Счастлив как Чингисхан. Часть 3. Есугей

   
1.
 
    Есугей отпустил поводья, и конь, низко склонив  голову,    выбирает  дорогу. Пощипывает  полуденные   травы, раньше всех пробившиеся к солнцу.  С западной стороны появилось кудрявое облачко. Между зелеными  склонами  сопок как в чашелистиках,  оно -  бутон  белого тюльпана. Еще немного, и такие же  цветы - красные, желтые  вместе с  маками, тысячелистником, сон-травой   покроют ковром    весеннюю степь.

    Небесный  тюльпан растет на  глазах, лепестки  - огромные, заслонили солнце, но вдруг сложились  и вытянулись в ленту – хадак,  она  трепещет и несется, раскручиваясь,  на восток. Вслед за изломом стрелы-молнии гулким эхом отдаленно прогремел гром, косые линии в сизой    дымке  соединили  небо и землю  там, в предгорьях.  Гроза прошла мимо.  Легкий   ветер пролетел по степи и  растаял. Саврасый, не дрогнув   мускулом, лениво помахивает хвостом и   скусывает  сухие    колосья   пырея.

    Справа от тропы глыба розового мрамора дышит  теплом.  Широкая  вмятина отшлифована временем и  людьми, - настоящее каменное седло.  Темные  крапинки  узора  окружает слюдяной  блеск.  Прежде чем сесть, Есугей постучал по камню,  и   мгновенно  над землей  у широкой расщелины появилась  голова гадюки. Он улыбнулся:
     - О-о,  проснулась? Иди, погуляй!
     Громко шикнул, пестрая спираль  стремительно выпрямилась и исчезла, прошуршав  в траве.

    Каждый раз удивляется Есугей  -  отчего так незаметно летит здесь время, часы кажутся минутами,  и взгляд, устремленный  вдаль, не устает от     безбрежного  простора.   Просыпается  степь к  бурной жизни после зимних холодов. Равнина, изрезанная  логами как волнами,  с одиноко стоящими сопками полого  спускается к югу. А    там, в  широкой долине  сверкает, переливается  серебряная лента  реки. За  нею  раскинулись зеленые, даже в раннюю весеннюю пору - луга,   высятся неприступные горы – голубые, сиреневые, розовые;  далеко  они, отсюда   не различишь очертаний. 

    Есугею приснилась  черная, сожженная пожаром степь.   С утра, бросив  хозяйство на Сочихэл,  он велел оседлать коня.  Сновидение таило глухую  тревогу,  смутное беспокойство,  лежащее на сердце с середины зимы.    Словно грозит беда,   он ее  чувствует, но не знает – что делать, как справиться. Озарение приходит  здесь, на каменном седле  предков.

     Вождь сорока тысяч юрт держит народ в повиновении и довольстве.  Татарам  и  чжурчженям на   востоке,  киданям на   юге, меркитам  на севере  знакомы воинственные  боржигины -  лезвие их кованой  сабли, острие  точеной стрелы  и  прочность волосяного аркана. Соседи   притихли. Куда им! Наслышаны  о последней битве Есугея, сломанном хребте  поверженного врага.

    Низко пролетел сорокопут,  распластав белые крылья с черной  каймой.
      - Хорошо зимовал в теплых краях?  - глядя на птицу, набирающую высоту,  спросил с улыбкой  Есугей. – Куда  спешишь, к меркитам в гости? 
     Вот оно,   это слово – меркиты!   Давние враги!  Не об этом ли говорят  ему из  дальних пределов дед и отец?  Напоминают, что надо быть осторожным, очень  осторожным, избегать столкновений, гасить вековую ненависть. Хитростью, подарками, сватовством – чем угодно, только - не  воевать!   Если сами не нападут!

     Меркитские     стойбища далеко на севере,  по долине полноводной Селенги  рядом с лесными народами. Зачем они  Есугею? Говорят, там, в  широкой котловине   есть огромное  озеро – Гусеуу-Наур. На самой его середине когда-то был остров со  священным  обо. Поглотила его вода, и  в глубине  над илистым дном  ходят  древние замшелые  щуки в рост человека. Но и  в родной Ононской степи  много  озер – соленых и пресных и даже таких, что сами ходят по земле.  Пригонит чабан отару на водопой, а озера на  этом месте и нет! Перекочевало!

«Если уж выйдет ссора,  проси помощи у вождя кереитов»,-  совет  деда звучит в голове. И Есугей, сощурив от  вновь засиявшего солнца глаза, обратился к  недавнему прошлому, тем событиям, когда стали они с Тогорилом побратимами, андами.

    Шесть крупных кереитских  родов  кочуют   в  горах,  откуда  начинаются хилыми ручейками  полноводные   Селенга, Орхон  и Тола. Из сорока сыновей умершего вождя  курултай избрал  ханом юного Тогорила. Безрадостным и одиноким  прошло   его детство.  В  плену у заклятых  меркитов  рабом был презренным. Но не терял надежды,   призывал Христа-Спасителя.   В  1009-м  году  кереиты приняли    христианство,  и дети сызмала знали молитвы.

    Братья кипели ненавистью, строили козни.  Заручились поддержкой     западных соседей - найманов.  Захватили  трон и   выгнали  Тогорила из племени.  Помнит Есугей, да, в 1160-м  году  встретил  в степи  несчастного  в сопровождении трех верных людей.  Обессилившие, изголодавшиеся, они  покидали  родину и пробирались  на юг  через Тибет, к белым татарам.
 
     Костер с корявыми  ветками саксаула и лепешками аргала еле тлел, не давая тепла. Возле него сидели,  застыв в скорбном молчании,  изгнанники.  Тощих лошадей решили выпустить на волю, -  может,  так  выживут.  Снятые седла и сбруя, полузанесенные снегом,  лежали уродливой    смерзшейся кучей.  При виде всадников  один, самый молодой - с горящими глазами и болезненным румянцем на впалых щеках,  с трудом поднялся и  взглядом, жестом  дрожащей руки  пригласил   погреться. Это был Тогорил.

    Скитальцы   не просили  помощи – им нечего   дать взамен.  Есугей  молча выслушал грустную историю и вдруг вспыхнул:
     - Какое вероломство! Ты очень молод, Тогорил!  Народ  тебя ханом избрал,  как можешь его предать?!  Я в тебя верю!   
    В скором времени  войско Есугея  ворвалось в  кереитскую  ставку. Преступные братья бежали в Тангут,  а   Тогорил – к радости соплеменников,   снова   стал  законным правителем.  Он   убежден  -    встреча в степи  дарована Иисусом.  Тогда  и   поклялся   в верности  Есугею.  Назвались они  андами, побратались.    Союз   был прочен и нерушим.   Спокойно  стало  на западных границах  Есугеевых владений,  мирно пасутся кереитские  и боржигинские  табуны.

    Тесно  Есугею в юрте. Хочется рвануть на груди тэрлик,  чтоб морозный воздух выжег тоску  из  каждой клеточки.  Не радуют   клинок в серебряном окладе, искусно  сшитый  женою  малгай,  даже  Бектер - с бусинками озорных глаз  и здоровым румянцем щек.  Как две капли воды,  весь -  в отца!
    Не  веселит и  Саврасый, - полудикий,  только  что объезженный  конь.  Горяч, бурлит в нем  сила и молодая кровь.  Ноги переступают легко, словно танцуют, и в такт их движению  вскидывается гордая голова, колышется густая грива.    Бархатная темно-коричневая  шерсть  спины светлее на боках, грудь и морда почти белые.   
     - Откуда взялся такой красавец? – удивляются, покачивая головой и одобрительно прищелкивая пальцами,  люди.

     Сочихэл…  Вот она -  вторая причина  смятения!  Исчезла, испарилась прежняя  любовь к этой  девочке-женщине. Неужели безвозвратно?  Отец Бартан был бы   недоволен.  Но что делать, не волен  Есугей  над собой.  Тяготит  преданно-услужливая  и  кроткая  улыбка.  Не волнуется кровь, когда  легкой  птицей  летит Сочихэл  навстречу, принимая коня. Таргутай   бросает  тайный огненный  взгляд на жену, но  равнодушная  рука уже   не тянется к плетке,    гулявшей прежде по  широкой спине. И когда – не сразу заметил,  в душу  черной тенью прокралась и поселилась  тоска.
 
    Понимает Есугей, что  жить не может она без  него, а он – без  азарта   погони, борьбы, войны, кипения страстей, усмирения врагов  и  упоения победой.   Не разглядел раньше, что  нет в невесте  огня, только  ровное тепло  тлеющих углей. Не спалит, не обожжет!  Если хочешь – сам подойди и грейся! Прекрасна и тиха  как глубокое  озеро в степи, даже волна не нарушит зеркальную гладь. Только напиться  стоячей водой  нельзя -  мешает болотная тина да плавающие  зеленые водоросли.

    Чувствует свою вину Есугей, и оттого  еще больше  хмурится лицо, а взгляд отстраненно и холодно скользит  по стенам  юрты. И  Сочихэл…  С глубоко запрятанным страхом  смотрит   на мужа и  видит чужого, незнакомого человека. Не слыхать в юрте ласкового смеха и веселых шуток.  Неподвижную,   задумчиво-одинокую не раз заставал над  спящим сыном   или у  раскрытого кованого  сундука  со  свадебными подарками.  Есть ли на свете такой нож, чтобы вырезать из сердца  эту свербящую  боль?  Любит, любит он ее, но не так, как раньше, и не  в силах зажечь радостью  и счастьем грустные глаза. 
               
     Хорошо видны  отсюда три сосны на правом берегу Онона. Там, под белой скалой  погребены  дед и  недавно - отец.  В рост человека сложены плоские каменные плиты - обо, а  на  ветках   вьются цветные ленточки. От дождя и солнца выгорели  яркие краски, издалека они -  как   снежная  изморозь на зеленых иголках.

    Свято пристанище  родных, и не всякий раз осмеливается Есугей нарушить    их покой.   Лучше  отсюда, издалека, не произнося слов, мысленно   просить совета.   Кажется ему, что отец, став частью подземного мира,   в степном  безлюдьи  под высоким небом и густыми кронами  постигает неведомые прежде  тайны. Слушает  просачивающийся в  землю  летний дождь, мерное  посапывание   уснувшего тарбагана,  различает  тихие  струи   живительных соков  из ветвистых  корней в стебли растений.  Наблюдает ту неведомую силу,  которая рождается и ширится  в  темных глубинах,  ожидая   назначенный  день и  час,  когда  можно  вырваться из подземелья  к солнцу   и  растечься  во все стороны   зелеными  лугами и пастбищами.  От их изобилия зависят тучные табуны,  сытость и  довольство в юртах, звонкий смех детей,  веселый перезвон  женских браслетов и  шелест нарядных – из шелка и парчи,  дэли.

    Есугею вдруг вспомнил,  как  отец впервые  взял маленького  сына   проведать весенне-летние пастбища, и улыбка заиграла в глазах.  На старой  пегой лошадке трусил вслед за Бартаном  пятилетний  Есунке.  Миновали    каменное седло.  Вдоль крутого берега шумного ручья поднялись в предгорье.  В  низинах  еще  лежал снег.    Под копытами  звонко хрустел   разбитым стеклом ледок, затянувший   черные  лужи.  А  в  широкой  пади   уже  весело кудрявились  желто-сиреневым и  зеленым  туманом  распахнувшиеся  почки тальника, черемухи, облепихи.  И вдруг –  о, чудо! - открылось,  простерлось  среди гор  залитое солнцем плато, окруженное     нагромождением   камней,  розовым пламенем багульника  и  темным лесом!

    Есунке вскрикнул от неожиданности. Привыкший за долгую зиму к теплому сумраку юрты,  восторженно   оглядывал  этот  простор  со всеми   переливами красок,  захлебнулся  пьянящими ароматами,  свежестью ветра.     Он   упал прямо  с лошади на мягкий   ковер с  цветами  невиданной красоты.  Ноги, запутавшиеся в стременах, не сразу   обрели свободу.

    Как  вырвавшийся  на свободу щенок   Есунке  катался и ползал в высокой густой траве – мягкой  и прохладной,  а лицо щекотали  белоснежные   венчики  ромашки и ветреницы,  оранжевые жарки и пуговички пижмы,  желтые лепестки лилий, красные саранки и синие - синей не бывает! – кувшинчики  горечавки! 
    - Отец,  откуда это взялось?  Где  это было? - не умея выразить своей мысли и охватившего восторга,   мальчик   сорвался на крик. – Откуда? Из-под земли?!  А  как оно там хранилось?   
    Сегодня молчаливый   Бартан  вместо милой виноватой улыбки  смог бы ответить   сыну.

    Молчат предки, лишь теплый ветерок     шелестит    листьями  молодой осинки. Есугей бросил прощальный взгляд  в сторону  белой скалы и  старых кряжистых сосен.  Из кожаного мешочка на поясе   сбрызнул  каменное седло кумысом и,   не спеша, в глубокой задумчивости двинулся в обратный путь.  Саврасый понял без слов.   Пошел, помахивая хвостом и   отгоняя  оводов, впереди  хозяина.     Торная тропа  все дальше уводит  от родных могил, а память   возвращает  детство и дорогие образы. 


2.
    Год  выдался тяжелый. Неожиданно  рано  выпал глубокий  снег, и  скот не мог  добыть   в степи корм.  Перегнать на южные пастбища  не успели. 
    - Бартан! Вся отара замерзла на перевале!  Что  делать? - согнутая, в бараньем тулупе,  ожидающая  удара, спина пастуха. 
    - Ты не виноват. Иди и отогрейся! 
    Лошадей, овец   уменьшилось вполовину. Уныние -  тайное, поселилось  в  юртах. Притихло, словно  вымерло, стойбище.  У монголов принято   скрывать    несчастье.

    Есунке  девять лет.    Бартан,  молодой и сильный,  усадил  рядом  сына  на  теплую белую кошму.   Он      кладет на плечо   мальчика  большую    теплую руку,  передавая  уверенность и  спокойствие.  Тихий ласковый голос отца   уж в  который раз  повторяет любимую фразу:
    - Нет уважения  монголу, если не помнит  он предков до восьмого колена.
 
   За  войлочными стенами бушует пурга,  вихрем кружится  снежная крупа, мелко и дробно колотит    в стены. Пахнет кожей и конской сбруей.   Над очагом струйка   пара  рвется    из  носика высокого  медного чайника. Лицо отца тоже медно-бронзовое  в  отсветах  огня, спокойное и сосредоточенное,  глаза полузакрыты.

    - Родоначальница всех монголов, наша прародительница  Гоа-Марал, Прекрасная Лань - в  двадцать четвертом  от тебя колене, - говорит,   глядя в пространство, Бартан. -  Супругом  ее был Бурте-Чино,  Бурый Волк,  и  родился он  по изволению Высшего Неба.  Двенадцатым   его потомком  стал Добун-мергэн.   Женился он  на дочери  хори-туматского нойона  Хорилартай –мэргэна и женщины баргутского племени Баргуджин-Гоа. Звали невесту Алан-Гоа, и была она   свежа как утренняя заря и весенняя  степь. Ни одна девушка не могла сравниться с ней  ни  красотой, ни  умением!   

Явились они с запада  в Баргуджин-Токум, в Баргузинскую долину.  Говорят, переплыли   Тенгис - Байгаал, Море  Слез и  Печали. Оно  волнуется и  кипит, и таким будет до судного дня.   
   Отец,   словно сам с собой, рассуждает:
    - Никогда   не видел этого моря. Много опасностей таит оно для монголов. А как его переплыть, если и дна  там нет!?  Думаю,  ошибаются наши седобородые сказители.  Только по льду можно преодолеть такой путь.

Замерзает Тенгис   в конце января, а вскрывается в мае. Значит,  шли они семьями  в  трескучие морозы - со скотом, повозками, стариками и детьми.   
    Бартан  на миг  замолкает,  мысленно шагая над бездной, и снежная метель  бьет в глаза.
    - Глядели под ноги и пугались  глубины. Такой чистой и прозрачной  воды нигде  на свете   нет.  Лед там,   словно  стекло,   на дне  песчинки - как на ладони!  Прямо под ногами плавают  большие  рыбы и усатые, покрытые серебряным мехом,  водяные звери!  Еле добрались до восточного берега и  благодарили Небо за спасение.  Возвращаться к Морю Слез никто не посмел, а потому  двинулись   наши предки на восток и увидели  богатые  просторные степи.  Лучших мест  не встречали!   Стали кочевать у истоков Онон-реки, на Бурхан-халдуне,  на Керулене  и заняли земли до озера Буир-Нур.

    Есунке скучно  перечисление    имен  предков,  но  дальше  про пса, это  интересно, и он пытается вслушаться: 
    - … Ночным гостем Алан-Гоа  был Солнечный Луч. Он приходил через дымовое отверстие и исчезал,  словно желтый пес.  От мужа – Добун-мергэна  родила  она  двух сыновей, а от Солнечного Луча - трех. Звали их  Бугу-Хатаги,  Бухату-Салчжи и Бодончар.
    Мальчик то и дело теряет нить повествования. От покашливания отца вздрагивает  и  старается изо всех сил не закрывать  глаза.

    - … Еще долго  ждала Алан-Гоа    своего  солнечного  гостя,  хотела   показать ему  трех светлокожих сыновей.  Смотрит, пока не заснет, в  пустое  отверстие дымника,  но пес  больше  не  появился.  «Эти сыновья, - говорила Алан-Гоа, -  отмечены печатью божественного  происхождения. Они не под пару простым смертным. Когда станут они  царями царей, ханами над всеми,  вот тогда только и уразумеют  все это простые люди!»

    Дала она детям пять связанных вместе хворостинок и попросила переломить.  Только по одной смогли они это сделать.  И сказала Алан-Гоа сыновьям: «Вы все пятеро родились из моего чрева и подобны вы давешним  пяти хворостинкам.  Если будете поступать и действовать  каждый сам лишь за себя, то легко можете быть сломлены всяким. Если же будете  согласны и единодушны, как тот пучок, то  как можете стать чьей-либо легкой добычей?»

    Эту историю Есунке слышал и раньше, от Соднома.    Прислонясь  к отцу и  согревшись, мальчик  совсем разморился.  Родной голос, прерываемый воем метели, звучит ровно,  успокаивающе,  как колыбельная давно умершей  матери.  Кусок баранины на ужин, творожные колобки, душистый чай и догорающее пламя жирника   сделали  веки  такими тяжелыми, что   их, как не старайся, уже   никак не поднять.  Перед сонными глазами   оживают древние  монгольские  легенды.

    Глухая зимняя ночь.  Где-то  близко заржала лошадь и  стихла, испугавшись безмолвия. В юрте прекрасной  Алан-Гоа  крепко   спит Добун-мергэн.  Вдруг    вспыхнуло  дымовое отверстие, через него  ворвался   яркий солнечный луч! Он, словно острый нож,  разрезает  темноту и, скользя по стенам,  находит красавицу.  Девушка вскакивает, охваченная ужасом:
    - Как может ночью появиться солнце?!
   Она хочет закричать и позвать мужа, но, очарованная  волшебной игрой света, лишается голоса и  прижимает руки к груди.

     Луч  ширится,  он уже -  столб света,  вращается,   как тележное колесо.   В   центре огненного кольца  появляется смеющийся   светло-русый  юноша с синими, как небо,  глазами и протягивает к  ней руки. Страх Алан-Гоа исчез.  Она  не в силах оторвать взгляда  от странного   гостя,  и  на   ее  лице вспыхивает жаркий румянец.    Наступает рассвет,  час, когда солнце сходится с луной.  Снова  откуда-то  сверху падает луч, окутывает  юношу.  Алан-Гоа бросается к нему, пытается удержать, но - напрасно! Он превращается в  желтого пса и улетучивается, помахивая хвостом.  Нечаянно  задел шахматного коня из слоновой кости. Тот падает  с громким  стуком на деревянный пол.  Просыпается  Добун-мергэн  и, схватив плетку, кричит: 
    - Кто здесь?
    В юрте   тепло и тихо, ровно дышит и улыбается во сне Алан-Гоа.

    Есунке, очнувшись от  видения,   вспоминает  как однажды летом, когда не закрывают дымников,   проснулся  среди  ночи и  тоже видел  белый  столб  света, над ним  - полную подмигивающую луну.  Он  не испугался, как Алан-Гоа.  Жаль, сколько ни всматривался,  никто – ни пес, ни человек   не появился.  «Наверное, так  бывает только с женщинами», -  разочарованно подумал  мальчик.

    Память Есунке  - чистый пергамент, на котором  острое   перо -  мягкая добродушная речь отца   пишет  историю рода.  Сын должен  заботливо   хранить ее до конца своей жизни и передать  детям,  как  Бартан -  маленькому Есунке, а позже  - и  его  брату Даритаю, конечно, когда  тот  подрастет.

     - Младшим, пятым сыном  Алан-Гоа  был Бодончар  или Бата-Чаган,  родился он от Солнечного Луча  до 970 года.  От него пошли боржигины и   несколько знатных  родов.  Мы  - Боржигин-Кыят.  Боржигин -  человек с карими глазами,  а кыят – горный ручей, –  размеренные монотонные  звуки, как   дальнее эхо, доносятся сквозь сон, рождая и множа  новые  образы.
    -  Монголы других племен  говорят, что  боржигины  -  «синеокие».    Такого цвета глаза и  зрачок с бурым ободком,    рыжие  волосы  - наследие  «желтого пса». Сам  видишь,  какие мы   разные,  но все одного рода.  От  сыновей   Добун-мергэна и братьев  Бодончара    пошло   несколько   ветвей  монголов, - журчит  и журчит тихий ручеек над ухом  сына.
 
    Отец  считает, что Есунке  похож на  Бодончара  не только   лицом, но и характером – независимым и свободолюбивым. 
    - Предупреждала  Алан-Гоа  сыновей от Солнечного Луча жить в мире и согласии.  Но они  ссорились и дрались, а  Бодончар  пытался  их примирить. Часто   виновным оказывается третий лишний, на него  и  обрушился гнев   родных  братьев.   Уж и не знаю, как они все оказались  на  закатной стороне. Бодончара изгнали.  Надо было  спасаться.  Он переплыл Море Слез, Байгаал. Я, конечно, этому мало верю, но так рассказывают старики.  Волна как щепку выбросила  пловца  на берег  у Баргуджин-реки.  Бодончар   тут   же свалился от усталости и  долго не мог прийти в себя.  Над ним появился белый  сокол, сделал  большой круг,  камнем бросился на  гуся и подшиб его.  Потрясенный  увиденным,  Бодончар подобрал гуся,  потому и не умер  голодной смертью.  С тех пор считал тотемом белого кречета,  - речь отца  становится  еще медленнее, голос звучит тише, и сам он как будто тоже  дремлет.
    - А в нашей степи есть кречеты? – спрашивает Есунке. 
    Этот  вопрос возвращает Бартана  к предку. Он  наклонился к очагу, пошевелил угли,  подвинул поближе к ним остывающий чайник-домбо.  Глубоко задумался, прислушиваясь к метели,   и Есунке, боясь потревожить отца, осторожно взял его темную руку.  Бартан улыбнулся, погладил сына по голове.  Вспомнил,     как  постоянно придумывал  Бодончар  полезные в кочевой жизни  занятия, новую для монголов охоту с хищными птицами, не ведая, что до него   была она в Малой Азии три тысячи лет назад.

    - Прежде  племена не встречались, друг о друге ничего не знали. Бодончар, хоть и младший сын Алан-Гоа, не получил у отца    никакого  наследства. Почему обделили – сам не знает. Видать, больше всех  походил на Желтого Пса.   Что  оставалось ему делать?     Собрал Бодончар  храбрых  людей, пошел  войной на соседей. Нарушил  спокойную  жизнь степи.  Прибавилось у боржигинов   и   скота,  и  пастбищ.
    - Молодец этот Бодончар! Никого не побоялся! – воскликнул  мальчик.
    Услышав про войну,   куда-то пропала одолевавшая  тягучая дремота.   
     - Ты  верно  заметил, сынок!  Смелый он был и  умный.   А  ведь поначалу  дурачком считали. И знаешь почему? Посмотрит на человека, подумает и говорит: « Вот у тебя то-то болит, лечись вот этим». Или: « Ты тут сидишь, архи пьешь, а дома у тебя табун угнали!» Увидел во сне – шаман землю ножом ковыряет, а утром ему заявляет: « Недолго тебе жить осталось». Вот какой  он  был, Бодончар!  Может, в нашем роду еще кому такие способности достанутся?
     Снежинки  крутились под потолком, падали на  горячие  угли, а  те   с   сердитым  шипением превращали их в пар. Есунке нравилось смотреть на очаг  и слушать метель, но   Бартан встал и закрыл дымовое отверстие.
 
    - В  пятом твоем   колене  – правнук Бодончара – Хайду.  В  первой половине  XI века    он был вождем  нескольких  больших  племен.  От него дальше  пошли  боржигины,    бесуды,  и тайчиуты.      Не давал пощады врагам,   и  молодежь воспитывал    отважной и умелой. А больше всего любил Хайду лошадиные скачки.  Детей приучали  к верховой езде  с 3-4 лет,  а в 5-12 они уже были  хорошими   наездниками. И лошадей  сами  готовили к  скачкам,  пасли на лучших пастбищах, где растут травы, дающие силу.

    В юрте стало  жарко и душно. Как во сне, Есунке  расстегнул  верхнюю серебряную пуговицу  на тэрлике, и она с трудом поддалась медлительным, вялым пальцам.   Ведь   мальчик сейчас  совсем в другом  месте, в   ином времени.  Его   подсаживают на  лошадь, плотно  завернутую в бараньи шкуры.  Есунке  поднимает ее в карьер  и  скачет в гору.  Летний полдень, и солнце печет неимоверно. Круп     скакуна  в мыле, намокла  баранья шерсть, пена клоками летит к земле.    Трудно дышать,  хочется сбросить одежду, – нельзя!  Они готовятся к состязаниям, учатся не потеть,  им  с лошадью  надо  похудеть и  стать легче.

