Путь Неблизкий, ч. 2

          Я очнулась, лежа на лавке. Не раскрывая глаз, услышала голос Агнеши:
          "Не гневайся, господин советник, гоcпожа моя княжна устала с дороги. Не нужно ее тревожить."
          Ей ответил взволнованный голос Евфимуса:
          "Прикажи если чего надобно. Из-под земли добудем."
        Открывать глаза не хотелось, вставать тем более. Агнеша с Тимой раздели меня, принесли воды, стали обмывать, как мертвую. А может я умерла? Все-таки открыла глаза, увидела соломенную крышу, дубовые балки, тени, бледные лица. Лучше бы умереть.

          Назавтра, после бессонной ночи, и думать не хотелось ни о каком вставании, ни, тем более, о дороге. Милая моя, верная Агнеша пошла за меня просить и вернулась с полным согласием, а так же с известием, что, похоже, заправляет всем вовсе не Евфимус, а варяжский десятник князя Волоши. От такой новости стало мне совсем худо: если о князе Волоше говорили в Руссе дурное, то о его варяге слухи ходили страшные, непонятно как такое чудовище земля носит. И теперь моя жизнь зависела от того, чьим именем пугают в Руссе детей. Я вспомнила о Мечиславе, а вдруг он все же решится меня отбить? У него две сотни пик. Он может разодрать этих Словенских щенков в клочья. А это, в свою очередь, означает, что погибнет и вчерашний юноша с бархатными глазами. Мне вдруг захотелось его увидеть, неприменно, как можно скорее, и я велела собираться в путь.

          Пока грузили поклажу, да устраивались в возке, я его не видела, но как только мы миновали ворота крепости, в десяти шагах от возка появился всадник, и я едва его узнала. Тот же шлем, тот же конь и совсем другое лицо, жесткое, сухое, хмурое, со сведенными челюстями и крепко сжатыми бледными губами. Мне стало страшно и жалко, и я поняла, что мой юный воин и есть ненавистный варяжский десятник, вон и шлем на нем невиданный, и волосы длинные. Хоть плачь. Я подложилa себе под спину княжьих подарков помягче и стала смотреть в щель опущенного полога, как едет он, опустив голову, как блестят его глаза в прорезях шлема, как держит он поводья в левой руке. Иногда он пропадал из виду, но всякий раз возвращался, и я снова смотрела на него и не могла наглядеться.
          К вечеру подъехали мы к небольшой деревне, стоящей у самого леса. Я так устала за бесконечный тот день, что еле дошла до низкой хаты, где Тима постелила мне на ночь, и провалилась в сон, как в темный бездонный колодец. Проснулась я поздно и уж думала, что станут меня бранить за нескорый наш отъезд, но вроде бы никто никуда не спешил. Завтрак поели чинно, вещи снесли в возок, а мы все сидели по лавкам в гадкой хате с тараканами по стенам и выходить нам не велели. Но как-то все таки выехали, когда солнце стояло уже высоко, и я ехала верхом, а рядом со мною отец Михаил исходил бешеной злобой. "Щенок варяжский! Да я б его на ремни порезал!" Так я узнала, что словене решили изменить маршрут и почему-то отказались ехать лесом. Что, в их землях и леса нет? Мне лес как раз понравился, золотыми березами, горящими, как свечи на ветру, темными строгими елями, алым орешником, дрожащей в листве паутиной. Но не мне же выбирать маршрут, правда?
          Агнеша дразнила отца Михаила: "Вряд ли, отче. Говорят, десятник на мечах уж больно хорош, прямо что-то особенное."
          "Молчи, ляшское семя! Да я таких хороших пустыми ножнами под лавку загонял! Где ж это видано, чтоб на нашей же земле словене русичам дорогу указывали?"
          "Больно ты гневлив, отец. Грех Божьему человеку эдак-то вскипать," - спокойно отвечала Агнеша.

         Что-то случилось с ней после отъезда из Руссы, она как-будто еще похорошела, посмелела, что-ли, стала свободною. Не то, что я, прямо как птица в клетке.
          "Ну да ничего, - не успокаивался отец Михаил, - я ему еще патлы пообрываю. Он у меня еще кровью срать будет, недоносок."

