Встреча

Юрий Скиталец.

                ВСТРЕЧА
                (курортный этюд)

              Они  шли  вдоль  берега  по  едва различимой в
        вечерних сумерках  тропинке. Справа  шумело море,  с
        монотонной размеренностью выбрасывая на берег темные
        валы с  белыми барашками  на гребнях.  Приближаясь к
        берегу, валы, словно озлившись, ускоряли свой бег  и
        ударяли с силой по прибрежным скалам, высоко вздымая
        над ними  веера белых  брызг, а  потом, погасив свою
        ярость в этих ударах, обессиленные, лениво отползали
        назад  в  море,  шурша  и  скрежеща  галькой.  Пахло
        свежестью, морским песком и водорослями.
              Она украдкой  взглянула на  его лицо,  четко и
        резко  выделявшееся  на  фоне  нависшего  над  морем
        сизофиолетового неба,  чуть розоватого  у горизонта,
        там,  где  кромки   облаков  еще  ловили   последние
        отблески угасшего заката.
              Словно викинг, -  подумала она, вглядываясь  в
        твердые  линии  его  профиля,  и смутная тревога все
        больше  овладевала  ею,  заставляя  гулко,  почти  у
        самого горла биться сердце...
              Кругом   стояла   тишина,   только  стрекотали
        цикады; растения, камни, скалы - все застыло будто в
        ожидании...
              Она  шла,  опираясь  на  его  руку, и невольно
        перебирала в памяти все разговоры с этим  человеком,
        который так неожиданно  и стремительно вторгся  в ее
        душу, будоража воображение, все эпизоды, все то, что
        привело вот  к этой  ночной встрече  с ним,  встрече
        безнравственной  и  недостойной  порядочной женщины,
        как  она  себя  корила,  но  волнующей, прекрасной и
        неотвратимой...  И  эта  неотвратимость наполняла ее
        тревожным  томлением,  от  которого  что-то   сладко
        сжималось  в  ее  ослабевшем  теле,   отказывающемся
        подчиняться разуму...

                ***

               Всего несколько  дней -  не прошло  и недели,
        как они встретились здесь на курорте. Случай свел их
        за одним столом в санаторной столовой, в которой  за
        каждым  было   закреплено  определенное   постояноое
        место.
              Несколько  непринужденных  бесед  в  начале их
        знакомства, в первое время  за столом, а потом  - на
        прогулках  по  курортному  парку,  куда  он   обычно
        приглашал  ее  после  ужина,  когда  курортник   уже
        свободен от санаторного регламента, - не вступали  в
        конфликт  с  ее  нравственными  принципами и устоями
        порядочной   женщины,   привыкшей   к   дисциплине и
        семейному долгу, которые вошли в ее плоть и кровь, и
        казались  ей  незыблемыми,  как  нечто  само   собой
        разумеющееся.
              Константин Алексеевич, как он ей представился,
        был уже далеко  не молод и  принадлежал к тому  типу
        интеллигентов, которым не приходится демонстрировать
        безупречность  своего  воспитания  -  она сквозила в
        каждом его слове и жесте.
              Всегда вежливый, корректный и внимательный, он
        совсем не походил  на курортного пошляка,  которыми,
        как  правило,   становятся  большинство   мужчин  на
        курорте.  Он  был  умным,  интересным собеседником и
        занятным рассказчиком,  любил приводить  парадоксы,
        часто неожиданные; она с удовольствием слушала его и
        ей никогда не было скучно с ним.
              Он с увлечением  рассказывал ей о  цивилизации
        древних  индейских  племен   и  их  государствах   в
        Центральной и Южной  Америки, об индейском  божестве
        Кетцалькоатле, о жрецах  племени майя, которые  были
        превосходными  астрономами,  о  стеллах и надгробных
        плитах в  развалинах и  раскопках древних  индейских
        городов   Юкатана,   с   загадочными  изображениями,
        напоминающими космические  корабли и  многое, многое
        другое.
              Но  с  особенным  увлечением,  даже  с пафосом
        говорил он о древней  Индии, ее культуре, религии  и
        философии;  история  Индии  была,  повидимому,   его
        хобби,  более  того  -  даже  страстью.  От него она
        впервые   услышала   о   древнеиндийском   эпосе   -
        "Рамаяне",   "Махабхарате"   и   еще   более древних
        "Упанишадах" и "Ведах", пронизанных  иносказательной
        мудростью и отголосками причудливого видения таинств
        бытия.   Несколько   отрывков   из   этих  шедевров,
        прочитанных им на память, произвели на нее  глубокое
        впечатление.
              Часто она ловила себя на том, что робеет перед
        его умом и осведомленностью.
               Он говорил с ней  как с равной, чем  приводил
        ее в немалое  смущение, так как  о многом, о  чем он
        говорил,  она  и  понятия  не  имела,  хотя  и  была
        высокого мнения о своей образованности.
              Она вспомнила, как в одной из этих бесед  она,
        можно  сказать,  оконфузилась,  и  то чувство стыда,
        которое она тогда  испытала, до сих  пор не дает  ей
        покоя.
              А  было  так.  Как-то  вечером после ужина они
        сидели на скамейке в  парке. Уже темнело, и  на небе
        начапи проступать звезды. Константин Алексеевич  был
        задумчив и, подняв  голову к звездам,  молчал. Потом
        вдруг спросил:

              - Хотите,  я прочитаю  мой любимый  отрывок из
        "Ригведы"?
              - Конечно, - ответила она.

              Помолчав немного, Константин Алексеевич  начал
        тихо и размеренно декламировать:

           Тогда не было ни сущего, ни не-сущего;
           Не было воздушного пространства, ни неба над ним.
           Что в движении было? Где? Под чьим покровом?
           Чем были воды, непроницаемые, глубокие?
               Тогда не было ни смерти, ни бессмертия,
               Не было различия между ночью и днем.
               Без дуновения само собой дышало Единое -
               И ничего, кроме него, не было.
           Сначала тьма была покрыта тьмою.
           Все это неразличимо, текуче.
           От великого тапаса зародилось Единое,
           Покрытое пустотою.
               И началось с желания, - оно
               Было первым семенем мысли,
               Связку сущего и не-сущего
               Отыскали, восприемля в сердце,
                прозорливые мудрецы.
           Вервь их простерта поперек. Было ли
           Внизу что, было ли вверху?
           Носители семени были, силы были. Вожделение -
           Внизу, усилия - вверху.
               Кто поистине знает, кто теперь бы поведал,
               Откуда возникло  это Мироздание?
               Боги появились после сотворения его.
               Кто же знает, из чего оно возникло?
           Из чего возникло это Мироздание, создал ли
           Кто его или нет?
           Кто видел это на высшем небе,
           Тот поистине знает. А если не знает?

              Когда   он    закончил   декламировать,    она
        воскликнула:
              - Чудесный стих! Только вот с рифмой не того...
              Он посмотрел на нее, как ей показалось, как-то
        странно  и  с   любопытством  спросил,  что   именно
        чудесного она находит в этом стихе?
              Не зная, что сказать, она ответила неуверенно:

              - Ну, это самое...которое дышало...

              Он продолжал смотреть  на нее тем  же странным
        выражением  на  лице,  и  в  его глазах ей почудился
        оттенок насмешливости и скучающей снисходительности.
              Задетая  за  живое  этим  его  взглядом,  даже
        слегка оскорбленная, она забормотала:

              -  Извините,  ...  я  думала,  что  ... я тоже
        читала... я только...

              Поняв,  что  несет  уже  сущую  околесицу, она
        сконфузилась   окончательно,   заморгала   и  начала
        мучительно краснеть...
              Видя, что  философия совсем  не ее  стихия, он
        пришел к ней на помощь.

              - Ну,  положим, -  мягко проговорил  он, -  не
        каждый   обязан   разбираться   в    древнеиндийской
        философии, но  смысл этого  отрывка я  попытаюсь вам
        объяснить..
              Я  прочитал,  Нина,  гимн  из  десятой   книги
        "Ригведы";  в  древнеиндийском  эпосе  есть довольно
        много  таких   "космогонических"  гимнов,   но  этот
        наиболее примечателен.
              Авторы   гимна   пытаются   понять   первичное
        состояние  всего  сущего;  они  представляют его как
        нечто аморфное, нерасчлененное, лишенное конкретного
        содержания.   О   нем   нельзя   сказать,   что  оно
        существует,  ни   того,  что   оно  не   существует.
        Интересно,  что   этим  они   предвосхитили  Гегеля,
        который говорил, что "начало ...содержит в себе и то
        и другое, бытие  и ничто" или,  иначе говоря, "  оно
        есть небытие, которое есть с тем бытие, которое есть
        вместе с тем небытие".

              _ Абракадабра какая-то, заметила она.

              Слегка улыбнувшись, он продолжил:

              -  Но  если  для  Гегеля  началом  всех  начал
        является  мировой  дух,  то  для  авторов гимна этим
        началом   служит   вещество,   какой-то  "материал",
        лежащий   в   основе   всех   предметов   и  явлений
        космического пространства.
              "Единое",  согласно   авторам  гимна,   всегда
        существовало, ни от чего не родившись; это предвечно
        сущее,  от  которого  родится  все: весь космос, вся
        вселенная  -  Солнце,  Земля,  небо,  вода, воздух и
        прочее и даже, как это видно из гимна, сами боги.
              Бог  на  "высшем  небе",  говорится в гимне, в
        лучшем случае  "знает", откуда  и "из  чего возникло
        это  мироздание",  да  и  то  вряд ли  ("А  если  не
        знает?").
               Сделав паузу  и внимательно  посмотрев на  ее
        лицо,  чтобы  по  его  выражению  видеть, все ли она
        понимает, он продолжал:
               - Но где  находится и что  собой представляет
        та движущая  сила, благодаря  которой "неразличимое"
        становится    "различимым",    то    есть    приняло
        определенные формы единичных предметов или  явлений?
        Авторы гимна весьма определенно утверждают: движущая
        сила  находится  в  самом  первовеществе,  внутренне
        присуща ему - "без дуновения", то есть без  внешнего
        толчка,  без   воздействия  со   стороны  какой-либо
        внешней силы "само собой дышало Единое".
              Не есть  ли это  глубокая догадка  о том,  что
        движение   -   свойство   самой   материи,  догадка,
        предвосхитившая  на  полторы-две  тысячи  лет   даже
        древних  греков  -  Демокрита  и Гераклита? Ведь эти
        представления, если  исключить наивность  их внешней
        формы  выражения,  полностью  или  почти   полностью
        соответствуют        современным         философским
        представлениям.

              Пораженная, она спросила  с удивлением:

              -  Неужели  в  такой  глубокой древности могли
        быть такие  умные люди?  Ведь у  них не  было, можно
        сказать, никакой науки?

              Саркастически  усмехнувшись,   он  заметил   с
        оттенком презрения в голосе:

              - Наука...ученые...Если хотя бы пять процентов
        наших ученых, особенно  философов, могли бы  мыслить
        как   ученики   этих   древних   мудрецов,   так  же
        самостоятельно и смело...

              Ободренная      его      расположением       и
        доброжелательностью, за которыми не крылось, как она
        почувствовала, никакой тайной насмешки над ней,  она
        рискнула спросить:

              _ А что такое тапас, что означает это слово  в
        гимне?
              _ Это  слово, Нина,  вернее, понятие  означает
        "тепло",  но  не  всякое  тепло,  а  подобное  тому,
        которое создает птица  своим теплом при  высиживании
        яиц.  Так  как  высиживание  вызывает  упадок  сил и
        изнеможение, тапас стал означать самоистощение  ради
        других созданий, а затем и особенного рода  аскетизм
        вообще,  заключающийся  не  только  в   воздержании,
        закаливании   тела   и   тому   подобное,   но   м в
        самосозерцании, в сосредоточении мысли, как у йогов.

              _ Да, я читала об йогах, вставила она.
              _ Интересно   еще   раз   обратить внимание,
        продолжал он, вот на какую строфу в гимне:

               "От великого тапаса зародилось Единое."
              _ Но  ведь это  Единое, как  мы уже  говорили,
        "дышало само  собой", "без  дуновения", то  есть без
        толчка извне, - значит, оно зародилось и  существует
        само  по  себе;  но  раз  оно,  с  другой   стороны,
        "зародилось  от  великого  тапаса",  что-то  такое в
        муках самоистощения зачало  и родило это  Единое, а,
        значит, что-то было и до этого Единого, из чего  оно
        родилось?
               Другими  словами,  и  до  этого  Единого было
        что-то  другое,  которое,  в  свою очередь, возникло
        тоже мз чего-то и тоже, вероятно, в тапсе чего-то  и
        так далее. Но ведь это означает ничто иное, как  то,
        что не может  существовать чего-то изначального,  то
        есть нет исходной точки, ранее которой ничего вообще
        не было.
              Все  это  означает,  что  Единое  существовало
        всегда и только в  муках тапаса переходило из  одной
        формы в другую.  Говоря современным языком,  материя
        существовала  всегда  и   никогда  ни  из   чего  не
        рождалась, а  в ее  муках порождались  новые формы и
        миры. Вот  такие глубокие  мысли несет  в себе  этот
        гимн, такой краткий и простой по форме.

              После этой беседы она как-то по-новому ощутила
        историю   человечества,   по-другому   взглянула  на
        древних, а к  Константину Алексеевичу, вернее  к его
        эрудиции   у   нее   возникло   какое-то безотчетное
        благоговейное чувство.
               Она помнит, что спросила его тогда, почему он
        так  хорошо  разбирается  в  философии  - ведь он не
        философ по профессии, а биолог, как он сказал.

              - Вот именно -  биолог, Нина! - ответил  он, -
        дело в  том, что,  может быть,  никакая другая наука
        так  не  нуждается  в  философском  осмыслении своих
        результатов  и  перспективах  развития,  как  именно
        биология,    изучающая     наиболее    сложные     и
        противоречивые явления  природы. Биолог,  не знающий
        философии,  чуждый  диалектике  -  плохой  биолог! О
        своей работе  биолога он  рассказывал мало,  так как
        специфические  научные  вопросы  не  могли, конечно,
        служить предметом их бесед. Он только рассказал  ей,
        в  какой  области  биологии  работает  и  чего хочет
        добиться  -  открыть  законы  организации  материи в
        живых организмах и выразить их математически.
              Она   хотя   и   не   была   биологом,   -  ее
        специальностью была химия, притом неорганическая,  -
        но и она могла  в полной мере оценить  грандиозность
        этой задачи.

               - Знаете, Нина, - сказал он в заключение этой
        беседы, -  организация материи  в живых  организмах,
        формы  этой  организации   и  законы,  которым   она
        подчиняется,  -  это,  по-моему,  самая  интересная,
        самая сложная проблема,  которой не жаль  отдать всю
        жизнь, и даже две, если бы они у меня были!... Я все
        больше убеждаюсь,  размышляя над  результатами своих
        исследований,   -   не   обязательно,   совсем    не
        обязательно живое  должно быть  на белковой  основе;
        могут быть и другие  формы жизни, отличные от  наших
        земных и по своей основе и по масштабам!

              Эти разговоры и беседы оставляли  неизгладимый
        след в ее душе; впервые в жизни она встретила такого
        разносторонне образованного человека, который был не
        просто   напичкан   разнообразными   сведениями,  но
        излагал  их  со  своей  собственной,  оригинальной и
        часто неожиданной точки зрения. В этих беседах она с
        каким-то    огромным    внутренним   удовлетворением
        ощущала,   как   перед   ней   словно   раздвигаются
        горизонты,  будто  она  сама  поднимается на высокую
        гору, с которой становится зримым все  человечество,
        его  история,  его  разум,  стрелой  устремленный  в
        будущее, и она  сама как бы начала  чувствовать свою
        причастность ко  всему этому...

