Часть 2. Школьные годы

                Первый раз в первый класс.
 
    В доме, где мы жили, было 4 подъезда. В нашем, в первом подъезде, была небольшая ребячья компания: Юра Попов, Вовка Смирнов, Алик Шор, Толя Москаленко, я  и, наш предводитель Толька Чернуха. Он был старше нас на 3-4 года и потому всегда был главным. У всех ребят, кроме меня, были живы отцы, и я им очень завидовал. Как сейчас помню: мы ещё совсем маленькие играем около дома в песке – строим гаражи, в которых помещаем наши  игрушечные машинки и броневики. Один за другим с работы возвращаются папы ребят, и они с радостными возгласами бегут им навстречу. А те берут свои за руки, и они вместе идут домой. Остаёмся двое: я и Юра Попов: его отец вернулся с войны  тяжело больным. Скоро  и Юра остался без отца.
      
    Осенью 1945 г. вся наша компания, кроме Чернухи, пошла в 1-й класс. Наш предводитель учился уже в 4-м. Начали мы учиться в женской школе №153 (обучение тогда было раздельным). Помню, что первоклашек было много. Все они родились в  «урожайные» 1937 и 1938 годы. Детей  было так много, что администрации школы пришлось организовать более 10  первых классов. Первые по списку шли классы девочек, а потом – наши, мальчиковые. Наш класс был 1-й К, но я точно помню, что был и 1-й Н.
 
    В школу мы ходили самостоятельно, без родителей, благо, что она была рядом – пройти пять минут парком. Быстро выяснилось, что кроме Алика Шора, с которым мы жили в одном подъезде, в нашем классе учится ещё и Толька Темчин из 4-го подъезда нашего дома. С тех пор мы и дружим: Толя, Алик и я. Раскидала нас жизнь не только по разным городам, но и по разным континентам. Алик живёт в США, Толя  - в Израиле, я – в Германии.  Но мы всё также близки, а теперь, благодаря интернету, общаемся, пожалуй, больше, чем раньше, живя в одном городе.

    Вот, передо мной фотокарточка нас, мальчишек из 1-К. В центре – наша первая  учительница Калерия Александровна Макова. А вокруг неё – мы, первоклашки. Назову  тех, кого помню. В первом ряду сидят: Королёв, Абрамов, двух следующих не помню, а потом Павлов, ещё через одного Матасов, Подгорный, Понкрашин, Андропов. Во втором ряду сидят: Гена Харитонов, Игорь Васильев, Алик Савченко, Эрик Бородулин Алик Шор, Калерия Александровна, через одного Вадик Бородулин, Юра Щербов, Смирнов, Щирец. Следующий ряд слева Боря Северов, следующих 2-х опять не помню, потом Эдик Макаровский, Инночкин. Стоят Ханеня, Гальперин, Володя Смирнов, потом сверху Швец, в тёмной рубашке Пашка Кругликов, через одного я, предпоследний Толя Темчин и последний чуть ниже Юра Антипов. У всех мальчишек такие милые лица. Мы с Пашкой Кругликовым, как самые высокие, стоим рядом в последнем ряду.
 
    Наша первая учительница Калерия Александровна! Ещё совсем девочка! Думаю, тогда, в 45-м ей было не более 20 лет. Наверное, только что окончила педучилище или, как тогда часто бывало, 11 класс, т.е. один класс после окончания школы, в котором готовили учителей начальных школ. Её я помню плохо, но сохранил ощущение, что  была она  человеком добрым и, по всей видимости, хорошей учительницей. 

    Через какое-то время все первые классы, в которых учились мальчишки, перевели в другую школу, №147. Она располагалась значительно дальше  первой, в местечке под названием «Красная горка». Чтобы вовремя поспеть в неё, надо было выйти из дома за полчаса до начала уроков.  Не помню теперь, как мы ходили по утрам в школу, зато хорошо помню наши возвращения. Ребята шли через парк, и домой не очень спешили. Часто, разбившись на две команды, играли в футбол. Чтобы команды были равны – сговаривались: разбившись на пары, подходили к  двум наиболее сильным игрокам и говорили им: «матки – матки, чьи заплатки?» и называли себя заранее условными словами. И те выбирали одно из двух предложенных слов, и тем самым - игрока в свою команду. А иногда, тоже разбившись на две группы, мы дрались. Наверное, так  вымещали мы обиды, накопившиеся за день учёбы. А может быть, таким образом, просто выходила наружу наша мальчишеская энергия.

    В 1-м классе занятия проходили в первую смену, с 8-30 до 13, а, начиная с 2-го – во вторую, с 13-30 до 18 часов. Уже с середины октября домой возвращались в темноте, но нам всё было нипочем. Со 2-го по 4-й класс на всё второе полугодие, с января по май включительно,  мама отправляла меня в лесные школы. Потому, когда я вспоминаю первые школьные годы, мне больше помниться они. Но о лесных школах – рассказ ниже.
 
                Дома.

    Наша 20-и метровая комната казалась мне просторной. У окна стоял письменный стол, в котором лежали инструменты. Здесь хозяйничал мой брат: он был рукодельником, вечно что-то мастерил или чинил. Между двух окон стоял квадратный обеденный стол. В глубине большая мамина и рядом две железные кровати для нас с братом. Ещё был буфет, гардероб, диван. И как всё это могло всё уместиться? И ведь не было ощущения тесноты! Вот на этом диване мы как-то и сфотографировались всей семьёй (1946). Маме – всего-то 40 лет! Она выглядит молодой и красивой. За ней, конечно же, ухаживали мужчины. Но мама всегда сравнивала их с покойным мужем, и сравнение, по всей видимости, было не в их пользу. Помню одного из них – Петра Кирилловича. Мне он очень нравился. И я очень хотел, чтобы он жил с нами. Мне очень хотелось, хотя бы кого-то называть папой… Думаю, что и мама была склона принять предложение П.К., выйти за него замуж. Много лет спустя она рассказала мне, что решила по этому поводу посоветоваться со старшим сыном. Так вот, тот ответил тогда маме, что спустит П.К. с лестницы! И эти слова оказались для мамы решающими.

    Осенью 1945 г мама отвела меня в музыкальную школу. Она мечтала, чтобы я играл на скрипке. Скрипка уже почти год дожидалась своего часа. В музыкальной школе меня прослушали: слух оказался отличным, и мамино решение одобрили. Заниматься со мной стал пожилой преподаватель. Много позже я узнал, что это был известный всей Москве педагог, давший путёвку в жизнь ни одной знаменитости. Я занимался охотно. Проблема была только в том, как добираться до школы. Она была далеко, и одного меня мама не отпускала. Сначала со мной ездила няня Поля. Но в начале 1946 года. она от нас ушла. Тогда мама поручила отвозить меня старшему брату. Первое время он ездил со мной, но потом ему это надоело, и он отказался. Маме было некогда, с утра до вечера она работала. Ведь на шее у неё было двое детей. Так закончилась, едва начавшись, моя карьера скрипача.

                Лесные школы.

    В детстве я не отличался хорошим здоровьем. До 9 лет только воспалениями лёгких я болел 14 раз. А ещё были ангины, и традиционные детские инфекции. К тому же, в нашей коммунальной квартире, где проживали 3 семьи, у двух взрослых была открытая форма туберкулёза. В общем, от греха подальше мама решила отправить меня в лесную школу. Были раньше такие стационары для детей с плохим здоровьем. Попасть лесную школу было нелегко, но мы были семьёй погибшего на войне, да к тому же мама получала персональную пенсию. Все эти обстоятельства, да плюс какие-то затемнения в лёгких открыли мне дорогу в лесные школы, и в течение трёх лет, с 1947 по 1949, я побывал там трижды. При этом первые полугодия я учился в нормальной школе, а с 11 января, по окончании зимних каникул, до конца мая, когда заканчивался учебный год - в лесных школах.