         Тут уж я не выдержала:
        "Ступай себе вперед, отче. У меня от твоего крику звон в голове идет."
         "Тьфу, бесовское отродье," - он и вправду плюнул и полетел вперед. Сотник он и есть сотник, хоть в рясу его наряди, хоть в юбку.

         Между тем мы выехали на бескрайнюю равнину, где поднялся ветер, просто бешенный, и Тима принесла мне голубой шелковый шарф, чудо какой красивый. Я повязала его на голову, так что длинные его концы вились по ветру. Мне хотелось петь и плакать, и пуститься вскачь по каменистой равнине с золотой, приглаженной ветром травой, под синим бескрайним небом, в ослепительном солнечном сиянии. А Тима так и сделала, пригнувшись к самой гриве, пустила своего вороного вскачь, а за нею увязался светловолосый ладный словен, и конь его, рыжий в больших белых пятнах, за вороным не поспевал. Агнеша смеялась в лицо поровнявшегося с нами Евфимуса: "Смотри, советник, уморит наша девка твоих солдат!" и Евфимус улыбался ей в ответ и глаза его светились от счастья: "А что, в Руссе соколов приручают?" Я и не знала, а оказалось, что да, держат в Руссе охотных соколов и все стали говорить об охоте, а мне страшно захотелось, чтоб и мой десятник ехал с нами рядом и говорил о пустяках.

         Я увидела его только к вечеру, когда остановились мы на ночлег в уютной низине и развели костры. Мы с отцом Михаилом, угрюмым и молчаливым, сидели у своего, русичского огня и ели отдельную от всех еду. Мой десятник сидел прямо напротив меня, и я видела его лицо, освещенное пламенем костра, и во всякий момент казалось мне оно другим: печальным, замкнутым, усталым, юным, каменным, милым, суровым, а когда он поднял на меня глаза, всего один раз, его лицо показалось мне влюбленным.

          В тот же вечер я впервые услышала его голос. Мы еще устраивались в возке, когда он подошел к нам и, стараясь звучать мягко, тепло, сказал:
         "Не надо ли чего госпоже моей княжне?"
         Я ахнула беззвучно, закрыв ладонью рот, закачала головой.
          "Нет, спасибо." - спокойно перевела Агнеша.
          "Покойной ночи," - попрощался десятник, и снова мне показалось, что он говорит, старательно выбирая слова и звук своего голоса, будто боится меня спугнуть.
          "Как его имя?" - прошептала я Агнеше на ухо.
          "Хендер," - и все-то она знает!
          "Хендер!" - окликнула я, и так мне понравилось его имя, будто ветер шумит в весенней листве, будто свежий ручей бежит по камням.
          "Госпожа?.. " - послышалось совсем рядом.
          Я сняла с головы самый любимый мой голубой шарф, просунула руку за полог:
          "Не откажись принять от меня малый подарок, господин десятник."
          Чуть помолчав, он ответил: "Спасибо, княжна, не нужно."
          "Возьми, не обижай," - настаивала я.
          Он взял шарф, его пальцы коснулись моих, и как-то так само получилось, что руки наши сомкнулись. На одно только мгновение. За которое я умерла и воскресла, и захотела умереть снова. Он поблагодарил и попрощался, но я уже не могла ему ответить. Я сышала, как он вернулся, устроился рядом с возком. Чуть дыша, я приподняла полог и и увидела его лежащим на земле, совсем рядом, и лицо его белело в темноте. Я опустилась на свою постель, нашла руку Агнеши и прошептала в ее сторону: "Я люблю его," и она сразу ответила: "Как такого не любить."
           Мне казалось, я слышала его дыхание в ночи, за пологом возка, и дышала с ним заодно и, прижав к губам коснувшиеся его пальцы, вдыхала его запах, запах ночи и леса, костра и железа,  кожаного седла, и того, чему нет названия. Горячие волны поднимались в моей груди, и вспомнился отчего-то рассказ Агнеши, а ночь не кончалась. В темном, жарком возке нечем стало дышать и захотелось откинуть полог и спрыгнуть на землю, на сухую траву, туда, где белело его лицо и ветер рассыпал его волосы.

