Киев-83. Дневник танцорки

Стучусь в обшарпанную дверь:
- Бронислава Абрамовна, Вы дома?
Конечно, дома, можно было и не спрашивать; сидит, трясется, не выходила даже в туалет. Коломиец с утра торчит на общей кухне, жаждет крови, паук проклятый, вот робкая Бронислава и хоронится.
- А, это Ви, деточка? Так заходите, божже мой.
- Бронислава Абрамовна, я чай свежий заварила, мне одной много, давайте чайку попьем…
Захожу, задерживаю дыхание. По опыту знаю - если вдохнешь сразу спертый воздух старухиной комнаты, может стать нехорошо. Потом, когда продышишься, уже не замечаешь ни легкого запаха затхлости, ни недостатка кислорода, но первый вдох лучше задержать.
Кроме чая, я тащу бутерброды с сыром, сахарницу, две отваренные сосиски (печеночные, слыхали про такие? Вчера осчастливили с нашем гастрономе!), короче, у меня весь поднос уставлен. Когда я его собирала на кухне, Коломиец спину мне прожег взглядом. «Во, опять к жидовке намылилась, дубина стоеросовая». Когда живешь в коммуналке, мысли соседей угадываются на подсознательном уровне. Естественно, я даже не обернулась, только «здрассьте» буркнула. Ненавижу его, урода.
Бронислава Абрамовна всплескивает ручками, суетится, достает из резной горки свое угощение: вишневое варенье и печенье «курабье». Варенье позапрошлогоднее, но очень вкусное, а печенью уже примерно полгода. Я знаю, потому что сама его покупала, позвольте-ка, на Восьмое Марта. Я, чтобы порадовать старушку, беру одну штучку, надкусываю, и, когда та отвлекается, незаметно опускаю печенье в карман. После каждого совместного чаепития уношу одно надкушенное печенье, которое потом скармливаю толстым киевским голубям.

Киев, сентябрь 1983 года, наша коммунальная квартира в старинном, дореволюционной еще постройки, доме на улице Шота Руставели. Мне двадцать три, шесть из которых я проживаю в этой квартире вместе с Брониславой и третьими соседями. Третьи соседи полгода назад наконец получили отдельную квартиру где-то у черта на куличиках, а к нам въехал Коломиец. И жить стало невозможно. Вернее, мне на него было наплевать, а вот нашу тетю Броню он просто зашугал.
Справедливости ради надо сказать, что отчасти Бронислава и сама виновата. Она любит с утра пораньше, когда все собираются на работу, запереться минут на двадцать в туалете или в ванной. То забудет снять замок с предохранителя, и стоишь, ждешь под дверью, пока она доползет отпереть тебе. Да и от уборки общих территорий - огромной кухни, длиннющего коридора, прихожей метров двенадцати - мы с прежними соседями давно ее освободили. Это казалось Коломийцу вопиющим нарушением миропорядка. Все без исключения жильцы обязаны убираться в квартире по очереди. В общем, он поставил себе цель - выжить Броню из квартиры. А как ее выживешь? Куда? Ни детей, ни родни. Только в больницу, а там, глядишь, и сама окочурится.
Понятно, что я не могла с этим смириться. Не то чтобы я так уж обожала тетю Броню, просто из чисто общечеловеческих соображений. Когда я была еще маленькой, бабушка рассказала мне, что во время войны вся семья Брониславы погибла в Бабьем Яру, а ее, Брониславу с рыжими косами, спрятал дворник в дровяном подвале. Пряталась Бронислава в подвале что-то два года или даже больше. Дворник носил ей какой-то сиротский суп, и она выжила. Куда потом делся этот героический дворник, я не знаю, а Броня так никогда и не вышла замуж. И вот теперь, сорок лет спустя после войны, Брониславу, спасшуюся от фашистов, пытается сжить со свету какой-то Коломиец. Как же я его ненавидела! 

Мне принадлежала самая большая площадь в нашей квартире - огромная комната, из которой в свое время выгородили гостиную и спальню, кладовочку, маленький коридорчик и даже небольшой аппендикс, в котором была оборудована кухонька два на два метра, чай там попить или перекусить. Короче говоря, почти отдельное жилье. У Коломийца была комната поменьше, и самая маленькая - у Брониславы Абрамовны.
Что там говаривал про квартирный вопрос господин Воланд? Вот-вот. Думаю, что, избавившись от Брониславы, Коломиец планировал заняться и мной. Он мечтал перевезти из села свою семью, а семья его - опять по классику - требовала места. Но со мной у него промашка вышла.

В Киев я переехала по некоторым обстоятельствам сразу после школы - расскажу позже - и зарабатывала на жизнь хореографией. Я работала в известном тогда коллективе народных танцев. Это каторжный труд сам по себе, но никем он не воспринимался всерьез. Кто Ваша соседка? - А, танцорка! А танцевала я, между прочим, в первом составе, репетиции, постановочные, классика, гимнастика - по нескольку часов в день, так что доставался нам наш хлеб в обильном поте лица. А гастроли: жить в общежитиях, питаться бог знает как, за счастье, если есть душ… да что там говорить. Я танцую с пятилетнего возраста, и в ту осень первый раз почувствовала усталость от танцев. Я подумывала о другой работе. Но, похоже, мне светило лишь одно - стать балетмейстером в каком-нибудь заштатном клубе. Но возвращаюсь к Коломийцу.

Около нас, танцорок, всегда вертятся разные люди. Это понятно: все наши танцовщицы  - красивые молодые дивчины, довольно раскрепощенные, яркие, как-то выбивающиеся из совковой обыденности. Имеются у некоторых из нас и солидные поклонники, которые приносят на концерты цветы и умеют красиво ухаживать. В общем, моя подруга по ансамблю Марина закрутила любовь с одним таким поклонником - милицейским чином. Чин - Миша - был, естественно, женат, встречаться им было негде, и я иногда оставляла им свою жилплощадь на день-два. Для соседей они были моими дальними родственниками. В принципе, это прокатывало, пока не появился в нашей квартире Коломиец. Миша столкнулся с ним в коридоре, и Коломиец - в майке-алкоголичке и классических трениках с обвисшими коленками - вытянулся перед ним чуть не во фрунт. Миша вполголоса прошипел ему что-то сквозь зубы, а Маринка мне попеняла: предупреждать надо. Оказывается, Коломиец был водителем в Мишиной конторе, так, мелкая сошка. Пользуясь случаем, я нажаловалась на соседа Мише. Миша, изредка появляясь в нашей квартире, каждый раз справлялся у Коломийца: ну, как тут моя сестренка, никто ее не обижает? А старушку-процентщицу? И Коломиец урчал, выпучив глаза: ни, та вы шо, Махал-Ваныч, хе-хе.            
Так что, благодаря нашей доблестной милиции - потешались мы с Мариной - противный Коломиец поумерил свои аппетиты и пакостил по мелочи. Бедная Бронислава по утрам не выходила из своей комнаты. Если Коломиец был дома, я торчала на кухне, пока Бронислава стряпала. Вообще, когда я находилась в квартире, Коломиец не наглел. Иногда я озорничала. Мои окна выходили во двор, и я могла незаметно для соседей уйти из дома через окно (мы жили на первом этаже, и дом за сто лет ушел в землю, так что асфальт со стороны двора подобрался на уровень подоконника). Коломиец считал, что находится в пределах моей досягаемости, и не трогал старушку. Правда, я рисковала, что меня обворуют - влезут в не прикрытое как следует окно. Но, во-первых, брать у меня, кроме телевизора, книг и концертных костюмов, было нечего, а во-вторых, мне не верилось, что могут «обнести» квартиру, в которой живет мент.
Я возвращалась в потемках, влезала в окно, переодевалась и, прихватив полотенце, шла в ванную. Газовая колонка стояла на кухне, я ненавидела включать ее, поэтому мылась, стиснув зубы, под холодным душем. Полотенце приходилось хранить на своей территории, в ванной оно необъяснимым образом быстро пачкалось. Не знаю уж, кто грешил - Бронислава или Коломиец. О, мерзости житья в коммуналке!

