Часть 4. Работа

Конструктор КБ

1 апреля 1961 г. я, свежее испечённый инженер, был принят в конструкторское бюро (КБ). Как я уже писал, здесь проектировали различные агрегаты для самолётов и ракет, в том числе и регуляторы для систем подачи топлива к двигателям. Располагалось бюро недалеко от станции метро Динамо, на улице лётчицы Марии Расковой. Правда, был и другой адрес по улице Нижняя Масловка. Те из сотрудников, кто приезжали на метро, обычно ходили на работу от стации метро «Динамо» пешком, это всего 10-15 минут.

Конструкторское бюро располагалось в двух больших залах на двух верхних этажах большого четырёхэтажного дома. В каждом из залов в несколько рядов  стояли письменные столы и рядом кульманы. Доску можно было установить вертикально или под углом, так, чтобы удобно было работать. Меня направили в ту самую бригаду, в которой я проходил практику, дали рабочее место во втором ряду от окна. Как молодому специалисту, определили зарплату – 98 руб. 50 коп. Именно столько получали тогда инженеры, выпускники ВУЗов. Кажется, совсем мало, но надо иметь в виду, что совсем недавно, 4 месяца назад, прошла очередная денежная реформа, масштаб денег уменьшился в 10 раз.

Руководителем бригады был довольно молодой человек – Сергей Иванович Пресняков, заместителем - Анатолий Макаров. В первый день они вручили мне пачку чертежей, и сказали -  изучай! Этим я и занимался целыми днями. Изредка  давали простейшие задания.

Если честно, первые месяцы работы в КБ были мне не интересны и почти не запомнились. Почему-то я больше помню обеденные перерывы, когда мы, молодёжь, сначала шли обедать в буфет, и потом выходили гулять во двор КБ. Там вечно лежали какие-то ящики, брёвна. Мы садились на них и беседовали, рассказывали анекдоты, смеялись. А в это время ветераны-мужчины в рабочем  зале резались в домино, реже в шахматы, а семейные дамы бегали по  близлежащим магазинам. Им надо было закупить продукты для дома, да ещё вовремя поспеть к концу обеденного перерыва обратно. Не дай Бог опоздать!

Буквально через 10 дней после начала работы произошло памятное событие: первый полёт человека в космос. Это был Юрий  Гагарин, почти наш сверстник, ещё недавно никому не известный лётчик, старший лейтенант, а теперь уже лётчик-космонавт, сразу ставший майором и Героем Советского союза. Помню, весь день на фирме был праздник, и нас рано отпустили домой. А через несколько дней всех молодых сотрудников, освободили от работы и направили на Ленинский проспект, встречать вернувшегося из космоса Гагарина.

Это было в первый раз, а потом мы встречали и следующих космонавтов, и руководителей страны, вернувшихся из-за границы, и коммунистических лидеров стран социализма (Фидель Кастро, например). Каждая организация имела определённое место на пути следования картежей, наша (вот везение!) – прямо у нашего дома №66 по Ленинскому проспекту, где мы с Наташей в то время жили.  После встречи триумфаторов вся компания обычно отправлялись к нам, и праздник продолжался.

Ещё один интересный эпизод из тог времени. Во внутреннем дворе КБ стоял большой памятник Сталину – они стояли тогда повсеместно, несмотря на то, что о многих сталинские злодеяниях было уже известно. Но в октябре 1961 года на очередном съезде КПСС Хрущёв сделал доклад «О преодолении культа личности Сталина».  Сразу же после доклада повсюду стали рушить его памятники. И вот, как-то утром, придя на работу, мы с трудом смогли пройти через двор: он весь был усыпан остатками разрушенного ночью памятника «великому вождю».

В самом начале моей деятельности я получил несколько небольших деталей, и мне надо было сделать их чертежи. Аналогичные задания получили многие конструкторы нашего бюро. Спустя какое-то время мы узнали, что это детали топливной аппаратуры американского самолёта-разведчика У-2, совершавшего шпионский полёт над нашей страной и сбитый ракетой где-то над Уралом. Мы узнали, что другие КБ разрабатывали планер этого самолёта, двигатель и пр. За «авральную» работу все получили премии. Много позже нам сказали, что и  чертежи были  разработаны, и детали по ним изготовлены, и самолёт был собран, но так и не смог подняться в воздух.

Наступило лето. Наташа окончила Университет и стала искать работу. Ей предложили работу в французской Гвинее. Она очень подходила: и опыт работы в больничной лаборатории, и диплом МГУ и знание (весьма, правда, относительное) французского языка. Однако, когда дело дошло до анкеты, оказалось, что Наташа замужем за евреем, и ей сразу отказали. Через год по той же причине отказали в приёме на работу в только что созданный и модный тогда Институт космической медицины. Но мы не унывали: я продолжал работать в своём КБ, Наташа – в лечебном НИИ педиатрии под руководством академика МАН Юлии Фоминичны Домбровской.

Инженер-исследователь.

Через год конструкторская работа мне стала постепенно надоедать своей рутинностью. Я всё более тяготел к исследовательской работе. Дело в том, что все разработанные в КБ приборы должны были проходить стендовые испытания в специальном цеху, и я стал проводить там всё больше и больше времени. Начальство это поощряло, тем более, что получив данные испытаний и сделав необходимые расчёты, можно было сразу же вносить коррективы в чертежи, в считанные минуты изготовлять новые детали и их снова испытывать. Короче говоря, исследовательская работа меня захватила. К ней меня поощрял и один инженер-исследователь, часто бывавший в командировке в нашем КБ. После беседы со мной он стал уговаривать меня уйти в науку и делать диссертационную работу, вместо того, чтобы «киснуть» в КБ. Наверное, доводы  были вескими, и через некоторое время я серьёзно стал задумываться об уходе из КБ.

