Золотые грёзы Иосифа

                Л.И.Рохлин

Золотые грёзы Иосифа.

               

Холодный сырой ветер с просторов атлантики ворвался в узкий глубокий Бристольский залив. Вихрем пронёсся по обширным болотам севера Корнуэльского полуострова, пропитался гнилостными испарениями чёрных торфяников, заросших вереском и обрушился на древний Бристоль. Ветер гнул деревья, срывал крыши, заливал улицы и площади яростным чёрным ливнем, проникал вовнутрь домов и храмов.
Господи! Как болят суставы.Это сырое зловоние окончательно убъёт меня. Как он обстоятелен. Когда же закончит этот странный пришелец. Он явно не англичанин. Господи, прости меня ... – так думал старый священник церкви Святого Стефана, возведённой на берегу залива лицом ко всем ветрам и дождям.
Из-за чёрной бархатной занавески продолжал звучать громкий, уверенный,  хриплый голос. Человек говорил тяжело, с отдышкой, монотонно и без интонаций, как будто текст был выстрадан долгими годами, заучен наизусть. Священник слушал, не переспрашивая и не задавая вопросов. Боль в суставах поутихла. Монотонная  речь пришельца, сплетаясь в единый звук со стонущим отдалённым рёвом ветра,  заполняла его сознание. Она, казалось, подавляла боль.
Церковь была пуста. Они медленно шли к выходу. Незнакомец продолжал говорить. Чувствовалось, что ему было не легко. Хриплый голос звучал просительно, стараясь досказать что-то, чтобы поняли правильно. Уже в дверях храма незнакомец, видимо что-то решив, пригласил священника домой.
Тот долго стоял на верхней ступени храмовой парадной лестницы, забыв о пронизывающем ветре... «Господи – думал он – удивительны тайны твои, долгие годы живущие буквально рядом....». 
Он видел, как к незнакомцу подошел молодой офицер в морской форме и бережно, взяв под локоть, проводил к стоящей на углу карете. Дверка распахнулась, в проёме показалось красивое лицо и руки, затянутые в высокие перчатки.
«Antony, please, help him …» - послышался мелодичный голос. Молодой офицер поспешно подхватил мужчину под руки. Затем подсел сам и коляска тронулась. «Так вот кто вы ... хранительница тайны, слышал, много слышал о вас, но почему не приходили в церковь ... странно, православие кажется это не запрещает...».
Тут вновь вспыхнула боль и старый человек поспешил в тёплые покои, запрятав в глубины памяти всё услышанное и увиденное. А наутро, поразмышляв над вчерашней исповедью незнакомца, решил всё аккуратно записать ...пораспросив подробнее при случае.

Какая скучная жизнь, какой однообразный мир, заполненный похожими изо дня в день поступками, движениями, мыслями. Наверное так думают те, которые хотя-бы раз в неделю, могут вдруг остановиться и ... задуматься.
Другим не дано останавливаться. Не дано и задуматься... о прошедшем, настоящем, тем более о будущем. Они бредут по жизни. Они вообще не любят размышлять. Живут себе в уютных норках, рожают детей, пестуют и то и другое, по праздникам и торжествам превозносят друг друга, с упоением хвалят и себя, даже позволяют себе иной раз ... поступки.
И катится их жизнь  кисло-сладким колобком.
Есть третья разновидность. Исключительно редкая. Природа наделяет их невиданой мощности энергией. Нередко  авантюрной. Они несутся как кометы, высвечивая для первых и вторых удивительные, привлекательные приключения и истории. Уподоблятся им не надо. Всё равно не получится. Потому что приключения есть суть их судьбы. Они из них особенным образом сотканы. Судьбы чаще всего острых переживаний, взлётов и падений. Их бешеная авантюрная энергия словно выпущенная пуля. Она неспособна остановится.
Послушайте об одной такой судьбе. 
Здесь всё сказочная правда.