Прежде здесь жила моя бабушка, учительница младших классов. Бабушка прекрасно говорила по-украински, но с русским акцентом, и ее потуги сойти за хохлушку оставались напрасными. В принципе, с Брониславой Абрамовной, преподавательницей музыки, они как бы дружили. Но Броня всегда настороженно относилась к гоям, а бабушка запрещала мне ходить к ней в гости - беспокоить, как она говорила, - и угощаться ее заплесневелыми сладостями. Я же, наивная русская девочка, выросшая в отдельной квартире в далеком северном городе, не понимала, почему чужие люди живут вместе. Я воспринимала Брониславу как часть бабушкиной жизни, даже, может, как часть нашей семьи. Поэтому навещать Брониславу время от времени я считала себя в полном праве. Бездетная безотказная Бронислава разрешала мне все: смотреть фотографии, объедаться вареньем, рыться в шкатулке с пуговицами, катушками, крючками и какими-то побрякушками, тыкать пальцами в клавиши древнего пианино. Пианино отвечало каким-то утробным, глухим звуком, часть желтоватых костяных накладок отвалилась, а ми в первой октаве икало каким-то уж совсем жутким блямканьем. Но Бронислава говорила, что инструмент очень хороший, старинный, и обещала подарить его мне, когда я вырасту. И я неуверенно играла мои первые гаммы и пьески под брониславиным руководством.

Бабушка запросто могла бы быть психоаналитиком. Помню, как она распекала одну родительницу, забежавшую к ней будто бы на чай, а на самом деле - на сеанс бытовой психотерапии. Родительница была даже на мой детский взгляд тупа, как пробка, с мужем жила в постоянных скандалах и, несмотря на бабушкины увещевания, без конца пугала его разводом. В общем, она измотала нервы и мужу, и дочке Анке - бабушкиной ученице, и даже бабушке. Бабушка вправляла ей мозги, но пока безуспешно. Помню финальную бабушкину фразу:
- Вы поймите, нельзя пугать чоловика без конца. Или сделайте то, чем вы ему угрожаете, или не бросайте слов на ветер. Вы понимаете?
Ни черта она не понимала. Через день прибежал ее «чоловик» дядя Игорь и потащил нас с бабушкой в село под Богуслав, куда эта родительница после очередного, ею же затеянного скандала укатила «навсегда» вместе с дочкой Анкой. К вечеру мы, наконец, добрались до места. Нам с бабушкой отвели лучшую в хате кровать с горой подушек. По углам чистеньких беленьких комнаток были развешаны иконы в кружевах, во дворе в высоких клетях сидели пушистые кролики, а на цепи у калитки - блохастый Серко, мой большой приятель, которого я втайне от всех подкармливала городской вареной колбасой. Колбаса считалась деликатесом, не положенным для собак. Не знаю, чего сельчане западали на эту крахмальную колбасу, когда в погребе полно было своего вкуснейшего копченого сала,  домашних тушеных кур и индюшек, укупоренных в стеклянные банки.
Одним словом, в селе мне страшно понравилось. Пока бабушка мирила родительницу с дядей Игорем, мы с Анкой развлекались по-деревенски: купались в Роси, до одури гоняли на великах с местными хлопцами, пропалывали огород, объедались яблоками и сахарными помидорами, бегали в сельский клуб в кино. В конце концов, блудную родительницу удалось водворить в семью, и довольный дядя Игорь отвез нас обратно в Киев. Но с тех пор каждое лето мы ездили в село к Анкиным деду с бабкой на две, а то и три недели как самые почетные гости.
Мама приходила в ужас, когда я, вернувшись под осень домой, блистала фрикативным «г» и разными перлами, подхваченными на местном рынке. Но за зиму правильная русская речь восстанавливалась, а следующим летом богуславские пацаны опять кричали мне вслед: «Кацапка!»

В десятом классе я влюбилась. По мнению родителей, совсем неудачно. Моя интеллигентная мама называла мой предмет дегенератом и выродком. Конечно, Симка, Саша Симоновский,  не был ни тем, ни другим. Он просто был дворовым парнем-безотцовщиной с непутевой мамашей-алкоголичкой. Симка учился на двойки и был притчей во языцех нашего двора. При этом он был далеко не глуп, остроумен и интересен. Он читал как одержимый, пряча библиотечные книжки от мамашиных собутыльников. Все мальчишки от мала до велика смотрели ему в рот. Симка бренчал на гитаре и пел гайморитным голосом дворово-блатной шансон, курил в кулак и презирал хороших девочек.
Из-за него меня единственный раз в жизни укусила собака. Я прикормила безымянного бездомного пса, а Симка как-то раз сильно раздразнил его. Пес - довольно крупный палевый «дворянин» - угрожающе рычал, прижимая уши, и уже готов был броситься на Симку. Я заорала:
- Ты что, совсем обалдел? Если он тебя укусит, его же убьют, как бешеного!
Но Симка с псом уже вошли в раж. Пес кинулся на Симку в тот момент, когда я встала между ними, и моя нога просто попала под горячий зуб. Видели бы вы, как эта дворняга извинялась! Пес сначала отскочил и лег на землю, потом, когда я позвала его и показала, что не сержусь, руки мне вылизал, заскулил и даже взвыл пару раз. Симку это зрелище поразило, он не ожидал, что я сяду на землю в своем чистом красивом пальто, а дворовая вонючая собака будет ластиться ко мне, лизать щеки и закидывать лапы на плечи. Кроме того, из порванной ноги кровища хлестала… В общем, Симка отвел меня в травмопункт, и домой проводил, и на следующий день после школы встретил. Так все и закрутилось.

Перепуганные родители после окончания школы отправили меня в Киев. Давили на сознательность: бабушка старая, за хлебом сходить некому… Разлучить нас с Симкой им удалось. Симка в конце концов поступил в какое-то ПТУ, откуда его выгнали, отслужил в армии, вернулся, устроился на работу грузчиком в соседний магазин и понемногу спивается. Мама сообщила мне все это с торжествующим видом: а я же говорила! Но я наивно продолжаю предполагать, что этого бы не случилось, если бы я не уехала и мы были бы вместе. А там -кто знает…

Теперь бабушка умерла, и я ощущаю, что, кроме Брониславы Абрамовны, у меня в Киеве нет близких. Так, подружки по ансамблю, бабушкины знакомые, Анка, Маринка, Яша, Славик... Я и раньше подумывала о том, чтобы уехать, а теперь эта мысль все чаще приходит мне в голову. Но куда? К родителям - ни за что, это даже не обсуждается. Да и как я брошу Брониславу, ее же Коломиец сожрет.
- Замуж тебе надо, - рассудительно говорит Анка, уже окольцованная неким Стасиком.
Замуж. Замуж я не хочу. Вернее, не за кого.  Вернее, есть за кого, но все так сложно и запутанно…