К такому шагу меня подталкивал и Наташин дядя – Алексей Владимирович Смирнов. Он был человеком сложной судьбы. Талантливый учёный-мелиоратор во время войны он по ложному обвинению был репрессирован и разделил учесть многих людей науки: сидел в «шарашке» и что-то проектировал.  В 1956 г. Алексей Владимирович был реабилитирован и вернулся в науку. Меня он агитировал заняться какой-нибудь проблемой в гидравлике. При этом звал  поступить в аспирантуру в Всесоюзного НИИ гидротехники и мелиорации (ВНИИГиМ), где сам возглавлял один из отделов. Против моего ухода  из КБ был Наташин папа и его жена. Оба говорили, что я на хорошем месте и у меня прекрасные перспективы. Но я-то знал, что перспективы эти весьма эфемерные, имея в виду пресловутый «пятый пункт» в моём паспорте.

К лету 1962 г. прошло уже более года, как я начал работу и мне был положен отпуск. Нас молодых старались летом не отпускать, и мне пришлось долго бороться с администрацией. Наконец добро было получено. В один из последних дней перед отпуском я должен был получить зарплату и «отпускные».

Это должно было произойти после обеденного перерыва. А ещё до него, ко мне обратилась одна из наших вахтёрш и попросила дать взаймы небольшую сумму. Я ответил неопределённо, и пошёл просить совета у нашей «мамочки». Ольга Ивановна Кохова работала в КБ с довоенного времени. Вместе с ним уезжала в эвакуацию. Будучи первоклассным конструктором, она всегда «нянчилась» с молодыми специалистами, и мы часто обращались к ней и по работе, и по внеслужебным делам. Как только Ольга Ивановна услышала о просьбе вахтёрши, сразу сказала: «Дай непременно и забудь о долге! Ах, как она тебе может в жизни пригодиться!»

И Ольга Ивановна оказалась права – пригодилась! Чтобы выйти за пределы территории КБ, надо было иметь вескую причину и разрешение начальства. А эта вахтёрша пропускала меня потом всегда, всякий раз, когда мне было нужно. А нужно мне было довольно часто: и сдавать документы для приёма в аспирантуру, и потом сдавать вступительные экзамены и пр. Ни разу мне моя «должница» не отказывала!

В самом конце 1962 г я успешно сдал экзамены в очную аспирантуру ВНИИГиМ и был зачислен с 1 января. Но просто так уволиться я не мог. По существующему тогда положению молодой специалист не мог это сделать, не отработав на предприятии, куда он был распределён, 3-х лет. Но существовало и другое положение. По нему в очную аспирантуру: имел право поступить молодой специалист, отработавший на предприятии 2 года. Такую официальную справку я получил в министерстве Высшего образования. Я написал заранее заявление об уходе с 1 апреля 1963 (ровно 2 года после окончания института), приложив справку из министерства, и отнёс её в канцелярию руководителя КБ. 
Наш руководитель, Фёдор Амосович Коротков, был фигурой значительной. Много лет он возглавлял КБ, был  дважды лауреатом Сталинской (1949, 1951) и Ленинской премий. Уже после моего ухода в 1966 г. он был удостоен звания Героя социалистического труда. Ему приписывали  руководство разработкой всех агрегатов и систем регулирования почти всех поршневых и газотурбинных двигателей. Может быть, это было и так, но, думаю, всё-таки, что это в основном заслуга  возглавляемого им коллектива. О степени его непосредственного участия не берусь судить, но в конструкторском зале на протяжении 2-х лет я видел его только два раза.

И вот такому большому начальнику я осмелился написать заявление об уходе. Меня отговаривали все, кто знал о моём демарше, говорили, что такое не удавалось ещё никому. Действительно, через неделю я получил своё заявление обратно с отказом. Резолюция Главного была написана по диагонали поверх моего заявления крупными буквами и зелёным карандашом. Были указаны 3 причины отказа, теперь уже не помню какие, но, главная – я должен отработать три года.

Конечно, я был готов к этому, и у меня было на этот случай решение. Я взял своё заявление с отказом и справку из министерства высшего образования и отправился в прокуратуру, благо она располагалась на той же улице, что и КБ. Прокурор посмотрел бумаги и к моей радости сказал, что мои основания более веские, нежели Короткова. Он хотел написать ему короткое в два предложения письмо, но я упросил прокурора свою резолюцию написать на том же заявлении и тоже по диагонали, но поперёк резолюции Главного. Он посмотрел на меня, всё понял, улыбнулся и выполнил мою просьбу. Радости моей не было конца! Вскоре вышел приказ о моём отчислении с 1 апреля 1963 г. На эту же дату мне удалось позже перенести и время начала моего пребывания в аспирантуре.

Аспирантура

Наконец, я смог покинуть свой «почтовый ящик»! Теперь я стал свободным человеком: принадлежал сам себе и не должен отбывать с 8 до 17 повинность. Было ощущение, что я стал вновь студентом-первокурсником, а позади утомительная школа с её обязательным ежедневным посещением.
 
Занятия в аспирантуре – марксизму-ленинизму и иностранный язык начались давно, с 1 января. Скоро по этим двум предметам должны были состоятся  экзамены, называемые кандидатским минимумом. Немецкий язык меня не беспокоил – сдам запросто. Ещё при вступительных экзаменах в аспирантуру преподаватель был приятно удивлён моими знаниями, о которых сам я был весьма скептического мнения. Просто в сравнении с другими был, вероятно, достаточно образован – спасибо моей дорогой школьной учительнице Есфирь Григорьевне! Так что кандидатский минимум по немецкому языку  я также успешно сдал.

