Кладовщик

               Дружба – это взаимопомощь
               устремлённых в Любовь.
               Тоже самое можно сказать и о браке,
               даже если было провозглашено,
               что сей брак заключается по Любви. Ибо
               уже мало кто знает, что есть Любовь.

                М.К.


Был понедельник. Александр Сергеевич в некотором замешательстве окинул взором помещение. Свободного места не было. 
- Ну, Сиргеич, долга я так буду стаять? Чижало аднака…
- Погоди, Галдукин, дай сообразить…
- Гади ни гади, а часики-та тикают… обед-та ни ризинавый, цемент-экскримент… - это он такую присказку себе завёл, на тот случай, когда матюкнуться во всю ширь невозможно.
А при кладовщике никак было не возможно, уж очень он не любил матерщину. Даже генерального однажды так отчесал, что тот неделю ходил понурый, и все удивлялись, как это его не уволили.
- И патом, Сиргеич, пийсят кг на вытинутых руках…
- Болтун, коробка с бумажными полотенцами пятьдесят кг, да?.. Ладно ставь сюда, а там разберёмся… Погоди, сюда нельзя – я потом до туалетной бумаги не дотянусь… Давай сюда… Нет, и сюда нельзя – после обеда маляры за краской придут…
Зазвонил телефон.
- Фирстов, слушаю Вас. Ах, это Вы Марина Геннадьевна… Рад… Безумно рад… - он разулыбался, и, похоже, забыл обо всём на свете.
Грузчик, осклабившись, грубо напомнил о себе:
- Ну и бабник же ты, Сиргеич… Папомни маё слово – для бешенной сабаки сто вёрст ни крюк…
- Что?
- А для здаровой крюк…
- Ладно, ставь у двери, там разберёмся… - зажав микрофон ладонью, скомандовал кладовщик. – Ах, Марина Геннадьевна, дорогая, не извольте беспокоиться, всё будет, как нельзя лучше… вот только машину отпущу…

Настроение у Александра Сергеевича поднялось, и он пошёл помогать грузчику, чтобы поскорее покончить с этим делом и приступить к другому, более приятному.
Приятное дело состояло в следующем: Марина Михалёва, секретарша генерального директора, совершенно очаровательная молодая женщина, просила доставить ей бумагу для принтера, пару папок и несколько карандашей. Обычно доставку осуществляли грузчики, но заявки Марины Михалёвой Фирстов выполнял сам, и на это была особая причина.
Подписав накладные водителю, он взял упаковку бумаги, папки, карандаши. Затем нагнувшись, из нижнего ящика своего стола, достал шоколадку и положил во внутренний карман пиджака… В дверях стоял Галдукин.
- Ну что ты всё лыбишься, а?.. Ступай, Гриша, ступай… обед заканчивается… После обеда из модуля будем кирпич и доски отпускать строителям…
- Мы ж только вчера им отгрузили…
- Ах, да, забыл… Сегодня – малярам краску…
- Удивляюсь я тибе, Сиргеич… три года да пенсии, а он девочек ахаживает… она же тибе ва внучки гадица, цимент-экскримент…
- Ладно, маралист-экскриминалист, освобождай проход, не то разгневаюсь!

Поднимаясь в лифте, Александр Сергеевич прихорошил себя перед зеркалом. Он никак не выглядел на пятьдесят семь – сорок, от силы сорок два. Он не пил, не курил, не матерился, по чужим жёнам не скитался… пудовой гирей крестился и обливался холодной водой… Но главное в другом – он верил и молился, и любил всё и всех до слёз… и Божья милость была на нём…
«Да, Людмила Васильевна, вот такой секрет молодости, а они по телевизору говорят: диеты, пластические операции, косметика, массаж… Тьфу! – так он объяснялся с главным бухгалтером, которая была на десять лет моложе его, а выглядела на столько же старше. – И ещё скажу я Вам разлюбезная, Людмила Васильевна, поклоны… Да-да, земные поклоны! Не улыбайтесь, не улыбайтесь… Это упражнение почище всякой йоги будет… Терапевтический эффект земного поклона трудно даже описать, он охватывает почти всю клинику соматических и психических повреждений… Вот Вам и «ну да»… Попробуйте, а через месяц скажете… Да какой там месяц – через неделю всё станет ясно… Вы крещёная?.. А когда последний раз причащались?.. Плохо… Причащаться надо чаще… И Иисусову молитву не выпускайте из ума, а ум держите в сердце, а сердце в любви… В принципе, с этой молитвой можно делать всё что угодно, даже, спортом заниматься, даже йогой… Но согласитесь, дорогая Людмила Васильевна, прилично ли просить Верховного Владыку о помиловании, сидя, скажем, в позе «лотос», или стоя на голове, или размахивая гантелями, готовясь к пляжному сезону?.. А вот земной поклон – самое то… Только его надо правильно выполнять… Как? А вот я Вам сейчас расскажу… и покажу… Земной поклон – это очень серьёзное движение и исполнение его с полной амплитудой может быть затруднено плохим, болезненным, состоянием физиологии… Не отчаивайтесь, терпение и труд, ради Христа, всё перетрут, и к любви приведут… Что, поясница болит?.. В таком случае, начните с грудного поклона,  потом перейдёте к поясному, а потом и к земному… И никакой резкости, резвости, спешки, спортивности… И стремления к демонстрации характера здесь тоже не должно быть. Соблюдаем принцип трёх «П»: последовательность, постепенность, посильность… Настаиваю, никаких сверхусилий и рекордов, только внимание себе и вслушивание в процесс, и в молитву: «Господи помилуй!»… Он помилует, обязательно помилует: и вовремя остановит, и обрадует благодатью, которая неизбежно приведёт к любви и улучшению здоровья, ибо исцеление – это возвращение в любовь, то есть в Бога… Если, повторяю, не будет дурноты своеволия и самочиния… И держите в курсе вашего духовника… У Вас есть духовник?..»

Перед дверью в приёмную, Александр Сергеевич столкнулся с генеральным директором. Подумал: «Слава Богу, он оттуда, я туда…» А в слух, сопровождая рукопожатие, произнёс:
- Как самочувствие, Игорь Алексеевич?
- Да, так себе… печень что-то…
- А погодка хороша, не правда ли…
- Вы шутите? Дождище целый день, хоть в петлю лезь… а ведь декабрь уже…
- Нет, дорогой Игорь Алексеевич, погода у нас вот тут – в сердце… А уж если встретишь хорошего человека, так и вовсе радуга…
- Весельчак вы, однако, Алексан Сергеич…
- Плохо ли?
- Побольше бы таких… а то все ноют и ноют… Вы ко мне?
- Нет – Марине Геннадьевне канцтовары принёс.