    В 1947 и 1948 гг. я был в лесной школе, которая располагалась между Дедовском (тогда Гучково) и Снегирями. Помню, как в первый раз мы с мамой отправились туда. На такси до станции Покровское Стрешнево. Это недалеко от того места, где мы жили. Купили билеты и сели на «паровик» - так называли поезда, которые вёл паровоз. Не зная точно, где находилась школа, мы вышли на станции « Гучково» и пошли вдоль железнодорожного полотна. Вместе с нами в школу направлялась ещё одна пара - дед с внуком. Мужчина, отставной военный, помог маме нести чемодан с моими вещами. Не представляю, как бы мы добрались до места без его помощи.

    В школе нас уже ждали. Каждому мальчику выдали форму – тёмно-серые гимнастёрку, брюки и ремень. В обычной школе обучение было раздельное, а здесь нам предстояло учиться с девочками, и это было нам в диковинку. Девочкам выдали традиционную форму: коричневое платье и поверх - чёрный фартук. В школе было всего три класса: два 2-х и один 3-й класс. С утра с нами занималась учительница, во вторую половину дня – воспитательница. Все преподаватели, кроме физкультуры, были женщины.

    По утрам мы завтракали и шли в классы на занятия. После второго урока – большая перемена, длившаяся около часа. В эту перемену нас кормили во второй раз легким завтраком и отправлялись гулять. После большой перемены – ещё два урока и после небольшого перерыва – обед. После обеда наступало самое тяжёлое для меня и ещё некоторых ребят время – «мёртвый час». Тяжёлое, потому что надо было 2 часа провести в кровати. Не помню, чтобы я когда-нибудь днём спал.
 
    После сна нас ожидал полдник – вкусная булочка с молоком. Потом мы шли гулять, а после прогулки выполняли домашнее задания. Это не занимали много времени: мы считались детьми не совсем здоровыми, и нас жалели. После этого наступало свободное время. Можно было заниматься своими делами или идти в какой-нибудь кружок. Себе я сразу же выбрал танцевальный, и два раза в неделю с большим удовольствием разучивал танцы: лявониху, падеспань, падекатр, гопак и т.д. Танцами руководила наша вечерняя воспитательница Серафима Павловна. На фото она сидит за пианино, а мы позируем фотографу. Я – крайний справа, лицо видно плохо. На колене стоит Толька Мозганов – заводила нашей мальчишеской части класса, а напротив – наша отличница Таня Будкина, предмет его воздыханий. Остальных не помню.

    Лесная школа в Снегирях занимала большой дом бывшего церковного прихода. Рядом с ним –  на половину разрушенная церковь. Это место – деревня Садки – было рубежом, дальше которого Красная армия не пустила немцев. Здесь шли кровопролитные бои. На этом участке воевала знаменитая дивизия генерала Панфилова. Бои эти позже  были описаны в романе М.Бубённого «Белая берёза».

    Что запомнилось из быта лесной школы? Первым делом прогулки на лыжах особенно на уроках физкультуры. На лыжах мы катались в прекрасном сосновом лесу. А физкультуру преподавал нам немолодой уже учитель. Про себя он говорил, что прошёл через три войны: гражданскую, финскую и отечественную. Нас ребят он любил. С наступлением весны мы, мальчишки, играли в футбол, а он судил наши встречи. Он научил нас играть в лапту – разновидность американского бейсбола. Но больше всего запомнились вечерние часы и его рассказы. Раз в неделю он подменял поочерёдно наших воспитательниц и перед сном рассказывал сказки. И мы всегда с нетерпением ожидали эти дни. Вечером после занятий рассаживались, и он начинал рассказывать. Это были сказки Перро или братьев Грим. Хорошо помню рассказанную им библейскую историю о Самсоне и Долиле. А ещё – историю о белом индийском слоне. В конце её, когда по каким-то причинам слона убивали, все девчонки, да и некоторые из ребят плакали от жалости к этому благородному и красивому животному.

    Футбол занимал особое место в нашей мальчишеской жизни. Хотя мы были ещё совсем юны, хорошо знали футбольные команды, участвовавшие в розыгрыше первенства страны и кубка. Большинство болели за ЦДКА, или Динамо, а я предпочитал московское Торпедо. Почему, сказать трудно. Может быть потому, что капитаном в Торпедо был Морозов, а эта фамилия мне тогда была не безразлична: в нашем классе училась Оля Морозова, которая мне очень нравилась. Кроме Морозова, помню братьев Пономарёвых и замечательного вратаря Акимова. Кумирами моих тогдашних друзей были армейцы Гринин, Федотов, Бобров, Дёмин, большого роста вратарь Никаноров. Из динамовцев - Семичастный Блинков, Соловьёв, Карцев, Бесков, легендарный вратарь Алексей Хомич. Фамилии этих игроков постоянно были на наших устах. Ребята рассказывали друг другу футбольные легенды, услышанные ими от отцов и старших братьев. Большинству из них, по их словам, посчастливилось уже побывать на стадионе Динамо и посмотреть футбольные матчи. Как я им завидовал!

    Наши футбольные баталии начинались с приходом весны. Разделившись на две команды, мы отчаянно гоняли футбольный мяч. Как-то, увидев нашу игру, преподаватель физкультуры, вероятно, желая ободрить нас, сказал, что наши игры наминают ему встречи мастеров на стадионе – как мы были горды!

    Иногда во время прогулок мы, мальчишки, убегали к железной дороге, которая была всего в 500-х метрах от школы. Любимым занятием было изготовление ножичков. Для этого мы находили небольшие куски алюминиевого провода, клали их на рельсы и ждали поезда. Его колёса расплющивали провод – и нож готов. Оставалось только его заточить на кирпиче. А ещё мы бегали в церковь, куда ходить нам категорически запрещали. Там по винтовой лестнице поднимались на колокольню. Дело это было очень интересное, но опасное: местами не было ступенек, повреждённых во время обстрелов, и на их месте зияла пустота. Сквозь эти проломы легко можно было свалиться вниз.

    Весной, когда снег таял, повсюду образовывались небольшие, но весьма глубокие озёрки. Мы брали старые шпалы, во множестве валявшиеся повсюду, соединяли их скобами и на этих импровизированных плотах плавали по озеркам. В шестах недостатка тоже не было – всюду валялись небольшие сломанные деревца. Если бы кто-нибудь из персонала увидел нас на крыше церкви или на плотах – тут же последовали бы репрессии, о которых нам заранее было объявлено – вон из лесной школы! Но тем и интересны были для нас эти шкодства. 

    А ещё памятны родительские дни. Их устраивал один раз в месяц. В эти дни вся школа погружалась в ожидание мама, пап, бабушек и дедушек. Не знаю, по какой причине, но моя мама приезжала всегда одной из последних. Каждый раз я уже терял надежду, что она приедет. И радости моей не была конца, когда она наконец-то появлялась.

