Соло ласточки глава11

Часть 3
***

- Слушай, братан, а ты не писатель. Нет, не писатель, ты - сказочник. Все так вывернул, все так представил. Ни слова правды! Все вымысел.... Как ты там говоришь? Художественный вымысел? Все вранье! От первой до последней строчки. Все вранье... А про меня?... Я у тебя просто дебил.. без мозгов в голове, со спермой вместо мозгов... Озабоченный... И таким я войду в мировую литературу... Нет, я не согласен! Ты должен переписать все страницы, на которых идет речь обо мне... – возмущался Иван, сидя на табурете, поджав правую ногу под себя, пропуская сигаретный дым через носоглотку. Синие кольца зависали  над столом, на котором безобразным натюрмортом красовались вечные спутники мужского застолья – бутылка «Столичной» и  куски черного хлеба. 
- Иван, я так рад, что ты вернулся. Теперь мы снова вместе,- отвечал я невпопад, преследуя одну цель – успокоить его разбушевавшееся самомнение. Под табуретом, под столом, возле умывальника, на подоконнике – повсюду были раскиданы листы с текстом, который казался мне самым ценным, самым откровенным творением, которое я создал за всю свою жизнь!  Разбросанные листы рукописи создавали хаос в жилище Ивана, обесценивая значимость написанного. Мне так казалось. Я не боролся с восприятием окружающей меня действительности, молча принимал все как есть, и старался успокоиться, сосредоточив внимание на горлышке пустой бутылки с этикеткой на выпуклом боку,  на которой каллиграфическим шрифтом на дешевой бумаге  было выписано название содержимого бутылки. Одним словом  «Столичная».
   Во время страстного монолога Ивана мой взгляд медленно перемещался с одной этикетки на другую, потом на третью, потом на следующую. А так как  пустые бутылки были выстроены по кругу, я сбивался и начинал счет  сначала. Все казалось вокруг унылым и скучным. Иван долго сетовал и  громко выражал недовольство, я молча сожалел, что отдал Ивану рукопись на прочтение. Я долго ждал этого часа. Момент встречи Ивана с моей рукописью казался мне новым жизненным этапом, в котором все предстоящие события обязательно приобретут другой наиболее важный смысл для меня. Но Иван не собирался заигрывать со мной, демонстративно не принимая во внимание факт моего становления на путь литератора, которому с таким трудом  предстояло освоить азы романтического стиля и жанра. Он с беспощадностью разгневанного противника растоптал мое стремление к самовыражению через литературу, но   закончил все же безжалостной критикой  сюжетной линии и, почему-то, эпизодических персонажей.
- Жизни маловато, все как-то заумно и много недосказанности. Читатель не воспримет твоей двусмысленности и неопределенности. Литература должна быть реалистичной, обнаженной. – На этих словах Иван запнулся, выдохнул  отрыжку и тут же икнул. – Галина, стерва, покоя не дает. Где бы я не был – на северном полюсе, на южном, все равно достанет... Ты бы про это написал... А то одно нытье... Скучно, братан... А главное непонятно, в чем уникальность ваших отношений?
    После такого количества спиртного, выпитого Иваном, я не переставал удивляться, как ему удается сохранять трезвость и логику в рассуждениях.
- Публика жаждет слез, крови, раскаяния... – продолжил он, не прекращая отрыгивать и икать.- Читателю подавай замочную скважину, свечу, окно на первом этаже без занавесок. Все должно быть видно, слышно, осязаемо... Никаких недомолвок. Если ты ее трахал на чердаке во все отверстия – так и напиши, а не страдай, не раскаивайся и не пускай сопли. Если тебе понравилась групповуха с уродом лилипутом, скажи откровенно. Признайся, обнажись, подставь спину для плеток целомудренных обывателей. Дай им возможность вознестись в  райские кущи  с твердым  убеждением  именно в своей непорочности...
- Вань, давай завтра обсудим...
- Тебе нечем крыть, ты погряз в самообмане. Ты тряпка... Да, ты был тряпкой, ты ею и остался...
- Вань, я могу и ударить за такие слова...
- Попробуй.