Он проводил взглядом руководителя, который направился к лифту, чуть задумался, улыбнулся, осенил себя крестом, резко выдохнул, словно готовился выпить стакан чего-то особенного, осторожно постучал и вошёл…
Она сидела за стойкой и сосредоточенно смотрела в экран монитора. Александр Сергеевич поставил коробку с бумагой и папки возле принтера, сам встал на одно колено, и, театрально протянув руки к ней – в одной карандаши, в другой шоколадка, запел с восточным акцентом:
- О, нисравненная Марина-ханум, рахат-лукум, грущивий сок маихъ дум! Ти сигодня красивий как никагда! Сидищь, мальчищь, гиляски пирячищь, паранжя ни снимаищь… Вах-вах-вах, какой дэвущька! Такой жиница хачу! Толко я старинький уже, писок сипица… пайду старуха сибе паищу… новий халат купьлю…
- Привет старушке! – покатываясь со смеху, прощебетала молодая, красивая женщина.
- А как паёщь, а! Райский питищка так ни паёт… Райский питищка умираит ат зависти… Чесний слова! Килинусь да!
- Ну, всё Саша хватит, а то опять прощения будешь просить…
- Это я от радости, что вижу тебя, радость моя…
- А это уже тавтология.
- Ну и что… ну и пусть… если такая любовь… Скажи, любишь меня?
- Перестань…
- Ой, а что это у тебя с губами?
- Что? – открыла пудреницу, смотрит в зеркальце. – Просто помаду поменяла…
- Нет не просто… у тебя сегодня какие-то особенные губы… от тебя…
- Что от меня?
- Завтра скажу…
- Нет, говори сейчас, а то обижусь…
- От тебя такой нежностью веет… Я наверное до завтра не доживу…
- Но это же любовь, Саша… От любви не умирают…
- Умирают… ещё как умирают… «Гранатовый браслет» читала?
- Ну, ты же знаешь, мы не можем… я обручена…
- Неужели ты действительно любишь этого индуса? Ну, скажи честно, положа руку на сердце. И почему, собственно, индус? Что, наших мало?
- Наши пьют и матерятся… и дерутся… и бросают с малыми детьми…
- А индусы не пьют, да? Я тебя умоляю… Вот  я тебе сейчас расскажу одну историю…
- Рассказывал уже. Пьют, но не так, Саша, не так… И потом, я здесь работаю уже два года, и ко мне, с таким сердцем как ты, ещё никто не подошёл…
- Ты очень красивая… К тебе страшно подойти…
- Но ты ведь подошёл…
- Мне надеяться не на что, поэтому я так смел… Кстати, новый стишок тебе принёс…  про смелость в любви…
- Вот с этого и надо было начинать, а то рахат-лукум, шурум-бурум…
- Знаешь, Мариша, сегодня я просто требую, чтобы ты написала рецензию… Я человек тщеславный и мне, как воздух, необходимы лестные отзывы…
- Я не умею…
- Ты не пробовала…
- Я и так знаю…
У него зазвонил мобильник.
- Да, слушаю. Иду, иду… - и уже к ней. – Всё, ослепительная моя, обед закончился… пойду краску малярам отпускать… И я ещё что-то хотел сказать о твоих губах…
- Слушаю… - она выставила губы вперёд и закрыла глаза.
- Нет, дорогая, только в обмен на рецензию… Да, и вот ещё что: у нас в приходе одна красавица была… ну, не такая, конечно, красивая, как ты… на клиросе пела… набожная ужас, но в монастырь не хотела, замуж хотела… ужас как хотела замуж… батюшка её обожает… всем приходом молились за её счастье… И что ты думаешь, нашла через Интернетен такого же набожного, тоже на клиросе поёт, обвенчались, живут у него, где-то под Владимиром… недавно приезжала, живот во какой…
- Я под Владимир не хочу.
- Под Калькутту поедешь, да?
- Зачем – у него здесь бизнес…
- А знаешь, какие бывают психологические трения у представителей разных культур и разных вероисповеданий, когда они оказываются в замкнутом пространстве?
Опять зазвонил мобильник.
- Всё – они там головой бьются о стену… до завтра…
Он уже взялся за ручку двери, как вдруг услышал:
- Я бы за тебя пошла, но ты же не берёшь, окаянный!
Он обернулся: в глазах её стояли слёзы, губы дрожали…

С тех пор, как умерла жена он жил в режиме полной импровизации – как Бог даст. Видов на будущее не имел, планов не строил. Дети выросли, получили высшее образование, сами стали родителями, жили отдельно и в полноте. Он навещал их, когда звали, сам не напрашивался, чтобы лишний раз не встревать в их взрослую жизнь, и не трепать нервы себе и людям. Свою двухкомнатную квартиру поменял на однокомнатную, с доплатой. Доплату разделил между детьми. Отпуск всегда проводил одинаково – ездил в деревню к матери: копал картошку, колол дрова, поправлял хозяйство… Она, несмотря на преклонный возраст, была ещё крепка, и к сыну в Москву ехать умирать никак не хотела… хотела лечь там, на месте, в тишине сельского кладбища, под простым деревянным крестом... Последние несколько лет он сильно склонялся к монашеству, но без благословения духовника бежать не решался, а духовник благословения не давал, говорил, что только после матери, а она тоже не благословляла, мол, потерпи – скоро помру… И он терпел, и жил ровно: работал, молился, читал духовные книги… по мере сил, но не реже одного раза в месяц, исповедовался и причащался… его сердце, всегда переполненное любовью, полыхало одинаково всем. И вдруг это.

Оно случилось в начале весны. Точнее в канун восьмого марта. Он тогда, сам, не понимая для чего ему это надо, решил поздравить всех женщин предприятия, включая бухгалтеров, секретарш и кадровичку.
Сперва хотел просто купить открытки с готовыми текстами поздравления, и по шоколадке… но потом подумал, что это пошло и решил сам сочинить стих. Прежде этим никогда не занимался. Оказалось совсем непросто. После нескольких неудачных попыток вспомнил расхожий совет: «если можешь не писать, не пиши.» Даже обрадовался, вскрикнул: «могу!», и бросил. На следующий день он почувствовал себя нехорошо –  тоскливо как-то, уныло и одиноко… После работы зашёл в магазин, купил: бутылку вина, маленькую буханочку «бородинского» хлеба, баночку сайры, баночку кукурузы, и баночку зелёного горошка. Ну что ещё может придумать себе пожилой вдовец, не слишком внимательный к нуждам своего тела…
Удобно устроившись на диване, он смотрел телевизор, пил вино и закусывал… и было ему хорошо… Он даже не заметил как выпил всё вино, как съел всю еду и как уснул.
Проснулся в два часа ночи, ни в одном глазу, телевизор орёт… Выключил телевизор, поставил чайник, затеплил лампадку, и, пока вода закипала, принял холодный душ, коротко помолился и положил обычную сотню земных поклонов.
Он почувствовал, что с ним происходит что-то необычное, когда размешивал в кофе сгущёнку. Сделав несколько глотков, совершенно неожиданно для себя взял бумагу, ручку и стал писать. Нет – голоса не слышал, но сознавал что это диктант. Тексты от сердца шли прямо в руку. Это были небольшие стихи в одно-два четверостишия. Он записывал их через звёздочку. По окончании «сеанса» посчитал произведения – двадцать девять. Все были разные и по содержанию и по форме, но ничего даже отдалённо напоминающего о предстоящем празднике. Он несколько раз перечитал их все, и почувствовал, что они ему чрезвычайно близки, дороги, словно это частички его души, при чтении отдающие ему энергию.
Нет-нет, он знал о подобных явлениях. Он читал, и не так давно, что дьявольские диктовки сопровождаются мучительными, тягостными ощущениями, от которых, до окончания «сеанса», избавиться невозможно, и контактёру хочется, чтобы это поскорее закончилось… и сами тексты исполнены мрачного настроения… Словом, эстетика распада. А тут ничего похожего, напротив – было интересно и легко, солнечно и радужно, и, вместе с тем, глубоко и серьёзно... Он успокоился, и его опять потянуло в сон. Посмотрел на часы, было без четверти четыре. Допил, холодный уже кофе и лёг.

Очень хотелось почитать свои стихи, и вообще, хотелось только этого, но работы было невпроворот. Лишь во время обеденного перерыва удалось взять в руки эти листки.
Он всё же нашёл один стишок, из которого, как ему показалось, можно сделать что-то похожее на то что надо… Стал работать: переставлял местами слова, заменял слова другими, подтягивал рифму, выкраивал размер и так далее. В итоге получилось нечто совершенно отличное от оригинала. По всем показателям отличное. Вот оно:

На дворе ещё серьёзные морозы,
А в руках уже тюльпаны и мимозы…
Время дорогого откровения –
Вот пишу для Вас стихотворение.

Вы меня, быть может, не поймёте,
Мол, спасибо, но мы с вами на работе…
И не надо понимания, не надо –
Лучше скушайте кусочек шоколада.