                ***

              К  концу  первой  недели  своего  пребывания  в
        санатории и  знакомства с  Константином Алексеевичем
        она  уже  не  представляла  себе,  как  она могла бы
        проводить время  без него;  встречи и  беседы с  ним
        стали для нее насущной потребностью, от которой  она
        была бы уже не в силах отказаться, и с  нетерпеливым
        волнением ждала каждый день, когда, освободившись от
        различных  курортных  забот  и  процедур,  она снова
        встретится с ним; она чувствовала, как неотвратимо и
        естественно  он  начинает  овладевать  ее  мыслями и
        воображением,   что   и   радовало   и   пугало   ее
        одновременно...
              Невольно она сравнивала  в мыслях своего  мужа
        Николая  с  этим  человеком,  и  сравнение было не в
        пользу первого, что насторожило ее...
              -  Не  хватает  мне,  чтобы  я  влюбилась,   _
        иронизировала  она  над  собой,  но  в  то  же время
        признавалась себе, что не так уж далека от этого,  и
        это будоражило ее...
               С  удивлением  она  думала:  -всего несколько
        дней она даже  не подозревала о  существовании этого
        человека, и это казалось ей странным,  несовместимым
        с тем, что она чувствовала и ощущала теперь... Всего
        несколько  дней  знакомства,  но  все  вокруг  будто
        изменилось;  нет,  не  вокруг,  а,  конечно,  в  ней
        самой!...
              Никогда она с такой пронзительной радостью  не
        воспринимала все  окружающее -  и это  море, которое
        дышало как живое, это небо, удивительно синее, и эти
        горы, застывшие неподвижной тайной, манящие вечной и
        непоколебимой  мощью  и  устойчивостью;  эти цветы -
        разные, с бесконечной гаммой оттенков и запахов,  но
        все   одинаково   прекрасные   в   своей   стеклянно
        прозрачной   и   отточенной   красоте,   в   которой
        отразилось, казалось,  все совершенство  мира и  его
        гармония;  и  все,  все  другое  -  как будто кто-то
        протер  пыльное  окно,  и  она  вдруг  увидела,  как
        прекрасен  мир,  в  котором  она  сама  - его живая,
        трепещущая частица...
               Она   вспомнила,   как   они   впервые вместе
        купались в море; это  было, кажется, на третий  день
        их знакомства. Вода  была довольно холодной,  и она,
        зайдя в  воду по-колено,  не хотела  идти дальше,  а
        Константин   Алексеевич   подбадривал   ее   и даже,
        обхватив  за  талию,  намеревался  силой затащить ее
        вглубь, в  ответ на  что она  подняла отчаянный визг
        как девчонка, однако подчинилась его сильным  рукам,
        приятно  сжимавшим  ее  талию.  Но  вода   оказалась
        настолько холодной, что у нее перехватило дыхание  и
        она пулей вылетела на берег.
               Убедившись, что она не составит ему компанию,
        он,  помахав   ей  рукой,   бросился  с   размаху  в
        набегающие  волны  и  поплыл  от  берега  саженками,
        сильно взмахивая руками и высоко поднимая над  водой
        загорелые плечи. Он плыл не оглядываясь, все  дальше
        и дальше в море, пока его голова не исчезла где-то в
        волнах.
              Она стала  кричать ему,  чтобы он  не заплывал
        так далеко  и возвращался,  но ее  голос был слишком
        слаб и сразу же угасал в рокоте набегавших волн. Его
        не было так долго, что она не на шутку встревожилась
        и уже  подумывала, не  вызвать ли  спасателей. Но  в
        этот момент увидела,  что он уже  возвращается...Она
        почувствовала  громадное  облегчение  и  радость, ей
        стало  весело   и  свободно,   и,  пожурив   его  за
        непослушание, она принялась помогать ему растираться
        полотенцем.
              Она  впервые  видела  его  обнаженным  и   так
        близко, и с каким-то чувством, похожим на  гордость,
        отметила про себя, что он великолепно сложен -  "как
        бог",  как  говорят  в  таких  случаях,  и  что  все
        проходящие  невольно  задерживают  на  нем внимание,
        особенно   женщины,   которые,   не   стесняясь   ее
        присутствия, бросают на него восхищенные,  призывные
        взгляды... Это стало, наконец, раздражать ее, и  она
        была  рада,  когда   он,  наконец,  оделся,   и  они
        тронулись  в  сторону  санатория,  болтая  о  разных
        пустяках.
                ***

               Как-то   так   повелось,   что   везде   - на
        процедурах, у кабинета врача  и в других местах  они
        занимали очередь  друг другу,  совместно преодолевая
        неразбериху и  мытарства курортного  обслуживания, и
        почти  все  время  поэтому  были  вместе.  Курортное
        общественное мнение быстро в своих выводах - их  все
        стали  принимать  за  влюбленную  парочку, обычную и
        всем понятную.
              Они выглядели очень эффектной парой, и  многие
        оглядывались   на   них,   когда   они,   не   спеша
        прогуливались по аллеям курортного парка.
              Действительно,   высокого   роста,   с    чуть
        седеющими  висками  и   живыми  карими  глазами,   с
        твердыми, мужественными чертами лица, с носом слегка
        с  горбинкой,  в  легком  чесучевом костюме, который
        очень шел к нему, он  был похож то ли на  дипломата,
        то ли на индейского вождя.
              Она же, чуть выше  его плеча, в легком  платье
        голубого цвета, подчеркивающем женственные линии  ее
        тела,  с  огромными  синими  глазами  и  темнорусыми
        волосами  с  бронзовым  отливом, ниспадающими пышной
        волной  на  ее  плечи,  она  была  похожа  на   фею,
        выпорхнувшую из сказки.
              Они вместе составляли как бы единое целое, как
        изумруд и его оправа.
              Убедившись  в   том,  что   их  принимают   за
        любовников,  она   вначале  вознегодовала   и  стала
        отвечать   сердитыми   взглядами   на   понимаюшие и
        одобрительные улыбки знакомых.
              Она решила было вообще прекратить знакомство с
        Константином Алексеевичем.  Но ей  жаль было  терять
        интересного  собеседника  и  товарища,  и она решила
        просто быть  с ним  посуше и  построже, чтобы  и он,
        чего доброго, не вообразил, что имеет какие-то права
        на  нее,  и  стала  беспощадно  подавлять   малейшие
        признаки   интимности   в   отношениях,   которые он
        проявлял, или ей казалось, что проявлял.

                ***

              Шли   дни,   напоенные   солнцем   и    морем,
        наполненные  отдыхом   и  бездельем,   однообразные,
        похожие один  на другой,  но в  их однообразии  было
        какое-то очарование, и  хотелось, чтобы это  никогда
        не кончалось...
              Они купались, загорали и беседовали как добрые
        друзья, и все больше и больше сближались и  понимали
        друг  друга,  но  никогда  не  переходили  черты, за
        которой нужно было  бы принимать какие-то  решения и
        брать на себя ответственность.
              Она любила наблюдать за ним - как он купается,
        энергично и шумно,  как разминается на  песке, делая
        различные   гимнастические   упражнения,   весь    в
        капельках  морской  воды,  искрящейся  в   солнечных
        лучах. Все он делал  как-то смачно и аппетитно  так,
        что хотелось все повторять за ним.
              Иногда она ловила себя  на мысли, что вот  так
        они  могли  бы  быть  вместе  всю жизнь,...но тут же
        отгоняла  от   себя  это   наваждение,  как   что-то
        несообразное,  не   имеющее  никакого   отношения  к
        реальности, а в этой реальности было еще около  двух
        с половиной недель отдыха здесь на курорте, затем  -
        возвращение домой, к работе, к семье...
              Отдых,  воздух,  напоенный  морскими   солями,
        солнце,  морские  купания   и  отличное  питание   в
        санаторной столовой  - все  это сделало  свое дело -
        Нина посвежела,  окрепла, усталость,  с которой  она
        приехала  сюда,  полностью  исчезла, будто незаметно
        испарилась под южным солнцем.
              Она стала чувствовать, как ее молодое  упругое
        тело начало властно заявлять о себе, внося  какое-то
        беспокойство  и  неудобство  в  ее  ощущения,  и она
        иногда с трудом засыпала,  и в такие минуты  мечтала
        поскорее вернуться домой, к своему Николаю...
              Многие  мужчины  пытались  ухаживать  за  ней,
        когда  с  ней   не  было  Константина   Алексеевича,
        некоторые  очень  настойчиво...  Но  она  и мысли не
        допускала, что может позволить себе завязать здесь с
        кем-либо роман, хотя ухаживания мужчин, признавалась
        она себе, были ей  приятны и даже слегка  волновали,
        но никто, кроме  ее Николая, не  имел права на  нее,
        никто!   Даже   такой   мужчина,   как    Константин
        Алексеевич, как старалась она убедить себя тогда...

                ***

              Как   то   раз,   когда   они   с Константином
        Алексеевичем  сидели  на  скамейке  у  моря,  к  ним
        подсела парочка, которая, судя по всему,  находилась
        в начальной фазе курортного романа. Кавалер неуклюже
        пытался ухаживать за своей дамой, неловко  вымучивая
        из   себя   остроты   и   комплименты,   краснея  от
        неопытности,  вероятно  проклиная  себя  в  душе за
        неумелость, отчего еще больше тушевался и  громоздил
        друг  на  друга  пошлости,  которым,  кажется, и сам
        удивлялся...  Но  его  подруга  вполне  благосклонно
        принимала этот  избитый и  пошлый курортный  ритуал,
        поощряя своего партнера грудным призывным смехом,  в
        котором   слышалось   одобрение   и   готовность   к
        дальнейшему развитию событий...
              Значения такого смеха  хорошо знают мужчины  -
        опытные  искатели  приключений,  и  услышав  его  от
        женщины, не  без оснований  считают, что  победа уже
        близка.

              С презрением посмотрев на них и повернувшись к
        Константину Алексеевичу, она тихо спросила:
              -  Вам  не  противно?  Почему  на  курорте все
        считают своим долгом  "крутить любовь"? Почему  люди
        так  обедняют  себя  этой  пошлостью? Неужели нельзя
        общаться по-человечески, по- товарищески?
              Он  усмехнулся,   но  промолчал   и  продолжал
        смотреть  в  морскую  даль,  которая  вся сверкала и
        искрилась солнечными бликами.

               С моря дул  легкий, чуть прохладный  ветерок,
        который  развевал  пряди  ее  волос, и она временами
        короткими движениями головы отбрасывали их с лица.
              - Почему вы молчите? Вы не согласны со мной?
              В ее голосе послышалась ирония и дерзкий вызов
        ему. Он перевел взгляд  и посмотрел ей в  глаза. Она
        смотрела серьезно  и испытующе,  и в  этом взгляде в
        странном  сочетании  смешались  и наивное целомудрие
        ребенка и извечная мудрость женщины. Они  продолжали
        молча  смотреть  друг  другу  в  глаза,  она с немым
        вопросом и ожиданием, а он с каким-то чувством  вины
        и  одновременно  восторга  от  этого  чуда,  которое
        сидело рядом с ним и ожидало ответа...
              Боже,  как  хороша!  -  подумал  он,  и  волна
        нежности подступила к его горлу и мягко разлилась  в
        груди,  и  вдруг  почувствовал,  как просыпается его
        мужское  естество,  которое  напряглось, и он, чтобы
        скрыть  и  отогнать   это  состояние,  поднялся   со
        скамейки и сказал:
              -  Это  все  не  так  просто,  Нина,  - мы еще
        поговорим с вами об этом,... а теперь нам пора  идти
        обедать.
              Она с каким-то детским сомнением посмотрела на
        него, и, покорно подчиняясь его руке, встала, и  они
        не спеша побрели в сторону столовой.
              Держа ее  под руку,  и отстраняя  нависшие над
        тропинкой ветви высокого кустарника, он заговорил:
              - Мне уже под пятьдесят, Нина, я много  старше
        вас. А сколько вам? Около тридцати, наверное?
              - Немного не угадали - мне тридцать три.
              - Ну,  что ж,  это дает  мне право  в какой-то
        степени  быть  с  вами  по-отечески  откровенным, не
        особенно рискуя заслужить ваше неодобрение или  даже
        осуждение...и  вы  не  будете  судить  меня  слишком
        строго...
              - Говорите, ответила она.
              - Если  не хотите,  не отвечайте...  только не
        сердитесь на меня... скажите, вы не изменяли  своему
        мужу?
              Она негодующе и ожесточенно покрутила головой,
        как- то смешно фыркнув при этом.
              - И вам не приходилось преодолевать  соблазнов
        и бороться с собой?
              Она   снова   отрицательно   мотнула  головой,
        правда, не столь решительно.
              - Тогда вы счастливица или...урод!
              Она удивленно взглянула на него.
              _ Да, да, - подтвердил он.
               - Вы уверены, - продолжал он после  минутного
        молчания,  что  ваше  отношения  к  чувствам,   ваши
        понятия  долга  и  верности  единственно правильные,
        лишь только они заслуживают уважения, так как  иначе
        нельзя, если любишь, не так ли?
              - Конечно, подтвердила она.
              - И  вы, конечно,  возмутитесь, если  я скажу,
        что можно знать и других, - вы понимаете что я  хочу
        сказать, - оставаясь верным и чувствам и долгу?
              - Конечно, возмущусь, - ответила она в тон ему
        и насмешливо и вместе с тем настороженно спросила:
              - Это что - ваш очередной парадокс?
               - Да, это парадокс, парадокс верности,  когда
        к ней идут путем, доступным немногим избранным...  К
        сожалению, большинству недоступен этот путь;  отсюда
        все трагедии  и крушение  многих семей,  казалось бы
        счастливых и неподвластных случайностям...
              - Ну и в чем же заключается этот ваш  парадокс
        верности?   Как   это   можно   оставаться   верным,
        "познавая" других? - язвительным тоном спросила она.
              - Не знаю, стоит ли объяснять... готовы ли  вы
        понять...
              Он замолчал  и с  минуту шагал  молча, как  бы
        колеблясь и не доверяя ей.
              Наконец, он снова заговорил и продолжил свою
        мысль:
              - Это  не для  всех приемлемо;  для этого надо
        иметь  особый  склад  натуры  и  особое  видение   и
        ощущение  мира,  я  бы  сказал, всем существом уметь
        чувствовать  пульс   бытия,  трепетность   жизни,  в
        которой  разнообразие  -  ее  непременный атрибут; и
        решение  проблемы  не  в  прямолинейном, примитивном
        понимании    нравственности,    а  в диалектическом,
        глубоком ощущении и понимании противоречивости всего
        сущего, и в то же время - его единства, а для  этого
        надо, чтобы...
              Он   вдруг   оборвал   себя   на    полуслове,
        приостановился и  пристально посмотрев  ей в  глаза,
        как будто что-то хотел найти в ее взгляде, и тихо  и
        как-то печально произнес:

              -  Все  мы   смертны,  Нина,  и   должны  быть
        милосердны друг к другу, ведь жизнь каждого из нас -
        это короткая  вспышка света,  после которой  - мрак,
        забвение,  ничто...Милосердие  и  умение   приносить
        радость друг другу в краткий миг этой вспышки -  вот
        истинная нравственность и  вечная мудрость бытия,  а
        мы все...

