Семейная рукопись

 
Мне очень хочется в этих записках запечатлеть жизнь моих родителей, сестёр и братьев и заострить внимание моих потомков на важнейших событиях из жизни моих родственников.
Я, конечно, не обладаю даром художественного изложения, но сделаю это так, как сумею. Да дело не в этом… Цель – оставить после себя материал, из которого могли бы почерпнуть истину о жизни давно ушедших людей, мне родственных.
Моим потомкам, мне кажется, эти записи будут интересны, так как после меня уже не кому будет рассказать о прошлом наших родственников.
Итак, я начинаю.
Мой отец, Григорьев Андрей Григорьевич происходит от помещика-дворянина, фамилия которого мне неизвестна. Его маленькое именьице было в Каширском уезде, Московской губернии. При какой же деревеньке было это имение, никто из моих родных не знает. Этот помещик имел крепостных – дворовых людей, которые обслуживали его и в поле и усадьбе. По моим предположениям, помещик был одинок, либо же вдовец…
Мать моего отца была крепостной крестьянкой, работала при доме помещика. Фамилия её тоже неизвестна. По рассказам, мать отца была очень красива, почему помещик обратил на неё внимание, приблизил к себе и жил с ней долгое время, именуя её ключницей. По-современному её назвали бы заведующей хозяйством.
От этого сожительства родились мой отец, его брат, и две сестры. Фамилии у всех детей были разные, так как дворяне незаконнорожденным детям своей фамилии не давали. Если дать – значит признать их дворянами и законными наследниками. По законам того времени брак, не оформленный церковью, считался сожительством, и дети от такого сожительства не имели законных прав. Да, к тому же сказать, дворяне в защиту своей фамильной гордости, не считали детей от сожительства вне брака, своими детьми, почему при крещении их записывали на крёстного, по его имени. Моего отца крестил крепостной крестьянин Григорий, почему он стал носить фамилию Григорьев и отчество Григорьевич. А дядя мой Михаил носил фамилию Васильев и отчество Васильевич, так как их крепостной крестьянин Василий.
В период кормления детей, они находились при матери в господском доме, в отдельной каморке, дабы не докучать барину. Потом их передавали на деревню крепостным крестьянам, для дальнейшего воспитания. Дети росли, бегали в приходскую школу. По достижению десятилетнего возраста, по распоряжению барина, их отдавали в Московский воспитательный дом, с глаз долой помещика… Так вот освобождались баре от своего природного наследства, и это считалось правильным у дворян правящего класса того времени…
Мать моего отца чем-то заболела и вскоре отдала Богу душу.
Судьба барина-помещика так и осталась неизвестной, ибо мой отец его фактически не знал.
 В те времена подготовка кадров продавцов, ремесленников велась путём ученичества у частных лиц – хозяев мастерских и магазинов. Мелкие предприниматели, нуждающиеся в учениках, обращались в Московский воспитательный дом с просьбами дать в ученье мальчика или девочку. Таким образом, мой отец попал в ученье в обувную фирму Баевы и Сыновья в г. Москве, а мой дядя в Коломну к какому-то кондитеру.
Тяжёлым было ученье этих детей. Работа начиналась с побегушек, подзатыльников и колотушек мстеров, которые приучали к делу: щнать товар, варить конфеты и другое, смотря, где работал ученик.
Потом, спустя многие годы ученик становился или младшим продавцом или подмастерьем. Много лет нужно было затратить, чтобы стать специалистом своего дела.
Так было и с моим отцом. Работая в фирме Баевых, он своим хорошим отношением к делу зарекомендовал себя, как большой специалист обувного дела. Его назначили старшим продавцом-оптовиком. Как холостяк, он квартировал в доме Баевых на первой Мещанской улице, в так называемой «молодцовской».
Дядя же мой, Михаил Васильевич Васильев был в ученье у кондитера в г. Коломне, где и прожил всю жизнь. В более позднем возрасте приобрёл деревенский домик, в котором была у него кондитерская мастерская.
Свое изделие поставлял в лавки частных торговцев г. Коломны. В этом домике у дяди Миши и его семьи мне довелось быть, когда мне было лет 15. Ходили к нему мы из деревни Митяево, на берегу реки Москва, около машиностроительного завода, недалеко от слияния Москвы-реки с Окой.
Мать моя, Анна Александровна, урождённая Скурыхина, жила в городе Владимире. Отец её был почтовым чиновником из дворян. Будучи в вояже с ценной денежной почтой, был убит злоумышленниками с ограблением всех ценностей, находившихся в почтовом возке. Вскоре после этого события, мать моей матери, не перенеся потери мужа-кормильца, умерла. Мать в столь раннем возрасте осталась круглой сиротой. Проживавшая в Москве тётка матери, Баева, сиротку Аннушку взяла к себе на воспитание, в свой дом на первой Мещанской улице, для услужения по делу. В давние времена купечество на девушек смотрело так: научить домашнему хозяйству, исключая обучение в школе – грамоте, в силу чего мать моя была неграмотный человек, о чём горевала при дальнейшей жизни.
Как я уже говорил, отец мой, находясь на работе у Баевых, квартировал в доме последних, где и жила в услужении моя мать. И вот в один прекрасный день тётка матери, Баева Анна Васильевна, заводит разговор с Аннушкой о замужестве, делая намёк на молодого Андрюшу, мол, парень хороший, дело знает, будет хорошим мужем и отцом семейства.
Анна Васильевна посоветовалась со своим мужем, Козьмой Денисовичем, последний одобрил выбор. Дело откладывать в долгий ящик не стали. Поженили приказчика Андрея Григорьева с Аннушкой и поселили в мезонине того же дома. Мать из Скурыхиной стала Григорьевой, женой Андрея Григорьевича.
В этом мезонине родились сын Алексей, дочери Екатерина и Надежда. Семья росла, квартира стала мала, и отец где-то в переулках у Крестовской заставы снял отдельный домик. Дети нарождались чуть ли не каждый год. Матери было невмоготу вести хозяйство, ухаживать за детьми. И вот нашли безродную девушку Безфамильную Анну Игнатьевну и взяли в дом для ухаживания за детьми, как  няньку. Как рассказывали мои старшие сёстры, Анна Игнатьевна жила в услужении у какого-то кабатчика на разных работах. Она была круглой сиротой, никаких родных у неё не было. Жила в страшной нужде, и когда пришла в дом моего отца и матери, всё её имущество состояло в то, что было на ней. Человек он была очень честный и надо сказать, порядочный по своей натуре. Прожила она в доме моих родителей до поздней старости, вынянчив одиннадцать детей матери.
Мой отец  очень любил коров, последние были его страсть. Конечно, при такой большой семье, корова необходима. Этих коров он покупал на конном рынке г. Москвы, менял, продавал, подбирал такую корову, чтобы она была истой кормилицей детей. Но дело вот в чём: для содержания коровы нужно большое обслуживание, чуть ли не отдельный человек. Для заготовки кормов, ухода за коровой, её кормлением, дойки молока и др. Отдельного человека отец нанимать не хотел, и эта забота ложилась на мою мать и няньку Анну.
Из одиннадцати человек детей в раннем возрасте умерли шесть человек, одна девочка в возрасте 12 лет по имени Нюша, от скарлатины. Мои старшие сёстры и до сего времени поминают эту девочку, жалея её раннюю гибель. Толкуют, что Нюша (Анна) была очень умненькая и наружностью очень хороша.
Все дети похоронены на Лазаревском кладбище в двух местах: в одном три девочки и в другом (основном) три девочки и Нюша здесь же. На могилке Нюши было надгробие, на нём было начертано: «дети Григорьевы» без указания имён захороненных. На другом месте захоронения детей также было надгробие с подобной надписью.