Перечитав текст несколько раз, по колыханию сердца он понял, что это творческая удача. Он понял так же, что над этими таинственными диктантами можно работать, работать до полной неузнаваемости… то есть всегда можно изменить настроение стиха, вывести из мрака на свет… Он очень обрадовался этому открытию, ибо оно давало ему возможность не бояться дьявольского, изощрённо тонкого порой, гениального нашёптывания – он всегда сможет вырулить, вывести содержание из пике… главное, ум держать в сердце, а сердце в любви…
 
Итак, стих удался, теперь нужно было набрать на компьютере и распечатать. К кому обратиться? Решил к кадровичке – она такая приветливая, так мило всегда улыбается.
- Здравствуй Катя.
- Здравствуйте Александр Сергеевич.
- У меня к тебе дело деликатнейшего свойства.
- Ой, как интересно... – она заулыбалась ещё милее, и в глазах заискрилось очаровательное дамское любопытство.
- Только дай слово, что никому ни звука.
- Честное пионерское!
- А ты хоть была в пионерах-то?
- Нет, мне мама рассказывала…
- Ну, хорошо, верю тебе. Итак, мне нужно набрать на компьютере вот этот стишок…
- Любимой женщине, да? – почему-то шёпотом спросила Катя.
- Да, и не одной…
- О-о-о, Александр Сергеевич… я всегда подозревала, что Вы мужчина с достоинством…
- Только никому об этом не говори… хорошо?
- Могила. А сколько экземпляров?
- Давай посчитаем. Загибай пальцы: ты,
- Я? – её щёчки с ямочками вспыхнули, глазки заиграли…
- Людмила Васильевна, Надежда Анатольевна, начальник планового отдела Галина Юрьевна… Ну, помогай же мне…
- Татьяна Ивановна…
- Какая Татьяна Ивановна?
- Чибисова…
- Ах, да – новенькая… Хорошо, дальше идём.
- Уборщицы: Алла, Настя, Вера, Вика, Оля…
Она морщила лоб, закатывала глаза, теребила ухо… и когда все пальцы были загнуты, стала записывать.
- Итак, сколько всего получается?
- Двадцать девять.
- Двадцать девять? Странное совпадение… Может быть у меня там для каждой отдельный стишок, в соответствии с характером… Но как определить, кому какой? –  задумался: задача показалась слишком сложной и он отстранил её.
- Вы о чём?  - не поняла Катя.
- Так, не обращай внимания. Значит, распечатывай двадцать девять штук.
- Есть, товарищ командир! Только не сразу… Хорошо? Меня Игорь Алексеевич ждёт. Зайдите через часок.
- Вольно! Договорились.

Восьмое марта в этом году выпало на воскресенье. Весь вечер четверга он готовил свои подарки: сложенные листочки притягивал к шоколадкам разноцветными ленточками. В пятницу в 9:30 начал обход. Всех обошёл, со всеми поулыбался… кроме одной – Кати, её откомандировали куда-то на весь день. Он грустно шёл по коридору с этим оставшимся подарком, и вдруг видит, на встречу ему идёт Марина Михалёва, секретарша генерального. «Господи, а про неё-то я и забыл… Тогда ей этот подарю, а Катюше рукописный…» - обрадовавшись находке, он живо достал из пакета подарок и когда они поравнялись протянул ей:
- Вот, Марина Геннадьевна, поздравляю Вас с праздником весны! Желаю Вам любви и радости…
- Спасибо. Но зачем Вы меня так смущаете – какая я Вам «Геннадьевна»? Просто Марина…
- Хорошо Марина. Желаю Вам любви…
- Вы уже сказали про любовь… можете обращаться ко мне на «ты»…
Теперь настал его черёд смущаться.
- Извини Марина, но я ещё ничего не сказал про любовь… только начинаю… Это моё первое в жизни стихотворение…
- Надеюсь, не последнее… Удачного Вам дня…
- Погоди, я на «ты», а ты на «вы»?..
- Я впервые встретила поэта… мне надо что-то понять…
- Тогда и я буду на «вы» - мне тоже надо кое-что понять…
- Спасибо. Удачного дня…
- И Вам того же… Ой, простите, Мариночка, скажите, сколько Вам лет?
- А Вы сколько дадите?
- Ну… где-нибудь двадцать пять-двадцать шесть…
- Благодарю, двадцать девять…
- Двадцать девять? Поразительно…
- Чему это Вы так удивляетесь?
- Вы самая красивая девушка, из всех встретившихся на моём пути…
- Вы мне льстите.
- Ни в коем случае – я констатирую факт. И ещё, скажите, это у Вас линзы на глазах?
- Нет, свои… Послушайте, Александр Сергеевич, Вы меня совсем затретировали…
- Всё, всё… исчезаю…
Он сделал несколько шагов, обернулся, она была уже в конце коридора: «Боже, а ноги-то какие!..»

Да, ему надо было осмыслить, что же такое произошло. Ведь произошло же, произошло, когда он смотрел в эти синие, бездонные глаза. Он задумался, пошли числа: «Двадцать девять, двадцать девять… Два плюс девять – одиннадцать, в итоге двойка… «я» и «она»… это понятно… Но почему двадцать девять, когда тридцать… Минуточку, но ведь и стихов тоже тридцать – этот последний совершенно другой… Совпадает… И Марине двадцать девять лет – тоже двойка… а мне пятьдесят семь – тройка… Поразительно! Значит не два, а три… Но кто же третий?.. «Бог» - услышал он в колыхании сердца… Либо бред, чушь, иллюзия… либо чудеса! Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф!..» - он трижды перекрестился и пошёл к себе на склад.

В понедельник девятого марта, он заметил, что взгляды сотрудников на него изменились. Мужчины загадочно улыбались, женщины, на вопрос «Вам понравилось?» отвечали: «Очень! Даже не верится, что это Вы сами написали…»
- Ну и как Вам мой первый стишок о любви… - спросил он Марину.
- Знаете, я ничего не понимаю в поэзии, но, по-моему, там есть какая-то тайна – «время дорогого откровения»… Я правильно говорю? И ещё мне кажется, что эта тайна касается только нас с Вами…
Он ничего не мог сказать, он даже не мог смотреть на неё, потому что не ожидал такого ответа…

В среду одиннадцатого числа, придя на работу, он обнаружил на двери склада лист бумаги, прихваченный скотчем. Крупным шрифтом было напечатано:

Знойный кладовщик Фирстушкин
Возомнил себе, что Пушкин!

Он догадывался, кто это мог сделать, но расследовать не стал. Зачем? Всё хорошо…
В субботу утром поехал на Савёловский рынок, купил компьютер, принтер и всё что нужно…
Жизнь его круто повернулась… Но куда? Ему было всё равно – он летел…


Теперь он каждый день заходил к ней и дарил новые стихи. Несколько раз она приходила к нему на склад, и они подолгу сидели и разговаривали. Просто сидели и разговаривали. Это не могло остаться незамеченным. Поползли слухи. Грузчики и слесаря скабрезничали… Но Александр Сергеевич был спокоен. Только, чтобы не дразнить гусей, он перестал заходить к ней по собственной инициативе, а лишь когда она делала заявку на канцтовары.
- Не понимаю, отчего они так беспокоятся? – однажды высказалась Марина. – Ведь между нами ничего такого не было, и нет. Правда?
- Такого, о чём они думают – нет. Но между нами есть нечто особенное, такое о чём они даже думать не могут, по немощи скукоженных сердец. Их надо пожалеть…

И действительно было… было, даже, больше, гораздо больше, чем может позволить себе вульгарное от дурного самочувствия воображение. Они не просто разговаривали о любви, но любили… Они смотрели друг другу в глаза с такой нежностью и теплотой, с таким влечением, какое словами выразить невозможно… пережить трудно, а выразить никак… Любовь словно переливалась из одного сердца в другое, и обратно, а потом возникало восхитительное ощущение что у них одно сердце на двоих… И стоило ему только протянуть руку… Но он держал ситуацию в кулаках, а кулаки держал на огне…

Странно, но ему почему-то ни разу не пришло в голову пригласить её домой. И они сидели друг против друга, глаза в глаза, в этом убогом складском помещении, битком набитом хоз, канц и промтовароами, как несчастные, бездомные сироты… Он рассказывал ей о своём вдовстве и склонности к аскетическому подвигу, а она, с такой щемящей доверчивостью и искренностью исповедовалась ему в своих злоключениях, начиная с десятилетнего возраста: сигареты, распутство, наркотики, аборты, бесплодие, роман с богатым индусом…
Он, Александр Сергеевич Фирстов, пятидесяти семи летний вдовец слушал её, двадцати девяти летнюю невесту, со слезами на глазах, с вывернутым наизнанку, ноющим сердцем, в котором пульсировала только одна мысль – «Господи помилуй.» Про индуса он даже слушать не мог.
- Остановись!
- Что случилось?
- Ты крещёная?
- Да.
- Когда последний раз причащалась?
- Не помню. Скорее всего, никогда, после того как окрестили…
- Давай вместе причастимся?
- Давай.
Он удивился, как скоро она согласилась… и почему-то настаивала, чтобы это произошло в монастыре, а не в том храме, куда он ходил и где служил его духовник… С того дня он стал замечать на ней крестик, и почему-то возненавидел этого индуса, который «набрался наглости» полюбить русскую девушку. Кладовщик сказал себе так: «я отобью её у него… я покажу ей такую любовь, какая, этому камасутрянину и не снилась. А ей он сказал следующее:
- Если ты хочешь хорошо выйти замуж, тебе скромнее надо быть…
- В смысле? – она смотрела на него широко открытыми глазами.
- Посмотри, как ты одеваешься…
- Что, безвкусно да?
- Эти вечные рейтузы в обтяжку… они же открывают праздно блуждающим ротозеям каждую чёрточку твоих тайников… Повожделеть, да, можно… и даже ухлестнуть можно, и даже ночь порезвиться… но жениться… извини…
- Почему?
- Потому, что такая одежда – это признак легкомыслия… а легкомыслие – причина лёгкого поведения… Кому нужен такой геморрой?..
- Ну, если дело только в рейтузах… - улыбнулась она и на следующий день пришла в юбке чуть выше колен.