По Северному склону северо-восточной России, пологой покатости, обращённой к Белому морю, стекают многоводные холодные реки Печора, Мезень, Северная Двина и Онега. Средние и особенно верхние течения этих рек пробивают путь через обширные, дремучие, хвойные леса перемежаемые моховыми трясинами и бездонными озёрами чистой воды, страшными «окнами» в никуда. Холодный, суровый, бедный край, населённый зырянами, лопарями и необыкновенной красоты ... пушными зверями. В погоне за пушной красотой, аж с XII века, стали проникать сюда русские люди.
Заселять и обживаться.
Возникли поселения, позже и городки. Они строились по берегам крупных рек, служивших единственными дорогами (летом и зимой) в этих бескрайних просторах. Так возник Каргополь, давно известный, с 1380 года. Стоит себе тихо-тихо на берегу большого озера Лача в том месте, где берёт начало река Онега.
Здесь в середине апреля 1811 года, когда лёд на озере синеет и бугрится, в небогатой мещанской семье Антона Волкова родился мальчик. Был он более других детей любим отцом. Ещё при рождении сына уверился отец странным образом, что в судьбе его проявится Божий промысел. Потому и назвал редким в тех краях именем Иосиф.
Занималась большая семья распилкой леса и гонкой смолы, дёгтя и скипидара. Работа тяжелая, неблагодарная, а прибыли небольшие. Отец, наделённый от рождения обострённым самолюбием, из кожи лез вон, пытаясь пробится в гильдию купцов. Всё безуспешно. Начал было попутно заниматься добыванием мёда лесных пчёл, да пчелиного клея. Но случилась беда. Задрал медведь в одночасье жену и старшую дочь. Остался вдовец с шестью детьми. Послал старших сыновей на рыбный промысел к поморам в городок Онегу, да вновь беда. Льдина унесла двоих в море ... Запил отец горькую и лишь любовь к Иосифу спасала его, не давала погибнуть вовсе.
Когда Иосиф подрос, то подослал отец сына к знакомому дьякону, чтобы научил он его грамматике и правописанию. Тому полюбился сдержанный, работящий отрок. Усердно учил его аз и буки. Но более набирался ума-разума любопытный отрок, постоянно присутствуя и помогая дьякону в разговорах с людьми разными, шествуя с ним по лавкам и на базар, прислушиваясь и приглядываясь к людским душам. И всегда удивлялся дьякон беспредельному терпению и не праздному любопытству ученика. Умел малец как-то ласково слушать, не быть при том безразличным.  И это как, и то почему ... зачем ...ведь можно иначе...- при этом приговаривал он.
Прошел год, третий, пятый. Поднялся Иосиф в крепкого, внимательного юношу. Стало скучно ему в тихом, сонном Каргополе. Влекло в широкий мир, большие оживлённые города. И в неполные 15 лет отпускает его старый отец в Москву. Прощается, не ведая что навсегда ...
В те годы Москва сильно строилась. Недавно прошла война с французом, страшные пожары обескровили старинный город. Потому пытливые, грамотные люди были нужны позарез. Они быстро находили себе дело. Начал Иосиф по привычке приторговывать дёгтем и скипидаром в лавке знакомого каргопольского купца, потом ещё подрядился торговать и льном. Всё мало ему было. Всё мечтал о большом деле. Тут случай помог.
Они теперь будут сопровождать его постоянно.
Заинтересовался смышлённым пареньком богатый купец из Бремена. Скупал он оптом на рынках превосходный русский дёготь и лён для оснастки кораблей. Случайно наткнулся на Иосифа, удивился как тот успевает работать и тут и там. Без труда разговорил парня. Узнав, что тот из края, где непосредственно производят нужный ему товар, заинтересовался пристальнее.
Да и немец приглянулся Иосифу. Разговаривать с ним было интереснее, нежели со своими купцами. Поразили его свободные обычаи и нравы, но особенно отсутствие надменности, высокомерия. Вальтер, так звали бременского купца, был просвещённым человеком, по долгу работы знал и английский и французский языки, любил музицировать на флейте и нараспев, с надрывом, читать любовные французские трагедии. Привлёк он Иосифа. Ему нужен был помощник по доставке и оценке качества  дёгтя и льна.
