Как я искал родину предков

               

Ещё в студенческие годы я заинтересовался происхождением своих предков. Матушка немного просветила меня  в отношении своих родителей, хотя и до этого я кое-что знал из рассказов  бабушки Параскевы Анимпадистовны Лапиной. Что касается отцовской линии, то у моей матушки о  родителях мужа остались  не очень приятные эмоциональные впечатления. Мой дед Степан Лаврентьевич, по ее словам, был высок, груб, ходил с палкой (он ослеп в конце жизни, работая кочегаром на станции Угольная под Владивостоком) и его все боялись, в том числе и она сама. Бабушка, имя которой для меня так и осталось неизвестным, тоже, с её слов, была простой крестьянкой сурового нрава. Ещё бы – десять лет они прожили  в Александровске на Сахалине по разряду каторжников.

Я знал, что Степан и Иван Тангаевы были осуждены на каторжные работы за поджог «помещичьей усадьбы во время крестьянских бунтов во Владимирской губернии». Случилось это приблизительно в 80-ых годах   девятнадцатого века.   Так было написано в автобиографии отца, которую я нашел в бумагах моей матушки. Позднее, во время наших бесчисленных переездов с квартиры на квартиру  эти документы затерялись.
Мысль о том, что я должен  узнать об этой истории более подробно, не оставляла меня в течение многих лет, но в советское время, по причине полной закрытости архивов, сделать это было практически невозможно. Поэтому, когда в 1996 году стараниями детей мы переехали в Москву, я вновь вернулся к исполнению поставленной цели.

После многолетних и многократных обращений в различные  "правоохранительные" органы от управлений МВД и  ФСБ Киргизской ССР, а потом и    Российской Федерации, я в 1997 году, наконец, взял в руки «Личное дело N 463 заключенного Тангаева А.С». Я понял, что оно, очевидно, в числе многих миллионов таких же дел «репрессированных» все эти годы хранилось и до сих пор хранится в Москве. «Дело» открывалось с десятой страницы биографией, написанной рукой отца, его красивым каллиграфическим почерком. Первых 9 страниц не было. Они, по-видимому, до сих пор остаются «совершенно секретными».
Трудно представить мои ощущения при виде этих пяти страниц, дошедших до меня  через 60 лет. После беглого просмотра, я попросил офицера сделать мне копии с  17 листов, чтобы дома в спокойной обстановке изучить и исследовать их.

Кроме тяжелого впечатления от протоколов допросов и безжалостных заключений более высоких инстанций (см. «Трагедию трех поколений…»), в решении которых проглядывало откровенное стремление поскорее избавиться от человека, на мою долю выпала и счастливая находка - на первой же странице биографии я обнаружил первые сведения о месте и времени проживания моих предков.
Биография начиналась с абзацев:

«Родился в 1900 году 19 июня в гор. Александровске на Сахалине в семье ссыльного Тангаева Степана Лаврентьевича, сосланного на Сахалин за участие  в поджоге помещичьей усадьбы в 1880 годах в период крестьянских волнений. Отец уроженец  б. Владимирской губернии Вязниковского уезда деревня Якушевка.  В конце 1880-1898 годах  отец получил право  выезда с остр. Сахалина и в 1901 году выехал во Владивосток, где поступил на работу рассыльным в частновладельческую типографию  Сущинского, где работал мой брат Ефим наборщиком».

«Работал там до начала Русско-Японской войны, в период войны выезжал на свою родину, где пробыл 1 год, возвратился на Дальний Восток и поступил работать на шахты каменноугольных рудников  на ст. Угольная Уссурийской ж.д., где  проработал до 1909  г. и уехал к сыну (Григорию) на станцию Муравьев-Амурская (теперь Лазо). В 1911 г. вернулся на ст. Угольная и опять поступил на шахты кочегаром и проработал до 1920 г. и оставил работу, так как ослеп. В 1911 г. при материальной поддержке моего брата Григория, который служил старшим телеграфистом на ст. Лазо, меня отдали учиться в реальное училище в гор. Никольск-Уссурийске на ДВК.»

Так, из первоисточника, я узнал основные сведения, необходимые для того, чтобы приступить к  осуществлению своей главной задачи – посещению своей «малой Родины».
Некоторое смущение  вызвало то, что на странице 14 личного дела отец называет место жительства «поджигателей» несколько иначе - село Якушево. Чтобы уточнить действительное название  родины моих предков, я обратился в Ленинскую библиотеку в «Отдел карт и атласов» и на карте бывшей Владимирской губернии, относящейся к XIX веку, на территории Вязниковского уезда нашел населенный пункт с похожим наименованием - деревню Якушиха, расположенную в 12 километрах  от окраины Вязников.

На современной карте Владимирской области на том же месте в полукилометре от небольшого озера с громким названием "Великое" среди болот и лесов, если судить по условным знакам карты, находится несколько крохотных квадратиков, рядом с которыми разорванная надпись – Ново и Якушиха. Такое разночтение я могу объяснить тем, что отец, родившийся в Александровске на Сахалине в 1900 г. знал о прародине родителей с их слов и запомнил только то, что название созвучно имени Яков. Других поселений ни на старой, ни на современных картах с таким корневым словом не было. Я твердо решил, что Якушиха и есть то место, с которого следует начинать розыски.

Однако, поездку в Вязники по ряду объективных причин мне пришлось отложить  на целых три года. Впрочем, и в Москве нашлись условия и поводы для продолжения начатого дела.

                ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИЗЫСКАНИЯ
Для того, чтобы представить обстановку и условия, в которых пришлось "мотать" срок моим предкам, я решил обратиться к литературным источникам. В частности, к известным описаниям сахалинской каторги А.П.Чеховым, посетившем остров в 1890 году и В.М.Дорошевичем (1895 г.), а также к роману Валентина Пикуля "Каторга".
Эти мои поиски достаточно подробно изложены в 4 главе повествования «Трагедия трёх поколений…». Здесь я приведу лишь самые общие сведения.

В объединенном 14 и 15 томе полного собрания сочинений А.П.Чехова, изданного в 1978 году, содержатся  заметки  "Из Сибири" и "Остров Сахалин". Из второго повествования я сделал ряд выписок наиболее интересных и выразительных с точки зрения поставленной задачи.

«Александровский пост, или, короче, Александровск, представляет из себя небольшой благообразный городок сибирского типа, тысячи на три жителей…. Тюрьма находится близ главной улицы, но по внешнему виду она мало отличается от военной казармы и поэтому Александровск совсем не носит того мрачного острожного характера, какой я ожидал встретить.

Каторжные и поселенцы, за немногими исключениями, ходят по улицам свободно, без кандалов и без конвоя, и встречаются на каждом шагу толпами и в одиночку.»
Таким образом, в год посещения острова А.П.Чеховым каторга уже не являла собой совершенно дикого места с невероятно жестокими порядками. Похоже, и режим там был несравненно боле мягким, чем в сталинское время в лагерях ГУЛАГа.

Далее Антон Павлович пишет: «Чтобы побывать по возможности во всех населенных местах и познакомиться поближе  с жизнью большинства ссыльных, я прибегнул к приему, который в моем положении казался мне единственным. Я сделал перепись. В селениях, где я был, я обошел все избы и записал хозяев, членов их семей, жильцов и работников. ...Я пользовался чужою помощью только в очень редких случаях».
«Для переписи я пользовался карточками, которые были напечатаны для меня в типографии при полицейском управлении»"

Через пять лет после визита на остров А.П.Чехова сахалинскую каторгу в  1895 г. посещает еще один писатель Влас Михайлович Дорошевич. Результатом этой поездки стала публикация  книги «Сахалин» с еще одним описанием  каторги.
Одна из глав повествования называется "Добровольно последовавшие". Насколько мне известно, к Степану из "Рассеи" вскоре после его появления на острове на пароходе "Добровольного флота" прибыла семья. Такие поступки  поощрялись и сулили  ссыльнокаторжному ряд льгот.

«Если за каторжником приходит семья, он выпускается из тюрьмы, на два года совсем освобождается от каких бы то ни было работ, а затем работает поурочно, причем ему урок должны назначать такой, чтобы это не мешало правильному ведению хозяйства».
 А вот что пишет о Сахалине и его каторге Валентин Пикуль в своем романе "Каторга".
«В 1869 году с кораблей сошли на берег острова первые каторжане, и, если верить очевидцам, многие из них горько рыдали, увидев, куда они попали. Но вместе с каторжанами заливались слезами  и конвойные солдаты, их охранявшие... Не тогда ли и сложилась  знаменитая поговорка о Сахалине: «Вокруг море, а посередине - горе, вокруг вода, а внутри - беда...»

Здесь я обнаруживаю несовпадение даты  прибытия морем  на Сахалин первой партии каторжан с записками Чехова. Антон Павлович   указывает.. «первый сплав, то есть первый "Доброволец" пришел на Сахалин в 1879 г.»
 
Мои предки, судя по косвенным выводам, попали на Сахалин "с комфортом" - по морю.
За ссыльно-каторжными на этот несчастный остров по российской традиции, уходящей корнями к декабристам,  уезжали их матери и жены. В своей утерянной ныне автобиографии отец писал, что родные Степана  Тангаева тоже отправились на Сахалин,  да и осели там.   
В автобиографии отца, прочитанной мною в годы студенчества, упоминалось о том, что дед Степан, видимо, уже будучи вольным поселенцем, работал в угольных копях. В то время на Сахалине были  угольные разработки  и вот как их описывает Пикуль.

«Угольные копи Дуэ снабжали топливом эскадру в Порт-Артуре, корабли Сибирской флотилии, порт Владивостока, паровозы Уссурийской железной дороги. По своим превосходным качествам сахалинский уголь мог бы соперничать с донбасским, местами встречался и антрацит... Сотни каторжан угробили свою жизнь в штреках копей Дуэ..»
Надеюсь, эти выдержки дают вполне достаточное представление о тех  местах, где отбывали наказание братья Тангаевы, где вместе с ними маялись их ни в чем не повинные жены и дети и где в самом начале ХХ века появился на свет Александр  Тангаев. 
Я очень тщательно изучил документальные записи А.П.Чехова и В.М.Дорошевича, надеясь встретить в них искомую фамилию. Увы, тщетно.

             
                САХАЛИНСКАЯ   КАРТОТЕКА  А. П. ЧЕХОВА
О том, как и когда я узнал о существовании «Сахалинской картотеки А.П.Чехова» рассказано в 5 главе «Трагедии…». Здесь я приведу лишь самые общие этапы поиска, в результате которого я надеялся  найти в ней следы пребывания моего деда Степана Лаврентьевича Тангаева и других представителей этой фамилии.

Для того,  чтобы получить разрешение для работы с  архивом А.П.Чехова, я обратился в Отдел рукописей Ленинской библиотеки. Здесь меня попросили написать мотивированное заявление и получить визу заведующего отделом. Узнав о цели моего поиска, он высказал одобрение и пожелал успеха в этом благородном деле. На моем читательском билете сделали соответствующий штамп, и я отправился в ветхое здание, расположенное на задворках знаменитого "Дома Пашкова". Там мне предстояло перебрать 7292 "Карточки-анкеты Сахалинской переписи каторжных и поселенцев" - таково название этой части архива, хранящихся в папках с IV по XVIII. Карточки размером в 1/4 стандартного листа отпечатаны типографским способом на плотной тонкой бумаге с рельефным оттиском типографии. Сейчас им более 110 лет, но они хорошо сохранились и представляют собой уникальный исторический и социальный срез криминальной части российского общества той эпохи..