В другой раз он отчихвостил её за ногти.
- Ну, как тебе это моё новое платье? – она поиграла свободным подолом.
Платье действительно было красивое, лёгкое, цветастое… и она так притягательно и нежно улыбалась, что он чуть не забыл о своём намерении. Потом спохватился, и натянул вожжи даже сильнее, чем требовалось.
- Юбки и платья стала носить и думаешь это всё, да?
- А что ещё на мне не так?
- Ногти! Зачем такие длинные и такие чёрные? Женщина-вамп, да? Хочешь в страстном порыве первой брачной ночи разодрать мне кожу на спине и полюбоваться моими рёбрами?..
- Да что ты такое говоришь, Саша? Посмотри, у каждой третьей такие! Это мода…
- Мне плевать на такую моду! И на каждую третью! Я даже на каждой тысячной… на каждой миллионной не смогу жениться… Мне нужна только ты одна… Не улыбайся, не улыбайся… Я человек основательный – «Уж если я чего решил, выпью обязательно!»
- Крепко сказано…
- Это цитата из Высоцкого. А я соблюдаю принцип трёх «П»: последовательность, постепенность, посильность. Может быть в некоторых кругах членовредительство в постели считается особым шиком, признаком высокого проявления любви, свидетельством супероргазма или чего-то там ещё от дурного ума… Прости, но мне такого не надо. Знаешь, почему распадаются браки?
- Это общеизвестно – несовместимость.
- А вот и нет. Несовместимость придумали дяди, которые поняли, что на этом можно неплохо зарабатывать… А им эту мысль нашептали другие дяди, исполненные нелюбви ко всему человечеству… Итак, браки распадаются по причине неразвитости людей. Существует определённая традиция: человек рождается, воспитывается, обучатся, вступает в брак и живёт семейной жизнью: строит дом, сажает плодовые деревья, рождаются дети… С одной стороны, в этом внешняя и внутренняя полнота жизни, с другой – этим заканчивается развитие человека. К чему ещё стремиться? Построение ещё одного дома – это не развитие… Зарабатывание большего количества денег – это не развитие… Покупка машин, яхт, самолётов – это не развитие… Одевание себя в дорогие, модные одежды – это не развитие… Заведение любовниц или любовников – это тоже не развитие… Это всё топтание на месте, с весьма печальным клиническим исходом…
- Так в чём же развитие? – она уже начинала нервничать.
- В стремление к любви… точнее, в любовь.
- А разве не от любви рождаются дети?
- Не всегда. Очень часто дети рождаются от секса, от полового акта… А половой акт это ещё не признак любви… и это особенно заметно когда «залёт» кончается абортом… Аборт – это уже, извини, убийство… О каком развитии тут можно говорить?
- К чему ты клонишь?
- А вот послушай: от воздержания – терпение, от терпения – смирение, от смирения – любовь. На первый взгляд всё просто и банально, а ты попробуй.
- Давай в другой раз, а то я чувствую, у меня мозги начинают заворачиваться…
- Минуту можешь потерпеть – я договорю?
- Минуту могу.
- Так вот, половой акт, по сути, есть процесс доставки семени в матку для оплодотворения яйцеклетки… и ничего другого… И если нет необходимости в оплодотворении, то и процесс этот ни к чему… Более того, в наше время потребность в оплодотворении легко удовлетворяется суррогатным способом…
- Какой интересный разговор… Но ведь оргазма-то хочется…
- Я буду целовать тебя под лопатку определённым образом, или в коленную чашечку, или в любое другое место, удалённое от влагалища и ты взорвёшься в оргазме… А потом стану рассказывать об устройстве Божьего мира и ты забудешь, что такое оргазм…
- На, целуй куда угодно… а потом рассказывай об устройстве Божьего мира…
- Не могу.
- Почему?
- Ногти мешают…

На следующий день она выставила ему под нос растопыренные пальцы. Ногти были аккуратно пострижены и без лака…
- Так годится?
- Слущий, эта абсалютний италон! Такой жиница хачу!
- Надеюсь, больше претензий нет?
- Зайди ко мне после работы… я уже соскучился в твоих глазах утонуть…
Она зашла к нему после работы. Он усадил её в своё кресло, сам сел напротив на табуретку. Он мягко смотрел ей в глаза и улыбался.
- Как отработала?
- Спасибо, хорошо… Но ты как-то странно улыбаешься…
- Как?
- Словно в засаде сидишь…
- У меня к тебе просьба.
- Всё, что ни скажете, дорогой, милый учитель, для меня закон.
- Положи руки на стол ногтями вверх.
- Пожалуйста.
- Ах, какие красивые пальчики… нежные-нежные… тёплые-тёплые…
- Только пальчики? – голос её дрожал, она млела, глаза подёрнулись поволокой…
- И глаза… и губы… и ноги… и грудь…
- А вот про грудь ты врёшь, она у меня никудышняя…
- А мне такие больше ндравютца…
Он замолчал и приблизился. Она закрыла глаза и затаилась…
- Но! – вдруг выстрелил он.
Она вздрогнула.
- Что не так? Что не так?
- Волосы! Это что, волосы?
- А что, по-твоему, это?
- Дай потрогаю?
- На – потрогай!
Он потрогал кончики волос.
- Смелее. Мне приятно твоё прикосновение…
- А мне неприятно касаться этого кукольного, синтетического парика…
- Что ты несёшь! Знаешь, сколько я плачу своему стилисту?
- Как его зовут?
- Валера.
- Адрес салона.
- На Бо… А зачем тебе?
- Завтра же найду и набью ему морду.
- Не смей! Обижусь…
- А я получу удовлетворение…
- А как-то иначе ты не можешь получить удовлетворение?
- Могу – если ты прекратишь ходить к этому Валере, и вообще… У тебя свои волосы какого цвета?
- Пепельно-русые с золотистым оттенком.
- Это же мой любимый цвет!
- Ну, хорошо, краситься я больше не буду, но кто будет меня стричь?
- Будем отращивать.
- А кончики ровнять? Или прикажешь ходить с сечёными?
- Я буду.
- Умеешь?
- Я всё умею… даже роды могу принять…
- Ну, ты – супер!
- Школа жизни… Слава Богу за всё…

Однако на этом укрощение строптивой не кончилось. Она пришла к нему после отпуска, вся такая загорелая, вкусная, притягательная вся… Он усадил её на табуретку, а сам сел в своё кресло. Минуты три смотрел на неё молча.
- Хороша… Встань пожалуйста и дефилируй…
- Ты что издеваешься – где тут дефилировать? Сперва разгреби эти завалы, а потом уж и устраивай конкурсы красоты… - ей стало весело и она пошутила, - Мисс Складское Помещение, да? Ха-ха-ха…
- Ах, как ты пленительно смеёшься… Ах, как пленительно… И зубы, м-м-м-какие хорошие зубы… Но речь пойдёт о сигаретах… и прочем таком!
Она сразу перестала смеяться, вскочила и, переминаясь с ноги на ногу, нервно заговорила:
- Нет, только не это! Я курю с десяти лет! Или ты хочешь моей смерти?
- Я хочу, чтобы ты родила мне здоровых детей! Понятно? Сядь и смотри мне в глаза. Как ты можешь родить здоровых детей если в твоём сердце полно скверных привычек? Думаешь, просто так, случайным сквозняком тебе перекрыло детородную функцию? Курево, пьянки, мальчики, аборты...
- А думаешь, я не лечусь? Знаешь, сколько денег и времени я уже потратила на врачей?!
- Успокойся и не паникуй. Тебе надо поездить по монастырям, помолиться с монахами… поисповедоваться, попричащаться… посмотреть, как там и чем люди живут… понять разницу между той жизнью и этой… Один мой друг, сильно запустил зубы. Дело дошло до того, что гной от больного зуба дошёл до мозга… Назначили операцию… Накануне он поехал в Оптину Пустынь… Три дня провёл там, как я тебе сказал… Вернулся, сделали рентген, врач вылупил на него вот такие шары, мол, куда девалось затемнение?..
- Неужели так может быть?
- А ты что, думаешь, я тебя тут сказками забавляю?! Но тебе может быть, не три дня понадобится, а три года! Но разве рождение детей… рождение здоровых детей не стоит того?..
- Стоит, Саша стоит. – в глазах её стояли слёзы. – А давай вместе ездить? Вот возьму машину из ремонта и поедем… Как, ты говоришь, пустынь называется?
- Оптинская… Калужская область…
- Ну, это недалеко…
- А ты знаешь, сколько монастырей и святынь у тебя под носом, в Москве?


