Я тебя не отпускаю. Марине

Я тебя слишком надолго оставил? Задержался? Да, мне тоже так кажется. Хотя, в самом деле 3-4 дня мы не виделись, ведь так? Всегда поддаешься иллюзии, что если пытаться задобрить, общаясь с этими суками, то можно будет забыть о них навсегда. А фиг вот, не получается. Фак ми, фак олл. Ладно, это не наша тема, я ведь уже отжался. Не знаю, где это надо жить, чтобы не видеть их никогда. На небе, в раю?
Опять мне понадобилось носом уткнуться тебе подмышку. Без этого я незряч. Ну, хоть на пару минут.
Плохо это или хорошо? То, что мы соглашаемся ничего в этой жизни не знать, а только друг друга , то, что мы на бесконечном пути торговых рядов ничего там не выбираем, разочаровываем торговцев, понятно, мы что-то приобретаем, но не задумываясь, механически,  и чем этот рынок наполнен, как видно, нам наплевать. И тусклое небо весенних сумерек, а под ним безграничный ассортимент дребедени, мерцанием и поблескиванием он сходен с грядой минеральных обломков, а то, что там относится к плодящимся непрерывно вещам, а что к поедаемым сегодня продуктам, мы не вникаем. Чернеют над головой многолинейные провода, висит уцепившись вниз головой опрокинутая ворона и наклонились на стеблях головы фонарей, пока еще тоже черные. Ты на меня поглядываешь, я на тебя. Обмениваемся взглядами, улыбаемся. Ты видишь с уже утратившей гладкость кожей с виду спокойного человека в очень удобном пальто, тоже не новом, с коротким поднятым воротником. Вечерний воздух бьется о грудь волной. Вокруг рта две глубоких морщины. Возле тебя всегда мне хочется выпрямиться, по сторонам смотреть с поднятой высоко головой. Даже все дети знают, что кончаются дни рождения, печалясь об этом заранее, и фильмы, которые смотрят, и сказки, которые слушают с замиранием, и счастливые сны. А тут… чем дольше мы вместе тем чаще возникает догадка, которая отменяет печали и лечит безымянные боли. Мы смотрим по сторонам, но вначале не понимаем. Мы отвлеклись и забыли, но фонари не включают, до сих пор не включают, потому что небо не стало другим. И нам внезапно становится ясно: мы прощены, или помилованы, или награждены. Того что мы выбрали, у нас никогда не отнимут. И дети относятся к нам с завистью понимания, и тянут к нам головки цветов: - Вот нам бы так! Никогда не кончались бы дни рождения! А я хоть и потускнел от пыли и обзавелся двумя морщинами, готов общаться по-дружески и сохранил во взгляде тепло. И я говорю: - Дети, давайте за нами! Авось и вам повезет! А когда я впервые тебя увидел, ты стояла на первом этаже за прилавком. Хорошо, что ты оказалась в том месте, которого не могла покинуть! А не в толпе. И я стал топтаться в каких-то отделах поблизости и продолжал на тебя поглядывать. Хоть ты и старалась принять озабоченный вид занимаясь товарами, видно было, что эта работа для тебя наказание. Потом я тебе говорил, что могут потребовать улыбаться с глазами навыкате покупателям. Или заставят уволиться. Ну и уволишься, - тогда мы решили, - нам все равно глаз навыкате негде взять. Я обращал к тебе взгляды неожиданного обожания. Это, если так можно сказать, были поцелуи. Рядом со мной покупатели с продавцами громко судили о качестве всевозможных товаров. Это был разговор на чужом языке. И вот я тебе сказал: «У нас никогда не отнимут того, что мы выбрали,» и ты улыбнулась мне никогда не накрашенными губами. Но  я не могу сказать, что мы не видели вокруг изменений. Время от времени кто-нибудь отделялся от снующей толпы и привлекал внимание. Это не расстояние до прилавков, которое мы могли регулировать. Сначала в расстегнутых эффектных пальто, в которых искра от сигареты на ветру сразу прожигает дыру, синтетических прошли и мужчины и женщины, мужчины в рубашках из женской цветастой ткани, с подстриженными усами, в расклешенных брюках и женщины в брючных костюмах. Потом замелькали брюки-бананы со множеством накладных карманов, умеренные прически и надписи на груди и спине, кошачье-индусские физиономии поклонников стиля диско. А следом за ними затопали и очень понятно, что под одеждой скрывали милую худобу одетые в невесомую, с металлическим блеском одежду а-ля космонаут, в скафандры и панцири, и дутые сапоги. Затем замелькали столь короткие куртки у девушек, как будто ткани было в обрез, и даже видна полоска голого тела между курткой и поясом, несмотря на вечерний весенний заморозок. Ну, и так далее. И в этот момент пройдя по диагонали пустырь мы шли уже мимо универмага, в одном из отделов которого ты работала, и ты мне шепнула: - А многих из них давно уже нет, ведь правда? – и я подтвердил, я тебе молча кивнул. А дальше вдоль бесконечных витрин, и только свернули, стал слышен звук собственных наших шагов. Толпа, мы не успели заметить когда, потекла в другом направлении. Если бы облака расступились, мы бы увидели над домами нижнего города алую ленту заката, многие фасады с возвышенности смотрели туда. Так именно и случилось. Но очень скоро, мы двух десятков шагов не прошли, полоска просвета погасла, и чтобы солнце где-то плутало, сложно было даже представить. Так все и осталось без изменений. И мы перед безобразным проломом остановились. – Даже вряд ли это гранатомет, больше похоже на прямое попадание  мины. Большую часть превращенного в мусор строения внесло в помещение. Бетонный простенок и полвитрины были сметены и хрупкой крошкой валялись повсюду. Мы осмотрелись, вошли.