     А вот и долгожданный день!  Есунке в новом малгае, нарядном тэрлике  несется во весь опор, летит  впереди всех,  подстегивает быстрого скакуна:
    - Гуу-гу!
    Грива, хвост распластались по ветру, вот-вот слетит с головы малгай! Толпы людей следят за ним – волнуются, машут руками – где их  монгольская невозмутимость?!   На полкорпуса  лошади он опережает девочку-тайчиутку.  Победа! Первый!  Несколько глотков кумыса из  ханской синей пиалы,  остальное - на  голову и круп коня.  Счастливый Бартан  помогает поднять мешок с подарками.

    - Сынок,   держись крепче за шею, -  издалека голос отца, и его большие  руки несут мальчика в постель. 
    Быстрые движения глаз под закрытыми веками,  блуждающая улыбка, судорожный взмах руки – прерванные сновидения  погрузили снова  во времена Хайду. Маленький Есунке – герой праздника – надома. Он    побеждает соперников  и сразу в трех мужских состязаниях -  скачках, стрельбе из лука, в борьбе.    Под восхищенный  гул   соплеменников,  точным ударом разбивает остистый позвонок быка,     зажатый  в руке  самого Хайду!  Кость такая гладкая  и крепкая,  сто лет она переходила из кочевья в кочевье, и никто не мог ее  переломить. 
    - Есугей – багатур! Есугей – багатур!  - радостно кричит толпа и в воздух  летят сорванные с голов  праздничные малгаи.

    - Оказывается,  мы с тобой выиграли скачки сто лет назад, -  погладив лошадь по холке, улыбается Есугей, - и багатуром  я  стал еще в детстве,  а не  в сражении с  меркитами! 
    Этот  давний, всплывший в памяти  сон  так приятен,  и Есугей ,  замедлив шаг,  достал из поясного набора  огниво, табакерку и закурил трубку.

    Говорят, бывают вещие сны, но Есугей не знает, что это такое. Возможно, их  видят только шаманы - как Мунлик. Но один сон  из далекого детства он    помнит  до мельчайших подробностей.  Сон  удивительный,  устрашающий, необычный!  Никогда и никому – ни отцу, ни Сочихэл,  Есугей не рассказывал, стеснялся, что засмеют.

    Был веселый  праздник – летний надом. Конечно, победа среди ровесников в стрельбе из лука досталась Есунке -  на триста алданов улетела  его стрела!  Уставший и счастливый, он еле добрался до постели и крепко уснул.  А под утро увидел  себя    седым сгорбленным стариком. У него есть сын -  высокий, в красивой  блестящей  одежде, с длинной бородой и светлыми глазами.  Мочки   его ушей   оттягивают  длинные серебряные серьги. Сын – храбрый воин и  грозный  хан,   которого  называют «государь»,
«император»,  «Чингисхан»,  и все его очень боятся.  Со своим войском из сотен тысяч  всадников  он идет  через безводные пустыни, и  желтый песок засыпает  барханами верблюдов, лошадей и  повозки.    Старик-Есунке  едет в  юрте, поставленной  на большой телеге.  Ее тянут  крепкие быки.  Наконец,   они попали в оазисы с чистой водой, изобилием мяса, зерна и невиданных сладких плодов.  В этом месте – оно называется какой-то Средней или  Малой Азией  есть большие стойбища.       Юрты  до самого неба  и сделаны из каменных плит,  украшены красивой    резьбой,  узоры  расписаны яркими красками. На самой верхушке, где бывает дымник,  прикреплены звезды и полумесяц. Эти стойбища  назывались «города».

    В 1223 году -  во сне вслух произнесли эту цифру,  сыну покорилось    целое царство – Хорезм, а его хан - его звали шах Мухаммед,  убежал спасаться  на Каспийское море. Но он сам был виноват.  Сын-Государь отправил к нему купцов  с подарками, а этот шах приказал  одних убить, других выгнать голыми в степь, чтобы они там замерзли.  Воевать с ним сын-Чингисхан не хотел.   Он  спросил совета у отца, но  тот  не знал, что ему сказать.  Тогда   сын-Чингисхан  стал долго молиться.  Потом собрал всех своих  людей и   сказал, что  Великое Небо повелело  ему   вымести всех непокорных с равнины Земли, чтобы люди    под   войлочными крышами жили по справедливым законам,  спокойно  могли  есть жирную и сладкую пищу.

    Из окна своей повозки   отец- Есунке   увидел, как  огнем  заполыхали эти их города, черный дым поднимался к небу.  Жители куда-то бежали, кричали, плакали, молились. На них падали камни  от  сломанных высоких юрт, вслед летели стрелы.  Кругом лилась кровь, стонали  раненные, валялись  мертвые  люди,   лошади и  оружие.   Старый  Есунке  сидел и плакал.  Хотел увидеть   сына- Чингисхана   и спросить: «Зачем все это?», но  очень его боялся. Вдруг он  сам   на саврасой  лошади с белой мордой подъехал к отцу  и очень удивился: «Зачем ты здесь,  эчигэ?  Ты не должен этого  видеть!»
 
     - Сынок, проснись! Ты всхлипываешь. О, да у тебя все лицо  мокрое от слез!   Тебе приснился страшный сон? –   встревожился  Бартан. – Повернись на другой бок и спи спокойно! Все хорошо. Это только сон!
    Отец  посидел рядом,  пока  Есунке не заснул,  на губах появилась улыбка. 
   
    Старик  Есунке   попал на большой пир. Его сын сидит  на царском золотом троне.  Много вкусной еды, играет  музыка, воины состязаются  в силе и ловкости.  В  стрельбе из лука победил  юноша, которого  тоже звали   Есугей.    Сын-Государь доволен,    щедро   наградил лучника и  даже  приказал написать  его имя    на  гладкой  стороне большого камня. Вместе со всеми старик-Есунке пустился в пляс, не мог удержаться,  слушая  победные звуки морин-хура.

    Есугей  до сих пор не понимает  удивительных снов, и поражается тому, что в  памяти   сохранились  названия  мест,  время из далекого будущего, слова, которые он никогда не слышал и не понимает их смысла. Но теперь ему известно, что в старости   будет сгорбленным,  тощим и слезливым.  От души веселится Есугей, что  его  сын – «государь», «император»,  «Чингисхан – Великий хан»!    Ленивый  и трусоватый Бектер?!   И  кто б его боялся, тем более – отец!

    Тропа по косогору  пошла вниз, и  вершина  сопки  вот-вот  загородит  священное место.   Есугей, обернувшись, еще раз взглянул на дальние сосны. Верит  он -  дед и отец всегда рядом. В звездной  двенадцатиханной  юрте  знают – как помочь  живущим на Земле  потомкам, если  у них чиста совесть и добродетельны дела. Вот и теперь  Есугей,  окрыленный  памятью детства,   возвращается с миром в душе и любовью к  близким.  Завтра   поедет он к белой скале,  привезет  шелковый синий хадак  в знак памяти и поклонения ушедшим.  Осторожно, не нарушив покоя спящих,   привяжет на самую  высокую – какую  достанет с коня, -  сосновую  ветку.

 3.

    Впереди на пригорке показались белые купола юрт. Красный двурогий орнамент   украшает  его жилище.  Стойбище совсем близко. Спуститься  в лощину, перебраться через  болотце на дне. Весной здесь всегда  топко  - сверху земля растаяла, а под  ней настоящий лед, мерзлота, но  трава сочная и ручей – чистый, холодный – зубы ломит. К чему спешить? Пусть конь отдохнет, освежится.  Есугей зачерпнул ладонями воды, напился, снова зачерпнул и  смочил потное лицо. Какое-то  давнее, тяжелое воспоминание  всплыло смутными образами  и тотчас  исчезло.

    Есугей присел на   поваленный  сучковатый ствол. Низкорослые искривленные и тощие березы   рано погибают. Не ураган, а просто сильный ветер  валит,  выворачивает деревья вместе с земляными глыбами, застрявшими  в сплетении  корней.  Они  нависают крышей над  ямой-искорью.  Защищенное от дождя и снега    убежище  для диких зверей!  Волчьи логова…  С глаз  мгновенно упала пелена:   да…,  именно  эта падь!     Зимний  день – с раннего утра и  до позднего вечера    возник перед мысленным взором, и как тогда, много лет назад, боль уколола сердце.   

    Метель улеглась ночью. Выйдя из юрты, маленький  Есунке  зажмурился –  снежная  равнина сверкает  на солнце, и  он глубже надвинул лисью шапку на глаза. Нетерпеливо  вздрагивают гривой  и перебирают   ногами  три   лошади под седлом. Одна,  светло-коричневая, почти желтая  с белой звездочкой на лбу – для мальчика.   Пастух Очир, подтягивая подпругу, говорит: 
    - Вот ведь как.  От бескормицы падеж, а   эти   совсем одолели.   Ночью-то  опять двух ярок  зарезали. В капкан не  идут,  зачем  им  мерзлая приманка  с железа,   итак по всей степи  туши!    Свежачка  супостатам    подавай!  Избалова-а-лись!   
    - Так и  расплод нынче!   Не упомнить, когда такой был. Надо бы  по весне  в логовах со щенками брать, - ответил, щурясь от яркого света, Содном.
    Он туго затянул кожаный  мешок и приладил его к седлу своей  лошади.
      - Да что и говорить!  Упала звезда – назад не приколотишь. Так и тут – ушло время,  -   сокрушенно качнув  головой, отозвался Очир. 
    Мужчины разом заметили  мальчика.  Содном кинул  внимательный взгляд на его одежду, обувь,  приветливо улыбнулся и  спросил:   
     - Приманивать не разучился? – и озабоченно добавил, - Поспешим, пока следы не затоптали.

    На свежевыпавшем снегу  четкие отпечатки   волчьих лап -  двое взрослых, двое детенышей,  ведут от стойбища  к неглубокому распадку. Там, у вывороченного пня  в неглубокой яме  старое логово. Тихо подъехали с подветренной стороны, спешились, в зарослях кустарника спрятали лошадей.  Содном послушал тишину  и, сложив  ладони лодочкой,  громко завыл.  Кивнул  мальчику, тот присоединился  высокой пронзительной нотой, подражая волчьему вою.  Обучая  Есунке, Содном  делал   это так искусно, что  испуганные овцы сбивались  в кучу, а из юрт выскакивали   вооруженные  люди.

    Семья  хищников осторожно вышла из распадка.  И тут же  тонко пропела стрела Соднома, глубоко  впилась в левый бок лохматой самке. Она, коротко взвизгнув - от боли или пытаясь предупредить об опасности, перевернулась и замерла. Пугливо оглядываясь,  поскуливая,  к ней подползли пушистые щенки, прибылые. Огромный поджарый  волк ошеломленно  застыл на месте, не заметив  появившихся  из засады  людей.   В растерянности  стал обнюхивать  волчицу, отпихнул  носом  волчат.  Вдруг  резко  повернул к Содному  оскаленную пасть. Холодный взгляд,  в прицеле – горло человека. Низкий рык, вставшая на загривке шерсть!  Бросок!  Запоздал… на  доли секунды!  Молниеносный  смертельный удар  Очира.  Тяжелая  плетка с куском свинца  раздробила  голову матерого.

    Есунке  едет последним. Перед глазами все еще  волчья стая, а   впереди, в такт  лошадиного шага, колышутся притороченные к седлам рыже-серые  дымящиеся шкуры. Слезы мальчика смерзаются  на лице,  и он глотает  соленые льдинки.  Мужчины делают  вид, что не замечают, и в разговоре  удивляются волчьим повадкам:
    - Вот возьми ж их!  Звери, а семья на всю жизнь,  самец-то  не  убежал от убитой   матки. Скажи кому – не поверят!

    - Тебе понравилось охотиться на волков? - спрашивает вечером, вороша догорающие угли,  отец. 
    Есунке   неверной маленькой  рукой  поднимает и пристально разглядывает шахматную ладью,  вырезанную из кости в виде телеги. Ее случайно забыли положить в ящик. Сын молчит, низко опустив голову. Бартан не  повторяет вопрос и думает, что  похож  Есунке   не только на неистового  Бодончара. Что же делать? – кочевнику не пристала жалость. С самого детства Бартан  ненавидит  охоту на волков.

    - Вчера я не  закончил историю нашего рода.  Хочешь  узнать  дальше?
    Бартан  выбивает пепел из трубки,   усаживает сына    ближе  к огню.  Юрта  заметена  снегом, и оттого кажется, что все звуки снаружи замерли в непроглядной тьме.  Изредка доносится  приглушенное фырканье лошадей.
    Вдруг тишину  прорезала  высокая  длинная нота, одинокий душераздирающий  вой.  «Наверное, -  вздрогнув, подумал Есунке, -  вернулся кто-то из  волчьей семьи, а  в логове пусто,  кровью пахнет». 
    - Переярок, годовалый, -  тоже  прислушавшись, заметил Бартан. 
    Мальчик плотнее прижался  к отцу.  Истории подвигов и деяний  деда оттеснили  переживания  утренней охоты этого короткого  зимнего дня.


4.

    Есугей  смутно помнит деда  – знаменитого  на всю степь  отважного Хабулхана  из седьмого поколения Алан-Гоа и  «Желтого Пса».  Он родился около  1100 года,   правил монголами и татарами Великой степи в 30-40-е годы.   Отец  Бартан  был совсем мал, когда  вспыхнула война с Укимаем, императором государства  чжурчженей  Цзинь.  Этот восточный сосед  считал себя непобедимым - на юге    грабил тибетцев и китайцев, гнал на запад  киданей.  Вслед за ними  полчища  чжурчженей    вторглись в степь, но  Хабулхан был тверд, объявил  войну и выиграл  сражения.

    Укимай     вернулся в Китай.   Вскоре прислал  Хабулхану  подарки и   приглашение  в   столицу.   Дед, предвидя опасности и    не желая прослыть трусом,   отправился в гости, но  был настороже.  Разве можно  доверяться  чжурчженям, их льстивому славословию?
    Принимали  с  почетом.  Блюда подавали  одно за другим. От угощения   отказываться нельзя.  Как быть?  И  дед  постоянно выходил во время пира   отрыгивать отравленную пищу.  Это его спасло.   Укимай  был в растерянности.  Почему Хабулхан устоял против  яда?  И все же рассвирепевший  хан, поразмыслив,  запретил    убивать   гостя:   тот  умрет, а     вражды станет больше.   Но  наследник Укимая Холлу не забыл, как  позорно    бежали с поля битвы  «непобедимые»  чжурчжени.  Давно  задумал жестокую месть, но сначала надо было  поймать Хабулхана. 

    Бартан  любил рассказывать этот случай.  Его лицо светлеет, глаза лукаво щурятся  при  воспоминании  о  большой неприятности со счастливым концом:
    - Предательство татар помогло  Холлу. Связанного  отца взяли в степи, забили в рот кляп,  долго везли на лошади.  Переход был длинным по сухим безводным местам.  Обрадовались колодцу,  где жили наши родственники, и, конечно,  остановились на отдых.  Отец и виду не подал,  кто все  эти люди.     А ночью ему тайно  сменили  старую клячу  на белого  сильного жеребца, и  пленник ускакал домой.  Хозяева убили преследователей. Твой дед  всегда смеялся:
    - Вот как  мы обхитрили   чжурчженей!
   А через год после  этого,  в 1135–м,  наши   разбили  армию  Холлу, считай – погубили и  целых  двенадцать лет     не давали им покоя. Забирали все, что хотели – серебро, золото, скот, девушек.  Холлу, наконец, не выдержал,  пришел просить мира и   согласился платить  дань.

    Отец  долго говорит  о подвигах Хабулхана  в  битвах  с меркитами. В далеком будущем  сын Есугея, тот  приснившийся в детстве «государь»,     искоренит все  племя: «До последнего  всадника, который удерживается в седле». Опустеют  родовые земли меркитов по Селенге, на севере забайкальского мира.

    - Помни, Есунке,  твой дед  Хабулхан был великим человеком. Это он  завещал нам Великую степь! Враги боялись приблизиться к пастбищам,   стадам и  юртам на дневной переход лошади и  стократный полет стрелы.
    - Отец,  но кто же стал наследником? Почему не ты?   
    - У Хабулхана, кроме меня,  было  еще шесть сыновей. Но свой трон он завещал  не  нам, а  внуку Амбагаю,   второму  сыну Чарахая-Линху. Он  сделал правильный выбор -   с ранних лет воспитывал наследника,  и тот, несмотря на молодость,  был  решительным  и мудрым.  Но случилось несчастье.   Со свадьбы  он ехал  в гости к   татарам, а среди них   были  изменники и предатели.    Амбагай-хана  хитростью заманили, связали,  выдали китайцам, и  те  его  казнили. Нет теперь среди нас, братьев,  согласия, много распрей и недовольства. Кого изберет Синее  Небо  вернуть мир и покой Великой степи? - произнес Бартан и надолго замолчал.

    Откуда маленькому Есунке знать,  что  избранником  Неба  станет его сын  Темуджин?    Внимательно слушает мальчик отца  и    думает о том, что    свадьба – опасное дело.  Наверное,  это высокая    гора, и лучше бы с нее не ехать.  Внизу затаились  разбойники, могут схватить и убить, как  двоюродного брата   Амбагай-хана.  А если и  не попадешь им в руки –  на крутой свадьбе разбиться можно!

5.

    Есугей с ранних лет  понимал, что  отец  не похож на других,  обычных людей.   Бартан и в молодости – когда Есунке  и  Даритай  были маленькими, и в старости, когда  сыновья поставили свои юрты и обзавелись семьями,   почти не менялся.  Высокий и сильный, с мягкими  неторопливыми движениями, он смотрел на мир  добрыми  внимательными  глазами.  На    широком рябом лице  постоянно светилась   застенчивая  улыбка.  Не любил шумных пиров,  азартных состязаний в силе и ловкости. Опередив всех в скачках,  не мог  видеть разочарование на лицах побежденных.  Отчего-то было совестно перед ними,     испытывал неприятное чувство вины, как будто незаслуженно получал награду.

    Единственным  его  другом был  Содном,  воспитатель и учитель Есунке, а потом и Темуджина.  Немногим  старше  Бартана, низкорослый и сухощавый, кривой на один глаз, он отличался  не только ясностью  ума, решительностью, но ловкостью и   необыкновенной  силой.  Еще в детстве  они с отцом  перегоняли отару,  и  Содном провалился  в прорубь на   Ононе.  С тех   пор  одолевают приступы удушья, а  голос стал  тихим и хрипловатым, иногда срывается на шепот.

    Содном убежден, что играющие в шахматы бессмертны.  Его  сухая коричневая рука уверенно передвигает ферзь в виде тигра,  защищая  сердитого хана на троне – короля, и одновременно  снимает атакующую пешку – «ху»,  двух борющихся мальчиков.  Бартан,  проглядевший возможность этого хода,  смешно хлопает  себя по лбу,  с притворным сожалением качает головой.   Он  продолжает атаку  верблюдом – слоном,  рвущимися в бой конями.

    Любимая  фигура – белый конь, отполированный руками  нескольких поколений.  Бартан  ощущает исходящее от него живое тепло.  Искусный резчик  уловил  движение в напряжении мышц, повороте шеи, вздыбленной гриве.  Похоже, что само животное указывает нужную ему клетку и, как
по-волшебству,  ход оказывается единственно верным. От  старости  кость потемнела,  и масть коня стала чубарой.
    Много времени проводит Бартан, склонившись над зурхайской доской.   Она  напоминает панцирь черепахи с  двенадцатью крупными чешуями. На каждой – одно из  животных зодиакального    временного  цикла. Десять цифр позволяют   складывать и вычитать, делить и умножать,  производить алгебраические, геометрические и тригонометрические действия, связанные с астрономией. Особая, зурхайская таблица умножения позволяет  Бартану проверять правильность решения  задач,    требующих   гибкости ума  и сообразительности. Бартан  вычисляет  по своим календарям положение и движение семи планет и 28 звезд относительно  двенадцатиханной юрты,  даты  опасных для скотоводов природных явлений и солнечных затмений, начало и конец девяти девяток - холодного сезона года,  особенно средней, самой    суровой  девятки. 

    Свист ветра  от бега  скакуна и  азарт охоты тешат душу каждого  монгола,  но  только не  Бартана.  Он  никуда не спешит. Степь – его главная  любовь в жизни,  и нет ничего дороже этой белой, зеленой или рыжей  каменистой  шири под опрокинутой пиалой небесной голубизны.  Все знает  о степи Бартан.  Он твердо  верит, что по запаху  сможет определить  время года. Зимой  -  свежесть и чистота снега.  Весной  - хрустальная тягучесть льда,  неповторимое благоухание  земли и   пробуждающейся жизни.  Осень пахнет  тихой грустью отмирающих трав, а  лето – теплым дыханием  молодняка и изобилием молочной пищи. 

    Как тибетский лекарь,  он   слушает пульс  степной  жизни,    следит  за еле уловимой изменчивостью   пространства.  Вот  потемнело небо, засеребрились перистые облака,  ниже стал звук ветра, снег тает с северной стороны муравейника, а тут уж   расцвел подснежник  яргуй,  пустилась в рост трава    тана,  появились бутоны на можжевельнике  аги.  Проснулись и выходят  из нор тарбаганы,  закончилась их линька,  мыши принялись за заготовку  сена, «покрикивает» саранча, кукует  кукушка.

    Возвращаясь  домой, Бартан –  счастливый и возбужденный или  задумчивый и тихий, рассказывает  о    переменах. Сидя в юрте с  любимой  костяной трубочкой, он,  словно  магический повелитель времени,  предсказывает погоду,  приводит в движение  массы людей,  направляет  силу их мускулов и мысли на хозяйственные  заботы.  Бартан  точно укажет время   перегона  животных на сезонные пастбища, заготовки  припасов и катания войлока.

    Метко летит стрела Бартана в цель, только трудно пустить ее в спину человека, даже  врага. Ради забавы не прервет  Бартан стремительный бег джейрана. Но всякий раз,  когда это необходимо,  сдавит грудь  тяжелый комок жалости,  отвернется  лицо от внезапно споткнувшегося в прыжке  стройного  тела, от судорожно бьющих в воздухе  тонких ног, от  ручейка темной крови  на  шее и закинутой в сторону точеной головы. Затуманенный  взгляд   будет блуждать по вершинам дальних гор.    Может,  именно поэтому  Хабулхан  сделал наследником не Бартана, не сына его, опасаясь излишней чувствительности,  а  отчаянного и неустрашимого  Амбагая.  Бартан на отца не в обиде, хотя   Есунке по характеру -  непреклонный и упрямый, как дед.

    Вспоминая Бартана, смотрит вокруг Есугей  его глазами и замечает  ускользавший прежде  удивительный степной мир, полный  жизни,   красок, звуков и запахов. Он чувствует себя малой его  частью, и   с благодарностью к  создателю  в  душу  Есугея  вливается тихая радость.

    Отец говорил, что  только несведущим  и ленивым пустынной  и скучной  кажется степь.  Чутким  ухом  и острым глазом  монгол    ловит малейшее движение, он здесь – как у себя в юрте, и каждая нужная вещь на своем месте.  Ни днем, ни ночью не прекращается  полнокровная жизнь,  согласно  и мерно бьется   в единении света, воды и воздуха, пряных трав ее сердце.
 
    Темной тучей,  прижавшись к земле,  несутся табуны диких лошадей,  стайки антилоп-дзеренов, аргали, сайгаков.  Само бежит навстречу мясо, если ты голоден. Натяни твердой  рукой  тугой монгольский лук! Крепко держит тетиву  березовый остов с костяными пластинами!  Не перепутай стрелу – на правой – перья с правого крыла хищной птицы, на левой – с левого.

    А  кто может бегать быстрее куланов?  Все знает о них Бартан.  Видел, как  мгновенно   срываются с места, почуяв опасность. Сливаются с желтой степью,  и  только темная полоса на спине как лента на ветру скользит по земле.  Их можно высторожить у воды, они пьют  по ночам. Пыльную бурю, грозу  чувствуют за  двенадцать часов.  Спрятался кулан -  Бартан велит всем  плотно закрывать юрты. Сопит верблюд,  и животные резвятся в загоне - «Будет дождь или снег», - предупреждает отец. Надо убрать от сырости  еду, что сушится на солнце.

    Нет для  монголов из племени  боржигинов места лучше  Ононской земли!  Из  дунайских,  среднеазиатских, маньчжурских, гобийских   степей и пустынь  будут возвращаться сюда, в родовые кочевья, в свой Центральный  улус храбрые воины, дети, внуки и правнуки Есугея. В дороге – долгие месяцы  или  несколько лет!  Только здесь, где сливается на горизонте синее небо и зеленый ковер  душистых трав, теплый ветер гонит   волны ковылей, тревожно и  ликующе  бьется сердце монгола.  И лошади, рожденные в дальних краях,  с радостным ржаньем  в стремительном беге  торопятся вперед, почуяв – неизвестно как,  - никогда не виданную  раньше  землю  предков - диких тарпанов. Все дает она людям – одежду, пищу, мир и счастье!   Для чего оседлые народы  железным плугом режут грудь Земли,  ранят  острой обувью с каблуками и шпорами?

    Есугей,  обернувшись, бросил последний взгляд на каменное седло. Вокруг – бесконечный простор  да  туманная даль. Некому   посмеяться над его  горловой песней, льющейся со дна души. Правда, похожа она  на приманивание волков, которому учил в детстве  Содном.   Есугей  славит  степь.  Он снова – маленький мальчик.  С кожаным мешком,  маленьким луком, ножом за поясом  бродит   по знакомым местам.

    Повсюду, куда ни кинешь взгляд – невысокие холмики-бутаны. Их насыпали тарбаганы, забайкальские сурки. Отец  говорит -  нигде, кроме Ононской степи,  нет такого их изобилия.  Неторопливые, спокойные, в теплой коричневой шубе.   Вес каждого – как средней овцы. Только лошадь  легко  увезет добычу. Монголам  нравится вкус  мяса, жир используют для лечения, а мех всегда ценится высоко.

    Зимой тарбагана не добудешь, спит  восемь месяцев  в глубокой, до   четырех метров,  норе, а вход крепко забит глиной с пометом.  Если поленился  и плохо укупорился,   жди беды!  - заберутся    на постой глупые  суслики, пищухи, хомяки, зайцы.   А тут и  лисицы и  опасные хищники - хорьки. Вот  кому здесь настоящее раздолье!  Приготовлена на зиму еда – от  мелких  грызунов тесно. Можно и детками - тарбаганчиками полакомиться!

