Не сторож брату своему, шесть

Я сразу понял, что он не врёт – отрицать очевидные вещи было бы для вранья очень проигрышно. И если он не врал, ситуация совсем выходила из-под контроля.
- У дверей палаты была сиделка, - сказал Уотсон. – Давайте позовём её и спросим ещё раз, кто к вам заходил.
- Разве вы уже не спросили её?
- Да, и я припоминаю, что она мне ответила: «никого, кроме вас». Тогда я подумал, что имеется в виду мой приход, во время которого мы и говорили. Но что, если она тоже видела меня до него? Тогда мне придётся признать, что я... я сошёл с ума, вероятно... – он растерянно пожал плечами, а потом запустил пальцы в волосы и раздражённо взъерошил их.
- А она не отлучалась, ваша сиделка?
Она сказала, что отлучалась на несколько минут, и за эти минуты поручиться не может.
- Хорошо. Её можно позвать сюда?
- Вполне.
Он отправился за сиделкой, а я, дождавшись, пока он выйдет, осторожно сел и спустил на пол ноги. Мне необходимо было встать и пройтись хотя бы по палате – до выкрашенной белым дверцы в её глубине. Делать это при Уотсоне я не хотел, не желая демонстрировать лишний раз свою боль и слабость.
Плечо при первом же движении дёрнуло болью, а голова закружилась, но я переждал дурноту и медленно поднялся на ноги.
Несколько шагов вымотали меня, как несколько миль. Пот струился по лицу, когда я добрался до места. Рукой даже шевельнуть было больно, и я сильно замешкался. Как вдруг до моего слуха донёсся осторожный скрежещущий звук, как будто в замке повернули ключ. Я насторожился, не уверенный, что мне не показалось. Но нет. В палату точно кто-то вошёл – я услышал крадущиеся шаги и дыхание человека.
Осторожно, буквально на волос приотворив дверь, я увидел спину в грязно-серой одежде – я уже знал, что комбинезоны такого цвета носят здесь служители, санитары и уборщики, в отличие от голубых и белых пижам докторов или фельдшеров и сизых халатов больных. Вся эта форма и её цветовая градация целиком была придумка Мэрвиля, и я знал, что Уотсону, как и остальным его коллегам, это нравилось. Пожилой субтильного вида мужчина возился у прикроватного столика, на котором, как я помнил, стоял лоток с какими-то флаконами и инструментами. Спиной он загораживал от меня свои манипуляции, и я не мог видеть, что конкретно он проделывает, но он казался предельно сосредоточенным и настороженным, как взведенный курок. Поскольку он запер дверь, вывод о том, что быть замеченным в его планы не входит, как будто бы, напрашивался. О моём присутствии он, похоже, не подозревал – может быть, думал, что я отправился на перевязку или в больничный буфет.
Возможно, мне бы удалось разглядеть его лицо, когда бы он повернулся, закончив своё дело, чтобы уйти, но, постаравшись переменить положение с тем, чтобы обеспечить больший угол обзора, я не рассчитал и задел больным плечом за выступающую медную ручку. Мне стоило огромного труда удержаться и не вскрикнуть от боли, вообще никак себя не обнаружить. В глазах потемнело, и я немо скорчился на полу, обливаясь потом.
Когда я снова обрёл возможность подглядывать, таинственный визитёр успел исчезнуть. Я толкнул дверь и чуть не врезался в стремительно вошедшего Уотсона, чьё лицо отражало сильную тревогу.
Увидев меня, он шумно и облегчённо выдохнул воздух:
- Фу, как вы меня напугали, Холмс! Я не увидел вас на кровати и подумал уже, было... Вы зачем встали?
- Ради отправления физиологических потребностей, - честно ответил я. – А вы полагали, я пока смогу без этого обходиться?
- Я полагал, вы помощи попросите, - укоризненно покачал головой он. -  Вы белей извёстки – того гляди в обморок упадёте. Держитесь за меня.
- Справлюсь, - буркнул я.