Другое дело надоевший уже марксизм-ленинизм и диалектический и исторический материализм. Аспиранты уже 4 месяца слушали лекции и теперь писали рефераты. На 10 апреля (а я пришёл 1-го), был назначен экзамен. Положение казалось безвыходным. Спас меня наш преподаватель. Зная обстоятельства моего с работы, он через одну из аспиранток передал мне рукопись чужого реферата. Я его переписал, подписал и вовремя сдал. А потом был экзамен. Каждый получил свой билет заранее и мог дома хорошо по нему подготовиться. Мне попался билет с вопросом о 2-м съезде РСДРП, и я сразу вспомнил давнюю школьную историю. Ещё два вопроса были по диалектическому и историческому материализму тоже были простыми. В общем, все, и я том числе, экзамен успешно сдал, а потом это дело мы хорошо отпраздновали.
 
Казалось, что как всё успешно началось, так и пойдёт дальше, как по маслу. Но всё оказалось иначе. Первый мой научный руководитель, Варган Арутюнович, предложил интересную тему. Я стал готовиться, прочёл массу литературы и хотел уже приступить к созданию экспериментального образца, как вдруг мой руководитель тяжело заболел. Он был известным учёным-гидротехником. В своей работе твёрдо придерживался определённых концепций. Но вдруг, концепции эти были объявлены тогдашним руководителем страны Хрущёвым ошибочными. Большинство коллег моего шефа прогнулись, согласились с мнением тогдашнего псевдо учёного Трофима Лысенко. Варган Арутюнович остался при своих убеждениях, отстаивал их, а потому подвергался яростным нападкам. И вот, сердце его не выдержало. В результате инфаркт и скорая смерть.

Всех подробностей его борьбы я тогда не знал. Много позже мне рассказал о ней  Алексей Владимирович Смирнов, работавшего в том же НИИ. Он же помог мне перейти в аспирантуру расположенного рядом учебного института МГМИ на кафедру насосов и насосных станций.  Правда, вначале хотел устроить меня на более близкую мне специальности кафедру гидравлики, но её руководитель, профессор Иосиф Ильич Агроскин, отказал. Спустя несколько лет я узнал от своего друга Виктора Фрумкина, что и его папа говорил обо мне с профессором (они были давнишними приятелями). Тот обосновал отказ так: «У меня, еврея, пять евреев-аспирантов и только один русский, и то наполовину. Ректор института уже не раз пенял мне на это. Я должен отказать вашему протеже».

На кафедре Насосов и насосных станций.

Так я попал на другую кафедру. Моим новым руководителем стал Михаил Михайлович Флоринский. Кафедру он возглавлял с незапамятных времён и был уже глубоким стариком (75 или более). Его молодой заместитель, Виктор Васильевич Рычагов, предложил мне тему диссертации, поначалу показавшуюся мне не интересной. Но выбирать не приходилось, и я начал заново штудировать техническую литературу. Вскоре Рычагов стал моим вторым научным руководителем. Через год он возглавил и кафедру, а Михаил Михайлович остался вторым профессором.

Моя диссертационная работа продвигалась трудно, как и многие работы в технике. Для проведения задуманных исследований надо было создавать модель, и её создание растянулось почти на полтора года. Потом начались долгие исследования. Одновременно я стал предавать на кафедре, работал ассистентом.  Когда закончился трёхлетний срок аспирантуры, перешёл на должность младшего научного сотрудника, одновременно продолжая научную работу.

Со своим руководителем мы дружили, часто беседовали и не только о науке. Судьба не баловала Виктора Васильевича.  Ещё до войны был арестован его брат, знаменитый лётчик, генерал-лейтенант Павел Рычагов. Он воевал в Испании, и, вернувшись оттуда, доложил Сталину о недостатках отечественной авиации и, особенно, её вооружения. Это вождю не понравилось, и в результате Павла Рычагов арестовали, судили и расстреляли. Его брат долго добивался правды, но в результате и сам был арестован и осуждён на 10 лет лагерей. Вышел оттуда лишь в 1954 или 1955 г.г.

В наших разговорах мы часто касались политических тем. Я яростно нападал на тогдашнее руководство страны, а Виктор Васильевич, хотя и принимал мою критику и  доводы, но как-то осторожно, будто всё ещё чего-то боялся. Так, например, он осуждал Бориса Пастернака, а потом посчитал правильным суд над писателями Даниэлем и Синявским и т.д. В научной работе Виктор Васильевич дал мне первоначальный толчок, а потом поддерживал все мои инициативы.

В это время у нас в семье родился сын, и, конечно, возникло много новых проблем и трат. Я стал искать дополнительные заработки. Вскоре стал членом приёмной комиссии нашего института по математике и физике (одно из последствий этой деятельности описано в  рассказе «Допрос в КГБ»).

Через год принимал экзамены по математике не только в МГМИ, но и в соседней Тимирязевский академии. Туда меня даже звали работать на полставки. Я поблагодарил, но отказался: надо было продолжать диссертационную работу. Одновременно дома я занимался репетиторством. Уставал, конечно, но надо было зарабатывать деньги.

В Голодной степи

К 1967г. основные лабораторные исследования были закончены. Теперь предстояло подтвердить их исследованиями натурными. Их предполагалось провести на одной из крупных насосных станций в Голодной степи в Узбекистане. Для этого мы с моим научным руководителем посетили Ташкент и в соответствующих организациях обо всём договорились. Посетили мы и саму насосную станцию, и мне стало немного жутковато, когда увидел огромные насосы и выходные трубопроводы. В одну из этих труб надо было устанавливать измерительные приборы. Трудности предстояли немалые.

