Кораблев слегка задумался, потом посмотрел на Алену и начал рассказывать про свою жизнь, теперь уже подробно, без остановок, кое-где помогая своему повествованию жестами рук. Так он проговорил с полчаса, пока не вспомнил, что так ничего и не знает о ней:
     - Да что мы все обо мне, да обо мне. Ну, а как твои дела? Ты, мне помнится, очень любила рисовать.
     Алена о чем-то задумалась и вдруг спросила:
     - Скажи, я изменилась?

     - Изменилась ли ты? – переспросил Алексей.- Всякий человек меняется, тем более за такой длительный период времени. Но каждый человек по своей сути остается тем же, кем он был и раньше. А внешне ты изменилась только в лучшую сторону. Ты стала красивее, много красивее, чем была, но при этом стала, как-то жестче. Жестче в поведении, в суждениях, может быть, в самом стиле жизни. У тебя появилась какая-то уверенность, хотя, я уверен, она была в тебе и в школе, только не проявлялась до поры.
     - Жизнь научила, Алеша, быть и жестче и уверенней. После школы я окончила художественное училище. Потом работала в театре художником-оформителем. Тогда же и там же вышла замуж. Через год родилась дочь, наша Дашулька. Сейчас она учится в Москве. С мужем мы жили, душа в душу, прожили три года, как один день. А потом он умер. Умер прямо на сцене.

     - Он был актером?
     - Нет, - мотнула головой Алена. – Он работал осветителем в этом же театре, или, как теперь называют, художником по свету. Регулировал осветительные приборы, оступился, и упал с высоты прямо на сцену во время репетиции. Умер почти мгновенно. Как я это пережила, один Бог знает. Думала, сердце не выдержит. А тут новый удар – у Даши моей признали порок сердца. У тебя дети здоровы?
     - Да, слава Богу…
     - Тогда ты меня не поймешь. Я раньше тоже смотрела на больных детей, детей-инвалидов и мне казалось, что они из другого мира, что с моим ребенком это не может случиться. Я не видела их тоскливых глаз, полных горя от каждодневной боли и осознания своего положения. Они даже играют и ведут себя по-другому, не как их сверстники, и от этого кажутся сразу взрослее, точно кто-то невидимый забрал у них часть детства, взамен подарив эти проклятые болезни.
 
    Ну, вот, как бы то ни было, собрала я денег на операцию, взяла ссуду в банке, заняла у знакомых, хорошие люди помогли, ну и родители, конечно. Сделали Даше операцию, провели лечение, только я начала с взятыми ссудами и займами рассчитываться, новая беда – театр наш накрылся медным тазом. Ты же помнишь эти девяностые, денег нет - ни зарплат, ни пенсий, развал полный, хаос во всем. И вот посреди этого осталась я без работы. Пробовала стоять на рынке продавцом у одного барыги, платил неплохо по тем временам, но все время упрямо хотел, чтоб я стала его любовницей, приставал без конца. Один раз стало так противно, плюнула на все его деньги и ушла с рынка.
     Потом вспомнила, что у меня есть кисти и краски. Вспомнила, чему училась, стала рисовать и продавать свои картины. Стояла на бульваре рядом с другими художниками, хоть и небольшой, но все же заработок. А однажды познакомилась там с одним покупателем из Нефтегорска, который купил сразу несколько моих картин для нового офиса «Нефтепрома», узнала у него все про это новое предприятие, а потом и сама приехала сюда. Сначала оформляла офис, делала дизайн, а позднее стала секретарем. Такая вот у меня вышла жизнь, Алеша.

     - Да, - задумчиво протянул Кораблев. – А что же ты замуж во второй раз не вышла?
     - Как-то не получилось это у меня. Во-первых, мужа своего любила сильно, забыть не могла, да и сейчас помню. А когда так, то каждого нового человека невольно сравниваешь с ним, а потом понимаешь, что никто его уже не заменит. А потом уже просто привыкла жить одна с Дашкой, только для нее и рассчитывать только на себя.
     - Ты никогда не приезжала больше в наше село?
     - Нет, мы же уехали далеко, а потом стало не до этого. А ты был в нашей школе?

     - Был. Только нашей старой школы давно уже нет. Теперь школьники учатся в новой школе, кирпичной и красивой. Красивой, но чужой. Там нет ничего нашего, и лишь немного постаревшие учителя напоминают о какой-то связи времен. В этом новом здании нет частички нашей души, как и нет тех, кто закончил школу в том уютном старом здании на краю села. Это ведь, как старая намоленная икона отличается от новодела, красивого, но бездушного. Старая икона оттого и мироточит, оттого и спасает и защищает людей, что видела немало слез, слышала много молитв и в каждом горе приняла участие. Но теперь на месте старой школы ничего, только остатки стен, заросшие кустарником и деревьями. У меня так резануло по сердцу, когда это в первый раз увидел, не передать. Плакал, как ребенок. И вот ты знаешь, все равно туда тянет и снова и снова. Тянет выйти на нашу спортивную площадку, тянет прижаться к березам, что росли аллеей за школой, тянет посмотреть на эти руины и вспомнить учебные классы, широкую парадную лестницу и снова услышать тот школьный звонок, еще не электрический, а именно тот, колокольчик, который подавали дежурные учителя.