              Тут он махнул  рукой и окончательно  замолчал,
        как бы раскаиваясь, что зашел слишком далеко...
              Крайне заинтересованная, она спросила:
              - Мне все-таки непонятно, в чем же  выражается
        ваш  парадокс  конкретно,  не  в  том  ли,  что   вы
        защищаете свободу нравов, а если уж говорить прямо -
        распущенность?
              Он  посмотрел  на  нее  как-то  отстраненно  и
         и произнес отчужденно:
              - Я только начал излагать свою точку зрения, и
        еще многое надо было сказать для ее обоснования,  но
        я не буду продолжать; по вашей реакции видно, что вы
        не готовы к такому разговору ... извините и простите
        меня!
              Он зашагал быстрее,  отводя в сторону  зонтики
        какой-то   высокой   пахучей   травы,   нависшей над
        тропинкой.
              Так  они  прошли  молча  до  столовой,  каждый
        углубленный в свои мысли.

                ***

              Вечером  в  тот  же  день,  как  она помнит, в
        санатории  давали  концерт  самодеятельности.  Ей не
        очень  хотелось  идти,  но  так  как  зрительный зал
        располагался  на  открытом  воздухе,  а   Константин
        Алексеевич пригласил ее, она решила пойти.
              Площадка с эстрадой и скамьями была окружена с
        трех  сторон  кипарисами   и  магнолиями,  а   слева
        открывалось  море,  к  которому  вел  крутой  спуск,
        поросший  диким  кустарником  и  усеянный  камнями и
        валунами,  вросшими  в  почву  склона.  К   площадке
        примыкал санаторный парк, за деревьями которого,  на
        фоне их верхушек виднелась вершина Ай-Петри, похожая
        на останки разрушенного бастиона.
              Был тихий вечерний час, когда солнце уже село,
        но еще  светло, воздух  абсолютно неподвижен  и весь
        напоен  ароматами  цветов;  с  берега  чуть   слышно
        доносились слабые всплески волн.
              Собралось довольно много народа; над площадкой
        стол  гомон  и  местами  синий  дымок   курильщиков.
        Концерт открылся выступлением местного доморощенного
        поэта,   курортного   врача.   Стихи   были  плохие,
        вымученные,   и   автору   хлопали   жидко,    почти
        насмешливо.
              Затем что-то танцевали, танцы ей  понравились,
        танцоры  были  темпераментны  и  лихо исполняли свои
        номера.
              Потом пели, пели много, почти все номера  были
        вокальными. Голоса были слабенькими, Нина скучала  и
        посматривала искоса на Константина Алексеевича - как
        он?
              Но он  слушал внимательно,  чему она  про себя
        немного удивилась.
              Немного встряхнула  ее было  исполнение песни,
        написанной  одним  из  отдыхающих,  и слова и музыка
        были  его.  Мелодия  была  довольно красива, а слова
        начиналась куплетами:

               - Звезды над морем, ветер над морем,
                Над морем - седая печаль,
                Сердце, не плачь, развей свое горе,
                Пусть ветер умчит его вдаль...

                Ты пролетела  облачком белым,
                Растаяв в далеком краю,
                Был я с тобою робким, несмелым,
                Любовь затаил я свою...

              Но когда стал исполняться известный шлягер,  в
        котором были слова:
                Я  - твой тазик,
                Ты - моя мочалка...
        то она больше уже не могла выдержать.
              -  Давайте  лучше  погуляем,  предложила  она.
        Константин Алексеевич тут же встал, словно только  и
        ждал  этих  слов.  Они  пробрались  между  скамеек к
        выходу и вышли на аллею парка.

              Уже  стемнело,  вдоль  аллей  зажглись фонари,
        бросая  узорчатые  тени  от  деревьев.  Аллеи   были
        заполнены   гуляющими   курортниками.   Разноцветная
        толпа,  в  которой  женщины  выделялись  яркими,   с
        фасонами  на  все  лады  платьями,  иногда  довольно
        рискованными, - жила своей особой, вечерней  жизнью,
        полной  ожидания,   надежд  и   легкого  экстаза   в
        предвкушении  чего-то  неизведанного.
              От  фонтана  с  цветомузыкой  доносились звуки
        мощной радиолы, то  с мелодиями старых  аргентинских
        томных танго, то современных шлягеров, с их взрывным
        ритмом  и  агрессивной  силой;  на  фоне этих звуков
        разноцветные   струи,   то   взмывающие   вверх,  то
        ниспадающие  вниз  к  основанию  фонтана,  создавали
        впечатление феерии, зовущей куда-то вдаль, где  тебя
        что-то   ждет...дает   надежду   на   избавление  от
        печального одиночеcтва.
              Сидящие на скамейках наблюдали за проходящими,
        бросая  на   них  выжидательные   взгляды,  особенно
        женщины - в  страстном предчувствии какого-то  чуда,
        которое придет,  не может  не придти  к ним сегодня,
        вот сейчас...
               В  одних  взглядах,  принадлежащих  молодым и
        красивым  женщинам,  сквозила  уверенность и строгая
        придирчивость самок, знающих себе цену; во  взглядах
        других,   некрасивых   или   постарше,   была робкая
        надежда, смешанная с тщательно скрываемым  отчаянием
        заброшенности.
              Мужчины   были   более   уверенны   в   себе и
        осматривались  с  победительными  взглядами, выбирая
        себе   объект   для   атаки;   то   один,  то другой
        подсаживался к сидящей на скамейке или присоединялся
        к   проходящим   женщинам,   и   возникало очередное
        знакомство - курортное счастье на две-три недели...

              Они  разыскали  свободную  скамейку  в   конце
        аллеи, там, где она выходила к морю. Когда они
        сели, Нина, помолчав немного, проговорила:
              - Вы днем  не закончили свою  мысль, в чем  же
        заключается ваш парадокс верности и как он решается?
        Я так и не поняла.

              Он начал говорить не сразу. Потом, сделав жест
        в сторону гуляющих, спросил:
              - Вы, кажется, осуждаете их? Их поведение,  на
        ваш взгляд - это верх легкомыслия?
              - Да...
              - А если подумать? Представьте себе, а вам это
        нетрудно  сделать,   -  женщина,   работница,  мать,
        хозяйка...Бедняга,  она  встает  дома  в шесть часов
        утра,  весь  день  как  белка  в  колесе...Утром   -
        накормить всю семью,  позавтракать на-ходу и  бежать
        на  работу,  где  с  нее  спрос без всяких скидок, а
        после  работы  вечером?   -  Очереди  в   магазинах,
        приготовление пищи, стирка, уход  за детьми - и  так
        часов до 11 - 12 ночи. Некогда ни почитать ни книгу,
        ни посмотреть  телевизор, ни  просто отдохнуть...  И
        это каждый день, каждый месяц - всю жизнь! Разве это
        человеческое  существование?  Это  ведь  не жизнь, а
        хомут, который она тянет  всю жизнь свою лямку,  как
        тягловая лошадь, не так ли?
              -  Да,  пожалуй...  -  Так что удивительного в
        том,  что  попав   на  курорт,  где   снимаются  все
        нагрузки,  все  заботы,  кроме  минимальной заботы о
        себе  лично,   в  атмосфере   раскрепощенности,  она
        попадает как бы в  другой мир, свободный от  нудной,
        утомительной серости обыденщины. И она спешит,  ведь
        так мало времени, она страстно стремится к  свободе,
        ее психика автоматически, без заранее  рассчитанного
        плана устремляется к разрядке. Для нее курорт -  как
        глоток свежего воздуха после кухонного чада...
              Другое  дело  -  какую  форму  приобретает эта
        разрядка, но как правило - в сфере эмоций, поскольку
        это  -  глубинное,   пригодное  и  доступное   всем,
        независимо от уровня культуры и образования.

              - Да, может  быть, это действительно  все так,
        сказала Нина, но все-таки надо знать меру, и  почему
        надо "разряжаться" именно в сексе?

              Он ничего  не ответил,  глубоко задумавшись  о
        чем-то. Наконец,  когда она  уже собралась  сказать,
        что пора возвращаться, он заговорил тихо:

              -   Мы,   люди,   живем   в   крошечном уголке
        вселенной, безмерно огромной и сложной; мы  пытаемся
        осознать свое место в ней, познать ее законы...и это
        познание   началось   как   только   человек   начал
        мыслить...сначала  в  рамках  своих непосредственных
        нужд,   потребностей   своего   рода,   племени;  он
        постепенно осваивал  орудия для  охоты, земледелия.
        Постепенно ум человека развивался, росли его  знания
        о  мире,  вплоть  до  современных  представлений  об
        элементарных частицах и космосе.
               И в этом познании всегда в неразрывном  союзе
        стоят рядом эмоции и интеллект, без эмоций не возник
        бы   и   интеллект;   эмоции   побуждают   нас  к их
        удовлетворению,  а  это  ведет  к  познанию  путей к
        нему...Помните строки из "Ригведы"?
                - И началось тогда с желания, - оно
                Было первым семенем мысли...
              Так  зародились  и  развились  зачатки  науки,
        которая     постепенно     выделилась     в    нечто
        самостоятельное,   отличное    от   эмоций,    нечто
        противоположное   им   на   первый   взгляд,   а   в
        действительности наука - дитя эмоций, их порождение.

              Она внимательно  слушала его,  но недоумевала,
        зачем он все это говорит, уходя от прямого ответа на
        ее вопрос о сути его парадокса. Она прямо и  сказала
        ему об этом - его речи, очень умные и научные ничего
        не разъясняют, а все только затуманивают.
              Он усмехнулся как-то печально, подумав, что он
        напрасно затеял с  ней этот разговор;  она, конечно,
        очень милая и привлекательная, но, кажется,  слишком
        молода для понимания глубин законов жизни,  особенно
        в том направлении, которое было присуще ему, а  это,
        присущее   ему,   слишком   сильно   отличалось   от
        общепринятых  и  норм  и  представлений  большинства
        людей.

              Но он все же решил продолжать, так как  привык
        доводить  все  дела  до  конца,  даже без надежды на
        успех.
               -  Еще  более   прозрачна  эта  связь   между
        эмоциями и  интеллектом в  искусстве, где  интеллект
        творит образы, питаемые  эмоциями, идущими из  самых
        глубин  подсознания,  из   таких  глубин,  где   уже
        полностью царит первородный фаллос...

              Она хотела спросить,  что такое фаллос,  но он
        уже  продолжал  дальше,  и  она не решилась перебить
        его.
              -  Мы  пытаемся  понять  все,  измерить   мир,
        познать   его   наукой,   искусством,   литературой,
        любовью, религией, наконец...
               И в этом ряду любви принадлежит первое место,
        приоритет  над  всем;  ведь  она  - посредница между
        фаллосом и интеллектом, их наместница среди людей  и
        среди всего живого и даже неживого..., а эмоции - ее
        орудия,  ее  "рабочий  инструмент",  если  можно так
        выразиться, и она - их мощный генератор, она - залог
        продолжения рода, она - двигатель человеческого духа
        и   познания.   Недаром   многие   древние культуры,
        зародившиеся на Востоке, были фаллическими.

              - Не проще ли просто любить, а не умствовать о
        любви, пусть умствуют  ученые, а сами-то  они могут,
        умеют  любить?  -  промелькнуло  у  нее в голове, но
        ничего не сказала.

              Становилось прохладно, и Нина, на которой было
        легкое платье, начала  поеживаться. Заметив это,  он
        снял пиджак и, не ожидая ее разрешения, накинул  его
        на ее плечи.  Прикосновения его рук  неожиданно были
        очень  приятными  ей,   от  них  исходила   какая-то
        ласковая сила, и она вдруг остро ощутила, что  рядом
        - мужчина,  который помимо  ее воли,  несмотря на ее
        внутреннее  сопротивление,  все  сильнее  и  сильнее
        притягивал ее к себе...
              Чтобы  скрыть  смущение  и замешательство, она
        спросила:
              - Вот вы говорите - "фаллос", "фаллос" а я  не
        знаю, что  это такое,  и что  это такое "фаллические
        культуры"?

              Он немного удивленно  взглянул на нее,  думая,
        очевидно,  что  это  должно  быть  известно  ей,   и
        пояснил:
              - Это культуры, Нина, основанные на поклонении
        фаллосу - животворному  началу в природе,  например,
        обожествление  Нила   в  древнем   Египте,  который,
        разливаясь,  оплодотворяет  почву  плодородным илом,
        после чего земля получает способность плодоносить  и
        приносить большой  урожай. Недаром  египетские жрецы
        время  разлива  Нила  ввели  в  культуру  Египта как
        религиозный праздник.
              В  более  узком   смысле  фаллос  на   Востоке
        понимается  как   мужское  оплодотворяющее   начало,
        пробуждающее  жизнь  в  косной,  пассивной  материи,
        являющейся женским началом.
              Это можно видеть  и в архитектуре  фаллических
        культур.  Мусульманские  минареты,  башни   дворцов,
        например   в   Самарканде,   несут   дух    фаллоса,
        представленного стилизованной формой мужского члена,
        устремленного ввысь.
              Фаллос  -  это  жизнь,  это  ее  буйная  сила,
        которая  торжествует  и  будет торжествовать всегда;
        фаллос  во  всех   своих  интимных  деяниях,   через
        посредницу  -  любовь,  в  широком   значении  этого
        слова,  -  вот  источник  радости  и  жизни, он враг
        Хаоса, разрушения и смерти...
              В древнегреческой поэме "Теогония" Гесиода,  -
        продолжил  Константин  Алексеевич,  -  очень образно
        раскрывается великое действо фаллоса, называемого  в
        поэме Эросом, который творит  не только живое, но  и
        весь мир из первобытного хаоса...

              - Я прочитаю вам  отрывок из этой поэмы.  И он
        начал читать, тихо и размеренно:

        "Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
        Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
        Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах
                глубоких,
        И, между вечными всеми богами прекраснейший, -
                Эрос,
        Сладкоистомный,-у всех он богов и людей земнородных
        Душу в груди покоряет, и всех рассуждений лишает.
        Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса.
        Ночь же родила и сияющий День иль Гемеру:
        Их зачала она в чреве, с Эребом в любви сочетавшись,
        Гея же прежде всего родила себе равное ширью
        Звездное небо, Урана, чтоб точно покрыл...

              В  этот  момент  мужчина,  сидевший  со  своей
        подругой на  скамейке напротив,  перебив Константина
        Алексеевича, сказал:

              -   Ну   браток,   ты   даешь!...Давай, давай,
        заливай!...

               Мужчина,  судя  по  его  виду,  был пьян, его
        подруга что-то  оживленно и  тревожно говорила  ему,
        бросая   обеспокоенные   взгляды   на    Константина
        Алексеевича, и не напрасно - тот как-то  напружился,
        и  Нина  почувствовала,  что  он  вот-вот встанет, и
        может  случиться   что-то  неприятное...Она   хотела
        встать и увлечь за собой Константина Алексеевича, но
        мужчина,   которому   женщина   продолжала    что-то
        говорить, уже сам встал и они с женщиной  удалились,
        несколько раз оглянувшись.

              Этот инцидент  сбил их  с настроения,  но Нине
        очень   хотелось   послушать   еще,   и   она, мягко
        коснувшись его руки, сказала:
              -  Не  обращайте  внимания,  я  очень  прошу -
        продолжайте, пожалуйста!...