Прошло время. Бременский купец не мог нарадоваться на предприимчивого, быстрого и ловкого работника. Он постоянно чувствовал, как паренёк искренне тянется к нему. Стал приглашать в свой дом. Учить азбуке и нравам европейской цивилизации. Был он одинок и в российском пареньке хотелось ему видеть младшего брата. Иосиф оказался очень способным на иностранные языки, да так, что через два-три года мог учавствовать с Вальтером в чтении французских трагедий, вызывая в обществе немецких негоциантов неудержимый смех архангельским произношением.
Теперь их часто видели то в трактире «Саратов» у Дубровина, то в «Коломне» на Неглинной, то у Мартьянова на Варварке. Статный, русоволосый Иосиф и невысокий полнеющий Вальтер любили вкусно покушать, а нередко и крепко выпить.
Иосиф ранее избегал трактиров, в деньгах был стеснён. Лишь душой рвался. Обедал в маленьких кабаках у извозчиков. Дёшево и много. Всего-то по 15 копеек два раза в день. На пятак чая, да на гривенник снеди от пуза. Щей огромную миску, требухи жареной с огурцами или сомовины жирной с ситничками горячими или расстегай с рыбой во всю тарелку, да толщиной с три пальца. Там было и пристрастился Иосиф к водке. Дешёвая была, полтинник за бутылку. Зато душу облегчала крепко.
Когда встал на ноги и поближе познакомился с немцем и его друзьями, то уже стеснялся напиваться. Неудобно как-то стало, ведь теперь не один, а с немцем стал  ходить в степенные трактиры. Зауважал себя, стал одеваться придирчиво и чисто. Только иногда что-то вдруг буйное подхлёстывало, вырывалось и впадал он в беспробудное пьянство, а потом стыдился, прятался и, наконец, шел к своему немцу, каялся, долго объяснял что-то невразумительно про русский характер, да про случай ...
Вальтер принимал всё спокойно, как должное для русского человека. Не удивлялся, ведь долго жил в Москве. Он с улыбкой воспринимал пьяный размах помощника, как потребность славянской души. Ценил главное в нём – расторопность, умение считать деньги, честность в делах.
Торговля расширялась. И вскоре Иосифу потребовалось самому съездить в родные края, чтобы заполучить новых поставщиков, да цену сбить оптовыми заказами. Когда подсохло, он и тронулся в дальнюю дорогу.
Семь лет не был дома. Возвращался солидным человеком, правда ещё не богатым купцом, но уже степенным, знающим себе цену. Списываться с отцом за эти годы он не мог, тот не знал грамоты, а учивший его дьякон не отвечал. Так что ехал в неведомое.
Проехал Череповец. Запахло родиной. Ласковой, печальной, искрящейся в многочисленных озёрах от лучей весеннего солнца. В Белозерске, остановившись на пару-тройку деньков по делам, в церкви св. Ильи узнал в худом протоиерее своего учителя, дьякона Михаила. То-то было радости, воспоминаний детства.
Поведал отец Михаил о смерти его отца и ссоре между братьями. Что-то не поделили и в пьяном угаре убили одного, остальных посадили в острог. «Так что не к кому тебе ехать-то, Иосиф, один ты теперь от семьи большой остался...» - тяжело вздохнув, закончил разговор отец Михаил.   
Но ехать надо. Дела торговые. Вот и старая застава, за ней неширокая, разбитая улица, а вскоре и центр, где справа высилась белокаменная церковь, куда он бегал на учёбу босым мальчишкой, чуть дальше дом городского головы, а напротив единственный трактир с меблированными комнатами.
Там и остановился. В одиночестве пообедал, механически  хлебая и прожовывая, всё время думая над одним и тем же...как это можно, чтобы вот так, за десятилетие, от семьи, зажиточной и работящей, остался только он один ... надо же, почти всех Бог прибрал ... за что, какое-такое проклятие висит над нами .... наверное и меня возьмёт вскоре ... моя очередь подошла...нет, не пойду к дому ... не могу...