          А утром случилась беда. Пропал отец Михаил. Собрал вещи и уехал, и слова не сказал. Нет, правильно, конечно, что не сказал, в хорошем бы я оказалась положении. И без того Евфимус прямо говорил об измене, а я припомнила Мечислава с его претензиями и испугалась не на шутку. Но рядом с Евфимусом стоял Хендер и глядел на меня тепло, внимательно, будто утешая, и я знала, что он не даст меня в обиду ни Евфимусу, ни кому другому. Милый, милый Хендер. У Мечислава двести пик. Сколько нужно, чтоб от твоего отряда и следа не осталось?

          Мы продолжали путь по ветренной равнине и увидели вдали огромное, чудесное озеро, синее, словно море. Впрочем, откуда мне знать? Я и моря-то никогда не видела. Рядом ехал Евфимус, рассказывал о своих путешествиях в земли греческие и иные, Агнеша слушала внимательно, пугалась в положенных местах, смеялась да ахала. У меня от их трескотни голова пошла кругом, и после обеда я отправилась в возок, надеясь, впрочем, что Хендер опять поедет следом, и я смогу на него глядеть. Как бы ни так, даже не показался.

          К вечеру прибыли мы на озеро, в рыбацкую деревню, всю завешенную сетями и пропахшую рыбой, само собой. Я захотела неприменно идти купаться, но вода оказалась холодной, чистый лед. Я велела принести мне стул и села на берегу, смотреть как темнеет водная гладь, да первые звезды отражаются в озере, словно в зеркале, и такая тишь, такой покой, будто мы одни на свете. Эх ты, отец Михаил, княжий ты сотник, сукин ты сын! Кому ты верен? Явно, что не мне.
         "Княжна," - послышалось за моей спиной, но я уже знала, что это он, знала по тому, как замерло сердце. Он присел рядом на корточки, заглянул мне в лицо.
          "Прикажешь ужин сюда подать или пойдешь к костру? Тревожно мне, когда ты одна."
          "Пойдем," - я протянула ему руку, и он подал свою, жесткую, большую на удивление ладонь, подхватил мой стул, понес следом за мной к костру. А там уже Тима подавала разрезанную на куски бледную курицу, хлеб и сыр, но есть не хотелось, а хотелось, чтобы Хендер сел рядом, и он так и сделал. Сел, покрутил в руках краюху хлеба, положил, поглядел на меня снизу ввер, будто чего-то ожидая.  Огонь отражался в его глазах и в звеньях его кольчуги. Шарфа моего на нем не было. Я решила, что он хранит его для своей подруги. Жены, может быть?

         Агнеша ушла спать, следом ушел и Евфимус, одна Тима осталась, да мы с Хендером. Я вспомнила об отце Михаиле и чуть не разревелась от обиды.  Он коснулся моей руки и сказал тихо:
         "Не нужно бояться, княжна. Мы защитим тебя. Со мною самые лучшие князевы дружинники. Не успеешь оглянуться, как будем мы в Словенске."
          Ты меня защитишь? От двух сотен Мечиславовых пик? А кто защитит тебя?
          "Я не боюсь. Мне обидно, что отец Михаил со мною так-то... бросил меня! Ведь он мне как отец. Духовный наставник, к тому же. Поди, в Словенске все язычники? - Хендер кивнул растерянно. - Вот видишь! Как я буду там одна? Я ведь и так всю жизнь одна!"
         Неожиданное горькое открытие повергло меня в отчаяние и слезы потекли по щекам.
          "Мой отец все сына ждал, и мать наконец-то понесла, и все говорили, что неприменно будет сын. А она разродиться не смогла и умерла, а меня даже не пустили с ней проститься... Тогда отец принялся меня сватать, то в Полот, то к ляхам, а нынче вот в Словенск. Хоть когда б у меня спросили чего я хочу, может я хочу в Руссе остаться или в монастырь, а может мне кто другой люб!"
         Хендер уже стоял передо мной на коленях в полной панике и уговаривал меня растерянно и по-детски:
         "Княжна, в Словенске все по-другому будет, ты увидишь! И князь совсем другой человек. Ты о нем дурного не слушай. Он будет добр к тебе, он тебя не обидит и другим в обиду не даст."
          Правая половина его лица терялась в тени, а левая, ярко освещенная костром, казалась нарисованной на черном бархате, ненастоящей в своей огненной, взволнованной красоте. Маленькая коричневая родинка на щеке, вторая такая же на шее, бледные мелкие веснушки на носу, мне на погибель...
          "И Словенск тебе понравится, даже мне понравился, прямо с первого взгляда. И люди там хорошие, друг к другу добры, дружины много, оттого чин да порядок. И тебя, княжна, все будут там любить, а как иначе?"
         Милый, какой же ты милый, мой Хендер.
         "А правду ли говорят, что князь Волоша обращается в морского змея и плавает по реке?"