              Константин Алексеевич долго молчал, потом  как
        бы  нехотя,  заговорил,  все  больше  и больше снова
        воодушевляясь:
              -    Утонченные,    рафинированные    культуры
        беспомощны перед грубой, животной энергии  варваров,
        вспомним  хотя  бы  Рим,  павший  под  пятой гуннов,
        вандалов и других варварских орд...
              Не  тонкость  и  интеллект,  а  грубая  сила и
        буйство жизни, беспощадной к слабости, торжествовали
        всегда;  жизнь  в  своей  интимной  сущности  -  вот
        источник радости; фаллос во всех своих проявлениях -
        вот что  все крушит  на своем  пути. Как  бы ни  был
        умен, достоен человек, но если этого в нем нет, - он
        никому  больше  не   нужен,  особенно  женщинам,   -
        усмехнулся  Константин  Алексеевич,  -  а  поскольку
        фаллос проявляется, в частности, и в таком  качестве
        мужчины, как "пробивная  сила",  то  недаром женщины
        тяготеют  больше  к  пробивным,  а  не  к  "добрым",
        "порядочным" и так далее.
              И брачное оперение  и танцы птиц,  - продолжал
        он,  -  и  свадебные  ритуалы  животных, когда самцы
        завоевывают   право   на   самку,   отдающуюся более
        сильному  -  все   это  атрибуты  фаллоса,   мощного
        инструмента Природы,  которая с  его помощью  творит
        Жизнь во всей  ее неисчерпаемости и  многообразии, а
        многообразие может быть только там, где генерируются
        новые потоки информации.
              Зачатие и рождение  нового существа -  это, по
        сути дела,  генерация новой  информации, порождаемой
        фаллосом.
              Генерирование информации играет огромную  роль
        в формировании и поддержании жизни, и поэтому,  чтоб
        жизнь не затухла,  этот процесс в  физиологическом и
        психологическом плане должен находить  эмоциональную
        поддержку  и  стимуляцию.  Это  мы  и  наблюдаем   в
        Природе. Величайший  жизненный и  информационный акт
        соэдания нового существа - новой программы развития!
        -  одновременно  является  высочайшим  эмоциональным
        актом - апофеозом любви и полового наслаждения!
              И эта стимуляция, это эмоциональное  поощрение
        фаллоса  является  самым  мощным  его оружием, перед
        которым бессильно все!...

              Слушая  его  и  отдавая  должное  его научному
        складу мышления и  умению излагать сложные  вопросы,
        она  где-то  в  глубине  души  чувствовала  какое-то
        внутреннее    сопротивление    этому    обнаучиванию
        сокровенных   человеческих   чувств...словно  вместо
        портрета   живого   знакомого   человека   ей  стали
        показывать его рентгеновский снимок.
              Преодолев   это   неприятное   ощущение,   она
        продолжала слушать его.

              - И  человек, этот  царь природы,  как он себя
        называет,  не  более,  чем  одно  из  ее   творений,
        которого  она  наделила  разумом,  чтобы  через него
        осознать свою собственную  сущность, красоту и  силу
        жизни  и  увенчать  эту  красоту  союзом  эмоций   и
        интеллекта... И мужчина  - это носитель  первородной
        силы,  выполняющей   предначертания   Природы,   это
        сгусток энергии и буйства жизни, которая воплощается
        в сексуальной ярости, в стремлении излиться  горячим
        потоком в лоно  самки и отдать  в этом потоке  всего
        себя,  всю  свою  мощь,  все  свои силы во имя жизни
        (кстати  сказать,  самцы  пчел, трутни, оплодотворив
        самку, умирают), а женщина, распростершись под  ним,
        доверчиво и  покорно отдается  ему, чтобы  принять в
        себя горячее семя, чтобы прорасти им и передать  ему
        эстафету  жизни,  -  все  это торжество фаллоса, так
        было и так  будет всегда, каких  бы высот не  достиг
        интеллект.

              - Неужели интеллект - пленник и раб фаллоса? -
        спросила она с сомнением,  - разве человек тем  и не
        отличается  от  животных,   что  интеллект  у   него
        управляет   эмоциями   и   первородными   силами   и
        желаниями?

              - О, нет! - воскликнул он, - Интеллект не  раб
        фаллоса! Эмоции  и интеллект  - вот  где борьба! Это
        лезвие   бритвы,   по   которому   надо   пройти, не
        свалившись  в  пропасть  темных  сил  и  первобытных
        страстей  или,  наоборот,  -  не засохнуть в пустыне
        аскетизма!

              Значит, выходит, эмоции и интеллект - враги?

              _  Нет,  это  далеко  не  так!  - вновь горячо
        ответи  он.  -  Я  уже  говорил,  что  дело  в союзе
        фаллоса,  эмоций  с  интеллектом!...  Да,  фаллос  и
        интеллект противоположны; фаллос - это темная  сила,
        а  интеллект  же  -  голубое  пламя  духа.  Но  ведь
        интеллект - дитя  эмоций, питаемое фаллосом,  как мы
        уже говорили, и в то же время они находятся в вечном
        борении...  Если  одолевает  фаллос  -  в   человеке
        становится сильным животное начало, он  превращается
        в  скота,   но  если   одолевает  интеллект,   -  он
        превращается в сухаря, анемичного и слабого...
             И  лишь  единство  фаллоса  и  интеллекта  в их
        вечной  борьбе  между  собой  дает  гармонию...Это -
        диалектика! Фаллос никогда не сможет перейти границ,
        отведенных ему Природой, он сам по себе -  мудрость,
        но  мудрость  темная,  разлитая  во  всем,  в каждой
        частице  всего  сущего;  он  -  как  ткань жизни, по
        которой расписываются узоры. Но без узоров эта ткань
        монотонна   и   однообразна,   и   лишь   интеллект,
        осознавший силу фаллоса и собственную силу, в  союзе
        с ним  может расписать  эту ткань  узорами, яркими и
        красочными. И чем выше интеллект, тем богаче и  ярче
        узоры, богаче и  красочнее творческие порывы,  и как
        высшая  вершина  -  фаллос  и  интеллект,   слившись
        вместе,   дыша   и   истекая   полнокровной  жизнью,
        продолжением  рода,   достигают  космических   высот
        духовной мощи и творчества...

              Константин Алексеевич замолчал и,  откинувшись
        на спинку скамейки, закрыл глаза.
              Нина  тоже молчала, обдумывая услышанное.

              -  Это,  конечно,   все  очень  интересно,   -
        задумчиво проговорила она.  Но, все-таки, какое  все
        это имеет отношение  к вашему парадоксу  верности? Я
        не  вижу  пока  никакой  его  связи  с  тем,  что вы
        сказали.
              -  Связь  самая  прямая,  Нина.  Ведь   фаллос
        генерирует новую информацию, рождая организованность
        из хаоса,  а интеллект  на уровне,  когда появляется
        разум,   целенаправленно   перерабатывает   ее.  Без
        информации  нет  жизни,  нет  ничего,  только  хаос,
        смерть...
              Генерация, обновление  информации -  это закон
        жизни,   И   в   этом   великом,   вечном обновлении
        информации и ее порождении и проявляет себя  фаллос,
        в  союзе  с  интеллектом...  Это вечное обновление -
        самая суть жизни.
              Рождение нового  и многообразие,  обновление и
        разнообразие  -  это   то,  к  чему   все  стремится
        инстинктивно, потому что это Закон, управляющий всем
        живым   на   самом   глубоком,   клеточном   уровне,
        независимо от сознания и воли....
               Как Природа обновляется и расцветает  весной,
        чтоб  созреть  летом  и  дать  плоды  осенью,   чтоб
        замереть зимой, а затем снова расцвести в  следующем
        цикле,  так  и  все  живое,  все  чувства   страждут
        обновления,  чтоб  стряхнуть  с  себя   однообразие,
        потому что оно - затухание, деградация, смерть...И у
        любви  есть  свои  циклы,  во  многом  совпадающие с
        природными. Ведь недаром  говорят, что весна  - пора
        любви...И это природное, неосознаваемое стремление к
        обновлению  информации  находит  свое  выражение и в
        стремлении  к  половому  разнообразию,  особенно   у
        мужчин...
               И естественная, природная причина измен -  не
        в  развратности  отдельных  индивидуумов,  а  в этом
        законе  обновления  информации,  который   неумолимо
        заявляет о себе,  и непонимание этого  закона людьми
        неразвитыми,  малокультурными   приводит  к   тайным
        изменам, обману, трагедиям...

              -    Ну,    а    как    же    поступают   люди
        высококультурные,  которые  понимают  этот  закон? -
        спросила она и замерла в ожидании...

              Они посмотрели друг другу в глаза. Он  смотрел
        добрым, мудрым  взглядом, но  что-то было  в глубине
        его глаз, что  ей было совершенно  непонятно, что-то
        пугающее  и  незнакомое,   словно  она  смотрела   в
        глубокую темную пропасть, в которой где-то на  самом
        дне   двигаются   еле   заметные,   едва  различимые
        огоньки...
               Вы   не   читали   рассказ   Хемингуэя "Снега
        Килиманджаро" ? - вдруг спросил он.
               Нет - ответила она.
               -  Килиманджаро  -  это  потухший  вулкан   в
        Африке, вершина которого покрыта вечными снегами.  В
        своем  рссказе   Хемингуэй  повестствует   об  одном
        любовном треугольнике с двумя мужчинами и  женщиной,
        женой  одного  из  этих  мужчин.  Эта  семейная пара
        неплохо устроена  в жизни,  достаточно обеспечена  и
        проживает в одном из американских городов.
               У жены  есть друг  детства, заядлый  охотник,
        который каждое лето отправлялся в Африку, на сафари.
        А самое интересное  в том, что  у этой женщины  и ее
        друга сложилась традиция вместе учавствовать в  этом
        сафари.  Он  звонил  ей,  и  она,  бросив  все дела,
        немедленно отзывалась  и ехала  к нему.  И что самое
        интересное - с ведома и согласия своего мужа.
               Излюбленным  местом  их  охоты  в Африке были
        окрестности  Килиманджаро.  Они  вели  там дикарский
        образ  жизни,  жаря   на  костре  мясо   убитых  ими
        животных, и как животные совокуплялись на лоне дикой
        африканской  природы.   Так  они   проводили  месяца
        полтора-два,  пока  не  насыщались  охотой  и   друг
        другом.  Затем   они  снова   возвращались  в   лоно
        цивилизации,  к  своим  семьям,  к своему привычному
        укладу  жизни,  без  которого  и  жить немыслимо, и,
        заметьте,  -  без  каких-либо  проблем  и упреков со
        стороны своих супругов.
               -  Этот  рассказ   как  раз и может, пожалуй,
        служить ответом на ваш вопрос - закончил он.

               Внезапно на аллеях парка погасли фонари.  Это
        означало, что уже одиннадцать часов ночи, час, когда
        запираются  двери  спальных  корпусов  санатория, со
        всеми   вытекающими   из   этого   последствиями для
        запоздавших  -  объяснениями  и  оправданиями  перед
        медицинским начальством, что было не очень  приятной
        процедурой.
              Они быстро  встали и  почти побежали  к своему
        корпусу. Няня с ворчанием и угрозами, что пожалуется
        начальству,  все  же  пропустила  их  без   излишних
        нравоучений. Они разошлись  каждый по своим  этажам;
        Нина  в   последнюю  минуту   попросила  Константина
        Алексеевича:
               -  Мы  еще  поговорим  на  эту  тему  завтра,
        хорошо?
               - Конечно,- ответил  он, - завтра  вечером; с
        утра я еду в Бахчисарай с экскурсией. А вы не хотите
        поехать?
               -  Нет,  врач   мне  пока  запретил   дальние
        экскурсии.

               - Тогда спокойной ночи!
               - Спокойной ночи!

                ***

              Войдя в палату, Нина,  не зажигая света,  стала
        раздеваться. Ее соседки еще не спали и  рассказывали
        анекдоты, весьма далекие от целомудрия.
              Ее появление было  встречено, как она  помнит,
        шутками и прозрачными  намеками на "кустотерапию"  -
        словечко,  изобретенное  на  курортах,  а  Аня,  или
        Анька,  как  ее  все  называли,  разбитная  бабенка,
        портниха из Киева, спросила напрямик:

              - Ну, как он мужик ничего? На уровне?

              Нина  еле  сдержала  себя,  чтобы  не ответить
        резко - настолько этот примитивизм был в  диссонансе
        с ее состоянием и настроением. Она молча разделась и
        легла в постель. От нее отстали.
              Она   была   взбудоражена   этой   беседой   с
        Константином  Алексеевичем,  Костей,  как  она   уже
        называла его  про себя...  Он все  больше открывался
        перед ней как  безбрежный океан, когда  поднимаешься
        на  высокую  гору.  Безотчетно  вызывала она в своей
        памяти  его  голос,   его  фигуру;  он   был  чем-то
        невыразимо притягателен, и невозможно было  отогнать
        это ощущение...

              Сон не шел к ней. Снова и снова перебирала она
        в памяти сегодняшний разговор, вспоминала  интонации
        его голоса,  выражение его  глаз, в  которых крылась
        какая-то непостижимая для нее тайна.
              Было  жарко  и  душно.  Нина  сбросила  с себя
        одеяло,   открыв   обнаженное   тело.   Она    стала
        вглядываться в  его линии,  погладила груди,  живот,
        бедра; они были бархатисты и упруги на ощупь, и  это
        вызвало в  ней какое-то  томление и  беспокойство...
        Она  вдруг  представила  себя любовницей Константина
        Алексеевича.  Эта  мысль   вынырнула  из  мрака   ее
        подсознания, как вспышка света в темноте...
         -  А почему бы  и нет? -  подумала она.
              Эта  мысль  ужаснула  и  обожгла  ее. Ужаснула
        своей  преступностью,  как  она  считала, представив
        себя в  постели с  ним, а  не с  Николаем. А обожгла
        нахлынувшим вдруг  трепетным, томительным  желанием,
        охватившем  ее  полностью,  и  не  было  никаких сил
        избавиться от него...
              - Черт знает, что такое!...- мысленно ругалась
        она, переворачиваясь с боку на бок.
              Ночь  прошла  почти  без  сна...  В забытьи ей
        что-то грезилось  и снилось;  она помнит,  что среди
        этих   видений   вдруг   появилось   лицо   Николая,
        растерянное  и  умоляющее  о  чем-то... Снились руки
        Константина  Алексеевича,   его  мягкий,   уверенный
        голос, который обволакивал  ее всю, как  облако, его
        рот  с  твердыми  линиями  губ,  которые  ей  ужасно
        хотелось  поцеловать,  но  кто-то  держал  ее  и  не
        позволял этого сделать...
              Наутро,  как  она   помнит,  она  встала   вся
        разбитая и сказала себе:
              - Нет, с этим надо  кончать!

                ***

              После   завтрака,   на   котором   Константина
        Алексеевича не было, так как экскурсия в  Бахчисарай
        отправлялась  рано,  в  семь  часов  утра, она долго
        бродила по  аллеям парка  и по  берегу моря какая-то
        потерянная  и  неприкаянная,  не  понимая  себя,   с
        неясной тревогой на душе...
              Лишь после обеда, поспав часа два, она немного
        пришла  в  себя  и  пошла  с  подругами  по   палате
        загорать и купаться в море.
              Вечером, когда Константин Алексеевич  вернулся
        из экскурсии, она, сидя рядом с ним за ужином,  была
        очень молчалива, односложно отвечала на его вопросы,
        и  на  его  приглашение   пойти  к  берегу  моря   и
        продолжить  вчерашний  разговор  ответила   отказом,
        сославшись на плохое самочувствие, и ушла к себе.
              Ее душа была  наполнена раскаянием и  чувством
        вины перед Николаем...
              Полежав нмного, она встала и написала  длинное
        и  теплое   письмо  ему.   Запечатав  конверт,   она
        удовлетворенно  вздохнула  и  со  спокойной совестью
        легла  спать,  хотя  было  еще  довольно  рано,  и в
        палате, кроме нее, никого еще не было.
              Весь   следующий   день   она   была   суха  с
        Константином  Алексеевичем  и  старательно  избегала
        его. Он был очень удивлен и озадачен этим.
               - Что с вами? -  спросил он после ужина, -  я
        вас чем-то обидел?  - Что вы,  что вы, не  обращайте
        внимания!-  ответила  она  тоном,  который ничего не
        разъяснил ему. Он хотел еще что-то спросить, но она,
        быстро попрощавшись с ним, тотчас ушла и примкнула к
        группе женщин, возвращавшихся  после ужина к  себе в
        корпус.  Он  долго  смотрел  ей  вслед,  ничего   не
        понимая.