В настоящее время Лазаревское кладбище ликвидировано и на этом месте образован парк, таким образом, могилы, памятники уничтожены.
Из одиннадцати детей в живых осталось четыре человека (я ещё к тому времени не родился).
Семья переехала от Крестовской заставы в Пальчиков переулок, здесь я и появился на свет Божий, … ноября 189… года.
Брат Алексей, по окончании начального училища, был помещён в Московское Мещанское училище на стипендию хозяев отца Баевых. В этом училище он был на полном содержании, что давало отцу большое материальное облегчение.
Девочки Катя и Надя обучались в местном пансионе где-то на Третьей Мещанской улице.
Когда им исполнилось лет 15-16 тётка, Баева Анна Васильевна, приказала отцу привезти девочек к неё в дом для игры и забавы её детей того же возраста. Какое время они пребывали в доме Баевых сказать трудно, ибо я был очень мал, и помнить этого не мог. В доме Баевых очень часто давали вечера, на которые приглашалась купеческая знать города Москвы. Вот на этих вечерах были мои сёстры Катя и Надя. Своими костюмами они не блистали, не как дочери Баевых, богачей-миллионеров, на которых были платья и бриллианты, внешность моих сестёр была очень скромная. Но дело не в дорогом платье и дорогих украшениях, мои сёстры блистали своей наружностью, как та, так и другая. Они были одеты к лицу со вкусом, да и личика обеих имели большую симпатию, а может быть и больше.
Мои сёстры на этих вечерах и балах имели большой успех. Кавалеры – бегали нарасхват приглашали на танцы, в то время когда дочери Баевой (дурнушки) сидели и смотрели, как веселились их компаньонки – девушки служащего в фирме.
Это очень не нравилось Анне Васильевне, и он решила освободиться от них. Был призван мой отец для переговоров, на которых отцу Баева заявила: «Забирай своих девок, так как они не могут быть компаньонками моих дочерей!» «Ну, коли так, пошли домой!» - сказал отец.
К этому времени Кате было 16 лет, а Наде 15. Стали жить дома, заниматься шитьем на всю семью.
Брат мой, Алексей, в это время закончил Московское Мещанское училище, и поступил конторщиком на суконную фабрику Бабкиных в Купавне. При фабрике было общежитие, где брат и квартировал. Отец часто ездил туда, навещать своего сына и наблюдать за его поведением.
Я забыл рассказать одну очень забавную историю. У отца была собака по кличке «Чуркин». Эта собака очень любила моего брата Лёню (Лёшу). И вот, когда Лёня в шесть часов утра в понедельник собирался ехать в училище, Чуркин начинал нервничать и с выходом Лёни на крыльцо подстраивался и шагал с ним вместе. Мещанское училище находилось на Калужской улице, а семья отца в это время жила в доме Лебедева на 1-й Мещанской. Расстояние, надо сказать, большое, примерно, в десять километров.
Брат, чтобы поспеть к 8 часам, садился на конку, а Чуркин бежал за конкой провожать брата. У ворот училища происходило довольно-таки трогательное прощание. Чуркин лаял, махал хвостом, а брат трепел по спине Чуркина, говорил ему: «Ну, теперь беги домой!» Чуркин ещё раз лаял на прощание и, посмотрев на брата, который уже скрылся в парадном училища, бежал домой и через час-полтора сидел на крыльце квартиры.
Сестра Катя была, так сказать, на выданье. Отец торопился её скорее выдать замуж. Заходили свахи, предлагали женихов. Отец остановился на Афанасьеве, мать которого держала извозопромышленное заведение.
Семья Афанасьевых состояла: из матери Акулины Семёновны, сына Михаила (старшего), Николая (младшего) и двух дочерей, Аграфёны и Марии. Семья была крепкая – зажиточная, что, собственно, и понравилось моему отцу. Началось сватовство. Афанасьевы ездили к Григорьевым, а Григорьевы к Афанасьевым. Делались и в том и другом доме изрядные застолицы (отец был большой хлебосол). Договорившись о приданом, благословили и назначили день венчанья и свадьбы. Катя переехала в дом Афанасьевых. Старший сын Афанасьевых вёл извозопромышленное дело, мать Акулина только наблюдала, как ведёт дело Михаил. Катю в семье очень любили.        И вот, на масляной неделе у Афанасьевых в гостя были Григорьевы. После довольно сытной застолицы, Михаил Афанасьев отдал распоряжение своим конюхам заложить сани, накрыть коврами и подать к парадному. Сани подали, гости устроились; правил лошадьми-тройкой Михаил, разгорячённый выпитым вином. Тройка лихих лошадей несла сани с бешеной скоростью. Михаил, стоя в распахнутой шубе, правил. Результат этого катанья был плачевным. Михаил простудился, получил скоротечный туберкулёз лёгких и проболел недели две – умер.
Сестра Катя в 18 лет сделалась в 18 лет молодой вдовой. От Афанасьевых Катя переехала к отцу. С Михаилом Катя прожила всего один год. Так печально закончился брак сестры с Михаилом Афанасьевым.
Сын Афанасьева Николай учился в Набилковском коммерческом училище, по окончании последнего был в высшем учебном заведении, а впоследствии – инженером, большой квалификации. Дочери: Аграфёна вела домашнее хозяйство, а Мария училась в каком-то учебном заведении. Афанасьевы были любимыми гостями в доме отца очень долгое время. Между сватьей и сватушкой была большая дружба за рюмашечкой и посошками.

Из Пальчикова переулка отец переехал в дом Лебедевых на 1-й Мещанской улице. Квартира была большая, поместительная, да и семья была большая (десять человек). Мой отец уже к этому времени занимал солидное положение в фирме Баевых, получал жалованье за полтысячи рублей (золотом). Когда жили в доме Лебедевых, мне было один год, тогда  происходила коронация царя Николая II. После коронации царя в Успенском соборе Московского кремля, назначалось народное гулянье на Ходынском поле.
С очень раннего утра рабочий люд фабрик и заводов пошли на гулянье на Ходынское поле, где царь угощал народ пряниками, конфетами, вином и закуской. Любителей  посмотреть гулянье, получить угощенье и коронационную кружку оказались не малые тысячи. Ходынское поле к полудню заполнилось народом, а он всё прибывал и прибывал, становилось уже тесно, но что под ногами громадной толпы затрещали какие-то доски во многих местах поля. Народ стал проваливаться в какие-то ямы. Толпа давила один на другого, затрещали груди; ломались кости рук и ног, а толпа всё пребывала.  Когда пронёсся слух, что много народа погибло в каких-то ямах, народ в панике начал спасать свои жизни. Пошли верхом по головам.
Люди, обладающие большой физической силой (ломовые извозчики, крючники и им подобные), из движущейся толпы поднимались на руках наверх и далее шли по живым людям. Много погибло народу от этого. Более слабые умирали в громадной толпе и по ним и по ним шли и шли тысячи людей, дабы получить коронационную кружку, наполненную вином и кусок колбасы и хлеба.
Организация этого гулянья была из рук вон плохая. Откуда же взялись эти ямы. Дело в том, что на Ходынском поле когда-то была Всемирная выставка и от снесённых павильонов остались ямы, которые не были засыпаны землёй, а прикрыты досками. От сырости эти доски подгнили, и когда многотысячная толпа пошла по ним, доски начали трещать и рушиться, увлекая за собой народ. С течением времени доски покрылись слоем земли и заросли травой так что они не были заметны сверху. И народ совершенно не предполагал, что идёт над незасыпанными ямами.
Дорого обошлась народу коронационная кружка и угощение царя.
