Ирма-ширма

Усталая  женщина сидела посреди  двухъярусных детских кроваток в однокомнатной квартире и пела глуховатым голосом «Баю-баюшки-баю».

- Мам,-  попросила взрослая девочка с верхнего яруса, - ты лучше расскажи нам сказку.

-  Сказку тебе? – грустно улыбнулась  женщина.

За окном ныла поздняя осень, которая никак не хотела прощаться с сентябрьским теплом. Шел липкий дождик, зареванные окна отсвечивали в фарах автомобилей.

- Я расскажу вам сказку про Ирму  – Ширму, ладно?

- А кто это, - свистящим шепотом спросил мальчик с компрессом на горле.

- Это  такая тетя, я ее хорошо знаю.

- Ну, тогда какая же это сказка?      -  спросила взрослая девочка/
 
- Любая жизнь – это сказка.

- И наша? – тихонько пискнула пухленькая девочка в очках и шумно вздохнула.

- И наша, мое солнышко, - ответила мама.


Жила-была одна студентка. Студенты – это молодые люди, которые в большинстве верят в чудо и живут весьма беззаботно.

В детстве она сама придумала себе дразнилку «Ирма-Ширма», хотя никто ни разу так ее не называл.  Жили родители Ирмы в общежитии, работали на заводе и никогда не ссорились.

 В детстве Ирма хорошо рисовала, ее фантастические замки обязательно венчала труба, из которой валил дым, а у деревьев, старательно нарисованные, проступали мощные корни. Когда в институте  проходили психологию,  Ирме объяснили, что это означает привязанность к своим корням – роду. «Ничего подобного», - думала смешливая девушка. Я привязана только к ветру, и больше ни к чему!

Однако когда в конце 11 класса развелись ее родители – так ни разу  не поссорившись, она перестала рисовать деревья и вообще решила стать экономистом.

Поступила в Государственный университет. Когда педагог по высшей математике посмотрел в ее добрые и глупенькие глаза, увидел трогательный овал лица и пальчики, тонкие на концах, которые постоянно вертели ручки и карандаши, то сразу оценил ее на  «удовлетворительно». Так Ирма-Ширма и проучилась с этой оценкой все пять лет своего студенчества и, получив, наконец, синий диплом, вышла за стены университета.

- Мам, а она что, не хотела учиться?

- Нет, доченька, не хотела. Она хотела ходить по улицам, облетающим листвой, видеть быстро бегущие облака и слышать ветер. Сидеть у реки, когда уже почти зима и прятать озябшие руки в рукава куртки. Ждать снега вместе с опустевшим городом,  мечтать о лете, когда черно-белая  весна начнет топить снег и пачкать машины.

Однажды Ирма влюбилась. Он был рыжий и кудрявый художник, писал картину на экзамен в училище, жил в полуподвальной студии своего папы – знаменитого в городе графика. Его мама была сумасшедшей, а папа женился второй раз, поэтому юный художник был никому на свете не нужен. По крайней мере, он сам так считал и всех ненавидел.

- Как ненавидел?  - спросил простуженный мальчик.

- Конечно, это было не так. В душе это был хрупкий человек, пытающийся жить, в одиночку среди других несчастных и одиноких  людей. Его мама все время лежала в больницах,  а папа, намучившийся с нею в свое время, тихо любил свою новую жену, которая вытащила его из постоянных пьянок и вернула к жизни. На ребенка душевных сил у него не хватило.

- А так бывает? – спросила девочка с хрустальными мозгами.

- Бывает, душа моя, ответила усталая мама.

Самый маленький мальчик завозился в своей кровати, оперся  на локоток и зевнул.

- Мама, а я знаю, что ты меня из детского дома взяла.

- Ну конечно, знаешь, я же тебе сама это рассказывала!

- Я там жил, и тебя ждал, а ты пришла и взяла меня на руки.

- Да милый, я всегда искала тебя, заглядывала в детские домики, и только в Ленинском районе нашла…

- И ты сразу в меня слюбилась! – мальчик шмыгнул заложенным носом, откинул одеяло и принялся болтать согнутой в коленке ногой.