    Родители приезжали, привозили гостинцы, и мы набрасывались на эти них, как ненормальные. Привезенные гостинцы мы складывали в свои тумбочки около кроватей, и постепенно их поедали. Конечно, в лесной школе мы не голодали, но такие деликатесы, как печенье, конфеты, мандарины нам там были не доступны. Мама знала мою слабость к сладкому и привозила мои любимые конфеты  монпансье - маленькие леденцы в металлической круглой коробочке Она легко помещалась в заднем кармане форменных брюк,  и я таскал оттуда леденцы один за другим.

    Я очень скучал по маме и по дому. Во мне постоянно жила мысль сбежать из ленной школы домой. И однажды, на второй год пребывания в Снегирях, я решил осуществить свою мечту. Сразу после полдника я направился к железнодорожной насыпи и пошёл вдоль неё в направлении станции «Гучково», расположенной в 3-х км от школы. Дойдя до станции, я стал ожидать поезда. На мою беду, а может быть счастье, поезда ходили редко. Спустя полчаса на станции появилась наша воспитательница. Она меня не ругала. Подошла ко мне, тихим голосом стала уговаривать вернуться назад. А потом, приласкав, наговорила мне на ухо всяких нежных слов, взяла за руку и увела обратно.
 
    В третий раз, когда я учился уже в 4-м классе, мама отправила меня в лесную школу в районе станции «Малаховка. Об этой школе почти не осталось воспоминаний, за исключением случившегося там пожара. Там было несколько домов: в одних проводили школьные занятия, другие были нашими спальнями. И вот, однажды вечером мы сидели, занимались каждый своим делом и дожидались девяти часов, когда нас отправляли спать. Но в тот вечер случилось что-то непонятное: ни в 9, ни в 10, ни в 11 часов мы спать не шли. И только после полуночи нам объявили, что произошёл пожар, и дом, где была наша спальня, сгорел дотла. Причиной пожара - чей-то недосмотр при пользовании печью. Вся ответственность за пожар легла на директора школы. Время было суровое, 1949 год, и директора отдали под суд.

    В последний раз я был в лесной школе по окончании 4-го класса, во время летних каникул с начала июня до конца августа. Эта школа была недалеко от станции. «Подсолнечное» (Октябрьской ж/д). Место очень живописное на берегу небольшого озера. До последнего времени здесь был интернат для  детей, вывезенных из Испании по окончании гражданской войны. Нам рассказали, что озеро было выкопано с их участием.

    С этим озером связана одна история, которую я назвал бы «Запретный плод». Лето было жаркое, и нам ребятам очень хотелось поплавать в озере. Но был жесточайший запрет. Ведь мы были детьми не совсем здоровыми, и врачи опасались нас простудить. Но что значат запреты для ребят?
 
    Однажды в конце июня (это была уже 3-я или 4-я неделя нашего пребывания в школе) во время вечерних игр мы, четверо мальчишек, незаметно отправились к берегу водоёма. Место это было в 80-100 метрах от здания и площадки для игр. Чтобы подойти к озеру, надо было пересечь высокий кустарник. Кустарник хорошо скрывал нас от глаз наших воспитательниц. Сняв трусы и майки, мы вошли в воду и поплыли. Восторгу нашему не было конца. Поплавав минут 15, мы вышли из воды, дождались, когда немного обсохнем, надели на себя сухую одежду и незаметно вернулись обратно на площадку, где играли все дети. На следующий день мы свой поход повторили. Но на этот раз решили прихватить с собой полотенца, чтобы вытереться после купания. Эти походы стали для нас регулярными, а продолжительность пребывания в воде мы постепенно довели до получаса. Дольше плавать не решались: наше отсутствие могло стать заметным. На наше счастье, мы ни разу не были замечены, и нас никто не «заложил». В противном случае - сейчас же вызвали бы родителей и отправили нас домой.

    С середины июля установилась такая жара, что руководство школы решилось разрешить детям кратковременное пребывание в воде, но под строгим надзором воспитателей. Перед купанием дети должны были пройти медосмотр и получить добро врача. Нескольким ребятам и в том числе мне, врач плавать не разрешил. Я просто негодовал от несправедливости! На моих глазах все, в том числе те, с кем я «грешил» по вечерам, купались в озере, а я и ещё несколько таких же неудачников сидели на берегу! Правда, это купание было кратковременным – всего 10 мин., не более. Вместе с обидой во мне зрело решение: ничего, вечером я отыграюсь! И вот вечером, я уже в одиночестве отправился на озеро и плавал на этот раз час, а может и больше. Наши вечерние «отлучки» продолжались и дальше – ведь «запретный плод сладок!».

     Как-то однажды мы после обеда легли спать, но было так жарко, что никто не мог уснуть. Мы шумели, хулиганили, пока к нам ни пришёл один из воспитателей. Он был молод, понимал, что нам спать не хотелось. Он быстро нас успокоил своим рассказом. В Москве проходил фестиваль французского кино, и нашему воспитателю удалось посмотреть интересный фильм – «Граф Монте-Кристо». Он подробно рассказал нам его содержание, и мы как зачарованные впервые в жизни услышали историю Дантеса и Мерседес.
 
    В тот год мне уже было 12 лет, и я начал заглядываться на девочек. Среди них была одна, которая мне нравилась. Она была в параллельной группе, на год старшей нашей. Парнем я был симпатичным, хотя, весьма толстым. Самоуверенности мне было не отбавлять. Я написал ей записку, приглашая на свидание в парк. В назначенное время она явилась, но не одна, а с подружкой. Я посмотрел на неё, на её подругу и пожалел, что затеял всё это. Мне решительно не о чем было с ними говорить. Мы постояли так минут 5, потом попрощались и с тех пор не обращали друг на друга никакого внимания.

    Хорошо помню свой последний день в этой лесной школе. До конца пребывания оставалось ещё 3-4 дня, но за мной внезапно приехал мой брат Лёлька, и по какой-то причине надо было ехать домой. Я, конечно, был этому несказанно рад. Печалило только одно: в тот день нам обещали показать только что вышедший кинофильм «Кубанские казаки». Сколько я ни упрашивал брата подождать до вечера, он не соглашался. Так что фильм этот тогда не увидел. В последующие годы мне несколько раз предоставлялась возможность его посмотреть - каждый раз что-то мешало. И только лет через 20, когда я уже был несколько лет женат, мы с Наташей были тогда где на юге в отпуске. Я ей сознался, что не видел «Кубанских казаков», и мы отправились его смотреть.

                Новая школа

    На рубеже 1950 и 1951 (я учился уже в 5 классе), нас перевели в другую, только что построенную школу. Здание было необычно для тех лет, и нам постоянно повторяли, что это школа-дворец и что средства на её постройку дали наши шефы – Институт атомной энергии. Действительно, школа очень отличалась от тех, в которых мы учились раньше: просторные классы, большие окна с красивыми шторами. А ещё физкультурный зал на первом этаже, громадный актовый зал со сценой – на последнем. В актовом зале висели хрустальные люстры, на окнах – богатые шторы. И то и другое раньше видел я только в театрах.
 
    Наша завуч Анфиса Павловна строго следила за тем, что мы ничего не портили, не носились как бешеные по коридорам, не спускались по перилам сидя или лёжа на животе. И вообще, когда она командовала нами, любимым её обращением было:
«Не дышать!»

    Что и говорить, мы её побаивались. Зато директор школы, Александр Андреевич Петров, был душа-человек. Я никогда не слышал, чтобы он повышал голос. Александр Андреевич был участником войны. Ходил он в полувоенном френче и мягких кожаных сапогах, своим обликом напоминая вождя и учителя народов. Он был молод, лет 35-38, но нам тогда казался пожилым человеком.