Николай II в это время стоял на балконе Петровского дворца (ныне Академия Жукоского) и любовался, как его подданные празднуют его «восшествие на престол».
Нянька Анна среди дня коронации тоже захотела посмотреть народное гулянье. Отправилась в Петровский парк, дошла с большим трудом до Ходынского поля уже к вечеру. И вместо гулянья она увидела трупы, трупы и трупы. Они лежали рядами для опознания родственниками. Трупы были обезображены до неузнаваемости, и было их немалые тысячи. Для освобождения ям от погибших были мобилизованы пожарные команды города и транспорт (телеги). Трупы свозились в морги долгое время. Москва была в трауре вместо ликованья «восшествия на престол» царя Николая II. Так кончилось торжественно-парадное гулянье и началось неудачное царствование нового царя.
Дома, прослышив, что происходило на Ходынском поле, очень были обеспокоены за няньку Анну. Решили её искать всей семьей, но вопрос, где? – Москва велика. Поздно ночью нянька Анна рассказывала всей семье про ужасы Ходынки. Долгое время Москва помнила коронацию царя. Виной этому громадному несчастью  была нераспорядительность генерал-губернатора г. Москвы, наплевательски отнесшегося к организации народного гулянья.
Хотя я был маленький, но я помню, как выдавали замуж вдову Катю. Отец очень боялся , как бы не было ребёнка у Кати от первого брака. Но эти опасения были совершенно напрасны. Опять появились свахи. Началось сватовство. Отцу и невесте понравился Николай Николаевич Корсаков. После опроса хозяев, где работал приказчиком Николай Николаевич (фирма Глаголев и Сын в Лубянском проезде) сделали свадьбу на квартире отца и матери в доме Лебедевых. Молодых отец оставил жить у себя на квартире.
Мне припоминается: во время свадьбы я ползком забрался под стол музыкантов, откуда меня вытащила нянька Анна, то ли я это помню, но
скорее всего, это по рассказам моих родных. Так сестра Катя из Афанасьевых (по первому браку) стала носить фамилию Корсакова, став женой Николая Николаевича.
Баевы в память Анны Васильевны Баевой построили каменный двухэтажный дом на второй Мещанской улице во владении церкви «Троицы на Капельках», что на углу 1-й Мещанской улицы и Капельского переулка. Церква эта снесена уже в советское время, на этом месте построен большой дом, а дом, построенный в память Анны Васильевны Баевой, надстроен, и взят в дом большей этажности.
Хозяева отца предложили квартиру в этом новом доме. Отец согласился. Квартира действительно была, как говорят барская. Было пять больших комнат, антресоли, большая передняя, коридор, тёплая уборная и кухня с палатями.
Отец новую квартиру обставил новой мебелью, создав гостиную с мягкой мебелью, зал с зеркалами, столами и стульями, на стенах были стенные плиты, портреты царя и царицы. Это была парадная половина. Да я забыл сказать, что пол был пакетный. Далее по коридору была комната для Кати с Николаем, потом спальная комната родителей с малыми детьми (мною и Маней).
Из коридора был ход  на антресоли, где спала Надя, в одной половине, а в другой был гардероб всей семьи. Нянька Анна спала под лестницей, что вела на антресоли, Лёня спал в гостиной, где стояла его кровать, письменный стол и этажерка с книгами. Прислуга спала на полатях в кухне, последняя была просторная. Моя мать была большая любительница цветов, так, что на окнах в гостиной и залы, а так же и на полу в кадках стояли пальмы, финогендриии другие растения, за которыми ухаживал садовник из Ботанического сада, что на 1-й Мещанской улице. Дом населялся большими людьми. С нами на втором этаже на одной площадке жила семья врача Митюшина, в первом этаже жила семья Давыдовых большого банковского работника. Сам Давыдов был большой приятель моего отца.
В другом подъезде жила семья Ивановых, с девочками которых дружила моя сестра Маня. Таким образом, население нашей квартиры составляло 10 человек.
Мне припоминается большие (двунадесятые) праздники: Рождество с ёлкой, Пасха и масляница и другие праздники. Гостей был полон дом. На Рождество устраивалась ёлка большая, большая. Наряжала ёлку Надя, детей (меня и Нину, которая родилась в церковном доме) не пускали на парадную половину до наступления праздника. Утром первого дня праздинка открывались двери зала, и дети подбегали к ёлке, любуясь её блестящими украшениями, конфетами, яблочками, мандаринами. Вечером приезжал дядя Миша с кульками всевозможных конфет, заливных орехов, пряников. Отец к празднику привозил из города (как тогда говорили) орехи разных сортов, крымские яблочки, мандарины и апельсины. К вечеру собирались гости:
Афанасьевы в полном составе, приятели и сослуживцы Николая Николаевича, Шмидт Александр Осипович, Дрейфус. Приходили: Андрюша Антропов, племянник моего отца, Иван Терентьевич с женой и тот и другая со множеством колец на руках. Заглядывал Давыдов. Накрывались столы, со множеством явств и батареями разных вин. По окончании застолицы начиналось истое веселье, танцы, кадрили по всем комнатам. Дирижёром этого веселья был Дрейфус. Было уже время, детей укладывали спать. Я забыл упомянуть приходили Рязановы: Костантин Петрович, Мария Михайловна (его жена) и дочка Лида, потом Василий Петрович Рязанов со своей сестрой и зятем. Народу набиралось много. Ну когда уж подвыпили, начиналась самодеятельность: пели, шутили, плясали. Запевалой была моя мать, так как у неё был хороший голос. Пение начиналось с ирмосов «Рождеству Христову», «Христос рождается», «Дева днесть» и другие. Далее переходили на «Ах Москва, Москва, Москва золотая голова», «Вдали тебя я обездолен Москва, Москва – родимая страна», «Здесь в Российской стороне стоит Питер при Неве» и другие. Эти песни были любимыми песнями моего отца.
И ещё отец очень любил из «Аскольдовой могилы» «Среди долины ровные на гладкой высоте цветёт растёт могучий дуб».
Далее шло исполнение: «Ах, вы сашки, канашки мои разменяйте все бумажки мои» да ещё с приплясом моего отца со сватьей Акулиной Семёновной. Среднее поколение: Моя сестра Маня, Маня и Коля Афанасьевы, Андрюша Антропов, Лида Рязанова и я играли в гостиной в лото на орехи (деньги Боже упаси).
Такие вечера проходили очень и очень весело. На святках для детей устраивалась ёлка, на которой принимал участие Семён Александрович Бобров, отец Боброва Саши, рядился, забавлял детей своими костюмами и шутками. Семён Александрович Бобров доводился моей матери двоюродным братом. И вот однажды я (мне было тогда 6 лет) и Нина (ей было 2 года), подлезли под елку, и какими-то судьбами елка упала на пол. Сделался большой переполох. Взрослые стали поднимать ёлку и женщины вытаскивать нас из-под неё. Ну всё обошлось благополучно. Так проводили праздники в доме моего отца и матери.
Мне запомнилась встреча Нового года. Собирались гости пили, ели веселились до 23 часов 30 минут, потом отправлялись в церкву на молебен, благо церква была во дворе. По возвращении продолжали застолицу Нового года.
Прощёное воскресенье (последний день масленицы) характеризовался просьбой прощения у старшего в роде (моего отца) перед Великим постом, так как предстояло каждому говеть и исповедаться у священника и каяться в своих грехах. Помню, как Костя Рязанов, после изрядной выпивки, бухался ноги отцу и стучал лбом об пол говорил: «простите, дяденька», а отец отвечал:  «Бог простит».