- Погадайте мне, Бронислава Абрамовна.
Броня достает карты, в тысячный раз напоминая мне купить новую колоду. Потому что правильное гадание - на новых «неигранных» картах, они не обманут. Не надо говорить, что я не запоминаю ее карточных прогнозов, а просто - надо же о чем-то говорить, а то она включит свой допотопный черно-белый телевизор. Изображения почти не видно, да  подслеповатой Броне оно и  ни к чему, а вот звук - звук отменный. Коломиец периодически долбит в стену кулаком, когда вечерами Броня смотрит-слушает программу «Время». Броня отрывает нос от серого экрана и удивленно осматривает комнату: откуда такой стук? Что-то упало? Или трамвай под окнами прогрохотал?
Не забывайте, эпоха сериалов в 83 году еще не настала. Вечерами, когда показывают какой-нибудь многосерийный исторический фильм, улицы пустеют. Броня приходит посмотреть кино по моему цветному телику. Японский ящик подарил мне мой приятель Яшка - привез из рейса, он моряк. Я подвигаю кресло для Брониславы поближе, включаю звук погромче, и она наслаждается. Я обычно ухожу в другую комнату и читаю, или сплю, или просто лежу и смотрю в потолок. При этом я периодически «тяну ноги» - поднимаю выпрямленную ногу и подтягиваю ее к груди, проверяю растяжку. Я делаю это  автоматически. Когда я готовилась к экзаменам во время сессий, я часами лежала, закинув ноги на стену и разрабатывая шпагат-веревочку. Ноги под своей тяжестью опускались все ниже, мышцы тянулись, а я учила билеты. Иногда я ловлю себя на том, что ночью сплю в вертикальном шпагате. Я от природы не гибкая, вот и приходится постоянно поддерживать форму. Привычка.

Итак, я пялюсь на трещины в побелке. Я обожаю эту запущенную квартиру. У меня в кладовке на потолке есть кусок дореволюционной лепнины. Потолки у меня метров шесть, ну-ка, кто может таким похвастаться? В некоторых уголках сохранился какой-то странный запах - старины, что ли. Пахнет прежней жизнью, стародавними временами, когда в квартире жила одна семья, а моя половина была дворницкой, да-да! Дворницкая метров так сорока с лишним, с лепниной на потолке…
Бабушка не без помощи моих родителей обставила квартиру модной по тем временам стенкой, от которой я немедленно избавилась, также как и от зеленых невразумительных обоев. Затеять ремонт в эпоху тотального дефицита мог только сумасшедший. Все нужно было «доставать» через знакомых, с переплатой. Мне это претило, так же, как и стояние в очередях. Поэтому не без помощи маляра я просто побелила стены. Плотник из нашего театра соорудил мне стеллажи для книг, пластинок, магнитофона и телевизора. Вот за диваном мне пришлось погоняться, я купила его с рук. Диван  - разлапистый, широкий и весьма обтерханный -  я застелила красивым клетчатым пледом из бабушкиных запасов. А в спаленке стоял другой диван, обычных размеров. Он служил кроватью.
Еще в спальне жил комод. Это был комод-великан, построенный каким-нибудь умельцем-краснодеревщиком лет эдак сто назад. Бабушке он достался от прежних хозяев, а тем – от предыдущих, и так до самых первых владельцев этой квартиры. Комод был такой огромный, тяжелый и громоздкий, что сдвинуть его с места не представлялось возможным. Он врос в пол. В комоде я держала белье, и мне нравилось думать, что так же поступали все женщины, когда-либо жившие в нашей комнате.

Весь мой гардероб помещался в кладовке, откуда я тоже вытряхнула все старье. Тем более что основной моей одеждой были джинсы. Платья я возненавидела еще в детстве, поскольку мама обожала наряжать меня в банты, оборки и рюшечки, чем доводила меня до крапивницы. Платья и юбки из-под маминого ножного «Зингера» выходили короткими («коротишкими», как она с умилением говорила). И мне, с моими вечными занятиями танцами и музыкой, с разъездами в школу, в музыкалку и во дворец культуры, это было жутко неудобно. Я  расставляла подгибы на подолах, но все равно, эта одежда (тогда все повально носили мини) была ужасно непрактичной. Трусы периодически выглядывали из-под подола, а сесть на стул, не сверкнув нижним бельем, надо было исхитриться. Папа внял моим стенаниям, и я влезла в свои первые джинсы лет в двенадцать. Выношенные за зиму джинсы я обрезала и летом щеголяла в самодельных шортах. Так что и шкаф мне по большому счету был не особенно нужен.

Короче говоря, у меня получилась весьма симпатичная берлога. Пустовато, конечно, но всем моим друзьям нравилось. И главное, самый центр, пять минут до Крещатика …
Правда, зимой в комнатах холодно, из рассохшихся рам тянет сыростью. Я каждую осень конопачу Бронино окно, чтобы ее не продуло. Броня аккуратно отрезает белые полоски с полей газет, я мажу их клейстером (который варю из крахмала под Брониным руководством) и заклеиваю щели. Я предлагаю купить специальные рулончики бумаги с уже нанесенным клеем, но Броня пугается: ну что Ви, деточка, зачем тратить деньги?! 
У нас в кухне есть черный ход. Мы-то им почти не пользуемся, но вот соседи на втором этаже разделили квартиру на две отдельных, правда, одна из них теперь выходит как раз на черную лестницу. В принципе, разницы никакой - оба подъезда одинаково выкрашены темно-синей казенной краской, разве что парадный ведет на улицу, а другой - во двор. В обоих одинаково попахивает кошками.

Рядом с нами - Палац Спорту. Иногда мы ходим болеть за киевское «Динамо». В нашей компании никто не умеет свистеть в два пальца, кроме меня (спасибо Симке), и ребята эксплуатируют это мое умение. Летом, если я в городе, мы ездим в Дарницу загорать и купаться. Когда приходит из морей Яшка, мы устремляемся в Одессу или на лиман  в Белгород-днестровский. В августе Анка на пару дней утаскивает меня в Богуслав - в селе храм, храмовый праздник, все гуляют. Я люблю Киев, люблю Одессу, люблю Анкиных деда Ивана с бабкой Фросей. У меня есть деньги, есть цветной телик и куча импортных шмоток. Я здорова, молода и симпатична. У меня есть кавалеры (как говорит Бронислава Абрамовна), или мужики (как говорит Анка). У меня интересная творческая работа. В конце концов, у меня есть о ком заботиться - о тете Броне. Отчего же эта тоска?


А Бронислава трясущейся рукой мечет карты.
- Вот смотрите, деточка…
Так, всякая чушь. Я запомнила только нежданного гостя. Бронислава оказалась пророчицей: вечером приехал Яшка.
Пусть вас не пугает, когда я зову своих друзей - Маринка, Яшка, Анка. Это по привычке. По-украински это все равно, что Мариночка, Яшенька, Анночка. Так что никакой грубости, наоборот. Мы все давно говорим на смеси русского и суржика и даже не замечаем этого.
Ну вот, Яшка пришел с морей. Привез мне джинсы-бананы, косметику Пупа (у меня большой расход - гримируюсь для концертов), какую-то мелочевку - жвачки, ручки, жевательные конфеты, пластиковые зажигалки, сигареты. Убираю это в бар. Яша достает  пиво в железных банках и ликеры в маленьких бутылочках. Это все - дефицит. Это мы с подружками съедим, выпьем и выкурим потом, смакуя; это я буду дарить, подмазываясь к врачам или другим нужным людям. Яшка многозначительно показывает мне упаковку ярких разноцветных презервативов, и мы дружно хохочем. Он идет к Брониславе и вручает ей пару кусков мыла «Люкс», которое она раскладывает в бельевом шкафу для запаха. Потом Яшка, как фокусник, достает из бездонной сумки цветастый шелковый халат, несколько белых футболок с какими-то яхтами (вздыхает: не носишь ты у меня платья, а то бы знаешь какое обалденное привез!), трусы-недельки, шариковые дезодоранты, какие-то лекарства - на заказ, капроновые колготки, несколько упаковок «Тампакс» - кажется, все.
Я полностью экипирована. Все вещи новые, пахучие, какие-то слишком яркие и броские. Ничего, джинсы потрем пемзой, футболки постираем, колготки, после того как  зашьем несколько раз, будем поддевать под джинсы зимой. Я чувствую себя богачкой. Яшка небрежно кивает на вторую сумку: там джемпера, куртка, новый купальник и кроссовки. Яша, я тебя обожаю!
Яшка расплывается в улыбке и призывно смотрит на диван. Я тоже соскучилась, Яша, тоже хочу вспомнить вкус твоих твердых губ. Яша трясущимися руками стаскивает джинсы с меня и, прыгая на одной ноге, стягивает свои модные бананы. И на пару часов мы выпадаем из текущего времени.
Потом Яша шарит по моему вечно пустому холодильнику, извлекает заветревшуюся грудинку, набор замороженных овощей («Ну кто, кроме тебя, во всем Киеве покупает замороженные овощи?!»), вытаскивает из шкафчика вермишель и идет на кухню варить итальянский суп минестроне. Едим мы его чуть ли не ночью втроем - Бронислава, радуясь нашему молодому аппетиту, тоже пригубливает полтарелочки за компанию. Бронислава  мигает мне на Яшку, пожимает под столом руку своими цепкими пальчиками и, наконец, громовым шепотом  поздравляет. Коломиец затаился и не выходит.