    Первых учителей в 5-м классе помню смутно. Хорошо запомнилась только наша классная руководительница Нина Алексеевна Сидорина. Она преподавала географию. Строгое выражение почти никогда не сходило с её лица. Как удав на кроликов смотрела она на нас, и мне казалось, ненавидела. Впрочем, мы платили ей тем же.

                Болезнь.

    В детстве я часто болел: вечные ангины, гриппы по несколько раз в году и всегда с высоченной температурой. И вот, в самом начале учебного года (я учился в 6-м классе) в очередной раз заболел гриппом. Это случилось 9 сентября 1950 года. Болел как обычно, но врач всё никак не позволяла мне вставать с постели. Она приходила к нам домой, подолгу слушала меня, выстукивала пальцами мою грудь. Потом шепталась с мамой, после чего мамины глаза становилось грустными. Как-то мама сказала, что мне, по-видимому, придётся лечь в больницу. На мой недоуменный вопрос – «почему», она ответила: «У тебя ревмокардит, ревматический порок сердца». Странно! Я-то себя чувствовал вполне здоровым, только ещё слабым, как обычно после болезни. Никакого «порока» в себе я не чувствовал.

    И всё же в конце сентября или начале октября я попал в больницу. Нас в палате лежало человек шесть или семь. У всех тяжёлые заболевания, всем был предписан постельный режим. Днём мы действительно тихо лежали в своих кроватях. Зато вечером начиналось буйство. Сначала рассказывали анекдоты один неприличнее другого, потом начинали носиться между кроватями, и, наконец, любимое занятие – прыгать через сдвинутые, поставленные рядом кровати. При этом один из нас должен был стоял «на атасе», заранее предупреждать о приближении медсестры или дежурного врача.

    Наш палатный врач, совсем молодой ещё доктор, очень нас любил, забавлял всякими загадками и шарадами, показывал забавные фокусы. Для меня он сочинил стихотворение, которое я помню и теперь. Оно было о бывшем немецком городе Кёнигсберге. Там протекает река, а на ней два острова, большой и маленький.  Большой остров соединяется с берегами четырьмя мостами, по два с каждой стороны, а маленький – двумя. Между островами тоже есть мост. Итак – всего семь мостов. Ну а теперь стихотворение-загадка:

Как-то Мишка Герценберг
Поехал утром в Кёнигсберг               
(он теперь Калининград)               
Мишка был ужасно рад
И от радости он там
Стал гулять по всем мостам
(Их всего там было семь)
Мишка наш устал совсем, 
Но пройти никак не мог
По каждому один разок.
Помогите ж, ребятишки
Решить эту задачку Мишке.

    В больнице я пролежал около 2-х месяцев. Потом меня выписали, но прописали постельный режим. Напоследок врач сказал, что если я вылежу положенное время, то главная опасность – порок сердца может меня миновать. Остаться могут лишь ревматические явления. Что делать – пришлось лежать, да дома-то ведь не попрыгаешь. К тому же мама нашла мне няньку – молодую кровь с молоком деву лет 20-и. Мама строго настрого ей наказала, следить за мной, не разрешать подниматься с кровати. И нянька строго выполняла мамины указания. Правда, не очень строго следила за моими руками, и я неплохо изучил её анатомию.

    Прошла зима, началась весна, а я всё лежал. Если надо было погулять, нянька сгребала меня в охапку, сажала в санки и везла. Как мне бывало стыдно! В марте мне впервые разрешили подняться с кровати. Я попытался – да не тут-то было: ноги меня не держали. Пришлось заново учиться ходить – помогала всё та же дева.

    Всё время, пока я лежал, ни о каких школьный занятиях не шла речь. Да я и сам не очень-то проявлял инициативу. Я уже понимал, что должен остаться в шестом классе на второй год. Конечно, переживал, но поделать ничего не мог. Где-то в начале апреля меня навестил мой друг Алик Шор. Я рассказал ему о своих невесёлых делах. В ответ он сказал: «Я бы ни за что на второй год не остался!» Эти слова так меня задели, что я решил: на второй год не останусь! Так и заявил твёрдо маме.
               
                Тяжёлое лето 1951 г.

    Видя, что уговорить меня не сможет, мама, пошла в школу, рассказала всё директору: о болезни и о моём категорическом нежелании оставаться на второй год. Александр Андреевич (светлая ему память) пошёл нам навстречу. Он обязал двух преподавателей, по русскому языку и математике приходить к нам домой, заниматься со мной, готовить к экзаменам. По остальным предметам я должен был учиться самостоятельно. Не помню, как я занимался с математичкой, но по русскому языку со мной занималась Мария Владимировна Кирикова. Преподавателем она была прекрасным, я быстро усваивал правила орфографии, да вот только практики у меня, к сожалению, не было. Потому до сих пор делаю много орфографических ошибок.

    После майских праздников я впервые после долгого перерыва стал посещать школу. Конечно, мне было трудно, но я не подавал виду, надеялся, что всё будет в порядке. В конце мая состоялись экзамены. Мои экзаменационные оценки должны были стать итоговыми за 6 класс. Русский язык (письменный и устный) и ещё ботанику я сдал на оценку «отлично». Следующий экзамен – математика, алгебра и геометрия. Я считал, что их я сдам запросто. Но не тут-то было! Меня экзаменовали два преподавателя. Один из них, знаменитый «борода», Иван Васильевич. гонял меня по всему курсу, и я сам убедился, что толком ничего не знаю. Я с треском «провалился». Это было вполне заслуженно, но ужасно обидно.
 
    Что ж, математикой пришлось заниматься всё лето. И не только математикой, но и историей, немецким языком и географией. Не буду рассказывать, каких моих трудов и маминых денег это стоило. По математике я занимался с одним из моих экзаменаторов, по истории с учителем по фамилии Мошкин – приметная фигура в школе, а по немецкому языку - одной пожилой дамой, к которой дважды в неделю ходил домой.

    Занятия по математике мне очень нравились – всё было просто и понятно. На всю жизнь я благодарен своим экзаменаторам и особенно занимавшимся со мной учителю: они сделали так, что я полюбил математику на всю жизнь. Когда в конце августа я пришёл «пересдавать» проваленную математику, преподаватели, обо мне ничего не знавшие, были очень удивлены. Обычно на переэкзаменовку приходили ребята, получившие весной двойки, и им с трудом «натягивали» оценку 3. Со мной же всё было иначе, и им ничего не оставалось, как поставить мне высшую оценку. Немецкий язык и историю я тоже сдал на «отлично». Оставалась только география, которую Александр Андреевич, разрешил мне сдать уже в 7 классе, и в конце первой четверти я её успешно сдал.
 
                Снова в «своём» классе

    Как я был рад снова оказаться среди своих товарищей по классу! Нашей классной руководительницей стала Мария Владимировна Кирикова, учительница русского языка и литературы. Для меня это было как подарок. Дружба с ней началась со времени болезни, когда она дважды в неделю приходила к нам домой и занималась со мной. Правда, по её предмету у меня были большие проблемы: я делал массу ошибок в диктантах, изложениях и сочинениях. Сказался, конечно, фактический пропуск программы шестого класса, когда проходили орфографию. Ошибок я делал так много, что за первую четверть в 8-м классе получил по русскому языку двойку. И это была единственная двойка в четверти за все школьные годы. Я очень переживал, старался изо всех сил, но и в следующих четвертях едва натягивал на оценку три. А вот с литературой всё было в порядке – только «отлично». Да и сочинения я писал хорошо. За них ставили две оценки: за раскрытие темы и за грамотность. И если первая оценка, как правило, была «отлично», то вторая – «удовлетворительно»  или двойка.
   