                ***

              Придя в  корпус и  не застав  никого в палате,
        она вдруг ощутила такую скуку и одиночество, что тут
        же снова вышла и решила побродить. Возле касс летней
        эстрады толпился  народ -  шла какая-то  французская
        кинокомедия и люди валили валом. Ей повезло -  почти
        у самого окна кассы  она заметила Аньку и  попросила
        взять билет.

              - Два? - переспросила Анька.
              - Нет, один.
              - Что, поссорились?
              - Да  нет...так... -  невразумительно ответила
        Нина.
              - Аа-а...  - протянула  Анька, как  будто и  в
        самом деле что-то поняв.

              Когда они с Анькой уселись на свои места,  она
        стала  оглядывать  ряды,  поминутно  оборачиваясь на
        вход,  и  вдруг  поняла,  что невольно ищет взглядом
        Константина  Алексеевича...Ей  стало  тоскливо - его
        нигде не было.
              Фильм ей  не очень  понравился, да  и смотрела
        она  его  вполглаза,  все  время  думая о другом. По
        окончании  фильма,  чтобы  отделаться  от  Аньки,  с
        которой  ей  совсем   не  хотелось  говорить,   она,
        смешавшись с  толпой, ускользнула  от нее  и быстрым
        шагом направилась домой.

                ***

              Весь  следующий   прошел  в   какой-то  серой,
        тягучей  скуке.  В  столовую  она  старалась  раньше
        приходить  раньше  Константина  Алексеевича,   чтобы
        раньше его заканчивать свою трапезу и уходить,  чтоб
        не  дать  ему   возможности  что-то  предпринять   и
        предложить  ей...Но  сердце   ее  ныло  в   какой-то
        тревоге, и она не находила себе места, не зная,  чем
        заняться, куда себя деть.
              Она чувствовала, что  делает что-то не  то, ей
        хотелось совсем другого - быть с ним...Но она решила
        и  дальше  проводить  свою  линию.  Но что бы она ни
        делала, где бы ни была, она все время ловила себя на
        том, что постоянно сбивается на мысли о нем, о  том,
        что он делает сейчас, где он и с кем...
              Она  вспоминала  его  недоумение,  его   почти
        растерянные  взгляды  за  столом,  его нерешительное
        молчание, за  которым, как  ей казалось,  скрывалась
        обида, и она чувствовала себя неблагодарной свиньей,
        ведь ей совершенно не в чем было упрекнуть его...
              День   закончился   моросящим   дождем,   море
        скрылось в  туманной мгле,  стало сыро  и прохладно,
        что совсем испортило ей настроение.

                ***

              Ночью ей приснился очень странный сон.
              Будто   она   с   Николаем   и    Константином
        Алексеевичем на дикой безлюдной планете, которую они
        должны освоить.
              Мужчины  несут  ее,  обнаженную, через широкий
        ручей,  высоко  подняв  ее  над  водой, как знамя их
        Любви и Единства...
              На противоположном  берегу, за  склоном, круто
        спускающимся  к  ручью  -  страна,  поросшая густыми
        лесами, с  полянами и  долинами, полными  редкостных
        цветов; она не видит этого, но знает, что это так...
              Эта страна  ждет их,  она томится  по Жизни  и
        Разуму, который пробудит ее прекрасную, но застывшую
        природу к новой жизни,  даст толчок новому циклу  ее
        развития.
              Мужчины все глубже и глубже опускаются в воду,
        вот она уже им по  грудь, вот она уже доходит  им до
        подбородков, ее  волосы начинают  купаться в  черной
        непрозрачной воде, ей становится страшно...
              Но она  знает, что  они должны  перейти ручей,
        обязательно  должны,  ведь  их  долг  -  войти в эту
        страну, чтоб  основать в  ней плацдарм  для Разума и
        рода человеческого,  наполнить ее  дикие, молчаливые
        леса  и  долины  Жизнью  и  детскими голосами, и это
        должна сделать она  со своими двумя  мужчинами, став
        прародительницей нового племени человеческого...
              И  они  переходят  ручей,  перебираются  через
        гребень склона, ее  уже не несут,  она идет рядом  с
        мужчинами, и каждый  из них близок  и дорог ей,  как
        часть собственного тела...
              Она идет между ними, рука в руке,  наполненная
        тысячами  жизней,  которые  томятся  в  ее  теле   в
        ожидании  Пробуждения  и  Исхода,  и  это   томление
        передается   всему    ее   телу,    переполняя   его
        сладострастной  жаждой  Зачатия  в  сплетении  тел и
        безумствах  вожделеющей  плоти  -  во  имя торжества
        Жизни,   во   имя   исполнения   ею   Великого Долга
        первородного Материнства на этой планете.
              И источником исполнения этого долга будут  эти
        двое мужчин,  ставшие для  нее чем-то  нераздельным,
        Единым Мужем в даух  лицах, Единым Отцом ее  будущих
        детей,  которые   заселят  эту   планету,  продолжат
        Великую  Эстафету  жизни  и  понесут  факел Разума в
        будущее, в  безграничное пространство  все дальше  и
        дальше, в новые миры, на новые планеты...
              Пробудившись, вся под впечатлением этого  сна,
        почти потрясенная  им, она  и наяву  продолжала жить
        его ощущениями, вся охваченная какой-то  невыразимой
        нежностью, женской и одновременно почти  материнской
        к  ним  обоим  -   и  к  Николаю  и   к  Константину
        Алексеевичу,  которого  она  почувствовала  каким-то
        родным.
               Чувство нераздельной слитности с ними  обоими
        будто пронизало ее, и это чувство будто высветило ее
        всю  внутри   предчувствием  Понимания   Мудрости  и
        Таинства Жизни, во всем ее многообразии и  единстве,
        которые в их  сокровенной сущности словно  коснулись
        ее сейчас, воплощаясь в  ее чувствах к этим  двум ее
        мужчинам...
              Это было что-то  новое для нее,  неизведанное;
        это было такое ощущение, о возможности которого  она
        даже не подозревала, для которого не было слов...
              Перед   ней   словно   приоткрылась   какая-то
        неведомая  тайна  Бытия,  волнующая, томительная как
        жажда и зыбкая, как мираж, но несказанно прекрасная,
        непреодолимо волнующая, заставляющая замирать сердце
        в тоске неизбывного желания слиться телом и душей со
        всем  живым  и  множить  все  живущее;  ей по-новому
        открылась   жажда   Материнства,   его  животворящая
        сущость,  его  милосердие,  стремление  защитить все
        живое от смерти...
              Ее   решение    отдалиться   от    Константина
        Алексеевича теперь казалось ей совершенно не нужным,
        чем-то мелочным и даже глупым.
              - А  вдруг он  совсем махнул  на нее  рукой, -
        подумала она, с тревогой представив себе, что здесь,
        на курорте, он, конечно,  не может не быть  объектом
        усиленного внимания со стороны женщин, - может быть,
        кто-то из  них уже  пытается завладеть  им? Или  уже
        завладел?
              Эта  мысль  гвоздем  засела  в  ее голове, она
        почувствовала, как беспокойство и что-то похожее  на
        ревность все больше и больше овладевает ей...Она  не
        могла дождаться завтрака, чтоб поскорее увидеть его.

                ***

               Утро  было  яркое,  солнечное.  По  дороге  в
        столовую она с  удовольствием вдыхала полной  грудью
        свежий  воздух  и  любовалась  яркостью  зелени   и
        цветов, будто умытыми после вчерашнего дождя.
               Отдыхающие   шли   в   столовую   группами  и
        поодиночке, все были веселы, радостные улыбки и смех
        господствовали  в  этой  толпе,  и она почувствовала
        себя одной из  всех, все были  понятны ей, все  были
        милы и приятны ей, и это радостное чувство  общности
        с   людьми   наполняло   ее   ощущением    какого-то
        опьяняющего счастья...
              Войдя в столовую, она увидела, что  Константин
        Алексеевич уже сидит  за столом; она  улыбнулась ему
        широко, радостно и чуть виновато; что-то дрогнуло  в
        его  лице,  затем,  тоже  приветливо улыбнувшись, он
        сердечно поздоровался с ней.
              В столовой было шумно, но уютно; окна выходили
        на море, они занимали почти всю стену и были настежь
        открыты, так что  рокот прибоя был  явственно слышен
        отсюда;  в  середине  зала  был  устроен   мраморный
        бассейн  с  фонтанчиком,  с  журчаньем  и бульканьем
        падавшим на  гладь воды,  а в  самом бассейне  среди
        зелени и камешков сновали разноцветные рыбешки.
               Стояла  атмосфера  какой-то  благодатности  и
        беззаботности,  которая  хорошо  знакома  всем,  кто
        бывал на курортах.
              За   завтраком,   видя   как   ест  Константин
        Алексеевич, аккуратно  и аппетитно,  как поглядывает
        на  нее,  она  остро  ощутила,  как ей хорошо, какое
        сегодня прекрасное солнечное утро, и какое это чудо,
        что он сидит  рядом с ней,  и она снова  может, если
        захочет, быть с ним, говорить с ним. Думая об  этом,
        она просто  испугалась, что  чуть не  оттолкнула его
        навсегда...
              Между   ними   вновь,   без   слов,    незримо
        протянулись нити близости, и она чувствовала, что  и
        он  ощущает  то  же  самое.  Ей  стало  радостно   и
        свободно.
              Она помнит, как выйдя из столовой, они увидели
        объявление  об  экскурсии  на  Ай-Петри  на автобусе
        после обеда. Они решили поехать.
              Все утро  и все  время до  обеда она посвятила
        процедурам и считала часы, оставшиеся до экскурсии.

                ***

              "Икарус" был подан прямо ко входу столовой,  и
        все записавшиеся на экскурсию c веселыми  возгласами
        занимали  места.  Нина  с  Константином Алексеевичем
        сели на заднюю скамью, и в ожидании отхода  автобуса
        рассматривали   альбом   с   видами   Крыма, который
        Константин Алексеевич купил в киоске возле столовой.
              Ей   особенно    понравилось   цветное    фото
        Ласточкина Гнезда, которое  было снято фотографом  в
        оригинальном ракурсе, так,  что было видно,  как оно
        свисает  почти  наполовину   над  обрывом  скалы   и
        казалось, вот-вот обрушится вниз, в море.
               Автобус,  наконец,  заполнился.  Они   быстро
        проехали  Верхний  Мисхор,  Кореиз,  Гаспру и где-то
        возле   знаменитой   скалы   Крестовой,   в Ореанде,
        свернули  на  маршрут,  ведущий  на Ай-Петри. Дорога
        стала  подниматься  вверх,  делая  крутые виражи, во
        время  которых  всех  отбрасывало  то  к одной, то к
        другой стенке  автобуса; женщины,  особенно молодые,
        визжали,  в  автобусе  стояли  гвалт  и смех; группа
        молодых  парней  под  звуки  гитары  пели   какую-то
        сверхмодную песенку  с отрывочным,  взрывным ритмом,
        голосами  то  протяжными,  то  тут же переходящими в
        резкий  речитатив,  угасающий  временами  почти   до
        шепота.
              Автобус, натужно  воя, поднимался  все выше  и
        выше; то справа, то слева открывалась громада  моря,
        которая  будто  вспухала  по  мере  того,  как   они
        поднимались в гору. В окна автобуса врывались запахи
        хвои,   цветов,   смешиваясь   временами   с запахом
        бензина.
              Они почти не  разговаривали, смотрели в  окна;
        временами, на  виражах, их  крепко прижимало  друг к
        другу,  и  это  было  приятно,  как-то сближало их и
        создавало приподнятое настроение...
              Подъем  занял  немногим  более  часа.  Автобус
        остановился,   водитель,   обернувшись   в   сторону
        пассажиров, сказал громко:  "Ай-Петри!" и, выйдя  из
        водительской кабины, резко захлопнул дверцу.
              Выйдя наружу, и  как следует оглядевшись,  она
        не увидела ничего, кроме равнины с группой деревьев,
        а  с  другой  стороны  -  какое-то дощатое строение,
        оказавшееся   закусочной,   за   которой   тоже была
        равнина, слегка поднимающаяся в сторону моря.

              -   Где   же   Ай-Петри?   -   спросила  она с
        недоумением у Константина Алексеевича, который,  как
        она знала, уже бывал здесь.
              - А вот рядом,  в километре отсюда, -  ответил
        он, махнув рукой в сторону моря.

              - Это Ай-Петри? - удивилась она.
              - Подойдем  -  увидите!

              Вся группа двинулась в ту сторону; минут через
        десять-пятнадцать  крутизна  склона  стала  расти  и
        последние  несколько  сот  метров  подъем  стал  уже
        довольно ощутимым, но ничего еще не было видно.
              И только буквально на последнем десятке метров
        перед  ее  глазами  вдруг  открылось  все  побережье
        глубоко под их ногами.

              - Ай-Петри - это просто выступ на краю обрыва,
        который   отделяет   крымскую   равнину   от  южного
        побрежья,- пояснил Константин Алексеевич.

              Отсюда открывался обширный, захватывающий  вид
        с высоты полета орла  на участок побережья длиной  в
        добрый  десяток  километров  -  от  мыса  Ай-Тодор с
        Ласточкиным  Гнездом  до  Симеиза  с  горой Кошкой и
        дальше.
              Ласточкино Гнездо казалось отсюда  совершенно
        игрушечным,  а  маршрутные  катера,  снующие   вдоль
        побережья - едва различимыми беловатыми скорлупками.
              Были  видны  какие-то  два  водоема, кажущиеся
        отсюда  величиной  с  чайные  блюдца,  а также ленты
        Верхней  и  Нижней  дорог  и  серпантин маршрута, по
        которому они поднялись сюда.
              И над всем этим - огромное, просто непостижимо
        громадное море,  горизонт которого  уходил в  небо и
        сливался  с  ним,  неразличимо, в серебристо-голубой
        дымке...
              Она  долго  смотрела  на  эту   величественную
        панораму,  не  в  силах  оторвать  взгляд  от   этой
        красоты,  которая  будто  заворожила  ее;   хотелось
        взмахнуть  руками,  как  крыльями  и  подобно  птице
        взмыть и лететь в этот простор, лететь и лететь,  ни
        о чем не думая,  просто лететь, взмывая все  выше, к
        солнцу и раствориться в этом голубом просторе...
              Вывел  ее  из  этого  состояния  пронизывающий
        ветер,  дующий  со  стороны  равнины,  которого  она
        вначале   почти   не   замечала,   но   который  все
        настойчивее    забирался    под    платье,    и  она
        почувствовала, что продрогла.
              На  Константине  Алексеевиче  тоже была только
        тенниска,  и  они   решили,  не  ожидая   остальных,
        спуститься к автобусу и ждать там.

              Возле    автобуса    уже    толпилась    часть
        экскурсантов,  возвратившихся  раньше  их; некоторые
        забрались в автобус и  жевали бутерброды и фрукты, а
        другие, обнаружив, что в закусочной есть алкогольные
        напитки, уже успели "приложиться", что было  заметно
        по их  раскрасневшимся лицам  и оживленным,  громким
        голосам.