Во время посещения Ташкента было одно интересное событие. Год назад здесь произошло землетрясение, были большие разрушения, постепенно город восстанавливали.  Так вот, как-то, возвращаясь в гостиницу, мы с шефом стояли на трамвайной остановке. Ожидающие трамвай пассажиры стояли на специальной бетонной платформе, на 15-20 см возвышающейся над проезжей частью. Трамвая долго не было, и мы, повернувшись спиной к рельсам, смотрели на строящийся дом. Вдруг платформа под ногами задрожала – мы подумали, что подъезжает трамвай, обернулись -  его нет. Платформа под ногами продолжала дрожать, и тут мы вдруг увидели, что, а из подъездов строящегося дома выбегают люди, а из окон второго этажа - прыгают вниз. Только тогда мы поняли – это землетрясение!

Это повторное землетрясение произошло спустя ровно год после первого,  день в день, 26 марта 1967.  Скоро пришёл, наконец, трамвай. Он был битком набит людьми, и в основном женщинами. Наученные горьким опытом прошлого года, они спешили домой, узнать, не пострадали ли их дети. И ведь как раз в это время были весенние школьные каникулы! 

На исследовании я и ещё два сотрудника нашей кафедры приехали в мае, до начала работы станции. Ещё до пуска воды необходимо было установить оборудование для измерения давления и скорости потока воды, причём в 2-х метровой трубе. И для этого надо было пройти около 1,5-а км, найти выходное отверстие этой трубы и потом вернуться назад в заданную точку. Измерительные приборы должны были выдерживать поток воды, идущей под напором в 10 атмосфер. Для этого требовались сварочные работы. Голова шла кругом, я просто не знал, что делать. Однако выход был найден.

-  Без проблем, - сказал мне «Вася», приданный мне в помощь рабочий стации.
Он тут же взял сварочный аппарат и на моих глазах вырезал в трубе прямоугольное отверстие, в которое можно уже было без труда  влезть. Я был в ужасе: ведь скоро пуск воды, давление  здесь высокое, может и прорвать! Я поделился с  «Васей».своими опасениями
- Без проблем, - снова сказал он, - сейчас всё установим, проверим, и я снова приварю назад вырезанный кусок трубы.

И он сделал всё, как и обещал. С его помощью мы смонтировали все измерительные приборы. Дальше должны были сами установить электронное оборудование.  Для этого мы взяли с собой и осциллограф, и всякие электронные датчики и многое другое. Один из двух моих помощников был техник кафедры Юра. Он владел электронными делами, для меня тогда недоступными. Я и второй мой помощник, Гена, должны были делать гидравлическую часть измерений. Можно было бы конечно заранее отказаться от всей электроники, но уж очень хотелось блеснуть в будущей диссертации электронными измерениям, привести в ней осциллограммы. Потому и мучились, везли целый ворох тяжёлого оборудования, потому и Юру с собой взяли.

Инженеру Гене было 23 года. Он совсем недавно окончил институт, я помнил его ещё дипломником. Он был холост, и это был первый год его аспирантуры. А нашему технику Юре было около 30 лет,  он был молодожён, правда, уже во втором браке. И как это часто бывает в мужских коллективах, двое, объединившись, начинают потихоньку травить третьего. Юра очень скучал по молодой жене, часто говорил нам об этом. И вот, по вечерам, когда мы ложились спать, начиналась одна и та же «песня»: «Вот ты, Юра, здесь, за тридевять земель от Москвы, а твоя жена там …»  Ну а дальше мы изощрялись, как могли, придумывали всякие милые небылицы, но далеко в них не заходили. Но и того, что было, оказалось достаточно. Как-то утром Юра заявил мне, что срочно улетает в Москву. Никакие уговоры не действовали, он был неумолим – лечу и баста. Так мы сами вырыли себе «яму». Он улетел, а нам срочно пришлось менять план измерений, изготавливать на месте  дополнительное оборудование – 4-х метровые манометры, благо в лаборатории станции нашлись метровые стеклянные трубки. А по окончании работ везти на себе не пригодившуюся электронику. Поделом нам было!

Конфликт

Натурные исследования были проведены успешно. Но меня стали одолевать сомнения, достаточен ли  объём работ для написания диссертации. В результате были намечены и проведены дополнительные исследования, которые, как потом оказалось, стали «изюминкой» всей работы.

К осени 1968 г. все исследования были окончены, и я приступил к написанию диссертации. И здесь произошло событие, значительно повлиявшее на всю мою будущую жизнь. Между мной и моим шефом, Виктором Васильевичем что-то произошло, как говорят «кошка пробежала». Честно говоря, я не помню, что это было что-то значительное, так, какие-то мелочи (я, например,  возражал против того, чтобы обязанности уборщиц в лаборатории кафедры исполняли работавшие со мной молодые женщины). И вот, как раз в это время шефу нужно было решить, кого  оставить на кафедре в должности ассистента -  меня, к тому времени уже закончившего аспирантуру или Геннадия. К описываемому времени тот уже  второй год работал на кафедре инженером, в качестве помощника  он ездил со мной на Голодную степь. И, вот, Виктор Васильевич  предпочёл не меня, а Геннадия. Мне, конечно, было обидно, но что поделаешь, пришлось с этим смириться. К концу 1968 г я ушёл с кафедры  Насосов и перешёл на другую, где мне временно была предоставлена возможность работать над диссертацией. При этом отношения с Рычаговым остались вполне дружественными: я советовался с ним по всем вопросам и всегда получал от него помощь. Весной 1969 я уволился из МГМИ и снова стал работать во ВНИИ гидротехники и мелиорации, откуда ушёл в 1964 г.

У этой истории примечательный конец. В 1976 Виктор Васильевич скончался от второго инфаркта. Оба случились уже после моего ухода. На похоронах мне сообщили причину его болезни. Оказывается, уже много лет кафедру трясло из-за Геннадия. Вскоре после моего ухода он вступил в партию, и стал активным её членом. Когда Геннадию в первый раз доложил на заседании кафедры результаты своей научной работы, Рычагов и другие члены кафедры жёстко её раскритиковали. И тогда молодой коммунист стал жаловаться, что его зажимают, сначала в партбюро института, потом в районный комитет партии. Посыпались проверки, одна следовала за другой и, хотя факты каждый раз не подтверждались, кафедру «трясло». Это продолжалось ни один год и закончилось инфарктами и смертью заведующего.

