Волчья Кровь, ч. 16

Я медленно cнял с седла свой большой щит, продел правую ладонь в петли, вышло неловко, непривычно, завел руку со щитом за спину княжны, протянул ей левую. Она взглянула на меня с удивлением и испугалась, увидев мое помертвевшее лицо, но оперлась на мою ладонь и неловко, но быстро пересела впереди меня. Из-за высокой луки седла она сидела  у меня на коленях, обхватив меня крепко-накрепко. Ее дыхание щекотало мне щеку, но я ничего этого не замечал тогда, лишь держал ее бережно между своим закованным в железо телом и большим щитом. Я направил коня к возку, тихо шепнул в ее пушистые волосы: "Спрячься, иди. Ложись на дно." Она спрыгнула с моего седла и скрылась за пологом возка, и в то мгновение, когда ни мой щит, ни кольчуга не защищали ее, ледяной ужас остановил мое сердце.
Обошлось. Я коротко свистнул и мои люди собрались вокруг, и негде было нам развернуться на узкой лесной дороге.
"Всем спешиться. Занять оборону. Ждать приказа," тихо велел я и вернулся туда, где на желтой листве лежала чудом замеченная мною стрела.
         Не все стрелы одинаковы. Делаются они из разного дерева, по-разному крепятся оперение и наконечник, не говоря уже о длине и перьях и форме жала, но не важно. Поднятая мною стрела была родной сестрой выпущенных в нас на переправе через Меру. Точно такую же я вытянул из горла умирающего дружинника и такая же пометила мое плечо. Осмотревшись, я заметил поломанные кусты, кровь на опавших листьях, а еще дальше, под корнями упавшего дерева нашел и то, что боялся найти – засыпанное листьями тело знакомого мне дружинника, посланного мною вчера с донесением к князю. Я сразу вспомнил ритмичный, пульсирующий звук, услышенный мною прошлой ночью и с опозданием узнал в нем перестук копыт, далеко, на самом пределе неплохого моего слуха.
Я вернулся к возку, бросил приказ: "Сорока, за старшего. Сомкнуть щиты, смотреть в оба. Карн, Хома, Малый, Лях, да вы двое – по коням и за мной!"
Направляя коня осторожным шагом, только на то я надеялся, что в густом тумане не смогут русичи стрелять слишком уж метко, хотя подойти могут, и очень даже близко. Семеро нас поехало в дозор, и по-прежнему стояла мертвая, как будто вязкая тишина, и кони беззвучно ступали по опавшей листве. Нe знаю, что думали другие, но я в опасности не сомневался ничуть и, увидав поваленное поперек дороги бревно, не удивился.
        Подъехал, пощупал рукой свежий сруб, что делать дальше не очень-то представляя, когда зашуршала в воздухе стрела, и тело ударилось о землю позади меня.
       
         Все произошло в одно мгновение. Я еще поворачивался, а люди уже бежали из леса, и звенела сталь, и я вспыхнул от радости – раз атакуют здесь, значит там, у возка, все в порядке, тихо и спокойно. Шипели стрелы, но лучника я не  видел, зато мой меч рассек чей-то дрянной щит, заскрежетал по железу и впился во что-то мягкое. Я резко повернул и потянул на себя лезвие, не давая ему увязнуть, и уже бил щитом другого, а когда тот упал я пришпорил коня, и он не противился.
         
          Вдруг подул ветер, и туман стал рассеиваться, прямо на глазах, обнажая низкий кустарник, валуны и атакующих нас людей, в железе и при оружии, на разбойников похожих не слишком. Один из них, в высоком варяжьем шлеме с коротким лошадиным хвостом на венце, ловко подрезал жилы лошади Ляха и коротко, без замаха, кольнул его под щит. В глазах у меня потемнело, и черный огонь побежал по жилам, взвинчивая меня до дрожи, до визга, до звериного исступления. "Эй ты! С хвостом!" Он обернулся на мой крик, оскалился белыми зубами в черной курчавой бороде, но на пути у меня встали двое, и я ударил одного ногой в лицо и повернулся к другому, не успев все же отвести его удар, нацеленный в голову моей лошади. Я спрыгнул на землю, когда меня атаковал первый русич,  а щит мой куда-то пропал, так что пришлось мне просто перехватить его руку с занесенным топором. Он ударил меня щитом, разбив мне лицо и опрокинув меня на спину, но падая, я все же не выпустил его руки и повалил его на себя. Мой клинок нашел над щитом его горло и легко вспорол его, скользнув от рукояти до острия.