    Слушая отца, Есунке  торопит  лето.  Появится   сочная  зелень, и   отощавшие за зиму  сурки   начнут жиреть, а шкура станет гладкой и блестящей.  Ранним июньским утром Есунке   отправляется в степь.  Послышался топот конских копыт,   вдали показались татары.  Их четверо.  Мальчик  сразу узнал по  высоким шапкам и, на всякий случай, спрятался за  колючими  кустиками караганы. Проехали, и пыль на дороге улеглась.

    Есунке  вытащил белый балахон, к рукаву прикрепил   беличий хвостик – будет   охотиться древним способом - из отцовских рассказов, и медленно направился к бугорку-бутану. Тарбаганы уже вылезли из нор.   Сначала    притворялись, что  не замечают человека.  Кое-кто, трусливый,  юркнул назад.  Есунке   остановился и тихонько покрутил махалкой из конского волоса,   покачал пришитым к   рукаву  хвостиком. Зверьки, удивленные  странным  существом,  замерли и уселись на задние лапки. Не сводя зачарованных глаз с мальчика,  просвистели «гонь-гонь»,   приглашая  собратьев   поглядеть на зрелище. Любопытство взяло верх,  и Есунке  подошел совсем близко.  Меткий выстрел -  упал самый   жирный  сурок!

    Добыча была тяжелой, волосяная веревка   соскальзывала и натирала руки.  Нелегкий  путь домой.  Шаг, шаг… еще шаг.    Взрослые поздравляют  с первой   охотой,  улыбается   Содном,   радостно воскликнул  отец:
     - Неужели ты   сам?  Один?   Я и не думал, что  мой  сын  уже  стал настоящим мужчиной!


6.
    Есугей не был помолвлен в детстве.  Мудрый  Бартан считал: пусть  придет время,  и сын  выберет невесту. Но спешили друг за другом года,  а он  все  носится по степи  на горячих  конях -  будь то охота,      сражения,  но   всегда   впереди!   Бартан скрывал вдруг навалившиеся   болезни,  от которых нет лекарств.  Потихоньку готовился к дальнему путешествию души  и   решил   женить старшего  сына. Так уж издавна заведено – первую жену – хотун, выбирают родители, вторую –  одьулуун   сам найдет по любви, когда  возмужает.  Есугей не возражал.  Из дальних мест и разных племен    прибывали отцы взрослых дочерей, желая   породниться с боржигинами.


    Бартан   целыми днями     рассматривал зурхайские  таблицы, вычислял  благоприятное положение  Солнца и  планет, при котором  родилась   девочка, подходящая сыну, - с  душой, преисполненной чистоты и сердечности.  В  летний день, когда  солнце стояло в зените, Бартан  нахмурился,  захлопнул таблицы и запер в  сундук.    Разминая затекшие ноги, в рассеянности  обошел юрту,   с трудом  взобрался на лошадь и поехал к каменному седлу. 
    Обратив взгляд к трем соснам,  к отцу  Хабул-хану,  Бартан  глубоко задумался.  Всего двое сыновей, не прервется ли в будущем боржигинский  род?  Теперь он знает ту, которую  ищет.  Эта девушка - полная противоположность пылкой натуре Есугея,  а вместе они  - согласное целое.  Волновало другое -  звезды предупреждают: сын  даст ей много счастья, но еще больше – бедствий, неизбывного горя. А если   предсказание ошибочно? Такое тоже  бывает. Возможно, сам Бартан     сможет защитить невестку. А если нет?  Отложить сватовство, посмотреть, подумать!   Но Есугей  загорелся, ждет  большого праздника для друзей и родственников.  Значит – судьба?


    Сочихэл.  Ее зовут Сочихэл.  Она  хунгиратского племени, но, говорят, – и меркиты были  среди дальних предков.  Не  знаком с нею  Бартан,  от людей наслышан – редкая красавица, тихая, скромная, из небогатой семьи.   Дочь уважаемых родителей,  обучена многим хозяйственным  навыкам. Что шить,  ковры ткать, готовить еду – все умеет Сочихэл,  во всем  ее выдумка и тонкий вкус.

    Дважды  Бартан засылал сватов.  Первый – привезли угощения для родителей, пели песни в их честь.  В  стихах превозносили  жениха и просили руки   невесты.  Вручили пятицветные хадаки с поклонами:
    - Этот подарок, преподнесенный с благими намерениями,  принесет вам благополучие!
    Родители в знак согласия приняли  хадаки,  сложив на левой руке.  Кто же откажет внуку Хабул-хана, за честь почитают!
 

    Несколько месяцев  пролетели  незаметно.  Есугей строит юрту на восточной стороне от отцовской,  невесте готовят свадебные наряды.  Пригнали    стада от Бартана. 
    - Хороший калым, - говорят в степи, -  заплачен за  Сочихэл. Стоит она того!
    Плачет,  волнуется, по ночам не спит  невеста.
    - Кто же мой жених? - спрашивает.
   Только за неделю до свадьбы   назвали дочери его имя.  Счастье   засияло в глазах, – какая девушка не мечтает  о  красавце Есугее!

    Праздничные хлопоты и суета!  Приходит время   жениху   с родителями  и сватами  ехать  к невесте.  С глубокими поклонами  он    входит в юрту, кланяется  отцу, матери,  их очагу, молится. Тесть дарит зятю стрелу.  Теперь  Есугей  не просто сын Бартана, а глава  новой семьи!   Теща, суетясь и подпрыгивая,- нелегко  дотянуться до рослого   сына! -  надевает  на него  несколько новых  дэли – один на другой, и подает пиалу с молоком.  Все смеются над неповоротливым и  растолстевшим  женихом.  Он краснеет, смущается, руки дрожат – только бы не пролить молоко!

    К юрте Есугея катят    повозки с приданым невесты. Чего там только нет! Долгие годы в новой семье будут  вещи,  нужные в хозяйстве,  согревающие теплом родного дома.
    На рассвете другого дня  скачет  Есугей  уже   в свадебном наряде,  с луком, стрелами, ведет   оседланного  для невесты коня. Не терпится   увидеть будущую жену. До сих пор оберегали   от любопытных глаз.  Кто она? Какая?  Встречал, может быть, на надомах  среди девушек,  внимания не обращал.

    Сочихэл  в праздничном уборе неподвижно  сидит в восточной части юрты,  юролчи поют обрядовую песню.  Родители на прощание - как почетную гостью,  угощают  дочь чаем с молоком. Комок подкатывает к горлу Сочихэл.   Мать,  сдерживая слезы,  улыбается гостям, и,  глядя на  невесту, все кивает и кивает ей головой.  Наконец,  вывели  Сочихэл  к гостям - тонкое молодое деревце. Подвели к жениху.  На секунду открыла лицо  -  румянец на смуглых щеках,  пугливый  взгляд из-под длинных ресниц!  Есугей замер, губы прошептали:
    - Красавица! Какая красавица!
     Кузнечным  молотом  -  гулко и сильно забилось сердце, и нечем стало дышать! Родственники  Сочихэл обвязали  пояс жениха белой тканью, а близкие   Есугея  положили невесте хадак на левое плечо. Две семьи породнились  до конца своих дней!

    С головы до ног Сочихэл покрыли  красным шелковым  полотном.  Словно  редкая  тропическая бабочка залетела в  Ононские края, расцветила  побуревшую    осеннюю степь. Они едут рядом, бок о бок,  и  Сочихэл  тайком бросает робкий взгляд  на взволнованное  мужественное лицо.    Крепкая рука  обвила ее стан. Девушка  почти теряет сознание от предчувствия близкого  счастья: «Неужели это все происходит со мной?», и   тяжесть  от расставания с   домом  исчезает как дым.

    Лошади в праздничной сбруе,  пританцовывая,   весело звенят  колокольчиками.  Гости,  разбившись на команды  жениха и невесты,   со смехом,  свистом и  гиканьем  устроили скачки и игры – чья возьмет?   Кто  сильнее, тот и будет  править в семье!  Бьют  барабаны,  оглушительно гремит духовой  оркестр -    свадебный гром    будит утреннюю степь!

    Стойбище Есугея – в ожидании дорогих гостей.  Первым встречает всадник с угощением на подносе. Молодожены  едут между  двумя кострами -  древний обычай очищения. Он поможет  преодолеть  трудности  на их долгом жизненном пути.   В отдельно стоящей  юрте – майхане   на Сочихэл надевают  шелковую  женскую одежду, а волосы причесывают  в виде двух  высоких рожков.   Украшений из  золота, серебра, кораллов, бирюзы так много, они такие тяжелые,  что трудно стоять.  Их  вплетают в косы, прикрепляют на лоб, голову,  грудь.  Сверкают камни  в  браслетах и кольцах.   Невеста  смотрит в зеркало –  это жена  могучего вождя Есугея,  а  где  же  Сочихэл?  Они совсем не знакомы!   Ведут в  юрту  к  Бартану    и   помогают сесть в седло на белый войлок.    Знак того, что  Сочихэл  отдали  замуж со всем ее имуществом, без остатка.

     Есугей разжигает огонь. Сочихэл кланяется  священному очагу, родителям и   варит чай.  Надо показать    умение,  приготовить  Суутай цай.  В кипящую воду   бросает кусочек плиточного зеленого чая,  осторожно – чтобы не перелить,  добавляет молоко,  соль, масло,  подрумяненную муку, слегка обжаренное сало курдюка и  костный мозг барана. С закрытым кисеей лицом, осторожно, Сочихэл  подносит двумя руками  первую  пиалу   богу, следующие – свекру, жениху  и гостям. Они смакуют угощение, одобрительно  цокают языком.


    Из дальних  мест  спешат  гости   с  дорогими  подарками  - за пазухой, в переметных сумах,  чаще всего подарки  на степных  дорогах  - скачут  с веселым ржанием или  бредут – блеющие, мычащие.   Шумный, с  пением и громкой музыкой свадебный  пир бушует в центре стойбища. Сочихэл знает,  что  гости сидят большим  кругом, подогнув под себя  одну ногу и  уважительно выставив колено другой к  центру,  где расположились  родители и жених.  Начались танцы и пляски -  журавлиный, перепелки и ястреба, изюбра и марала, ворона и, конечно, – танец всадника!   Он самый  любимый кочевниками, но она увидит  его как-нибудь в другой раз!


    Невеста  скрыта пологом в юрте.   Услышав пожелание: «Пусть под вашим одеялом будет много детей!»,   она   краснеет и опускает глаза.   Представляет мужественное лицо Есугея,   смеющийся  ласковый взгляд. О, Небо! Что  будет с нею, когда они останутся вдвоем!  Наверное, умрет от стыда и счастья! Чем она  его заслужила?!  Почему  приехали сваты  в   дальнее хунгиратское стойбище?  Откуда узнали про  тихую, совсем обыкновенную девушку?


    Льются рекой молочная водка архи, пенистый бодрящий кумыс из кобыльего молока.  А черного кумыса у них нет!   Никто  не знает тайны  его  изготовления,  даже старики считают -  рецепт  утерян. Нет, не утерян!  Сохранился у бабушки, и  она  его  передала  внучке.  Конечно, боржигинам – они теперь родственники,  Сочихэл   откроет секрет черного кумыса. 
 
    Пир в разгаре и  волнующие запахи   щекочут ноздри. Там изобилие  красной, белой и зеленой пищи!   Сочихэл  думает о блюдах, которые она  приготовила бы  на свадьбу  дочери или сына. Конечно,  баранину и конину – мясо  скота  с «горячим дыханием».  Коровы, верблюды, козы – животные с «холодным дыханием», их мясо для праздника не годится.  Есугей, наверное, хороший охотник. Какой изумительный вкус бывает  у деликатесов из джейрана, косули и дикого кабана!

    Утомившись от долгого  ожидания и неподвижности, Сочихэл  вспоминает недавнюю свадьбу старшего брата. Как весело было всем!   Сочихэл и подружки   невесты не пили архи, а только кумыс  айраг, лакомились от души оромом из молочных пенок с  ягодами и луковицами саранки. До утра пели песни, танцевали и смеялись.  Сочихэл только сейчас подумала: «Бедная, бедная Мягмар!»  Невесту брата звали Вторник, она родилась в этот день. О  Мягмар никто и не вспомнил. Она так же, как Сочихэл, сидела  за занавеской в пустой юрте!

    Сварена  голова барана.   Приносят  язык   для  Сочихэл, а уши  отдают  Есугею, -  пусть   будут  хорошими  хозяевами!  На заходе солнца Бартан   напутствует гостей:
    - Беспокоясь о Вашем драгоценном времени, к сожалению, мы должны проводить Вас.
    Мать  Сочихэл  при прощании   кладет на край ее дэли камень и говорит:
    - Эта семья крепко спаяна, как камень. Будь, дочь моя,  женой уважаемой, преданной и доброй!

    Только вышла незадача на свадьбе. Один из  гостей приехал на лошади пестрой масти. Намеренно или по незнанию, но люди, заметив, многозначительно переглянулись и промолчали.  Плохая  примета,  жизнь молодых может быть несчастной. Монголы суеверны, но разве можно предаваться унынию, глядя на  красивую, влюбленную пару  в этот счастливый день!



 7.

    Сочихэл  встала  на заре, откинула покрывало дымника и сварила чай,  она -   хозяйка   юрты. Три дня лицо  жены  будет видеть только Есугей. Приедет  ее отец  и  разрешит показаться  свекру   и   родственникам.  Смотрит ласково  на невестку Бартан, а в глазах – затаенная грусть.  Быть может, ошиблись зурхайские карты? 

    Спокойно и мирно,  как Онон в  летнюю межень,  течет семейная жизнь Есугея.  Сочихэл – целый день в заботах. Хочется ей самой ко всему приложить руки.  Служанка расторопна, но она -  меркитка, а там другие обычаи. Пока стоит летняя жара надо  высушить на солнце  много  мяса и творога,  – никто не знает, -  когда  и куда отправится   муж, с кем начнется следующая война, и как долго она продлится.

    Сочихэл  учит   Оюнгэрэл  молоть сухое мясо, чтобы  хранить от  нескольких  месяцев   до двух лет. В сердечную сумку  барана     укладывают   мясной порошок целого барана, а говяжья туша помещается  в мочевой пузырь быка.  Такой  «борц» легок  и удобен в походе. Моют, надувают и сушат  кишки, рубцы, желудки животных. В зимнее время  в них будет храниться масло. А если добавить в него  сушеный творог «аарул»  и молотую черемуху – получается  такое лакомство, которое неведомо  никому, кроме монголов!  Из молока  кобыл, верблюдов, овец и коз  Сочихэл может приготовить  десятки блюд,  но самый  главный  и полезный продукт – кумыс. Долго надо сбивать заквашенное молоко,  чтобы получить питательный напиток,  лучше всего утоляющий жажду, излечивающий  сотни болезней. Кобылье молоко, самое чистое – его можно пить не кипяченым.

    Мужчин надо хорошо кормить,  чтобы  рука не дрогнула в бою.  А их у Сочихэл трое. Кроме мужа, знающего толк в еде,  – отчигин  Даридай и   неприхотливый  Бартан.  К столу подает  молодая жена хорхог - мясо в собственном соку, со степными травами.   Без раскаленных в костре камней и речной гальки не приготовишь. Очень   любят  в семье  холмох – колбасу из печени и  брюшины. Если Есугей приносит с охоты  козу, то  боодог  будет для всего стойбища – целая  туша  в румяной корочке ее шкуры.   Мужчины иногда  любят сами зажарить на огне  шарсан элиг.  И Сочихэл старается, чтобы всегда лежали  на  большом блюде  палочки с  завернутыми  в лоскуток брюшины кусочками печени.
 
    Кожа, шерсть, мех, бархат и шелк – все привычно для рук Сочихэл. Темными зимними вечерами на женской половине юрты допоздна горит жирник. Молодая  женщина и пожилая меркитка, тихо переговариваясь,  рукодельничают.  Одежда Есугея должна быть самой красивой, под стать ему, и  чтобы люди могли оценить искусство  жены.   Для лета  - легкий халат – «тэрлэг», весной и осенью нужен ватный халат – «хувуптэй дэл» или халат на ягнячьей овчине – «хурган дотортой дэл», а для зимы шуба – «нэхий дэл».  Портниха - и художник, и вышивальщица, умеет  клеить и стегать, наносить орнаменты и знает значение  цвета.

    Сочихэл – непревзойденная мастерица  в изготовлении  «малгая», - шапки, которая  всегда на голове монгола – за праздничным столом, при вручении подарков и  как дань уважения гостю. На самом верху конуса  Сочихэл помещает шарик. Это солнце, древнее божество монголов, считавших себя народом солнца и луны. Красная кисть, опускающаяся под шариком, и верх шапки, простроченный тридцатью двумя столбиками,– лучи солнца, согревающие сердца «народа тридцати двух колен».

    На туго накрахмаленный белый  шелк  Сочихэл  переносит  орнамент и  вырезает узоры синего -   это небо и вечность,  желтого -   знака   любви и  красного радостного  цвета.  Особым швом пришивает приклеенные детали,   свивает  нить благопожелания и счастья  хозяину.  Мастерица придирчиво разглядывает оттенки, чтобы не легла  тень на узор. Черное -  знак несчастья, бедствий, угроз и измен.   Ей хочется оградить от них мужа.  Есугей гордится своей шапкой и просит сшить  малгай в подарок  анде Тогорилу, вождю кереитов.

    Нравится Сочихэл место,  где  на высоком берегу Онона привольно раскинулась   ставка  Есугея.   Отсюда   открывается  вид  на дальние сопки и   зеленую  пойму с лугами.  По ним скользят  темные пятна,  не различишь - тени облаков или стада животных. Рядом  с юртой бежит ручей с прохладной чистой водой.  В  полнолуние,  когда долго  не  может заснуть,  Сочихэл слышит   веселое журчание,  смотрит на спящего Есугея, и    сами собой складываются  стихи, полные любви и нежности.  Утром, опустив глаза,     прочтет их  мужу, а он удивленно посмотрит,  словно  заново узнавая жену.

    Ниже по течению Онона  на пологой террасе - юрты мастеров и их мастерские.  Там делают  все необходимое для  хозяйства,  оружие, украшения, подарки для важных ханов.    Есугей  щедро платит мастерам  скотом  или серебром. Мало таких людей,  ремесло они  передают  по наследству.  Небрежное отношение к   делу считают дурным поступком,  и перед началом работы  совершают обряд «очищения» инструментов огнем.

    Сочихэл, освободившись от домашних забот,   осторожно  спускается по узкой  извилистой тропе.  Очень хочется посмотреть – чем сегодня занимаются  умельцы.  Их труд доставляет  радость,  а  сделанные вещи  всегда напоминают  человеку о добре.

    Мелкие камушки шуршат под ногами.  Иногда  нечаянно задетый   обломок  сорвется и понесется вниз,   пока не спрячется в высокой траве.  Легкую фигурку в  ярком  дэле, с узелком гостинцев  замечают издали и приветливо, не прекращая работы, машут рукой.  Два мальчика у юрты живописцев в  высоких тяжелых ступах растирают минералы и камни.  Обжигают охру, порошок смешивают с клеем.  Ценные  и долговечные  краски   из бирюзы, лазурита, жемчуга, перламутра, меди и золота строгие мастера  не доверяют помощникам, делают сами.
 
    Затаив дыхание,  Сочихэл следит за тонким волосяным  кончиком   кисти. Движение –  торопливое или  сосредоточенное, медленное -  с застыванием и круговым вращением. Цветовое пятно превращается  в  контуры   животных и  людей,  детали одежды,  в  облака, волны, пламень, дым, ветер, листья, цветы, скалы, камни.    Нельзя отвлекать  художника,  но у  Сочихэл есть повод -  узнать,  готовы  ли дверные навесы.  На них уже нанесли  фон,   основной узор –  лепестки  раскрывшегося  лотоса,  символа чистоты.  Рисунок симметричен,  нет светотени. Золотистый орнамент  расцвечен любимым колоритом  «монгол-зураг», древнейшего жанра живописи со времен хунну.
    Справа от живописцев, у  опушки  молодого березового леса  постоянно горит огонь. Там   мерно   и звонко  бухает молот по наковальне,  плавят  в тиглях  и куют железо, медь, серебро,  делают  самые прекрасные  и неповторимые изделия:  с дивными  узорами из горячей нити - конскую сбрую и стремена, рукояти ножей и мечей, курительные трубки и дорогую посуду,  женские украшения и многое-многое другое. Стальные самодельные  ножи  вкладывают в  кожаные ножны с  серебряной змейкой,   тиснением. Серебро  везде -  на поясах,  курительных трубках,  табакерках,  огнивах и кожаных мешочках для них. Серебряной  насечкой   покрывают  железные пластины  конской  сбруи.
    Работают там только мужчины,  блестящие от пота, с бронзовыми, обнаженными до пояса телами.  Их  нельзя смущать и  не стоит тревожить.    Сочихэл усаживается  подальше, на березовый пенек и   внимательно наблюдает, как заскорузлые  грубые руки создают тонкие, изящные вещи.   Они высоко ценятся, и  Есугей охотно дарит их друзьям или выгодно обменивает на зерно у южных соседей.

    Впервые ступив в юрту Есугея, Сочихэл   поразилась  множеству    красивых      вещей.   Рассматривала оправленные в серебро пиалы,  сосуды для чая – «домбо»,  узкие, высокие, с петлеобразной ручкой. Удивляли  прямоугольные замки с потайной дужкой и орнаментами, символизирующими прочность, крепость, долголетие. На оружии  мужа  глубокой чеканкой  изображены двенадцать животных шестидесятилетнего цикла. Каждый из них – в грациозном движении - доброе напутствие хозяину на всю жизнь.
 
    Лунно-матовые  серебро  и жемчуг -  спутники счастья и чистоты. Есугей  приготовил  для Сочихэл   легкие  серебряные кольца, серьги,  браслеты,  заколки   и подвески к косам, пуговицы разных форм, изящные колокольчики для одежды.   В украшениях с  крупными жемчужинами и  драгоценными   камнями     особый   смысл:  бирюза – верность, постоянство; золото и янтарь – любовь; рубин и красный коралл – радость.  Эти камни  держатся в серьгах  золотой или  серебряной  розетками  с восемью спицами.  Сочихэл   до сих пор в растерянности,  боится прикоснуться к невиданному богатству.  Все глядела бы да глядела, не закрывая   свадебный    сундук.    Есугея радует  и смешит   скромность и  нерешительность молодой жены. 
 
    Каждая женщина носит несколько браслетов.  В сундуке  они разные - из гнутой серебряной полосы, из бронзы и золота.  По давнему обычаю  - без инкрустаций.   Но два браслета  выделяются  особой  прелестью.  На  самых  кончиках  одного, золотого,  ювелиры поместили  литые фигурки вздыбленных  лошадей, в середине  - знак ульдзий  в виде плетенки. От второго браслета  Сочихэл  не может  отвести глаз: две тонкие серебряные нити  - извивающиеся змейки с бирюзовыми глазами и длинными язычками.  Браслет  до того необычный,   что завораживает  и   немного пугает.


    На  противоположной от ювелиров и кузнецов стороне, подальше от их молотов и наковален,  натянут большой навес из шкур от солнца и дождя. С утра  до позднего вечера оттуда разносятся по степи  звуки разной высоты и тональности  -  грозные как рев рассерженного буйвола,  нежные и мелодичные, -  похожие на пение  птиц и звон колокольчиков, или  ритмичная   барабанная дробь.  Мастера  с  абсолютным слухом делают    музыкальные инструменты. 
    В  редкой юрте  нет  морин-хура.  В давние времена  его сделал пастух, у которого убили любимого   скакуна,    побеждавшего на   надомах.  Гриф   вырезал в виде конской  головы, струны сделал из волоса  хвоста,  деку  обтянул брюшиной и заиграл мелодию, в которой услышал топот копыт, бег  рысью по  твердой дороге. До сих пор  так  и  делают  морин-хуры.  Струны    -  металлические или из высушенных кишок,  имеют свою звуковую гамму.  И корпус резонирует в зависимости от кожи животных,  для хучира и шанзы  его делают из гремучей змеи.
    Чаще всего Сочихэл посещает музыкальных мастеров. Пожилые или совсем старые, они давно работают у Есугея. Хорошие инструменты, кочующие  в степи  вместе с владельцами и скотом, почти все вышли   отсюда.   Сочихэл идет  по шаткому деревянному мостику над ручьем, перепрыгивает по болотным кочкам, пытаясь различить еочин в  какофонии  долетающих звуков.   Девушка  подносит мужчинам  угощение, а сама  садится подальше от трехметрового  ухэр-бурэ.   У него резкий, пронзительно-высокий  тембр.   Почти  все духовые инструменты  ей кажутся  грубыми и  неприятными в сравнении с еочином.  Он  почти готов, осталось покрыть лаком.  Дека из  сандалового дерева и шестнадцать   струн.  Сочихэл осторожно берет  тонкую  тростниковую палочку.      Сначала робкие и тихие, а затем все более уверенные нежные  созвучия переплетаются, ширятся,  складываются в мелодию, полную гармонии и красоты.

    Мастера  оставляют работу, слушают, склонив голову. Замолк нестройный хор духовых и ударных.  Зябнущий  даже в летнюю жару   старик    с  впалой грудью  шевелит в воздухе  длинными темными пальцами, как бы играя на еочине. Он  улыбается, он – счастлив!  Отвернувшись, смахивает слезу. Безвестный мастер  на склоне лет  смог  сделать то, о чем мечтал всю жизнь -  подарить  миру  волшебный инструмент, который будет петь людям  о любви – нежной, не стареющей, вечной. Да и как иначе? Ведь  в   дереве, металле, вибрирующей пустоте еочина  останутся  жить  его  трепетная душа, одиночество,  мелодии  юности и  отвергнутой, безответной любви.  Они      волшебными  звуками наполнят юрты богатых и бедных монголов; подхваченные ветром, полетят в степь, пустыни и  к дальним горам,  вслед за воинами – в чужеземные страны.  Стоит лишь   любящему человеку, как  этой  девушке,  взять в руки инструмент и, притронувшись к  тугой  струне, вдохнуть  тонкий аромат сандала.