Конечно, мы были нищими, ну, или почти нищими. Сейчас мне стыдно, что мы велись на такую дребедень. Копеечный товар, сейчас можно купить в любом супермаркете. А тогда… Яша привозил кое-что на продажу для фарцовщиков и ощущал себя обеспеченным человеком. Он сорил деньгами в ресторанах. Он был кем-то, нет, не так - КЕМ-ТО. Фу, противно вспоминать. Одно, что до сих пор меня умиляет - моя искренняя радость от привезенных обновок. Я уже давно не умею так радоваться вещам…

Секс днем, секс ночью, секс вечером и утром. Мы почти не выходим из дому, я убегаю только на плановые репетиции, да еще вечером - примерка новых костюмов в ателье. Ставят русский народный танец. Когда я возвращаюсь, Яшка ждет меня с очередным кулинарным шедевром. Мы подкармливаем и Брониславу. Коломийцу Яша задарил зажигалку (хотя тот и не курит, и вообще - я была против), и иногда болтает с ним на кухне за жизнь. Через неделю Яшка зовет: поехали в Одессу, отпросись или заболей. Яшке хочется блеснуть и в Одессе, выпасти меня в новом купальнике на пляже, покрасоваться в кабаках. Давно известная история. Мы будем заваливаться к нему домой за полночь, спать до обеда, потом опять - дым коромыслом, чьи-то дачи, такси, пьянки-гулянки, и под конец - тягомотина: выходи за меня замуж, чего тебе еще надо, все мне надоело, быстрее бы в рейс.
Ах, Яшка, если бы я сама знала, чего мне еще надо, сказала бы тебе. А ведь я тебя тоже - ну, не то чтобы люблю, наверное, это не любовь, но ты мне очень-очень-очень нравишься. Звучит по-детски, да? Что делать, что делать. Но не могу я слышать, Яшка, как ты говоришь: водка-лемон. Бесит это меня, понимаешь? Ты что, не можешь просто сказать - коктейль из водки с лимонным соком? А еще проще - выжмите мне в водку один лимон, да льду бросьте побольше. Нет, блин, этот выпендреж - лееемон.

Невозможно объяснить это никому. Бронислава качает седой головой: ой-вей, деточка, Ви можете сделать страшную ошибку. Но смею уверить: если раздражает хоть одна такая мелочь, ничего не получится.
Но иногда, когда Яшка молча гладит меня по голове, когда откровенно любуется мной в новых джинсах и украинской сорочке (этим летом у нас модно - джинсы плюс украинская вышитая сорочка, тонкая, почти из марлевки; а как быстро занашивается под рукавами!), когда жалуется Брониславе Абрамовне на мою худобу, мне и самой кажется - ну чего еще надо? Чего я еще жду? Вот же она, пресловутая каменная стена! А Бронислава тоже стучит на меня Яшке: Ви знаете, Яша, эта Ваша девочка, она же без Вас почти ничего не кушает! Как сговорились. 
 
Значит, Яша - мой официальный поклонник, почти жених. Бронислава ему благоволит и постоянно тычет им мне в глаза. Но есть еще Слава. У нас взаимная симпатия, и иногда мы спим вместе. Он единственный понимает меня, когда я рассказываю про водку-лемон. Славка - Ярослав - мой товарищ по ансамблю. Он младше меня и, по-хорошему, годится мне в младшие братья. У Славика хореографическое училище за плечами, он с десяти лет живет один. Хоть я и занимаюсь танцами с пяти лет, специального образования у меня нет. Поэтому Славкина классическая подготовка вызывает у меня большое уважение. Правда, сам Славка относится к данному вопросу совершенно без пиетета. Он – большой «пофигист». Вообще, он напоминает мне молодого волчонка, притворившегося щенком.
Я уверена, что его имя дано ему совершенно справедливо. Славка - славный, он милый, он верный друг, на него можно положиться как на каменную стену, например, если нужно удрать на неделю куда-нибудь. Прикроет и подтвердит: да, заходил, валяется с ангиной, температура под сорок. С ним славно молчать. У нас одинаковое чувство юмора, с ним славно хохотать.
Мы проводим вместе огромное количество времени на репетициях и во время гастролей. Он вытирает мне сопли, когда я вою от боли в стертых до крови ногах. Однажды наш художественный руководитель задумал поставить ненецкий народный танец. Ну, не ненецкий и не народный, так, стилизация. Весь танец мы должны стоять на пальцах. Одно дело - несколько часов в неделю классики на пуантах, и другое - полный танец. Мы-то все-таки народники. Ну вот, ноги на первых постановочных репетициях посбивали все. Славик лечил меня, мазал мои болячки и отдирал присохшие бинты и пластыри.

Еще мы оба помешаны на книгах. Мы добываем их в сельских книжных магазинах. До сих пор удивляюсь, сколько беллетристики можно было обнаружить в небольших сельпо. Кто их туда распределял? Зачем? Мы со Славой охотились на всяких там Дюма, а потом выменивали свою добычу на гораздо лучшие книги, в основном русскую классику и переводную современную литературу.
Славик снимал небольшую квартиру, и поэтому выменянные книги хранились у меня. Самым моим любимым занятием после танцев было валяться на диване и читать, читать, читать… Я  до сих пор благоговею перед запахом книг, готова в любую минуту оторваться от реальности и уплыть в бунинские темные аллеи. В который раз выслушать исповедь Гумберта Гумберта.  Или разделить сто лет одиночества с полковником, которому никто не пишет. Или отправиться со стариной Хэмом на фиесту. Сладкий яд, которым мы со Славой добровольно травили себя.

А началось все с моей реальной осенней ангины. Когда самый пик болезни прошел, и я пошла на поправку, Маринка привела несколько человек из нашего ансамбля меня проведать. Подозреваю, что они увязались за Маринкой в надежде поживиться какой-нибудь едой и вкусной выпивкой. Весь вечер, к удовольствию остальных присутствующих,  мы со Славиком скоморошничали, препирались и прикалывались друг над другом. К ночи гости ушли. Я прополоскала горло и почти заснула, и тут Славка постучался в окно. Он притащил ведро роз. Он подумал, что его шутки - довольно-таки ядовитые -  могли меня обидеть. Это было так мило и неожиданно. Мы сидели-сидели, болтали-болтали, потом начали целоваться. Я все спрашивала шепотом, не боится ли он заразиться ангиной. Нет, боялся он совсем другого.