              Константин Алексеевич, видимо озабоченный тем,
        не простудилась ли она, тоже взял бутылку  портвейна
        с двумя картонными стаканчиками и пару бутербродов и
        предложил ей выпить. Вначале она стала отнекиваться,
        но,  видя,  что  и  другие  женщины  пьют  со своими
        спутниками, перестала ломаться.
               Вино  было  очень  приятным,  массандровского
        разлива; выпив, она почувствовала, как вино  ударило
        ей  в  голову,  и  по  всему  телу  начало   приятно
        разливаться  тепло.  Ей  стало  весело,   захотелось
        дурачиться  и  хохотать,  как  все  остальные. Никто
        никого не  стеснялся, некоторые  парочки целовались,
        почти  не  скрываясь,  и  никто  на  них  не обращал
        внимания. Атмосфера раскрепощенности, солидарности и
        доброжелательной   снисходительности   к   поведению
        других, какая бывает,  пожалуй, только на  курортах,
        овладела и ей.
              В голове слегка  шумело и кружилось,  ей вдруг
        очень захотелось,  чтоб и  Константин Алексеевич  ее
        тоже поцеловал, но тот  не подавал никаких признаков
        такого намерения, что разочаровало ее и даже  слегка
        рассердило.
              Вскоре  возвратилась  и  основная  группа,   и
        автобус тронулся в обратный путь.
              Среди всех царило бесшабашное настроение, весь
        автобус  был   наполнен  взрывами   смеха,  криками,
        гитарист   остервенело   рвал   струны   гитары,   а
        подвыпившие молодые бородачи, обнимая своих  подруг,
        отчаянно пели и орали что-то невразумительное.
              Еще сильнее, чем при подъеме, автобус  бросало
        из стороны  в сторону,  и Нина,  которая еще  больше
        захмелела, вынуждена была, чтоб не падать,  отдаться
        на  милость  Константина  Алексеевича,  который,  не
        стесняясь,  крепко  обнял  ее  одной рукой за талию,
        прижав к себе, а другой держался за спинку переднего
        сидения. Они сидели так близко и бросало так сильно,
        что  тела  их  тесно  соприкасались, налегая друг на
        друга  при  толчках,  и  от  этого  она  еще  больше
        хмелела...
              - Вот, если бы  меня сейчас Николай увидел!  -
        мелькнуло  в  ее  голове,  но  без всякого угрызения
        совести.   Ей   было   хорошо,   уютно   в  объятиях
        Константина Алексеевича, она готовабыла так ехать  и
        ехать сколько угодно...
               Когда они проехали уже больше половины  пути,
        кто-то  попросил  водителя  остановиться, после чего
        часть пассажиров вышла, чтобы остаток пути проделать
        пешком, по свежему воздуху. Константин Алексеевич  с
        Ниной тоже вышли.
              Сначала  все  шли  по  дороге кучкой, но потом
        постепенно  она  стала  рассеиваться  и дробиться на
        пары, которые куда-то незаметно исчезали, пока  Нина
        с Константином  Алексеевичем не  остались на  дороге
        одни.
                ***

              Кругом было тихо, густо пахло нагретыми  хвоей
        и смолой  и какими-то  травами, и  все эти  типичные
        запахи  горного  Крыма  будили  особое   настроение,
        радостное и светлое, все кругом было красивым, прямо
        изумительным,  жизнь  казалась  прекрасной... Сквозь
        кроны деревьев пробивались лучи солнца, падая яркими
        пятнами на дорогу, желтые стволы сосен ярко рдели и,
        казалось, светились; в  голубом небе стояли  кучевые
        облака, а на поворотах дороги открывалось  временами
        море, величественное,  спокойное, и  это спокойствие
        как-то  умиротворяло;  все  заботы  и  проблемы там,
        дома,   на   работе   казались   чем-то   далеким  и
        нереальным...
              Весело  переговариваясь,  они  шли  по дороге,
        любуясь  окрестностями  и  вдыхая  пьянящие  ароматы
        крымского  леса;  каждое  дерево,  каждый  куст  или
        скала,  мимо  которых  они  проходили,  были  чем-то
        по-своему замечательными и неповторимыми, и они то и
        дело  останавливались,  чтобы  вместе полюбоваться и
        обсудить увиденное; и было в этом что-то от  детства
        с его  радостью познавания  мира. Она  казалась себе
        маленькой девочкой, заблудившейся в лесу, где, как в
        сказке, в  любой момент  из-за деревьев  может вдруг
        показаться великан или избушка на куриных ножках...
              Давно   она    уже   не    испытывала   такого
        беззаботного, радостного  настроения, а  присутствие
        Константина  Алексеевича  придавало  всему  какое-то
        особое, волнующее очарование...
              Впереди  на  дороге,  в  низинке,   показалась
        большая лужа, видимо,  от вчерашнего дождя,  которая
        еще не успела высохнуть. Она перекрывала всю  дорогу
        и уходила  далеко в  стороны, так  что ее невозможно
        было обойти.  Константин Алексеевич  снял сандалеты,
        обутые на босу  ногу, сильным броском  перебросил их
        на другую  сторону лужи,  и, засучив  почти до колен
        брюки, предложил перенести ее на руках. Она замялась
        и стала  отнекиваться, говоря,  что тоже  разуется и
        перейдет  сама.  Но  Константин  Алексеевич, уже не
        слушая ее, решительно взял ее правой рукой подмышки,
        а  левой  -  под  колена  и  понес ее. Не оказав ему
        сопротивления,  она  только  сказала:  - не урони, -
        внезапно и неожиданно переходя на ты...
              Он нес ее бережно как ребенка, осторожно ставя
        ноги в воду, чтобы не оступиться, и крепко  прижимая
        к себе...
              Еще ни  один мужчина  не носил  ее на  руках в
        буквальном смысле этого слова. Даже в пору  расцвета
        их  любви  с  Николаем,  когда  все было так свежо и
        ново, даже  и тогда  Николаю не  приходила в  голову
        такая мысль.
              Она смотрела  широко раскрытыми  глазами снизу
        на его  напряженное лицо,  которое резко  выделялось
        смуглым загаром на фоне ослепительной синевы неба, и
        ощущая  всем  телом  сокращения  и  силу  его  мышц,
        чувствовала,    что  начинает терять голову...что-то
        томительно  сладостное  начало  овладевать  всем  ее
        телом, готовым отдаться ему...

              Обвив  руками  его  шею  и теснее прижавшись к
        нему, она закрыла глаза и, слегка приподняв  голову,
        ждала  поцелуя...И  действительно  он  поцеловал ее,
        когда перенес на другой берег, поцеловал в губы,  но
        как-то робко, несмело...
              "Как мальчик" -  подумала она, но  эта робость
        еще больше расположила  ее к нему.  Бережно поставив
        ее на ноги, он начал обуваться.
              Оба были слегка смущены и молчали.  Константин
        Алексеевич,  посмотрев  вдруг  на  свои часы, сказал
        озабоченно:
              - Ого! Мы,  кажется, опаздываем на  ужин, надо
        поторапливаться!
              Почти  не  разговаривая,  они  пошли   быстрым
        шагом.
              - А зачем вообще  идти на ужин? -  неужели это
        так  уж  важно  теперь...-  вдруг  подумала  она,  и
        взглянула искоса на Константина Алексеевича.
              Тот тоже шел с  задумчивым видом, на лице  его
        можно  было  заметить  признаки  какой-то внутренней
        борьбы,  будто  он  что-то  хотел  сказать  ей  и не
        решался...
              Так они и шли молча, чувствуя , как  нарастает
        напряженность  невысказанности;  в  этом  молчании и
        напряженности   чувствовалось    смятение,  смятение
        порядочных  мужчины  и  женщины,  которых неудержимо
        влечет  друг  к  другу,  и  которые  не  знают,  как
        подступиться  к  тому,  что  для  многих  других  не
        составляет никакой проблемы...
              Вскоре  они  вышли  на  Нижнюю  дорогу, где-то
        между Ореандой и Кореизом.  По дороге шел автобус  в
        сторону их  санатория. Константин  Алексеевич поднял
        руку, автобус прошел  было мимо, но,  проехав метров
        сорок- пятьдесят, все же остановился.

                ***

              Они действительно опоздали-таки на ужин; когда
        они вошли в столовую,  она была уже почти  пуста. Но
        их   официантка,   тетя   Маруся,   пожилая женщина,
        проворчав    сварливо:    "Ходють    где-то,   людей
        задерживают..."  все-таки   обслужила  их.   Наскоро
        проглотив свои порции каши и молоко с булочкой,  они
        вышли из  столовой и  пошли побродить  по территории
        санатория.  Остановились  ненадолго  у  волейбольной
        площадки, где женская команда ожесточенно  сражалась
        с  мужской,  с  шутками  и подзадориваниями, потом у
        площадки,  где  играли  городошники.  Эта  игра   ее
        захватила, ей  понравились меткие  броски мужчин  по
        фигурам из деревянных чурок со смешными  названиями,
        вроде "бабушка в окошке".
              Но   Константин   Алексеевич   был   рассеян и
        молчалив, думая о чем-то своем, часто поглядывал  на
        нее как-то странно и неуверенно.
              Наконец, когда они  забрели на какую-то  тихую
        аллею,  он   решительно  остановился,   и,  помолчав
        немного, заговорил:

              -  Я  больше  не  могу...Я  все  время думаю о
        тебе..  Я  знаю,  ты  -  тоже...Так больше нельзя! Я
        хотел сказать тебе там, в лесу...но - день, люди...
              И перейдя на другой тон, сказал тихо и  как-то
        просто, как будто был ее мужем:

              - Приходи вечером к той скале, где мы с тобой
        купались...
              -  Когда  стемнеет  - добавил  он и назвал час
        свидания.

              Эти слова не  оставляли больше сомнения  в его
        намерениях. В первый момент автоматически  сработало
        ее подсознание женщины, никогда не изменявшей своему
        мужу, и  ее охватил  было порыв  возмущения. Но этот
        порыв быстро сменился волнением, каким-то  радостным
        испугом  и  сладостным  смятением  как  днем  там, в
        лесу...
              -  Хорошо,  -   чуть  слышно,  почти   шепотом
        проговорила она, едва заметно кивнув головой, и  тут
        же перевела разговор на другое.
              Поговорив еще немного  о разных пустяках,  они
        разошлись  до  встречи,  чтобы  немного отдохнуть от
        дневной прогулки.

                ***

              По дороге в свою  палату она немного пришла  в
        себя и подумала:
              -  Бог  ты  мой,  неужели  я способна пойти на
        курортный  роман?  Неужели  это  я - примерная жена,
        кандидат наук, солидный человек, мать двоих детей?
              - Ай-яй-яй! Что же это ты, моя милая, делаешь?
              Но это были  только слова, только  беспомощная
        попытка  овладеть  положением;  она чувствовала, что
        вся эта  ирония над  собой не  имеет никакой  силы и
        смысла; она все больше и больше подпадала под власть
        этого  человека,  мужчины,   в  котором  она   всеми
        клетками  своего  женского  тела  ощущала   сильного
        самца,  в  котором  как  будто  пульсировал  сгусток
        энергии, она почти физически ошущала буйство жизни в
        его теле...
              Он  был  сдержан,  в  отличие  многих   других
        мужчин, но это качество еще больше подчеркивало  его
        первородную, почти пещерную  силу, которая кк  будто
        клокотала в  его теле,  и от  этого у  нее кружилась
        голова...
              Нет,  нет!  -  она  не станет пошлой курортной
        бабой,  ищущей  приключений,  -  сказала  она себе в
        новой попытке справиться с  собой, - это низко,  это
        грязно, это распутство, -убеждала она себя, - как  я
        после этого посмотрю в глаза Николаю и детям?

              При мысли о детях ей стало совсем не по  себе;
        словно  протрезвев,  она  твердо  решила  не идти на
        свидание.
               Придя  в  палату,  она  разделась,  легла   в
        постель и принялась читать незаконченный роман.
               В палате было тихо, ее соседки еще не  пришли
        с прогулки или из кино. Когда в помещении уже начали
        сгущаться вечерние сумерки, она встала, зажгла  свет
        и  снова  углубилась   в  книгу,  в   которой  автор
        затейливо сплел цепь интриг, поединков и  придворной
        суеты времен  Марии Стюарт.  Чтение успокоило  ее, и
        она с удовлетворением сказала себе:
              - Ну, вот... - я, кажется, справилась с собой,
        - и тут же инстинктивно взглянула на часы.
               Был  назначенный  час  свидания.  Без  единой
        мысли в голове, только со страхом, что он уйдет,  не
        дождавшись ее, она вскочила  с постели и, достав  из
        чемодана   свое   лучшее,   ажурное   белье,  начала
        лихорадочно  одеваться  и  причесываться,   нервными
        движениями роняя  на пол  шпильки. Она  не подбирала
        их,  довольствуясь  теми,  которые  остались у нее в
        руке.
              - Только  бы успеть...  только бы  успеть... -
        как  молотом  стучало  сердце  в  гулкой, отрешенной
        пустоте, в  которую падало  ее тело,  вызывая в  нем
        лихорадочную дрожь нетерпения...
              Схватив пляжную  сумку и  почти бессознательно
        засунув в нее на ходу большое пляжное полотенце, она
        быстро вышла, почти выбежала из корпуса...