При работе с ними я испытывал невольный трепет по причине их солидного возраста, прикосновения к автографам самого Антона Павловича  и от надежды встретить  в них свою фамилию. Меня поразила обширная география губерний царской России, представители которой отбывали сроки на этом негостеприимном острове. Кроме собственно российских губерний, здесь прозябали ссыльные с Кавказа, Курляндии и Лифляндии, Польши (Варшавская губ.), Финляндии, Бессарабии и др. Национальность каторжан нигде не указывалась, но о ней косвенно можно было судить из графы "вероисповедование".

К моему удивлению среди "ССК" (ссыльнокаторжных) и "СП" (свободных поселенцев) я обнаружил, кроме православных, много "иудеев", "магометан", "лютеран", "католич." и даже "раскольников". Но, разумеется, главной моей задачей был конкретный поиск предков
Увы, терпеливый перебор 7292 карточек в течение трех дней, к моему великому разочарованию, ничего мне не  дал. Почему в картотеку не попали  Степан и Иван? Ведь Чехов заносил в нее не только тех, кто на момент переписи числился ссыльным, но и отбывших наказание и оставшихся жить на острове?  Для меня это стало большой и разочаровывавшей загадкой.

                ПОЕЗДКА В ЯКУШИХУ
С момента обнаружения малой родины моих предков в течение трех лет с 1998 по 2000 г.г. меня не оставляла мысль о необходимости посещения этого святого места.
4 сентября 2000 г мы с супругой выехали в Вязники. На автовокзале этого уездного городишка, уютно расположившегося на высоком правом берегу Клязьмы, мы к своему огорчению, убедились в том, что ни к одному населенному пункту на извилистой дороге, завершающейся у деревеньки Якушихи, автобусы не ходят. Пришлось обратиться к водителям частных такси, двое из которых признались, что никогда там не были и не знают, где она находится,  выразив при этом предположение, что там никто не живет и дороги туда нет.

 Видя наше расстройство, они посоветовали обратиться к Виктору - он первый на очереди и вроде бы знает те края.
Виктор - высокий, худощавый мужик лет за 40, по-владимирски сильно "окающий", сказал, что знает и дорогу, и деревеньку, но давно там не был и тоже не очень уверен в том, что там еще живут и туда можно доехать.
- Ну, все равно, раз надо, значит поедем. Мы за километр берем по 6 р.
Мы с Надей сели в старенькие "Жигули". Я вооружился картой с красным кружком, в центре которого значилась Якушиха, и мы тронулись.

Кстати, здесь мы услыхали, что название деревни звучит совсем не так, как мы до сих пор считали - ударение не на букве Я, а на предпоследнем слоге.
Недолго проехав по шоссе, мы свернули влево и сразу почувствовали разницу в качестве асфальта. Вскоре дорога уперлась в реку Клязьму, берега которой были связаны понтонным мостом, спуски к которому были очень крутыми и выстелены бревнами. Виктор попросил нас выйти из машины, а меня - уплатить за переправу 8 руб. Пешком мы пересекли Клязьму, которая в этом месте была едва ли шире 50 м, сели в машину и поехали дальше.
          
В окружающей местности были заметны признаки того, что по весне во время паводков река превращается в разливанное море. Со слов нашего водителя,  Клязьма затапливает всё окрест, оставляя сухими лишь невысокие песчаные бугры, по которым ютятся небольшие поселения. Сейчас осенью на пойменных лугах  стояли немногочисленные стога заготовленного на зиму сена - следы деятельности уцелевшего местного совхоза. На развилке дороги у деревни Ивановка Виктор неуверенно свернул направо. Посмотрев на карту, я убедился в правильности принятого решения.

Вскоре впереди показались деревянные избы села Заборочь, после которого мы повернули почти в обратном направлении и доехали, судя по всему, к деревне Малые Удолы. Здесь нас ожидала еще одна развилка и, во избежание сомнений, мы решили расспросить местных жителей. Пройдя несколько забитых домов, мы нашли один обитаемый. Судя по всему, здесь жили горожане. На наш вопрос женщина неуверенно сказала, что для того, чтобы попасть в Якушиху, нам следует повернуть налево. Поехали налево. Неплохая грунтовая дорога в окружении бесчисленных болотистых участков становилась все хуже, но привела нас к небольшой группе полуразрушенных и заброшенных домов, среди которых мы нашли один обитаемый. На наш призыв откликнулся явно городского, но запущенного вида, старик, рассказавший, что дальше проехать будет трудно, если даже не невозможно.

- Проедете Ново, дальше будет совсем плохая дорога, на которой имеется три вполне хороших моста. За ними слева увидите небольшую баньку, а напротив нее - полуразобранную большую избу. Это и будет Якушиха. Больше от нее ничего не осталось. Но там, мне кажется, никто давно не живет.
Последнее известие меня несколько обескуражило. В таком случае некого будет расспросить и остается только посетить то место, где когда-то жили предки и молча постоять на клочке земли, бывшем моей прародиной. После преодоления первого моста мы остановились возле глубокой лужи, не решившись ехать дальше.