Но дело прежде всего и Иосиф, сунув под кровать теперь уж ненужные подарки для братьев и отца, стал объезжать знакомых и незнакомых купцов, представляясь в качестве уполномоченного от ряда ганзейских фирм. Знавшие его отца встречали настороженно, другие, восхищаясь московским платьем и манерами, встречали приветливо, но о делах старались не говорить, вспоминая слухи о семейной трагедии. Иосиф был настырен и угодлив и вскоре, сломав лёд недоверия, сумел убедить наиболее богатых поставщиков северного золота. Он даже был приглашен на обед городским головой и развеселившись от явств и вина, смешил местную знать московскими и иностранными каламбурами.
Стоял ясный, тихий июньский вечер, когда Иосиф возвращался со званного обеда. Солнце катилось за горизонт и ошалевшие от преизбытка чувств ласточки и стрижи выделывали в воздухе немыслимые виражи. Его потянуло взглянуть на отцовский дом и коляска медленно пробиралась по узким, кривым и разбитым улочкам. В придорожной пыли барахтались куры, вызывая яростное чихание привязанных коз. Ставни были ещё открыты и в окнах виднелись удивлённые глаза женщин в разноцветных чепцах...
Нет! Сердце было спокойно. Лишь лёгкая меланхолия владела душой, глубокая грусть по ушедшим невозвратимым  временам.
«Вон он, мой дом – отметила память – заколочен, да зарос бурьяном ... какой маленький, а казался в детстве огромным ... знать врос в землю ...смотри-ка и голубятня сохранилась ...». Иосиф вышел из коляски, приоткрыл ворота, вошел во двор. Стал обходить дом и вдруг замер, увидев в огороде фигуру женщины. Она окапывала грядки с капустой и двигалась спиной к Иосифу. Вот уже совсем близко подошла. Он невольно залюбовался, но тут лай примчавшейся собаки прервал его нежные чувства. Женщина выпрямилась и резко обернулась. Длинная русая коса взметнулась над головой и ... открылось лицо с испуганными, широко раскрытыми, бездонными голубыми глазами.
Так длилось... вечность. Потом она было рванулась, но Иосиф поймал за рукав, вызвав приступ ярости у собаки. Та буквально заливалась, оскалив зубы и брызгая слюной.
«Ты кто? Почему на моём огороде оказалась?» – делая грозный вид, заявил Иосиф 
Испуг прошел, в голубых глазах появилось удивление. Девушка одёрнула рукав и певучим северным говорком проговорила – «...я вас узнала ... вы младший Волков ... како-же изменились ...городской прямо ... а меня не помните ...Прасковья  я ... мы ж соседи будем...»
Вообщем, долго сказка сказывается, да быстро дело делается. Молодое, полюбовное. Привёз в Москву Иосиф молодую жену.
Беспамятно любил её. Возил всюду, показывал и рассказывал, наряды покупал, старался похвалится ею перед знакомыми, тем более перед Вальтером. Как-то привёз её на Пресненские пруды и показал место, где московское купечество на Духов день устраивает смотр невест.
«Смотри, смотри, вот здесь на садовых скамеечках в этот день сидят накрахмаленные и насурмленные купеческие дочки, а по аллее прохаживаются женихи. И мы с Вальтером, разодетые, в длиннополых сюртуках и с низкой талией тоже здесь бывали не раз и вовсю любовались выставленным «товаром», а кругом нас сновали свахи и пели о приданом и положении отца... вот смеху то было... но ты люба моя , краше всех... – и он не стесняясь прижимался к Прасковье, заставляя её полыхать как маков цвет.
С женитьбой пришла и другая удача. Стал Иосиф, сын Антонов, Волков купцом третьей гильдии. Крепко ему в этом помог Вальтер и его друзья. Их рекомендации открыли перед Иосифом двери в богатые купеческие дома.
Торговые успехи и любовь вскружили голову молодого купца. Ещё ранее он понимал, что уж больно слаб  приработок от торговлишки дёгтем, да льном, а трудов требует больших. Да и конкурентов в Москве было много.
Душа рвалась к крупным делам.
В те годы на Москве появился роскошный магазин Российско-Американской компании (РАК), торговавший мехами из неведомой Аляски. Где она была, на каком краю света, эта Аляска, никто не ведал. Однажды и привёз свою Прасковью в этот магазин слегка загулявший наш купец. Когда увидел меха и цены на них, хмель как рукой сняло. Особенно поразили его и Прасковью меха калана или морского бобра.