     Я попробовал, и мы завозились. Стены то приближались, то отдалялись от меня. Частота их приближения была сравнима  с частотой метронома, равномерной и безостановочной. Я то оборонялся, то наступал.  Руки слабели от прикосновений с твердой плотью  частей тела Ивана. Пелена зависала над свирепым ликом Ивана и развеивалась в тот же миг, как только перед глазами после его ответного  удара  начинали свое беспорядочное движение золотые звезды. Теплые струйки крови из разбитой губы  стекали по скулам и подбородку, бороздя тропинки в складках шеи и   упорно прокладывая дорогу в непроходимых дебрях ворота рубахи. Я получал сполна, отчаянно провоцируя друга на безжалостные удары. В эти минуты я мог не считать Ивана другом.  Но то взаимопонимание, которым мы были связаны на протяжении долгих лет дружбы, обязывало. В конце концов, я окончательно обессилил, престал обороняться. Сдал позиции разохотившемуся драчуну, который в угарном пылу, наверное,  забыл о причине драки и резал воздух вокруг меня по инерции, заданной ему слабыми болевыми ощущениями, появлявшимися в результате моих символических нападений.
  Когда Иван понял, что одержал победу в схватке и противник, то есть я, выбросил белый флаг в виде платка над окровавленным носом, то как-то быстро угомонился. Сел за стол, разлил остатки содержимого бутылки и приготовился «тостировать».
- Эх, Юрка! Ты молодец! Я хочу сказать тост.
- Говори уже...- сказал я и  тоже придвинул стул к столу.
- И скажу... За тебя, братан! За твою вечную любовь, за твой талант  и за твою Аглаю Витальевну!
- Три тоста сказал, а в рюмке только на один...
- Придется резюмировать,- Иван долго готовился к тому, чтобы сказать последнее слово без запинок. Но язык не слушался его, перескакивая с одного звука на другой и застревая в промежутках между передними зубами. Преодолев все словесные препятствия, Иван выдохнул и одним глотком опустошил рюмку. – Эх, Юрка, я выпил за твой вечный поиск. Короче, чтобы ты нашел свою Аглаю.
- А с чего ты взял, что я хочу ее найти?
- Ты сам об этом написал в письме.
- Мало ли, что я написал, это все художественный вымысел. Интрига, манок, затравка для циника-читателя.
- Скажи, что мы тебе сделали?
- Кто?
- Читатели... Ты слишком недооцениваешь того, кому  открываешь душу. Плюешь в колодец, из которого тебе еще пить. Не доверяешь нам,  но тогда зачем требуешь сочувствия, рассчитывая на    сострадание к себе, пардон, к  своему герою. Хочешь в этом сострадании найти оправдание собственной трусости, бесхарактерности... Нет, братан, не выйдет. Читатель не примет твоего героя таким, каков он у тебя сейчас и  вокруг своей Аглаи   много ты напустил тумана.
- Я еще раз повторяю, Иван – то, что валяется сейчас у нас под ногами не автобиография. Это все мои литературные фантазии. Я почувствовал острое желание изменить что-то вокруг себя, или себя самого. Не знаю. Прошло три года после того, как я поставил точку на последнем листе рукописи, но я так до сих пор не разобрался что-же такое произошло в моем сознании, кто вел мою руку по  чистому листу.
- Я понимаю твое предвзятое отношение к моим умственным способностям, но не до такой же степени, черт возьми! Ты пытаешься убедить меня в том, что всего этого не было в твоей жизни? А как же я, Елена, как же все остальные, о ком ты пишешь здесь?- Иван схватил листы, валявшиеся под табуретом. Скомкав их одним движением ладони, он кинул их через плечо. Смятая бумага не собиралась расправляться, ровные чернильные строчки превратились в бесформенные перекошенные линии и от соприкосновения с остатками жидкости на столе стали медленно растекаться, окончательно теряя себя, превращаясь в размытые голубые пятна. Мы наблюдали за процессом неизбежного распада материи молча. Иван решил остановить исчезновение моих бумажных откровений, расправил скомканные листы, стряхнул оставшиеся капли жидкости с бумаги и аккуратно положил их на край стола, протерев поверхность столешницы  рукавом.
- Сохраним для истории. Может ты и гений, но до Пушкина тебе далеко.
- Не претендую, как видишь.
- Вижу, не слепой. Зря ты о Елене так написал... Ты сам кабель-то еще тот оказывается. Сколько у тебя там было?.. Романтических встреч и неповторимых свиданий... Так ты опускаешь про себя все подробности...
- Вань, а нет никаких подробностей. У меня кроме Елены никого  не было за эти годы... Про увлечения на стороне я все выдумал. Я тебе еще раз повторяю, то, что ты прочел, не является автобиографией! Я все придумал... Не было никаких администраторш, балерин и прочих попутчиц.
- А Аглая была?
- И Аглаи не было!