Помимо того, что каждый день дарил ей стихи, исполненные самой жгучей нежности, он развернул любовную СМС-переписку.
Кстати, о стихах. Теперь он находился в состоянии какого-то нескончаемого вдохновения. Он записывал всё, что приходило, и раскладывал на две стопки: в правую – стихи, которые он оценивал как Божественные, в левую – дьявольские.  «Правые» стихи оставлял, как есть, а вот над левыми работал основательно. Например, было такое стихотворение:

Ты отдаёшься мне навеки…
А я беру всего на час…
И всё стерильно, как в аптеке…
И, как всегда, в последний раз…

Но вот приходишь ты с косою…
Открыто… в офис… белым днём…
И восхищённые любовью,
Мы вместе с кровью вечность пьём…

На первый взгляд замечательное стихотворение, про любовь… но опытный глаз уже не ошибался, Он видел, что речь идёт об убийстве, якобы во имя любви и гуманности – месть, умопомешательство, принятие желаемого за действительное... «Какую вечность вместе с кровью?» - он взял это зловещее четверостишие и вырвал из него дьявольский прилог. В итоге, получилось вхождение в любовь через покаяние за грех, обозначенный в первой строфе.

Но вот приходишь ты с косою…
Открыто… в офис… белым днём…
Я рад тебе, и мы с тобою
Вино особенное пьём…

И я беру твою косу,
И ставлю дальше от порога,
И на руках тебя несу
В любовь безвременного Бога.


Он не торопил события, понимая, что любовь должна вызреть в ней. Она должна понять, что любовь это не выжимки удовольствия из телесных ощущений, что телесные ощущения вообще остаются за пределами желаемого, когда сердце человека наполняется настоящей, Божественной любовью.
Прошло девять месяцев, прежде чем он услышал от неё «люблю». Он испытал двойную радость: радость взаимной любви и радость победы над врагом… На радостях он пригласил её в ресторан.
Это был пивной ресторан где-то в центре, он даже не заметил где именно. Они просто договорились встретиться после работы, там где их не увидят сотрудники, и шли… просто шли и разговаривали… и зашли в первый попавшийся…
Выбрали столик, сели. Официантка с восточным лицом, мило улыбаясь и говоря почти без акцента, подала меню. Он открыл и сразу закрыл.
- Нет, я так не могу, не хочу… Хочу смотреть на тебя, хочу любоваться тобой… каждой чёрточкой твоего лица, каждым движением твоих губ… хочу утонуть в глубине твоих глаз… хочу наслаждаться музыкой твоей речи…
- Ой-ой-ой… Саша, Саша…
- Да, я такой… и мне всё равно, что есть и что пить – полностью полагаюсь на твой вкус…
- Хорошо, что будем пить? Тут двадцать сортов пива… Или вино?
- Никакого алкоголя – не хочу, чтобы притуплялось восприятие…
- Кстати, о восприятии… ты знаешь, что я дизайнер по образованию… окончила текстильный…
- Нет – ты об этом не говорила.
- Вот… говорю… И скоро ты меня не будешь видеть у себя на работе… Да, нашла место по специальности…
- С одной стороны –  печально… а с другой – как скоро?
- До нового года доработаю и до свиданья… Ты сам себе рубашки покупаешь?
- Нет – донашиваю ещё то, что осталось от заботы покойницы жены…
- Хороший вкус… в сочетании с этим мягким пуловером и сединой…
Подошла официантка. Сделали заказ. Эта обрусевшая Шахерезада как-то странно улыбнулась ему и ушла.

Он впервые за девять месяцев их романа разжал кулаки и протянул ей, ладонями вверх, она положила на них свои, он слегка сжал…
- Ой, Саша, я плыву…
- Плыви… держу…

Пришла официантка с подносом. Руки пришлось разъять.
Он благословил стол, чокнулись бокалами с соком, приступили к трапезе.
- А помнишь, как мы с тобой первый раз причащались?
- Помню… Ты опоздал на вечернюю…
- Да, на работе задержали… Ты стояла у монастырских ворот вся такая притихшая, скромная…
- А так я не скромная, да?
- На тебе была длинная серая юбка, синий платочек в белый горох, и какие-то, до слёз смешные, башмаки…
- Да, действительно смешные… но очень удобные…
- Но, заметь, утром я не опоздал… Исповедник, этот пожилой, седой, как облако, иеромонах, сидел на стуле, а мы падали пред ним на колени и плакали в покаянии… Это очень хорошие слёзы, Мариша, очень хорошие… запомни их вкус… А потом, когда уже запели «Тело Христово примите…» тебя вдруг приспичило и ты вылетела, как пробка… Да – это бесы тебя так кувыркнули… А потом для тебя одной батюшка вынес дары…
- Спасибо, ты похлопотал… я бы сама не решилась…
- А потом, когда целовали крест, помнишь, как он тебя в лоб благословил?
- Да, у меня аж искры из глаз посыпались… Я так сильно устала, и когда мы сидели на лавочке, он принёс нам большую такую просфору… И мы её разделили и ели, запивая святой водой…
- Знаешь, для меня это одно из лучших воспоминаний в жизни… Такая была благодать… несколько дней я ног не чувствовал – только крылья…
- Кстати, всё хочу тебя спросить и всё забываю…
- Спроси. Люблю, когда ты спрашиваешь, особенно вот так серьёзно… Лицо такое интересное делается… на лбу появляются морщины… и тут можно себе представить, какая ты будешь в старости…
- Что?
- Шучу, шучу…
- Вот ты меня сейчас уведёшь в сторону, и я опять забуду…
- Всё, молчу. Говори.
- Что ты тогда сказал исповеднику, что он вдруг так резко и проницательно взглянул тебе в глаза?
- Я сказал, что энергию влюблённости и поэтический дар использую в миссионерских целях…
- Ой, мудрёно-то как… И что он тебе ответил?
- Ничего. Очевидно, я глупость сморозил… Смотри, смотри, она прячется за колонной и подглядывает за нами…
- Кто?
- Эта узбечка… Верно думает, старый горбун закадрил юную красавицу… Notre Dame de Paris… - когда-то он брал уроки французского и преподавательница говорила, что у него благоприятное устройство челюсти…