Он вдруг отстранился, снял меня с колен, подошел к бару и выпил залпом стакан коньяку. Я не вру. Потом он снова сел на диван и будничным голосом рассказал, что его в училище изнасиловали старшие ученики. Меня заколотило. Я научился хорошо прятаться, сказал Славка, но эти гады еще два раза ловили меня, десятилетнего мальчишку, и зажимали. А я, запуганный провинциальный пацан, никому ничего не говорил - стыдился и боялся. Боялся, что, если узнают, отчислят… Трясся до конца учебного года, пока эти гады не выпустились из училища...   
«Я теперь ничего не могу, кроме как целоваться. Голубком я не стал, не бойся, только импотентом» - печально усмехнулся он. Вот так. Со мной тогда случилась истерика, я прорыдала всю ночь. Так глупо: Славке пришлось утешать меня и успокаивать. Под утро мы заснули, крепко обнимая друг друга. Я проснулась, когда Славик вылезал в окно, громыхнув пустым ведром из-под роз - обещал с утра пораньше вернуть его торговке.

Поэтому когда я говорю: иногда мы со Славиком спим вместе, это буквально значит, что мы спим рядом и видим сны. Обычно это случается из чисто практических соображений: мы поздно освобождаемся после репетиции или концерта, потом долго сидим и разговариваем обо всем на свете, иногда выпиваем немножко вина или коньяка, наступает ночь, транспорт уже не ходит, а у нас не всегда есть деньги на такси. Поскольку Бронислава докладывает Яшке обо всех моих гостях, Славик приходит и уходит через окно даже зимой. Образно говоря, для него мое окно всегда открыто. Он шутит, что я похожа на деву у окна с горящим всю ночь светильником, намекая на известную притчу. В этом есть доля романтики, хотя какая я, к лешему, дева? Я отбояриваюсь тем, что я тетенька с торшером. Дико смешно. Грустная история. 

На вечерней репетиции Слава подходит ко мне:
- Ты чего такая смурная?
- Та ничого.
- Твой радист, что ли, с морей пришел?
- Или. И чтоб ты знал - не радист, а таки начальник радиостанции.
Слава понимающе кивает.
- Отмазать тебя сегодня? Поедем ко мне.
Я трясу головой:
- Ни. Но все равно - спасибо.
- Та нема за що.
Руководитель хлопает в ладоши и сердито смотрит на нас:
- Не отвлекаемся! Не отвлекаемся! Ярослав, возвращайся, и еще раз поехали… и-раз-татам…

После репетиции я звоню домой, с отвращением слышу бодрый Яшин голос и вру. Плету что-то про шефский концерт, леплю какую-то ересь. Яша разочарованно вздыхает. Значит, в Одессу я не поеду. Хорошо, что он не успел билеты купить. Ну, я что и звоню. Поезжай один, милый.
Я схожу с трамвая раньше нужной мне остановки. Пересекаю шумную и ярко освещенную Червоно-Армийску и выхожу на нашу тихую темноватую улицу. Я неспешно иду к дому, помахивая сумкой. Тепло. В домах открыты окна, сквозь спущенные шторы льется тусклый свет, слышен бубнеж телевизоров. Из одного окна радио-голос сообщает, сколько годин и хвилин. Я подхожу к нашему подъезду, останавливаюсь под Брониным окном - оно крайнее у входа. Как всегда, окно плотно закупорено, шторы задернуты. Я курю и думаю о том, как мне не хочется идти домой. Еще я думаю, что скоро-скоро мне нужно будет вымыть окна, выстирать тюль и занавески, вывести из квартиры летнюю пыль и тополиный пух, притаившийся в укромных уголках.  Обычно этим кончается долгое лето. Я оттягиваю генеральную уборку насколько могу, тем самым будто заклинаю лето: не уходи, побудь еще немного! Я так не люблю холод и зиму!

Кладу сумку на асфальт и сажусь на нее, обхватив руками коленки. Дверь подъезда распахивается, выходит Яшка с сигаретой и зажигалкой. В темноте не видно, как он вытаращивает на меня глаза, но я знаю - вытаращивает. Эх ты, водка-лемон! Яшка в кои-то веки улавливает мое настроение и молча садится рядом на заплеванный асфальт. Он обнимает меня за плечи, закуривает, выдыхает дым в сторону и зарывается носом в мои волосы. Мне становится смешно: Яша размеренно затягивается, выпускает дым, наклоняется ко мне, целует в ухо, не забыв призывно всхлипнуть прямо в барабанную перепонку, снова отстраняется, затягивается, выпускает дым, опять наклоняется ко мне. Он уверен, что это страшно круто: сидеть, как хиппи, на земле, курить и целоваться между затяжками. Он шепчет: хочешь, я никуда не поеду? Полагает, что меня расстраивает его отъезд в Одессу. Я стараюсь не расхохотаться в голос, чтобы окончательно его не обидеть, и утыкаюсь лицом в коленки. Малыш, ну не убивайся ты так, я же вернусь, бормочет Яшка. Яшка все настойчивей, кажется, он собирается приступить к половому акту прямо здесь, среди окурков. Слава Богу, Бронислава раздергивает шторы, на нас падает свет. Бронислава стучит в стекло и зовет: детки, домой! Мы поднимаемся на ноги, я старательно прячу лицо. Пусть Яшка думает, что в моих глазах невыплаканные слезы. Обидеть Яшку - все равно, что обидеть ребенка.

С гарным хлопцем Яшей я познакомилась на дискотеке в Одессе. Я всегда самоуверенно выбираю самого заметного парня: любить - так любить короля. Я сама пригласила его на медленный танец. Яша сначала слегка обалдел, все-таки я довольно высокая, а ведь и он ростом не обижен. Его подкупило то, что мое лицо находится на уровне его лица, мои глаза - напротив его глаз. «У меня никогда не было такой длинной девчонки» - простодушно признался Яшка. Когда же выяснилось, что мореходку он заканчивал в моем родном городе (в Одессе не смог поступить без блата), мы вообще почувствовали себя почти родственниками. Разумеется, он пошел меня провожать.
Дорогой я молчала – пусть молодой человек развлекает меня разговорами. Яшка  пускал пыль в глаза, как же – моряк, красавчик, все при нем… Мы пришли, и он потянулся поцеловать меня. Я спросила:
- А ты загранку плаваешь?
- Гамно плавает, мы ходим, - с достоинством ответил Яшка.
- На продажу возишь что-нибудь?
- А что ты хотела? – осторожно поинтересовался Яшка.
- Книги ты можешь привезти?
- Книги? – удивился Яшка.
- Ну да. Аксенова, например, «Остров Крым». Можешь?
- Не знаю, - растерялся Яшка. – А зачем тебе?
- Читать, зачем еще, - хмыкнула я и посмотрела на него, как на слабоумного.
- Я не знаю. Это что, что-нибудь запрещенное?
- Обижаешь! Конечно, запрещенное. Стала бы я у тебя спрашивать…
Яшка свел брови:
- Ну, я не знаю. Я попробую.
Яшка обескуражено замолчал. Мы распрощались, и он не спросил ни моего адреса в Киеве, ни телефона. Я решила, что больше никогда его не увижу. И зря. Как оказалось, это у него была такая фишка – оставить понравившуюся девушку в полном недоумении, а на следующий день…

А на следующий день, вернее, под вечер, он явился с огромным букетом, с сухим крымским вином и завернутым в газетку свертком. Я ахнула – «Остров Крым»! Не настоящая книга, самопальная копия с американского издания, по форме как альбом для рисования, на каждом листе по две страницы, но все равно! Яшка самодовольно сказал, даже не подозревая, что цитирует Чехова:
- В Одессе, как в Греции – все есть!
Мы пошли гулять и бродили по городу до утра, потом поехали к Яшкиным друзьям  в Затоку. Яшка так трогательно ухаживал за мной, все волновался, как бы я не проголодалась или не замерзла.  И все было просто замечательно…
Конечно, я влюбилась. Вернее, мы оба влюбились и потеряли головы. Мы не представляли, как прожить хоть минуту друг без друга. Я совершенно серьезно собиралась проникнуть на его судно и тайком отправиться в рейс, полагая, что на таком большом корабле можно спрятаться. А Яшка таскал бы мне еду, и по ночам между его вахтами мы бы любили друг друга. Смешно. Куда все это уходит?

