По-английски

      В переходе на Заневской за картошкой стоял, и спиной почувствовал, обернулся,
увидел Её Паша. Увидел Верочку... Такую обычную, с сынишкой белобрысым, с мужем
обычным...  А очередь напирала... "Скоро вы там?..." Она и не она. Давно "не она"...
Наверное...
 
      Паша запирал контору и бежал к метро, а там, на кольце, у Ладожской, - трамвай. И
уже, прямой как стрела, стоял затаив дыхание перед её дверью.  "Ве-ро-чка!" 
      "Проходи..." - говорила она сонная и шла в ванную. А потом они отправлялись на
залив. А залива Паша не помнил... Много народа, такая холодная вода... "Верочка!..."
      "Тебе идет эта футболка..." - и Паша смотрел на себя, бросал футболку в угол,
опять прикладывал. "Идет... Идет или нет..? Идет..." Запирал контору, бежал домой.
Пьяные соседи дрались и метались золотом, а Паша их не помнил... Хватал счет,
запихивался рыбой из банки, и бежал на почту. Очередь, очередь... От почты бежал, летел
к метро. Как долго. Затем - кольцо трамвая. Затем уговаривал сердце, прислушивался к
звукам за дверью. "Верочка..."

      Радио. Она подпевала по-английски. "Ве-роч-ка!" - сжимался от чувств и обращался в
слух Паша. Она готовила, а он ловил её движения. Она рассказывала, а он -  боялся
прервать.  "И что ты думаешь?..." "Глупый, глупый, глупый... Ве-роч-ка!"- не мог
говорить,  нечленораздельное что-то... И, "Ве-роч-ка!", - вопила каждая клетка.
      "Гоша, Гоша, понимаешь..?" Гоша кивал. "Нет, ты не понимаешь..." Вот она
балансирует на поребрике Литейного. Впитывает лето, тихонько поет по-английски. Пела,
тосковала. "Уйди, Гоша, со своим открытым ртом! Даже не думай на неё смотреть!..." - 
отталкивал, гнал приятеля Паша.

      Она немножко пила пиво. Чуть-чуть. Делала салатик. Пританцовывала... А потом -
что-нибудь этакое...  Распахивала занавески. Склонялась над цветком. "Ве-роч-ка!"

      У нее было кружевное белье на веревке в ванной. Белая паутинка ткани и такой
легкий загар. "А как сочетается!... Молчи, молчи, молчи..."
      Вспомнил дворнягу, грязную, хромую... К болонке подбежала,  и та едва-едва
вильнула благосклонно. "Пошел вон! Фу! Пошел вон! Плохой, да, Пика?..."

      Ворочался всю ночь на коже дивана в конторе. Подъел чей-то супчик из пакета.
Представлял как налетчики обкусывают решетки и выносят всё, даже его на диване.  Включал
везде свет, что бы даже не думали, что нет никого. И ждал, ждал Паша...
      Голос в трубке - и всё...  "Вера, я писал тут разное. Так, глупость всякую... Ну,
может интересное... Ну так..." Слушал голос и видел губы ее, -  и всё... На заднем плане
музыка. И может она тихонько пела... Одними губами... Пусть, она пела...

      Лежали на песке... Молчали в тени... Долго шли пешком. Никого не существовало.

      Читает в трубку перевод... "Верочка..." Русское вперемешку с английским. Украсть
поцелуй. Один. Будто не было. "Ве-роч-ка!"

      "Зачем тебе эта борода?..." "Зачем мне эта борода?! К черту эту бороду!..." -
думал Паша. Брился, резался... Запирал контору, бежал к метро. Юный, слепой... "Тихо,
тихо, сердце, тише..."
      "Я скучаю, скучаю по нему..." "Мама, у меня все в порядке... Да, получила... В
порядке. Скоро." Паша слушал, уважая, разделяя её печаль... Вдвоём скучали в полутемной
комнате. Она пела по-английски. Он слушал по-русски. Далеко-далеко, где-то там, средь
снегов, представлялось, этот некто, Монблан, героически что-то такое в пурге...

      "Три дня всего, два... Два дня всего... Почти два... Целых два... Почти, почти,
почти!..."

      Темнотой пеленались, переплетались, вжимались  в друг друга. "Нельзя мне... Нельзя
нам...""Молчи, молчи сумасшедший..." Поцелуи. Такие горячие губы. "Нельзя мне, нельзя...
Нельзя..."

       Некуда больше идти. Некуда больше звонить. "Просыпайся же..." "Да что вы там с
картошкой этой?!"

       На перроне южное солнце меж сумок.  Жена... "Я так...  Так... скучала." "Нельзя
мне... Нельзя... Не сейчас... Ладно?..." И звонить... украдкой. Один день. Только один.
"Ве-роч-ка!"