От метро до дома шли молча, рука в руке. Сердца были переполнены и восхищены, говорить о ерунде не хотелось, а то существенное, самое важное в жизни, то что переполняло сейчас их сердца было невыразимо…
Ленинский проспект гудел, как рой растревоженных пчёл. Но влюблённые не замечали ни этого гула, ни воздуха, отравленного выхлопными газами, ни прохожих уверенно снующих в желтоватом ореоле ночных фонарей…
У подъезда остановились.
- Вот здесь я живу.
- Буду знать…
- Пойдём, я тебя с мамой познакомлю… - она взяла его за руку и потянула в подъезд… он попятился:
- И что я ей скажу? Издрасьти мамаща-апа! Я жиница на твой дочири прищёль! Слущи, такой харощий да: мальчит, паранжя ни снимаит, виску ни пиёт, наркотик ни колица, красивии малчики ни гуляит, любит вот этат нивзрачний паэт… Спасиба тибе, апа, за такой васпитание, и очен харощий гинетике…
- Прекрати! Я серьёзно.
- И я серьёзно. Мне прилично было бы жениться на ней, а не на тебе…
- Ну, хорошо, если мой возраст тебя так смущает, женись на ней… всё равно будем вместе… А что, она у меня ещё очень даже ничего…
- Тогда пошли… посмотришь, как буду её кадрить…
- Я пошутила…
- А я серьёзно. Я в два раза старше тебя… мне через три года на пенсию… а через пять я быть может копыта отброшу… Или слягу надолго, и будешь под меня горшок подсовывать… Тебе страшные испытания нужны, да?..
- Типун тебе на язык! Посмотри на себя… ты ещё меня переживёшь… И посмотри, как публичные старички тусуются, женятся на молодых наотмашь, как ты говоришь – в расшибон, на всю страну… и ничего… говорят, даже, кровь омолаживает…
- Хорошо, любимая, вот только фарфоровые зубы сделаю… Поможешь, как дизайнер?.. Когда станем в свет выходить, я буду блистать не хуже тебя… У меня в Большом театре…
- Довольно! Довольно театра! А то я сейчас закричу…
- Ну всё, прости… прости Христа ради…
- Бог простит и я прощаю. И ты прости меня.
- Прощаю. И давай прощаться… уже достаточно впечатлений для одного дня…
- Прощаться?
- Не цепляйся… До завтра, и спокойной ночи.
Он уже начал было движение в сторону, как вдруг услышал:
- А поцеловать на прощание любимую девушку господин поэт не желает?
- Поэт желает… весьма желает, но монах держит… Знаешь, что он говорит?
- Интересно, что говорит твой монах?
- Он говорит: от воздержания – терпение, от терпения – смирение, от смирения –  любовь… Слышишь – Любовь… но прежде терпение… А у тебя нет терпения… Как ты собираешься жить с мужем долгие годы, и воспитывать детей?..
- Я уже это слышала.
- Но ведь не усвоила.
- А ты железный парниша…
- Я не железный – я тугоплавкий.
- Но почему ты решил, что у меня нет терпения?..
- А посмотри, как трясутся твои пальцы… Закурить хочется, правда?.. Вот поэтому монах и говорит, сперва научись терпеть, потом только узнаешь, что есть Любовь… Ну, а потом уж и всё остальное: папироски, «Мартини», мальчики… если захочешь, конечно… Заметь, мы с тобой влюбляемся друг в друга уже много месяцев, и вполне обходимся без этого общепринятого клинчевания…
- Господи, да что же это за искушение такое!? Как же это можно вытерпеть?!.
Она развернулась и сделала шаг к двери, но он сильно взял её за плечи, встряхнул, повернул к себе, прижал и поймал её губы своими… и по привычке, казалось уже забытой напрочь, запустил руку в волосы…


- Интересная ситуация. – отец Кирилл улыбнулся, но по глазам было видно, что он серьёзен. – Наша миссия в Индии испытывает большие трудности. Там нет ни одного русского православного храма. Один заложили на территории посольства, но они, индусы, что-то медлят с его строительством. Вообще-то, они к нам относятся хорошо. В советские времена, в рамках культурного обмена, они смотрели наши фильмы, а мы их… Помните (?) – «Зита и Гита», «Мазандаранский тигр», «Бродяга», «Месть и закон»…
- Помню… А песни-то какие… да с танцами…
- Наши девушки выходят замуж за элиту… Молодцы – нищими не интересуются, а ведь там такая нищета, какая нам и не снилась... Вы бывали в Индии?
- Нет.
- Положение таково: она выходит замуж, скажем, за офицера индийской армии, и по закону должна принять их гражданство, но если рождается ребёнок, то он остаётся в Православии, а поскольку там нет храмов, то чтобы окрестить младенца нужно ехать в Россию.
- А я ей сразу сказал, что проблем будет море…
- Нет, дорогой, Александр Сергеевич, проблема не в ней – проблема в Вас…
- Да что Вы, батюшка, такое говорите? Я же из лучших побуждений… Я хочу чтобы наша красота цвела здесь – в России… Пусть они там в своих Индиях и Китаях своих красавиц жалуют…
- Да-да, именно в Вас. Такие браки не редкость. И так было всегда. Давайте посмотрим, что говорит нам апостол Павел. – он взял Книгу, открыл, нашёл нужное место. – 1-е Послание Коринфянам, глава 7, стихи 12,13,14: «Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставить её; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующей, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы не чисты, а теперь святы.» Вы понимаете, о чём речь?
- Понимаю – Господь хочет чтобы все спаслись: и русские, и индусы, и китайцы… У нас на работе есть татарин, который взял в жёны русскую при условии что окрестится…
- Совершенно верно. Так что у Вас нет никаких оснований не любить индусов. Всё, с ней мы разобрались. Теперь с Вами. В этой же главе смотрим стихи 8, 9,: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, нежели разжигаться.» Вы, кажется, собирались в монастырь…
- Да.
- И что же, передумали?
- Нет.
- Или воздерживаться невмоготу?
- Ну отчего же – держусь.
- Вот и весь разговор. Успокойтесь. Вы свою миссию выполнили, Вы привели её к Богу, теперь она приведёт к Богу его… Как сказал батюшка Серафим, «Ты, главное, сей, радость моя, а взойдёт или нет – не твоя забота.» Вот так мы и спасаемся… Да, кстати, у них там, в Индии, есть интересная традиция: человек после пятидесяти лет, если его жизнь сложилась нормально, полностью отходит от мирских дел и посвящает себя духовной практике, готовится к смерти.
- Простите, батюшка, но что значит «нормально сложилась жизнь»?
- Вовремя женился, вовремя родил сына, который сможет позаботиться о матери, когда отец отлучится от мирских попечений, и так далее…
- Понятно, но у нас такой традиции нет.
- Зато у нас есть замечательные пословицы. Например – «хороша ложка к обеду»…
- Один мой грузчик, большой любитель пословиц, называет меня бабником и всё талдычит одно и тоже: «Для бешенной собаки сто вёрст не крюк, а для здоровой крюк…»
Священник улыбнулся.
- Знаете, Александр Сергеевич, Господь просветляет нас, порой, самым неожиданным образом…


Этот нечаянный поцелуй сильно смутил Фирстова. Он несколько сомневался в прочитанном у святых отцов и думал, что это у кого-то бывает иначе, а ему лично долгие годы, проведённые в аскетическом подвиге и покаянном отречении от сладострастия, дают незыблемую гарантию того, что возврат в прошлое невозможен. Но нет – оказывается, возможен: руки ничего не забыли, губы всё помнят… Его молодецкое донжуанство, никуда не делось, оно здесь, рядом, и всегда готово услужить… только и ждёт удобного случая… и теперь, когда он умудрён жизненным опытом, и одарён многими талантами, оно может быть ещё более успешным… Вопрос в том, желает ли он?
Мучимый этим вопросом, он вспомнил одну историю из древнего патерика: «Некий инок дружил с благочестивым мирянином, купцом. Однажды инок отлучился из монастыря и зашёл к своему другу. Тот собирался в дальнюю страну за товаром и попросил инока пожить у него, присмотреть за хозяйством, пока он не вернётся. И всё бы ничего, если бы у этого купца не было дочери. Естественно, инок разжёгся страстью и приступил к ней. Девушка оказалась не просто благочестивой, но ещё и большой умницей. «Хорошо, - сказала она, - я согласна, но сперва выслушай меня.» - «Я весь внимание. – ответил тот, едва сдерживая напасть.» - «Скажи, сколько лет ты провёл в покаянных трудах и молитве?» - «Семнадцать.» - «Задумайся, брат во Христе, неужели ради нескольких мгновений удовольствия, которые опустошат тебя и повергнут в уныние, ты готов похоронить плоды семнадцати лет?.. Подумай, крепко подумай, а я тем временем пойду куплю вина и хорошей еды, чтобы усилить твоё мимолётное счастье…» Но она не пошла на рынок, а спряталась за деревом и стала наблюдать. Не прошло и четверти часа, как монах выскочил из дома и, не оглядываясь, побежал в сторону монастыря.

Добравшись до дома, Александр Сергеевич принял холодный душ, затеплил лампадку и стал на молитву. Всегда читавший уставные правила наизусть, тут он преткнулся на «Отче наш…», и, как ни силился, не мог двинуться дальше. Губы… да что там губы – всё тело горело, в голову лезли картины блудных приключений… Он взял молитвослов и включил лампу. Кое-как дочитал вечернее правило, сознавая, что это не молитва, положил земных поклонов без счёта, до изнеможения, и лёг спать. Но сон не шёл. Тело по прежнему горело, воображение поставляло эротические сериалы один другого хлеще. Он пытался молиться, ворочался, измял себе все бока… потом вскочил, посмотрел на часы – 4:12… принял холодный душ, затеплил лампадку и стал на утреннюю молитву. Читая пятидесятый псалом, вдруг почувствовал, что слово пришло и рвётся наружу. Оставил молитву взял ручку и стал писать:

1. О, мужчина!
Не лезь в женщину, если боишься, что родится ребёнок.
Эякуляция не самое большое удовольствие в жизни,
И не самое сильное проявление любви.
А здоровье женщины – это здоровье нации… и всего человечества…
Не слишком ли дорогое развлечение?
Даже если и обоюдоострое…

2. О, женщина!
Если мужчина боится, что родится ребёнок, не верь его словам о любви.
Он сам урод и тебя изуродует, и всю жизнь испоганит…

3. О, человек!
Не говори, что не боишься Бога, или что Его нет –
так ты расписываешься в своём неразумии и неопытности.