- Мама, а эта Ирма – Ширма вышла замуж за своего художника? – спросила пухленькая девочка в очках.

- Нет, родная, не вышла.

Художник был добрый и хороший мальчик, но так старательно это скрывал, что Ирма однажды поверила, что на самом деле он злой и циничный человек. Однажды Ирма осквернила его святыни.

- Что это значит? - спросил осипший мальчик.

- Надела клоунскую шапку на голову античного Геракла, которого  ваял папа художника на втором курсе академии, сделала декольте пиковой даме, которую сшил сам юный художник в виде зачета в своем училище, и перевернула вверх ногами жирного ангела, нарисованного ее другом – в качестве книжной иллюстрации. Этими картинками художник подрабатывал – в дополнение к скудной своей  стипендии.

Художник разгневался и выгнал Ирму из своей мастерской. Ирма ушла и перестала с ним встречаться, не смотря на то, что ее друг потом умолял вернуться и даже  говорил о женитьбе.

Потом Ирма – Ширма встретила его,  лет так через  пятнадцать.  Он стал большим, мордатым дядькой, подстриг свои непокорные рыжие кудри. Он смерил Ирму взглядом и презрительно поджал губы.

- А почему, мама? – спросила старшая девочка, - он на нее обиделся?

- Нет, милая, просто он привык так делать еще в юности и потом кривил лицо по любому поводу. А Ирма-Ширма была ему,  в сущности, совершенно безразлична.

-  А кто-нибудь любил ее?

- Это такая  история… Она была девушка глупенькая и верила в чудо. Никогда не умела считать деньги, доверяла будущему и просыпалась каждый день с восторженным ожиданием счастья.  Я думаю, что таких людей не мало,  и они в итоге все получают от жизни то, во что верят. И еще много чего получают, чего совсем не ждут.

Ирма пошла в храм и покрестилась. Ей  дали совсем другое имя, которое мы до поры-до времени не будем употреблять, - у нас есть на то веские причины.

- Мама, а разве хорошо быть глупенькой? – спросила та же серьезная девчушка в очках.

- Не знаю, доченька. Те люди, которые сознают себя глупыми, живут легче и радостней, чем те, кто почитают себя умными. А хорошо это или плохо, Бог весть.

В храм Ирма пошла,  потому что однажды, проходя мимо Церковных ворот, увидела, как человек в черной рясе бежал  по ступенькам, а одна женщина с ребенком бросилась ему наперерез, сложив руки лодочкой. Священник остановился, перекрестил ее, а мальчика  поцеловал в макушку. Все это произошло очень быстро, но для Ирмы время замедлилось. Она шла дальше  и вспоминала сияющие глаза той женщины, ребенка доверчиво склонившегоголову,  - и словно  ощущала тепло, исходящее от всех троих.  Она всегда  считала Церковь чем-то статичным и безликим, а тут выяснилось, что в храме есть жизнь, у людей какие-то взаимоотношения, они радуются, не стесняются целовать руки друг у друга…

Ирма покрестилась и стала приходить к одной иконе, с которой познакомилась в первый же свой визит в Церковь. Это был святой Николай с лицом несчастного, страдающего человека. Его глаза выражали предельное терпение и сострадание.

Ирма думала, что такой несчастный, как он, должен ей обязательно помочь. Она не просила ничего конкретного, просто приходила «пообщаться». Смотрела на него долго, постепенно успокаивалась,  и шла дальше – под низкими городскими тучами, к рано проснувшейся луне, большой, как подушка, к музыкальному троллейбусу, затягивающему  якутские песни для всех светофоров и – в душную свою общагу.

Ирма-Ширма стала  бывать на службах. Она ничего не понимала в том, что здесь происходит, но хоровое пение, перемежающееся речитативом священнослужителей, мерцание свечей, бледные закаты за окнами, все умиротворяло. Когда Ирма выходила из Церкви, ей казалось, что вот, она только что протерла себе основательно глаза, и теперь все краски города получили большую яркость и прозрачность. Особенно радостно было после тихой службы углубиться в акварель дождливых улиц. В лужах плыли светофоры, тонкие ветки деревьев щекотали косые струи воды, фонари мерцали, и все вокруг сулило счастье.