          Всего-то мгновение нужно было мне, чтобы встать на ноги, стряхнуть с себя тело умирающего и его щит, но этого мгновения у меня не было: я увидел острие меча, глядящее мне прямо в лицо, и лишь крепче сжал оружие. А воин, державший мою жизнь в руках, вдруг захрипел и повалился на колени, и я увидел стрелу вошедшую ему под ухо. Я вскочил, подхватил щит, разбивший мне лицо, и вовремя: воин в варяжском шлеме шел на меня уверенно, не торопясь и улыбаясь хищно.
          Атаковал он меня вдвое быстрее – щит в щит, чуть поднимая мой и проводя клинок под ободом своего, я засмеялся ему в лицо, ударив при этом ногой в колено и мечом по шлему. Его шлем мой удар выдержал, не такой уж и сильный, между прочим, так, для знакомства. "Что, жеребенок? Мамаша твоя под коня попала?" - не слишком смешная моя шутка прибавила ему пыла, а я молился про себя: пожалуйста, только не лезьте никто, только дайте мне время, в кои-то веки удается вот так, на равных почти.
        Сталь – звонко, в сталь, и глухо, в дерево щита, враг мой бил сильно, быстро, точно. Умело. Мне для чего-то неприменно понадобилось узнать варяг ли рубил мой щит и дышал мне в лицо жарко, с крепко настоянной горькой ненавистью. "Твоя мамаша -  портовая ****ь в Бирке," - сказал я ему по-сверски, и тот ответил по-русичски коверкая слова: "Што скалисся, гнида варяжья? Щас зубы-то пересчитаю." Все ясно, моя очередь. Я удвоил скорость, нанес три быстрых удара к ряду, и он, поспешно отступая, споткнулся, с трудом удержался на ногах, но я ударил его ногой в щит и все же свалил его на землю. Пока он поднимался я сказал ему по-словенски: "Ты – вор! Думаешь, чужой шлем сделал тебя воином? Он сделал тебя вором!" Его атака не была уже такой быстрой, и я снова заставил его отступить, и тогда он остановился, держа щит на вытянутой руке. Я засмеялся было, ведь я и сам прибегал к такому вот беспомощному приему, много лет назад, в полном отчаянии, но смех мой оборвался, ведь княжна все еще была в опасности и может быть погибала прямо сейчас. Дальнейшее заняло всего лишь мгновение: скользящий шаг вправо, толчок щитом в обод его щита, с поворотом и рубящим ударом по вытянутой руке. В самое последнее мгновение я повернул клинок и ударил плашмя. С криком он уронил щит, сломанная рука повисла плетью, но он еще пытался достать меня мечом, и его клинок скользнул по моему боку, не перерезав кольчуги, а я снова ударил его по шлему, и на этот раз он упал и уже не встал.

          Я оглянулся и увидел троих моих людей, с окровавленным оружием в руках, готовых вступить в бой, а враги либо бежали, либо погибли. Мой противник зашевелился, застонал, приходя в себя и, схватив его за ворот кольчуги, я поднял его на ноги. Была у меня причина оставить его в живых и эта причина, с милосердием ничего общего не имевшая, наполняла меня до краев горькой, черной скорбъю. Был ли я безумен все эти дни, будто занятые мною из чужой жизни, был ли я ослеплен своей невозможной мечтой, до такой степени, чтобы не видеть самой простой причины наших неудач? Не везли ли мы эту самую причину в ковровом возке, проливая за нее кровь,  прощаясь с товарищами? Измена, ложь и коварство, они ведь тоже могут рядиться в голубой шелк, звать тебя по имени и касаться твоей щеки ласковыми пальцами.

          Мы поймали коней и поспешили обратно, к возку, к оставленному отряду, и нашли их щиты сомкнутыми и мечи готовыми к бою. Я перевел дыхание и велел позвать княжну. Она подошла, бледная и строгая, увидела моего пленника и задержала на нем взгляд чуть дольше положенного. "Ты не ранен, Хендер?" - спросила она негромко, но я не ответил. Я сорвал шлем с головы раненого, сбил его на колени и, запустив пятерню в черные спутанные волосы, понял его голову вверх, чтобы глядел он на княжну, прямо в глаза.
          "Твое имя!" - потребовал я.
          "Недоносок, грязная варяжская свинья, ты не смеешь задавать мне вопросы!" Иного я и не ждал.
          "Скажи свое имя княжне!"
          Он засмеялся, и кровь потекла по его губам.
          "Княжне мое имя хорошо известно. А тебе, мразь, его знать незачем."
          Не глядя на нее, я спросил:
          "Княжна, кто этот человек?"
          "Ты станешь допрашивать меня, десятник?" - ее голос звенел надменной, властной силой.
          Я подошел к моему коню, бережно снял тело, завернутое в мой плащ, осторожно уложил к ногам княжны. Она взглянула на меня непонимающе, кивнула подружке, та стала на колени, развела полы плаща. Снизу вверх, немигающими распахнутыми глазами на нас глядела Тима. Я наклонился, убрал с мертвого лица длинные пряди.
          Я не видел, как Тима увязалась вслед за нами, и не знаю, что было бы с нами, если бы не ее меткий глаз, верная рука и степной, с загнутыми краями лук. Но знаю точно, я бы не вышел из того боя живым, не будь с нами Тимы. Княжна молчала, сжав губы, глядя в сторону. Знакомая черная волна подкатывала к горлу:
          "Я потерял сегодня троих. Она – четвертая!"
          "Она моя..." - начала было княжна.
          "Нет! - рявкнул я. - Моя! В моем отряде! Все! Мои! Она мне жизнь спасла. Моя. Да на реке еще четверых, да двое раненых. Не на твоих ли руках их кровь, княжна?  Отвечай, что ты знала о засаде?"
           Подошел Евфимус, неловко, боком, взял за рукав: "Хендер..."
   "Бедный Евфимус, - подумал я, - да ты меня боишься."