Во время поездки я рассказал Виктору об истории и трагедии моих дедов, живших здесь полтора века назад и оказавшихся на сахалинской каторге. Он явно проникся симпатией и сочувствием к нашему поиску и, оставив машину возле дороги, направился вместе с нами в сторону Якушихи. Дорога, вившаяся у подножия песчаных холмов, поросших сосновым лесом, метров через пятьсот привела нас к месту, точно соответствующему описанию старика.  Я шел первым. Вот слева показалось небольшое ветхое деревянной строение, за которым я, к своему удивлению и удовольствию,  увидел струйку сизого дыма. Здесь был кто-то живой.

Зайдя за избушку, я обнаружил стоявшую на открытом воздухе кирпичную печь, возле которой суетились два мужика - старик примерно моего возраста и более молодой. Оба были похожи на лесовиков из сказки - заросшие, небритые, в равной мере с морщинистыми  физиономиями.
Подойдя к старику, я поздоровался и спросил, как называется это место.
- Это Якушиха. А что вы здесь ищете?
- Да я хотел посмотреть на это место.  Здесь когда-то, еще в прошлом веке, жили мои предки - мой дед со своей семьей и его брат.
- А как их фамилия?
- Тангаевы.

Ответ  меня буквально ошеломил и я даже слегка растерялся.
- Дак, Тангаёв Николай и сейчас живет. Только не здесь, а вон там за бугром - в Пестриково.
В его произношении моя фамилия звучала иначе - с буквой ё и ударением на последнем слоге.
Здесь в разговор вмешался более молодой.
- Нет, Васильич, Николай Тангаёв умер в прошлом году. Сейчас в Пестриково никто не живет. Все Тангаёвы уехали и живут в Вязниках. Я знаю, что Володька Тангаёв живет где-то рядом с Зарословым, но не знаю точного адреса.

После этого старик снова взял инициативу в свои руки.
- Точно. Володька живет через дорогу от Зарослова. Это в третьем Мичуринском переулке, но номер дома я не знаю. А кем вы ему приходитесь?
- Ну, очевидно, мы родственники через моего деда Степана Лаврентьевича. Дело в том, что мой дед в восьмидесятых годах прошлого века вместе с братом Иваном был осужден к 10 годам каторжных работ и отправлен на Сахалин то ли за поджог избы урядника, то ли помещичьей усадьбы. Позже туда к ним перебрались и их семьи, да так там и остались. Отец мой и родился на Сахалине.

Выслушав мои разъяснения, старик, с которым мы успели познакомиться - Парфенов Виктор Васильевич, вновь ошеломил меня.
- Я про эту историю знаю. Мне о ней рассказывал отец, а ему - мой дед. Только подожгли они не урядника и не помещика - здесь они не водились, а избу егеря из местного лесничества, которое было в деревне Ново. И подожгли за то, что он их наказал штрафом за незаконное убийство лося.

Ну, разве не удивительно в деталях услышать от дремучих мужиков о событиях, которые совершились в этой глухомани чуть ли не полтора века назад? На такую встречу и такие сведения я не мог рассчитывать даже в самых смелых мечтах. Это была полнейшая неожиданность и невероятная удача. Не зря меня так тянуло сюда. Жаль, что я не приехал сюда раньше, хотя бы в 98-ом году. Тогда бы я мог застать в живых Николая Тангаёва и узнать от него больше подробностей. Но еще оставалась надежда найти Владимира и познакомиться с ним.

А в голове Парфенова постепенно воскрешались новые забытые подробности из далекого прошлого, которыми он поделился со мной.         
- Помню, отец рассказывал также, что один из тех ссыльных Тангаёвых приезжал в Якушиху, пожил какое-то время, а потом вернулся обратно, сказав, что там жить лучше. Больше о них никто ничего не слыхал.

Еще одна сенсация! Я вспомнил, что на первой  странице автобиографии отца, открывающей его "Дело", есть  строки, подтверждающие слова старика
Это было второе важное свидетельство того, насколько врезались в память здешних жителей и земляков события того далекого времени! Насколько же была однообразна и скучна жизнь этой российской глубинки, если такие "подвиги" двоих односельчан отложились и закрепились в памяти двух последующих поколений! Надо ли говорить о том, насколько я был потрясен столь неожиданным результатом этой поездки, особенно, если учесть, что по дороге сюда у меня даже не было абсолютной уверенности в том, что это именно то место, которое я ищу.

Увы, воскрешение исторических фактов приносит не только одни приятные сюрпризы. То, о чем поведал мне “старый земляк”  разрушило до основания существовавшую легенду о политическом мотиве преступления и наказания братьев Тангаевых. В моих прошлых представлениях, как, впрочем, и в биографии отца  господствовало убеждение, что Степан и Иван были сосланы на каторгу за поджог помещичьей усадьбы. В советское время этому проступку вполне обоснованно могла быть дана выгодная политическая окраска.  Именно так и трактовал это событие отец.

Теперь же картина выглядела гораздо проще  - братья оказались обыкновенными уголовниками и были за это сурово, но справедливо  наказаны. В моих глазах их былой ореол участников крестьянских волнений и борцов с эксплуататорами сильно померк. Несколько иначе стал просматриваться и подвиг родственников,  поехавших на Сахалин вслед за своими близкими, чтобы  разделить с ними их тяжкую долю. И Чехов,  и  Дорошевич писали, что одним из движущих мотивов такого шага бывает не только сострадание и желание облегчить их участь, но бегство от позора и насмешек со стороны односельчан и земляков.

Взбудораженный всем услышанным и увиденным, я, было, решил сходить в Пестриково, чтобы посмотреть на последнее место обитания Тангаевых в этих краях, но "молодой" сказал, что там когда-то было 6 или 7 изб, а теперь не осталось ничего. После некоторых колебаний я решил отложить эту затею до будущих времен.
Кроме того, неудобно было задерживать и шофера, активно включившегося  в  расспросы по поводу места обитания В.Тангаёва в Вязниках. В заключение, вспомнив о том, что в сумке лежит фотоаппарат "мыльница", я сделал несколько фотоснимков того, что осталось от деревни Якушиха, запечатлел Виктора Парфенова в обществе Надежды и пошел к машине. Очень хотелось поспешить в Вязники и приступить к поискам Владимира Тангаёва.