Теперь Яшка как-то заматерел и подумывает, как бы выменять мою жилплощадь на нечто отдельное, какой сделать ремонт, где достать плитку, обои, мебель и велюровый диван. Наверное, это все правильно и практично, но оно не имеет никакого отношения к нашим - тавтология - отношениям. Я молчу, когда он пускается в рассуждения на хозяйственные темы. Его умиляет моя неприспособленность, он растроганно целует меня в нос и шепчет: девочка моя, балеринка. Он упивается мыслью, что без него я с голоду умру и буду ходить голая и босая. Не хватает духу пытаться его разубеждать. Роль взрослого папика в нашем тандеме Яшку очень вдохновляет.
Когда Яшка заводит разговор о «пожениться», я возражаю: мы и так фактически живем вместе. Зачем? Но ему хочется свадьбу, пьяных гостей, меня в белом платье. В недалеком будущем ему хочется детей, борщей, дачу и машину. Боже упаси, я не упрекаю, просто мне хочется совсем другого. Яшка раздраженно кричит: да чего другого-то, объясни! Не знаю. Путешествовать. Танцевать. Читать толстые книги. Жить в старом доме. Собаку. Про себя думаю: и чтобы Бронислава была жива-здорова, и чтобы Славка выздоровел, если это вообще возможно…
Яшка уже сердится:
- Это детский лепет. Ты просто боишься ответственности.
Я молча киваю. Да, я боюсь ответственности. Ты, Яшка, еще комсомольское собрание проведи на эту тему. Но вид у меня несчастный, и  Яша быстро успокаивается. У него легкий характер, отходчивый. Он обнимает меня: ну ладно, ладно, прости, маленькая. Я все сделаю, как ты хочешь, балеринка моя.
Я не знаю, как ему сказать: больше всего я хочу, чтобы ты больше не приезжал. Забери свой телевизор, свой палас, хрустальные бокалы, сервиз «Мадонна», да все забери, включая трусы-недельки, мне ничего не надо. Оставь меня, я тебе не пара. Я тебе вру. Я почти не скучаю без тебя. Ну что мне делать, а?

Яшка наконец-то уезжает, а я сматываюсь пожить к Славику. Это нужно для поддержания легенды о шефских концертах.
Славка такой же безалаберный, как и я. Мы на пару питаемся калорийными булочками с молоком, кофе и сигаретами. Оголодав, мы едем на Подол на рынок и покупаем помидоры, синенькие, зелень, картошку, сметану и прочие радости земные. Мы готовим кучу всякой вкуснятины и понимаем, что съесть все это вдвоем нам не под силу. Зовем наших вечно голодных танцоров, и вечеринка удается на славу. Славка отстраняет меня от мойки (я и так несколько часов простояла у плиты) и полночи драит посуду, пока я курю и смотрю в окно. Потом мы заваливаемся спать. Мне очень хочется, чтобы Славка не просто по-детски прижимался ко мне во сне. Я тихонько целую его в висок, глажу по голове. Но Славка спит, крепко смежив веки, а когда мои руки смелеют все больше, со стоном поворачивается ко мне спиной. Утром мы оба молчим.

Когда я возвращаюсь домой, выясняется, что Бронислава заболела. Удивительно, у нее на столике рядом с кроватью лежат красивые яблоки сорта штрифель, стоит баночка меда, холодный чай и вода в стакане. Броня слабым голосом сообщает, что это дело рук Коломийца. Я не верю:
- Что, и в комнату к Вам заходил? Дайте мед попробую, не иначе как стрихнину подсыпал.
Броня смотрит на меня круглыми глазами и не понимает моей шутки. Я расспрашиваю ее, что сказал врач, нужно ли сбегать в аптеку и прочее.
Потом стучусь в дверь к Коломийцу. Гаже этой комнаты я давно не видела. Какой-то топчан, разномастные стулья с навешенной на спинки одеждой, выглаженная форма на плечиках висит на вбитом в стену гвозде. Окна - наши огромные двустворчатые окна - до половины закрыты прикнопленными газетами. Под потолком болтается тусклая голая лампочка. Коробки, ящики, тюки. И новый цветной телевизор на тумбочке-развалюхе.
Сам Коломиец сидит на диване перед табуреткой. На газетке разложено домашнее сальце, еще какая-то снедь, и возвышается початая бутылка горилки. Этот натюрморт выглядит таким аппетитным, что у меня текут слюнки.
- Будешь? - кивает на самогонку Коломиец.
- Буду, только я сама налью.
Я наливаю себе треть пузатой стопочки, услужливо подсунутой Коломийцем, отрезаю тоненький кусочек сала и четвертушку хлеба. Ваше здоровье! Опрокидываю самогон. Такое чувство, что я выпила жидкий огонь. Утыкаюсь носом в канапе с салом и, когда дыхание восстанавливается, закусываю.
- От це добре, - довольно гудит Коломиец, подталкивая мне огурчик.
Мне становится тепло и хорошо, и почему-то сразу хочется плакать. Коломиец жует, деликатно прикрываясь ладошкой, и моргает на меня заплывшими глазками: дескать, чему обязан? Зачем пришла?
- Да я хотела спасибо сказать за Броню Абрамовну. Может, Вам нужно деньги за лекарство отдать…
Коломиец обиженно пыхтит. В переводе на русский это значит: нешто я не понимаю? Мы что, не люди? Не соседи?
Я размякла от выпитого и стесняюсь напомнить ему, как совсем недавно он придерживался совсем другой тактики.  Оглядываю комнату и говорю:
- Вы бы хоть занавески повесили.
Он трясет головой: вот ремонт додилаю, и тогда…
- Ну ладно, я пойду. Спасибо Вам еще раз.

Уже от двери спрашиваю:
- А чего Вы семью не перевозите?
Коломиец вытаращивает на меня глазки: а разве мы не против? Не будем возражать? У него четверо детей.
- Да кто будет против-то? Меня дома не бывает, а Вы, глядишь, за Брониславой приглядите лишний раз. Чисто будет? Чистоту будете соблюдать?
Коломиец задыхается от возмущения: ну а то ж. Он зовет меня обратно к табуретке погуторить. Вот не хватало наклюкаться с ним на пару.
- Я только пить и есть больше не буду, звиняйте. У меня лишний вес, понимаете ли.
Мы гуторим еще больше часа. Я удивляюсь про себя такой перемене в наших отношениях.  Коломиец  нахваливает Яшку, советует мне держаться за него и выходить замуж, не раздумывая. Он рассказывает о своих родителях, о том, что только что, во время отпуска, продал корову. Родители старенькие, сил возиться с коровой, заготавливать сено и продавать на рынке молоко уже не хватает. А если и жинка переедет сюда, от скотины надо избавиться. А корова какая была, эх! Он трясет перед моим лицом ладонями с растопыренными пальцами, показывая, какая замечательная была корова. Разлука с коровой его печалит, и мы выпиваем еще горилки.  Я для поднятия настроения рассказываю пару смешных историй из нашей гастрольной практики. Расстаемся мы добрыми соседями.