          Мой пленник все так же стоял на коленях, прижимая сломанную руку к груди, уронив темноволосую голову. Я встал за ним, положил обнаженный меч на его плечо, велел: "Молись." "Чтоб ты сдох, варяжий ублюдок," - от души пожелал стоящий на коленях. "Подходит,"- одобрил я и взмахнул мечом.
          Отрубить голову с одного удара трудно. В тот раз мне повезло и все получилось красиво.

          Вернувшись к поваленному бревну, мы похоронили наших товарищей. Для Тимы я выкопал отдельную могилу, сам, орудуя тем же топором, когорый должен был взять мою жизнь. Мне хотелось, чтобы княжна все видела. Разрубленные головы, скользкие серые кишки, желтые кости, торчащие из разорванных тел. Пусть видит. Пусть учится ненависти, как тот мой конь. "Мы за своих людей в ответе," - помишь, княжна? Что ж, отвечай.
Короче, снова мы задержались и до следующей деревни не доехали, останосились на ночлег в лесу. Я даже к костру не подошел, так мне никого не хотелось видеть, прямо с души воротило, сидел в стороне, думал о том, что еще два зуба шатаются, причем передних, и похоже, снова сломан нос и никакой шлем не помог, и плащ свой я похоронил вместе с Тимой, что было совсем уж глупо, ей все равно, а я теперь околею от холода в одном железе...
          Когда подошла подружка, я даже не удивился, знал уж, что в покое не оставят. У возка стоял Евфимус, потом подошла княжна, сесть никому не предложила, заговорила голосом чинным:
           "Отчитываться ни перед кем не обязана, однако хотелось бы мне избежать недоразумения. Убитый вами воин мне и вправду знаком. Он был данником моего отца и командовал своим отрядом, не дружиной. Я имела основание предположить, что он попытается меня отбить, для себя, а также в пику словенскому князю. Однако ни о каких его планах я не знала и предупредить вас ни о чем не могла."

          "Я верю тебе, княжна," - ответил Евфимус после небольшой паузы, и получил немедленный ответ: "Мне безразлично веришь ты мне или нет, грек."
          Мы поклонились и отошли, говорить больше было не о чем. Евфимус снова коснулся моей руки, сказал осторожно, будто выбирая каждое слово:
          "Хендер, мне кажется князю об этом знать не обязательно. Разбойники, да и все. Как скажешь?"
          "Согласен, - все-таки умный ты человек, грек, - для того и пленника своего прикончил. Не о чем ему с князем говорить."
          "Ты, Хендер, почему-то любишь казаться хуже, чем ты есть на самом деле..." - сказал мне вслед Евфимус, но я его уже не слушал, побрел прочь. Нашел себе такое место, где на пригорке открывался вид на заросшую лесом, залитую лунным светом лощину, сел спиной к острому камню, представил себе ладью, плавно скользящую по круглым волнам, теплую рукоять весла, зашептал разбитыми губами:
          "Раз, два, три,
           Солнце и волна..."
          
           Я все еще напевал эту песню про себя, не желая ни солнца, ни волны, ни ладьи, когда на следующий день мы выехали из леса, и справа показалась наша мутная река, а впереди раскинулась ряда пологих холмов, на одном из которых стоял невидимый еще Словенск. Княжны я не видел и был этому рад. Думал о том, что пойду вечером в баню, а нынче же ночью буду спать на своей лавке, под пучком степной травы, и не испытывал от этого никакой радости. "Увидишь князя, Милаву," - уговаривал я себя, но имена дорогих мне людей казались чем-то далеким и чужим, вроде Ольрика или Веллихен. Бесплотные призраки позабытой, закончившейся жизни, они представлялись мне не более реальными, чем бледная дева Кольга, протягивающая ко мне свои синие руки: "Хендер, волчий сын, одна я тебя люблю, только со мной найдешь ты свой дом." Покачиваясь в седле я полу-спал, полу-мечтал, и мохнатые водоросли вставали из  глубины, горела ладья у стен Алаборга и, открыв глаза, я поразился зеленому небу и синим деревьям и, увидев впереди воинов, не узнал из них никого. Зато рядом со мной скакал Ольрик, черные волосы летели за его спиной, и, белозубо улыбаясь, он говорил: "Потерпи, брат, уже недолго осталось. Скоро свидимся."
          Я радостно кивал ем, сразу поверив его обещанию.

Часть 17, заключительная
http://www.proza.ru/2011/12/31/101