Дети войны. Новые трудности и испытания

      Снова в Краснодаре. Новые заботы, трудности и испытания

      После сообщения отца о предстоящем переезде мы жили ещё некоторое время в Северской в ожидании конца учёбы и начала каникул, чтобы получить табели о переводе в следующий класс. И вот настал этот день переезда. Отец помог собрать нам вещи, взял с собой столько, сколько мог унести одной рукой, и, сказав, что ему надо уезжать уже в командировку, велел нам в ближайшие дни самим добираться до Краснодара.

      Мы сами решили, что поедем вначале я и сестра, а брат останется с остальными вещами ждать, пока приедет отец или сестра и помогут забрать всё остальное. Уехать всем вместе, оставив часть вещей без присмотра даже на несколько дней, мы не решились, помня о том, как нас ограбили в 1943 году, пока нас не было в городе. Так и поступили.

      Добирались с сестрой до Краснодара в основном в тамбурах товарных поездов. Несмотря на малое расстояние, примерно в 40 километров, путь наш занял целый день, так как почти всё время шли военные поезда с техникой, топливом или бойцами, которые или не останавливались, или никого не подбирали,–было категорически запрещено. Составы были огромные, сестра насчитывала более 100 вагонов в каждом.

       Некоторые поезда, на которые нам удавалось сесть и немного проехать, отправляли в тупик или на запасной путь на неопределённое время, чтобы пропустить поезда, идущие на фронт, и нам приходилось искать новый состав, следующий в направлении Краснодара. Во время такой пересадки на одной из станций стали свидетелями тяжелейшей человеческой драмы: на столе в станционном помещении лежал молодой красивый парень без обеих ног, ампутированных по самый пах. Было видно, что он в жару, в полубреду что-то говорит, и мы услышали от кого-то, что он не жилец, что ампутация запоздала и гангрена пошла дальше.

       Прошло столько десятков лет, а эта картина иногда встаёт перед глазами и жалостью сжимает сердце. Наконец, к вечеру на очередном “товарняке” мы доехали до Краснодара, затем пересели на трамвай, доехали до той конечной памятной остановки на улице Калинина, где я ночью сторожил мешок с кухонной утварью, и измотанные, усталые, да ещё с каким-то грузом отправились пешком домой.

       Начинался очередной новый этап нашей нелёгкой жизни. Ждали, когда приедет отец, чтобы поехать в Северскую за оставшимися вещами, но первым неожиданно приехал, вернее сказать, пришёл наш Алёша. Прибыл он со всеми вещами, которые погрузил на двухколёсную тачку, приспособленную для перевозки больших грузов.

       Эту тачку в неисправном состоянии он где-то в станице “позаимствовал в силу жизненной необходимости”, отремонтировал её и на неё погрузил весь оставшийся скарб. 14-летний мальчик проделал 40-километровый путь с грузом за сутки, сделав только небольшой двухчасовой отдых в каком-то месте.

       Такие были суровые условия жизни, которые формировали характеры людей и определяли их поведение и поступки в различных ситуациях. Возможно, что некоторые действия были бы неприемлемы для них при других обстоятельствах, не диктующих необходимость действовать в соответствии со стремлением выжить несмотря ни на что. И это относилось в полной мере не только к взрослым, но и к подросткам и даже детям.

       Раньше можно было вспомнить, уточнить что-то с мамой, сестрой, братом, а теперь не с кем. Тогда же как-то прошлая жизнь, особенно в деталях, и меня мало интересовала, да и старшие сами не проявляли инициативы в таких воспоминаниях. Для мамы это, вероятно, было связано с переживаниями, ворошить которые ей не хотелось, а брата и сестру больше интересовало настоящее и будущее, чем прошлое.

      Брат же вообще, когда много позже я заводил разговор на эти темы, быстро его переводил на совершенно меня не интересующие темы, в деталях описывая, как он с кем-то встретился, с совершенно не знакомым мне человеком, как и о чём они говорили. Что это было? Защитная реакция, выражающаяся в отторжении и неприятии тяжёлого прошлого даже в воспоминаниях? Для меня это так и осталось загадкой.