Ирму стал провожать  худенький паренек, который прислуживал в Церкви. Он учился с ней в одном Университете и еще раньше заметил эту девушку со светлыми, почти  прозрачными глазами. Костя был близорук, математик и никогда не читал книг. Он с детства читал… учебники по математике. Мехмат был логически ожидаемым продолжением его блестящей учебы в школе. Там где другим натягивали оценки, Косте всегда  с удивлением ставили «отлично» и прочили большое будущее.

С ней всегда было хорошо. «Я городская мещанка», - говорила она про себя, - « Мне дороже белый снег в свете фар, чем коврик на стену». Чтобы   осчастливить Ирму, достаточно было пойти с ней погулять. Любую погоду она воспринимала как интересное явление своей жизни,  и общение их проходило свободно и легко.

- Ты поэт, - говорил ей Костя.

 - Потом они поженились?

Потом Костя стал всегда провожать Ирму, и они встречались почти каждый день после учебы. Он долго жал ее руку в  коридорчике  общежития, потом тихонько целовал тонкие пальчики, и уходил. Он знал, что  она будет смотреть в окно ему вслед, и всегда  махал рукой своей возлюбленной, которую совершенно не видел из-за своей близорукости: все окна сливались в одну сияющую полоску и символизировали улыбку милой Ирмы.

Потом они незаметно поженились. Ирма была очень счастлива. И родила сразу двоих деток, но они умерли, едва родившись. Их похоронили без нее. Глупые люди  в жизни всегда много учатся. Учатся страдать и печалиться, разочаровываться и не очаровываться потом.

Когда Костя встретил ее из роддома, одну, опустошенную и несчастную, он подумал, что нужно срочно пойти с ней погулять. Но улица не помогала. Тебе пора становиться Ириной, сказал Костя. Ты крещена как Ирина, а она – мученица.

Костя стал священником. Ушел из аспирантуры и больше не считал свои бесконечные цифры.

- Математики тоже могут быть батюшками, так,  - говорил он женушке, - теперь я за тебя буду молиться там, где эта молитва всего слышнее – у алтаря Господня. И мы родим еще детей, а вместо тех двух, которые теперь в сокровищнице Христа,  возьмем сирот.

Ирма с Костей все чаще стали расставаться. Он много времени проводил в Церкви и возвращался домой совершенно измученный физически. Он едва ворочал языком, засыпал сразу после еды, порой – сидя на диване.

Ирма снимала с него одежду и укладывала спать.

Ей становилось одиноко, но она долго держалась: жалела Костю и ничего не говорила ему о своей тоске и одиночестве. Но однажды не выдержала и сказала: «Ты не любишь меня»

- А он ее любил? – спросил вдруг хриплым голосом самый маленький мальчик.

- Конечно, любил! Костя смотрел в ее нарядное лицо, видел пальчики, которые крутили нервно локон, и не знал, что ей ответить. Он пошел служить Богу потому что очень любил свою жену, хотел помочь ей – вымолить!

А теперь он стал священником – человеком, который служит Богу, не ради своих целей, благ, не ради куска хлеба, а как солдат в армии – ради победы своей Родины.

- Мы победим, дорогая, часто говорил он Ирме.

Она не понимала. Раз его нет рядом – он не любит, думала она и страдала.

Глупые люди всегда много страдают.

- А Ирма верила в чудо,  как и раньше? – спросила хрустальноголовая девочка.

- Да, доченька, верила. Она жила беззаботно, не думая о будущем, только тем, что есть сегодня. Это, скорее  правильно – так жить. Так живут небесные птицы, они счастливы. Но люди- не птицы. Им надо кроме веры в сегодняшний день веровать в Бога, без этого жизнь глупая и плоская.