                Ребята нашего двора.

    Как я уже писал, мои родители получили ещё до войны комнаты в одном из домов Военного городка в Покровском - Стрешневе. Здесь жили семьи комсостава, в основном работников среднего звена Генерального штаба. Всего в Военном городке было 29 корпусов, но один из них явно выделялся по своему виду из общего ряда. Это был наш 2-й корпус, где наряду с военными, жило много штатских, так называемых вольнонаёмных, среди которых были, я думаю, и авторы проекта нашего дома. Дом отличала прекрасная планировка: большие светлые комнаты с высокими потолками и нестандартными окнами, большой коридор-холл и большая кухня. Был предусмотрен и лифт, но он так и не был установлен, потому что дом был пятиэтажным, и по стандартам того времени лифт ему не полагался.

    Я назвал этот рассказ «Ребята нашего двора», но на самом деле никакого двора не было. Когда мы были совсем ещё малышами, то играли в песочнице около дома. Чуть позже играли в «салочки», до одури бегали друг за другом. Потом любимой нашей игрой стали прятки. В неё играли с удовольствием все ребята и девочки нашего подъезда, даже те, что были старше нас на два-три года и учились уже в старших классах.

    Играли мы и в войну – ведь она тогда совсем недавно окончилась. Мастерили самодельные пистолеты и автоматы, ну а если не было их под рукой – стреляли из пальца. Разновидностью игр в войну были «казаки-разбойники»: разбивались на две команды, одна убегала далеко и пряталась (разбойники), вторая искала их (казаки). Если казаки ловили кого-то из разбойников, то выпытывали, где прячутся остальные. Иногда пытали до слёз. Разбойники тоже в долгу не оставались. Когда казаки находили всех разбойников – команды менялись ролями.

    Ещё мы играли в «чехарду», по дворовому - в «отмерного». Сначала все по очереди прыгали с места как можно дальше. Тот, кто прыгнул ближе всех, должен был «водить». Он вставал на черту и нагибался, прижав руки к груди и слегка сгибая ноги в коленях. Остальные по очереди с разбега прыгали через него, руками отталкиваясь о его спину. При этом надо было прыгнуть как можно дальше и «отмерить» - отметить, носком ноги место приземления. Потом водящий переходил на место самой дальней отметки, и снов все по очереди с разбега прыгали через него, толкаясь ногами у той же черты, и снова отмечали место приземления. Если все удачно (без падений) перепрыгивали водящего, он  снова переходил на место самой дальней отметки. Если же попытка была неудачной, то неудачник сам становился водящим, и игра начиналась сначала. Надо сказать, что неудачные попытки сопровождались обычно падением и прыгающего и водящего. Обоим было больно, и оба нередко от боли плакали. Но игра не останавливалась! Между прочим, слово чехарда и означает буйство, баловство. Ещё мы играли в лапту. С игрой связана одна история, описанная мною в рассказе «Полковник Шадуро».

                Аркадий Кондаков

    В 1952-1953 годах в нашей ребячьей компании  многое изменилось. Наш предводитель Толка Чернуха окончил ремесленное училище и поступил на работу в сборочный цех одной из  самолётостроительных фирм. Он стал выпивать и постепенно втягивать нас в это дело. По крайней мере, дважды в месяц, в свой аванс и получку, он приносил четвертинку водки и бутылку красного вина, и мы, Юра, Вовка и я дружно пили вместе с ним гремучую смесь вина и водки «ерша». Последствия этих «опытов» однажды проявились во время празднования свадьбы, описанной мною в рассказе «Свадьба соседа».

    Совершали мы и другие «подвиги», о которых не очень-то хочется вспоминать. Об одном из них - мой рассказ «Мент Федя». Родители некоторых ребят, вероятно, стали замечать наши «занятия» и запретили своим чадам общаться с нами. Ну, а Юра Попов и я росли без отцов, а мамы наши работали и не успевали за нами следить.

    У меня появился новый друг, Аркадий Кондаков. Этой дружбе я обязан девочке Тамаре, которой какое-то время был увлечён. Она нравилась мне, а ей нравился этот Аркадий. Он тоже жил в нашем доме, но в компанию нашу не входил. Хотя мы были с ним сверстники, он учился на класс старше. Как-то Тамара призналась мне в своих чувствах к Аркадию и попросила её с ним познакомить, что я и сделал. У них отношения не сложились, зато мы с Аркадием стали большими друзьями.

    Аркадий, как и я, любил музыку, играл на пианино. У него была большая коллекция пластинок классики и джаза. Я часто бывал у него дома, и мы долгое время просиживали у радиолы (предмета моей зависти), слушая пластинки и зарубежные станции, которые передавали концерты классики и джаза, сопровождаемые конферансом. Конферанс часто пресекался хохотом и аплодисментами. Станции вещали на английском, а мы учили немецкий язык и ничегошеньки не понимали. Однажды за этим занятием нас застал отец Аркадия, полковник. Помню, как он отчитывал нас, говоря «они всё врут и нас наверняка ругают, а вы это слушаете». Но мы как слушали, так и продолжали слушать дальше, только следили за тем, чтобы папаша его об этом не знал.

    А ещё Аркадий иногда возил меня на папиной «Волге». Обычно это бывало днём, когда его отец был на службе. Мы шли во двор к гаражу, Аркадий выводил машину, и мы ехали в центр Москвы. Аркадию, как и мне, было 15 лет и прав у него естественно не было. Риск, конечно, был велик, но нас ни разу не остановили – Аркадий водил машину классно. И удовольствие от этих поездок мы получали колоссальное.

                Наш «Бродвей»

    Весной 1953 г. появилось новомодное увлечение для ребят и девочек - прогулки вокруг спортивной площадки, располагавшейся в центре нашего Военного городка. Тогда это называлось гулять по «Бродвею». Главным «Бродвеем», конечно, была тогда улица Горького. Но до неё было далеко, и по ней гуляли ребята на три-четыре года старше нас. Мы же довольствовались нашим «Бродвеем», местным. Ребята группами, а девочки, взяв друг дружку под ручку, гуляли круг за кругом по «Бродвею». Встречали знакомых, коротко беседовали, шли дальше. Гулянье это начиналось обычно с наступлением сумерек и закачивалось в 11, а иногда и в 12 ночи. Не помню, чтобы гуляли «парочки». Наверное, они проводили время в других местах.

    В школе для 8-10-х классов устраивали танцевальные вечера. Раньше мы были маленькими и нас на них не пускали, а теперь мы, «восьмиклассники» стали их полноправными участниками. Танцы устраивали в большом актовом зале школы. Нашими партнёршами были девочки из двух соседних женских школ. С некоторыми из них я был уже знаком по «Бродвею»! Танцевали мы фокстроты и танго. Вальсы были редкими, и когда они звучали, в зале кружились только пары девиц. Зато фокстрот танцевали все, даже те, кто имел об этом танце смутное представление. Под бойкие ритмы фокстрота мы танцевали буги-вуги. Так мы называли эти наши ритмичные танцы!