    На  самом  отдаленном – вниз по течению Онона – конце стойбища занимаются  тяжелой и грязной работой. Там забивают животных не только  на мясо, но и для изготовления  множества предметов,  без которых невозможна жизнь  кочевников.  В дело идут  шерсть, шкуры, рога, кости и даже внутренние органы. Все обрабатывают здесь, а затем передают   скорнякам, сапожникам, оружейникам.   Рубец - для обтягивания товшура  и  морин-хура,  тонкие кишки овец и коз, конский волос -  для струн, сухожилия -  для сшивания кожаных сосудов и  предметов из шкур. Даже из мозолей верблюдов делают крышки к табакеркам. В   новизне изделий  исчезают  нечистоты и  черные тайны их появления на свет.
 
    Сочихэл там никогда не бывает, лишь иногда  случайный ветер доносит омерзительные,   зловонные запахи.  Среди работников -  провинившиеся монголы, молодые пленники - меркиты,  чжурчжени, кидани.  Много женщин, есть и дети. Сочихэл, если бы могла,   освободила бы их  от этой ужасной работы. С болью и жалостью смотрит на  лица и руки с жирной несмываемой  грязью, вставшую коробом,  изорванную  и  отвратительно  пахнущую одежду, слипшиеся  волосы, не знающие гребня и мыла.   

    Оюнгэрэл  в молодости  там же  внизу катала  войлок.  О  нем она может  говорить  часами, увлекаясь и  даже не замечая,  как   тяжелеют веки   слушательниц и их клонит ко сну. 
    - Это ведь давно, почти  четыре тысячи лет назад, сказывал дед мой, - стали его делать. А без войлока как  в степи прожить –  утеплить  юрту нечем!
    И  тянется бесконечный  рассказ о происхождении    сбруи, седел, белоснежных мягких одеял, нарядных дэли, пушистых  ковров. Многое может изготовить  она сама, даже гутулы,  утепленную войлоком   обувь  из тонкой кожи с загнутыми вверх носками.  Старая Оюна различает  шкуры по    названиям: «зул-барай» – мертворожденного детеныша выпоротка; «турсага» – животного, погибшего в результате стихийных бедствий; «нэхий» – взрослой овцы; «шир» – коровы, лошади, верблюда; «арьс» – козы; «ад-га» – яка.

    Кожи   из шир выделывают  на кожемялках – «эригулгэ».  Работники вращают крестообразно скрепленные тяжелые бревна.  Людей  заменяют  непригодные к другой работе, часто слепые,  лошади и быки.  Бараньи шкуры  тоньше, с ними  легче  работать. Размягчают  растертой печенью или квашеным молоком, скребком очищают мездру. Вьются тучи навозных мух, палит  солнце, а работу нельзя прервать, шкура станет сухой и непригодной  к использованию. Тогда из нее сварят клей.

    Оюнгэрэл, подслеповато щурясь,  частыми стежками  сшивает верх женских гутулов,  и  с большими паузами – когда зажимает иглу зубами, говорит:
    - Хороший войлок  сделать – много секретов знать надо. Годится  ягнячья  да овечья  шерсть -  не всякая, а только  осенней  да  летней стрижки.  Вот   сядем  на колени  друг против друга, взбиваем    ворохи короткими палками, а  потом  и раскладываем  толщиной в шесть, семь  сантиметров. Конечно, юролу поем.
    - А ты ее помнишь? - улыбаясь, спрашивает Сочихэл. 
    - Не забыла. Как забыть!
   Еще ниже склонившись над работой,  Оюнгэрэл слабым надтреснутым голосом,  на одной ноте, монотонно поет:
     - Пусть у нас войлок станет белым,
Как раковина, крепким,
Как шелк, красивым…
    Старая служанка, закусив от усердия губу, прокалывает шилом кожу, протягивает в отверстие сухожилия:
    - Да, войлок-то  не скоро делается. Как выстелили мы полотно, шерсть надо    водой полить и накрутить   на деревянный вал, сверху шкурой обернуть  и туго стянуть. Это  мужчины делают, нам-то не справиться. Возьмут они   волосяную  веревку и  привяжут вал  к седлу лошади.  Гонят ее, бедную,  по бугоркам и  ямам,  войлок бьется о камни  и  землю, пока не  станет плотным и твердым.  А тебе-то знать зачем?
    Оюнгэрэл  оставила  шитье, прислушалась и воскликнула:
    - Посмотри-ка, что внизу-то  делается!

    Сочихэл вышла   из юрты и услышала нестройный хор высоких женских голосов. Наверное, ту самую юролу, но слов не различить. Они тонут в громких криках,  веселом свисте и гаме, визге мальчишек,  неистово размахивающих плетками над головами лошадей.   Две лошади бешено  скачут  по степи, почти обезумевшие, не понимают – что там волочится за ними по земле. Только бы не сломали ноги!  Сочихэл  видит охваченных азартом людей и тоже улыбается.   Катание войлока – легкая, по сравнению с другими, работа. Почти праздник.  Есугей  в такие дни доволен. Он  высылает  вниз еду,  угощает  всех  вином и кумысом.

    Нет нарядней, уютней и гостеприимней юрты Есугея.  Сочихэл  - лучшей жены не пожелать. Умелые маленькие  руки  создают вокруг радость  и красоту. Тонко и мелодично звенят крошечные колокольчики на браслетах, когда она - в нарядном, искусно расшитом лотосами и драконами дэле,   подает гостям серебряные пиалы с кумысом.   Тихий  нрав  и рассудительность Сочихэл   разрешают споры  соседей. Под  участливым  ласковым взглядом  вдруг  улетучивается вражда, и  люди, сбросившие тяжелый груз неприязни,  открыто и прямо смотрят друг другу в лицо.

    Помирившиеся соседки,  родственники, старшие и младшие жены с утра  поджидают  Сочихэл,  все  вместе  разноцветной веселой толпой уходят в степь – полезное дело и развлечение.  Где  же  поговорить  о  сердечных тайнах,  мужьях и возлюбленных, как не у костра на берегу  тихой речки. Солнце высушило росу, и  разбрелись во все стороны, ищут норки  песчанок, полевок. В них  запасы  зерен злаков, сладкие луковицы  лилии-саранки.  Вот и мука для  лепешек, лапши,  молочное лакомство из  корневищ! А сколько собрать нужно на долгую зиму  полевого лука, чеснока – мангыра, чтобы  от мяса с  пряным ароматом слюнки текли. Получилось   вкусное блюдо -  кто оценит? - обязательно надо Сочихэл угостить! 

8.

    Вслед за дедом, великим Хабулханом,  Есугей  не мыслит   жизни без соколиной охоты. Будто он сам, а не птица,  поднимается  на такую высоту, откуда видны  неохватная степь,  сверкающие тонкие ниточки рек и  бусины озер, дальние леса, белые  горные  вершины и те неведомые места, что  за ними.  Замирает Есугей,  следя за полетом. Дороже добычи   тот заоблачный свет и  неземное дыхание неба, которые приносит птица, опускаясь на руку хозяина.

    Только крупные соколы у монголов: кречет, балабан, сапсан. Из ястребов – тетеревятник и перепелятник.  Больше всех орлов  ценится беркут, хотя  слишком тяжел для всадника, удерживать на скаку – сила нужна.  Но нет зрелища прекраснее, когда, раскинув двухметровые крылья,  он  парит   в вышине, падает метеором, выследив лисицу или  волка,  антилопу-джейрана,  сайгака, козу, дрофу  или  другую  крупную птицу.

    Гнездо беркута искали в расщелинах скал, на  деревьях, а нашли на земле, у правого берега Онона. Было два  яйца. Сначала ждали  сорок пять дней, пока вылупятся птенцы, потом еще месяц – когда  подрастут, и сильный  забьет  слабого.  Забрали  пуховичка.  Вскоре подвернулась удача - поймали   взрослую птицу – злобную, недоверчивую. Труднее приручить, но  зато  больше в ней  смелости   и ловкости  –  выросла на воле.    Есугей отдал птиц   сокольничему -  Чимиду.  Крылатых охотников  воспитывал он в юности еще для деда Хабул-хана.
 
    Беркутов  Чимид  держит на привязи в юрте, куда заходит много народу. Птица должна привыкнуть к людям и не бояться их.   Взрослому   беркуту сокольничий надел на голову колпак и  несколько дней не кормил,   не давал  спать. Как только птица задремлет,  он раскачивает   и дергает  ее помост, брызжет водой.  Измученный -  без света, пищи и сна  беркут так ослаб, что  потерял  страх, стал  ко всему равнодушным.   Перья  растопорщились и потускнели.   
    - Пора, - сказал   довольный  Чимид     и  позвал  хозяина. 
    Есугей ежедневно стал  навещать пленника.  За  крапинки, сверкающие золотыми искрами  в круглых немигающих глазах,  и  крепкий  желтый клюв  Есугей  назвал  птицу Алтаном, Золотым. Сначала дал  ему моченое мясо, малопитательное, оно только будит аппетит.  Беркут голодными глазами следил за хозяином,  но  постепенно  стал брать мясо с  руки  в  защитной перчатке из воловьей кожи.   Через две недели      Алтан  так осмелел, что      храбро  взлетел  на руку и   жадно схватил  кусок свежего  мяса. Теперь    только и  ждет появления  Есугея,  встречает   радостным клекотом.

    Не доверяя Чимиду,  Есугей приучает Алтана  к охоте  с   лошади.  Беркут    в  кожаном  клобучке  спокойно сидит на руке хозяина, опирающейся  на деревянную,  прочно  прикрепленную к седлу  подставку.   Быстро бежит  проворный  внук  Чимида   и на длинной веревке тащит по земле  шкуру антилопы, лисы или волка, -  соломенное чучело, набитое  кровавыми  кусками. Мясо  выглядывает в прорези на шее,  в расширенные отверстия глаз.  На всем скаку Есугей снимает  колпачок,  и Алтан,  увидев, учуяв   привычную на воле пищу,  молниеносно настигает тушу,   впивается  когтями -  глубже, глубже! - чтобы не свалиться, не упустить!
    - Сто-о-й! - свистит  Есугей, и  мальчик   выпускает веревку. 
    Голодный беркут пирует, пожирая «добычу». 
    - Как тебе  Алтан? -  спрашивает Есугей  наблюдающему  со стороны Чимиду. - Сможет  выклевать добыче  глаза, перебить шею, согнуть жертву в дугу  и  сломать   хребет?
     Внимательные и зоркие глаза  Алтана теперь   пристально  следят  за воздухом и землей, отмечают любое передвижение в степи.  Он  уже  знает, что  птиц и зверей  вспугивают собаки.  Иногда, торопя  поиск,  ловчий хищник садится   на спину. Это зрелище – беркут верхом на собаке! -  веселит охотников.

    Утренняя    роса  серебрит траву.  Есугей едет  на первую с Алтаном  настоящую охоту.  Он  камнем  -   могучий,  с огромными когтями, мощным клювом,  со сложенными двухметровыми  крыльями, сильный и смелый неподвижно застыл на  кожаной перчатке.  Прирученный в возрасте самого Есугея,   теперь ему верный  товарищ.  Следом скачет   Чимид,   на  левой руке двухгодовалая птица – выкормленный в неволе пуховичок.   Собаки, припадая к земле, рыщут  в округе.  Взяли след и  уже  с визгливым  лаем крутятся у норы. Спугнули лисицу-корсака.  Рыжее пламя понеслось по высохшей бурой  степи.  Мелькает  среди будыльев полыни, теряется в зарослях кустарников,  мечется по зеленому  лугу  у реки.

    Саврасый замер.  Сорваны  клобучки с голов птиц, отстегнуты кожаные ремешки-путанки. Желтый глаз в черном ободе привыкает к свету. Взмах  крыльев – и  Алтан стрелой вонзается в небо,  парит, и снова  кружит и кружит  спиралью.  Выше!  Еще выше! Он -  еле видимая  точка.   Но  зоркий глаз уже  нацелен на       живой огонек.  Сложены крылья,   камнем падает вниз.  Во весь опор скачет к нему  Есугей.  Дух захватывает от бешеной скачки  и  упругого ветра.    Мгновенье! – и Алтан, тяжело взлетев, уже  спешит к хозяину, зажав  мощными когтями  корсака!

    Беркут   Чимида   слишком   низко летел вслед за убегающим зверем. Опоздал!  В момент, когда готовился к удару,  увидел заслонившую солнце тень и короткую схватку.  Есугей  со счастливым смехом принимает   добычу и нежно  гладит  охотника.  Алтан угощается  кровавым  куском, привычно сидя на руке хозяина.    Обернувшись  к  старому сокольничему,   Есугей  с усмешкой   укоряет:
    - А ты говорил – выкормыш  будет охотиться лучше!  И  хищная  птица никогда не станет слугой как собака?  Видел Алтана?  Теперь - что скажешь?!

    Алтан и  выкормыш возбуждены.   Охота в разгаре,  они одновременно настигают  в воздухе  куропатку и саджу.  Тугой клубок перьев,  с резкими криками и клекотом распадается в вышине, жертвы  обвисли   в когтях  хищников.  Добыча падает вниз,  а над нею,  широко расправив крылья, красуется победитель.

9.

    Клубится по дороге пыльное  облако. Разгоряченный  Есугей  заметил  нарядный возок с  летящими по ветру цветными хадаками.  Свадьба? На его земле и он не знает об этом?!   Пересадив Алтана на седло Чимида,  стрелой  полетел  навстречу и твердой рукой  круто осадил  лошадей.   Они взвились на дыбы и  чуть не перевернули  повозку.  Откинув занавеску, Есугей  увидел молодого вождя  меркитов  Еке-Чиледу и его невесту в красной накидке. 
    - Так вот кто спешит со  свадьбы  в Селенгинские степи!  Меркиты  у нас в гостях! - ирония замерла на губах. 
    О-о!  Редкая  красавица!   Эта девушка,  откуда она?  Как не вяжется  нежный румянец  с  суровым выражением   лица!   Быстрый  взгляд  полоснул молнией.  Сколько в нем ненависти и презрения! Нет, она не  для меркитов!  Не обращая внимания на Чиледу - длинный рукав  мешает ему  выхватить  меч,   Есугей, усмехаясь, не отвел дерзкого взгляда от незнакомки.   Помедлив,  стегнул    коня и  бросился  в стойбище  за подмогой.

    - Они вернутся! -  охваченная ужасом прошептала невеста.
    Чиледу вскочил, нахлестывая кнутом, погнал лошадей.  В бешеной скачке  повозка накренилась, отвалилось и покатилось под уклон заднее колесо.  Чиледу бросился распрягать лошадей. 
    - Погоня!  Скорей, Чиледу, скорей! -  торопила  девушка.
     Ее  била крупная дрожь. Три всадника  появились  из-за ближней сопки. Они неслись  к путникам во весь опор.
    - Нам не уйти!  Вдвоем не уйти!  Беги, Чиледу! Они убьют тебя!    
     Отчаянный  крик невесты  взвился над степью:
    - Чиледу! Спасайся!  Беги!

    Меркитский вождь медлил, затем очнулся, выдернул  из упряжи  белого жеребца, пришпорил.
    - Я люблю тебя, Чиледу! Назови жену моим именем!  Помни   свою  О-э-лун!   На-зо-ви-и!
    Пущенная ему вслед стрела пропела над ухом.  Боржигины  рассмеялись,  но преследовать не стали – добыча в    руках! 
    - Так тебя зовут Оэлун?  Мягкая трава? Но  разве она  бывает  такой  сердитой? -  тихо и ласково сказал  Есугей, пытаясь  достать девушку из возка. 
    Она  отбивалась и укусила  протянутую руку. 
    - А-а! Так ты злюка? Тебя надо приручать как беркута? - засмеялся Есугей  и  подул на ранку.
    На ось надели  найденное колесо, в  повозку впрягли  своих лошадей. Есугей  сел рядом с   Оэлун.  Она  молчала, закрыв лицо и забившись в угол.

    Сочихэл видела, как   неожиданно  вернулся с охоты муж и, не заходя в юрту,   тут же  ускакал, прихватив братьев.  Позже  приехал Чимид с двумя беркутами.  Теперь она услышала стук копыт и вышла, тревожно глядя на дорогу. К стойбищу  направлялись  люди, но Есугея среди них не было.  Пара гнедых тащила возок, украшенный свадебными лентами.  Хадаки  развевались как  радужный хвост павлина.  Удивленная  Сочихэл не могла сдвинуться с места, когда,  согнувшись в двери,  из повозки неуклюже  вылез Есугей.  На руках  он нес  женщину, обернутую в красную ткань.  Невеста, но где ее жених?  Вероятно, с ними случилась беда,  и спасли только ее.   
    - Помоги,  ее зовут Оэлун, -  произнес муж и  прошел  на  женскую половину в восточной части юрты.

    Всю ночь Оэлун металась, не приходя в себя. Ее сжигал жар,  и Сочихэл непрерывно  меняла  примочки на лбу,   холодным кумысом  смачивала сухие губы и руки.  К утру ей стало легче, сознание вернулось, но говорить она не хотела. Несколько раз заглядывал Есугей.  Оэлун лежала, отвернувшись к  стене.  Муж  молчал, и Сочихэл, словно чуя опасность, ни о чем  не спрашивала.

    Рядом с  хозяйской юртой спешно  возводили новый каркас. Уже стелили  пол, по часовой стрелке укладывая доски,  ставили ханы – решетчатые стены и связывали их волосяными веревками.  Осталось закрыть  войлочными покрывалами,  натянуть белое полотно на стены и верхнюю деревянную часть крыши,  прочно закрепить.   Снизу, из мастерских  везли  все для  строительства,  а также  мебель,  красивую посуду,  вышитые войлочные и волосяные ковры, дверной полог, ширдэки - цветные кошмы и тонко выделанные шкуры для  лежанки – так распорядился Есугей.

    Через два дня новое   жилище,  украшенное и прибранное Сочихэл, было готово.  Туда  Есугей поселил Оэлун, по-прежнему   молчаливую и ко всему безучастную. Она отказывалась от еды, похудела, под глазами легли черные тени. Сочихэл  придумывала самые вкусные лакомства – варила в  свежих сливках сладкие луковицы саранки,  приносила дикую клубнику с   густыми пенками уурумом,  лучшие куски  мяса, но   ее старания  были напрасны.  Потемнев  лицом и  сжавшись, она  уже знала,  что жизнь, как река,  повернула в  новое русло с камнями  на дне и заторами. Но что поделаешь?   Если Есугей  станет прежним и  в глазах засияет радость,  то она, Сочихэл, согласна, пусть приведет хоть тысячу жен.  Она любит его и полюбит их, как эту  несчастную Оэлун.

    Есугей,  словно беркута, - осторожно  и ненавязчиво  приручал Оэлун.  Ему хотелось, чтоб  ждала его,  кормилась  с руки, исчезла бы    ненависть  из    строптивого сердца.  Дорогие подарки оставались нетронутыми. Разговаривала Оэлун  только с Сочихэл, а у той  вместо ревности -   в глазах сострадание.
    - Мы, женщины, только добыча для мужчин, пойми это, Оэлун.  О пленницах – и думать нечего. Могут сделать служанками, выгнать в степь или убить,  -  уговаривала Сочихэл. - Забудь Чиледу и смирись! Пожалуйста,  выпей  этот чай!  Ведь ты совсем ослабла и можешь умереть. 
    Оэлун  не слышала, погрузившись в  невеселые мысли.

    Как-то утром Сочихэл привела  сына.  Толстощекий,  ясноглазый Бектер, так похожий на Есугея, подошел к  лежанке и долго   разглядывал незнакомую гостью.  Молча уселся рядом и глубокомысленно произнес:
    - Ты  плакала. У тебя нет коня. –  Помолчал, раздумывая, и  решился: - Я тебе своего отдам! Знаешь, какой он хороший!
    Впервые улыбка появилась на опухшем от слез лице Оэлун.

    Долго  сидели вдвоем у тлеющих углей во тьме,  когда Есугей был в  отъезде.  Оэлун,  словно проснувшись  от горестного сна,  вдруг заговорила тихим и страстным шепотом. О родителях и подругах, девичьих  радостях,  первой  любви  и   незабвенном Чиледу, их  знакомстве и свадьбе,  о  клятве верности, которую дали друг другу  еще в  раннем детстве.   Ей хотелось, чтобы   произнесенные вслух слова заполнили  это чужое жилище и  на мгновение  вернули потерянное счастье.  Сочихэл  молча слушала, в  глазах стояли слезы жалости  к  пленнице и …к  себе.

    Оэлун   из рода олхонут, племени хунгират из  группы  «черных татар».  Издавна они  кочуют  в степи,   держат много скота,  имеют полный   достаток. Гордые и независимые  олхонуты презирают  «белых  татар»,  тех, что живут  южнее Гоби, служат чжурчженям,   отказались от  воли и свободы кочевников.  Детей они обучают  китайской  грамоте,  любят роскошь. Говоря это, Оэлун  обводит взглядом юрту и, словно заметив только сейчас приготовленные для нее  одежду и  украшения  на низком столике,  блеск  драгоценных камней - смущенно умолкает.

     Есугей запаздывал.  Давно наступили сумерки, стойбище погрузилось в тишину. Вдруг снаружи  донеслись тревожные голоса людей, скрип колес, негромкое ржание лошади. Сочихэл и следом – Оэлун  торопливо вышли из юрты.  В бледном свете луны  суетились, тихо переговариваясь, люди. Черные тени шевелились на земле.  Увидев женщин, все расступились.  На  низкой телеге лежал распростертый  Есугей. Поднесли зажженный факел.  Глаза  в темных глубоких провалах на белом, обескровленном лице  закрыты,   безжизненно свисает  рука.   Войлочная    подстилка со  свежими  пятнами  крови,  тонкая  засохшая струйка  на щеке.  Тэрлэг  с  правой стороны груди разорван и свисает грязными лохмотьями. 

     Есугея перенесли в юрту. Казалось, он умирает. Сочихэл не могла сдвинуться с места. Пораженная словно молнией, она,   наконец, очнулась и осмотрела раненого. Решение было принято мгновенно. Робкая и тихая  женщина преобразилась в умелого лекаря.  Ее  маленькие руки  острым ножом  извлекли из открытых ран куски одежды,  каменные осколки, уверенно прижигали  кровоточащие края  горячим, почти расплавленным серебром.  Притихшая и испуганная  Оэлун  помогла  наложить тугие повязки. Сидя у изголовья,  она по капле вливала кумыс  в  посиневшие  сомкнутые губы.

    Возле юрты  неподвижно  стоит  пастух, который  нашел хозяина в степи. Есугей лежал  у крутого склона  недалеко  от  своего  коня.   Вначале   Очир  думал, что  Саврасый оступился  на узкой тропе. Покатившись вниз, попал на подвижную осыпь,  несколько раз перевернулся.  Светло-коричневая шерсть была в пыли, в гриве застряли песок, колючки перекати-поля.    Есугей, уже придавленный  его тяжестью,  вылетел из седла на острые камни.  Осмотрев внимательно  лошадь, пастух обнаружил  слева глубоко вошедшую  под сердце тонкую стрелу с железным наконечником. Никаких следов чужих людей   не заметил.  Стреляли с дальнего расстояния и откуда-то снизу.

     Через девять месяцев после похищения   чужой  невесты    Есугей   захватил в плен «черного татарина»,  багатура  Темуджина-Угэ,  «Лучшее Железо». Его привезли  в стойбище  и стали жестоко  пытать – кто повинен в нападении  у каменной осыпи, месть ли это   меркитов   или родичей Оэлун –олхонутов?  Темуджин-Угэ,  не проронив ни единого  стона,    принял смерть.

    Есугей,  стараясь  занять себя и справиться с волнением,  треплет черную гриву     нового  коня,  угощает его аарулом.  Теплый язык слизывает  творожный соленый колобок  с руки,  влажные  удлиненные глаза  внимательно смотрят на хозяина. 
    - Как  там дела  у наших охотников? - спрашивает  Есугей  у  вышедшего   из   юрты Чимида. 
    - Мяса вчера беркутам не хватило.  Очир привез лишь  одну овцу.
    - Ничего, им полезно.  Завтра в степи  сами доберут!
    Чимид протягивает  большой  сверток:
    - Тут вчера  Джарчиудай  был, ну, который кузнец.  Еще  Саврасому подковы делал.  Тебя не застал.  Привез парней своих.  Один Джелмэ, а  другой   Субэдэй.  То ли в обучение, то ли в услужение. А я говорю ему -  маловаты, пусть подрастут.  Тут Джарчиудай и дал мне  это. Говорит: «Мой подарок Есугей-багатуру по случаю рождения сына – детские пеленки на собольем меху».  А я засмеялся  и спросил: «Откуда знаешь, что сын будет?» «Приснилось!» - ответил  кузнец и уехал.

    Шел 1155 год.  В просторной юрте, поставленной  на берегу  Онона  в урочище Дэлюун-болдок, суетились женщины. В  колеблющемся пламени  жирника, в клубах пара   передвигались  размытые тени.  Оэлун поддерживали под спину и  за руки. Сидя на корточках, скривившись от боли  и закусив губы,  она родила  сына. Сочихэл радостно воскликнула:   
    - Мальчик! Богатырь! – и,  перевернув его вверх ножками, шлепнула по попе.
    Раздался громкий крик – жалобный и требовательный.   Оэлун, облегченно вздохнув,  улыбнулась крохотному красному существу и упала на лежанку. Ребенка   положили  на белую ягнячью шкурку с  шелковым  орнаментом нити счастья. 

    В правой руке   мальчика был зажат прозрачный и твердый  сгусток крови.  Величиной с кедровый орех, он напоминал красный рубин. Предзнаменование  удивительной судьбы?!  Счастливый Есугей высоко поднял сына:
    - Ты будешь носить имя отважного богатыря, чья душа  только что   вознеслась к небу  – Тегрин-Огюсен-Тэмуджин!




  Есугей. Часть 3

1.
 