Пасхальная неделя проводилась подобным образом: собирались пили, ели и веселились. Нужно сказать и в обыкновенное воскресенье на обходилось без гостей и выпивона и закусона.
Подошло время выдачи замуж Нади.
Пригласили сваху Сидоровну-заику. Долго ходила эта сваха, принося фотографии женихов. Матери женихи всё не нравились, но однажды Сидоровна приносит фотографию, которая понравилась и матери и Нади. Это был красивый молодой человек Фролов Владимир Алексеевич. Показали отцу, и ему очень понравился молодой человек. Назначили смотрины. Приехал жених со своими братом и сестрой. Жениху понравилась и невеста.
Стали брать ложу в театры, заходить к отцу. Дело пошло на лад. Старший брат жениха Фролов Василий Алексеевич (в то время он был начальником станции Москва Московско-Рязанской ж. д.) приезжал к отцу договариваться в отношении приданого. После нескольких совещаний пришли к соглашению. Назначили день благословления, а потом и день венчания. На этой свадьбе я был с иконой, ехал в золотой карете обитой белым штафом. Я был одет в белой шерстяной матроске, в белых чулочках и белых башмачках. Венчание происходило в церкви, что в Ольховцах.
Мне припоминается, как принимал приданое Василий Алексеевич Фролов. В зале был поставлен большой сундук, в который мой отец положил в каждый угол по золотой монете. Далее приданое принимал Василий Алексеевич по описи.
Для молодых отцом была снята квартира, полностью обставленная мебелью, закуплена столовая и чайная посуда, а также и кухонное обзаведение. На эту квартиру была назначена для молодых прислугой и сторожем квартиры нянька Анна.
На этой квартире Владимир Алексеевич производил заказы по гравёрным работам, так как он этим делом занимался, будучи холостым и считался хорошим гравёром. Основной же работой у него было на станции Москва Московско-Рязанской ж. д. на блок-посте.
На втором году брака у них родился сын Вячеслав. Мне припоминается квартира в Докучаевском переулке, где родилась Капа (Капитолина). Квартира была в три комнаты, в одной из которых жил жилец поляк, говоривший быстро-быстро. Маленький Слава забирался к нему в комнату и оставлял памятные знаки о себе. Поляк по возвращении с работы говорил, что опять был Слава. Комнату поляка убирали, а пол мыли, таким образом водворяли порядок, нарушенный Славой.
Вернёмся к основной семье отца. Да я совершенно упустил такой момент жизни семьи отца в церковном доме. Дом этот, как построенный недавно, был сырой. Сырость эта отразилась только на Наде, остальные члены семьи были вполне здоровы. У Нади развилось острое малокровие, доктора советовали на лето вывозить на дачу. Отец и Лёня снимали для всей семьи просторный деревенский домик в Краснове по Рязанской ж. д., где и проводили лето всей семьёй, купаясь в реке Пехорка. Сколько лет прожили в Краснове на даче, припомнить не могу, так как это было в моём раннем детстве.
Отец задумал построить свою дачу для всей семьи. По совету с Лёней нашли участок в Подосинках (Теперь называется Ухтомская М. Каз. Ж. д.). Лёня был послан отцом на станцию Алатырь за лесом. Выписали Семёна Александровича Боброва, которому поручили присмотр за постройкой.
Началось строительство дачи. Дачный участок был большой, на котором росли чудные вековые  сосны, много ореховых кустов, и на второй половине участка много было берёз, словом, место роскошное.
Дача была в два этажа. В первом этаже имелось пять комнат, большая кухня, передняя, коридор, сени, уборная и большая веранда, а во втором этаже три комнаты, коридор, кухня и балкон. Дача что-то долго строилась. За это время отец задумал женить моего брата Лёню. По моим расчётам женитьба Лёни произошла через год или два после выдачи замуж Нади (когда выходила замуж Надя, мне было пять лет, а когда женился Лёня – семь). 
Дача строилась, а Лёню сватали за одну из дочерей Бибикова Василия Алексеевича, у которого были дома в Бутиковском переулке и портновская мастерская. Сватовство происходило около года. Семья Бибиковых. Доужная семья, все сёстры, а их было четыре (Мария, Серафима, Александра и Анна) и братья: Владимир, Сергей  и Николай жили при отце вместе.
Как происходило сватовство, припомнить не могу, но благословление помню отлично. Из церковного дома на извозчиках поехали в Бутиковский переулок. Дело было зимой в морозный день. Приехали, народу уже было много, дожидался жениха священник. Против киота жених и невеста опустились на колени: сначала родители жениха, а потом родители невесты иконой Божьей матери благословили и трижды облобызали жениха и невесту. Все присутствовавшие стояли при сём на кратком богослужении, по окончании которого поздравляли обручившихся. После этой церемонии был ужин для всех гостей. Позднее был назначен день венчания и вечера в честь молодых. Венчание, как было заведено в те времена, происходило в приходе жениха, то есть в церкви «Троица-на-Капельках». Где был вечер, мне неизвестно.
К моменту венчания Лёни и Симы семья отца переехала на свою дачу в Подосинки. Для молодых был отведён весь второй этаж, куда отец невесты свозил и мебель, и утварь для молодых.
Так семья отца переехала на свою дачу в Подосинки дл житья и зиму и лето. С большой барской квартирой в Москве в доме Баевых было покончено. Переезд из Москвы в Подосинки протекал на большом обозе ломовых телег, на которые погружены были дорогие растения (пальмы) и дорогой лошади их сжевали. Моя мать очень горевала об этом долгое время. Возы сопровождала прислуга и нянька Анна, но они не могли уследить, так как был не один воз, а целый обоз из десятка возов.
Не знаю, по каким причинам Корсаковы жили не в семье отца, а снимали квартиру в доме Лебедевых в самом конце обширной территории лебедевского двора. С переездом в Подосинки отец дал распоряжение Николаю Николаевичу переехать на дачу, возможно по той причине, что Катя была в положении вторым ребёнком. Комнаты распределены были: в одной спальня родителей, далее зал, следующая комната – столовая, потом детская, в которой помещались я и Маня, напротив комната Кати с семьёй.
Из передней, в которой имелся выход на террасу (зимой этим выходом пользовались как парадным ходом) шёл коридор, который вёл в кухню, последняя была большая, в два окна, из кухни был ход в большие сени, там же помещалась уборная. Из сеней – ход на чёрное крыльцо. С этого крыльца лестница вела во второй этаж. На втором этаже находились две двери, из коих одна вела в коридор, другая на кухню. Из кухни ход был в одну комнату, рядом – спальная комната молодых, а далее коридор вёл в залу, из последней дверь вела на балкон. Дача имела по фасаду высокую резную изгородь. Ворота тоже были резные, так же и калитка.От ворот шла широкая аллея, ведущая к чёрному крыльцу, и двор. Во второй половине участка стояла баня с предбанником и парным отделением. Во дворе стоял двухэтажный корпус, в котором был коровник, два сарая и наверху сеновал. Также во дворе был колодезь. В саду от второй калитки шла дорожка на террасу. От этой дорожки шли другие дорожки к цветочным клумбам, а также к ореховой беседке, где был круглый стол и вокруг него скамьи. Участок имел хорошую зелёную растительность: сильные сосны, берёзы, орешник. Сзади бани нянька Анна набирала разные грибы и жарила перед отъездом отца в Москву и угощала хозяина. По этому можно судить, какой нетронутый участок занимала дача отца. Слева от нашей дачи стояла дача Ивановых, а справа Владимировых, как те, так и другие жили зиу и лето. Дачу охраняли две собаки здоровые дворняжки по кличке Фомка и Фринка.