                ВЯЗНИКОВСКИЕ НАХОДКИ
В  Вязниках наш водитель уверенно нашел улицу Мичурина и ее 3-ий переулок. Первый встречный указал нам на дом В.Тангаёва и я пошел к нему. Средних размеров деревянный дом, крашеный забор с калиткой, во дворе несколько яблонь, обильно усыпанных яркими плодами (год был необычайно урожаен на яблоки). Я постучал в калитку. Из дома вышел пожилой, пенсионного возраста, седой мужчина с круглым и довольно приятным лицом. Когда он вышел из калитки и вопросительно посмотрел на меня, я, поздоровавшись, без обиняков спросил его

- Как ваша фамилия?
- Тангаёв.
- А я - Тангаев. Мы с вами, выходит, родственники и в этом родстве хотелось бы разобраться. Мы только что приехали из Якушихи, где нам подсказали ваш адрес.
Для нас обоих эта встреча была настолько неожиданной, что дальнейший разговор получился немного сумбурным. Несмотря на краткость встречи, мне удалось сделать вывод о том, что Тангаевы и Тангаёвы находятся в родстве. Все они, фактически родом из одного места, именуемого деревней Пестриково. Владимир перечислил мне свою родню, и я понял, что  вовсе не так одинок, как представлял  до этого. Здесь я не буду перечислять вновь обретенную родню. Сведения у меня сохранены в более подробном изложении для семейного пользования и не представляют интереса для читателей.

В то время как я разбирался с Владимиром, Надя оставалась возле машины на улице и разговорилась с подошедшим стариком свыше 90 лет, который тоже обладал информацией о Тангаёвых. Он, в частности, рассказал ей следующее. Трое братьев Тангаёвых (какого поколения?) были предприимчивыми людьми. После переезда из Якушихи в Пестриково, они открыли там зерносушилку и мельницу, но вскоре попали под волну коллективизации и вынуждены были все бросить и разъехаться - в Вязники и Гороховец. Дед также помнил со слов своего отца о том, как приезжал в Якушиху, а потом навсегда вернулся на Дальний Восток Степан Тангаев. Помнил он и о дикой выходке братьев Степана и Ивана, приведшей их на далекий остров Сахалин.

К сожалению, далеко не все мне удалось выяснить, записать и запомнить. Слишком мало было времени для внезапно расширившегося поиска. Я записал адрес Владимира с надеждой на то, что кое-что удастся прояснить в переписке, а может быть и еще раз встретиться.               

                АРХИВНЫЕ  ИЗЫСКАНИЯ
Еще до того, как я узнал о своей малой Родине и деревеньке Якушиха, я  решил обратиться к периодической печати XIX  века с тем, чтобы  поискать документальные свидетельства  о судебном процессе над братьями Тангаевыми. С этой целью, еще в 1996 г., я  поехал  в Химкинский филиал Российской Государственной Библиотеки в отдел газет и сел за просмотр «Владимирских губернских ведомостей» за период  с 1880 по 1890 г.г.  Тогда я еще не знал, когда и где произошло это печальное событие, просматривал каждую страницу этих еженедельных ведомостей, отпечатанных на хорошей бумаге и прекрасно сохранившихся.

Увы! Мои поиски ничего не дали.  Я лишь узнал, что в этой газете регулярно публиковались сведения о судебных делах, предстоящих к рассмотрению  в местных судах.
Ознакомление с  "Личным делом заключенного" в архиве ФСБ Российской федерации в 1997 году,  я решил снова обратиться к этому источнику и  изучить его более целенаправленно - именно  по судебным  делам этого уезда.  Я вновь просмотрел «Ведомости» за 1878 – 87 гг. И снова ничего не обнаружил. Братья, совершившие достаточно тяжкое преступление не удостоились  упоминания ни  в газетах, ни в картотеке  А.П.Чехова. Очень странно при том, что в подобные перечни попадали лица, совершившие гораздо менее значительные проступки – кражи, хулиганство, мошенничества и т.д.

Во время этих тщетных поисков попадались также интересные сведения, имевшие  косвенное отношение к общей теме. Так в 26 номере «Ведомостей» за 1887 г. я обнаружил  интересную информацию о количестве населения, проживающего в деревнях и селах, знакомых  по экскурсии 2001 г. Эти сведения предназначались для избрания «гласных» в органы местного самоуправления по Рыловской волости Вязниковского уезда. Вот какой  была численность взрослого населения в ниже перечисленных поселениях в пору их расцвета через 26 лет после отмены крепостного права:
              Большие Удолы             36 дворов, 111 душ
              Липовские усадьбы        5  дворов,    9 душ
              Малые Удолы               43 двора,  131 душа
              Ново                11 дворов,   21 душа
              Якушиха                5 дворов,   11 душ
              Пестриково                5 дворов,   10 душ   

В 2002 , 2003 и 2004 годах я вновь и вновь возвращался в Химки и снова просмотрел все подшивки "ВГВ" с 1875 по 1890 годы. И опять - НИЧЕГО!  Я уже было собрался отказаться от мысли разыскать что-либо, но на исходе 2005 года решил сделать еще одну попытку, но на этот раз уйти с поиском не назад, а вперед. Заказав подшивки за 1891 - 1892 годы, я снова уселся искать. И вот, наконец, между двумя, до сего дня неразрезанными страницами, 46-го номера "ВГВ" за ноябрь 1891 года я, со слегка помутившимся сознанием, увидел знакомые имена и фамилии. Читаю:               
               
                Ведомости делам, назначенным к слушанию:
                а) в г. Вязниках
                ( с участием присяжных заседателей )
                Ноября, 19 о крестьянах Вязниковского у. д. Пестриково,
                Степане Лаврентьеве и Иване Лаврентьеве Тангаевых,
                обв. по 1606 ст. улож. о наказаниях.