                ***

              Он не ушел, дождался.
              И  вот  они  идут  вместе.  Прибой   продолжал
        монотонно  и  равнодушно  накатывать  на  берег свои
        валы, и  его белая  кромка отчетливо  обрисовывала в
        сгущающейся темноте извилистую линию берега.
              Они  молчали,  никто  не  решался   заговорить
        первым. Закат совсем угас; из-за горизонта над морем
        начал всплывать огромный, багровый диск луны.  Почти
        неразличимо заструились тени на скалах и кустарнике,
        слегка колышащемся от  ветерка, который чуть  слышно
        шелестел  листьями  и  временами,  словно заигрывая,
        приподнимал подол ее платья.
               Она чувствовала,  как в  ней все  нарастает и
        нарастает  невыразимая  нежность  к  нему,  какая-то
        рабская готовность покориться; все ее тело  томилось
        от ощущения  его яростного  нетерпения, которое  как
        будто рвалось из его  тела и охватывало как  обручем
        все ее существо. Вся ослабев от этого ощущения,  она
        проговорила:
              - Я устала, давай сядем!...
              Они сели на полотенце, расстеленное ею на  еще
        теплый  песок  у  камня,  возле  какого-то  пахучего
        куста.
              Некоторое время они сидели молча и неподвижно,
        вслушиваясь в ночную  тишину и всматриваясь  в гладь
        моря,  где  лунная  дорожка  уходила  к  горизонту и
        где-то пропадала, так и не достигнув его.
              Было    тихо;    стрекотание    цикад   только
        подчеркивало тишину.
              Наконец решившись, он положил горячую,  слегка
        влажную ладонь  на ее  бедро, там,  где немного выше
        колена был,  как он  знал, купаясь  с ней, небольшой
        шрамик,   рядом   со   светлокоричневой    родинкой,
        казавшейся ему всегда очень милой и симпатичной...
              Она  чуть  вздрогнула,но  ничего  не   сказав,
        продолжала  смотреть  на  море,  только  во  взгляде
        появилась напряженность,  а красиво  изогнутые брови
        слегка  нахмурились.   Это  немного   встревожило  и
        смутило его.
              После минутной нерешительности и колебаний  он
        перевел руку с ее колена на грудь и, слегка сжав ее,
        обнял второй рукой ее  шею и начал целвать  ее лицо,
        грудь, шею, губы, и,  чувствуя, как что-то мощное  и
        звериное   поднялось   в   нем,   доведя   тело   до
        болезненного напряжения, он грубо запрокинул и начал
        раздевать ее.
              В   полубеспамятстве,   ощущая   с  замиранием
        прикосновения его нетерпеливых рук, срывающих с  нее
        одежду, она с упоением слушала его жаркий, страстный
        шепот, перемежаемый поцелуями...
        --------------------------------------------------
             Почти  совсем нагая,  она лежала  перед ним   с
        раскинутыми  бедрами,  и, закрыв  лицо  руками,  вся
        дрожала  как от  озноба...
        ---------------------------------------------------
                -  Боже,  что  я  делаю!...мелькнуло где-то на
        самом краю  ее сознания,  но тут  же исчезло,  будто
        утонув  в   волнах  все  нарастающего  наслаждения...
        --------------------------------------------------
               Вся  в  изнеможении,  она  лежала, запрокинув
        голову и раскинув руки, а он, усталый и благодарный,
        тихо и нежно целовал ее грудь, живот, бедра...
              Едва  заметно  улыбаясь,  с закрытыми глазами,
        она ощупью  нашла его  голову и  начала гладить  его
        волосы,  лицо  и  все,  на  что  натыкались ее руки,
        блуждающие по  его телу  в стремлении  снова и снова
        осязать его. И молчала...
              Издалека, из  какого-то санатория  чуть слышно
        доносилась томная музыка;  мор дышало, как  уснувший
        зверь  и  иногда  шумно  вздыхало,  когда  на  берег
        набегала временами крупная волна.
              Полная луна  уже довольно  высоко поднялась  в
        небе, и  ее зеленоватый  свет дробился  на блики  на
        поверхности  моря,   образуя  серебристую   дорожку,
        уходящую нивесть  куда... Было  тихо, на  всем лежал
        налет таинственности и какого-то волшебства...
              - Как хорошо,  - тихо проговорила  она, ощущая
        покой и приятную наполненность во всем теле.
              Одевшись,  они  еще  долго  сидели  на берегу,
        усталые,  прижавшись   друг  к   другу,  обмениваясь
        изредка поцелуями и малозначащими словами...
              - Уже поздно, - сказала, наконец, она, - давай
        пойдем, а то нас не пустят.

                ***

              Когда они  подошли к  своему корпусу,  входная
        дверь была  уже заперта,  и в  вестибюле было темно.
        Стучаться  не  имело  смысла.  Обойдя  здание,   они
        обнаружили,  на  свое  счастье,  раскрытое  окно  на
        первом  этаже.  Подтянувшись  на  руках  за  карниз,
        Константин  Алексеевич  увидел,  что внутри какое-то
        служебное помещение. Это была удача.

              Поблизости  оказалась,  также  очень   кстати,
        пустая  бочка.  Подкатив  ее  к окну, они забрались,
        словно злоумышленники, через окно внутрь  помещения.
        Когда она перелезала  через подоконник, ее  охватило
        странное,  смешанное  чувство,  в  котором  было   и
        ощущение детского  озорства -  она вспомнила,  как с
        мальчишками залезала  в чужой  сад за  яблоками -  и
        чувством какой-то неловкости и стыда.

              -  Ну,  ну, -  сказала  она  себе, - кто бы
        мог подумать, что я способна на такие номера...
              Благополучно миновав помещение, стены которого
        были заставлены  ящиками и  какими-то металлическими
        баками, они вышли в коридор, почти у самой  лестницы
        на  второй  этаж,  быстро  поднялись  и были уже вне
        опасности...  Что  бы  не  быть застигнутыми вместе,
        особенно нянями в столь неурочный час, они не  стали
        задерживаться,  и,   обменявшись  беглым   поцелуем,
        разошлись по своим палатам.

              Когда она вошла, все давно уже спали. Стараясь
        не  шуметь,  она  быстро  разделась  и  юркнула  под
        одеяло. Анька все-таки  проснулась и сонным  голосом
        спросила:
              - Ну, нагулялась? Краля ты моя...И снова
        засыпая, пробормотала:
              - Образованные, необразованные... всем  одного
        надо...
              Лежа  в  темноте,  она  вспоминала  все детали
        этого длинного, такого необычного дня нее дня,  дня,
        который  как  бы  подвел  черту  под всей ее прошлой
        жизнью, которая теперь уже не может быть  прежней...
        Она чувствовала  - что-то  изменилось в  ней, но что
        именно, она еще не могла ясно осознать, кроме одного
        -  сегодня  она  впервые  в  жизни  изменила  своему
        мужу...И странно - это не очень мучает ее...
              Она   думала   о   Николае,   о    Константине
        Алексеевиче  и  оба  дороги  ей,  оба  были ей нужны
        теперь...
              Но как  быть теперь  дальше, как  вести себя с
        Николаем   по    возвращении   домой?    Молчать   и
        отгородиться  стеной  обмана  и  лжи?  Или   сказать
        правду? Зачем? Чтобы разрушить все? И все-таки  надо
        признаться ему во всем честно; он должен понять, она
        постарается, чтоб он понял, ведь она любит его и  он
        - отец  ее детей!  А как  же быть  с Костей? Неужели
        забыть его навсегда? Нет, это теперь невозможно,  он
        тоже необходим ей...
              Так  ничего  и  не  решив,  она, вероятно, еще
        долго  бы  думала  об  этом,  но  приятная усталость
        сделала  свое  дело.  Она  вскоре  стала   засыпать,
        безотчетно  улыбаясь  в  полусне  и  нежась в истоме
        удовлетворенности,  наполнявшей  ее  тело,   которое
        временами еще подрагивало  в отзвуках сладострастья,
        каждой  своей  клеточкой  храня  память  о  яростном
        натиске великолепного, матерого самца.

                ***
               И потянулись дни и вечера в каком-то дурмане,
        сладком  и   тревожном...  Днем   -  надоевшие   уже
        куроротные процедуры, встречи  и беглые разговоры  с
        Константином  Алексеевичем,  а  вечером  - дурман, и
        сладкий   и   какой-то   нечистый...И   это ощущение
        угнетало  ее...  Она  стала  все  чаще задумываться,
        зачем все это. Да, она полностью была  удовлетворена
        физически, и она  не раскаивалась в  случившемся, но
        чем она  тогда отличается  от тех,  кого она  совсем
        недавно  осуждала?
               Оказывается,  ты  сама  себя  не  знала,  моя
        милая... Как же ты  смела судить других? Что  же это
        такое творится  со мной?  Но наступал  вечер, и  все
        повторялось снова...
              Она  чувствовала,  что  ее  куда-то несет, как
        щепку в мутной воде, как корабль в бурю,  потерявший
        паруса... Константин Алексеевич  налетел на нее,  на
        ее  душу,  на  ее  судьбу  как  ураган, и она смутно
        почувствовала,  что  это  становится  чем-то   очень
        опасным, чем-то  совсем не  свойственном внутреннему
        строю   ее   души.   Да,   он   неотразим,  он умен,
        внимателен,  заботлив,  что  еще  можно требовать от
        мужчины?
               Но  что-то  настораживало  ее,  не что нибудь
        конкретное,  а  что-то  смутно  ощущаемое,  чему нет
        названия. У нее было  такое чувство, что он  во всем
        чего-то не договаривает. Но это могло быть и  ложным
        чувством.
               Она не сразу  смогла сформулировать для  себя
        суть  этого  ощущения,  а  потом,  наконец, пришла к
        выводу, что она ему не очень доверяет, хотя  никаких
        определенных доводов для этого у нее нет.
               Кроме того,  она начала  чувствовать какое-то
        утомление от его ума и безграничной  осведомленности
        обо  всем,  что  заставляла  ее  постоянно  быть   в
        напряжении от необходимости "соответствовать"  всему
        этому, чтобы не ударить лицом в грязь.

               В прежних разговорах с ним она узнала, что он
        вдовец, жена скончалась около десяти лет назад,  что
        потом так и не женился, не найдя того, что он  видел
        в  своей  покойной  жене.  Не  скрою,-  признался он
        как-то раз, - у меня потом были еще женщины, но я не
        увлекался этим, и  эти встречи не  оставили никакого
        следа в моей душе.
               Потом,  помолчав,  добавил:  Но  ты  - совсем
        другое дело, я надеюсь, ты это видишь сама...
               А она подумала  с легким сарказмом  - сколько
        еще женщин слышали от него эти слова...

               Так или  иначе, независимо  от встреч  с ним,
        она, сама того ясно не сознавая, инстинктивно  стала
        переоценивать свое поведение и сложившуюся ситуацию.

                ***

               А за  несколько дней  до конца  срока путевки
        она  получила  письмо  от  Николая.  Его письмо было
        наполнено  нежностью  и  тоской  по  ней... И что-то
        екнуло в ее груди... Он писал также, что младшенькая
        приболела, но уже, слава богу выздоровела, а старший
        недавно  вернулся  из  пионерлагеря.  Писал,  как он
        управляется с детьми и домашним хозяйством, сообщил,
        что отремонтировал  всю сантехнику,  утеплил окна  и
        двери и вообще навел порядок в квартире.
               Родной ты мой! - подумала она с раскаянием  и
        вновь вспыхнувшей к нему нежностью...
               Все!...  Пора  одуматься!...Надо  сбросить  с
        себя это наваждение, надо настраиваться на все,  что
        так дорого ей  - семья, дети,  ее Николай! Если  это
        рухнет, то всему - конец! Ее жизнь потеряет смысл...
               Она твердо решила прекратить интимные встречи
        с Константином Алексеевичем  - надо хотя  бы немного
        очиститься перед возвращением  в семью! Это  решение
        придало ей сил и принесло некоторое успокоение в  ее
        смятенную душу.
                ***

               Но  в  эти  последние  дни  ее ждало еще одно
        испытание.  Как-то  после   ужина,  когда  они,   по
        обыкновению,  сидели  не  скамейке  у моря, он после
        довольно долгого молчания вдруг проговорил не  очень
        решительно и как-то смущенно:
               _  Нина,  я  хочу  сказать  тебе что-то очень
        важное...  Мне  кажется,  что  мы  с тобой должны...
        подумать о нас с тобой...
            Она вопросительно посмотрела на него.
               _  Знаешь...  я  все  эти  дни,  каждый  день
        собирался сказать тебе, но все никак не решался  это
        сделать...в общем, выходи-ка ты за меня замуж!...
               Она изумленно взглянула на него и подумала:
               - Так вот почему ей казалось, что он чего-то
        не договаривает!...
               - Ты это серьезно, Костя?...
               _ А ты что, не серьезно? Или ты относишься  к
        тому,  что  между  нами  точно  также,  как  и   все
        остальные...здесь? Которых ты осуждала?
               Этот его вопрос ударил ее как кнутом. Что она
        могла ответить на него? Ничего! Она долго молчала, а
        он ждал ответа...
           Наконец, собравшись с духом она проговорила:
               Я  не  могу   тебе  сказать  на   это  ничего
        вразумительного... действительно, это был не  лучший
        образец поведения...
               Воспользовавшись    возникшей    паузой,   он
        проговорил:
               -  У  меня   в  Москве  прекрасная,   большая
        квартира, в которой я живу один... тебе будет  очень
        хорошо там...
               - Разве дело в  квартире, Костя! Ты один,  ты
        свободен, а  у меня  семья, дети,  муж... Если  бы я
        была свободна, как ты, то это было бы совсем  другое
        дело...
               Но он ответил на это:
               - Заберешь детей с собой, места хватит  всем,
        а я  буду заботиться  и любить  их как  своих родных
        детей...
               _ Как  родных детей?  А ты  подумал, как  они
        будут  относиться  к  тебе,  чужому  дяде? При живом
        отце, который их очень  любит и они прекрасно  знают
        об этом?
               Не зная что ответить, на этот раз промолчал и
        он.
               Она продолжала: -
               - Но дело  не только в  детях, а и  в Николае
        тоже,  и  это  не  менее  важно. Я очень привязана к
        нему...   Это   замечательный   человек,    честный,
        справедливый,  заботливый  муж  и  отец.  И он очень
        любит  меня...  Мое  предательство  сломит  его,  он
        потеряет  смысл  жизни,  он  не  справится  с  таким
        горем... Я не могу оставить его, это выше моих  сил,
        Костя...
               Она замолчала, не в силах сказать что-то еще,
        но потом вновь заговорила.
               - Да, я виновата,  мне нечего сказать в  свое
        оправдание.  Кроме  одного  -  хотя  ты  ни  в  чем,
        конечно,  и  не  виноват,  но  причина моей вины - в
        тебе...
               - Как это?
               - А  так  вот.  Я  не  смогла устоять против
        твоего  обаяния,  ты  ворвался  в  меня  как вихрь и
        закружил   меня.   А   у   меня   не   оказалось сил
        противостоять   этому.
               - Я  оказалась просто  обыкновенной женщиной,
        слабой и  неразумной, забывшей  о своем  долге. Но я
        думаю, что редкая женщина устояла бы перед тобой.  И
        это не лесть, я просто так думаю...
               -   Наша   встреча   была   прекрасной,... но
        ненужной. Мне еще раз хочется сказать, что если бы я
        была свободной, то все было бы по-другому. А  теперь
        я хочу  забыть этот  прекрасный сон,  и вернуться  к
        реальности - к семье, к детям и искупить свою  вину.
        Иначе я  не могу...  Прости меня!  Нам с  тобой - не
        судьба!
               Она  еще  много  говорила  что-то, сбивчиво и
        как-то растерянно, но он уже не слушал ее, а сидел с
        каменным лицом, вперив взгляд куда-то в море...
               Они  еще  довольно  долго  сидели  молча,  не
        говоря ни слова. Наконец, он поднялся и сказал:
              - Ну, что ж, все ясно... пойдем в корпус,  уже
        поздно.
               И  больше  не  произнес  ни  слова. Когда они
        проходили мимо какой-то  скамейки, она обратилась  к
        нему:
               -  Подожди,  давай   присядем  еще  на   одну
        минутку...
               Они сели.  Не зная,  как начать,  она немного
        задумалась и сказала:
               -  Скоро  мы  расстанемся...  мне  очень   не
        хотелось бы, чтоб в  эти последние дни и  часы между
        нами легло отчуждение. Ведь если даже исключить нашу
        интимную близость, все равно между нами было много и
        хорошего, что хочется помнить и ценить, не так ли?