Собаки бегали на цепи по проволоке с одной  и другой стороны дачи. У каждой собаки были конуры, где они спасались от непогоды.
Каждое воскресенье к нам наезжало много гостей, по старой привычке, как и собирались в церковный дом. У матери было много кур, уток, гусей, так что кормить приезжих из Москвы было чем. Стадо птиц доходило до сотни. Нянька Анна ходила за ними.
Мужчины каждый день уезжали в Москву на работу: отец в свою фирму Баевых, Лёня в коммерческое агентство Московско-Казанской ж. д., а Николай Николаевич в магазин Глаголева в Лубянском пассаже. Иногда с отцом происходили казусы, из Москвы возвращался под шафе, заснёт в вагоне проедет Подосинки. В таких случаях домой приезжал поздно. Семья, конечно, очень беспокоилась: уж не случилось ли чего?
В первое время большими компаниями ходили гулять в лес. Лес сзади нашего участка был чудесный, шириной и длиной на несколько вёрст (есть где было погулять). Ходили в Косино, купаться в Святом озере. В Косине нужно сказать в те времена были три озера: Чёрное, Белое и Святое.  Местность красивая, глаз отдыхает, смотря на озёра и природу окружающую их. На Святом озере я с мальчишками собирал клюкву, которая росла на кочках болота вокруг этого озера. Это занятие было небезопасно.               
Мне в описываемое время было семь лет, а Нине три года. В летнее время мы с Ниной время проводили в саду, играя в занятные игрушки, которые нам дарили взрослые.
В один жаркий день наша игра была прервана каким-то детским плачем. Мы побежали к няньке Анне узнать, в чём дело. Она нам сказала, что у Нины родилась сестричка, имя которой дано Елена. Крестили Лену в селе Косино.
Надя в это время жила в Вешняках (это в трёх верстах от Подосинок). Нянька Анна жила у Фроловых, ухаживала за детьми Славой и Капой. У Нади были не совсем удачные роды Вали, после чего произошла родовая горячка (она лежала в больнице и была чуть ли не при смерти). Стараниями врачебного персонала вылечили, Надя осталась жива, но сердечная деятельность сильно пострадала.  В дальнейшее время она болела сердцем, долгое время. Я со своими товарищами бегал в Вешняки к няньке Анне. За время болезни у Фроловых жил Володя Клементьев, так сказать для охоты.
Владимир Алексеевич Фролов задумал открыть свою типографию вместе с Беликовым на Сретенке в Панкратьевском переулке. Мой отец дал ему две тысячи (точно не знаю). Квартировали Фроловы вместе с Беликовыми там же при типографии. В этой квартире родился мальчик Костя, был очень слабенький и через несколько дней - умер. Типографские дела шли неважно, причины мне неизвестны. Владимир Алексеевич задумал выйти из дела, сойдясь с другим компаньоном Трутневым Николаем Афанасьевичем. Типографию они открыли в доме Политехнического музея в Китайском проезде. Судьба же Беликова была весьма печальной. Беликов был обременён большой семьёй и однажды кончил жизнь самоубийством, положил голову под резальную машину «Краузе».
Ну, тут я забегаю вперёд – вернёмся к жизни на даче в Подосинках. Мне уже шёл восьмой год, настала пора начинать учиться. Меня определили в начальную школу в Косине. Школа стояла около церкви с. Косино на берегу Белого озера. Эта школа и до сего времени цела. Старенький деревянный домик, в котором две комнаты – классы, при школе же и жил учитель, старенький высокий человек, всегда ходивший в валенках и куртке с глухой застёжкой пуговку. Учил он все три класса одновременно. В одном классе задаёт примеры (письменно), в другом - списывать с книги, а в старшем ведёт устные уроки. В большую перемену я с мальчишками (деревенскими, жителями Косино) бегали в деревенскую лавочку за ситным с изюмом. Этот ситный мне тогда казался очень вкусным, вкусным. Я эту школу и в настоящее время вспоминаю, как былое невозвратное время детских лет.
Начальной осенью и более поздней – дождливой мы с одним мальчиком из с. Выхино в школу и из школы ходили пешком, так как транспорта в те времена не было, а расстояние от дачи до школы было не менее трёх вёрст. Когда было сухо ещё ничего, ну а в дождливую погоду, когда и под ногами мокро и сверху льёт, ходить было затруднительно, хотя от дождя у меня была прорезиненная накидка.
Пережили дожди, пошли заморозки, посыпал снег – наступила зима. Родители мои на зимний период наняли крестьянина, чтобы он возил меня в школу и привозил обратно. Зимой у меня простудились уши. Сделалось воспаление среднего уха. От боли я лез, как говорят на стенку. Лечили дома прогреванием и камфарным маслом. Прошло. Мне припоминается, как я готовил уроки, сидя в столовой, а дождь шумит, вода бежит по водосточной трубе и капли звонко падают на землю. Сосны шумят и бьют своими лапами по окнам. Ждать ужина, после чего спать по эту осеннюю музыку. Завтра опять идти в школу по полю от станции Косино до села.
А какие воспоминания оставили святки (рождественские каникулы). Все старшие уехали, дома остались одни дети (я, Маня, Нина) да нянька Анна и прислуга. В зале стоит наряженная ёлка. Нянька посылает прислугу в соседние дачи пригласить к нам детей играть в долгий зимний вечер. Ну и кружимся вокруг ёлки, после детские песенки, а сосны шумят, мороз трещит. Нянька Анна с нами, а там готов чай, переходим в столовую. Сколько радости: на столе и конфеты, и пряники, и пироги сладкие, и яблочки и мандарины. Скоро проходит вечер, нужно спать. Детей провожают по домам. В доме наступает тишина.
Прошло Рождество, а там и подскочила масленица. Много гостей, стопки блинов с разной снедью. Заказывают несколько розвальней кататься по морозцу.
Усаживаются, и пошёл на тройке до Наташина (дачный посёлок) смех, говор, шутки. Все порозовели, покраснели и озябли от быстрой езды. Назад домой. Приехали, обед накрыт. Горячих щей согреться.
Вот прошёл и Великий пост, весна идёт. Какая прелесть весна, природа оживает, слышна музыка птичек и в лесу, и в саду и в поле. Идёшь в школу, а жаворонок где-то в небесах поёт, на солнышке сверкая. Какая прелесть. Пришло лето, отпустили на вакации.  Бегаем, играем.
Хорошо быть ребёнком и не знать забот. Но что-то случилось. Отец сидит дома и не ездит на работу. В детской голове проносится мысль: значит так надо. А случилась большая перемена. Отец поссорился с сыновьями своих хозяев. Не могу я работать с этими сопляками. Присылали из фирмы от старших хозяев с письмами приехать для переговоров. Отец так и не явился в фирму. Я работать не собираюсь – увольняйте. Отец человек был настойчивый, что сказал, так и будет.
Просидел лето дома, а с горя пил горькую, да и можно сказать, изрядно. Сидит, пьёт и думает, думает. И надумал: на следующую зиму на даче не оставаться, ехать в Москву. Сняли квартиру в Набилковском переулке в доме Горбунова. Переехали. Отец без конца пил и пил вино, ну и заболел белой горячкой. Откуда у него взялась сила мебель из пяти комнат переворочал из одной комнаты в другую, все картины, фотографии переколол, семья разбежалась по знакомым.
Прислуга Прасковья спала в кухне на печке, он схватил её за ногу: а, вот он, кто меня ограбил. Прислуга кричит: «Это я, Андрей Григорьевич». Потом мужчины успокоили отца.