                Борьба с космополитами

    Зимой 1952 и весной 1953 г. произошло много событий. Мне было только 15 лет, политикой я особенно не интересовался. Но вот стал замечать, что в каждом номере газеты «Комсомольская правда» стали появляться статьи и фельетоны о вредителях, растратчиках и ворах, работавших на фабриках, заводах и других учреждениях. И все они носили еврейские фамилии. Люди на улицах, в очередях в магазинах говорили о том, что евреи хотели где-то взорвать или навредить. Я и в школе впервые почувствовал, что часть ребят стали плохо относиться ко мне, оскорблять. Всё это было отражением событий, происходящих в то время в верхних эшелонах власти.

    Много позже я узнал, что вскоре по окончании войны в стране началась кампания по борьбе с космополитизмом. Кампания была направлена против интеллигенции и носила откровенно антисемитский характер. Она сопровождалась обвинениями евреев в «безродном космополитизме», во враждебности всему русскому и к советском патриотизму. Это привело к массовым увольнениями евреев со сколько-нибудь заметных постов и должностей, к многочисленным арестам. Кульминацией всего этого стало знаменитое дело врачей-вредителей - уголовное дело против группы высокопоставленных советских врачей, обвиняемых в заговоре и убийстве ряда советских лидеров. Кампания закончилась одновременно со смертью тогдашнего руководителя Советского государства Сталина. Он умер в марте 1953 г, и вся страна, за редким исключением, оплакивала его смерть. Конечно, мы не знали тогда, что все гонения и аресты были связаны со Сталиным. Мы, дети, свято верили в вождя и тоже оплакивали его уход из жизни.
    В тот год я впервые осознал, что я еврей и что в жизнь моя будет нелёгкая. В сентябре мне  исполнилось 16 лет, и  я  получил паспорт, в пятой графе стояла моя национальность.

                Новая компания

    Заранее прошу извинения у читателей. В этом месте для целостности картины происходивших событий я повторяю то, о чём есть в рассказе «Галина Владимировна».
    Как-то в конце 1953 г. ко мне подошла председатель школьного родительского комитета и попросила оформить стенд с именами ребят, окончивших школу с медалями. Не знаю, кто ей посоветовал обратиться ко мне. До этого у меня с ней никаких контактов не было, и знал я её только потому, что она часто появлялась в школе. Тогда же я узнал, что зовут её Галина Владимировна, и она - мама двух мальчиков из старших классов – Володи и Шурки Михиных.

    Я быстро справился с поручением, оправдал надежды, и Галина Владимировна вдруг предложила мне посещать кружок бальных танцев. Я знал, что в нашей школе действует этот кружок, но до этого и не думал о нём. Танцевать я любил с детства и потому решил пойти, попробовать, на что способен. Тем более, что в этот кружок ходили девчонки из соседней женской школы. Девочки меня уже очень интересовали, и это была лишняя возможность встречаться с ними чаще, чем на редких школьных вечерах. К тому же на вечерах мы всегда находились под бдительным надзором наших церберов-учителей. Здесь же, в кружке, была непринуждённая обстановка, с нами была лишь преподавательница танцев. Она не была школьной учительницей, а потому на всё, кроме танцев, смотрела сквозь пальцы. Много позже я узнал, что идея организации этого кружка исходила от Галины Владимировны.

    В первое посещение кружка в пару мне дали высокую крупную девицу, ставшей позже моей постоянной партнёршей. Звали её Аллой. Мне доставляло огромное удовольствие класть руку на её талию и танцевать. У Аллы были большие красивые глаза, русые волосы, заплетённые в две толстые косы.

    Мы учили только бальные танцы: полонез, мазурку, польку, падекатр, падеспань. Наша преподавательница  часто сама показывала, как правильно выполнять ту и или иную фигуру. И я был счастлив, если в качестве партнёра она выбирала меня. Несмотря на то, что я был из ребят самым толстым, танцевал легко и «схватывал» движения быстро. Галина Владимировна тоже часто была с нами, и мне теперь кажется, что именно она  аккомпанировала нам на рояле. Ведь за плечами у неё была консерватория.

    После второго посещения кружка Галина Владимировна пригласила меня в гости. Когда я пришёл к ней, оказалось, что там уже были многие из тех, с кем мы вместе ходили в кружок. Это была уже давно ею сформированная компания ребят. Все они, включая и двух её сыновей, были старше меня. Но мне с ними было так интересно! Начиная с этого времени и до окончания школы (да и пару лет после школы) всё своё свободное время я проводил в этой компании. Сохранилась фотография нашей дружной компании. Снимок сделала Галина Владимировна. Я должен только признаться, что на оригинальной фотографии меня не было. Фото было сделано ещё до меня, и на моём месте был одноклассник ребят, и пиджак на фото тоже его (всё можно сделать с помощью компьютера). В своё оправдание могу только с уверенностью сказать, что в этой компании того парня я ни разу не видел.

    Мы часто собирались у Галины Владимировны дома, предварительно созвонившись по телефону. Она была центром нашей компании. Галина Владимировна превосходно играла на пианино, пела романсы, под её аккомпанемент пел обладавший хорошим тенором Ян, а иногда пытался и я. Позже мы  хором пели студенческие песни.

    Как-то Галина Владимировна приобрела на всех нас недорогие абонементы в Колонный зал Дома союзов на утренние воскресные концерты классической музыки. Помню выступление замечательной певицы Нины Дорлиак, жены Святослава Рихтера. Она не только пела арии из опер и романсы, но и рассказывала нам много интересного из истории музыки.
 
    Иногда к нашей компании присоединялся муж Галины Владимировны - Пётр Матвеевич. В памяти моей он сохранился, как очень приятный, тихий, интеллигентный человек. Он всегда беседовал с нами на равных, и это нам льстило. А ещё мы иногда видели отца Галины Владимировны - подполковника медицинской службы. Он всегда радовался, видя нашу весёлую компанию, улыбался нам через усы и бородку доброй улыбкой много повидавшего и испытавшего в жизни человека.
   
    Когда мы собирались, то устраивали танцы. Для этого приглашали наших партнёрш по кружку. Потом вместо них мы стали звать других девиц, и им всегда было лестно приглашение в этот дом. Танцевали, конечно, не бальные танцы, а фокстроты, танго, вальсы.

     Всей компанией мы совершали лыжные прогулки в соседний парк Покровское-Глебово или ездили на электричке загород в местечко «Опалиха» и там катались с гор. На горах безраздельно царствовал Ян Павловский. Лихо съезжал он на горных лыжах с самых высоких горок. Мы пытались подражать ему, но часто падали, иногда ломали лыжи, предназначенные для равнинного бега. Ян ушёл из жизни первым: инфаркт. Ему было только тридцать с небольшим. Все мы тяжело переживали эту утрату.

    Галина Владимировна научила нас игре в преферанс, и мы, расчертив большой ватманский лист для записи счёта, играли до умопомрачения, сменяя друг друга. Из всей компании я особо выделял Лёню Папиша и Шурку, младшего сына Галины Владимировны. Лёня был скромным парнем и ничем особо не выделялся среди других. Но он играл на скрипке, и это высоко поднимало его в моих глазах. С Шуркой мы были сверстниками и очень подружились. Да и все члены нашей компании были замечательными ребятами. Все отлично учились и по окончании школы все, кроме меня, получили золотые или серебреные медали.