Наконец, у  них родилась дочь. Это было такое событие для супругов, которое они не сразу поняли. Оказывается, дети болеют, они требуют целого сердца от родителей, не довольствуясь полумерами. Ирма иногда вспоминала свою дружбу с художником, который, наверное, тоже требовал от родителей их сердца, но не получил и десятой доли. Вспоминала его безобразную гримасу на лице – смесь горечи с печалью, и пыталась не сделать того же со своим чадом. Вторая беременность – и в семье появились погодки. Мальчик родился болезненный, над ним приходилось особенно много трястись. Он не спал ночами, без конца болел головкой, простывал. Но он родился в большой праздник Покрова Божией  Матери и родители верили, что с ним все будет хорошо.

Костя стал совсем прозрачным и светлым,  и однажды Ирма поняла, что надеяться ей не на кого. Красота городского мира ее больше не радовала, мелкие и крупные тревоги завладели ее сердцем. Дети стали взрослеть, учеба, безденежье, суетливые школьные коридоры, усталость, усталость,  ее постоянно клонило в сон…   

Тучи пропускают осеннее высокое небо, снизу их золотит упрямая листва. Дуют ветры, а она все роняет и роняет свой драгоценный свет, щедро – и он никак не кончится.

Среди золотых берез и красных рябин Ирма ходила каждый день мимо двадцать пятой медсанчасти, - к сухому логу и вела за руки  своих дочерей.  Там нужно перейти через мостик, через дорогу – и попасть в православную гимназию. Вам прекрасно известен этот маршрут. А потом возвращалась домой, хватала сына и тащила его через весь город в школу для музыкально одаренных детей – десятилетку при консерватории…


Не спала только старшая девочка и она, конечно, давно все поняла, - и кто главный герой сказки, и чем она закончится, но молчала, не смея перебивать свою тихую маму.  Девочка с хрустальным умом  тоже постепенно  засыпала, глотая слезы.

А Ирина все говорила, говорила, уже самой себе, покачивая время от времени ногой.

- Я очень полюбила музыку Чайковского – особенно «детский альбом». Это такое трагическое прощание с детством: произведения в альбоме связаны со смертью матери композитора, когда он перестал быть ее сыном… Там столько дорогих детских воспоминаний!

Мне так часто звучит «Мазурка» - она трагическая, величественная… но все как бы в шутку… Мазурка – трагическая? Гений.

Я пришла к выводу, что надеяться на людей бессмысленно – в самые тяжелые часы нет никого рядом – только  Бог. Он так специально устраивает, и люди здесь ни при  чем:  это нужно для того, чтобы в момент скорби надежду мы возлагали только на Него. Это помогает  обрести утешение и извлечь правильные уроки из своего горя.

Путь от Ирмы  к Ирине непростой, долгий, но он – под моими ногами.  Ты знаешь, милая доченька, что мне особенно тяжело сознавать сейчас, когда папа ушел к Богу? Я совершенно напрасно пыталась взвалить на него все свои неприятности…

Глупость – это, очевидно, все же грех. Узнать Бога можно многими способами: читать, молиться, делать дела правдивые. Даже говорить можно для Бога. А я ничего не старалась исправить. Думала, что муж служит – и хватит с нас обоих. Он и служил. А я в своих тревогах, жалости к себе ничего вокруг не видела.

Теперь глаза открылись. Жаль, что для того, чтобы начать расти, мне понадобилась такое горькое снадобье. Господи, помилуй.

И все же я надеюсь на радость! Давид в псалме пятидесятом кается, совершив убийство, просит очистить беззаконие, и тут же молит – о радости, потому что истинная жизнь без радости невозможна. Как странно, что я это только теперь поняла. Или не странно? Ведь лучшая половина меня теперь – в сокровищнице у Бога.

Я даю детям знания о Боге – через Причастие, и когда мы вместе стоим у икон и просим – они в детской простоте,  а я со слезами горя и покаяния… Достучаться до небес легко…

Господи, Ты даешь нам горести, даешь извлекать из них уроки! Пожалуйста, дай нам радость и… еще  радость!

Маленький мальчик зашевелился во сне и сказал умиротворенно: «Ты в меня слюбилась…»

Мама  встала, укрыла всех четверых детей, и, обернувшись к иконам,  спросила,  глядя прямо в глаза Богородице: «Сказка еще не закончилась, так?»


И ушла в свою кухоньку – молиться и спать.