Конечно, друзьями мы с Коломийцем никогда не будем. Но мосты наведены, и наведены они Яшкой. Неужели какая-то копеечная зажигалка может так облегчить жизнь? Ну, Яшка, я и вправду ничего не понимаю. Глупая курица, одним словом. Мне становится стыдно.

В начале октября Коломиец действительно перевез семью в нашу квартиру. Его жена, молчаливая, но  с хитрыми веселыми глазами, мне сразу понравилась. А пацаны, остриженные под нуль, выглядели полностью ошеломленными такой переменой в своей жизни. Мне пришлось звонить директору школы, в которой работала моя бабушка, и просить зачислить маленьких Коломийцев в классы посреди четверти. Директриса неохотно посодействовала, и Коломиец-старший на радостях и в благодарность побелил нашу общую кухню. Так наша квартира наполнилась шумом и гамом, и это было хорошо.
Бронислава теперь безбоязненно выползала в места общего пользования в любое время суток. Я объяснила мальчишкам, почему тетя Броня ничего никогда не выбрасывает из еды и почему все хранит и экономит. Они недоверчиво моргали. Ну да, такого не скажут в школе на уроке истории. Я научила их прятать в карманы твердокаменные мятные пряники, которыми Бронислава их потчевала, и потом скармливать их голубям.  Мальчишки слушают мою великорусскую мову, разинув рты, а вечерами приходят ко мне с тетрадками по русскому делать упражнения.

В субботу я беру их, принаряженных, с собой на дневной концерт, а потом Славка ведет всех нас в кафе - наш любимый подвальчик -  пить кофе с дефицитным «Киевским» тортом. Кофе мелких Коломийцев не впечатляет, а вот торт вызывает полный восторг. Ушлый Славка перешептывается с тетенькой-барменшей, и она дает нам с переплатой два торта «на вынос». Это вообще-то не положено, но отказать обаятельному Славке тетенька не в силах. Правда, торты она все равно нарезает на порционные куски, но оставляет в коробках.
Мы притаскиваем торты домой и устраиваем чаепитие на свежепобеленной кухне. Бронислава съедает малюсенький кусочек, хлопчики вгрызаются в торт, забывая прихлебывать из чашек, я курю в форточку и любуюсь на них. Коломиец подозрительно сверлит взглядом то меня, то Славку. Славка чинно прощается с честной компанией, и минут через пять влезает в окно моей комнаты. Мы включаем музыку, болтаем, целуемся - и снова  Слава отстраняется и удрученно качает головой.
- Прекрати. Ты же знаешь. Зачем ты мучаешь меня и себя? - шепчет он. Он напряжен и скован, трет пальцами лицо. Невозможно без боли смотреть на него, и я не сдерживаюсь:
- Хочешь, я найду тебе врача?
Славка подскакивает на диване, глаза его вдруг становятся совершенно дикими, и он кричит, забыв о конспирации:
- Заткнись! Еще друг называется! Я уйду и вообще больше никогда…
Он резко отворачивается. Конечно, я не хочу, чтобы он уходил. Я просто хочу помочь. Поэтому я тихо, почти шепотом, говорю ему, что люблю его, и мне все равно, какая у него эрекция, но ради него самого -  нужно с этим что-то делать, а не прятать голову в песок, как страус. Славка так и не поворачивается ко мне лицом, мне кажется, что он плачет. Потом он молча натягивает куртку и вылезает в окно. А я говорю ему в спину:
- Теперь всегда приходи ко мне через дверь, в любое время дня и ночи…

Если киевский сентябрь – вересень - можно считать почти летним месяцем, то в октябре уже пахнет холодом. А уж ноябрь! Я плохо переношу ноябрьскую слякоть, устаю от сплошных концертов по поводу ноябрьских праздников и заболеваю очередной ангиной. Звонит Яшка, ругается и требует, чтобы я удалила гланды и не переутомлялась.  Бронислава Абрамовна тоже хандрит.
Я понимаю древних славян, или еще каких-то там язычников, которые праздновали Новый Год в сентябре. Тепло кончилось - все, году конец. Обычно ничего хорошего от осени и зимы я не жду. Так и есть: Славка избегает меня, будто мы поссорились. Маринка с Анкой в один голос твердят: не потеряй Яшку, он такой надежный, хватит дурочку валять. Анка, сильно беременная, распекает меня: все люди как люди, женятся, заводят семьи, а ты – какая-то глупая. Анка выговаривает «глупая» с ударением на втором слоге, поэтому мне не очень обидно, скорее смешно.  Еще немного, и Яшка дернет, а я останусь у разбитого корыта. На мои робкие возражения насчет Славика Анка машет руками. Он – танцор, да еще младше меня, да еще какой-то блаженный. Это несерьезно, когда уже ты повзрослеешь, возмущается Анка.  Да, моя мама давно заклеймила мою любовь ко всяким несчастненьким, к бездомным собакам, и прочие глупости моего невзрослого поведения. И я поддаюсь на уговоры: Яшка - весь такой положительный и перспективный. И ведь я же его люблю. Люблю?
 
Осень восемьдесят третьего года. У нас еще вся жизнь впереди. Все кажется таким прочным, незыблемым. Мы думаем, что знаем о своем будущем, можем его рассчитать и распланировать. На самом деле это совсем не так. Мы не знаем, что ждет нас дальше, в следующем восемьдесят четвертом году. Мы не знаем  о том, что после смерти очередного кремлевского старца новый правитель поразит нас умением говорить без бумажки и откровенной демагогией. Не знаем о грядущей перестройке, о Чернобыле, о повальной украинизации Украины и наступлении тяжелых смутных времен. Даже в страшном сне не приснится, что между Украиной и Россией введут границы. Мы  и представить себе не можем того, что наши президенты будут ссориться из-за газа, как и того, что у нас вообще будут президенты.  Да многое нам просто не приходит в голову осенью восемьдесят третьего года. Это сейчас нам сочувствуют: мол, юность - самые лучшие годы - пришлась на конец застоя. Но тогда, в восемьдесят третьем, мы не знали этого слова и не слишком обращали внимание на серую действительность. Мы были молоды и веселы, мы жили, мы просто жили.

В начале восемьдесят четвертого я уехала из Киева, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Я не знаю, стоит ли по-прежнему наш старый дом на улице Шота Руставели, даже не знаю, осталась ли такая улица в Киеве, может, ее переименовали?
Также я не знаю, что стало со всеми Коломийцами, и от души надеюсь, что все у них хорошо. Надеюсь, после смерти Брониславы и моего бегства Коломиец заполучил всю квартиру в свое полное владение. И самое главное, у него ее не отняли  -  все же самый центр, пять минут от Крещатика, лакомый кусок.
Я слышала, что Яшка заправляет круизной компанией в Одессе, богат, женат и «сынат». Ну что ж, у него всегда была эта деловая жилка. Поступила я с ним не очень красиво, вернее, совсем некрасиво. У меня не хватило духу объясниться, и я удрала накануне свадьбы. И до сих пор переживаю по этому поводу. Я оставила ему письмо, почти все состоящее из разных вариаций фразы: Яшка, прости меня, если сможешь!