Снова  ВНИИГиМ

Итак, в феврале 1969 года я снова перешёл на работу во ВНИИиМ. Лаборатория испытания новой техники, куда я был зачислен младшим научным сотрудником, возглавлял мой товарищ по аспирантуре Юра Соколов, а отдел механизации, куда в числе других входила и наша лаборатория - Евгений Дмитриевич Томин. Оба прекрасно ко мне относились и с самого начала в беседе со мной заявили: «Сиди и заканчивай свою диссертацию. До весны никто тебя не будет беспокоить. Ну, а там тебе придётся поработать на благо отдела»

Так всё и вышло. К середине апреля я закончил работу и отдал её на проверку Рычагову. Он её прочитал, сделал небольшие, малосущественные поправки. Очень «интересно» проверял рукопись диссертации мой первый научный руководитель Флоринский. Ему тогда уже было за 80 лет. Он просто перелистывал диссертацию, не читая, и в конце каждой главы ставил резолюцию «В печать» и расписывался. Настоящую редакторскую правку сделал мне Алексей Владимирович Смирнов – светлая ему память. Фактически это он научил меня писать научные труды.

В мае 1969 года на кафедре состоялась предзащита. Меня похвалили, работу рекомендовали к защите. Мне назначили официальных оппонентов: профессора Угичиса, заведующего кафедрой гидравлики Минского института железнодорожного транспорта, и доцента кафедры гидравлики МГМИ Аванесяна. К профессору Угинчису я тотчас слетал в Минск, показал ему работу и получил «добро» на печатание автореферата диссертации, таков был порядок. Кстати, эту нужную мне поездку мне устроил новый начальник Е.Д.Томин, оформив её служебную командировку.

Потом  с мая по ноябрь  я только и делал, что ездил в командировки: Крым, Украина, Ростов. Там я выполнял ту же работу, что и другие сотрудники отдела, давно «остепенённые»: руководил испытаниями новой техники. Оба мои руководители были мною довольны. Недовольной была только Наташа: почти всё лето она меня не видела дома. И только осенью, закончив отчёты об испытаниях и написав статьи в журналы, я снова окунулся в свою диссертацию. Вскоре меня поставили в очередь на защиту. Очередь была большая: мне предстояло ждать до весны будущего, 1970 года. А пока я не терял времени: написал и напечатал автореферат, изготовил недостающие плакаты с иллюстрациями, готовил доклад для защиты.

Все плакаты я принёс домой в нашу маленькую квартирку, развесил их в нужном порядке на стенах и стал готовиться к защите. Мой шестилетний сын Митя проявлял большой интерес к рисункам, и я тогда сфотографировал его на фоне плакатов. Он часто слышал, что я должен «защищаться». И однажды  надев на голову игрушечный шлем и взяв в руки меч и щит сказал серьёзно:
-  Папа, я буду тебя защищать!

Время летело быстро. Весной я во второй раз слетал в Минск. Мой  оппонент внёс небольшие поправки, которые мною были учтены. Оставалось ждать 13 апреля, день, на который была назначена защита.

Защита.

В тот год весна наступила ранняя. Было тепло, и уже в начале апреля в Москве было не менее +15 градусов., ярко светило весеннее солнышко. Но в день защиты всё изменилось: ещё с ночи снова повалил снег, и стало очень холодно. К тому же день защиты пришёлся на понедельник (тяжёлый день), да, к тому же 13 число. Всё мне было «поперёк». А когда я приехал в институт (я защищался в МГМИ), оказалось, что профессор  Угинчус ещё не приехал, а второй мой оппонент, Ованесян, ещё не написал отзыв. Он просто забыл о нём и начал писать только, когда я пришёл. Он писал, аи я по одной страничке относил написанное им в машинистке. Второй отзыв так и не был дописан оппонентом до конца. На защите Ованесян во время своего выступления импровизировал.

Я очень нервничал: и первого оппонента нет, и отзыв второго не готов. Видя моё состояние, Наташа дала мне несколько таблеток валерьянки. Только за полчаса до защиты появился, наконец, профессор Угинчус. На его носу и под глазом – синяки. «Поскользнулся и упал» сказал он нам с Наташей, глядя на наши недоумённые глаза. Позже мы узнали, что накануне, в пятницу он был на банкете, тоже по поду защиты, и там получил эти «знаки отличия».

       Ровно в началась моя защита. Всё шло гладко, как по маслу. Сначала меня секретарь представил учёному совету, потом выступил Виктор Васильевич и рассказал всем, какой я хороший и трудолюбивый. Ну, а дальше была моя речь, о которой раньше говорили, имея в виду всех соискателей: 20 минут общественного позора и кусок хлеба на всю жизнь».

Обычно члены совета задают мало вопросов: либо мало что понимают, либо им просто не интересно. Со мной было иначе, вопросы сыпались один за другим. Всем была очень интересна проблема,  взаимного влиянии элементов трубопровода, которые стоят друг от друга на малом расстоянии. Большой интерес вызвали и мои иллюстрации. Но все вопросы и выступления были вполне доброжелательными. В итоге 29 членов совета проголосовали «за» и только один голос «против». Мне присвоили степень кандидата технических наук.
 