 Итак, поиск, длившийся с перерывами в течение 9 лет  завершился в октябре 2005 года. 
    
 
                ВТОРАЯ   ПОЕЗДКА  В ЯКУШИХУ
Слишком короткая и поверхностная  поездка в окрестности городка Вязники весь год не давала мне покоя. Хотелось побывать там, где происходили события более чем полуторавековой давности и рассмотреть эти места более подробно.  Я имел переписку с Владимиром Тангаёвым и мы договорились о новой встрече в июле 2001 г.. Надежда тоже прониклась моими ностальгическими настроениями и согласилась разделить со мной все тягости и приятности поездки. В  июле поездом Москва-Горький мы выехали туда, предварительно сообщив телеграммой о времени прибытия в расчете на то, что нас встретят.  На вокзале станции Нововязники  Володя встречал нас вместе  со своей супругой Раисой  - женщиной весьма энергичной  и общительной.

Вечернее застолье прошло в “теплой дружественной обстановке”, в которой обе стороны сразу же почувствовали себя в качестве не новых знакомых, а старых, долго не встречавшихся,  родственников.  Правда, никакой новой информации о родовых корнях и линиях мы в этот раз не получили. Договорились, что следующий день, а это будет суббота, мы посвятим ознакомлению с городом и его окрестностями, а в воскресенье знакомый Володи обещал отвезти нас за реку  до деревни Ново, откуда рукой подать до Якушихи и Пестриково.
Утром в воскресенье за нами на Ладе-110 заехал некто Сергей и повез нас по намеченному и знакомому с прошлого года маршруту. Единственным отклонением был заезд в небольшой слабо населенный пункт Липовские усадьбы.
               
Липовские усадьбы расположены по левому берегу Клязьмы. Место красиво типично русской красотой – тихая как зеркало река, буйно цветущие на жаре полевые травы,  золотые стволы соснового бора вперемешку с белыми колоннами берез и вдали за  знойным маревом – темно-зеленые вязниковские холмы, увенчанные иглой телевизионной вышки. Сердце замирает от восхищения и восторга
Липовские усадьбы – настоящий хутор с крепким хозяйством, ведомым типичными горожанами. Разговор зашел о пустующей  добротной избе, которая, как оказалось, ждет нового владельца и продается по первоначальной цене в 10 тыс. рублей. Подумать только, это же всего  около 400  «баксов»! Ей богу, будь я немного моложе, я бы с удовольствием поселился здесь.

Однако мы не за этим сюда приехали. Лихо развернувшись, Сергей повез нас в сторону Ново. Володя попросил его остановиться примерно посредине полу заброшенного села возле небольшого возвышения, на вершине которого проглядывали остатки поросшего травой фундамента, засыпанного обломками кирпича и  шифера. Рядом росло несколько старых черемух и  сосен. Подождав, пока я подготовлю для съемки свою видеокамеру, он начал репортаж.

-  Вот то место, где стоял дом объездчика Бодростина, который будто бы подожгли Тангаевы. Но я в это не верю. Не могли они этого сделать. Не такие Тангаевы люди. Это их кто-то подставил.
- И, тем не менее, они получили десять лет каторжных работ и были сосланы на Сахалин.
Добавил я.

 Он хотел, во что бы то ни стало, защитить честь и достоинство рода Тангаевых-Тангаёвых. Меня же интересовал исторический факт в чистом виде. К сожалению, кроме эмоций мы ничего не могли противопоставить друг другу и, оставшись каждый при своем  убеждении, отправились дальше. Следующим этапом похода стала роскошная березовая роща недалеко  от села. Войдя в нее, мы оказались на старинном и почти заброшенном кладбище, среди многочисленных и забытых холмиков которого было несколько обихоженных могил.

- Вот здесь – Володя провел в воздухе большую окружность, внутри которой стоял только один проржавевший и покосившийся железный крест – похоронены все Тангаевы - и мои родители, и  дед с бабкой, и   твои  дальние предки. А вот тут – Володя указал на небольшой холм из битого кирпича, находившийся метрах в двадцати от  нашего родового некрополя, – стояла красивая церковь Бориса и Глеба, которую взорвали большевики.
               
Мы еще долго находились под  непередаваемым впечатлением  от  осмотра и пребывания на  клочке земли, спрятавшемся  под сенью величественных,  притихших берез, в котором  лежали неизвестные и, тем не менее,  родные нам люди. Посещение подобных кладбищ возвышает душу и пробуждает в ней чувство неискупленной вины перед умершими. Мы решили, что в обязательном порядке следует в течение года поставить здесь крест  с выразительной надписью вроде – “От Тангаевых – Тангаевым” или что-то в этом роде. Володя обещал исполнить этот обет самостоятельно, но я  дал себе слово принять в этом мероприятии деятельное участие. Мне и Надежде очень понравились и наши новые родственники, и эти  чудесные, ставшие по-настоящему  родными,  владимирские просторы.

Поклонившись на прощание праху предков, мы зашагали по раздолбанной, знакомой по прошлому году, дороге в сторону остатков деревеньки Якушихи. Ничего за прошедший год не изменилось – тот же полуразобранный дом, та же крохотная банька с навесом и скамеечкой под березками, та же печка для сушки грибов и приготовления пищи. Навстречу нам вышел тот же относительно молодой мужик, оказавшийся старым знакомым  Володи  и Раисы. Он сразу же признал в нас прошлогодних посетителей и на мой вопрос о Парфенове, ответил, что старик уехал в город.