Приказчик повёл молодого купца с женой по прилавкам. Предлагалось три сорта в зависимости от размера, качества выделки, густоты ворса и однородности окраса. Показывал и рассказывал, да так занятно, что у Иосифа дух свело.
Зверьки в ту пору истреблялись поголовно вместе с детёнышами. Местные, увлечённо рассказывал приказчик, звали их кошлоками. Так вот только меха кошлоков стоили по 35-40 руб. Примерно как цена четырёх шкур лучших чернобурых лис. Однотонная шкура самки калана ценилась до 60 рублей, а шкура самца третьего сорта исчислялась в 130-150 рублей. Гвоздём продажи были однотонные шкуры самцов, сверкавшие как драгоценные алмазы. И стоили они, как те камни -  по 250-300 рублей за шкуру. Отдельные шкуры самцов калана, имевшие густой чёрный мех (редчайшая удача), шли по цене до 1000 рублей.  А в Париже и Лондоне эти меха вообще были бесценны.
Смотрите – продолжал приказчик - на 300 руб. можно купить в Москве 50 шкурок отборных соболей, то бишь две прекрасные собольи шубки.  И далее, разошедшийся служащий, уверял, что там, на Аляске, прибрежные воды переполнены этим зверьком.
Было от чего вскружиться голове молодого купца. Заболел он меховым промыслом. Кинулся к Вальтеру, рассказал про каланов, про Париж и Лондон, рассказал, узнавши, что не надо никаких специальных разрешений на организацию промысловой компании, так как ещё матушка Екатерина своим указом провозгласила принцип свободной торговли на Тихом океане ...
Но сдержанный немец лишь смеялся и уверял, что Иосиф забывает свою-же, русскую поговорку, как лучше по зёрнышку клевать, нежели рисковать всем.
«Да разве поймёт меня немец. Нет! Ни в жисть...» - мелькало в горячей голове Иосифа и он приходил к магазину вновь и вновь, всё выспрашивая и подсчитывая, мысленно представляя поездку на ... Аляску.
Болезнь оказалось глубокой. Она то уходила во внутрь, то вновь вспыхивала и тогда он не знал как от неё отвязаться. И шел в кабак. На время забывался. Потом работа увлекала. Но только на время. Наконец, он понял, что это его дело. Его! Его! Хватит тянуть. И тогда Иосиф решительно продал свою долю в предприятии, часть денег вложил под хорошие проценты в компанию Вальтера и его друзей, обеспечив неплохое существование Прасковье. Основной капитал зашил под ремень и под подкладку камзола,  расцеловал в последний раз мокрое от слёз лицо жены и тронулся к берегам великого Тихого океана. Он обещал ей скорый приезд и золотые горы.
Он обещал ей счастье необыкновенное ...
Пройдёт более четверти века, пока Иосиф вновь увидит эти бездонные голубые глаза, безоружно, с просьбой смотрящие в душу из под ниспадающих до ног шелковистой волны русых волос.

Ох уж эти российские дороги. Кто только не писал про них. Как только не изголялся. А всё те же.
Всё меняется в жизни, даже в России посконной, особенно если рассматривать процессы в течении столетий. Всё ... кроме российских дорог. Как были при Иване Грозном, таковыми и остались в наш просвещённый XX век. Даже более того, усугубились. Ведь после Иванушки была присоединена необъятная Сибирь и к новым большим сибирским  городам, пришлось, хочешь не хочешь, но тянуть новые  тысячевёрстные дороги. И тянули, в точности такие же как и в древней Московии.
Это уже характер. Тот самый таинственный, славянский.

Иосиф Антонович Волков, пробирался по Российской империи, по разному. Из Москвы он выехал летом 1838 года на четырёхместной коляске. Стремясь сократить дорожные расходы, он опубликовал в газете примерный свой маршрут. Откликнулись попутчики. Правда, двое до Тобольска и только один до Иркутска. И то, слава Богу. Нет надобности рассказывать о дорожных злоключениях.