Накануне свадьбы (я уже взяла отпуск и даже купила свадебный наряд и дорогущие австрийские туфли) Бронислава разболелась и попала в больницу. Было очень тяжело готовиться к предположительно самому счастливому дню своей жизни и знать, что Бронислава умирает. Но отложить свадьбу было невозможно - у Яшки намечался долгий рейс на Кубу, и нам нужно было успеть обжениться до этого.  Славка меня не замечал, может быть, поэтому я и согласилась со всеми Яшиными идеями насчет празднования свадьбы. Мне просто было уже все равно.
Но за неделю до Нового Года поздно вечером раздается звонок. Я никого не жду и не встаю -пусть Коломиец открывает дверь, он же у нас мужик. Он стукнул согнутым пальцем в мою дверь и негромко сказал:
- До тебе.
Я удивленно ахаю: Славка. Мы стоим в прихожей и смотрим друг на друга. Коломиец удаляется, но дверь в свою комнату прикрывает неплотно - подслушивает. Я, опомнившись, завожу Славу к себе.
Мы опять стоим двумя соляными столпами и прячем глаза. Наконец, я подаю голос:
- А я замуж выхожу.
Слава усмехается.
- А я уезжаю. Насовсем.
- Куда?
Он пожимает плечами:
- Еще не знаю. В Москву, наверное.
- Понятно.
Хотя мне ничего не понятно. Слава облизывает губы и вдруг поднимает глаза.
- Поедешь со мной?
В мозгу взрывается тысяча мыслей: нет, я не могу, я уже дала слово, все уже решено, у меня Яша, свадьба, родители приедут, Броня в больнице… Но мои губы сами собой выговаривают: да.
- Да.
Славкино лицо расцветает чудесной улыбкой, и он радостно кивает:
- Тогда собирайся!
Я судорожно заталкиваю в сумку какие-то тряпки, одеваюсь, и мы уходим. Выходим на Червоно-Армийску и ловим такси, Слава везет меня к себе, на свою съемную квартиру. В такси я вспоминаю:
- Я свет не погасила в прихожей.
Слава берет меня за руку, притягивает к себе и отвечает:
- Ну и фиг с ним. Коломиец погасит.

На утро я прихожу в репетиционный зал, и Маринка всплескивает руками:
- Ты ж в отпуске! У тебя ж свадьба!
Я смеюсь, обнимаю ее и шепчу ей на ухо:
- Тебе это при-сни-лось.
- Тю! - разочарованно тянет Маринка. Она-то надеялась смотаться в Одессу и покуролесить у меня на свадьбе, блеснуть новым платьем, и вообще… - Ну ты, блин, даешь! А как же Яша?
Я зажимаю ей рот ладонью и качаю головой.
- Пожалуйста, давай не будем. Я твоя подруга, а не Яша. Порадуйся за меня!
- Ну ладно, - неуверенно говорит Маринка. - Если ты рада, тогда я - тоже… - и обнимает меня.
До Нового Года мы со Славой остаемся в Киеве.

Бронислава умирает в больнице. Мы вместе едем на похороны Брониславы Абрамовны на Берковецкое кладбище. Нашлись какие-то ее дальние родственники и знакомые, и они быстро все сделали - по еврейским канонам, хоронят на другой день. Все прощание не занимает больше получаса. Оказывается, Брониславе было всего шестьдесят три. А мне казалось - лет восемьдесят или даже сто...
На кладбище мы, не-евреи, жмемся отдельной кучкой. Коломиец жалуется мне: все у жидов не как у людей, даже поминок не делают. Славка предлагает зайти в наш подвальчик помянуть Брониславу. У ворот кладбища сталкиваемся с Яшкой. Он вываливается из такси, расхристанный, пьяный в лоскуты. Чуть не завязывается безобразная драка, я плачу, Коломиец с подоспевшими мужиками растаскивает Яшку со Славкой.  В кафе Коломиец, приняв коньяку, говорит мне, что я - дурнына. Я снова плачу, а жена Коломийца обнимает меня за плечи и шепчет: ну что ты, серденько, все у вас будет хорошо, ну не надо, ще поплачь трошки, и буде. Славка тащит захмелевшего Коломийца домой на Руставели, мы идем следом. Я уже не всхлипываю, но жена Коломийца все обнимает меня и, совсем уж перейдя на украинский, вполголоса меня увещевает.   
Все, ничего меня больше в Киеве не держит. Думаю, с Брониславой ушла моя затянувшаяся юность. Пора была взрослеть. Мы со Славой уезжаем с тремя чемоданами книг. Мы едем в полную неизвестность, но надеемся найти работу - танцоры-профессионалы долго без дела не остаются, особенно мужчины-танцоры.  И действительно, все так и получается.

Еще несколько слов. Говоря научным языком, Славке удалось восстановить свою потенцию. Почти полгода мы хватались за любую работу и халтуру: собирали деньги на лечение. Все делалось частным образом, в конце восьмидесятых это по-другому не решалось. Но, как говорится, главное - преодолеть психологический барьер, а мы преодолели его еще в Киеве.
Профессиональный мир всегда узок. Все варятся в одном котле, все друг друга знают. То, чего я в тайне от Славки опасалась, случилось в девяносто первом году. Мы работали на подтанцовке у одной певицы.  И Слава столкнулся за кулисами с одним из тех самых старшекурсников, ну, вы понимаете, кого я имею в виду. А тот гад его даже и не узнал, мило улыбнулся, извинился и прошел мимо. Слава тогда сорвался, запил, и я сделала все, чтобы убраться из Москвы. Через полгода мы уехали за границу, сначала на лето в Турцию работать аниматорами в клубном отеле, а потом подвернулись и разные другие контракты. Всякое бывало, всего навидались, многое пережили. Самым тяжелым был сезон, который мы отработали в каком-то подпольном кабаке в Дубаи, в маленьком отеле рядом с рынком специй. Отель на деле был борделем, и мы локтями перекрестились, когда унесли оттуда ноги.

Сейчас я живу в Испании. Почему? Ну, во-первых, здесь тепло. Во-вторых, у меня здесь свой бизнес. Хотя сама я  уже не танцую (у меня артрит суставов, профессиональное заболевание), мой бизнес связан с танцевальным искусством. Я руковожу шоу-балетом, сплошь состоящим из русских и украинок. Арендую зал в небольшом курортном городке к северу от Аликанте, и мы даем одно-два представления в неделю. Это скорее кабаре для туристов, с канканом и красивыми костюмами. Тридцать-сорок евро за место, шоу «Белые лошади» с ужином;  если с алкоголем - дороже. Туристы млеют, посмотреть наше шоу приезжают со всего побережья Коста-Бланка.
Так мы зарабатываем на хлеб. Прошу вас, не надо пошлости, мы действительно профи, мы много работаем, постоянно обновляем программу, своим танцовщицам я спуску не даю. Мои девочки танцуют фламенко ничуть не хуже испанок. А что они делают в свободное время, меня не касается. Но, как правило, «такие» у нас долго не задерживаются.
Ну, что еще? Со Славой мы давно расстались по обоюдному согласию. Наша великая любовь потихоньку трансформировалась в верную дружбу. Когда Славик уходил, я ему посоветовала: никому никогда больше не говори о том страшном моменте твоего детства, забудь, у тебя все нормально, ты излечился. Надеюсь, он последовал моему совету. У него образовалась новая семья. А когда у него родился сын, я была первой, кому Славка на радостях позвонил. Время от времени мы встречаемся – такая большая общая жизнь, никуда не денешься.
 Получилось, что я жила так, как мне и хотелось: рядом с любимым человеком, много путешествовала, танцевала, прочла много толстых книг и даже выучила два языка. Я живу в стране с потрясающе интересным прошлым, среди старинных зданий, на берегу теплого моря. Я по-прежнему не ношу платья. Я бросила курить. И у меня наконец-то появилась собака. Наверное, потому что появился дом?  Я родила отличную дочку и надеюсь, что в свое время она родит мне внука или внучку.  И мой второй муж говорит по этому поводу, что... но, похоже, это уже совсем другая история.

Написано в 2010 году.