4. О, человек!
Расписавшись в своём неразумии и неопытности,
ты сочиняешь глупые песни…

5. Что можно сказать о человеке,
который слушает глупые песни?

6. О, человек!
Если ты ищешь здоровья и радости,
прекрати сочинять и тиражировать глупые песни.
Деньги, ещё ни кого не спасли от клинической суеты
и мучительной смерти…
Эвтаназия не разрешает внутреннего конфликта.

7. О, человек!
Смерть – дама ответственная и послушная,
она имеет два лица – доброе и злое,
и от тебя зависит, как она повернётся к тебе.

8. О, человек!
Ты имеешь свободу выбора –
в этом великая милость Бога к тебе.
Скажи, как ты можешь Его не любить?

9. О, человек!
Как ты можешь любить себя, если не любишь Бога?
А если говоришь, что любишь Бога,
то почему ты такой злой?

10. О, человек!
Ты заботишься о безопасности и качестве жизни,
и говоришь, что это демократично.
Нет, дорогой, это не демократия – это страх злой смерти, страх небытия.
И это есть признак нелюбви, ибо любовь – это бесстрашие и бессмертие.

Прочитав несколько раз полученный текст, он взмолился: «Господи помилуй! Я ли Тебя не люблю? Я ли боюсь, что родится ребёнок? Я ли имею намерение поразвлечься с этой несчастной? Да у меня самые серьёзные мысли и чувства о ней… я люблю её… я хочу ей помочь… неужели ты не видишь, Господи?..» Он ходил по комнате взад-вперёд, заламывая руки, и теребя волосы… Потом почувствовал, что ему не хватает воздуха, оделся и вышел на улицу… Моросил мелкий дождь, горели фонари и рекламные вывески, шумели машины, громыхали трамваи… Москва жила своей уже утренней жизнью… Но он ничего не видел вокруг и не слышал, он натыкался на прохожих, на столбы, на деревья, спотыкался о бордюры, проходил по разбухшим от воды газонам… Он шёл не различая пути…
Наконец, остановился, упал на колени, воздел руки к небу: «Господи помилуй! Какая чудовищная ошибка!.. Какое ужасное своеволие… Тот любит её, ему нужен ребёнок – сын, который обеспечит ему нормальную старость… Она засиделась в девках, забаловалась рекламной прелестью, но уже хочет замуж, хочет рожать… Они тянутся друг к другу, они нужны друг другу, а я… а мне ничего этого уже не надо – я всё это уже прошёл… я исполнил свой долг… я пуст перед ними… то, что я пытался ей сказать она не может ещё вместить, как не мог вместить и я в своё время… Расширение сознания дело не человеческое – ведь и апостол Павел жестоко недоумевал, до тех пор покуда Ты Сам не явился ему и не просветил… Помилуй мя Боже, помилуй мя... Управь, управь... Я не в силах… смиряюсь… хочу, как будет по-Твоему…»
Он понял, наконец, что влез туда, куда ему не надо было лезть… Он увлёкся и забыл, что Божий Промысл радеет о всех: и о нём, и о ней, и об этом несчастном индусе… И теперь он чувствовал что это он, Александр Сергеевич Фирстов – самый несчастный из всех… самый глупый… самый невоздержанный… самый грешный… Он уткнулся лбом в сырую землю и зарыдал.
- Что с Вами? – к нему подбежали мужчина и женщина, гулявшие с маленькой трясущейся собачонкой, одетой в красный болониевый комбинезон. Они подняли его и, заглядывая в глаза, вытерли платком лицо.
- Нет-нет, ничего… извините… Богу молюсь… Богу молюсь… Где я?
Его сориентировали на местности, объяснили, как удобнее выбраться из этих дворов, в которые он никогда не заглядывал, хотя жил в этом районе уже много лет.

Снимая куртку, он почувствовал сильную усталость и желание сна. Посмотрел на часы – 6:05. Включил будильник на 7:30 и лёг. Провалился в сон, едва коснувшись подушки. Приснилась жена. Она стояла босиком на траве посреди цветущего поля, вся сияющая, в длинной белой сорочке и своим чистым, певучим голосом обращалась к нему: 
- Здравствуй Саша! Посмотри, как здесь хорошо. Я давно уже тебя жду, а ты всё развлекаешься и развлекаешься…
- Помилуй, Наденька, разве я развлекаюсь? Я верой и любовью тружусь Господу …
- Я всё знаю, Саша, я всё знаю. Собирайся. Пора.
Заиграл будильник, он встал и стоял, задумавшись, мнут двадцать, потом облился холодной водой и стал собираться. В 8:30 позвонил детям, чтобы в субботу к обеду были у него. Затем, позвонил на работу, попросил отгул с последующей отработкой. Отгул дали, отработку назначили на воскресенье. Строители завершали работу, с нарушением сроков и графиков, торопились, и они, Фирстов и Галдукин, должны были принять товар, какие-то дополнительные стройматериалы, и обеспечивать строителей необходимым.
Потом он оделся и поехал на кладбище, на могилу жены, рядом с которой, в одной оградке, было место и для него. Прибрался, оттёр портрет, загаженный птицами, посидел на лавочке, подумал, повспоминал, помолился о её душе, и поехал обратно, готовиться к причастию.
Была пятница.

В субботу, в 8:00, он стоял в храме, среди кающихся грешников.
- Ну, что Вы, Александр Сергеевич, как дитя. Мало ли что может присниться… - настоятельно внушал отец Кирилл. – Посмотрите на себя, Вы ещё полны сил и здоровья… ещё потрудимся Господу нашему Иисусу Христу…
- Понимаю, батюшка, понимаю… это я так, на всякий случай…
- Вот и хорошо, что понимаете. С Богом, трудитесь, и не унывайте…

В три часа дня его квартирка наполнилась шумом и беготнёй. Внуки резвились, дети шутили… было весело и хорошо… и Александр Сергеевич забылся… он хохотал, вспоминал какие-то забавные эпизоды из той жизни, когда Надя была ещё жива, а дети были детьми… Смотрели фотографии и видеозаписи…  И только когда стали собираться, он пришёл в себя… Он тоже оделся и пошёл их провожать. Когда все спускались по лестнице, он взял сына за локоть и потянул обратно в квартиру, показав ему знак молчания. Он подвёл сына к шкафу, достал пакет с деньгами…
- Вот Дима, это всё моё сбережение… думаю, хватит… останется – разделите… Будет лежать вот здесь… тут же и завещание на квартиру…
- Пап, ты как будто прощаешься…
- Это я так, на всякий случай…
- Ты что, болен?
- Да, последнее время сердце что-то шалит… просто невыносимо…
- Сходи к врачу…
- Ходил – ничего не нашли… говорят, то ли межрёберные мышцы, то ли железы… Ладно, это я так на всякий случай… Может его и не будет, этого случая… может до ста лет доживу, и правнуков ещё попестую…
- Пап, мы всё понимаем… все взрослые люди… - сын мялся от волнения и не мог формулировать чётко. – Одному тяжело… а ты ещё вон как достойно выглядишь…
- Скажешь тоже – достойно…
- Правда, я не шучу…
- Ты о чём, сынок?
- Может тебе жениться? Может, хватит уже носить траур? Понятно, что ты сильно любил маму и любишь до сих пор, но… надо жить полной жизнью… чего ради киснуть-то…
- Жениться? А это мысль… - он сделал вид, что заинтересован идеей. – Я подумаю… Спасибо… Молитесь о мне…
- Мы и так молимся, пап… и записки подаём…
- Знаешь, сынок, для бешенной собаки сто вёрст не крюк, а для здоровой крюк…
- Ты это к чему?
- Не знаю… пословица такая…