    Есугей отпустил поводья, и конь, низко склонив  голову,    выбирает  дорогу, пощипывая  полуденные   травы, раньше всех пробившиеся к солнцу.  С западной стороны появилось кудрявое облачко. Между зелеными  склонами  сопок как в чашелистиках,  оно -  бутон  белого тюльпана. Еще немного, и такие же  цветы - красные, желтые  вместе с  маками, тысячелистником, сон-травой   покроют ковром  раннюю весеннюю степь.

    Небесный  тюльпан растет на  глазах, лепестки  - огромные, заслонили солнце, но вдруг сложились  и вытянулись в ленту – хадак,  она  трепещет и несется, раскручиваясь,  на восток. Вслед за изломом стрелы-молнии гулким эхом отдаленно прогремел гром, косые линии в сизой    дымке  соединили  небо и землю  там, в предгорьях.  Гроза прошла мимо.  Легкий   ветер пролетел по степи и  растаял. Саврасый, не дрогнув   мускулом, лениво помахивает хвостом и   скусывает  сухие    колосья   пырея.

    Справа от тропы глыба розового мрамора дышит  теплом.  Широкая  вмятина, отшлифованная временем и  людьми, - настоящее каменное седло.  Темные  крапинки  узора  окружает слюдяной  блеск.  Прежде чем сесть, Есугей постучал по камню,  и   мгновенно  над землей  у широкой расщелины появилась  голова гадюки. Он улыбнулся:
     - О-о,  проснулась? Иди, погуляй!
     Громко шикнул, пестрая спираль  стремительно выпрямилась и исчезла, прошуршав  в траве.

    Каждый раз удивляется Есугей  -  отчего так незаметно летит здесь время, часы кажутся минутами,  и взгляд, устремленный  вдаль, не устает от     безбрежного  простора.   Просыпается  степь к  бурной жизни после зимних холодов. Равнина, изрезанная  логами как волнами,  с одиноко стоящими сопками полого  спускается к югу. А    там, в  широкой долине  сверкает, переливается  серебряная лента  реки. За  нею  раскинулись зеленые, даже в раннюю весеннюю пору - луга,   высятся неприступные горы – голубые, сиреневые, розовые;  далеко  они, отсюда   не различишь очертаний. 

    Есугею приснилась  черная, сожженная пожаром степь.   С утра, бросив  хозяйство на Сочихэл,  он велел оседлать коня.  Сновидение таило глухую  тревогу,  смутное беспокойство,  лежащее на сердце с середины зимы.    Словно грозит беда,   он ее  чувствует, но не знает – что делать, как справиться. Озарение приходит  здесь, на каменном седле  предков.

     Вождь сорока тысяч юрт держит народ в повиновении и довольстве.  Татарам  и  чжурчженям на   востоке,  киданям на   юге, меркитам  на севере  знакомы воинственные  боржигины -  лезвие их кованой  сабли, острие  точеной стрелы  и  прочность волосяного аркана. Соседи   притихли. Куда им! Наслышаны  о последней битве Есугея, сломанном хребте  поверженного врага.

    Низко пролетел сорокопут,  распластав белые крылья с черной  каймой.
      - Хорошо зимовал в теплых краях?  - глядя на птицу, набирающую высоту,  спросил с улыбкой  Есугей. – Куда  спешишь, к меркитам в гости? 
     Вот оно,   это слово – меркиты!   Давние враги!  Не об этом ли говорят  ему из  дальних пределов дед и отец?  Напоминают, что надо быть осторожным, очень  осторожным, избегать столкновений, гасить вековую ненависть. Хитростью, подарками, сватовством – чем угодно, только - не  воевать!   Если сами не нападут!

     Меркитские     стойбища далеко на севере,  по долине полноводной Селенги  рядом с лесными народами. Зачем они  Есугею? Говорят, там, в  широкой котловине   есть огромное  озеро – Гусеуу-Наур. На самой его середине когда-то был остров со  священным  обо. Поглотила его вода, и  в глубине  над илистым дном  ходят  древние замшелые  щуки в рост человека. Но и  в родной Ононской степи  много  озер – соленых и пресных и даже таких, что сами ходят по земле.  Пригонит чабан отару на водопой, а озера на  этом месте и нет! Перекочевало!

«Если уж выйдет ссора,  проси помощи у вождя кереитов»,-  совет  деда звучит в голове. И Есугей, сощурив от  вновь засиявшего солнца глаза, обратился к  недавнему прошлому, тем событиям, когда стали они с Тогорилом побратимами, андами.

    Шесть крупных кереитских  родов  кочуют   в  горах,  откуда  начинаются хилыми ручейками  полноводные   Селенга, Орхон  и Тола. Из сорока сыновей умершего вождя  курултай избрал  ханом юного Тогорила. Безрадостным и одиноким  прошло   его детство.  В  плену у заклятых  меркитов  рабом был презренным. Но не терял надежды,   призывал Христа-Спасителя.   В  1009-м  году  кереиты приняли  несторианское христианство,  и дети сызмала знали молитвы.

    Братья кипели ненавистью, строили козни.  Заручились поддержкой  недругов,  западных соседей - найманов.  Захватили  трон и   выгнали  Тогорила из племени.  Помнит Есугей, да, в 1160-м  году  встретил  в степи  несчастного  в сопровождении трех верных людей.  Обессилившие, изголодавшиеся, они  покидали  родину и пробирались  на юг  через Тибет, к белым татарам.
 
     Костер с корявыми  ветками саксаула и лепешками аргала еле тлел, не давая тепла. Возле него сидели,  застыв в скорбном молчании,  изгнанники.  Тощих лошадей решили выпустить на волю, -  может,  так  выживут.  Снятые седла и сбруя, полузанесенные снегом,  лежали уродливой    смерзшейся кучей.  При виде всадников  один, самый молодой - с горящими глазами и болезненным румянцем на впалых щеках,  с трудом поднялся и  взглядом, жестом  дрожащей руки  пригласил   погреться. Это был Тогорил.

    Скитальцы   не просили  помощи – им нечего   дать взамен.  Есугей  молча выслушал грустную историю и вдруг вспыхнул в   приливе негодования:
     - Какое вероломство! Ты очень молод, Тогорил!  Народ  тебя ханом избрал,  как можешь его предать?!  Я в тебя верю!   
    В скором времени  войско Есугея  ворвалось в  кереитскую  ставку. Преступные братья бежали в Тангут,  а   Тогорил – к радости соплеменников,   снова   стал  законным правителем.  Он   убежден  -    встреча в степи  дарована Иисусом.  Тогда  и   поклялся   в верности  Есугею.  Назвались они  андами, побратались.    Союз их был прочен и нерушим.   Спокойно  стало  на западных границах  Есугеевых владений,  мирно пасутся кереитские  и боржигинские  табуны.

    Тесно  Есугею в юрте. Хочется рвануть на груди тэрлик,  чтоб морозный воздух выжег тоску  из  каждой клеточки.  Не радуют   клинок в серебряном окладе, искусно  сшитый  женою  малгай,  даже  Бектер - с бусинками озорных глаз  и здоровым румянцем щек.  Как две капли воды,  весь -  в отца!
    Не  веселит и  Саврасый, - полудикий,  только  что объезженный  конь.  Горяч, бурлит в нем  сила и молодая кровь.  Ноги переступают легко, словно танцуют, и в такт их движению  вскидывается гордая голова, колышется густая грива.    Бархатная темно-коричневая  шерсть  спины светлее на боках, грудь и морда почти белые.   
     - Откуда взялся такой красавец? – удивляются, покачивая головой и одобрительно прищелкивая пальцами,  люди.

     Сочихэл…  Вот она -  вторая причина  смятения!  Исчезла, испарилась прежняя  любовь к этой  девочке-женщине. Неужели безвозвратно?  Отец Бартан был бы   недоволен.  Но что делать, не волен  Есугей  над собой.  Тяготит  преданно-услужливая  и  кроткая  улыбка.  Не волнуется кровь, когда  легкой  птицей  летит Сочихэл  навстречу, принимая коня. Таргутай   бросает  тайный огненный  взгляд на жену, но  равнодушная  рука уже   не тянется к плетке,    гулявшей прежде по  широкой спине. И когда – не сразу заметил,  в душу  черной тенью прокралась и поселилась  тоска.
 
    Понимает Есугей, что  жить не может жена  без  него, а он – без  азарта   погони, борьбы, войны, кипения страстей, усмирения врагов  и  упоения победой.   Как не разглядел раньше, что  нет в невесте  огня, только  ровное тепло  тлеющих углей. Не спалит, не обожжет!  Если хочешь – сам подойди и грейся! Прекрасна и тиха  как глубокое  озеро в степи, даже волна не нарушит зеркальную гладь. Только напиться  стоячей водой  нельзя -  мешает болотная тина да плавающие  зеленые водоросли.

    Чувствует свою вину Есугей, и оттого  еще больше  хмурится лицо, а взгляд отстраненно и холодно скользит  по стенам  юрты. И  Сочихэл…  С глубоко запрятанным страхом  смотрит   на мужа и  видит чужого, незнакомого человека. Не слыхать в юрте ласкового смеха и веселых шуток.  Неподвижную,   задумчиво-одинокую не раз заставал над  спящим сыном   или у  раскрытого кованого  сундука  со  свадебными подарками.  Есть ли на свете такой нож, чтобы вырезать из сердца  эту свербящую  боль?  Любит, любит он ее, но не так, как раньше, и не  в силах зажечь радостью  и счастьем грустные глаза. 
               
     Хорошо видны  отсюда три сосны по правому берегу Онона. Там, под белой скалой  погребены  дед и  недавно - отец.  В рост человека сложены плоские каменные плиты - обо, а  на  ветках   вьются цветные ленточки. От дождя и солнца выгорели  яркие краски, издалека они -  как   снежная  изморозь на зеленых иголках.

    Свято пристанище  родных, и не всякий раз осмеливается Есугей нарушить    их покой.   Лучше  отсюда, издалека, не произнося слов, мысленно   просить совета.   Кажется ему, что отец, став частью подземного мира,   в степном  безлюдьи  под высоким небом и густыми кронами  постигает неведомые прежде  тайны. Слушает  просачивающийся в  землю  летний дождь, мерное  посапывание   уснувшего тарбагана,  различает  тихие  струи   живительных соков  из ветвистых  корней в стебли растений.  Наблюдает ту неведомую силу,  которая рождается и ширится  в  темных глубинах,  ожидая   назначенный  день и  час,  когда  можно  вырваться из подземелья  к солнцу   и  растечься  во все стороны   зелеными  лугами и пастбищами.  От их изобилия зависят тучные табуны,  сытость и  довольство в юртах, звонкий смех детей,  веселый перезвон  женских браслетов и  шелест нарядных – из шелка и парчи,  дэли.

    Есугею вдруг вспомнил,  как  отец впервые  взял маленького  сына   проведать весенне-летние пастбища, и улыбка заиграла в глазах.  На старой  пегой лошадке трусил вслед за Бартаном  пятилетний  Есунке.  Миновали    каменное седло.  Вдоль крутого берега шумного ручья поднялись в предгорье.  В  низинах  еще  лежал снег.    Под копытами  звонко хрустел   разбитым стеклом ледок, затянувший   черные  лужи.  А  в  широкой  пади   уже  весело кудрявились  желто-сиреневым и  зеленым  туманом  распахнувшиеся  почки тальника, черемухи, облепихи.  И вдруг –  о, чудо! - открылось,  простерлось  среди гор  залитое солнцем плато, окруженное     нагромождением   камней,  розовым пламенем багульника  и  темным лесом!

    Есунке вскрикнул от неожиданности. Привыкший за долгую зиму к теплому сумраку юрты,  восторженно   оглядывал  этот  простор  со всеми   переливами красок,  захлебнулся  пьянящими ароматами,  свежестью ветра.     Он   упал прямо  с лошади на мягкий   ковер с  цветами  невиданной красоты.  Ноги, запутавшиеся в стременах, не сразу   обрели свободу.

    Как  вырвавшийся  на свободу щенок   Есунке  катался и ползал в высокой густой траве – мягкой  и прохладной,  а лицо щекотали  белоснежные   венчики  ромашки и ветреницы,  оранжевые жарки и пуговички пижмы,  желтые лепестки лилий, красные саранки и синие - синей не бывает! – кувшинчики  горечавки! 
    - Отец,  откуда это взялось?  Где  это было? - не умея выразить своей мысли и охватившего восторга,   мальчик   сорвался на крик. – Откуда? Из-под земли?!  А  как оно там хранилось?   
    Сегодня молчаливый   Бартан  вместо милой виноватой улыбки  смог бы ответить   сыну.

    Молчат предки, лишь теплый ветерок     шелестит    листьями  молодой осинки. Есугей бросил прощальный взгляд  в сторону  белой скалы и  старых кряжистых сосен.  Из кожаного мешочка на поясе   сбрызнул  каменное седло кумысом и,   не спеша, в глубокой задумчивости двинулся в обратный путь.  Саврасый понял без слов.   Пошел, помахивая хвостом и   отгоняя  оводов, впереди  хозяина.     Торная тропа  все дальше уводит  от родных могил, а память   возвращает  детство и дорогие образы. 


2.
    Год  выдался тяжелый. Неожиданно  рано  выпал глубокий  снег, и  скот не мог  добыть   в степи корм.  Перегнать на южные пастбища  не успели. 
    - Бартан! Вся отара замерзла на перевале!  Что  делать? - согнутая, в бараньем тулупе,  ожидающая  удара, спина пастуха. 
    - Ты не виноват. Иди и отогрейся! 
    Лошадей, овец   уменьшилось вполовину. Уныние -  тайное, поселилось  в  юртах. Притихло, словно  вымерло, стойбище.  У монголов принято   скрывать    несчастье.

    Есунке  девять лет.    Бартан,  молодой и сильный,  усадил  рядом  сына  на  теплую белую кошму.   Он      кладет на плечо   мальчика  большую    теплую руку,  передавая  уверенность и  спокойствие.  Тихий ласковый голос отца   уж в  который раз  повторяет любимую фразу:
    - Нет уважения  монголу, если не помнит  он предков до восьмого колена.
 
   За  войлочными стенами бушует пурга,  вихрем кружится  снежная крупа, мелко и дробно колотит    в стены. Пахнет кожей и конской сбруей.   Над очагом струйка   пара  рвется    из  носика высокого  медного чайника. Лицо отца тоже медно-бронзовое  в  отсветах  огня, спокойное и сосредоточенное,  глаза полузакрыты.

    - Родоначальница всех монголов, наша прародительница  Гоа-Марал, Прекрасная Лань - в  двадцать четвертом  от тебя колене, - говорит,   глядя в пространство, Бартан. -  Супругом  ее был Бурте-Чино,  Бурый Волк,  и  родился он  по изволению Высшего Неба.  Двенадцатым   его потомком  стал Добун-мергэн.   Женился он  на дочери  хори-туматского нойона  Хорилартай –мэргэна и женщины баргутского племени Баргуджин-Гоа. Звали невесту Алан-Гоа, и была она   свежа как утренняя заря и весенняя  степь. Ни одна девушка не могла сравниться с ней  ни  красотой, ни  умением!   

Явились они с запада  в Баргуджин-Токум, в Баргузинскую долину.  Говорят, переплыли   Тенгис - Байгаал, Море  Слез и  Печали. Оно  волнуется и  кипит, и таким будет до судного дня.   
   Отец,   словно сам с собой, рассуждает:
    - Никогда   не видел этого моря. Много опасностей таит оно для монголов. А как его переплыть, если и дна  там нет!?  Думаю,  ошибаются наши седобородые сказители.  Только по льду можно преодолеть такой путь.

Замерзает Тенгис   в конце января, а вскрывается в мае. Значит,  шли они семьями  в  трескучие морозы - со скотом, повозками, стариками и детьми.   
    Бартан  на миг  замолкает,  мысленно шагая над бездной, и снежная метель  бьет в глаза.
    - Глядели под ноги и пугались  глубины. Такой чистой и прозрачной  воды нигде  на свете   нет.  Лед там,   словно  стекло,   на дне  песчинки - как на ладони!  Прямо под ногами плавают  большие  рыбы и усатые, покрытые серебряным мехом,  водяные звери!  Еле добрались до восточного берега и  благодарили Небо за спасение.  Возвращаться к Морю Слез никто не посмел, а потому  двинулись   наши предки на восток и увидели  богатые  просторные степи.  Лучших мест  не встречали!   Стали кочевать у истоков Онон-реки, на Бурхан-халдуне,  на Керулене  и заняли земли до озера Буир-Нур.

    Есунке скучно  перечисление    имен  предков,  но  дальше  про пса, это  интересно, и он пытается вслушаться: 
    - … Ночным гостем Алан-Гоа  был Солнечный Луч. Он приходил через дымовое отверстие и исчезал,  словно желтый пес.  От мужа – Добун-мергэна  родила  она  двух сыновей, а от Солнечного Луча - трех. Звали их  Бугу-Хатаги,  Бухату-Салчжи и Бодончар.
    Мальчик то и дело теряет нить повествования. От покашливания отца вздрагивает  и  старается изо всех сил не закрывать  глаза.

    - … Еще долго  ждала Алан-Гоа    своего  солнечного  гостя,  хотела   показать ему  трех светлокожих сыновей.  Смотрит, пока не заснет, в  пустое  отверстие дымника,  но пес  больше  не  появился.  «Эти сыновья, - говорила Алан-Гоа, -  отмечены печатью божественного  происхождения. Они не под пару простым смертным. Когда станут они  царями царей, ханами над всеми,  вот тогда только и уразумеют  все это простые люди!»

    Дала она детям пять связанных вместе хворостинок и попросила переломить.  Только по одной смогли они это сделать.  И сказала Алан-Гоа сыновьям: «Вы все пятеро родились из моего чрева и подобны вы давешним  пяти хворостинкам.  Если будете поступать и действовать  каждый сам лишь за себя, то легко можете быть сломлены всяким. Если же будете  согласны и единодушны, как тот пучок, то  как можете стать чьей-либо легкой добычей?»

    Эту историю Есунке слышал и раньше, от Соднома.    Прислонясь  к отцу и  согревшись, мальчик  совсем разморился.  Родной голос, прерываемый воем метели, звучит ровно,  успокаивающе,  как колыбельная давно умершей  матери.  Кусок баранины на ужин, творожные колобки, душистый чай и догорающее пламя жирника   сделали  веки  такими тяжелыми, что   их, как не старайся, уже   никак не поднять.  Перед сонными глазами   оживают древние  монгольские  легенды.

    Глухая зимняя ночь.  Где-то  близко заржала лошадь и  стихла, испугавшись безмолвия. В юрте прекрасной  Алан-Гоа  крепко   спит Добун-мергэн.  Вдруг    вспыхнуло  дымовое отверстие, через него  ворвался   яркий солнечный луч! Он, словно острый нож,  разрезает  темноту и, скользя по стенам,  находит красавицу.  Девушка вскакивает, охваченная ужасом:
    - Как может ночью появиться солнце?!
   Она хочет закричать и позвать мужа, но, очарованная  волшебной игрой света, лишается голоса и  прижимает руки к груди.

     Луч  ширится,  он уже -  столб света,  вращается,   как тележное колесо.   В   центре огненного кольца  появляется смеющийся   светло-русый  юноша с синими, как небо,  глазами и протягивает к  ней руки. Страх Алан-Гоа исчез.  Она  не в силах оторвать взгляда  от странного    на гостя,  и  на   ее  лице вспыхивает жаркий румянец.    Наступает рассвет,  час, когда солнце сходится с луной.  Снова  откуда-то  сверху падает луч, окутывает  юношу.  Алан-Гоа бросается к нему, пытается удержать, но - напрасно! Он превращается в  желтого пса и улетучивается, помахивая хвостом.  Нечаянно  задел шахматного коня из слоновой кости. Тот падает  с громким  стуком на деревянный пол.  Просыпается  Добун-мергэн  и, схватив плетку, кричит: 
    - Кто здесь?
    В юрте   тепло и тихо, ровно дышит и улыбается во сне Алан-Гоа.

    Есунке, очнувшись от     полусна,   вспоминает  как однажды летом, когда не закрывают дымников,   проснулся  среди  ночи и  тоже видел  белый  столб  света, над ним  - полную подмигивающую луну.  Он  не испугался, как Алан-Гоа.  Жаль, сколько ни всматривался,  никто – ни пес, ни человек   не появился.  «Наверное, так  бывает только с женщинами», -  разочарованно подумал  мальчик.

    Память Есунке  - чистый пергамент, на котором  острое   перо -  мягкая добродушная речь отца   пишет  историю рода.  Сын должен  заботливо   хранить ее до конца своей жизни и передать  детям,  как  Бартан -  маленькому Есунке, а позже  - и  его  брату Даритаю, конечно, когда  тот  подрастет.

     - Младшим, пятым сыном  Алан-Гоа  был Бодончар  или Бата-Чаган,  родился он от Солнечного Луча  до 970 года.  От него пошли боржигины и   несколько знатных  родов.  Мы  - Боржигин-Кыят.  Боржигин -  человек с карими глазами,  а кыят – горный ручей, –  размеренные монотонные  звуки, как   дальнее эхо, доносятся сквозь сон, рождая и множа  новые  образы.
    -  Монголы других племен  говорят, что  боржигины  -  «синеокие».    Такого цвета глаза и  зрачок с бурым ободком,    рыжие  волосы  - наследие  «желтого пса». Сам  видишь,  какие мы   разные,  но все одного рода.  От  сыновей   Добун-мергэна и братьев  Бодончара    пошло   несколько   ветвей  монголов, - журчит  и журчит тихий ручеек над ухом  сына.
 
    Отец  считает, что Есунке  похож на  Бодончара  не только   лицом, но и характером – независимым и свободолюбивым. 
    - Предупреждала  Алан-Гоа  сыновей от Солнечного Луча жить в мире и согласии.  Но они  ссорились и дрались, а  Бодончар  пытался  их примирить. Часто бывает,  виновным оказывается третий лишний, на него  и  обрушился гнев   родных  братьев.   Уж и не знаю, как они все оказались  на  закатной стороне. Бодончара изгнали.  Надо было  спасаться.  Он переплыл Море Слез, Байгаал. Я, конечно, этому мало верю, но так рассказывают старики.  Волна как щепку выбросила  пловца  на берег  у Баргуджин-реки.  Бодончар   тут   же свалился от усталости и  долго не мог прийти в себя.  Над ним появился белый  сокол, сделал  большой круг,  камнем бросился на  гуся и подшиб его.  Потрясенный  увиденным,  Бодончар подобрал гуся,  потому и не умер  голодной смертью.  С тех пор считал тотемом белого кречета,  - речь отца  становится  еще медленнее, голос звучит тише, и сам он как будто  дремлет.
    - А в нашей степи есть кречеты? – спрашивает Есунке. 
    Этот  вопрос возвращает Бартана  к предку. Он  наклонился к очагу, пошевелил угли,  подвинул поближе к ним остывающий чайник-домбо.  Глубоко задумался, прислушиваясь к метели,   и Есунке, боясь потревожить отца, осторожно погладил его темную руку.  Бартан улыбнулся, погладил сына по голове.  Вспомнил,     как  постоянно придумывал  Бодончар  полезные в кочевой жизни  занятия, новую для монголов охоту с хищными птицами, не ведая, что до него   была она в Малой Азии три тысячи лет назад.

    - Прежде  племена не встречались, друг о друге ничего не знали. Бодончар, хоть и младший сын Алан-Гоа, не получил у отца    никакого  наследства. Почему обделили – сам не знает. Видать, больше всех  походил на Желтого Пса.   Что  оставалось ему делать?     Собрал Бодончар  храбрых  людей, пошел  войной на соседей. Нарушил  спокойную  жизнь степи.  Прибавилось у боржигинов   и   скота,  и  пастбищ.
    - Молодец этот Бодончар! Никого не побоялся! – воскликнул  мальчик.
    Услышав про войну,   куда-то пропала одолевавшая  тягучая дремота.   
     - Ты  верно  заметил, сынок!  Смелый он был и  умный.   А  ведь поначалу  дурачком считали. И знаешь почему? Посмотрит на человека, подумает и говорит: « Вот у тебя то-то болит, лечись вот этим». Или: « Ты тут сидишь, архи пьешь, а дома у тебя табун угнали!» Увидел во сне – шаман землю ножом ковыряет, а утром ему заявляет: « Недолго тебе жить осталось». Вот какой  он  был, Бодончар!  Может, в нашем роду еще кому такие способности достанутся?
     Снежинки  крутились под потолком, падали на  горячие  угли, а  те   с   сердитым  шипением превращали их в пар. Есунке нравилось смотреть на очаг  и слушать метель, но   Бартан встал и закрыл дымовое отверстие.
 
    - В  пятом твоем   колене, Есунке,   – правнук Бодончара – Хайду.  В  первой половине 11 века    он был вождем  нескольких  больших  племен.  От него дальше  пошли  боржигины,    бесуды,  и тайчиуты.      Не давал пощады врагам,   и  молодежь воспитывал    отважной и умелой. А больше всего любил Хайду лошадиные скачки.  Детей приучали  к верховой езде  с 3-4 лет,  а в 5-12 они уже были  хорошими   наездниками. И лошадей  сами  готовили к  скачкам,  пасли на лучших пастбищах, где растут травы, дающие силу.

    В юрте стало  жарко и душно. Как во сне, Есунке  расстегнул  верхнюю серебряную пуговицу  на тэрлике, и она с трудом поддалась медлительным, вялым пальцам.   Ведь   мальчик сейчас  совсем в другом  месте, в   ином времени.  Его   подсаживают на  лошадь, плотно  завернутую в бараньи шкуры.  Есунке  поднимает ее в карьер  и  скачет в гору.  Летний полдень, и солнце печет неимоверно. Круп     скакуна  в мыле, намокла  баранья шерсть, пена клоками летит к земле.    Трудно дышать,  хочется сбросить одежду, – нельзя!  Они готовятся к состязаниям, учатся не потеть,  им  с лошадью  надо  похудеть и  стать легче.