-???- У Ивана перехватило дыхание от моего признания. Он вскочил со стула, пробурчал что-то, побегал вокруг меня, но что он хотел сказать, я не понял.  Невнятно выразив свое удивление, он схватил с вешалки куртку и вышел за дверь. От резкого удара двери с потолка посыпалась побелка.
  «Ну, вот, теперь будет переживать,- подумал я.- Вернется, обязательно кинется с кулаками. Не простит мне такого «развода». Зачем я все это начал? Но Иван  не сможет по- настоящему оценить глубину моего литературного творения. Он нормальный мужик, не то, что некоторые представители... вроде меня».
   Минуты моего одиночества пролетали незаметно,  так как я занял себя делом. Я собрал рукопись, разложил все листы  в той последовательности, в которой они должны были предстать перед читателем. Я задержался на последней странице, перечитав ее несколько раз. Я не почувствовал никаких перемен в своем  обычном состоянии - ни прилива крови к лицу, ни биения сердца, дыхание мое было как всегда  прерывистым. Все эти годы я жил с  этими симптомами,  признаками  нервного возбуждения – лицо горячее с покраснениями на скулах, усиленное сердцебиение и одышка при малейшем волнении. За эти годы я не предпринял никаких действий, чтобы найти Аглаю Витальевну.  Но мысль о  том, что она сделает первый шаг и  вновь найдет меня,  не давала мне покоя, вселяла уверенность за завтрашний день. С этой мыслью я приобрел жизненный стимул,  надежду на перемены и болезненное возбуждение.
   Эта тайная страсть к женщине, о которой я не знал ровным счетом ничего, привела меня к тому, что мое физическое состояние ухудшилось. Я стал раздражительным,  глаза приобрели неестественный блеск, лоб покрывала испарина. Я старался сохранять опрятность, но физиологические проявления душевного неспокойствия  портили мой внешний вид – жирные волосы, усиленное потоотделение, последствия которого проступали огромными пятнами подмышками, и неприятный запах вокруг меня. Иногда мне казалось, что я знаком с этим запахом, встречался с ним в квартире Алевтины Петровны – запах стареющего организма, разлагающейся, но еще живой, плоти.
  Прошло три года после тех событий,  о которых шла речь в финале повествования. Елена до окончания срока беременности еще не раз побывала на сохранении в больнице. Но природа как будто противилась всей этой идее с искусственным оплодотворением. (Тайну  об искусственном оплодотворении Елены  раскрыли спустя полгода после рождения дочери, чтобы развеять все мои подозрения относительно моего отцовства. Отцом ребенка был я, и никто иной! Сомнения рассеялись окончательно после того, как мне была представлена соответствующая справка.   В торжественной обстановке на семейном совете тайне придали статус семейного секрета,  и взяли со всех членов семейства клятвенное обещание ни при каких обстоятельствах  его не разглашать).
    Дочь родилась раньше срока и  выжила. Наверное, в  схватке за жизнь это маленькое беспомощное создание приобрело главное качество, которое  не передается по наследству - упорство в достижении цели. Малышка в свои два года с небольшим добивалась от нас, родителей, души нечаявших в ней, всего чего могла только пожелать. Долгожданное дитя росло избалованной и  капризной. Но Елена не чувствовала усталости и дискомфорта в отношениях с малышкой, получившей  царственное имя - Елизавета. Мне же маленькая Лизавета доставляла все больше неудобств, вызывая раздражение, утомляя до изнеможения громким плачем. Она выражала свои требования  душераздирающим визгом с внезапным падением на пол. Продолжительным катанием по полу она добивалась всего того, о чем ей могло подуматься. Я хватался за ремень, Елена хваталась за мою руку... Елизавета добивалась своего. Умница! Я мог быть спокоен за ее будущее. Относительно своего у меня все чаще стали возникать сомнения.
   Как долго я еще  продержусь в неведении  планов Аглаи. Придет ли она за мной, или этим мечтам суждено остаться в моем воображении лубочными картинками из русских народных сказок, в которых невеста сама  спасает своего суженного, используя то живую воду, то наговор, а чаще всего животворящий поцелуй. Мне так не хватало  такого же животворного источника! Перебирая страницы рукописи, я увлекся чтением. Мне доставляло удовольствие воскрешать пережитые чувства. Перечитывая  эпизоды наших с Аглаей  встреч, я каждой клеткой  ощущал плотское  наслаждение, которое испытывал  тогда, при встрече с ней.