               Он кивнул головой. - Мне было очень интересно
        говорить, беседовать с  тобой, я стала  ощущать нити
        дружбы,  возникающей  между  нами,  и это было очень
        дорого мне.  И лучше  всего было  бы, если  бы мы на
        этом  и  остановились.  Мне  и  сейчас очень хочется
        оставить в  памяти эту  дружбу. Понимаешь?
               Он снова кивнул головой.
               -  Поэтому  у  меня  есть  такое предложение.
        Давай посвятим  оставшиеся пару  дней этой  дружбе и
        проведем  эти  два  дня  вместе, но на людях...Давай
        наплюем  на  еще  оставшиеся  процедуры и поездим по
        южному берегу Крыма,  ведь я его  совсем не знаю,  и
        мне будет очень интересно.  Как ты на это  смотришь?
        А? -
               Ну, что ж,  хорошо, я  не возражаю!...
               Придя к этому согласию, они договорились, что
        отправятся   в   путь   завтра,   после    завтрака,
        возвратились в свой корпус, и, коротко попрощавшись,
        разошлись по своим палатам.
                ***
               Она  долго  не  могла  уснуть,  мысли  толпой
        осаждали ее голову, одна за другой...
               И в этом потоке вдруг одна мысль, как  жалом,
        уколола  ее.  А  ведь  ее  предложение   Константину
        Алексеевичу провести последние дни вместе во имя их,
        якобы,  дружбы   -  это   ведь  ничто   другое,  как
        замаскированное  от  себя  самой  ее  стремление  не
        расставаться с ним... Это подспудное,  инстинктивное
        желание   и    послужило   причиной,    истоком   ее
        предложения.
               И  когда   она  поняла   это,  то   мысли  ее
        перекинулись на то, кто же она такая, почему она так
        непоследовательно ведет  себя здесь?  Сначала она  и
        мысли не допускала, что может завести здесь с кем-то
        роман.   Да,   Константин   Алексеевич   - особенный
        человек, необыкновенно умен и образован. Так что же,
        ложиться  в  постель  с  каждым умным и образованным
        мужчиной?
               А это ее стремление еше два дня побыть с  ним
        -  разве  это  не  слабость?  Не уступка эмоциям, не
        имеющим уже никакого разумного смысла? Находящимся в
        полном противоречии с ее решением?
               Она долго думала об этом, вспоминала  истории
        и примеры из жизни других людей. И пришла к  выводу,
        что эмоции, хотя они и необходимы в жизни людей,  но
        их избыток и  неуправляемость - это  источник многих
        несчастий и  краха судеб.  Такие эмоции,  особенно в
        сексуальной сфере - это вспышки, взрывы, разрушающие
        все вокруг себя.
               И   совсем   другое   дело   -   постоянное и
        устойчивое  пламя  любви,  которое  греет  надежно и
        неизменно.  Именно  таким  и  был  ее  Николай.  Она
        окончательно и  бесповоротно еще  раз прочувствовала
        это. Это и было тем, что соответствовало внутреннему
        строю ее души.
               И  мудрость  поведения  в  жизни  заключается
        именно   в   том,   чтоб   не   допускать поступков,
        противоречащих этому строю.  А она допустила.  Пусть
        это будет ей уроком  на всю оставшуюся жизнь!  И она
        искупит свою  ошибку, искупит  своей любовью,  своей
        усиленной заботой о детях, о Николае!
               - Напрасно я  затеяла эту прогулку  по Крыму,
        подумала она. Но уже поздно было менять это решение,
        это  было  бы  просто  неприличным. Она решила вести
        себя    завтра    с    Константином     Алексеевичем
        непринужденно, как просто  с приятелем, не  допуская
        никаких отступлений от этого, как со своей, так и  с
        его стороны. Решив это, она вскоре уснула.
                ***
               На следующий день  после завтрака они  сели в
        автобус, и через 40-50  минут были уже в  Ялте, этой
        столице южного берега Крыма.
               Ялта   располагалась   на   горных   склонах,
        сбегающих в  сторону моря.  В северной  части города
        возвышалась гора  с плоской,  срезанной вершиной,  с
        которой  открывалась  вся  Ялта,  а за ней виднелось
        море,  с  горизонтом,  уходящим  в  небо  и   как бы
        сливающимся с ним.
               Полюбовавшись этой  картиной, они  спустились
        вниз,  а  затем  решили  немного побродить по улицам
        города,  в  первую  очередь  по  Набережной, главной
        улице  города,  вытянувшейся  вдоль  берега моря. На
        этой улице  были расположены  все главные  городские
        учреждения и гостиница.
               Зайдя в сберкассу, Константин Алексеевич снял
        со своего аккредитива какую-то сумму.
               После  этого,  прочитав  на доске объявление,
        что после ремонта вновь открыт дом-музей Чехова, они
        решили  посетить  его.   Этот  дом  был   расположен
        неподалеку  от  Ялты,  на  предгорных склонах горной
        гряды  Крыма.  Дом  был  окружен  большим  садом   с
        разнообразными растениями и фруктовыми деревьями. Во
        дворике, перед входом  в дом толпились  люди, ожидая
        своей  очереди.  В  основном  это  были  туристы   с
        фотоаппаратами, которыми они беспрерывно щелкали.
               Они  осмотрели  все  комнаты  на обоих этажах
        дома. Ей было как-то странно ощущать и думать _  вот
        тут жили  люди, со  своими радостями  и печалями, но
        которых давно  уже нет.  Это навело  ее на грустное,
        печальное настроение, а ей и без того было как-то не
        по себе. Какая-то депрессия, все проходило мимо  нее
        будто в каком-то тумане. Константин Алексеевич  тоже
        был задумчив и не очень разговорчив.
               Когда  они   вернулись  в   Ялту,  Константин
        Алексеевич повел ее в городской дегустационный  зал,
        где  за  определенную  плату  можно было попробовать
        множество вин массандровского  разлива. Ей было  все
        равно  куда  идти  и  что  делать.  Ей хотелось лишь
        одного - скорее бы кончился этот день.
               После дегустационного зала они побывали еще в
        морском  порту  Ялты,  где  стояло  множество судов,
        самых  разных,  в   том  числе  были   и  теплоходы,
        огромные, высокие.  Они наблюдали  за величественным
        отходом  теплохода  "Крым",  который  плавно набирал
        свой  ход  и, постепенно  уменьшаясь,  скрылся   за
        горизонтом.
               В  порту  существовало  такое мероприятие для
        отдыхающих и туристов  - так называемые  "прогулки в
        открытое море". Небольшое судно типа катера заплывал
        со своими  пассажирами в  море на  3-4 километра,  а
        затем  возвращался  обратно.  Сели  и  они  на такой
        катер.   Играла   музыка,   это   были   в  основном
        итальянские  песни.  Когда   они  выплыли  в   море,
        заиграла   музыка,   это   была   известная    песня
        "Арриведерчи Рома" (до свидания, Рим), которая очень
        нравилась ей.
               В  этих  прогулках  бытовал  такой  обычай  -
        бросать в море монетки, как знак того, что  владелец
        монетки еще вернется в эти места. Бросили монетки  в
        зеленоватые волны и она с Константином Алексеевичем.
               Когда   они   вернулись   с   прогулки,  день
        склонялся  уже  к  вечеру.  Они  проголодались, и он
        пригласил  ее  в  ресторан.  Там  уже   заканчивался
        дневной  режим,  а  вечерний  режим  - с оркестром и
        танцами начинался в 6 часов вечера.
               Константин Алексеевич заказал роскошный  обед
        с массандровскими  винами. Когда  она запротестовала
        против  такой  роскоши,  он  ответил,  что  это   их
        прощальный банкет, а расходы - это его личное дело и
        ничье больше.
               Во время обеда, видя ее плохое настроение, он
        старался  развлечь   ее.  В   частности,  он   очень
        интересно рассказал об  участии его института  и его
        лично в  биологических исследованиях  при полетах  в
        космос   наших   космонавтов.   Рассказал   о  своих
        знакомствах  в  Звездном  городке  с  космонавтами и
        руководителями Городка.
               Когда они вышли из ресторана, уже вечерело, и
        солнце стояло  уже близко  к горизонту,  а когда они
        вернулись в санаторий, оно уже зашло. Он по-привычке
        пригласил  ее  посидеть  у  моря,  но она решительно
        отказалась, сославшись на сильную усталость.
               В  палате  она  почти  сразу улеглась спать с
        одной  единственной  мыслью  -  как  выдержать еще и
        завтрашний день.
               Наутро, за завтраком она объявила Константину
        Алексеевичу,  что  освободится  сегодня  поздно,  не
        раньше, чем к обеду,  так как должна пойти  к врачу,
        подготовиться  к   выписке,  пройти   заключительный
        осмотр и т.д. и т.п.
               Она освободилась от всех этих дел значительно
        раньше,  но  вернувшись  в  палату, решила никуда не
        показываться, а  побыть одной,  чтоб не  встретиться
        ненароком    раньше    времени    с     Константином
        Алексеевичем, чего ей не хотелось.
                ***
               За обедом она высказала пожелание  посмотреть
        еще Воронцовский  дворец в  Алупке. Ей  не так  уж и
        хотелось   этого,   но   она   ранее   ведь  обещала
        Константину Алексеевичу  посвятить оставшееся  время
        осмотру Крыма.
               После обеда,  часа в  3 дня  они на  автобусе
        выехали в Алупку.
               Воронцовский  дворец   стоял  неподалеку   от
        берега моря,  фасадом в  его сторону,  и был окружен
        большим парком.
               Этот  дворец  был  выстроен  из серо-зеленого
        камня, в стиле средневекового европейского замка, но
        с изрядной долей и восточной архитектуры. Внутри был
        небольшой  дворик,  из  которого  была видна вершина
        Ай-Петри. Здания дворца были отделены друг от  друга
        узкими проходами с высокими стенами, в которых  были
        прорезаны узкие бойницы.
               Осмотрели они  и самый  большой зал  дворца -
        приемную для гостей с антресолями для музыкантов.
               Площадка перед входом в дворец была  вымощена
        тоже каким-то камнем, а от нее вниз, в сторону  моря
        вела  широкая   лестница,  украшенная   скульптурами
        львов. Лестница заканчивалась еще одной площадкой  с
        балюстрадой и видом на море. Ниже этой площадки  рос
        кустарник, за которым шел уже небольшой пляж и море.
               В парке было  много разных растений  и хорошо
        ухоженных  зеленых  лужаек.  Там  и  сям   виднелись
        небольшие  озерца,  в  некоторых  из которых плавали
        утки и даже лебеди.
               Все это описанное они внимательно  осмотрели,
        а Константин Алексеевич рассказал ей об архитекторе,
        который построил этот дворец, а также о том, сколько
        тысяч крестьянских подвод земли было свезено,  чтобы
        создать искусственную почву парка на месте камней.
               - И все-то он знает! - подумала она, при этом
        почти   не   задавая   воросов,   чувствуя  какое-то
        непонятное ей самой равнодушие.
               Она очень устала  и вообще что-то  плохо себя
        почувствовала,  будто  заболевает.  Это  было совсем
        некстати перед отъездом завтра. Она сказала об  этом
        Константину Алексеевичу, чем  огорчила его, так  как
        он рассчитывал вернуться  в санаторий пешком  с ней,
        через Кореиз и Гаспру, чтобы посмотреть там кое-что.
               По  приезде  на  место  она,  она извинившись
        перед Константином  Алексеевичем и  попросив у  него
        прощения за  эту неожиданность,  она пошла  к себе в
        палату,  даже  не   поужинав,  и,  приняв   какие-то
        снадобья, легла спать.
               За завтраком на  следующий день она  сказала,
        что едет в Симферополь сегодня в 10 утра на автобусе
        с остановки  возле санатория.  Подойдя к  остановке,
        она увидела, что Константин Алексеевич уже поджидает
        ее с большим букетом цветов.
               Он  высказал   готовность  проводить   ее  до
        Симферополя, но  она отказалась,  шутливо сославшись
        на поговорку "Долгие проводы - лишние слезы."
               Когда показался автобус, он сказал ей:
               - Я  никогда тебя  не забуду,  буду помнить о
        тебе до конца своих дней!...
               Затем,  положив  руки  на  ее  плечи,  крепко
        поцеловал ее в губы.  Она не посмела уклониться,  не
        желая обидеть его.
               Когда автобус  тронулся, она  долго смотрела,
        как удаляется  его фигура,  пока она  не скрылась за
        поворотом, будто канув в вечность.
               Ну, вот и все, я свободна!
               Но сердце... сердце болело и ныло, и хотелось
        плакать...На ее глаза навернулись слезы.
               Прощай,   Костя!...Прощай,   мое    сказочное
        наваждение, прощай, мой сладкий грех!...
               Она села на место, ощущая какую-то пустоту  в
        душе, и не желая ни о чем думать...
               Автобус  шел  до  Симферополя  три или четыре
        часа, в течение которых она была в каком-то отупелом
        состоянии,   скользя   безразличным   взглядом    по
        мелькающим в окнах горам и полям.
               Когда она вошла в купе своего поезда, там уже
        были  ее  попутчики  -  молодая  девушка,   какой-то
        старичок и пожилая женщина.
               Когда  поезд  тронулся,  старик  углубился  в
        газету, девица в книгу, а женщина заговорила с  ней.
        Но этот разговор раздражал ее, и на вопросы  женщины
        она отвечала неохотно  и односложно, и  та, наконец,
        отстала от нее.
               Она  продолжала  оставаться  в своем отупелом
        состоянии,  и  так  же,  как  в автобусе, равнодушно
        смотрела в окно вагона.
               В Харькове  она сделала  пересадку на  прямой
        поезд до своего Воронежа. На вокзале в Харькове  она
        послала    Константину    Алексеевичу    телеграмму:
        "Благодарю тебя за все и прости меня!"
                ***
               После    Харькова    ее    настроение   резко
        изменилось,  как  будто  она  оставила  там все свои
        крымские переживания.  Она стала  думать о  семье, о
        детях,  о  Николае,  с  нетерпением ожидая встречи с
        ними. Она уже с интересом смотрела в окна вагона, на
        названия остановок, соображая, сколько еще  осталось
        до Воронежа.
               Когда после остановки  поезд набирал ход,  то
        на стыках рельсов колеса начинали отстукивать  ритм,
        в  котором   ей  чудились   слова:  "Домой-домой,...
        домой-домой,... домой-домой..."
               Наконец,  показался  Воронеж,  пристанционные
        здания,  перрон  вокзала...  В  окне  мелькнули лица
        детей и Николая, которые напряженно всматривались  в
        окна вагонов. Она помахала им рукой.
               Выйдя  из  вагона  и  увидев  их   радостные,
        счастливые   улыбки,   она   почувствовала  огромную
        радость. Вот они,  ее любимые, ее  родные!...
               Они  сели  в  тут  же  подошедший  автобус  и
        отправились домой. Николай,  сидя рядом с  ней, стал
        рассказывать, что нового в городе и на его работе, а
        она слушала его, держа на коленях Юленьку, теребя ее
        волосы и поминутно  целуя ее. А  Петя, стоя рядом  и
        держась за  поручни сиденья,  слегка хмурился,  всем
        своим видом показывая, что эти телячьи нежности  ему
        ни к чему.
               Через минут  25 они  были уже  дома. Войдя  в
        квартиру, она почувствовала, как она соскучилась  по
        ней.  В  кухне   все  сияло  и   сверкало  чистотой,
        наведенной Николаем. Вся посуда, тарелки, стаканы  -
        все, казалось, говорило - мы тоже соскучились, мы  -
        твои, мы тебя любим!...
               Она прошла в спальню. В ней был полусумрак  и
        стоял запах ее любимых духов. Этот запах и  постель,
        застланная    красивым    одеялом,    были    словно
        наперсниками, поверенными их любви с Николаем.
               Когда она  вошла, наконец,  в столовую,  стол
        был  уже  накрыт  и  все  уже  ждало  ее  - и дети с
        Николаем, и праздничная снедь и бокалы,  наполненные
        вином. Николай широким жестом пригласил ее к  столу,
        смотря на нее  влюбленными, сияющими глазами.  У нее
        перехватило  дыхание  от  чувства  вновь обретенного
        счастья.
               Все! Ничего  ей больше  не нужно!...  Никаких
        любовных    приключений,    никакого     "обновления
        информации",о котором говорил Константин Алексеевич,
        никаких сафари с любовником, о чем писал  Хемингуэй.
        Это  не  для  нее!  Конец  ее  наваждению,  конец ее
        дурости!... Все! Она дома! Дома!...

                КОНЕЦ.