Пройдя по буграм, оставшимся от бывших крестьянских изб, Володя сказал, что именно здесь жили мои деды и прадеды, перебравшиеся в Якушиху после того, как случился  большой пожар, полностью уничтоживший село, в котором прежде жили все Тангаевы. Мои предки осели в Якушихе, а предки Володи – Тангаёвы – переселились в Пестриково. То  место, где находилось злополучное село, с тех пор так и называется  - “Горелое Село”. Сейчас мы пойдем в сторону Пестриково и он покажет нам, где все это происходило.

Трудно назвать дорогой две колеи от изредка проезжающих здесь машин. Мы пересекли настил из бревен через узкий заболоченный ручеек, о котором Володя сказал, что в его детстве он был речкой и он ловил в ней рыбу. Сразу за мостками справа от дороги показались небольшие холмики, указывая на которые Володя стал называть имена родственников, чьи избы стояли когда-то  на этих местах. На втором холмике была яма, из которой вытянулись к солнцу три светлых и веселых березки.

 – Вот здесь стоял наш дом, сказал Володя, а эта яма осталась от нашего погреба. Здесь все мы и родились: Алексей, потом я и последним - Виктор. Отсюда наш отец Григорий ушел в 41-ом на войну и вскоре погиб под Кандалакшей.

Мы пришли к выводу, что уже порядком устали и проголодались и самое время позавтракать именно в этом святом месте. Солнце стояло уже высоко и припекало во всю. Мы спустились в ямку и укрылись под кронами берез. Раиса с Надеждой извлекли продукты, а Володя вытащил из загашника пластиковую бутылочку из-под “Спрайта” с припасенным самогоном, который он успел приобрести с вечера у активной соседки. Выпили, помянув тех, кто жил когда-то здесь и добросовестно трудился на земле, ныне сплошь заросшей лесом и ставшей охотничьими угодьями, в которых в изобилии водятся лоси, кабаны и бобры.

Я обошел ближайшие окрестности. Ничто, кроме оплывших бугров, не свидетельствовало о том, что  здесь когда-то жили люди. Деревянные избы были разобраны и вывезены или сгнили без остатка; все заросло густой травой и молодой порослью деревьев. Лес стремительно возвращался на площади, отнятые  у него людьми в незапамятные времена ценой огромных усилий. На многие километры вокруг все свидетельствовало о том, что страна и в самом деле повержена: села и деревни обезлюдели, поля заросли, дороги заброшены, мосты разрушены.

Подкрепившись и отдохнув, мы двинулись в обратный путь. До деревни Малые Удолы, в которой находился родовой дом Раисы, нам предстояло пройти под палящим солнцем около десяти километров. Дома деревни Малые Удолы хаотически расположены вдоль широченной улицы, срединная часть которой представляет  извилистую и ухабистую колею, движение по которой в данном случае возможно потому, что стоит жаркая погода, и все лужи и промоины пересохли. Многие дома стоят заколоченными, другие – в запущенном состоянии, свидетельствующем  о том, что хозяин либо умер, либо спился. Лишь на некоторых заметен отпечаток относительного достатка, а возле домов можно увидеть “жигуленка”  и даже трактор.
 
Дом Раисы расположен на возвышенном берегу озера Удольское, представляющем древнюю старицу Клязьмы.  Сруб из мощных, почерневших от времени бревен, стоит на высоком фундаменте. К дому примыкает крытый двор, в котором сохранился солидный запас дров и стоит выдолбленный из цельного осинового ствола “ботник” – большая, на 6 человек, лодка. С высокого крыльца мы попали в горницу, которую я  посчитал за сени. Из горницы открылась дверь в кухню, значительную часть которой занимала огромная  русская печь – с лежанкой и полным комплектом чугунов, ухватов и прочего инвентаря. К кухне примыкает большая комната, которая  по-здешнему называется “передницей”.

Комната отапливается высокой печью, топка которой выходит на кухню. Я еще раз убедился в том, что крестьянские дома во Владимирщине высоки, просторны и сложены добротно. В них бы жить и жить, но, увы, – некому. Вот и здесь: родители Раисы умерли, дом остался троим детям, но фактически распоряжались в нем только Раиса с Владимиром. А хозяйство было достаточно крепким – кроме огорода и сада, расположенными за домом, напротив него на спуске к озеру находится обширный участок земли,  отданный во временное пользование соседям под картошку. Да и что такое  дом, в котором не живут? Он постепенно умирает, что видно с первого взгляда.

Вот таким образом состоялся и завершился  наш второй визит на родину моих предков. Мы с Надеждой часто вспоминаем и обсуждаем эту поездку и приходим к заключению, что она оставила  приятные впечатления, самое главное из которых  - это люди. Они совершенно не такие, с какими мы привыкли общаться прежде и теперь. Они как будто из далекого прошлого – из дореволюционной Руси.  Их  своеобразный “окающий” диалект, живая и образная речь, разительно отличающаяся от нашего литературно правильного и обесцвеченного языка, доставляют истинное удовольствие от обычных бесед. И даже  использование Владимиром  “ненормативной  лексики”, за которую он немедленно получает взбучку от Раисы, как-то вполне естественно и органично вписывается в его повествование и не производит такого отталкивающего впечатления как неуместная и бессмысленная, от школьников до олигархов, московская  матерщина.
               