Проводив детей, он постоял ещё сколько-то во дворе, вглядываясь и вслушиваясь в полумрак ночного города… всё было как-то иначе, он словно не узнавал уже этой жизни… Посмотрел на своё окно, чернеющее среди горящих соседских, сделал несколько глубоких вдохов и медленно пошёл в дом.
В голове крутилось только одно, точнее, два: «Господи помилуй…» и «В руце Твои, Господи, предаю дух мой…» Он чувствовал себя вполне хорошо, творческое напряжение спало, ничто не тревожило, не волновало, не тянуло.
Он посмотрел на стол, на остатки еды и грязную посуду… зачем-то выпил рюмку коньяка, без закуски… спокойно, почти равнодушно пересмотрел фотографии рассыпанные по дивану, аккуратно сложил в коробку из под обуви, где они всегда находились, поставил коробку в шкаф и стал наводить порядок...
Он домывал уже последние тарелки и вилки, как вдруг, захотелось услышать её голос… неодолимо захотелось услышать её голос… он закрыл кран, взял телефон и замер, глядя сквозь окно в ночь: «Но что я ей скажу?.. Она уже, небось, легла… а может и спит уже… Господи помилуй!..»
Он стоял так вот с телефоном в руках, в нерешительности – звонить, не звонить… и вдруг почувствовал – пришло… пришло то самое, такое привычное, но отдалившееся уже, это замечательное творческое напряжение и ощущение смыслового объёма, рвущегося наружу… Отложил телефон, взял ручку и записал.
«Всё, теперь можно, теперь есть что сказать. И, кажется, удалось сформулировать то, что никак не выходило в беседах… Слава Тебе, Господи!» - Набрал номер.
- Привет.
- Привет.
- Разбудил?
- Нет. Только легла. Помолилась и легла.
- «Помолилась»… Если б ты знала, как мне отрадно это слышать… Умница… И вообще, если б ты только знала…
- Что? Скажи и я узнаю…
- Если б ты только знала, радость моя, как болит сердце о тебе… Я ведь всё вижу, всё понимаю, но что я могу… Господи помилуй…
- Всё будет хорошо, Саша… Не волнуйся, всё будет хорошо… Всё получится…
- Надеюсь… Я тут новый стишок сочинил… Хочешь послушать?
- Конечно. Я люблю твои стихи… Да я других и не читаю…
- А рецензию ты мне так и не написала…
- Напишу, обязательно напишу…
- Ну, хорошо, слушай:

Когда-нибудь, быть может через год,
Ты выйдешь из подъезда своего,
И вдруг, почувствуешь, зовёт… зовёт…
Но, обернувшись, не увидишь никого…

И сердце будет сдавлено наитием,
И хлынут слёзы умиления в любви,
И вспомнятся те странные события,
И странные объятия мои…

Тебе покажется, что я вот… вот…
Так близко – может за спиной…
И снова обернёшься – никого…
И только вкус, что виделась со мной…

И будешь вглядываться в глазки малыша,
И в смуглые черты его лица…
И вдруг найдёшь, что детская душа –
Один в один душа его отца….

Тебя не смогут переубедить…
Над головою солнце во всю ширь,
И ты идёшь младенца окрестить
В тот первый, наш с тобою, монастырь.


- Ну, как?
- Нет слов… как всегда, на высоте… Но что у тебя с голосом?
- А что?
- Не знаю, как-то мне тревожно… Ты не болен, случайно?
- Нет, всё хорошо… всё хорошо…
- Я сейчас приеду к тебе!..
- Ни в коем случае! Я не из дома звоню…
- А откуда?
- К детям в гости заехал… выпил, развезло, решил остаться…
- Так бы сразу и сказал…
- Очень захотелось услышать твой голос…
- Спасибо, что позвонил… мне тоже хорошо, когда слышу тебя…
- Я люблю тебя…
- И я люблю тебя…
- Я люблю тебя навсегда… Понимаешь? Это больше всего на свете…
- Понимаю. И я люблю тебя навсегда… Завтра воскресенье, может встретимся? Сходим куда-нибудь…
- В кино?
- Можно в кино… Говорят фильм хороший идёт про Высоцкого… Ты ведь любишь Высоцкого?
- Люблю, но завтра я работаю… Попросили выйти, там строители…
- Можно после работы…
- Хорошо, как Бог даст… Когда люди в любви, они не могут уже ни встретиться, ни разойтись… Любовь не знает ни времени, ни препятствий… Любовь – это одно сердце на всех… Сердце Бога… Понимаешь? Надо только обнаружить это… Спокойной ночи.
- До завтра...

Воскресенье погодой не обрадовало. По-прежнему моросил мелкий дождь.
Собираясь на работу, Александр Сергеевич закопошился. Сперва, долго и нерешительно выбирал, во что одеться… потом, смутно осознавая происходящее, кружился по квартире – не забыл ли чего: закрыть воду, газ, погасить свет, не осталось ли в каком углу беспорядка или пыли… Словом, выскочил из дома на полчаса позднее обычного. Опаздывать не любил. Спускаясь по лестнице, помолился, чтобы успеть. Автобус и он к остановке подошли синхронно. В метро так же. На большой скорости вагон качало во все стороны, как утлое судёнышко в шторм, и гудело так, что закладывало уши… Буквально за две минуты до начала рабочего дня, он подошёл к своему столу и позвонил диспетчеру с докладом о прибытии. Успел. Это был для него верный знак того, что всё идёт правильно, согласно Божьему Промыслу.
Галдукин при встрече, как всегда, выразил недовольство работой в воскресенье, погодой, зарплатой и политическим климатом в стране. На душе Александра Сергеевича было чисто и безмятежно, только клонило в сон – этой ночью он глаз не сомкнул, всё молился… молился о всех, самозабвенно, всем сердцем, ни разу не вспомнив о себе… Никогда прежде Бог не давал ему такой милости.
Он переоделся, проинструктировал Галдукина, который уже возился в слесарной мастерской, изготавливая что-то для дома, вернулся на склад и стал разбирать завалы…
Машина сильно задержалась. Водитель оправдывался, мол, пробки. К тому же, он не смог найти пропуск. Охранник звонил в дежурку, там разводили руками: выписывать новый пропуск было не кому – начальник охраны отдыхал. Галдукин позвонил Фирстову, но тот не брал трубку. Водитель торопил. Тогда Галдукин, погрузил мешки и вёдра на телегу, и двинулся от КПП к складу. Он не спешил, хотя водитель что-то кричал ему в след. Он толкал телегу, смотрел на мешки и думал о чём-то своём. Все маршруты на территории предприятия были ему настолько знакомы, что хоть глаза завязывай. Вдруг он остановился, повёл носом, пахло гарью и какой-то отвратительной химией. Он поднял глаза. До двери склада оставалось шагов десять. Дверь была заперта, из щелей струился дым. Он бросил телегу, подбежал к двери и стал изо всех сил стучать и кричать:
- Сиргеич, аткрой! Ты там, Сиргеич?!
Никто не отзывался и дверь не открывал.
- Господи, беда-то какая! – запричитал грузчик и побежал в слесарную мастерскую за ломом.
Задыхаясь от едкого дыма, спотыкаясь о мешки, коробки, вёдра и прочее, Галдукин кое-как добрался до закутка, где обычно ютился кладовщик. Где-то там, в дальнем углу что-то с треском горело, но несколько рядов стеллажей, набитых всякой всячиной, загораживали картину огня. Фирстов сидел в своём старом кресле и, в уличном свете, который из открытой двери едва пробивался сквозь дым, казалось, дремал. 
- Сиргеич, ты жив?! Ни малчи, Сиргеич! Ни малчи!..
Он сильно потряс бездыханное тело, затем взял и потащил на улицу. Он положил его на мокрый асфальт и принялся оживлять, как пришло на ум: резко надавливал на грудь, делал искусственное дыхание – рот в рот, брызгал на лицо из лужи... Помолиться на ум не пришло… Кладовщик улыбался, но не дышал.
Вдруг раздался хлопок. Внутри склада что-то взорвалось. Галдукин вздрогнул, вскочил и побежал почему-то на КПП, хотя слесарная мастерская с телефоном ближе.
- Да пагади ты са свими накладными! – огрызнулся он на водителя. – Эй, таможня! Звани быстрее! На складе пажар! И скорую вызывай! Скорую! Там Сиргеич… - его захлестнули слёзы, он махнул рукой и побежал обратно, к месту происшествия…

Первой примчалась пожарная…
- Обычное дело – электропроводка… – сказал пожарник, сматывая рукава.




24.12.11
4:46