Вечером того же дня в нашей маленькой двухкомнатной квартире состоялся банкет. Кроме родных, присутствовали Рычагов, заведующий кафедрой гидравлики Штернлихт, мои новые начальники Томин и Соколов. Мы заранее заказали закуски из ресторана, да и Наташа расстаралась с горячими блюдами. Коньяк лился рекой – благо я его купил заблаговременно в Елисеевском магазине. Все меня поздравляли, было весело и шумно, а Митька под этот шум спал безмятежно, чем восхитил наших гостей.

Следующие два года я продолжал работать всё в той же должности младшего научного сотрудника. Пока ещё был жив Алексей Владимирович, он мог помочь получить повышения в должности, но тогда ещё не было утверждения моего звания Высшей аттестационной комиссией. А потом он умер, и все мои надежды получить должность старшего научного сотрудника, обязанности которого я фактически выполнял, рухнули. Томин как-то сознался мне, что учёный совет нашего института даже не берёт у него представления меня на эту должность. Мне всё было ясно: 5 пункт.

Дважды я пытался подать заявление на конкурс старшего научного сотрудника в другие НИИ, всё тот же результат: не проходил по 5 пункту анкеты, графе национальность.

Снова начались мои командировки. Поскольку целью всегда было проведение государственных испытаний новой техники на строительстве мелиоративных каналов, ездить приходилось в жаркие края: Крым, южная Украина, Краснодарский и Ставропольский края, Азербайджан, Узбекистан и т.д. В Крыму приходилось бывать особенно часто, и как-то летом ко мне туда приехали на целый месяц Наташа с Митей. 

Как-то один из моих коллег, Володя Казаков, сказал мне, что в соседнем институте отдел механизации ищет грамотного инженера на должность старшего научного сотрудника. Он познакомил меня с руководителем этого отдела Иваном Фёдоровичем Сендряковым. После короткой беседы тот предложил мне зайти и заполнить  анкету. После моих прежних попыток я, конечно, сомневался в успехе. Но к своему удивлению и радости прошёл процедуру  избрания по конкурсу и был принят в институт ВИУА на должность старшего научного сотрудника. Зарплата моя мгновенно выросла со 170 до 280 рублей, а через два года, когда мой научно-педагогический стаж достиг 10 лет, я стал получать уже 300. Это были в то время большие деньги!

ВИУА
 
     ВИУА - это  Всесюзный институт удобрений и агропочвоведения. Я пришёл туда осенью 1972 и проработал до 1993 года.

     Нашу лабораторию «Технология и механизация внесения удобрений» возглавлял Иван Фёдорович Сендряков. Он представлял собой довольно-таки уникальную личность. Закончив Тимирязевскую академию и защитив диссертацию по агрохимии, он, будучи уже руководителем лаборатории, решил получить инженерное образование. Для чего он поступил на заочное отделение института механизации сельхозпроизводства и успешно его закончил. Кроме него в лаборатории работали старшими научными сотрудниками два инженера - Юрий Иванович Вахрамеев и Борис Алексеевич Главацкий. И тот и другой работали уже давно и были большими специалистами.  Однако они не имели учёных степеней, и поэтому получали скромную по тому времени зарплату. Мне же, человеку абсолютно новому была определена зарплата более, чем в 1,5 раза превышавшая их скромный доход. Таковы были гримасы «развитого» социализма.

В лаборатории работал ещё один инженер, защитивший диссертацию. Это был азербайджанец Ариф Мусаев. Личность эта была в своём роде уникальная: как инженер он был абсолютный нуль, кандидатскую диссертацию по слухам за него написал кто-то, кому он изрядно за это заплатил. Практически он заведовал загородным полигоном нашей лаборатории в Барыбине (60 км от Москвы) и по существу был снабженцем, а ещё  - нашим шофёром.

    Мой приход подтолкнул коллег, и через пару лет сначала Борис Главацкий, потом Юра Вахрамеев защитили свои диссертации, стали, наконец, получать такую же зарплату, что и я.  Теперь нас было трое не первой молодости учёных, работающий каждый по самостоятельной теме. Сидели мы в одной комнате, знали друг о друге если не всё, то почти всё. Дружно подсмеивались над нашим руководителем Иваном Фёдоровичем, Ваней - так и только так мы  звали его между собой. Он олицетворял собой известное выражение Козьмы  Пруткова – «Специалист подобен  флюсу – односторонен». Кроме работы, иногда шахмат в обеденный перерыв и газеты «Правда» его ничего в жизни не интересовало.

         Борис и Юра пришли работать в лабораторию намного раньше меня. Борис застал ещё другого руководителя, при котором наш Ваня работал младшим научным сотрудником, в то время как Борис был уже старшим инженером. По своей ментальности Ваня был противоположен Борису, и между ними всегда пролегала невидимая черта взаимного неприятия. Позже такая же черта пролегла и между мною и шефом, хотя внешне всё было благополучно. Когда прежний руководитель ушёл на пенсию, стал вопрос о замене. Руководить поставили Ваню, специалиста по ведущей специальности института – агрохимика, да к тому же  человека партийного.

Борис Алексеевич Главацкий
       
      Мы, три инженера, были очень разными. Борис - старше меня на 5 лет, он родился и вырос на окраине Москвы, в Лихоборах. Как и я, Борис любил книги, и дома у него была довольно большая библиотека. Читал он и «толстые» журналы, иногда посещал и театры. Любил петь и, в отличие от меня, знал слова всех романсов. Когда мы собирались вместе, отмечая какие-либо праздники на работе или дома, я играл на гитаре, и мы дружно пели русские песни и романсы. Борис заразил меня ещё одной страстью - совершать зимой многокилометровые прогулки на лыжах. Лыжник он был отличный, и мне часто приходилось тянуться за ним.
     После смерти родителей Борис вместе со старшим братом и сестрой жили втроём в одной довольно-таки тесной 3-х комнатной квартире. Все трое были холостяками и не собирались менять свою холостяцкую жизнь на семейную. Это было вечным предметом наших с Юрой шуток. Дело в том, что в нашем институте  преобладали женщины, и многие из них были не замужем.  Мужчин вообще было сравнительно мало, и почти все они были женаты. Поэтому Борис  был желанным женихом для «свободных» дам. Боря, однако, был очень разборчив, обсуждал достоинства и недостатки каждой потенциальной претендентки - ему никто не подходил. Вот это и было предметом наших шуток. Особенно усердствовал Юра - он сватал Боре (заочно конечно) всех по очереди. Была среди дам одна привлекательная молодая особа - комсомольский вожак. Но Боря ей никак не подходил:  для неё он был слишком старым.
 