     А вот и долгожданный день!  Есунке в новом малгае, нарядном тэрлике  несется во весь опор, летит  впереди всех,  подстегивает быстрого скакуна:
    - Гуу-гу!
    Грива, хвост распластались по ветру, вот-вот слетит с головы малгай! Толпы людей следят за ним – волнуются, машут руками – где их  монгольская невозмутимость?!   На полкорпуса  лошади он опережает девочку-тайчиутку.  Победа! Первый!  Несколько глотков кумыса из  ханской синей пиалы,  остальное - на  голову и круп коня.  Счастливый Бартан  помогает поднять мешок с подарками.

    - Сынок,   держись крепче за шею, -  издалека голос отца, и его большие  руки несут мальчика в постель. 
    Быстрые движения глаз под закрытыми веками,  блуждающая улыбка, судорожный взмах руки – прерванные сновидения  погрузили снова  во времена Хайду. Маленький Есунке – герой праздника – надома. Он    побеждает соперников  и сразу в трех мужских состязаниях -  скачках, стрельбе из лука, в борьбе.    Под восхищенный  гул   соплеменников,  точным ударом разбивает остистый позвонок быка,     зажатый  в руке  самого Хайду!  Кость такая гладкая  и крепкая,  сто лет она переходила из кочевья в кочевье, и никто не мог ее  переломить. 
    - Есугей – багатур! Есугей – багатур!  - радостно кричит толпа и в воздух  летят сорванные с голов  праздничные малгаи.

    - Оказывается,  мы с тобой выиграли скачки сто лет назад, -  погладив лошадь по холке, улыбается Есугей, - и багатуром  я  стал еще в детстве,  а не  в сражении с  меркитами! 
    Этот  давний, всплывший в памяти  сон  так приятен,  и Есугей ,  замедлив шаг,  достал из поясного набора  огниво, табакерку и закурил трубку.

    Говорят, бывают вещие сны, но Есугей не знает, что это такое. Возможно, их  видят только шаманы - как Мунлик. Но один сон  из далекого детства он    помнит  до мельчайших подробностей.  Сон  удивительный,  устрашающий, необычный!  Никогда и никому – ни отцу, ни Сочихэл,  Есугей не рассказывал, стеснялся, что засмеют.

    Был веселый  праздник – летний надом. Конечно, победа среди ровесников в стрельбе из лука досталась Есунке -  на триста алданов улетела  его стрела!  Уставший и счастливый, он еле добрался до постели и крепко уснул.  А под утро увидел  себя    седым сгорбленным стариком. У него есть сын -  высокий, в красивой  блестящей  одежде, с длинной бородой и светлыми глазами.  Мочки   его ушей   оттягивают  длинные серебряные серьги. Сын – храбрый воин и  грозный  хан,   которого  называют «государь»,
«император»,  «Чингисхан»,  и все его очень боятся.  Со своим войском из сотен тысяч  всадников  он идет  через безводные пустыни, и  желтый песок засыпает  барханами верблюдов, лошадей и юрты.    Старик-Есунке  едет в  юрте, поставленной  на большой телеге.  Ее тянут  крепкие быки.  Наконец,   они попали в оазисы с чистой водой, изобилием мяса, зерна и невиданных сладких плодов.  В этом месте – оно называется какой-то Средней или  Малой Азией  есть большие стойбища.       Юрты  до самого неба  и сделаны из каменных плит,  украшены красивой    резьбой,  узоры  расписаны яркими красками. На самой верхушке, где бывает дымник,  прикреплены звезды и полумесяц. Эти стойбища  назывались «города».

В 1223 году -  во сне вслух произнесли эту цифру,  сыну покорилось    целое царство – Хорезм, а его хан - его звали шах Мухаммед,  убежал спасаться  на Каспийское море. Но он сам был виноват.  Сын-Государь отправил к нему купцов  с подарками, а этот шах приказал  одних убить, других выгнать голыми в степь, чтобы они там замерзли.  Воевать с ним сын-Чингисхан не хотел.   Он  спросил совета у отца, но  тот  не знал, что ему сказать.  Тогда   сын-Чингисхан  стал долго молиться.  Потом собрал всех своих  людей и   сказал, что  Великое Небо повелело  ему   вымести всех непокорных с равнины Земли, чтобы люди    под   войлочными крышами жили по справедливым законам,  спокойно  могли  есть жирную и сладкую пищу.

Из окна своей повозки   отец- Есунке   увидел, как  огнем  заполыхали эти их города, черный дым поднимался к небу.  Жители куда-то бежали, кричали, плакали, молились. На них падали камни  от  сломанных высоких юрт, вслед летели стрелы.  Кругом лилась кровь, стонали  раненные, валялись  мертвые  люди,   лошади и  оружие.   Старый  Есунке  сидел и плакал.  Хотел увидеть   сына- Чингисхана   и спросить: «Зачем все это?», но  очень его боялся. Вдруг он  сам   на саврасой  лошади с белой мордой подъехал к отцу  и очень удивился: «Зачем ты здесь,  эчигэ?  Ты не должен этого  видеть!»
 
     - Сынок, проснись! Ты всхлипываешь. О, да у тебя все лицо  мокрое от слез!   Тебе приснился страшный сон? –   встревожился  Бартан. – Повернись на другой бок и спи спокойно! Все хорошо. Это только сон!
    Отец  посидел рядом,  пока  Есунке не заснул,  стало спокойным лицо, на губах появилась улыбка. 
   
    Старик  Есунке   попал на большой пир. Его сын сидит  на царском золотом троне.  Много вкусной еды, играет  музыка, воины состязаются  в силе и ловкости.  В  стрельбе из лука победил  юноша, которого  тоже звали   Есугей.    Сын-Государь доволен,    щедро   наградил лучника и  даже  приказал написать  его имя    на  гладкой  стороне большого камня. Вместе со всеми старик-Есунке пустился в пляс, не мог удержаться,  слушая  победные звуки морин-хура.

    Есугей  до сих пор не понимает  удивительных снов, и поражается тому, что в  памяти   сохранились  названия  мест,  время из далекого будущего, слова, которые он никогда не слышал и не понимает их смысла. Но теперь ему известно, что в старости   будет сгорбленным,  тощим и слезливым.  От души веселится Есугей, что  его  сын – «государь», «император»,  «Чингисхан – Великий хан»!    Ленивый  и трусоватый Бектер?!   И  кто б его боялся, тем более – отец!

    Тропа по косогору  пошла вниз, и  вершина  сопки  вот-вот  загородит  священное место.   Есугей, обернувшись, еще раз взглянул на дальние сосны. Верит  он -  дед и отец всегда рядом. В звездной  двенадцатиханной  юрте  знают – как помочь  живущим на Земле  потомкам, если  у них чиста совесть и добродетельны дела. Вот и теперь  Есугей,  окрыленный  памятью детства,   возвращается с миром в душе и любовью к  близким.  Завтра   поедет он к белой скале,  привезет  шелковый синий хадак  в знак памяти и поклонения ушедшим.  Осторожно, не нарушив покоя спящих,   привяжет на самую  высокую – какую  достанет с коня, -  сосновую  ветку.

 3.

    Впереди на пригорке показались белые купола юрт. Красный двурогий орнамент   украшает  его жилище.  Стойбище совсем близко. Спуститься  в лощину, перебраться через  болотце на дне. Весной здесь всегда  топко  - сверху земля растаяла, а под  ней настоящий лед, мерзлота, но  трава сочная и ручей – чистый, холодный – зубы ломит. К чему спешить? Пусть конь отдохнет, освежится.  Есугей зачерпнул ладонями воды, напился, снова зачерпнул и  смочил потное лицо. Какое-то  давнее, тяжелое воспоминание  всплыло смутными образами  и тотчас  исчезло.

    Есугей присел на   поваленный  сучковатый ствол. Низкорослые искривленные и тощие березы   рано погибают. Не ураган, а просто сильный ветер  валит,  выворачивает деревья вместе с земляными глыбами, застрявшими  в сплетении  корней.  Они  нависают крышей над  ямой-искорью.  Защищенное от дождя и снега    убежище  для диких зверей!  Волчьи логова…  С глаз  мгновенно упала пелена:   да…,  именно  эта падь!     Зимний  день – с раннего утра и  до позднего вечера    возник перед мысленным взором, и как тогда, много лет назад, боль уколола сердце.   

    Метель улеглась ночью. Выйдя из юрты, маленький  Есунке  зажмурился –  снежная  равнина сверкает  на солнце, и  он глубже надвинул лисью шапку на глаза. Нетерпеливо  вздрагивают гривой  и перебирают   ногами  три   лошади под седлом. Одна,  светло-коричневая, почти желтая  с белой звездочкой на лбу – для мальчика.   Пастух Очир, подтягивая подпругу, говорит: 
    - Вот ведь как.  От бескормицы падеж, а   эти   совсем одолели.   Ночью-то  опять двух ярок  зарезали. В капкан не  идут,  зачем  им  мерзлая приманка  с железа,   итак по всей степи  туши!    Свежачка  супостатам    подавай!  Избалова-а-лись!   
    - Так и  расплод нынче!   Не упомнить, когда такой был. Надо бы  по весне  в логовах со щенками брать, - ответил, щурясь от яркого света, Содном.
    Он туго затянул кожаный  мешок и приладил его к седлу своей  лошади.
      - Да что и говорить!  Упала звезда – назад не приколотишь. Так и тут – ушло время,  -   сокрушенно качнув  головой, отозвался Очир. 
    Мужчины разом заметили  мальчика.  Содном кинул  внимательный взгляд на его одежду, обувь,  приветливо улыбнулся и  спросил:   
     - Приманивать не разучился? – и озабоченно добавил, - Поспешим, пока следы не затоптали.

    На свежевыпавшем снегу  четкие отпечатки   волчьих лап -  двое взрослых, двое детенышей,  ведут от стойбища  к неглубокому распадку. Там, у вывороченного пня  в неглубокой яме  старое логово. Тихо подъехали с подветренной стороны, спешились, в зарослях кустарника спрятали лошадей.  Содном послушал тишину  и, сложив  ладони лодочкой,  громко завыл.  Кивнул  мальчику, тот присоединился  высокой пронзительной нотой, подражая волчьему вою.  Обучая  Есунке, Содном  делал   это так искусно, что  испуганные овцы сбивались  в кучу, а из юрт выскакивали   вооруженные  люди.

    Семья  хищников осторожно вышла из распадка.  И тут же  тонко пропела стрела Соднома, глубоко  впилась в левый бок лохматой самке. Она, коротко взвизгнув - от боли или пытаясь предупредить об опасности, перевернулась и замерла. Пугливо оглядываясь,  поскуливая,  к ней подползли пушистые щенки, прибылые. Огромный поджарый  волк ошеломленно  застыл на месте, не заметив  появившихся  из засады  людей.   В растерянности  стал обнюхивать  волчицу, отпихнул  носом  волчат.  Вдруг  резко  повернул к Содному  оскаленную пасть. Холодный взгляд,  в прицеле – горло человека. Низкий рык, вставшая на загривке шерсть!  Бросок!  Запоздал… на  доли секунды!  Молниеносный  смертельный удар  Очира.  Тяжелая  плетка с куском свинца  раздробила  голову матерого.

    Есунке  едет последним. Перед глазами все еще  волчья стая, а   впереди, в такт  лошадиного шага, колышутся притороченные к седлам рыже-серые  дымящиеся шкуры. Слезы мальчика смерзаются  на лице,  и он глотает  соленые льдинки.  Мужчины делают  вид, что не замечают, и в разговоре  удивляются волчьим повадкам:
    - Вот возьми ж их!  Звери, а семья на всю жизнь,  самец-то  не  убежал от убитой   матки. Скажи кому – не поверят!

    - Тебе понравилось охотиться на волков? - спрашивает вечером, вороша догорающие угли,  отец. 
    Есунке   неверной маленькой  рукой  поднимает и пристально разглядывает шахматную ладью,  вырезанную из кости в виде телеги. Ее случайно забыли положить в ящик. Сын молчит, низко опустив голову. Бартан не  повторяет вопрос и думает, что  похож  Есунке   не только на неистового  Бодончара. Что же делать? – кочевнику не пристала жалость. С самого детства Бартан  ненавидит  охоту на волков.

    - Вчера я не  закончил историю нашего рода.  Хочешь  узнать  дальше?
    Бартан  выбивает пепел из трубки,   усаживает сына    ближе  к огню.  Юрта  заметена  снегом, и оттого кажется, что все звуки снаружи замерли в непроглядной тьме.  Изредка доносится  приглушенное фырканье лошадей.
    Вдруг тишину  прорезала  высокая  длинная нота, одинокий душераздирающий  вой.  «Наверное, -  вздрогнув, подумал Есунке, -  вернулся кто-то из  волчьей семьи, а  в логове пусто,  кровью пахнет». 
    - Переярок, годовалый, -  тоже  прислушавшись, заметил Бартан. 
    Мальчик плотнее прижался  к отцу.  Истории подвигов и деяний  деда оттеснили  переживания  утренней охоты этого короткого  зимнего дня.


4.

    Есугей  смутно помнит деда  – знаменитого  на всю степь  отважного Хабулхана  из седьмого поколения Алан-Гоа и  «Желтого Пса».  Он родился около  1100 года,   правил монголами и татарами Великой степи в 30-40-е годы.   Отец  Бартан  был совсем мал, когда  вспыхнула война с Укимаем, императором государства  чжурчженей  Цзинь.  Этот восточный сосед  считал себя непобедимым - на юге    грабил тибетцев и китайцев, гнал на запад  киданей.  Вслед за ними  полчища  чжурчженей    вторглись в степь, но  Хабулхан был тверд, объявил  войну и выиграл  сражения.

    Укимай     вернулся в Китай.   Вскоре прислал  Хабулхану  подарки и   приглашение  в   столицу.   Дед, предвидя опасности и    не желая прослыть трусом,   отправился в гости, но  был настороже.  Разве можно  доверяться  чжурчженям, их льстивому славословию?
    Принимали  с  почетом.  Блюда подавали  одно за другим. От угощения   отказываться нельзя.  Как быть?  И  дед  постоянно выходил во время пира   отрыгивать отравленную пищу.  Это его спасло.   Укимай  был в растерянности.  Почему Хабулхан устоял против  яда?  И все же рассвирепевший  хан, поразмыслив,  запретил    убивать   гостя:   тот  умрет, а     вражды станет больше.   Но  наследник Укимая Холлу не забыл, как  позорно    бежали с поля битвы  «непобедимые»  чжурчжени.  Давно  задумал жестокую месть, но сначала надо было  поймать Хабулхана. 

    Бартан  любил рассказывать этот случай.  Его лицо светлеет, глаза лукаво щурятся  при  воспоминании  о  большой неприятности со счастливым концом:
    - Предательство татар помогло  Холлу. Связанного  отца взяли в степи, забили в рот кляп,  долго везли на лошади.  Переход был длинным по сухим безводным местам.  Обрадовались колодцу,  где жили наши родственники, и, конечно,  остановились на отдых.  Отец и виду не подал,  кто все  эти люди.     А ночью ему тайно  сменили  старую клячу  на белого  сильного жеребца, и  пленник ускакал домой.  Хозяева убили преследователей. Твой дед  всегда смеялся:
    - Вот как  мы обхитрили   чжурчженей!
   А через год после  этого,  в 1135–м,  наши   разбили  армию  Холлу, считай – погубили и  целых  двенадцать лет     не давали им покоя. Забирали все, что хотели – серебро, золото, скот, девушек.  Холлу, наконец, не выдержал,  пришел просить мира и   согласился платить  дань.

    Отец  долго говорит  о подвигах Хабулхана  в  битвах  с меркитами. В далеком будущем  сын Есугея, тот  приснившийся в детстве «государь»,     искоренит все  племя: «До последнего  всадника, который удерживается в седле». Опустеют  родовые земли меркитов по Селенге, на севере забайкальского мира.

    - Помни, Есунке,  твой дед  Хабулхан был великим человеком. Это он  завещал нам Великую степь! Враги боялись приблизиться к пастбищам,   стадам и  юртам на дневной переход лошади и  стократный полет стрелы.
    - Отец,  но кто же стал наследником? Почему не ты?   
    - У Хабулхана, кроме меня,  было  еще шесть сыновей. Но свой трон он завещал  не  нам, а  внуку Амбагаю,   второму  сыну Чарахая-Линху. Он  сделал правильный выбор -   с ранних лет воспитывал наследника,  и тот, несмотря на молодость,  был  решительным  и мудрым.  Но случилось несчастье.   Со свадьбы  он ехал  в гости к   татарам, а среди них   были  изменники и предатели.    Амбагай-хана  хитростью заманили, связали,  выдали китайцам, и  те  его  казнили. Нет теперь среди нас, братьев,  согласия, много распрей и недовольства. Кого изберет Синее  Небо  вернуть мир и покой Великой степи? - произнес Бартан и надолго замолчал.

    Откуда маленькому Есунке знать,  что  избранником  Неба  станет его сын  Темуджин?    Внимательно слушает мальчик отца  и    думает о том, что    свадьба – опасное дело.  Наверное,  это высокая    гора, и лучше бы с нее не ехать.  Внизу затаились  разбойники, могут схватить и убить, как  двоюродного брата   Амбагай-хана.  А если и  не попадешь им в руки –  на крутой свадьбе разбиться можно!

5.

    Есугей с ранних лет  понимал, что  отец  не похож на других,  обычных людей.   Бартан и в молодости – когда Есунке  и  Даритай  были маленькими, и в старости, когда  сыновья поставили свои юрты и обзавелись семьями,   почти не менялся.  Высокий и сильный, с мягкими  неторопливыми движениями, он смотрел на мир  добрыми  внимательными  глазами.  На    широком рябом лице  постоянно светилась   застенчивая  улыбка.  Не любил шумных пиров,  азартных состязаний в силе и ловкости. Опередив всех в скачках,  не мог  видеть разочарование на лицах побежденных.  Отчего-то было совестно перед ними,     испытывал неприятное чувство вины, как будто незаслуженно получал награду.

    Единственным  его  другом был  Содном,  воспитатель и учитель Есунке, а потом и Темуджина.  Немногим  старше  Бартана, низкорослый и сухощавый, кривой на один глаз, он отличался  не только ясностью  ума, решительностью, но ловкостью и   необыкновенной  силой.  Еще в детстве  они с отцом  перегоняли отару,  и  Содном провалился  в прорубь на   Ононе.  С тех   пор  одолевают приступы удушья, а  голос стал  тихим и хрипловатым, иногда срывается на шепот.

    Содном убежден, что играющие в шахматы бессмертны.  Его  сухая коричневая рука уверенно передвигает ферзь в виде тигра,  защищая  сердитого хана на троне – короля, и одновременно  снимает атакующую пешку – «ху»,  двух борющихся мальчиков.  Бартан,  проглядевший возможность этого хода,  смешно хлопает  себя по лбу,  с притворным сожалением качает головой.   Он  продолжает атаку  верблюдом – слоном,  рвущимися в бой конями.

    Любимая  фигура – белый конь, отполированный руками  нескольких поколений.  Бартан  ощущает исходящее от него живое тепло.  Искусный резчик  уловил  движение в напряжении мышц, повороте шеи, вздыбленной гриве.  Похоже, что само животное указывает нужную ему клетку и, как
по-волшебству,  ход оказывается единственно верным. От времени кость потемнела,  и масть коня стала чубарой.
    Много времени проводит Бартан, склонившись над зурхайской доской.   Она  напоминает панцирь черепахи с  двенадцатью крупными чешуями. На каждой – одно из  животных зодиакального    временного  цикла. Десять цифр позволяют   складывать и вычитать, делить и умножать,  производить алгебраические, геометрические и тригонометрические действия, связанные с астрономией. Особая, зурхайская таблица умножения позволяет  Бартану проверять правильность решения  задач,    требующих   гибкости ума  и сообразительности. Бартан  вычисляет  по своим календарям положение и движение семи планет и 28 звезд относительно  двенадцатиханной юрты,  даты  опасных для скотоводов природных явлений и солнечных затмений, начало и конец девяти девяток - холодного сезона года,  особенно средней, самой    суровой  девятки. 

    Свист ветра  от бега  скакуна и  азарт охоты тешат душу каждого  монгола,  но  только не  Бартана.  Он  никуда не спешит. Степь – его главная  любовь в жизни,  и нет ничего дороже этой белой, зеленой или рыжей  каменистой  шири под опрокинутой пиалой небесной голубизны.  Все знает  о степи Бартан.  Он твердо  верит, что по запаху  сможет определить  время года. Зимой  -  свежесть и чистота снега.  Весной  - хрустальная тягучесть льда,  неповторимое благоухание  земли и   пробуждающейся жизни.  Осень пахнет  тихой грустью отмирающих трав, а  лето – теплым дыханием  молодняка и изобилием молочной пищи. 

    Как тибетский лекарь,  он   слушает пульс  степной  жизни,    следит  за еле уловимой изменчивостью   пространства.  Вот  потемнело небо, засеребрились перистые облака,  ниже стал звук ветра, снег тает с северной стороны муравейника, а тут уж   расцвел подснежник  яргуй,  пустилась в рост трава    тана,  появились бутоны на можжевельнике  аги.  Проснулись и выходят  из нор тарбаганы,  закончилась их линька,  мыши принялись за заготовку  сена, «покрикивает» саранча, кукует  кукушка.

    Возвращаясь  домой, Бартан –  счастливый и возбужденный или  задумчивый и тихий, рассказывает  о    переменах. Сидя в юрте с  любимой  костяной трубочкой, он,  словно  магический повелитель времени,  предсказывает погоду,  приводит в движение  массы людей,  направляет  силу их мускулов и мысли на хозяйственные  заботы.  Бартан  точно укажет время   перегона  животных на сезонные пастбища, заготовки  припасов и катания войлока.

    Метко летит стрела Бартана в цель, только трудно пустить ее в спину человека, даже  врага. Ради забавы не прервет  Бартан стремительный бег джейрана. Но всякий раз,  когда это необходимо,  сдавит грудь  тяжелый комок жалости,  отвернется  лицо от внезапно споткнувшегося в прыжке  стройного  тела, от судорожно бьющих в воздухе  тонких ног, от  ручейка темной крови  на  шее и закинутой в сторону точеной головы. Затуманенный  взгляд Бартана  будет блуждать по вершинам дальних гор.    Может,  именно поэтому  Хабулхан  сделал наследником не Бартана, не сына его, опасаясь излишней чувствительности,  а  отчаянного и неустрашимого  Амбагая.  Бартан на отца не в обиде, хотя   Есунке по характеру -  непреклонный и упрямый, как дед.

    Вспоминая Бартана, смотрит вокруг Есугей  его глазами и замечает  ускользавший прежде  удивительный степной мир, полный  жизни,   красок, звуков и запахов. Он чувствует себя малой его  частью, и   с благодарностью к  создателю  в  душу  Есугея  вливается тихая радость.

    Отец говорил, что  только несведущим  и ленивым пустынной  и скучной  кажется степь.  Чутким  ухом  и острым глазом  монгол    ловит малейшее движение, он здесь – как у себя в юрте, и каждая нужная вещь на своем месте.  Ни днем, ни ночью не прекращается  полнокровная жизнь,  согласно  и мерно бьется   в единении света, воды и воздуха, пряных трав ее сердце.
 
    Темной тучей,  прижавшись к земле,  несутся табуны диких лошадей,  стайки антилоп-дзеренов, аргали, сайгаков.  Само бежит навстречу мясо, если ты голоден. Натяни твердой  рукой  тугой монгольский лук! Крепко держит тетиву  березовый остов с костяными пластинами!  Не перепутай стрелу – на правой – перья с правого крыла хищной птицы, на левой – с левого.

    А  кто может бегать быстрее куланов?  Все знает о них Бартан.  Видел, как  мгновенно   срываются с места, почуяв опасность. Сливаются с желтой степью,  и  только темная полоса на спине как лента на ветру скользит по земле.  Их можно высторожить у воды, они пьют  по ночам. Пыльную бурю, грозу  чувствуют за  двенадцать часов.  Спрятался кулан -  Бартан велит всем  плотно закрывать юрты. Сопит верблюд,  и животные резвятся в загоне - «Будет дождь или снег», - предупреждает отец. Надо убрать от сырости  еду, что сушится на солнце.

    Нет для  монголов из племени  боржигинов места лучше  Ононской земли!  Из  дунайских,  среднеазиатских, маньчжурских, гобийских   степей и пустынь  будут возвращаться сюда, в родовые кочевья, в свой Центральный  улус храбрые воины, дети, внуки и правнуки Есугея. В дороге – долгие месяцы  или  несколько лет!  Только здесь, где сливается на горизонте синее небо и зеленый ковер  душистых трав, теплый ветер гонит   волны ковылей, тревожно и  ликующе  бьется сердце монгола.  И лошади, рожденные в дальних краях,  с радостным ржаньем  в стремительном беге  торопятся вперед, почуяв – неизвестно как,  - никогда не виданную  раньше  землю диких тарпанов,  своих предков. Все дает она людям – одежду, пищу, мир и счастье!   Для чего оседлые народы  железным плугом режут грудь Земли,  ранят  острой обувью с каблуками и шпорами?

    Есугей,  обернувшись, бросил последний взгляд на каменное седло. Вокруг – бесконечный простор  да  туманная даль. Некому   посмеяться над его  горловой песней, льющейся со дна души. Правда, похожа она  на приманивание волков, которому учил в детстве  Содном.   Есугей  славит  степь.  Он снова – маленький мальчик.  С кожаным мешком,  маленьким луком, ножом за поясом  бродит   по знакомым местам.

    Повсюду, куда ни кинешь взгляд – невысокие холмики-бутаны. Их насыпали тарбаганы, забайкальские сурки. Отец  говорит -  нигде, кроме Ононской степи,  нет такого их изобилия.  Неторопливые, спокойные, в теплой коричневой шубе.   Вес каждого – как средней овцы. Только лошадь увезет добычу. Монголам  нравится вкус  мяса, жир используют для лечения, а мех всегда ценится высоко.