Главное прибыл Иосиф в центр Восточно-Сибирского генерал-губернаторства целым и невредимым. Не обокрали, не ограбили и даже здоровье не пострадало. Крепким был каргопольский купец. Хотя шишок набил. И то ведь верно, что предупреждали его не ездить в коляске, в которой верх нависает над сидением. Не всякий выдержит, когда почти три месяца коляску так подбрасывает на ухабах, на брёвнах мостов и пнях, в изобилии торчащих по российским дорогам, что пассажирам грозит или вылетить из экипажа или проломить череп о верх коляски, когда он опущен.
Но, всё обошлось.
В Иркутске Иосиф быстро нашел контору отделения Российско-Американской компании и чиновника к которому было доверительное письмецо. Тот оказался ленивым увальнем и вместе с тем очень наблюдательным, любопытным человеком.
Был он служащим средней руки, не рвался в карьеру, довольствуясь капиталом, оставленным батюшкой. Добродушный чиновник многое рассказал Иосифу о действительном положении дел в компании, поддавшись энергии, умению и манерам столичного жителя вести разговоры.
«Да, компания богатая – говорил он - вона за двадцать лет слыхал я, что там, на Аляске, добыто до 800 тысяч шкур калана и почитай полтора миллиона шкур морского кота ... громадные деньги ... а цену вот держат высокую .... знаешь почему – тут чиновник поморщился, потянулся к балычку с солёными грибочками (они сидели в трактире) – да сжигают они, сволочи, шкурки бесценные, десятками тысяч, а пишут, что испортились на складах от непогоды – и уже совсем опъянев, наклонился к уху Иосифа и прошептал - ...дружок мне высокий сообщил, что в прошлом году компания продала шкурок на миллион двести тысяч рубликов ... понял, какие деньжищи там ходят...
В другой раз, гуляя по берегу р.Иркут после воскресной службы в Крестовоздвиженской церкви, ещё более сблизившись к тому времени, вновь вернулись они к той же теме – «... вы молод, а уже такой грамотный, просвещённый человек, вона три языка знаете ...куда нам-то, лапотным ... зачем вам эти страсти и обманы ... уже в Охотске вы их узнаете. Не слыхали! Самый дальний город на матёрой, русской земле, вотчина компании, там почти всё ими скуплено, других купцов стараются и на пушечный выстрел не подпустить в самостоятельное  промысловое плавание ... заставляют покупать паи, то есть акции и тогда берут на свои корабли ... чужую ватагу..., и лишь самые жестокие и богатые из посторонних строят свои корабли и уходят в море»
Они проходили группку босоногих мальчишек, удивших рыбу и Иосиф, заглянув в корзинку, застланную травой и увидев крупных байкальских омулей, чей необыкновенный вкус был ему уже известен, вдруг радостно засмеялся, что-то вспомнив. Он кинул в корзинку пятак, отошел к приятелю, который как-будто и не заметив отсутствие москвича, продолжал – «...  конечно, они  заключат с тобой контракт, им люди нужны, но вы должны знать, что к нам в контору приходят десятки промышленных рабочих, с просьбами об окончательном расчёте, хотя оный должен был быть ещё в Охотске ... месяцами ходят ... а получив расчёт ... оказываются ещё и должниками компании ...с ножами кидаются, а там и в острог ... я вам как на духу говорю ... нравитесь вы мне...»
Они шли берегом всё дальше. Вдали синели высокие горы. За склоны вершин непонятным образом цеплялись белые тучки, наряжая горы в узорчатые серо-белые наряды. «Тишина и красотища-то какая – промолвил Иосиф – ну прямо как на Лаче, вот только у нас гор нет ...леса и леса на сотни вёрст ... господи, а в Москве-то сейчас начинается бабье лето ... Прасковья моя на сносях, а я не скоро увижу первенца ...
А приятель всё продолжал - .... приходят к нам десятки, а сотни вообще не могут вылезти из долговых обязательств и годами гниют там, на Аляске, а то и навечно ... я так слыхал...а тут вон даже образовалось товарищество по скупке долговых обязательств компании ... много их накопилось ...  да, да, находятся чиновники и купцы, богатые и влиятельные ... вон даже наш губернский секретарь Воинов, да богач Голенецкий ...они, понимаете, скупают за бесценок эти акции у промысловиков и потом судятся с компанией ... нередко и выигрывают, а простой промышленный всегда остаётся в дураках ...».