   Тусклый свет от лампочки без абажура, грязная скатерть на столе, покосившийся стол, ножка которого держалась, наверное, на честном слове, мое отражение в кухонном окне без занавесок и тюли – неустроенность холостяцкого быта в квартире друга сыграла со мной злую шутку. Я словно седой капитан  шлюпки, без парусов и весел, пронесся по волнам памяти и вошел в бухту, из которой началось мое самостоятельное  путешествие несмышленым юнгой. Беспорядок,  хлам, запах необжитого  помещения – все напоминало о быте в комнате  студенческого общежития. Прошло столько лет, а  мне казалось, что ничего не изменилось. И сейчас на пороге появиться Иван, с шумом, с треском,  с нецензурной бранью и бутылкой вина в укромном месте. Появиться внезапно и ответит на все вопросы.
   Но Иван не появлялся. Что его так вывело из себя? Почему он сбежал? Я не искал ответов на эти вопросы. Я очень хорошо знал Ивана, чтобы не понять причину его обиды на меня. Нам предстоял разговор, который может изменить все в наших отношениях. Мою рукопись Иван воспринял как крик о спасении, как призыв о помощи. Он верил в исключительность наших отношений, и, не раздумывая,  возложил на себя миссию спасателя. Иван с детской наивностью поверил  мне и тут же подставил свое плечо, а я, став свидетелем его сопереживания, обманул его, «развел» как сентиментальную обывательницу, тронул откровенными подробностями интимных отношений. Он такой сильный и воинственный, с врожденными знаниями о жизни, умудренный житейским опытом, он пошел на поводу у робкого хлюпика, обделенного вниманием со стороны женщин.  А хлюпик оказался хитрым и коварным сказочником, который от «нечегоделанья» все придумал. 
   Иван обязательно появиться. Но вернется он для того, чтобы задать мне вопрос: «Была ли Аглая?», почти как «А был ли мальчик?».    И мой ответ на этот вопрос станет главным для  нас обоих. Ответ на вопрос прозвучит как признание  собственного выбора, который мне рано или поздно предстоит сделать. И не за этим ли я пришел к  единственному другу. Сознаться самому себе в необходимости выбора. Мои рассуждения над помятыми листами привели меня к признанию, от которого я почувствовал облегчение: «Признать Аглаю вымыслом, значит убить самого себя. А я так любил жизнь и не собирался расставаться с ней.  Значит,  пусть   обойдут меня сомнения  в подлинности всех моих намерений».
- Спишь? – услышал я за спиной голос друга. Он остановился на пороге комнаты, облокотился о дверной проем и скрестил руки на груди. Его можно было бы сравнить со свирепым тигром, если бы не растрепанные волосы на затылке и  майка, выглядывающая из под рубашки.
- Жду тебя. Ты куда пропал?
- Я не пропал пока еще. Задержался в гостях. Никак не хотели отпускать. Вот, еле вырвался, - начал Иван, но вдруг замолчал. Сел за стол, положив руки перед собой. Про такие кулаки как у Ивана говорили «пудовые». Если бы у меня были такие же, все в моей жизни сложилось бы иначе. А если учесть, что размер кулака соответствует размеру сердечной мышцы, то можно понять, сколько необузданного великодушия носил в груди мой друг. Мне стало стыдно, что я так поступил с Иваном. И чтобы исправить ситуацию я решил попросить у него совета. Он «раскусил» мой подхалимский ход.
- Знаешь, Юра, не проси у меня совета. Все о чем ты написал, может быть и вымысел. Но тебе с этим вымыслом жить придется до конца своих дней. И если ты не встретил такой женщины как Аглая в своей жизни, то надейся на встречу, чтобы обрести смысл. А если встретил и отпустил, то ищи ее повсюду, чтобы не жить бессмысленно.
- Иван, прости меня.
- Это ты меня прости.- Иван протянул мне руку. Мы обнялись. Он долго постукивал меня по спине и тяжело вздыхал. Глубоко вздыхая, он выдыхал зловонный аромат перегоревшего спиртного. Но среди едкого алкогольного  запаха, пробивался цветочный аромат. Этим ароматом была пропитана одежда Ивана, этот  сладкий опиум обволакивал растрепанного Ивана, наполняя пространство вокруг него тем самым смыслом, о котором он только что говорил. Теперь я знал, что женщина Ивана по имени Галина пахнет фиалками. – Юрка, а ты все-таки гений. Я действительно наблюдал за совокупляющими пингвинами. У меня по этому поводу есть тост...