    Через год бывшие десятиклассники поступили в институты, ещё через год - Шурка и Витя Соловьёв. Из всей компании в школе остался я один. Мои друзья уже вели вольную и весёлую студенческую жизнь, а мне приходилось ежедневно садиться за парту. Во время студенческих каникул ребята часто  собирались вместе. Как правило, на столе стояло вино, немудрёная закуска и приготовленное Галиной Владимировной вкусное печение. Потом до глубокой ночи были танцы. Наутро все они отдыхали, а я шёл на свою «каторгу». Впрочем, если быть честным, в такие дни я школу часто пропускал. Пропускал её я и тогда, когда ребята в студенческие каникулы ездили за город кататься на лыжах.

    На следующий год и я поступил в МАИ, где к тому времени учились Володя Горский, Шурка Михин и Витя Соловьёв. Компания наша не распадалась, только видеться мы стали всё реже. Старший из двух братьев Михиных - Володя учился в Военно-воздушной академии им. Жуковского и постепенно отдалялся от нас. Ян Павловский и Валерий Гладков учились в ФИЗТЕХе, очень трудном ВУЗе. Расположен он был за городом, в городе Долгопрудном, и студенты, даже москвичи, жили часто в общежитии. Лёня Папиш хотел поступить в Ленинградскую военно-медицинскую академию, но в год его поступления, тяжёлый 1953, евреям нечего было и мечтать попасть в такое престижное учебное заведение. С оценками, полученными в академии, он легко поступил в Институт стали и сплавов, гордо носившее тогда имя вождя всех времён и народов.
 
                Наши учителя.

    Хочу рассказать коротко о наших учителях. Об учительнице русского и литературы, Марии Владимировне Кириковой, я уже немного писал в предыдущей главе. Мария Владимировна мне очень нравилась, и думаю, что чувства эти были взаимными. Через несколько лет после окончания школы мы с Наташей были в Питере и посетили любимую учительницу. Она была нам очень рада. Мы вспоминали школу, учителей, её коллег, моих одноклассников. В «Колькиных школьных историях» Марии Владимировне посвящён рассказ «Справка». 

    В 7 классе физику нам преподавал Пётр Петрович Козмополо – импозантный мужчина 40 лет. Почему-то хорошо запомнил его лицо и, особенно усы. Физик он был отменный: хорошо знал свой предмет, но, главное, всё мог доходчиво объяснить. К сожалению, в конце учебного года он нас покинул. Оказалось, что в личной жизни у него было проблемы – что-то связанное с неуплатой алиментов. К тому же он злоупотреблял алкоголем. В общем, из школы его «ушли» и к нам пришёл новый физик.

    Нового физика звали Василий Николаевич Чернышёв. Мы знали, что в школу он пришёл из Института атомной энергии АН СССР – нашего шефа. Василий Николаевич стал нашим классным руководителем. Он нам очень понравился, и с первых же дней мы между собой называли его только Васькой. В 9 классе в конце первой четверти по какой-то причине от нас ушла учительница математики, и Васька кроме физики до конца учебного года стал преподавать нам и математику. Как он умудрялся это делать, да ещё в 2-х параллельных классах, сказать трудно. Ведь математика состояла из 3-х предметов: алгебры, геометрии и тригонометрии! Но Васька успешно справлялся с поставленной задачей.

    Василий Николаевич был участником войны, и это сильно отразилось на его характере: был он очень нервным, вспыльчивым. В связи с этим у меня с ним произошёл забавный эпизод. Как-то на уроке математики (это было сразу после зимних каникул) я в очередной раз чем-то Ваську разозлил, и он в сердцах сказал, чтобы я больше на его уроках математики не появлялся. И вот я почти целую четверть (январь-март) действительно пропускал математику. Самое смешное, что Васькины уроки физики я при этом посещал. Я не представлял, как он будет оценивать мои знания? Однако в конце четверти была контрольная работа по математике, и Васька разрешил мне прийти. Нам было предложено решить 5-6 задач по алгебре, геометрии и тригонометрии. Задачи были довольно простые, я их все решил и получил отличную оценку. И Васька, к моему удивлению, по всем «математикам» поставил мне за четверть «отлично». Он простил меня, и мы снова стали друзьями.

    Ещё из наших преподавателей мы с одноклассниками всегда вспоминаем учительницу химии Любовь Николаевну Склянкину. Превосходно зная и любя свой предмет, она умела привить эту любовь большинству из нас. И те, кто по окончании школы поступал в высшие технические заведения, проблем с химией не знал.

    Немецкий язык, начиная с 6-го класса, нам преподавала Эсфирь Григорьевна Калиш. Но я познакомился с ней, когда после свой болезни, пришёл в 7 класс. На её уроках всегда стоял шум, многие из нас просто не хотели учить иностранный язык! Но Эсфирь Григорьевна упорно занималась с нами, преодолевая наше сопротивление, и, если судить по мне - преодолела. Правда, в 8-9 классах я «не вылезал» у неё из троек. Да и в 10-м учился не лучше, но до оценки 4 по немецкому языку в аттестате всё же «дотянул».

    Эсфирь Григорьевна часто меня ругала, говорила, что я должен, наконец, «взяться за ум», чтобы из меня что-нибудь получилось. Она не говорила мне прямо, но я понимал, что она, будучи еврейкой, многое пережила в своей жизни, и потому хотела, чтобы у меня этих проблем было меньше. Я навсегда запомнил её слова. Спустя несколько лет по окончании школы я и ещё несколько ребят нашего и параллельного класса стали ежегодно посещать Эсфирь Григорьевну в день её рождения. Она всегда радостно принимала нас, готовила для нас нехитрые угощения, а мы рассказывали ей о нашей жизни. Хотя в школе я был «троечником», вступительный экзамен по немецкому языку сдал блестяще. Да и все годы в институте, а потом и в аспирантуре с немецким языком проблем не было. А когда во время нашего путешествия (Одесса, 1982 г.) мне впервые встретились немцы из ГДР, оказалось, что я их понимаю, и, что самое поразительное – они понимали меня тоже!

    Часто вспоминаю я Андрея Николаевича Сахарова. Он преподавал нам в 9 классе историю. Подробнее о нём – в моём рассказе «Урок истории». Как-то этот рассказ я послал своему однокласснику Анатолию Темчину, и он сообщил мне, что Андрей Николаевич теперь личность известная – директор Института российской истории РАН, член-корреспондент Российской АН, профессор.  Я набрался смелости и послал рассказ Андрею Николаевичу, не надеясь, конечно, на ответ. Но через какое-то время получил от него по Интернету тёплое письмо. В нём Андрей Николаевич написал, что рассказ ему очень понравился и что он хорошо помнит наш класс и меня: «в вельветовой курточке с вечно любопытными глазами и взлохмаченным чубом».

    С учителями математики нам не везло – они часто менялись. Как я уже писал, в 9 классе математику нам стал преподавать учитель физики. Но вот, в 10-м к нам пришла новая математичка - Клавдия Филипповна Митрофанова. Она была «ассом»: о сложных вещах рассказывала так, что даже самым нерадивым из нас становилось всё понятно. Очень быстро и незаметно все мы «подтянулись» по её предмету. И, хотя в своих оценках Клавдия Филипповна была очень строгой, мы её сразу же очень полюбили. Клавдия Филипповна вела математический кружок, который посещали наиболее «сильные» ученики. Там она задавала сложные задачи и за правильное и быстрое решение ставила оценки в школьный журнал. Я математику всегда очень любил и с гордостью могу сказать, что вся строка против моей фамилии была сплошь заполнена пятёрками.               

                Мои увлечения.

