Снегурочка

   Случилось это зимой. Жили мы тогда в старом бревенчатом двухэтажном доме барачного типа: огромная такая кухня на три хозяйки. У каждой семьи был там свой стол и, понятное дело, отдельно-персональная комната с мебелью и прочими причиндалами. Правда, газовых плит имелось в наличии только две, но мирились как-то, уступали друг другу.
   Дом стоял на крутом берегу Волги-матушки, и каждую весну нас заливало вешними водами, а зимой сугробы наметало по самые окна. В ту памятную ночь все мы готовились встречать Новый 198… год, и на кухне дым стоял коромыслом. Верховодила тетя Надя – маленькая бойкая женщина, истинный атаман в юбке. Была она раннего пенсионного возраста и только-только обменом переселилась сюда из соседнего Дома Коммуны. Так назывался барак вроде нашего, но с претензией на некоторые архитектурные излишества. Размещалось там раньше что-то вроде клуба, однако со временем комнаты вдоль длиннющего коридора заселили людьми, а удобства так и остались на улице.
 
   И вот ближе к Новому Году, как только сели мы за общий стол, во входную дверь постучали. Тихо так, несмело. На пороге стояла девчонка лет шести, с головой укутанная в серенький пуховый оренбургский платок, из-под которого выглядывало снизу обычное детское платьице и летние сандалии на босу ногу, доверху залепленные снегом. Мы так и ахнули! Тетя Надя, несмотря на разыгравшуюся пургу, тут же побежала в Дом Коммуны в свою старую комнату, чтобы как следует отругать обменщицу – мать приблудившегося ребёнка. Вернулась она ни с чем:
   – Спит пьяная, и мужик какой-то рядом. Оба – в стельку!

   Делать нечего, отогрели мы Снегурочку, посадили за новогодний праздничный стол перед телевизором, накормили. Она, как оказалось, еще и голодная была! Щечки у девчушки порозовели, глазки заблестели, ожила бедняжка, разговорилась:
   – К мамке опять какой-то дядька притопал, а меня в коридор выставили. Холодно там, вот я домой и пошла.
   Домой – это значит на старую квартиру, к нам. Туда, где они до обмена с матерью жили! Тетя Надя, разогретая рюмашкой белого, от возмущения хотела снова бежать к непутевой мамаше. Едва мы ее удержали. Зато на следующее утро она отвела душу – все, что накипело, высказала этой… не знаю даже, как её назвать, нет у меня таких слов!

   А Снегурочка, как с нашей легкой руки стали теперь звать девочку, оказалась общительной и весьма разговорчивой особой. Каждый считал своим долгом дать ей что-нибудь вкусненькое, приласкать, погладить по головке. В разговоре промелькнуло, что в новогоднюю ночь под бой курантов положено загадывать желания, которые, если уж очень сильно захотеть, то обязательно сбудутся. Спросили у девчушки:
   – А ты что для себя пожелаешь?

Она задумалась немного, глазки потупила и сказала невесело, совсем не в тон разговору:
   – Я хочу, чтобы мамка у меня была… другая!
   – Какая другая? А эту куда денешь? – не унимался дотошный сосед.
   – Пусть будет она же, только непьющая, добрая!..
Все, кто услышал эти грустные слова, сразу приумолкли, и бутылку с водкой от Снегурочки убрали подальше…
 
   …Соседняя тюрьма – в просторечии ЗОНА – поставляла в наш город сидельцев – людей особой породы, воспитанных там, за колючей проволокой. Не признавали они человеческих мирских законов, а жили по своим – волчьим. Мужики были здоровые, крепкие – «синие», как их звали иногда за наколки на руках и мощных торсах. С ними-то и водила дружбу мать нашей Снегурочки. Судьба этой женщины сложилась так, что той же весной в пьяной драке зарезал её очередной ухажер. А девчонку забрала к себе родная бабушка. Вот и вышло, что сбылась мечта нашей Снегурочки о доброй маме…