Иосиф краем уха слушал слова про торговые обманы с работниками компании. К этому он попривык в Москве. Зато крайне внимательно прислушивался к сплетням и козням между членами правления компании и особенно тем, что происходили на американской земле. Они во множестве ходили по Иркутску. Говаривали о безобразиях творимых местными чиновниками главной конторы в столице края, в Ситке, о жестокости к индейцам, о торговых операциях с англичанами в обход компании, о незаконном присвоении денег и т.д.
Но душа молодого купца замкнулась на болезненной мечте о громадном богатстве, что возникла там, на Неглинной и Сретенке, ожесточилась ещё более за долгое время вынужденного безделья в путешествии. 
«... нет, меня не проведёшь так просто, вернусь и с большими деньгами, точно знаю, что вернусь...»
Был у него план действий. Конечно, на те копейки, что он вёз, нельзя особо рассчитывать. Там вон миллионы вращаются. Иосиф мечтал найти зацепку, чтобы как-то проникнуть в число доверенных людей местных правителей, там, на Аляске. Потому так обхаживал иркутского приятеля, выспрашивая подолгу именно о них, но осторожно, чтобы не привлекать особого внимания. Надеялся на свою память, знание иностранных языков, удачливость в коммерческих делах, но особо на то, что в судьбе его должен проявится Божий промысел. Слова отца он запомнил навечно.
Долгая в том году была осень в Иркутске. Слякотная, хмурая, мерзкая, когда и на улице противно, да и в дешевых номерах сыро и неуютно. Но вот повалил снег. Сибирский, такой обильный, крупный, пушистый, искрящийся, белый до рези в глазах. Иосиф заторопился. Но дороги ещё не замёрзли и он вынужден был коротать время с приятелем. Нервничал оттого. Деньги уходят, а движения нет. Каждое утро, выходя из гостиницы, подолгу смотрел в небо, ожидая внезапных морозов. А их всё не было и не было. Приходилось от нетерпения вновь встречаться с приятелем. Теперь, правда, они уже не говорили про дела компании, а всё больше Иосиф сам рассказывал про Москву. Жадно и в подробностях. Рассказывал про многочисленные малые и большие церкви, про особенное звучание колоколов у каждой на праздники, про гулянки богатых купцов, даже про искусства разные, представляемые на сцене. Изредка  поминал и про жену, о том как скучает и долгими ночами видит их, особо ребёнка первенца, разговаривает с ними, просит у них прощения. 
Тут случаем как-то познакомил приятель со своим другом, тоже пожелавшим узнать про столичную жизнь. В разговоре выяснилось, что дальним родственником этого друга был некий капитан Миницкий, служивший начальником Охотского порта. Полезным оказался новый приятель. Помимо рекомендательного письма ценному родственнику, он ещё сообщил о санном пути до Охотска, который был ему знаком не по наслышке.
Время пришло неожиданно и провожаемый друзьями Иосиф Волков двинулся вновь на восток. Перед отъездом написал он письмо Вальтеру и доверительно сообщил другу о своих планах и о надеждах, просил зайти к жене, поклонится и не забывать её в горе. Ежели таковое случится...

Огромное расстояние до Тихого океана в то время преодолевалось только санным путём, зимними дорогами. Непростая задача. Везли всё. Буквально. Продовольствие, одежду, канаты, якоря, гвозди, скобы, железо, медь и т.д. Путь более чем в три тысячи вёрст шел по руслам замёрзших рек, в основном по широкой Лене, через нагромождение торосов, скрытых полыней, через перевалы больших и малых хребтов, сквозь дебри нехоженной тайги. Каждый такой поход сегодня подвиг, а в те годы – обычное российское явление.
Спасибо Императору Павлу, который особым указом распорядился на всём пути до океана расселить 360 семей для ямской гоньбы, построив им за казённый кошт крепкие, большие заимки с лошадьми. На заимках, расположенных через каждые  70-80 вёрст, жило по 6-7 семей.
Они стали зародышами нынешних сёл и городов.