    К 14 годам появились, совсем другие интересы: девочки. Я и раньше обращал на них внимание, особенно во время пребывания в лесных школах. Но, то были увлечения детские, а тут начались совсем другие проблемы. Моя первая любовь - Мила С., девочка из пионерского лагеря. Это было летом 1952 г в Подмосковье. Нам обоим уже было по 14 лет, но мы ещё оставались «пионерами». Иначе не смогли бы поехать в лагерь. Оба  были в старшем отряде, а познакомила нас её подруга Софа. Мама подруги работала в лагере врачом, и её кабинет мы часто использовали для бесед без посторонних глаз. Между нами ничего не было «такого», мы даже и не поцеловались ни разу, но я почувствовал, что влюбился и, думаю теперь, что чувства эти были взаимными. На прощании Мила дала мне свой московский телефон и адрес, и по окончании летних каникул я пару раз ездил и встречался с ней, познакомился даже с её папой.

    Однако, это летнее лагерное увлечение довольно скоро забылось. Появилось новое - девочка, недавно переехавшая в наш дом. Её звали Тамара К. Она мне очень нравилась, но ей, к сожалению, нравился другой мальчик, мой друг Аркадий. У них, однако, отношения не сложились, и я продолжал «ухаживать» за Тамарой. Мы часто виделись, вместе ездили на математический кружок в МГУ, где я «блистал» перед ней своими способностями. К тому времени я уже стал регулярно посещать концерты классической музыки и иногда приглашал Тамару. Помню, что её  родители были очень довольны нашей дружбой. У них была машина, и они часто летом, выезжая загород отдохнуть, приглашали меня. Много лет спустя, когда у каждого из нас уже была своя семья, оказалось, что наши дома оказались почти рядом. Тамара познакомила нас со своим мужем. Наши дети были сверстниками, и мы стали часто встречаться, вспоминать былые времена. Как-то Тамара призналась мне, что ей чувства к Аркадию остались неизменными, и что она всегда мечтала с ним встретиться, но это так и осталось её мечтой.

    В нашей компании были две девушки, сёстры Дина и Эля. За старшей, Диной, ухаживал Володя Михин, тогда уже курсант Военно-воздушной  академии, за младшей, Элей. стал ухаживать я. Эля была старше меня на год, и в описываемое время училась уже в 10-м классе, а я только в 9-м. Но это нам никак не мешало. Признаюсь, что с моей стороны всё было не серьёзно. Просто меня устраивала симпатичная умная девушка, с которой мне было весело, которая лихо со мной танцевала и всегда смотрела на меня влюблёнными глазами.

    В июне 1954 года Эля пригласила меня на школьный выпускной вечер, и мне, конечно же, льстила оказанная честь. Как теперь помню нарядный актовый зал женской школы, полный прелестными выпускницами, одетыми в нарядные платья. Почти все пришли на праздник со своими кавалерами. Каково же было моё изумление, когда в одном из них я узнал своего бывшего учителя Андрея Николаевича. Эту встречу и другие события, связанные с  моим учителем, я описал в рассказе «Урок истории». Вскоре наступило лето, Эля готовилась к поступлению в институт, мы стали видится всё реже и постепенно наши отношения прекратились.

    У меня появилась новая симпатия – Света Д. Её семья жила в доме напротив нашего, в коммунальной квартире вместе с семьёй Володьки Горского, моего приятеля по михинской компании. И вот, посещая Володьку, я познакомился со Светой. Я познакомил Светку с моими друзьями, и она на какое-то время тоже стала членом нашего содружества. Там же была уже её одноклассница Люда Ш., подруга Валеры Гладкова. Свету я тоже иногда приглашал на концерты. Так и было: то Тамару, то Свету, а пару раз и Люду. Естественно каждая из них не знала об этом чередовании.

    Часто бывая в гостях у Светы, я стал замечать, что мне гораздо интереснее проводить время с родителями Светы, чем с ней. Александра Сергеевна и Геннадий Сергеевич охотно беседовали со мной о музыке, книгах, кинофильмах. При этом сидела Светка, раскрыв рот, и в разговорах почти не участвовала. Мы продолжали с ней встречаться, однако всё реже и реже и скоро я перестал приглашать её в нашу компанию. Тогда же и Валера  охладел к своей симпатии Люде. Помню, он сказал мне как-то, что «стал любить места «безЛюдные», а я ему в ответ – а я «неСветлые».

    Всё это было в школьные годы. Впереди было поступление в институт, весёлые студенческие годы. В какой институт мне поступать, вопросов не было - в авиационный! Ведь там уже учились Шурка Михин, Вовка Горский и Витя Соловьёв. Да и расположен МАИ был очень близко – в нескольких трамвайных остановок. Там же был ещё один институт, Пищевой. Но тогда он был совершенно не престижным.

                Жаркое лето 1955 года

    Прошло уже более полувека, как я окончил школу. Многое стёрлось из памяти, и чем дальше, тем меньше могу вспомнить о том времени, о весне 1955 г., последнего года школьного. Только помню, что хотелось скорее окончить школу и начать свободную студенческую жизнь. Все мои друзья уже учились в институтах, и только я один как проклятый ходил на свою «каторгу».

    Школу я закончил неплохо – в аттестате только две оценки «хорошо», остальные – «отлично». Вроде бы и волноваться было не о чём. Но времена были непростые. Хотя уже два года, как умер «отец всех народов» и гонение на «безродных космополитов», евреев, не закончилось. Антисемитизм всё ещё крепко сидел в головах тех, кто решал участь людей, в том числе и абитуриентов. И мама, и я понимали, чтобы поступить в МАИ, надо быть очень подготовленным, в особенности по таким важным для технического ВУЗа предметам, как по математике и физике. И поэтому мама нашла преподавателя, который «натаскивал» молодых людей по этим предметам. Интересно, что он принимал не всех, а лишь тех, у кого по математике и физики были отличные оценки.

    Занятия у этого преподавателя показали, что он был прав: предлагаемы им задачи были трудными. Однако, он оказался прекрасным методистом и показывал нам простейшие методы решения этих задач. А ещё он показал некоторые секреты: например, каким способом усложняют простые задачи, превращая их в сверхсложные. Зная, эти приёмы, мы скоро научились распознавать эти хитрости и легко справлялись с самыми замысловатыми задачами по математике и физики.

    Занятия проводились ежедневно по два академических часа без перерыва. Группа, в которой был я, состояла из 8-10 человек, и таких групп у преподавателя было несколько, одна сменяла другую, и так целый день. На занятие каждый приносил 10 рублей, так что за лето наш учитель должно быть хорошо заработал.

    Нашу группу преподаватель выделял особо, называя её «группой среднего рода». Действительно, у нас собрались юноши и девушки с нерусскими фамилиями, по ним нельзя было определить пол абитуриента. Не знаю, случайно так сложилось или преподаватель сам проводил селекцию. Одно было ясно: мы шли по его программе семимильными шагами, никто не отставал, и заниматься было весело.

    Последние дни июля перед вступительными экзаменами в аудиториях МАИ проводили консультации. Математики, физики и химии я не боялся. Сочинения в принципе – тоже: нас предупредили, что будет свободная тема. Главное - не сделать орфографических ошибок, здесь было моё слабое место. Немного боялся я экзамена и по немецкому языку, но, как оказалось, зря. Ещё когда пришёл на консультацию, понял, что в сравнении с другими был на голову выше. Вот она, школа незабвенной нашей учительницы Эсфирь Григорьевны!

    Но вот, вступительные экзамены позади. 23-х баллов (из 25-и возможных) мне хватало для успешного поступления в МАИ. Я был очень доволен, а мама просто светилась от счастья!