Николай Николаевич повёз тестя к врачу обманным путём. Куда ты меня привёз. Врач осмотрел и дал микстуру для сна. Мать Горбуновых зашла к нам (отец был с ней на приятельской ноге) и уговорила отца выпить «святой воды» микстуры. Спал он двое суток, когда очнулся, сам удивился, какой погром был в квартире.
Когда переехали в Москву, меня определили в Набилковскую приходскую школу, над которой шефствовал Мориц Филипп. Учительницы были: Возницина Варвара Владимировна и другая Валентина Владимировна. Приняли меня во второй класс, но потом выяснилась моя плохая подготовка в сельской школе, перевели опять в первый класс.
После болезни отец задумал открыть розничную торговлю. Как его не уговаривали воздержать воздержаться от этого и Лёня и Николай Николаевич и Владимир Алексеевич он, в силу своей настойчивости, всё же остался при своём. Снял магазин на Домниковской улице в доме Левинсона около гостиницы «Москва». Стал покупать товар и да такой, каким в рознице не торгуют. Ну может ли оптовый работник, ворочавший большими тысячами, наживший для Баевых многие миллионы, быть розничным торговцем. Торговля не шла. Отец стал пить запоем. Как его не лечил доктор Моргулис, ничего из этого не получилось. Проживались нажитые честным трудом трудовые деньги. Квартиру в Набилковском переулке оставили. Переехали на Домниковскую улицу в двухкомнатную квартиру при магазине.
Приказчиками были мальчики Пашка и Сашка, да какие они дельцы им бы баловать ещё, а тут торговля. Отец пил, торговля его нее интересовала. Временами был Степан Анисимович, его сослуживец по фирме Баевых, но и с этим человеком торговля не шла.
Я бегал в Набилковское начальное училище, где проучился три года, сдал экзамен. Родители определили меня в Красноворотское училище. Учился я плохо. Уроки готовить было негде. Пьяный отец за столом с вечной бутылкой. Обстановка для учения не утешительная.
Маню определили в Московское Мещанское училище на стипендию Баевых, ещё из дома Горбуновых, так что она не видела горестной обстановки в семье.
На следующую осень и меня поместили в Московское Мещанское училище на стипендию Баевых. Приёмный экзамен я выдержал хорошо. Далее я уже не видел этой тяжёлой семейной обстановки, так как находился на полном иждивении стипендии Баевых.
Катя с Николаем Николаевичем из Набилковского переулка переехали в Ботанический переулок, где у них была трёхкомнатная квартира, их коих одну они сдавали Авдотье Егоровне, очень милой старушке, которая в дальнейшем переезжала с Корсаковыми с квартиру на квартиру, так она привыкла к семье.
Надя с Владимиром Алексеевичем жили в Москве на многих квартирах, так что их не перечислишь. Владимир Алексеевич продолжал в компании с Трутневым держать типографию. Дела у них шли хорошо: работали на банки, телефонную станцию, кинематографические фирмы и другие учреждения. Типографию расширяли, покупая на векселя у Фиори плоские машины, американки и другие.
Когда я был во втором классе (Маня к тому времени закончила к тому времени Мещанское училище) мой отец 18 ноября 1908 года скончался от рака горла. Магазин остался на плечах моей матери.
Отца отпевали в церкви «Трёх святителей» что у Красных ворот (церковь эта в настоящее время снесена). Похоронен на Лазаревском кладбище. Это кладбище сейчас закрыто и отведено под парк. Поминки были в доме, что против церкви Лазаревского кладбища.
Можете себе представить: для скорейшей ликвидации магазина назначили дешёвую распродажу, но никто не шёл смотреть товар, а тем более покупать.
Нашёлся такой купец Молчанов, (у него был магазин на Тверской) который дал 25% от первоначальной стоимости или, как говорили 25 копеек за рубль. Приехал Молчанов со своими служащими, переписали товар, расценили, подсчитали, заплатили деньги и уехали. Правильно ли это сделали, одному Богу известно. Так кончилась эпопея с магазином. Мать с Домниковской улицы переехала в переулки на 1-й Мещанской улице. Я закончил второй класс и уехал отдыхать на лето в с. Митяево под Коломной к тетке Душе вместе с Серёжей Бочарниковым.
Как я уже говорил выше, деревня Митяево находилась на берегу Москвы-реки. У тётки Души была лодка, так что мы (я, Сережа и Миша, сын тётки Души) целые дни проводили на реке. Ездили на слияние Москвы реки с Окой. Лето мы провели хорошо: отдохнули и поправились. Время бежало быстро, не успели, как говорят, оглянуться, как нужно ехать в Москву учиться.
Вот мы и в училище. Серёжу Бочарникова мой отец выхлопотал у Баевых поместить в Московское Мещанское училище на их стипендию. Мы с Сергеем учились вместе, только были в разных отделениях: я был в первом, а он в третьем. Сергей был первым учеником в третьем отделении, а у меня дела были неважные у преподавателя по русскому языку и словесности, преподавал Михаил Семёнович Семёнов, очень строгий человек. Проучился год и по русскому получил переэкзаменовку. На летних занятиях у преподавателя Шайдерова я по письменному и устному получал пятёрки. Пришло время переэкзаменовки. Семёнов, как посмотрел журнал летних занятий, крякнул и сказал: все равно будете сидеть ещё год и дал мне для этимологического и синтаксического разбора длиннейшую фразу. Я затыркался и не разобрал. Ну вот, сказал Семёнов, где же твои летние пятерки. Заработай у меня зимой – ступай.
Я со слезами на глазах вышел из класса. Как было обидно, зачем я ходил в училище на летние занятия и чего старался получать пятёрки. Вышло, как сказал М. С. Семёнов: «будешь сидеть второй год в этом классе».
На второй год я сильно нажимал на русский язык и литературу. Когда закончилась первая четверть, Семёнов имел привычку зачитывать четвертные отметки и когда дошёл до моей фамилии сказал: «пятнадцатый (я в училище был Григорьев 15) вдвое больше чем прошлый год», это означало четыре. С этих пор Михаил Семёнович, вызывая для ответа урока называл меня господин Григорьев. И после ответа говорил: «пожалуйте на место».
Жизнь и воспитание в Мещанском училище было строгое. Мы, воспитанники училища, строго придерживались того распорядка, установленного в училище. И Боже упаси нарушить этот распорядок. Если и бывал какой-либо проступок, то это грозило штрафным журналом, карцером или отправлением домой на исправление на разные сроки, но не более чем на семь дней. Отправляли на исправление с дядькой в старой шинели. При этом поведение оценивалось «тройкой».
Все воспитанники носили установленную форму: фуражку чёрного цвета с лаковым козырьком и училищным знаком и Меркурием (богом торговли), шинель чёрного цвета, пасторового сукна, на двенадцати пуговицах (двухбортная), курточка и брюки тёмно-серого добротного сукна, ремень с бляхой и буквами на ней «М. У.», сапоги яволочные на двух подмётках, бельё полотняное, и портянки.
Парты у нас были дубовые, почему некоторые преподаватели плохо ответившему урок говорили: «сядь дуб на дуб». (Алексей Александрович Успенский). Все воспитанники делились на младших и старших, почему залы и классы имели то же деление: младшая половина и старшая. Разгуливаться по училищу строго наказывалось. Ходить можно было с разрешения надзирателя к сапожнику, портному, но только получив у надзирателя марку с начальными буквами училища «ММУ», если пойдёшь без марки, рискуешь попасть в шртафной журнал, а уж если попал - заработаешь тройку по поведению и в субботу оставлен будешь без отпуска. Все воспитанники ходили, как говорят, по струнке, никаких драк, ссор между собой не допускали, нецензурных выражений даже в уборной не было слышно, так как за каждым шагом воспитанников наблюдали и надзиратели и дядьки. Спальные комнаты занимали весь третий этаж. Каждому полагалась кровать с подушкой, одеялом, простынёй, полотенцем. Пищу принимали в столовой, которая находилась в первом этаже. В столовой стояли длинные столы, накрытые клеёнкой, а по бокам стола скамьи. Столовая также делилась на младшую и старшую половину. По звонку все, и младшие и старшие, вставали и пели «Отче наш» и после принятия пищи «Благодарим тебя создателю».