Уотсон только головой покачал, но руки убрал и предоставил мне возможность рухнуть без сил на постель абсолютно самостоятельно.
- Лиз Колверт сейчас помогает Роксуэллу в перевязочной – придёт, когда закончит, - сказал он. – Я виделся с полицейскими – они крайне раздосадованы исчезновением Рифа, но я им сказал, что они сами виноваты – следовало предупредить, что он им нужен. А так у меня не было никаких оснований стеснять его свободу – сами сказали, что он не преступник, а их помощник. Надеюсь, я всё сделал правильно, это совпадает с вашими интересами? Сказать по правде, у меня нет никакой охоты снова гримировать вас и выдавать за опустившегося бича.
Я уже открыл было рот, чтобы ответить, да так и замер, настигнутый внезапной мыслью, сама очевидность которой, вероятно, вызвала у меня своеобразный умственный запор.
- Уотсон, - спросил я. – Вы говорили кому-нибудь, что с ножевой раной госпитализировали вчера именно Шерлока Холмса?
-Только Мэрги Кленчер. Но ведь она вас и так в лицо знает - я мог бы ничего не говорить, и всё равно она узнала бы вас. Но я не думаю, что она сказала кому-то ещё о том, что вы здесь. Было уже поздно, да Мэрги и не из болтливых...
- Более чем... – не удержавшись, хмыкнул я – о скрытности и замкнутости мисс Кленчер ходили анекдоты, хотя эта замкнутость не была проявлением угрюмости, и Мэрги легко и охотно поддерживала разговор на посторонние темы, избегая только личностей.
-  А больше сюда никто и не заходил, - сказал Уотсон, пожав плечами.
- А сиделка?
- Сиделка была в коридоре. Если она сюда и заглядывала, могла вас не узнать... А могла и узнать и, в любом случае, узнала, когда я поднял тревогу по поводу этого утреннего нападения на вас, - добавил он, подумав.
- Вы не можете не понимать, что всё это значит, - сказал я. – Если никто больше не знал о том, что я здесь, значит, и нападение могло быть направлено против меня, как сыщика Холмса, только при условии, что оно организовано Кленчер, Колверт или вами. А если иначе, то, значит, и  цель была какая-то совсем другая.
- Колверт можете сбросить со счетов, - угрюмо сказал Уотсон. – История с лауданумом произошла уж точно до того, как она могла вас увидеть.
- А вы мне ещё ничего не рассказали про то, что с лауданумом была какая-то «история».
- А вы решили, что я и впрямь хотел вас отравить, да? – обиделся он.
- Я решил, что вы напутали и сознаваться не хотите.
- И часто я так себя вёл на вашей памяти?
- Ещё не вели, но мы не слишком долго знакомы, и всё когда-то бывает в первый раз, - я внимательно следил за его лицом, намеренно раздражая и провоцируя его. Мне были важнее вегетативные и мимические реакции, а не слова – словам я никогда не доверял. Но сейчас лицо Уотсона мало, что выражало. Или он позаботился о своей непроницаемости, или усталость, замеченная мной вчера, имела куда более глубокие корни, чем просто недосыпание.
- Так что за история? – снова спросил я.
- Я вам его не назначал. Мэрги показала мне запись в листе, сделанную как будто бы моей рукой – во всяком случае, я сам узнал свой почерк. У меня приметный почерк, вы знаете, и знаете об этом не вы один. И листы были в моём кабинете. Но я не писал этого в них. В своём уме, по крайней мере, не писал, - добавил он потише. – Я видел запись и поклялся бы, что это я, если бы не знал совершенно точно, что это не я.
Пока он говорил, раздались шаги по коридору, и в палату вошла полноватая, но удивительно ловкая и проворная женщина лет сорока с круглым лицом, одетая в уже знакомый мне грязно-серый комбинезон с белым передником, карманы которого были сильно оттопырены. С порога она принялась сокрушаться, что недоглядела утром, и злоумышленник сумел проникнуть в палату.