     Они сидели так и болтали всю ночь до утра, и не хотелось спать и время словно остановилось, но оно бежало неумолимо, и с каждой секундой Алексей понимал, что он потерял в этой жизни, безвозвратно и насовсем.
     Воспоминания лились чередой. Вспоминали о многом: о своем классе и друзьях, историях из школьной жизни и села,  о новогоднем представлении, разыгранном ими в школе десятом классе, о школьной столовой и мастерской, и о многом-многом другом, о чем впору писать отдельную книгу. Несколько раз Алена варила кофе, и они пили его с коньяком, точно приправляя свои воспоминания. Лишь ранним утром Алексей поднялся с кресла, они попрощались, недолго и как-то скомкано и он уехал в аэропорт. На прощание Алена протянула ему конверт, в котором был один лишь листок, и сказала:
     - Алеша, ты прочтешь это только в самолете, ладно?
     - Хорошо, - согласился Алексей и машинально положил конверт в карман.

                8

      Тем же летом семья Лещук уехала из села насовсем. В амбулатории опять какое-то время не было зубного врача, а в совхозном гараже - механика. Алена попрощалась лишь с близкими подругами и исчезла в неизвестном направлении. Когда Алексей вернулся домой после вступительных экзаменов в институт, он не сразу заметил это – почти все одноклассники разъехались, кто куда: поступать на учебу, устраиваться на работу или просто в гости. Он узнал уже в сентябре о том, что Аленина семья уехала, и, хотя немного удивился этому, но все же принял это, как нечто должное, что непременно должно было произойти и произошло самым естественным образом. И лишь иногда он вспоминал этот серый лучистый взгляд, так прочно запавший ему в душу, и что-то терзало его тогда внутри, словно цепляя за душу маленьким острым коготком.

      А тем летом в Москве гремела Олимпиада, и состоялся первый большой юбилей села, с непременной ярмаркой, концертами и танцами, на которых играл вместе с ансамблем Леха Кораблев, пел «Птицу счастья», моментально ставшую популярной «Малиновку» и еще много и много чего. Время шло стремительно и Алексею, старающемуся угнаться за ним, времени  как всегда постоянно и не хватало. Наслаивались десятки больших и мелких, нужных и бесполезных дел, и за шумом этой суеты ему стали все реже вспоминаться ее серые теплые глаза.
               
                *       *       *

     Белый лайнер оторвался от взлетной полосы Нефтегорска. За стеклами иллюминатора пронеслись, быстро уменьшающиеся в размерах деревья, машины и дома, в которых жили самые разные люди: плохие и хорошие, злые и добрые, каждый в своем мире, как в крепости, которую он для себя выстроил. И где-то в одном из этих домов жила одна женщина, с которой Кораблев был знаком тридцать лет и которую по-настоящему узнал только за одну ночь. Он сидел в кресле и смотрел на уменьшающуюся в размерах местность в состоянии глубокой задумчивости. Он наверняка знал, что никогда больше не вернется сюда ни по работе, ни по своему желанию, но в нем теперь снова жил этот теплый таинственный взгляд красивых серых глаз, который, даже если бы он пожелал, никогда не смог бы стереть из своей памяти.

     Кораблев оторвался от иллюминатора, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Ровный звук двигателей действовал усыпляюще, но что-то ныло в груди и не давало спокойно заснуть. Он полез в карман за валидолом, который привык с недавних пор всегда носить в своем кармане, и с удивлением обнаружил  конверт, который ему дала Алена. Достав конверт из кармана, он несколько секунд его разглядывал, потом с какой-то нерешительностью вскрыл, и достал листок, на котором ровным аккуратным почерком было написано стихотворение:

Однажды было лето
Студеною зимой,
И было все согрето
Суровою порой.
Обрадовались птицы:
Синицы, воробьи.
И посветлели лица
На улицах Земли.

Но было это лето
Всего какой-то час.
Согрело по ошибке
Оно, должно быть, нас.
И вскоре улетело
Без видимых причин,
А может, не хотело
Свой поддержать почин.

Промчалось это лето,
Оставив для меня,
Луч солнечного света
И теплого огня.
И средь зимы холодной
Он греет душу мне.
Ведь пролетело лето
На розовом коне.

Май 2011г.

На фото: Июнь 1980г. Наш класс пишет сочинение - первый экзамен в десятом классе. Я в центре фотографии. Кстати, сочинение написал на 5. Тема - "Партия-ум,честь и совесть нашей эпохи!"