Распорядок дня в училище был такой. Вставали по звонку в 6 часов утра, одевались, умывались и в парах шли во второй этаж на утреннюю молитву, далее опять таки в парах с надзирателями шли в столовую пить чай с булкой. Из столовой расходились в парах по своим классам для повторения уроков, эти часы назывались третьи занятные. Уроки начинались в восемь часов и заканчивались в 11 часов 30 минут (три урока). Дальше в парах с надзирателем шли в столовую обедать. Впереди шли разливальщики, которые рассаживались по своим десяткам. Потом приходили классы и каждый класс садился к своему разливальщику. По звонку пели, как я уже сказал выше «Отче наш» и принимались за еду, предварительно подвязав салфетку. Обед был из двух блюд, на второе каждодневно гречневая каша, почему воспитанников прозвали «кашниками». После обеда была перемена на два часа, с выходом гулять или на улицу или во дворе. В два часа дня начинались два урока до четырёх часов дня. После чего чай с булкой и перемена до 5 часов дня у старших и до 6 часов дня у младших. Далее шли первые и вторые занятные часы для приготовления уроков до 9 часов вечера, потом ужин, вечерняя молитва и в 10 часов вечера отход ко сну.
При училище была церква в честь Александра Невского, икона которого находилась в вестибюле училища в мраморном красивом окладе, размером в два с лишним этажа.
Училище располагало в первом этаже гимнастическим залом, где были снаряды, брусья и другой гимнастический материал. Здесь же обучали танцам под струнный оркестр воспитанников.
В училище был духовой оркестр воспитанников и два хора. В первом хору мне довелось петь, когда я был на старшей половине. Хором управлял Василий Сергеевич Галичников. Эти хоры пели всенощную и обедню в училищном храме.
Спевки производились в зале совета, где находился рояль. Пели мы и духовное и светское.
Когда я перешёл в последний класс, лето я гостил у брата Лёни в деревне Хлыстове в одной версте от ст. Томилино М. Каз. ж. д. У Лёни в саду было много цветов, наблюдение за ними, а также и за садом было возложено на меня. Вечерами, после приезда Лёни из Москвы с работы, мы занимались поливкой цветов, после чего к нашей даче собирались мои приятели для игры в городки. Лёня был большой любитель городков. Был ещё один из моих приятелей чемпион городошник, который с одной битки вышибал всю фигуру целиком. В Хлыстове общество дачников организовало летний клуб, где ставились любительские спектакли, устраивались танцевальные вечера, по наш струнный оркестр, где принимал участие на балалайке. Купались мы в реке Пехорке. И вот однажды мы подростки задумали по другому берегу за кустами пробраться к женской купальне, понаблюдать, как купаются девицы-дачницы дер. Хлыстово. Лежали тихо в кустах и наблюдали, как девушки плавали в реке. Лёня, приехав из Москвы, по обыкновению ходил купаться в Пехорке. Ну, приходит на берег реки и видит наши рубашки, брючонки и ученические пояса, но ребят нет. Догадался, где мы. Переплыл реку, взял здоровую хворостину и по кустам подобрался к тому месту, где мы лежали. Взмахнул хворостиной и давай жару каждому. Мы, как лягушата, бухались в воду, наделав переполох в женской купальне. Когда приплыли к нашей одежде, Лёня дал нам такую проборку за это, что моим друзьям не поздоровилось от своих родителей.
Лето скоро пролетело. Все дачники разъехались по зимним квартирам. Началась учёба последнего года пребывания в Московском Мещанском училище. Скоро прошла зима, Рождество с его елкой в училище, на которой я был со своим закадычным другом Мишей Рябовым и двумя гимназистками Шурой и Лизой, знакомыми по дому Солодовникова.
Бал закончился в двенадцать часов ночи и мы с Мишей, собрав последние медяки, наняли извозчика от Калужской площади до Крестовской заставы (я и Миша Рябов в то время жили в Доме Солодовникова). Благополучно доехали, развезли девиц по домам и вернулись восвояси.
На масляной неделе были вечера в доме Солодовникова и в семейном корпусе и в одиночках. А какие костюмированные вечера были. Какие костюмы, последние брали на прокат в костюмерной Зимина.
Николай Николаевич после скитаний по многим квартирам устроился в дом Солодовникова, получив одну комнату с освещением и отоплением. Туда же перетащил свою тёщу. Маня в это время служила на Московской телефонной станции и жила вместе с матерью. Я же заканчивал Московское Мещанское училище.
Нужно сказать, что Маня по окончании Мещанского училища, по рекомендации В. А. Фролова поступила на телефонную станцию Шведско-Датского акционерного общества в Милютинском переулке (ныне улица Мархлевского), ещё когда у матери на руках был этот злополучный магазин. И вот мы с Павлом и Сашухой Бобровым ходили встречать Маню после 11 часов ночи, а жили в то время на Домниковской улице.
Фроловы снимали квартиру на 2 Мещанской улице дом № 24 Герасимова. Слава учился в Реальном училище Ляшука у Красных ворот, а Капа и Валя учились в гимназии. Надя в этой квартире болела сердцем. Владимир Алексеевич работал с Трутневым в типографии.
Вернёмся к рассказу об окончании Мещанского училища. Подошла Пасха, а там и приблизились выпускные экзамены. Забрав учебники домой, нас распустили готовиться к экзаменам. До 1 июля проходили и письменные и устные экзамены. Экзаменаторов было много (большая комиссия), экзаменующие сидели на диванах с высокими спинками в зале совета, стол экзаменаторов был накрыт зелёным сукном. Кто из испытуемых прошёл комиссию, выходил из зала совета и шёл в свой класс дожидаться когда наш надзиратель по окончании экзамена зачитает полученные отметки. Экзамен сдан, книги этого предмета передаются в училищную библиотеку через библиотекаря класса. И так по всем предметам. Но вот сдан и последний экзамен. Нам объявили, когда приходить за свидетельством об окончании Московского Мещанского училища и получением назначения на работу. Ну теперь можно погулять в училищном саду, проститься с ним на долгое, долгое время. Свидетельство получено, теперь можно и отдохнуть от всех забот и треволнений. Надя пригласила к себе (они жили на даче в Лествянах (пл. Мамонтовская Ярославской ж. д.)
Прожил я на даче у Фроловых с неделю, как-то вечером Владимир Алексеевич говорит, что тебе Лёня велел приезжать в Москву, он нашёл мне место конторщика в фирме «С. Титов С-ья». Нужно ехать. Явились на Николо-Ямскую в правление этой фирмы, я обратился к бухгалтеру Димидову Владимиру Александровичу. Мне предложили написать заявление, по которому меня зачислили в списки служащих в контору к бухгалтеру Тимошенко Владимиру Ильичу. Для учёта дали мне восемь отделений, а всего у Титова в Москве было семьдесят пять отделений. Вот тут-то и сказалась школа. У меня уже была хорошая подготовка в бухгалтерии и счислении  на счётах. У меня была кондитерская на Мясницкой, где были разнообразные товары, из которых изготовлялись множество вкусных вещей. Цены на них были в копейках с половинками и четвертями, а количество в пудах, фунтах с восьмыми, четвертями и полуфунтами. Плохо считающему человеку никогда бы не сосчитать остатки, а их снимали каждую неделю и представляли руководителю фирмы Титову Сергею Ивановичу, человеку крикливому и взыскательному.