И еще одно заключение, подтвердившее мою старую жизненную позицию, вынес я из этих двух поездок во владимирщину. Люди, испокон веков живущие на одном месте, не представляют себя вне привычной обстановки,  боятся ее перемены и довольствуются  тем, что досталось им от предков. Наглядным тому подтверждением служат  судьбы двух ветвей рода – Тангаевых и Тангаёвых. Первые, в силу изложенных выше обстоятельств, характеризующих их не самым лучшим образом, были вырваны из привычной среды и сосланы на каторгу.

 Можно предположить, что мой дед Степан Лаврентьевич Тангаев обладал недюжинным характером  и волей, если в ужасных условиях сахалинской каторги не только не погиб и не спился, но сумел с  четырьмя детьми перебраться на материк и создать  им  условия для получения образования и специальности. Старший сын Григорий, работая телеграфистом на железной дороге, помог младшему брату Александру закончить реальное училище; младшая дочь Елена вышла замуж за приличного чиновника И.И.Крамарова и только о рано умершей дочери Марии ничего мне не известно. Пустив корни на Дальнем Востоке  С.Л.Тангаев, тем не менее, не забывал о родине, о чем свидетельствует его поездка 1904 г. То, что он там увидел, не очень воодушевило мужика, и,  сказав  запомнившуюся землякам и родственникам фразу,  “Там жить лучше”, он навсегда уехал обратно.

                СУРОВОЕ, НО СПРАВЕДЛИВОЕ НАКАЗАНИЕ
В качестве заключительного аккорда к моим изысканиям я решил убедиться в том, насколько справедливым было наказание моих предков за их неприглядный проступок.
После того как я прочитал во Владимирских губернских ведомостях сообщение о предстоящем судебном процессе, у меня зародилось естественное желание узнать о пресловутой статье 1606 "Уложения о наказаниях". Для этого я отправился в "Ленинку", именуемую нынче "Российской Государственной Библиотекой", но «Уложения» там не нашел, только ссылки на него в колоссальных томах "Свода законов Российской Империи". Нашел я эту небольшую аккуратную книжицу, изданную ровно 120 лет назад, в "Государственной Публичной Исторической Библиотеке России". И вот что я там прочитал к теме моих изысканий (привожу как можно ближе к историческому тексту, с некоторыми сокращениями, но с сохранением главных принципов и духа российской пенитенциарной системы конца XIX  века)
               
                Уложение о наказаниях
                уголовных и исправительных         
                издание 1885 г.
                С.- Петербург
                1885      
               
                РАЗДЕЛ ОДИННАДЦАТЫЙ
                о преступленiяхъ противъ правъ семейственныхъ
    
                ГЛАВА ВТОРАЯ
                о истребленiи и поврежденiи чужаго имущества

                ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
   
                О ЗАЖИГАТЕЛЬСТВЕ
      1606 За поджогъ с умыслом какого либо  обитаемого зданiя виновные
      подвергаются  лишенiю всехъ правъ состоянiя и ссылке въ  каторжную
      работу на время от восьми до десяти летъ.

      1607 Определенное въ предшедшей (1606) статье наказанiе …возвышается одной степенью, когда пожар учинён ночью.   
    
Под последний пункт, очевидно, и попали братья Тангаевы. В противном   случае им бы назначили минимальный по этой статье срок - восемь лет. Итак, присяжные заседатели  определили, что братья Степан и Иван Тангаевы виновны в «зажигательстве». Можно предположить, что Степан, получивший 10 лет  ссылки в каторжные работы, был главным виновным, или "подговорщиком". Тогда Ивану могли дать меньший срок - 8 лет. Кстати, ни в одном из последующих документов Иван не упоминается. Судьба его остается неизвестной.
 
Теперь посмотрим, чего же еще лишились братья Тангаевы за свой опрометчивый проступок.
Кроме  приговора, браться  подпали также под  действие 22 статьи Уложения, согласно которой  они лишались  «всехъ правъ состояния». А еще им подлежало наказание в соответствии со статьей 25 «Уложения», в таком содержании:      
      25. Последствия осужденiя въ каторжныя работы суть:
      Потеря прежнихъ правъ семейственныхъ и правъ собственности,
      а по прекращении сихъ работъ, за истеченiемъ срока или же по
      другимъ причинамъ, поселенiе в Сибири навсегда.

Очень важный пункт, свидетельствующий о том, что после окончания срока наказания Тангаевы не имели права возвращения на родину. Степан Лаврентьевич в 1901 году перевез семью на "материк" во Владивосток и обосновался на станции Угольная. Его визит в Пестриково и Якушиху в 1904 году вовсе не означал желания вернуться (возвращение ему было заказано статьей 25 ), но был, очевидно, навеян тоской по отчим местам.  Так что в его словах "Там жить лучше" - было больше бравады, чем искренности.

Однако если рассуждать в историческом контексте, то возникает сомнение иного порядка. Степан Лаврентьич на Дальнем Востоке вырастил детей и сумел дать им образование. Вопрос - не эта ли их образованность стала главной причиной того, что в годы репрессий они (Григорий и Александр) были арестованы и сгинули в Гулаге? Между тем, малограмотные крестьяне Тангаёвы, скрывавшиеся среди болот и лесов Рыловской волости Вязниковского уезда, сохранили свои жизни и даже размножились. 
 
Думаю, что в отношении моих предков по линии рода Тангаевых я сделал все возможное. Мои двукратные попытки при участии В. Тангаёва найти в архивах города Вязники следственное дело на братьев Тангаевых закончились ничем. Ему ответили, что все судебные дела за XIX век сгорели во время одного из бесчисленных российских пожаров. Ограничимся тем, что удалось найти и на этом остановимся.
Вот так закончилась эта многолетняя эпопея! Теперь я спокоен.