Я припомнил, что видел её прежде, и вспомнил имя – Элизабет. Лиз Колверт.
- Оставим пока злоумышленника в покое, мисс Колверт, - сказал я ей. – Припомните лучше, утром, до того, как вы обнаружили меня в таком плачевном состоянии, заходил ли в палату доктор Уотсон?
Уотсон фыркнул, похоже, не сомневаясь в ответе. Надо заметить, сам я тоже в ответе не сомневался, вот только думали мы по-разному.
- Где-то в седьмом часу, - припомнила Лиз Колверт. – Я отлучилась буквально на минуту, и как он заходил в палату, не видела, но зато успела увидеть, как он выходит из палаты.
Я перевёл взгляд на Уотсона. Его лицо стремительно покраснело, а ноздри яростно раздувались.
- Кто научил вас лгать? – резко спросил он. – Я не был здесь утром, и видеть меня выходящим из палаты вы не могли.
Теперь и лицо сиделки Колверт налилось тёмной кровью:
- Я вас видела, сэр, и узнала, - твёрдо повторила она. – Лгать же никакого резона не вижу. И если это всё, что вам от меня было нужно, отпустите, да я пойду – у меня работы невпроворот.
И она, повернувшись, вышла из палаты.
Я снова перевёл взгляд на Уотсона и увидел, что и руки, и губы моего компаньона заметно дрожат.
- И зачем вам понадобилось разыгрывать весь этот спектакль? – стараясь говорить пренебрежительно, спросил я. – Очень глупо получилось, знаете ли...
Он метнул на меня быстрый взгляд и опустил голову. Я провоцировал его и ожидал более живой реакции на свои слова – возмущения, протеста. А у него плечи поникли, и в глазах появилось тоскливое загнанное выражение. Ничего мне не ответив, он отошёл к окну и остановился там, повернувшись ко мне спиной.
- Вам что же, - мягче спросил я, – сказать нечего?
- Что? – как разбуженный, встрепенулся он. – А, ну да... Совершенно нечего, вы правы. Я в полной растерянности и даже не представляю себе... О, боже всемогущий, как голова болит! – он наклонил голову и сжал виски ладонями, по-прежнему не оборачиваясь.
- Доктор, а вы спали ночью?
Вот теперь он обернулся и открыто посмотрел на меня.
- Я плохо спал, Холмс. У меня сейчас вообще не слишком хороши дела, а тут ещё это... Я не входил к вам в палату, но Лиз меня видела. Я не писал назначения в лист, но оно написано. И вы теперь подозреваете меня в том, что это я облил вам едкой жидкостью раненое плечо, и вас за это не упрекнёшь – всё логично. Вот только...
Он замолчал, потому что выразить словами то, что он имел в виду под этим горьким «вот только» довольно сложно.
- Вот только, - усмехнулся я, - с чего вы взяли, что я вас подозреваю?
Он посмотрел на меня непонимающе.
- Вы не умеете слушать, мой дорогой Уотсон. Ещё ночью я достаточно однозначно выразился. Вам бы я доверил нести меня в зубах над пропастью. Вы не станете наносить мне ущерб. И вы этого не делали.
Он беспомощно заморгал:
- Но как же... Ведь вы слышали, что сказала сиделка. Она утверждает, что видела меня...
- Да я вас и сам видел, - сказал я беззаботно. – Пока не знаю, в чём подвох – надеюсь дознаться. Ну и что? Любой факт, как бы он ни был очевиден, может трактоваться очень по-разному.
- Например? – криво усмехнулся он.
- Примеры? Пожалуйста. Вы сознавали, что делаете, вы нанесли мне это вещество на повязку, имея цель, неведомую мне, но достойную – раз. Вы были в моей палате, но не можете в этом признаться, а вещества на повязку не наносили или полагали, нанося его, что проделываете что-то другое – два. Вы были в палате, но сами не знаете об этом, потому что находились в состоянии неясного сознания – три. Вы не были в палате, и мы с сиделкой Колверт находимся в плену иллюзии  – четыре. Довольно с вас?