  Когда Борису было уже за 50, он как-то по секрету сказал мне и Юре (каждому в отдельности), что скоро должен стать отцом. Для нас, конечно, это было полной неожиданностью. Позже мы узнали, что и для него - тоже. Будущей мамой оказалась женщина, лет сорока, жившая в соседнем с Борей доме. Звали её Вера, и они знали друг друга давно. И вот теперь она ждала от Бори ребёнка. Перед самыми родами Бориса вдруг обуяли сомнения в собственном отцовстве, и будущие родители расстались, и год или 1,5 не встречались. За это время Вера успела родить сына, выйти замуж и разойтись.

  К нашей радости они помирились, и Боря стал счастливым папой. Он вдруг нашёл на детских фотографиях поразительное сходство с сыном. Однако  продолжал и дальше жить с братом и сестрой, регулярно навещая новую семью.  Со временем Борис всё больше времени стал уделять своему сыну Игорю, особенно когда тот пошёл в школу. Тогда же Борис получил в Барыбине садовый участок  и, к нашему с Юрой удивлению, начал доставать стройматериалы и что-то  строить. Всё дело в том, что Борис раньше почти ничего не умел делать своими руками. И вот, за пару лет он смастерил что-то вроде сарая и летом жил там. Иногда возил туда Игоря – места-то там дивные! Вера на его «дачу» не ездила.

 Игорь вырос, окончил институт, работает инженером. Мы с Борисом переписывались по Интернету, конечно через сына. В августе 2009 мы получили от Игоря печальное сообщение:

«Здравствуйте, Михаил и Наташа.
В конце июля Борис стал жаловаться на боли в животе. Одним утром с силь-ной болью пришлось ехать в больницу. В больнице после обследования сразу повезли на операцию. Обнаружили неоперабельный рак. Из реанимации он не выкарабкался. 2-го августа Борис умер».
 
Юрий Иванович Вахрамеев

      Юра родился и до призыва в армию жил в деревне, в Липецкой области. После армии пошёл работать на завод, потом поступил учиться в московский ВУЗ.  Здесь, в Москве, он женился на молоденькой, только что окончившей школу девушке Лиде, которая была родом из соседней деревни. Лида кончила педвуз и преподавала биологию и химию, очень любила детей, и те платили ей тем же.  Они были прекрасной парой, жили дружно. Только вот одно им Бог не дал - они были бездетны. Оба и особенно Лида переживали это, но такова была их судьба.
 
     Каждое лето   Юра с Лидой  проводили свой отпуск в деревне. С ними ездила туда и Юрина мама, до переезда в Москву постоянно раньше жившая там. Мы с Борей называли эту деревню Вахрамеевкой, хотя она, конечно, имела другое название. Юра много делал для тамошнего совхоза. Используя свои московские связи, добывал им машины, трактора, удобрения. В свою очередь совхоз помогал Юре строить новый дом, предоставлял ему необходимые стройматериалы и рабочую силу.  По Юриным рассказам это был дом-крепость с баней, летней кухней, большим холодильником во дворе, больше напоминающим бомбоубежище.  Рядом с домом Юра разбил большой сад  с множеством яблонь, вишнёвых и  сливовых деревьев. Здесь же на больших угодьях они весной сажали картошку, большую часть которой осенью продавали. Клубники было - море. Каждую осень они возвращались из деревни в Москву с машиной, полной продовольственных запасов, которых хватало на всю зиму.

     Юра постепенно готовился к пенсии. Изучал пчеловодство, чтобы на пенсии заняться этим промыслом. Он был «хозяин», и мы с Борисом, городские жители, подсмеивались над его «кулацкими» замашками, но где-то в глубине души завидовали ему. Подсмеивались мы и над его болячками. У Юры был диабет в начальной его форме, но он очень серьёзно лечился, аккуратнейшим образом принимал всё прописанное ему врачами. Вообще он был образцовым больным. Глупые, мы недооценили коварство диабета. Юра вдруг стал постепенно  слепнуть, его стала мучить  гипертония, и он вынужден был  раньше времени уйти на пенсию. О том, чтобы водить машину уже не могло быть и речи. В 2000 году летом они с Лидой как всегда летом  поехали в свою деревню, и там Юра внезапно скончался. Мы были просто ошеломлены этим известием и, честно говоря,  я до сих пор не могу до конца в это поверить.

Наталья Григорьевна Овчинников

        В нашей лаборатории была небольшая группа учёных-агрохимиков. Среди них выделялась интересная женщина с тёмными выразительными, всегда весёлыми глазами и бурным темпераментом - Наталья Григорьевна Овчинникова. Мой приход в лабораторию совпал с рождением её второго сына Коли, и она только вернулась из декретного отпуска. Позже мне рассказали, что когда Наталья Григорьевна сообщила нашему Ване о своей беременности (ей было уже около 40) , то буквально повергла его в транс:  ничего подобного от неё он уже не ожидал. Сам бездетный, он не понимал, как это можно брать бюллетени во время болезни детей. А когда однажды такой бюллетень пришлось взять я, недоумению его не было границ.