За эту работу и ведение книг: амбарных, ресконтро дебиторов и кредиторов и других Титов платил таким, как я, двадцать пять рублей в месяц, правда, полагался обед, два завтрака и чай. Проработал я месяц, мне заявили, чтобы я являлся на работу в пиджачном костюме, нельзя, знаете ли, вы работаете в фирме. Пришлось купить синий костюм, рубашку, воротник и ходить в контору, как служащему солидной фирмы. Проработал я у Титова восемь месяцев, стал просить прибавку, Титов тянул, а тут Владимир Алексеевич Фролов предложил перейти к нему в типографию бухгалтером, с окладом тридцать пять рублей, так как бухгалтером у Фролова и Трутнева работал брат Владимира Алексеевича Василий Алексеевич, который открывал свою типографию в Варсонофьевском переулке.  Я согласился и перешёл к Фролову и Трутневу.
Этот рассказ относится к 1913 году. Наступило время приписываться к призывному участку. Германия объявила войну России в 1914 году. Шли мы с Мишей Рябовым по 1-й Мещанской улице и у Капельского переулка остановились, гремел оркестр военной музыки и шли военные части и я увидел офицера С-го полка, нашего преподавателя гимнастики в Московском Мещанском училище. Подошли к нему, он в защитной форме. Куда это вы? На войну, да разве не знаете, что Германия объявила войну России*. Мы, как божьи бычки не знали, ибо газет не читали и были далеки от политики. Проводили его на Виндавский вокзал до состава, в который грузили их полк. Распрощались, пожелали быть живым и здоровым и таким же возвратиться домой.
Работа моя у Фролова и Трутнева протекала успешно. Мои хозяева каждый месяц прибавляли к окладу по пяти рублей, таким образом я дошёл до оклада в семьдесят пять рублей. Выполнял я бухгалтерскую работу, вполне добросовестно. Составлял отчёт за год с выводом результата хозяйства, чего не делал мой предшественник. Ходил в казённую палату со своими книгами: Журналом и Главной для обложения предприятия подоходным налогом.
Наступил 1915 год. Объявили набор рождения 1894 года, как призыв 1915 года досрочный. Призывную комиссию проходил в Городской думе в Екатерининском зале, где стояла фигура Екатерины II. Признали годным. В начале года я должен был явиться на пункт для отправки в часть. Бухгалтерские дела по фирме «Фролов и Трутнев» я передал Клементьеву Владимиру Александровичу. Так я закончил временно свою бухгалтерию, столь недолгую карьеру, прерванную военной службой.
Мной допущен пропуск описания некоторых событий, связанных с моими родными людьми. Года за два до смерти моего отца умерла в Екатерининской больнице нянька Анна Игнатьевна Безфамильная, от рака желудка. За несколько дней до её кончины мы были у ней в больнице. Она уже была в забытьи, закрыта марлей, дабы мухи не беспокоили умирающего человека. Она была восковая. Когда мы с мамашей шли из больницы по 3 Мещанской, то оба плакали горючими слезами, так было жалко няньку Анну. Через несколько дней она скончалась. Отпевали в больничной церкви на 3 Мещанской улице. На отпевании был отец, мать и я.
Похоронена в могиле детей на Лазаревском кладбище в могиле Нюши. Нянька прожила у отца и матери более пятидесяти лет.
После смерти отца его брат Михаил заболел раком губы, лежал в Клинике, но вылечить от этой болезни невозможно и вскоре он умер. Похоронен рядом с отцом на Лазаревском кладбище. В настоящее время эти родные могилы не уцелели, там парк.
За время моих детских лет произошли большие  политические события в России. Говорить о них подробно не могу, так как очень многого не знаю, только могу рассказать, как эти события отразились в моём детском разуме. Первое это русско-японская война. В семье отца, когда собирались взрослые (мужчины) говорили о царе Николае II, мол, зачем ему понадобилась эта война, своей земли мало что ли. Тем более, что на полях сражений всё время русская армия отступала. Сколько не было боёв, все они были проигрышные. Дело тут было не в русском солдате, а в руководстве. Командовали частями и соединениями тупые безголовые и бездарные генералы и полководцы, которые собрались на манчжурских полях для кутежа и наживы. Ни одного толкового генерала не было, за исключением одного Кондратенко, которого, можно сказать умышленно убили, когда Кондратенко обходил фронт то ли окопы. Офицеры-изменники дали сигнал японцам о нахождении Кондратенко на передовой, с укажанием точного места нахождения. Японцы открыли артиллерийский огонь, уничтожив такого гуманного генерала, которого любили солдаты.
Русская армия была обмундирована в летнюю форму – белые рубашки и безкозырки с белыми чехлами, а японцы были одеты в форму цвета хаки (зелёный цвет – под зелень), кроме этого были хорошо вооружены – у них были пулемёты, а у русских винтовки да трёхдюймовки. Японцы шли, расстреливая на ходу русские полки, а отсюда была сложена песня:
«Под Мукденом били, били
Под Леаяном били, били »
Словом везде били.
И Николай II и его генеральный штаб, полагали, что с японцами воевать легко, «шапками закидаем», как тогда говорили. Ну и пошли воинские части в белом, чтобы облегчить действия японцам. Русская армия в атаки ходила в сомкнутом строю, колоннами, рассыпного строя не знали, а японцы были хорошо подготовлены к войне, они знали новую тактику и применили её в русско-японскую войну. Кроме этого у японцев образцово была поставлена разведывательная служба. Разведчиками были шпионы в чине полковников, они были, допустим в Порт-Артуре, поварами и обслуживающим персоналом, как это было у коменданта крепости Петра Стеселя. На море тоже били – первая и вторая эскадра адмирала Рождественского погибла за «понюх табаку». Только адмирал Макаров, которого царский двор невзлюбил за то, что он низкого происхождения, был большой знаток флотского дела, погиб, налетев со своим флагманом на мину. На этом флагмане были двое из царской семьи, так те спаслись, тогда и говорили: «золото тонет (Макаров), а г… плавает. Война была проиграна Россией. Николай II заключил мир с Японией.
В народе тогда говорили, что не миновать революции. Народу жилось тяжело, удлинённый рабочий день, труд оплачивался плохо. Жизнь рабочего с семьёй в комнате казармы, где в одной комнате ютились несколько семей, была, как говорят «спаси Господи». Рабочий находил отраду только в вине. Выпьет и забудет свою тяжёлую жизнь.
В 1905 году вспыхнула революция или, как тогда говорили «забастовка». Мы жили на Домниковской улице при магазине, против стены Спасских казарм (за этой стеной были конюшни). Пошли слухи, что нужно заготовлять продукты, хлеб, воду, так как рабочие всех специальностей будут бастовать. Заготовили всё, подготовились к забастовке. Витрину магазина забили толстыми досками.
В нашем доме жили молодёжь из боевых дружин, которые у моего отца хранили в подвале оружие и революционную литературу. У Красных ворот рабочими и боевыми дружинами была построена баррикада. На Садовой улице разъезжали патрули, которых дружинники…

На этом месте рукопись, к сожалению, обрывается. Добавлю, что её автор в дальнейшем был призван Л. Троцким в Красную армию, участвовал в параде на Красной площади, где перед частями выступил В. И. Ленин, воевал в гражданскую войну, попал в плен к белогвардейцам, прошёл через пытки, бежал…  Подготовил к публикации Н. Ветров, его внучатый племянник.