    Зимой тарбагана не добудешь, спит  восемь месяцев  в глубокой, до   четырех метров,  норе, а вход крепко забит глиной с пометом.  Если поленился  и плохо укупорился,   жди беды!  - заберутся    на постой глупые  суслики, пищухи, хомяки, зайцы.   А тут и  лисицы и  опасные хищники - хорьки. Вот  кому здесь настоящее раздолье!  Приготовлена на зиму еда – от  мелких  грызунов тесно. Можно и детками - тарбаганчиками полакомиться!

    Слушая отца, Есунке  торопит  лето.  Появится   сочная  зелень, и   отощавшие за зиму  сурки   начнут жиреть, а шкура станет гладкой и блестящей.  Ранним июньским утром Есунке   отправляется в степь.  Послышался топот конских копыт,   вдали показались татары.  Их четверо.  Мальчик  сразу узнал по  высоким шапкам и, на всякий случай, спрятался за  колючими  кустиками караганы. Проехали, и пыль на дороге улеглась.

    Есунке  вытащил белый балахон, к рукаву прикрепил   беличий хвостик – будет   охотиться древним способом - из отцовских рассказов, и медленно направился к бугорку-бутану. Тарбаганы уже вылезли из нор.   Сначала    притворялись, что  не замечают человека.  Кое-кто, трусливый,  юркнул назад.  Есунке   остановился и тихонько покрутил махалкой из конского волоса,   покачал пришитым к   рукаву  хвостиком. Зверьки, удивленные  странным  существом,  замерли и уселись на задние лапки. Не сводя зачарованных глаз с мальчика,  просвистели «гонь-гонь»,   приглашая  собратьев   поглядеть на зрелище. Любопытство взяло верх,  и Есунке  подошел совсем близко.  Меткий выстрел -  упал самый   жирный  сурок!

    Добыча была тяжелой, волосяная веревка   соскальзывала и натирала руки.  Нелегкий  путь домой.  Шаг, шаг… еще шаг.    Взрослые поздравляют  с первой   охотой,  улыбается   Содном,   радостное восклицание  Бартана:
     - Неужели ты   сам?  Один?   Я и не думал, что  мой  сын  уже  стал настоящим мужчиной!


6.
    Есугей не был помолвлен в детстве.  Мудрый  Бартан считал: пусть  придет время,  и сын  выберет невесту. Но спешили друг за другом года,  а он  все  носится по степи  на горячих  конях -  будь то охота,      сражения,  но   всегда   впереди!   Бартан скрывал вдруг навалившиеся   болезни,  от которых нет лекарств.  Потихоньку готовился к дальнему путешествию души  и   решил   женить старшего  сына. Так уж издавна заведено – первую жену – хотун, выбирают родители, вторую –  одьулуун   сам найдет по любви, когда  возмужает.  Есугей не возражал.  Из дальних мест и разных племен    прибывали отцы взрослых дочерей, желая   породниться с боржигинами.


    Бартан   целыми днями     рассматривал зурхайские  таблицы, вычислял  благоприятное положение  Солнца и  планет, при котором  родилась   девочка, подходящая сыну, - с  душой, преисполненной чистоты и сердечности.  В  летний день, когда  солнце стояло в зените, Бартан  нахмурился,  захлопнул таблицы и запер в  сундук.    Разминая затекшие ноги, в рассеянности  обошел юрту,   с трудом  взобрался на лошадь и поехал к каменному седлу. 
    Обратив взгляд к трем соснам,  к отцу  Хабул-хану,  Бартан  глубоко задумался.  Всего двое сыновей, не прервется ли в будущем боржигинский  род?  Теперь он знает ту, которую  ищет.  Эта девушка - полная противоположность пылкой натуре Есугея,  а вместе они  - согласное целое.  Волновало другое -  звезды предупреждают: сын  даст ей много счастья, но еще больше – бедствий, неизбывного горя. А если   предсказание ошибочно? Такое тоже  бывает. Возможно, сам Бартан     сможет защитить невестку. А если нет?  Отложить сватовство, посмотреть, подумать!   Но Есугей  загорелся, ждет  большого праздника для друзей и родственников.  Значит – судьба?


    Сочихэл.  Ее зовут Сочихэл.  Она  хунгиратского племени, но, говорят, – и меркиты были  среди дальних предков.  Не  знаком с нею  Бартан,  от людей наслышан – редкая красавица, тихая, скромная, из небогатой семьи.   Дочь уважаемых родителей,  обучена многим хозяйственным  навыкам. Что шить,  ковры ткать, готовить еду – все умеет Сочихэл,  во всем  ее выдумка и тонкий вкус.

    Дважды  Бартан засылал сватов.  Первый – привезли угощения для родителей, пели песни в их честь.  В  стихах превозносили  жениха и просили руки   невесты.  Вручили пятицветные хадаки с поклонами:
    - Этот подарок, преподнесенный с благими намерениями,  принесет вам благополучие!
    Родители в знак согласия приняли  хадаки,  сложив на левой руке.  Кто же откажет внуку Хабул-хана, за честь почитают!
 

    Несколько месяцев  пролетели  незаметно.  Есугей строит юрту на восточной стороне от отцовской,  невесте готовят свадебные наряды.  Пригнали    стада от Бартана. 
    - Хороший калым, - говорят в степи, -  заплачен за  Сочихэл. Стоит она того!
    Плачет,  волнуется, по ночам не спит  невеста.
    - Кто же мой жених? - спрашивает.
   Только за неделю до свадьбы   назвали дочери его имя.  Счастье   засияло в глазах, – какая девушка не мечтает  о  красавце Есугее!

    Праздничные хлопоты и суета!  Приходит время  ехать жениху   с родителями  и сватами    к невесте.  С глубокими поклонами  он    входит в юрту, кланяется  отцу, матери,  их очагу, молится. Тесть дарит зятю стрелу.  Теперь  Есугей  не просто сын Бартана, а глава  новой семьи!   Теща, суетясь и подпрыгивая,- нелегко  дотянуться до рослого   сына! -  надевает  на него  несколько новых  дэли – один на другой, и подает пиалу с молоком.  Все смеются над неповоротливым и  растолстевшим  женихом.  Он краснеет, смущается, руки дрожат – только бы не пролить молоко!

    К юрте Есугея катят    повозки с приданым невесты. Чего там только нет! Долгие годы в новой семье будут  вещи,  нужные в хозяйстве,  согревающие теплом родного дома.
    На рассвете другого дня  скачет  Есугей  уже   в свадебном наряде,  с луком, стрелами, ведет   оседланного  для невесты коня. Не терпится   увидеть будущую жену. До сих пор оберегали   от любопытных глаз.  Кто она? Какая?  Встречал, может быть, на надомах  среди девушек,  внимания не обращал.

    Сочихэл  в праздничном уборе неподвижно  сидит в восточной части юрты,  юролчи поют обрядовую песню.  Родители на прощание - как почетную гостью,  угощают  дочь чаем с молоком. Комок подкатывает к горлу Сочихэл.   Мать,  сдерживая слезы,  улыбается гостям, и,  глядя на  невесту, все кивает и кивает ей головой.  Наконец,  вывели  Сочихэл  к гостям - тонкое молодое деревце. Подвели к жениху.  На секунду открыла лицо  -  румянец на смуглых щеках,  пугливый  взгляд из-под длинных ресниц!  Есугей замер, губы прошептали:
    - Красавица! Какая красавица!
     Кузнечным  молотом  -  гулко и сильно забилось сердце, и нечем стало дышать! Родственники  Сочихэл обвязали  пояс жениха белой тканью, а близкие   Есугея  положили невесте хадак на левое плечо. Две семьи породнились  до конца своих дней!

    С головы до ног Сочихэл покрыли  красным шелковым  полотном.  Словно  редкая  тропическая бабочка залетела в  Ононские края, расцветила  побуревшую    осеннюю степь. Они едут рядом, бок о бок,  и  Сочихэл  тайком бросает робкий взгляд  на взволнованное  мужественное лицо.    Крепкая рука  обвила ее стан. Девушка  почти теряет сознание от предчувствия близкого  счастья: «Неужели это все происходит со мной?», и   тяжесть  от расставания с   домом  исчезает как дым.

    Лошади в праздничной сбруе,  пританцовывая,   весело звенят  колокольчиками.  Гости,  разбившись на команды  жениха и невесты,   со смехом,  свистом и  гиканьем  устроили скачки и игры – чья возьмет?   Кто  сильнее, тот и будет  править в семье!  Бьют  барабаны,  оглушительно гремит духовой  оркестр -    свадебный гром    будит утреннюю степь!

    Стойбище Есугея – в ожидании дорогих гостей.  Первым встречает всадник с угощением на подносе. Молодожены  едут между  двумя кострами -  древний обычай очищения. Он поможет  преодолеть  трудности  на их долгом жизненном пути.   В отдельно стоящей  юрте – майхане   на Сочихэл надевают  шелковую  женскую одежду, а волосы причесывают  в виде двух  высоких рожков.   Украшений из  золота, серебра, кораллов, бирюзы так много, они такие тяжелые,  что трудно стоять.  Их  вплетают в косы, прикрепляют на лоб, голову,  грудь.  Сверкают камни  в  браслетах и кольцах.   Невеста  смотрит в зеркало –  это жена  могучего вождя Есугея,  а  где  же  Сочихэл?  Они совсем не знакомы!   Ведут в  юрту  к  Бартану    и   помогают сесть в седло на белый войлок.    Знак того, что  Сочихэл  отдали  замуж со всем ее имуществом, без остатка.

     Есугей разжигает огонь. Сочихэл кланяется  священному очагу, родителям и   варит чай.  Надо показать    умение,  приготовить  Суутай цай.  В кипящую воду   бросает кусочек плиточного зеленого чая,  осторожно – чтобы не перелить,  добавляет молоко,  соль, масло,  подрумяненную муку, слегка обжаренное сало курдюка и  костный мозг барана. С закрытым кисеей лицом, осторожно, Сочихэл  подносит двумя руками  первую  пиалу   богу, следующие – свекру, жениху  и гостям. Они смакуют угощение, одобрительно  цокают языком.


    Из дальних  мест  спешат  гости   с  дорогими  подарками  - за пазухой, в переметных сумах,  чаще всего подарки  на степных  дорогах  - скачут  с веселым ржанием или  бредут – блеющие, мычащие.   Шумный, с  пением и громкой музыкой свадебный  пир бушует в центре стойбища. Сочихэл знает,  что  гости сидят большим  кругом, подогнув под себя  одну ногу и  уважительно выставив колено другой к  центру,  где расположились  родители и жених.  Начались танцы и пляски -  журавлиный, перепелки и ястреба, изюбра и марала, ворона и, конечно, – танец всадника!   Он самый  любимый кочевниками, но она увидит  его как-нибудь в другой раз!


    Невеста  скрыта пологом в юрте.   Услышав пожелание: «Пусть под вашим одеялом будет много детей!»,   она   краснеет и опускает глаза.   Представляет мужественное лицо Есугея,   смеющийся  ласковый взгляд. О, Небо! Что  будет с нею, когда они останутся вдвоем!  Наверное, умрет от стыда и счастья! Чем она  его заслужила?!  Почему  приехали сваты  в   дальнее хунгиратское стойбище?  Откуда узнали про  тихую, совсем обыкновенную девушку?


    Льются рекой молочная водка архи, пенистый бодрящий кумыс из кобыльего молока.  А черного кумыса у них нет!   Никто  не знает тайны  его  изготовления,  даже старики считают -  рецепт  утерян. Нет, не утерян!  Сохранился у бабушки, и  она  его  передала  внучке.  Конечно, боржигинам – они теперь родственники,  Сочихэл   откроет секрет черного кумыса. 
 
    Пир в разгаре и  волнующие запахи   щекочут ноздри. Там изобилие  красной, белой и зеленой пищи!   Сочихэл  думает о блюдах, которые она бы приготовила на свадьбу  дочери или сына. Конечно,  баранину и конину – мясо  скота  с «горячим дыханием».  Коровы, верблюды, козы – животные с «холодным дыханием», их мясо для праздника не годится.  Есугей, наверное, хороший охотник. Какой изумительный вкус бывает  у деликатесов из джейрана, косули и дикого кабана!

    Утомившись от долгого  ожидания и неподвижности, Сочихэл  вспоминает недавнюю свадьбу старшего брата. Как весело было всем!   Сочихэл и подружки   невесты не пили архи, а только кумыс  айраг, лакомились от души оромом из молочных пенок с  ягодами и луковицами саранки. До утра пели песни, танцевали и смеялись.  Сочихэл только сейчас подумала: «Бедная, бедная Мягмар!»  Невесту брата звали Вторник, она родилась в этот день. О  Мягмар никто и не вспомнил. Она так же, как Сочихэл, сидела  за занавеской в пустой юрте!

    Сварена  голова барана.   Приносят  язык   для  Сочихэл, а уши  отдают  Есугею, -  пусть   будут  хорошими  хозяевами!  На заходе солнца Бартан   напутствует гостей:
    - Беспокоясь о Вашем драгоценном времени, к сожалению, мы должны проводить Вас.
    Мать  Сочихэл  при прощании   кладет на край ее дэли камень и говорит:
    - Эта семья крепко спаяна, как камень. Будь, дочь моя,  женой уважаемой, преданной и доброй!

    Только вышла незадача на свадьбе. Один из  гостей приехал на лошади пестрой масти. Намеренно или по незнанию, но люди, заметив, многозначительно переглянулись и промолчали.  Плохая  примета,  жизнь молодых может быть несчастной. Монголы суеверны, но разве можно предаваться унынию, глядя на  красивую, влюбленную пару  в этот счастливый день!



 7.

    Сочихэл  встала  на заре, откинула покрывало дымника и сварила чай,  она -   хозяйка   юрты. Три дня лицо  жены  будет видеть только Есугей. Приедет  ее отец  и  разрешит показаться  свекру   и   родственникам.  Смотрит ласково  на невестку Бартан, а в глазах – затаенная грусть.  Быть может, ошиблись зурхайские карты? 

    Спокойно и мирно,  как Онон в  летнюю межень,  течет семейная жизнь Есугея.  Сочихэл – целый день в заботах. Хочется ей самой ко всему приложить руки.  Служанка расторопна, но она -  меркитка, а там другие обычаи. Пока стоит летняя жара надо  высушить на солнце  много  мяса и творога,  – никто не знает, -  когда  и куда отправится   муж, с кем начнется следующая война, и как долго она продлится.

    Сочихэл  учит   Оюнгэрэл  молоть сухое мясо, чтобы  хранить от  нескольких  месяцев   до двух лет. В сердечную сумку  барана     укладывают   мясной порошок целого барана, а говяжья туша помещается  в мочевой пузырь быка.  Такой  «борц» легок  и удобен в походе. Моют, надувают и сушат  кишки, рубцы, желудки животных. В зимнее время  в них будет храниться масло. А если добавить в него  сушеный творог «аарул»  и молотую черемуху – получается  такое лакомство, которое неведомо  никому, кроме монголов!  Из молока  кобыл, верблюдов, овец и коз  Сочихэл может приготовить  десятки блюд,  но самый  главный  и полезный продукт – кумыс. Долго надо сбивать заквашенное молоко,  чтобы получить питательный напиток,  лучше всего утоляющий жажду, излечивающий  сотни болезней. Кобылье молоко, самое чистое – его можно пить не кипяченым.

    Мужчин надо хорошо кормить,  чтобы  рука не дрогнула в бою.  А их у Сочихэл трое. Кроме мужа, знающего толк в еде,  – отчигин  Даридай и   неприхотливый  Бартан.  К столу подает  молодая жена хорхог - мясо в собственном соку, со степными травами.   Без раскаленных в костре камней и речной гальки не приготовишь. Очень   любят  в семье  холмох – колбасу из печени и  брюшины. Если Есугей приносит с охоты  козу, то  боодог  будет для всего стойбища – целая  туша  в румяной корочке ее шкуры.   Мужчины иногда  любят сами зажарить на огне  шарсан элиг.  И Сочихэл старается, чтобы всегда лежали  на  большом блюде  палочки с  завернутыми  в лоскуток брюшины кусочками печени.
 
    Кожа, шерсть, мех, бархат и шелк – все привычно для рук Сочихэл. Темными зимними вечерами на женской половине юрты допоздна горит жирник. Молодая  женщина и пожилая меркитка, тихо переговариваясь,  рукодельничают.  Одежда Есугея должна быть самой красивой, под стать ему, и  чтобы люди могли оценить искусство  жены.   Для лета  - легкий халат – «тэрлэг», весной и осенью нужен ватный халат – «хувуптэй дэл» или халат на ягнячьей овчине – «хурган дотортой дэл», а для зимы шуба – «нэхий дэл».  Портниха - и художник, и вышивальщица, умеет  клеить и стегать, наносить орнаменты и знает значение  цвета.

    Сочихэл – непревзойденная мастерица  в изготовлении  «малгая», - шапки, которая  всегда на голове монгола – за праздничным столом, при вручении подарков и  как дань уважения гостю. На самом верху конуса  Сочихэл помещает шарик. Это солнце, древнее божество монголов, считавших себя народом солнца и луны. Красная кисть, опускающаяся под шариком, и верх шапки, простроченный тридцатью двумя столбиками,– лучи солнца, согревающие сердца «народа тридцати двух колен».

    На туго накрахмаленный белый  шелк  Сочихэл  переносит  орнамент и  вырезает узоры синего -   это небо и вечность,  желтого -   знака   любви и  красного радостного  цвета.  Особым швом пришивает приклеенные детали,   свивает  нить благопожелания и счастья  хозяину.  Мастерица придирчиво разглядывает оттенки, чтобы не легла  тень на узор. Черное -  знак несчастья, бедствий, угроз и измен.   Ей хочется оградить от них мужа.  Есугей гордится своей шапкой и просит сшить  малгай в подарок  анде Тогорилу, вождю кереитов.

    Нравится Сочихэл место,  где  на высоком берегу Онона привольно раскинулась   ставка  Есугея.   Отсюда   открывается  вид  на дальние сопки и   зеленую  пойму с лугами.  По ним скользят  темные пятна,  не различишь - тени облаков или стада животных. Рядом  с юртой бежит ручей с прохладной чистой водой.  В  полнолуние,  когда долго  не приходит сон,  Сочихэл слышит   веселое журчание,  смотрит на спящего Есугея, и    сами собой складываются  стихи, полные любви и нежности.  Утром, опустив глаза,     прочтет их  мужу, а он удивленно посмотрит,  словно  заново узнавая жену.

    Ниже по течению Онона  на пологой террасе - юрты мастеров и их мастерские.  Там делают  все необходимое для  хозяйства,  оружие, украшения, подарки для важных ханов.    Есугей  щедро платит мастерам  скотом  или серебром. Мало таких людей,  ремесло они  передают  по наследству.  Небрежное отношение к   делу считают дурным поступком,  и перед началом работы  совершают обряд «очищения» инструментов огнем.

    Сочихэл, освободившись от домашних забот,   осторожно  спускается по узкой  извилистой тропе.  Очень хочется посмотреть – чем сегодня занимаются  умельцы.  Их труд доставляет  радость,  а  сделанные вещи  всегда напоминают  человеку о добре.

    Мелкие камушки шуршат под ногами.  Иногда  нечаянно задетый   обломок  сорвется и понесется вниз,   пока не спрячется в высокой траве.  Легкую фигурку в  ярком  дэле, с узелком гостинцев  замечают издали и приветливо, не прекращая работы, машут рукой.  Два мальчика у юрты живописцев в  высоких тяжелых ступах растирают минералы и камни.  Обжигают охру, порошок смешивают с клеем.  Ценные  и долговечные  краски   из бирюзы, лазурита, жемчуга, перламутра, меди и золота строгие мастера  не доверяют помощникам, делают сами.
 
    Затаив дыхание,  Сочихэл следит за тонким волосяным  кончиком   кисти. Движение –  торопливое или  сосредоточенное, медленное -  с застыванием и круговым вращением. Цветовое пятно превращается  в  контуры   животных и  людей,  детали одежды,  в  облака, волны, пламень, дым, ветер, листья, цветы, скалы, камни.    Нельзя отвлекать  художника,  но у  Сочихэл есть повод -  узнать,  готовы  ли дверные навесы.  На них уже нанесли  фон,   основной узор –  лепестки  раскрывшегося  лотоса,  символа чистоты.  Рисунок симметричен,  нет светотени. Золотистый орнамент  расцвечен любимым колоритом  «монгол-зураг», древнейшего жанра живописи со времен хунну.
    Справа от живописцев, у  опушки  молодого березового леса  постоянно горит огонь. Там   мерно   и звонко  бухает молот по наковальне,  плавят  в тиглях  и куют железо, медь, серебро,  делают  самые прекрасные  и неповторимые изделия:  с дивными  узорами из горячей нити - конскую сбрую и стремена, рукояти ножей и мечей, курительные трубки и дорогую посуду,  женские украшения и многое-многое другое. Стальные самодельные  ножи  вкладывают в  кожаные ножны с  серебряной змейкой,   тиснением. Серебро  везде -  на поясах,  курительных трубках,  табакерках,  огнивах и кожаных мешочках для них. Серебряной  насечкой   покрывают  железные пластины  конской  сбруи.
    Работают там только мужчины,  блестящие от пота, с бронзовыми, обнаженными до пояса телами.  Их  нельзя смущать и  не стоит тревожить.    Сочихэл усаживается  подальше, на березовый пенек и   внимательно наблюдает, как заскорузлые  грубые руки создают тонкие, изящные вещи.   Они высоко ценятся, и  Есугей охотно дарит их друзьям или выгодно обменивает на зерно у южных соседей.

    Впервые ступив в юрту Есугея, Сочихэл   поразилась  множеству    изящных     вещей.   Рассматривала оправленные в серебро пиалы,  сосуды для чая – «домбо»,  узкие, высокие, с петлеобразной ручкой. Удивляли  прямоугольные замки с потайной дужкой и орнаментами, символизирующими прочность, крепость, долголетие. На оружии  мужа  глубокой чеканкой  изображены двенадцать животных шестидесятилетнего цикла. Каждый из них – в грациозном движении - доброе напутствие хозяину на всю жизнь.
 
    Лунно-матовые  серебро  и жемчуг -  спутники счастья и чистоты. Есугей  приготовил  для Сочихэл   легкие  серебряные кольца, серьги,  браслеты,  заколки   и подвески к косам, пуговицы разных форм, изящные колокольчики для одежды.   В украшениях с  крупными жемчужинами и  драгоценными   камнями     особый   смысл:  бирюза – верность, постоянство; золото и янтарь – любовь; рубин и красный коралл – радость.  Эти камни  держатся в серьгах  золотой или  серебряной  розетками  с восемью спицами.  Сочихэл   до сих пор в растерянности,  боится прикоснуться к невиданному богатству.  Все глядела бы да глядела, не закрывая   свадебный    сундук.    Есугея радует  и смешит   скромность и  нерешительность молодой жены. 
 
    Каждая женщина носит несколько браслетов.  В сундуке  они разные - из гнутой серебряной полосы, из бронзы и золота.  По давнему обычаю  - без инкрустаций.   Но два браслета  выделяются  особой  прелестью.  На  самых  кончиках  одного, золотого,  ювелиры поместили  литые фигурки вздыбленных  лошадей, в середине  - знак ульдзий  в виде плетенки. От второго браслета  Сочихэл  не может  отвести глаз: две тонкие серебряные нити  - извивающиеся змейки с бирюзовыми глазами и длинными язычками.  Браслет  до того необычный,   что завораживает  и   немного пугает.


    На  противоположной от ювелиров и кузнецов стороне, подальше от их молотов и наковален,  натянут большой навес из шкур от солнца и дождя. С утра  до позднего вечера оттуда разносятся по степи  звуки разной высоты и тональности  -  грозные как рев рассерженного буйвола,  нежные и мелодичные, -  похожие на пение  птиц и звон колокольчиков, или  ритмичная   барабанная дробь.  Мастера  с  абсолютным слухом делают    музыкальные инструменты. 
    В  редкой юрте  нет  морин-хура.  В давние времена  его сделал пастух, у которого убили любимого   скакуна,    побеждавшего на   надомах.  Гриф   вырезал в виде конской  головы, струны сделал из волоса  хвоста,  деку  обтянул брюшиной и заиграл мелодию, в которой услышал топот копыт, бег  рысью по  твердой дороге. До сих пор  так  и  делают  морин-хуры.  Струны    -  металлические или из высушенных кишок,  имеют свою звуковую гамму.  И корпус резонирует в зависимости от кожи животных,  для хучира и шанзы  его делают из гремучей змеи.
    Чаще всего Сочихэл посещает музыкальных мастеров. Пожилые или совсем старые, они давно работают у Есугея. Хорошие инструменты, кочующие  в степи  вместе с владельцами и скотом, почти все вышли   отсюда.   Сочихэл идет  по шаткому деревянному мостику над ручьем, перепрыгивает по болотным кочкам, пытаясь различить еочин в  какофонии  долетающих звуков.   Девушка  подносит  угощение, а сама  садится подальше от трехметрового  ухэр-бурэ.   У него резкий, пронзительно-высокий  тембр.   Почти  все духовые инструменты  ей кажутся  грубыми и  неприятными в сравнении с еочином.  Он  почти готов, осталось покрыть лаком.  Дека из  сандалового дерева и шестнадцать   струн.  Сочихэл осторожно берет  тонкую  тростниковую палочку.      Сначала робкие и тихие, а затем все более уверенные нежные  созвучия переплетаются, ширятся,  складываются в мелодию, полную гармонии и красоты.

    Мастера  оставляют работу, слушают, склонив голову. Замолк нестройный хор духовых и ударных.  Зябнущий  даже в летнюю жару   старик    с  впалой грудью  шевелит в воздухе  длинными темными пальцами, как бы играя на еочине. Он  улыбается, он – счастлив!  Отвернувшись, смахивает слезу. Безвестный мастер  на склоне лет  смог  сделать то, о чем мечтал всю жизнь -  подарить  миру  волшебный инструмент, который будет петь людям  о любви – нежной, не стареющей, вечной. Да и как иначе? Ведь  в   дереве, металле, вибрирующей пустоте еочина  останутся  жить  его  трепетная душа, одиночество,  мелодии  юности и  отвергнутой, безответной любви.  Они      волшебными  звуками наполнят юрты богатых и бедных монголов; подхваченные ветром, полетят в степь, пустыни и  к дальним горам,  вслед за воинами – в чужеземные страны.  Стоит лишь   любящему человеку, как  этой  девушке,  взять в руки инструмент и, притронувшись к  тугой  струне, вдохнуть  тонкий аромат сандала.