- Это был твой отдел?
- Нет,  но ты посмотри… Рядом.
На проволочной окружности, которую можно вращать висели мужские галстуки. Под ними курган обгоревших дорожных сумок, которые почему-то погасли сами. Прилавок вывернуло в сторону торгового зала, как будто его уносили рабочие. Я взял тебя грубо за полу пальто и стал отгонять к стене. Одежда была как из «Детского мира»: податливое наощупь пальто голубого вялого цвета, коричневый толстый свитер с отвернутым воротом, длинная юбка. Твои небольшие ступни в сапогах «казачок» пятились отступая к стене. Я теперь это просто знал, а когда-то предвидел, что там у тебя первобытная путаница под верхней одеждой. Я тебя остановил, расстегнул на тебе пальто. Потом высоко задрал юбку. Хорошо хоть все было под ней одноцветное белое. Что-то там было поверх трусов, я порвал и отбросил в сторону. Трусы мы снимали вместе. Благословенна эта твоя секретная анатомия! К большинству баб чтобы проникнуть вглубь нужно подбираться откуда-то снизу. А у тебя это место не снизу, а впереди. Где можно в тебя углубиться по отношению к поверхности тела. Сколько мы раз ни побывали в постели, я ни разу не разминулся с тем удивлением, что выглядит все в точности так, как мне предоставлялось в наивных фантазиях пятиклассника. То есть, что мужчина во время соития лежит на ней, как бревна лежат в бревенчатом доме, что ноги уходят в стороны, я не догадывался. Вот что-то вроде этого и получалось. Но это в постели.
Мы замерли и стояли обнявшись. Достигнув друг друга мы боялись пошевелиться. Это потому, что теперь нам хотелось этого никуда не менять, стоять в этом месте всегда. А время и без того дало нам понять, что оно не торопится прочь и от нас не уходит. Ты широко открыла глаза, смотрела в пролом, в них отражалось далекое небо негаснущих сумерек. Я разглядел пролетевшее там мельчайшее существо, наверное, ласточку. – Вымер бы он поскорее совсем, этот мир, - ты сказала. –Да? Ну что ты! А сколько прелестных детей, еще не успевших задуматься, ты их видела? Из шва в потолке выпал кусок алебастра, он раскололся и разъехался по полу. – Здание рассыпается, падает само на землю, как дождь, - я сказал, а ты сказала: - Как снег. – А знаешь, - я ей потом сказал, - можно легко представить, какой ты была в 9, ну в 10 лет, хотя конечно, теперь совсем другое лицо. И мне нестерпимо вдруг захотелось двигаться.
- Мы что же, людей и совсем теперь перестаем встречать? – я сам себе задал вопрос, когда мы пошли по улице: - Где теперь тот поток пешеходов, с которым мы разминулись? Мне в голову не приходит, куда мы должны пойти, чтобы пересечься с ними опять. – А зачем? –ты сказала. А небо тем временем приобрело такой цвет, как летом после дождя последние капли и солнце под вечер просвечивает сквозь плотные облака. Да, ни далеко впереди, сколько мы ни оглядывались, ни по сторонам присутствие человека не обнаруживалось. Я на тебя посмотрел, засмеялся: - Подумать только, мы же вот только что прижимались, хватили друг друга, возились, запыхались даже, а ты вот идешь как спелое яблоко без румянца такого же воскового чуть теплого желтоватого цвета. Дорога вела на подъем, мы шли по проезжей части и асфальт блестел. На облачном фоне возник перед нами обломок радуги. И ты протянула руку, провела там пальцем по розовому и себе подкрасила губы.