          Хендер даже рот открыл, да глазами захлопал, а потом уж рассмеялся, закинув голову, совершенно по-детски, с ямочками на гладко выбритых щеках, Господи, спаси и помилуй! Он сел, откинувшись назад, на правый локоть, вытянув длинную ногу к костру, а другую согнув в колене, уронил крупную кисть на колено, зашевелил пальцами в такт рассказу.
          "У князя две варяжские ладьи, со змеиными головами на носу и на корме. Это такой военный варяжий обычай, чтоб страху нагнать и беду отвести. Может оттого та сказка и пошла, про змея? Я на большей ладье кормчим был когда-то. И вправду, по всей реке ходили, до Альдейги. А могли бы и дальше, до озера, тоже Альдейга зовется. А еще дальше течет река, широкая и пригожая, не знаю ее имени, но в самом узком месте три ладьи бок о бок пройдут, легко. Впадает та река в море, и если идти по нему  на запад, то дойдешь до устья другой реки, а на той реке стоит город Полот, помнишь ты говорила? Вот, я там был, хороший город, богатый, торговый и укреплен хорошо. А если в устье не заходить, то по морю можно дойти до данов, а еще дальше – в земли бриттов, но там я не был никогда. Однако, с князем пошел бы. Может он и тебя бы взял, всякие земли повидать?"
         Он рассматривал что-то на ладони и я спросила: "Что там у тебя?"
           Он протянул мне ладонь и я увидела божью коровку. А еще увидела большие бледные мозоли и не удержалась, потрогала пальцем сухую жесткую кожу.
          "Это от меча?"
          "Нет, княжна, от весла," - ответил он и, видя мой изумленный взгляд, рассмеялся снова.
         "Я сколько себя помню был гребцом. На Веллихен, ладье моего отца. Веллихен – по-свейски, а по-словенски Черный Глаз. Оттого такое имя, что на парусе черный глаз рисовали, а щиты красили белой краской и тоже черный глаз рисовали посередине. Впрочем, ты, княжна, мой щит видела? Теперь представь, таких же тридцать с каждого борта, красиво и страшно. Шестьдесят гребцов и все до одного воины, да места на Веллихен хватало еще на сорок, может быть, людей, значит всего сотня воинов. Но это врядли. Столько мужчин и во всем Акере не наберется."
          Глядя в огонь, он рассказал мне о своей деревне, затерянной где-то у северного лютого моря, о его отце и братьях, о поездках в Полот и торговый варяжский город Бирк, о неудачном штурме неприступной крепости Алаборг, о гибели всей его дружины.
          "Дальше ничего не помню, ни как в плен попал, ни как вели меня на ладью, очнулся уже в море. - Лицо его передернулось болезненно и помертвело, застыло. - Привезли меня в Альдейгу, потом в Словенск, вот и вся история."
          "А что остальные? Из твоей деревни?" - спросила я и тут же пожалела.
         "Не знаю, княжна. В Альдейгу меня одного привезли, остальные либо погибли, либо в Алаборге в плену остались."
          Я глядела на его грустное лицо и мне хотелось плакать и хотелось закрыть глаза, и чтобы эта ночь никогда не кончалась.
        "Три года прошло? Может еще кто жив. Как стану княгиней, пошлю в Алаборг посольство. Поедешь? Может выручим кого."
        Он вскинулся, весь подался вперед, глядя мне прямо в глаза, дерзко:
       "Ты и вправду это сделаешь, госпожа моя?" - и голос его дрогнул.
        Я сказала ему тогда: "Мы в ответе перед нашими людьми."
        Его лицо окаменело. Он легко встал, вежливо наклонил голову, попрощался негромко, спокойно и пропал в темноте. А я осталась у костра одна, и сразу стало холодно.

Часть 3
http://www.proza.ru/2012/01/02/414