    На  самом  отдаленном – вниз по течению Онона – конце стойбища занимаются  тяжелой и грязной работой. Там забивают животных не только  на мясо, но и для изготовления  множества предметов,  без которых невозможна жизнь  кочевников.  В дело идут  шерсть, шкуры, рога, кости и даже внутренние органы. Все обрабатывается здесь, а затем передается  скорнякам, сапожникам, оружейникам.   Рубец - для обтягивания товшура  и  морин-хура,  тонкие кишки овец и коз, конский волос -  для струн, сухожилия -  для сшивания кожаных сосудов и  предметов из шкур. Даже из мозолей верблюдов делают крышки к табакеркам. В   новизне изделий  исчезают  нечистоты и  черные тайны их появления на свет.
 
    Сочихэл там никогда не бывает, лишь иногда  случайный ветер доносит омерзительные,   зловонные запахи.  Среди работников -  провинившиеся монголы, молодые пленники - меркиты,  чжурчжени, кидани.  Много женщин, есть и дети. Сочихэл, если бы могла,   освободила бы их  от этой ужасной работы. С болью и жалостью смотрит на  лица и руки с жирной несмываемой  грязью, вставшую коробом,  изорванную  и  отвратительно  пахнущую одежду, слипшиеся  волосы, не знающие гребня и мыла.   

    Оюнгэрэл  в молодости  там же  внизу катала  войлок.  О  нем она может  говорить  часами, увлекаясь и  даже не замечая,  как   тяжелеют веки   слушательниц и их клонит ко сну. 
    - Это ведь давно, почти  четыре тысячи лет назад, сказывал дед мой, - стали его делать. А без войлока как  в степи прожить –  утеплить  юрту нечем!
    И  тянется бесконечный  рассказ о происхождении    сбруи, седел, белоснежных мягких одеял, нарядных дэли, пушистых  ковров. Многое может изготовить  она сама, даже гутулы,  утепленную войлоком   обувь  из тонкой кожи с загнутыми вверх носками.  Старая Оюна различает  шкуры по    названиям: «зул-барай» – мертворожденного детеныша выпоротка; «турсага» – животного, погибшего в результате стихийных бедствий; «нэхий» – взрослой овцы; «шир» – коровы, лошади, верблюда; «арьс» – козы; «ад-га» – яка.

    Кожи   из шир выделывают  на кожемялках – «эригулгэ».  Работники вращают крестообразно скрепленные тяжелые бревна.  Людей  заменяют  непригодные к другой работе, часто слепые,  лошади и быки.  Бараньи шкуры  тоньше, с ними  легче  работать. Размягчают  растертой печенью или квашеным молоком, скребком очищают мездру. Вьются тучи навозных мух, палит  солнце, а работу нельзя прервать, шкура станет сухой и непригодной  к использованию. Тогда из нее сварят клей.

    Оюнгэрэл, подслеповато щурясь,  частыми стежками  сшивает верх женских гутулов,  и  с большими паузами – когда зажимает иглу зубами, говорит:
    - Хороший войлок  сделать – много секретов знать надо. Годится  ягнячья  да овечья  шерсть -  не всякая, а только  осенней  да  летней стрижки.  Вот   сядем  на колени  друг против друга, взбиваем    ворохи короткими палками, а  потом  и раскладываем  толщиной в шесть, семь  сантиметров. Конечно, юролу поем.
    - А ты ее помнишь? - улыбаясь, спрашивает Сочихэл. 
    - Не забыла. Как забыть!
   Еще ниже склонившись над работой,  Оюнгэрэл слабым надтреснутым голосом,  на одной ноте, монотонно поет:
     - Пусть у нас войлок станет белым,
Как раковина, крепким,
Как шелк, красивым…
    Старая служанка, закусив от усердия губу, прокалывает шилом кожу, протягивает в отверстие сухожилия:
    - Да, войлок-то  не скоро делается. Как выстелили мы полотно, шерсть надо    водой полить и накрутить   на деревянный вал, сверху шкурой обернуть  и туго стянуть. Это  мужчины делают, нам-то не справиться. Возьмут они   волосяную  веревку и  привяжут вал  к седлу лошади.  Гонят ее, бедную,  по бугоркам и  ямам,  войлок бьется о камни  и  землю, пока не  станет плотным и твердым.  А тебе-то знать зачем?
    Оюнгэрэл  оставила  шитье, прислушалась и воскликнула:
    - Посмотри-ка, что внизу-то  делается!

    Сочихэл вышла   из юрты и услышала нестройный хор высоких женских голосов. Наверное, ту самую юролу, но слов не различить. Они тонут в громких криках,  веселом свисте и гаме, визге мальчишек,  неистово размахивающих плетками над головами лошадей.   Две лошади бешено  скачут  по степи, почти обезумевшие, не понимают – что там волочится за ними по земле. Только бы не сломали ноги!  Сочихэл  видит охваченных азартом людей и тоже улыбается.   Катание войлока – легкая, по сравнению с другими, работа. Почти праздник.  Есугей  в такие дни доволен. Он  высылает  вниз еду,  угощает  всех  вином и кумысом.

    Нет нарядней, уютней и гостеприимней юрты Есугея.  Сочихэл  - лучшей жены не пожелать. Умелые маленькие  руки  создают вокруг радость  и красоту. Тонко и мелодично звенят крошечные колокольчики на браслетах, когда она - в нарядном, искусно расшитом лотосами и драконами дэле,   подает гостям серебряные пиалы с кумысом.   Тихий  нрав  и рассудительность Сочихэл   разрешают споры  соседей. Под  участливым  ласковым взглядом  вдруг  улетучивается вражда, и  люди, сбросившие тяжелый груз неприязни,  открыто и прямо смотрят друг другу в лицо.

    Помирившиеся соседки,  родственники, старшие и младшие жены с утра  поджидают  Сочихэл,  все  вместе  разноцветной веселой толпой уходят в степь – полезное дело и развлечение.  Где  же  поговорить  о  сердечных тайнах,  мужьях и возлюбленных, как не у костра на берегу  тихой речки. Солнце высушило росу, и  разбрелись во все стороны, ищут норки  песчанок, полевок. В них  запасы  зерен злаков, сладкие луковицы  лилии-саранки.  Вот и мука для  лепешек, лапши,  молочное лакомство из  корневищ! А сколько собрать нужно на долгую зиму  полевого лука, чеснока – мангыра, чтобы  от мяса с  пряным ароматом слюнки текли. Получилось   вкусное блюдо -  кто оценит? - обязательно надо Сочихэл угостить! 

8.

    Вслед за дедом, великим Хабулханом,  Есугей  не мыслит   жизни без соколиной охоты. Будто он сам, а не птица,  поднимается  на такую высоту, откуда видны  неохватная степь,  сверкающие тонкие ниточки рек и  бусины озер, дальние леса, белые  горные  вершины и те неведомые места, что  за ними.  Замирает Есугей,  следя за полетом. Дороже добычи   тот заоблачный свет и  неземное дыхание неба, которые приносит птица, опускаясь на руку хозяина.

    Только крупные соколы у монголов: кречет, балабан, сапсан. Из ястребов – тетеревятник и перепелятник.  Больше всех орлов  ценится беркут, хотя  слишком тяжел для всадника, удерживать на скаку – сила нужна.  Но нет зрелища прекраснее, когда, раскинув двухметровые крылья,  он  парит   в вышине, падает метеором, выследив лисицу или  волка,  антилопу-джейрана,  сайгака, козу, дрофу  или  другую  крупную птицу.

    Гнездо беркута искали в расщелинах скал, на  деревьях, а нашли на земле, у правого берега Онона. Было два  яйца. Сначала ждали  сорок пять дней, пока вылупятся птенцы, потом еще месяц – когда  подрастут, и сильный  забьет  слабого.  Забрали  пуховичка.  Вскоре подвернулась удача - поймали   взрослую птицу – злобную, недоверчивую. Труднее приручить, но  зато  больше в ней  смелости   и ловкости  –  выросла на воле.    Есугей отдал птиц   сокольничему -  Чимиду.  Крылатых охотников  воспитывал он в юности еще для деда Хабул-хана.
 
    Беркутов  Чимид  держит на привязи в юрте, куда заходит много народу. Птица должна привыкнуть к людям и не бояться их.   Взрослому   беркуту сокольничий надел на голову колпак и  несколько дней не кормил,   не давал  спать. Как только птица задремлет,  он раскачивает   и дергает  ее помост, брызжет водой.  Измученный -  без света, пищи и сна  беркут так ослаб, что  потерял  страх, стал  ко всему равнодушным.   Перья  растопорщились и потускнели.   
    - Пора, - сказал   довольный  Чимид     и  позвал  хозяина. 
    Есугей ежедневно стал  навещать пленника.  За  крапинки, сверкающие золотыми искрами  в круглых немигающих глазах,  и  крепкий  желтый клюв  Есугей  назвал  птицу Алтаном, Золотым. Сначала дал  ему моченое мясо, малопитательное, оно только будит аппетит.  Беркут голодными глазами следил за хозяином,  но  постепенно  стал брать мясо с  руки  в  защитной перчатке из воловьей кожи.   Через две недели      Алтан  так осмелел, что      храбро  взлетел  на руку и   жадно схватил  кусок свежего  мяса. Теперь    только и  ждет появления  Есугея,  встречает   радостным клекотом.

    Не доверяя Чимиду,  Есугей приучает Алтана  к охоте  с   лошади.  Беркут    в  кожаном  клобучке  спокойно сидит на руке хозяина, опирающейся  на деревянную,  прочно  прикрепленную к седлу  подставку.   Быстро бежит  проворный  внук  Чимида   и на длинной веревке тащит по земле  шкуру антилопы, лисы или волка, -  соломенное чучело, набитое  кровавыми  кусками. Мясо  выглядывает в прорези на шее,  в расширенные отверстия глаз.  На всем скаку Есугей снимает  колпачок,  и Алтан,  увидев, учуяв   привычную на воле пищу,  молниеносно настигает тушу,   впивается  когтями -  глубже, глубже! - чтобы не свалиться, не упустить!
    - Сто-о-й! - свистит  Есугей, и  мальчик   выпускает веревку. 
    Голодный беркут пирует, пожирая «добычу». 
    - Как тебе  Алтан? -  спрашивает Есугей  наблюдающему  со стороны Чимиду. - Сможет  выклевать добыче  глаза, перебить шею, согнуть жертву в дугу  и  сломать   хребет?
     Внимательные и зоркие глаза  Алтана теперь   пристально  следят  за воздухом и землей, отмечают любое передвижение в степи.  Он  уже  знает, что  птиц и зверей  вспугивают собаки.  Иногда, торопя  поиск,  ловчий хищник садится   на спину. Это зрелище – беркут верхом на собаке! -  веселит охотников.

    Утренняя    роса  серебрит траву.  Есугей едет  на первую с Алтаном  настоящую охоту.  Он  камнем  -   могучий,  с огромными когтями, мощным клювом,  со сложенными двухметровыми  крыльями, сильный и смелый неподвижно застыл на  кожаной перчатке.  Прирученный в возрасте самого Есугея,   теперь ему верный  товарищ.  Следом скачет   Чимид,   на  левой руке двухгодовалая птица – выкормленный в неволе пуховичок.   Собаки, припадая к земле, рыщут  в округе.  Взяли след и  уже  с визгливым  лаем крутятся у норы. Спугнули лисицу-корсака.  Рыжее пламя понеслось по высохшей бурой  степи.  Мелькает  среди будыльев полыни, теряется в зарослях кустарников,  мечется по зеленому  лугу  у реки.

    Саврасый замер.  Сорваны  клобучки с голов птиц, отстегнуты кожаные ремешки-путанки. Желтый глаз в черном ободе привыкает к свету. Взмах  крыльев – и  Алтан стрелой вонзается в небо,  парит, и снова  кружит и кружит  спиралью.  Выше!  Еще выше! Он -  еле видимая  точка.   Но  зоркий глаз уже  нацелен на       живой огонек.  Сложены крылья,   камнем падает вниз.  Во весь опор скачет к нему  Есугей.  Дух захватывает от бешеной скачки  и  упругого ветра.    Мгновенье! – и Алтан, тяжело взлетев, уже  спешит к хозяину, зажав  мощными когтями  корсака!

    Беркут   Чимида   слишком   низко летел вслед за убегающим зверем. Опоздал!  В момент, когда готовился к удару,  увидел заслонившую солнце тень и короткую схватку.  Есугей  со счастливым смехом принимает   добычу и нежно  гладит  охотника.  Алтан угощается  кровавым  куском, привычно сидя на руке хозяина.    Обернувшись  к  старому сокольничему,   Есугей  с усмешкой   укоряет:
    - А ты говорил – выкормыш  будет охотиться лучше!  И  хищная  птица никогда не станет слугой как собака?  Видел Алтана?  Теперь - что скажешь?!

    Алтан и  выкормыш возбуждены.   Охота в разгаре,  они одновременно настигают  в воздухе  куропатку и саджу.  Тугой клубок перьев,  с резкими криками и клекотом распадается в вышине, жертвы  обвисли   в когтях  хищников.  Добыча падает вниз,  а над нею,  широко расправив крылья, красуется победитель.

9.

    Клубится по дороге пыльное  облако. Разгоряченный  Есугей  заметил  нарядный возок с  летящими по ветру цветными хадаками.  Свадьба? На его земле и он не знает об этом?!   Пересадив Алтана на седло Чимида,  стрелой  полетел  навстречу и твердой рукой  круто осадил  лошадей.   Они взвились на дыбы и  чуть не перевернули  повозку.  Откинув занавеску, Есугей  увидел молодого вождя  меркитов  Еке-Чиледу и его невесту в красной накидке. 
    - Так вот кто спешит со  свадьбы  в Селенгинские степи!  Меркиты  у нас в гостях! - ирония замерла на губах. 
    О-о!  Редкая  красавица!   Эта девушка,  откуда она?  Как не вяжется  нежный румянец  с  суровым выражением   лица!   Быстрый  взгляд  полоснул молнией.  Сколько в нем ненависти и презрения! Нет, она не  для меркитов!  Не обращая внимания на Чиледу - длинный рукав  мешает ему  выхватить  меч,   Есугей, усмехаясь, не отвел дерзкого взгляда от незнакомки.   Помедлив,  стегнул    коня и  бросился  в стойбище  за подмогой.

    - Они вернутся! -  охваченная ужасом прошептала невеста.
    Чиледу вскочил, нахлестывая кнутом, погнал лошадей.  В бешеной скачке  повозка накренилась, отвалилось и покатилось под уклон заднее колесо.  Чиледу бросился распрягать лошадей. 
    - Погоня!  Скорей, Чиледу, скорей! -  торопила  девушка.
     Ее  била крупная дрожь. Три всадника  появились  из-за ближней сопки. Они неслись  к путникам во весь опор.
    - Нам не уйти!  Вдвоем не уйти!  Беги, Чиледу! Они убьют тебя!    
     Отчаянный  крик невесты  взвился над степью:
    - Чиледу! Спасайся!  Беги!

    Меркитский вождь медлил, затем очнулся, выдернул  из упряжи  белого жеребца, пришпорил.
    - Я люблю тебя, Чиледу!  Помни   свою  О-э-лун!  Назови жену моим именем!  На-зо-ви-и!
    Пущенная ему вслед стрела пропела над ухом.  Боржигины  рассмеялись,  но преследовать не стали – добыча в их  руках! 
    - Так тебя зовут Оэлун?  Мягкая трава? Но  разве она  бывает  такой  сердитой? -  тихо и ласково сказал  Есугей, пытаясь  достать девушку из возка. 
    Она  отбивалась и укусила  протянутую руку. 
    - А-а! Так ты злюка? Тебя надо приручать как беркута? - засмеялся Есугей  и  подул на ранку.
    На ось надели  найденное колесо, в  повозку впрягли  своих лошадей. Есугей  сел рядом с   Оэлун.  Она  молчала, закрыв лицо и забившись в угол.

    Сочихэл видела, как   неожиданно  вернулся с охоты муж и, не заходя в юрту,   тут же  ускакал, прихватив братьев.  Позже  приехал Чимид с двумя беркутами.  Теперь она услышала стук копыт и вышла, тревожно глядя на дорогу. К стойбищу  направлялись  люди, но Есугея среди них не было.  Пара гнедых тащила возок, украшенный свадебными лентами.  Хадаки  развевались как  радужный хвост павлина.  Удивленная  Сочихэл не могла сдвинуться с места, когда,  согнувшись в двери,  из повозки неуклюже  вылез Есугей.  На руках  он нес  женщину, обернутую в красную ткань.  Невеста, но где ее жених?  Вероятно, с ними случилась беда,  и спасли только ее.   
    - Помоги,  ее зовут Оэлун, -  произнес муж и  прошел  на  женскую половину в восточной части юрты.

    Всю ночь Оэлун металась, не приходя в себя. Ее сжигал жар,  и Сочихэл непрерывно  меняла  примочки на лбу,   холодным кумысом  смачивала сухие губы и руки.  К утру ей стало легче, сознание вернулось, но говорить она не хотела. Несколько раз заглядывал Есугей.  Оэлун лежала, отвернувшись к  стене.  Муж  молчал, и Сочихэл, словно чуя опасность, ни о чем  не спрашивала.

    Рядом с  хозяйской юртой спешно  возводили новый каркас. Уже стелили  пол, по часовой стрелке укладывая доски,  ставили ханы – решетчатые стены и связывали их волосяными веревками.  Осталось закрыть  войлочными покрывалами,  натянуть белое полотно на стены и верхнюю деревянную часть крыши,  прочно закрепить.   Снизу, из мастерских  везли  все для  строительства,  а также  мебель,  красивую посуду,  вышитые войлочные и волосяные ковры, дверной полог, ширдэки - цветные кошмы и тонко выделанные шкуры для  лежанки – так распорядился Есугей.

    Через два дня новое   жилище,  украшенное и прибранное Сочихэл, было готово.  Туда  Есугей поселил Оэлун, по-прежнему   молчаливую и ко всему безучастную. Она отказывалась от еды, похудела, под глазами легли черные тени. Сочихэл  придумывала самые вкусные лакомства – варила в  свежих сливках сладкие луковицы саранки,  приносила дикую клубнику с   густыми пенками уурумом,  лучшие куски  мяса, но   ее старания  были напрасны.  Потемнев  лицом и  сжавшись, она  уже знала,  что жизнь, как река,  повернула в  новое русло с камнями  на дне и заторами. Но что поделаешь?   Если Есугей  станет прежним и  в глазах засияет радость,  то она, Сочихэл, согласна, пусть приведет хоть тысячу жен.  Она любит его и полюбит их, как эту  - несчастную Оэлун.

    Есугей,  словно беркута, - осторожно  и ненавязчиво  приручал Оэлун.  Ему хотелось, чтоб  ждала его,  кормилась  с руки, исчезла бы    ненависть  из    строптивого сердца.  Дорогие подарки оставались нетронутыми. Разговаривала Оэлун  только с Сочихэл, а у той  вместо ревности -   в глазах сострадание.
    - Мы, женщины, только добыча для мужчин, пойми это, Оэлун.  О пленницах – и думать нечего. Могут сделать служанками, выгнать в степь или убить,  -  уговаривала Сочихэл. - Забудь Чиледу и смирись! Пожалуйста,  выпей  этот чай!  Ведь ты совсем ослабла и можешь умереть. 
    Оэлун  не слышала, погрузившись в  невеселые мысли.

    Как-то утром Сочихэл привела  сына.  Толстощекий,  ясноглазый Бектер, так похожий на Есугея, подошел к  лежанке и долго   разглядывал незнакомую гостью.  Молча уселся рядом и глубокомысленно произнес:
    - Ты  плакала. У тебя нет коня. –  Помолчал, раздумывая, и  решился: - Я тебе своего отдам! Знаешь, какой он хороший!
    Впервые улыбка появилась на опухшем от слез лице Оэлун.

    Долго  сидели вдвоем у тлеющих углей во тьме,  когда Есугей был в  отъезде.  Оэлун,  словно проснувшись  от горестного сна,  вдруг заговорила тихим и страстным шепотом. О родителях и подругах, девичьих  радостях,  первой  любви  и   незабвенном Чиледу, их  знакомстве и свадьбе,  о  клятве верности, которую дали друг другу  еще в  раннем детстве.   Ей хотелось, чтобы   произнесенные вслух слова заполнили  это чужое жилище и  на мгновение  вернули потерянное счастье.  Сочихэл  молча слушала, в  глазах стояли слезы жалости  к  пленнице и …к  себе.

    Оэлун   из рода олхонут, племени хунгират из  группы  «черных татар».  Издавна они  кочуют  в степи,   держат много скота,  имеют полный   достаток. Гордые и независимые  олхонуты презирают  «белых  татар»,  тех, что живут  южнее Гоби, служат чжурчженям,   отказались от  воли и свободы кочевников.  Детей они обучают  китайской  грамоте,  любят роскошь. Говоря это, Оэлун  обводит взглядом юрту и, словно заметив только сейчас приготовленные для нее  одежду и  украшения  на низком столике,  блеск  драгоценных камней - смущенно умолкает.

     Есугей запаздывал.  Давно наступили сумерки, стойбище погрузилось в тишину. Вдруг снаружи  донеслись тревожные голоса людей, скрип колес, негромкое ржание лошади. Сочихэл и следом – Оэлун  торопливо вышли из юрты.  В бледном свете луны  суетились, тихо переговариваясь, люди. Черные тени шевелились на земле.  Увидев женщин, все расступились.  На  низкой телеге лежал распростертый  Есугей. Поднесли зажженный факел.  Глаза  в темных глубоких провалах на белом, обескровленном лице  закрыты,   безжизненно свисает  рука.   Войлочная    подстилка со  свежими  пятнами  крови,  тонкая  засохшая струйка  на щеке.  Тэрлэг  с  правой стороны груди разорван и свисает грязными лохмотьями. 

     Есугея перенесли в юрту. Казалось, он умирает. Сочихэл не могла сдвинуться с места. Пораженная словно молнией, она,   наконец, очнулась и осмотрела раненого. Решение было принято мгновенно. Робкая и тихая  женщина преобразилась в умелого лекаря.  Ее  маленькие руки  острым ножом  извлекли из открытых ран куски одежды,  каменные осколки, уверенно прижигали  кровоточащие края  горячим, почти расплавленным серебром.  Притихшая и испуганная  Оэлун  помогла  наложить тугие повязки. Сидя у изголовья,  она по капле вливала кумыс  в  посиневшие  сомкнутые губы.

    Возле юрты  неподвижно  стоит  пастух, который  нашел хозяина в степи. Есугей лежал  у крутого склона  недалеко  от  своего  коня.   Вначале   Очир  думал, что  Саврасый оступился  на узкой тропе. Покатившись вниз, попал на подвижную осыпь,  несколько раз перевернулся.  Светло-коричневая шерсть была в пыли, в гриве застряли песок, колючки перекати-поля.    Есугей, уже придавленный  его тяжестью,  вылетел из седла на острые камни.  Осмотрев внимательно  лошадь, пастух обнаружил  слева глубоко вошедшую  под сердце тонкую стрелу с железным наконечником. Никаких следов чужих людей   не заметил.  Стреляли с дальнего расстояния и откуда-то снизу.

     Через девять месяцев после похищения   чужой  невесты    Есугей   захватил в плен «черного татарина»,  багатура  Темуджина-Угэ,  «Лучшее Железо». Его привезли  в стойбище  и стали жестоко  пытать – кто повинен в нападении  у каменной осыпи, месть ли это   меркитов   или родичей Оэлун –олхонутов?  Темуджин-Угэ,  не проронив ни единого  стона,    принял смерть.

    Есугей,  стараясь  занять себя и справиться с волнением,  треплет черную гриву     нового  коня,  угощает его аарулом.  Теплый язык слизывает  творожный соленый колобок  с руки,  влажные  удлиненные глаза  внимательно смотрят на хозяина. 
    - Как  там дела  у наших охотников? - спрашивает  Есугей  у  вышедшего   из   юрты Чимида. 
    - Мяса вчера беркутам не хватило.  Очир привез лишь  одну овцу.
    - Ничего, им полезно.  Завтра в степи  сами доберут!
    Чимид протягивает  большой  сверток:
    - Тут вчера  Джарчиудай  был, ну, который кузнец.  Еще  Саврасому подковы делал.  Тебя не застал.  Привез парней своих.  Один Джелмэ, а  другой   Субэдэй.  То ли в обучение, то ли в услужение. А я говорю ему -  маловаты, пусть подрастут.  Тут Джарчиудай и дал мне  это. Говорит: «Мой подарок Есугей-багатуру по случаю рождения сына – детские пеленки на собольем меху».  А я засмеялся  и спросил: «Откуда знаешь, что сын будет?» «Приснилось!» - ответил  кузнец и уехал.

    Шел 1155 год.  В просторной юрте, поставленной  на берегу  Онона  в урочище Дэлюун-болдок, суетились женщины. В  колеблющемся пламени  жирника, в клубах пара   передвигались  размытые тени.  Оэлун поддерживали под спину и  за руки. Сидя на корточках, скривившись от боли  и закусив губы,  она родила  сына. Сочихэл радостно воскликнула:   
    - Мальчик! Богатырь! – и,  перевернув его вверх ножками, шлепнула по попе.
    Раздался громкий крик – жалобный и требовательный.   Оэлун, облегченно вздохнув,  улыбнулась крохотному красному существу и упала на лежанку. Ребенка   положили  на белую ягнячью шкурку с  шелковым  орнаментом нити счастья. 

    В правой руке   мальчика был зажат прозрачный и твердый  сгусток крови.  Величиной с кедровый орех, он напоминал красный рубин. Предзнаменование  удивительной судьбы?!  Счастливый Есугей высоко поднял сына:
    - Ты будешь носить имя отважного богатыря, чья душа  только что   вознеслась к небу  – Тегрин-Огюсен-Тэмуджин!