       Бурный темперамент Натальи Григорьевны проявлялся и в отношениях и с  нашим руководителем, и с Юрой, и с  нашим  «зав. базой» Арифом Мусаевым. Особенно во время закладки полевых опытов. В  минуты гнева её глаза выражали такую бурю чувств, что иногда становилось страшно. Только с Борей Главацким отношения у неё были ровные. Борис вообще умел ладить с людьми. Мы с Натальей Григорьевной по работе долгое время вообще не сталкивались, и между нами был контакт. Однако всегда называли друг друга только по имени и отчеству и были на «вы».

      Однажды Наталья Григорьевна  попросила мою Наташу положить в больницу её мужа Владимира Константиновича. Весной  1945 года он попал на фронт, и несколько месяцев ему пришлось воевать. Эти месяцы не прошли бесследно: о Владимира Константиновича был контужен, нервная система его была подорвана. По ночам он продолжал воевать, командовать огневой точкой. После его выздоровления мы были приглашены в гости и очень тепло приняты Наташей и Володей.  Тогда же мы познакомились с обоими их сыновьями. Старший Костя был на пару лет старше нашего Мити,  младший - Коленька был совсем  маленьким шестилетним мальчиком. Вскоре после этого и Овчинниковы были нашими гостями. И потом мы часто ездили к ним в московскую квартиру и их загородный дом.

      Пока лабораторией руководил Иван Фёдорович, я выполнял чисто инженерные работы. Однако  позже, когда он внезапно ушёл на пенсию, и руководить лабораторией назначили Юру, он решил, что и мне необходимо, кроме инженерной работы, участвовать в полевых опытах. Вот здесь мне и пришлось впервые на одном поле столкнуться с Натальей Григорьевной, и на себе познать её неуравновешенный характер. Как бульдозер она шла на того, кто чём-то мешал ей в её работе. В таких случаях самое правильное было бы уступить. К сожалению, я тоже отличался заносчивостью, а потому отношения наши на какое-то время оставляли желать лучшего. Но всё это в прошлом, и, как метко заметила однажды сама Наташа - всех нас, бывших сослуживцев, объединяет теперь гораздо большее, чем когда-то разъединяло.

       Хорошо помню декабрь 1994 года - её 60-летие. Наши отношения уже наладились и мы  все трое, Борис, Юра и я, вместе с жёнами были приглашены на её юбилей. Ещё был жив Володя. Мы очень весело провели время, много пили,  пели песни и романсы (у Наташи прекрасный голос) и разошлись за полночь.    Вскоре Наталья Григорьевна  ушла на пенсию, а мне  вскоре тоже пришлось покинуть ВИУА, а потом в 1995 - и Россию.

      Как и с Борисом мы стали с переписываться, с Натальей Григорьевной по интернету, и тоже через сына Николая. В письмах перешли  на «ты». Узнали и горькую весть - скончался её Володя... Ещё узнали, что её Николай стал предпринимателем и удачно ведёт свои коммерческие дела. Он женат, у него две дочери. Он постоянно помогает матери, заново отремонтировал дом, где она живёт. Благодаря Николаю,  Наталья смогла побывать во многих странах, о чём в прежней жизни не могла и мечтать. Старший сын, Костя, тоже отец двух девочек. С приходом новых времён он, выпускник МИФИ, был не столь удачлив с работой. Однако теперь и он нашёл хорошую работу и вроде всем доволен. Наташа несколько раз приезжала к нам в гости
      
Мои виктории.

   Многое, изменилось в жизни России за прошедшие годы. Ушла в прошлое «родная» КПСС, из конституции исчез 6-й, а из паспорта и анкет – 5-й пункт. В конце 80-х годов уже катилась к концу так замечательно затеянная М.Горбачёвым  перестройка с её лозунгом об ускорении. Но постепенно стали умирать многие производства и Научно-исследовательские институты. Тихо умирало и ВИУА, в котором я проработал более 20 лет. Сначала меня отправили в очередной отпуск, потом попросили написать заявление об отпуске за свой счёт, а потом и вовсе об увольнении по собственному желанию.

   Жизнь на месте не стояла: ко времени окончательного ухода из ВИУА,  я уже поступил на работу в модное тогда малое предприятие под названием «Виктория». Там изготавливали портативные телевизоры. Все комплектующие части покупались на рынках. В небольшом цеху их только собирали 10-12 специалистов.

   Учредителями предприятия были три бывших майора, специалисты в области дальней и ближней связи. Меня они приняли на должность коммерческого директора. Я должен был ведать бухгалтерией и находить легальные пути ухода от налогов. Производимые предприятием телевизоры, как и само предприятие, назывались «Виктория». Стоили телевизоры сравнительно дёшево и до определённого времени их приобретали охотно. До тех пор, пока на рынок ни хлынули ещё более дешёвые и более качественные японские телевизоры.
       Итак, я уже несколько месяцев работал в малом предприятии. Через какое-то время ко мне в помощники пришла работать племянница, дочь моего старшего брата, Вика, Виктория. Она возглавила бухгалтерию. Вместе с ней  мы вырабатывали стратегию: как получить больше прибыли и меньше заплатить налогов. Подробности я опускаю, но замечу: всё, что мы делали, было вполне законно. Просто мы находили «дырки» в законодательстве и ловко использовали их. Наши с Викой успехи были столь значительны, что дирекция решила нас наградить, предложила на выбор: взять в подарок собственную продукцию – телевизор «Виктория» или премию размером его стоимости. Вика предпочла деньги, я - телевизор. Это был по тем временам совершенный прибор с цветным изображение и с только появившимся тогда дистанционным управлением. Мы с Наташей установили нашу «Викторию» на кухне и использовали её гораздо чаще комнатного «Рекорда» с большим экраном. Жаль было расставаться с «Викторией» при нашем отъезде в Германию.