Как-то один француз, путешествуя по России, примечательно заметил – « В России нет далёких расстояний, как утверждают русские ... в России сплошь огромные расстояния, на этих равнинах и горах, простирающихся покуда хватает глаз, нет ничего ... кроме расстояний». Отменный, французский каламбур.
Но особенно убеждаешься в точности сказанного, когда движешься по просторам России на санях. А ещё лучше на розвальнях, низких и широких санях с расходящимся по бокам облучком. Сани – чисто русское явление и путешествующий иностранец только тогда поймёт одну из причин нередкого и внезапного, бесконтрольного, буйного, славянского запоя, покуда не прокатится в санях, запряженных тройкой лошадей по зимним дорогам, проложенным вдоль широчайших  русел российских рек, обрамлённых безмолвной, бесконечной, дремучей тайгой.
Бежит день, другой, третий среди неизменно безлюдной, белозелёной природы, то искрящейся в лучах короткого, зимнего солнца, то поддёрнутой пеленой белесой пурги. Двигаешься как-бы по дну широкой и глубокой долины, созданной рекой и горами. Высокие берега часто изорваны и образуют причудливой формы утёсы и скалы, покрытые мохнатыми лиственницами. В тишине слышен скрип деревьев и посвисты. Это сказочный леший бродит и попискивает, почёсывая шкуру о стволы. Вдруг на откос выскочит ошалевший заяц, которого вспугнула баба-Яга, взлетая на ужин к соседке. Со сна мечется он меж кустов, потом кубарем скатится к реке и замрёт в торосах довольный, что не попал на ужин.
С ума можно сойти от долгого одиночества.
И тут на высоком бугру вдруг замечаешь долгожданную заимку. Оказывается есть и люди, взаправдашние люди и в этом крае. Вон, самый ушастый из них, услышав звон сибирских колокольцев, выбежал и машет рукой. Разносится лай собак, вьётся дымок из трубы, с косогора спускается баба с коромыслом, идущая к проруби.
Господи, поднимается такая волна буйной радости, вскакиваешь с саней, бежишь рядом и орёшь что есть мочи. Эта радость терзала душу нашего героя всю долгую дорогу, укрепляла уверенность в успехе замыслов.
Последнюю часть пути караван шел от верховьев и вдоль долины рек Охоты и Кухтуя. Люди и лошади выбивались из сил, вязли в снегу, но нутром чуя конец пути и желанный отдых, сокращали и без того короткие дневные привалы. Слева и справа обступали невысокие известняковые сопки. И когда у подножия одной из них показались печи для обжига известняка, первый признак близости каменного города, то сил уже не было.
Шли на вдохновении ...

От автора
Да, да, поверьте, в те времена Охотск в немалой степени был каменным городом. Я увидел, то что ранее было каменным городом, в 1958 году, через 120 лет после посещения его купцом Волковым. Немного разминулись. В моё время то было небольшое приморское село, о трёх-четырёх улицах, где половина рубленных домов было в совершенно несносном состоянии, другая половина заколочена. Ни единой церкви. Запомнился приморский город двумя обстоятельствами. Отсутствием причалов, лишь толстые, почерневшие сваи кое-где торчали из воды, как память прошлому, да безбрежной гоголевской лужей перед продуктовым магазинчиком, где нежились огромные чёрно-белые свиньи. Честное слово!
А 170 лет тому назад это был единственный город и крупная морская база на всём огромном протяжении североазиатской части Тихого океана. Сейчас будете смеяться, но городского населения в ту пору, было больше, нежели в лежащем напротив Сан Франциско. Здесь кипела жизнь. Особенно после второго плавания Беринга-Чирикова (1740 год), указавшего путь в богатую пушниной Америку. Именно сюда со всей России бежали крепостные и «шалые» люди в надежде уйти от помещика и чиновника, да и вообще разбогатеть. Здесь сбивались ватаги и на утлых судёнышках, на свой страх и риск, уходили за океан в неведомые земли. За ними, естественно, тянулись купцы и государевы люди.
В 1748 году Сенат специальным указом предоставил купцам равные права на меховой промысел в «...земли Чукотския и те, что дале на восток лежащие...».
Город сильно строился каменными домами (из известняка), создавались верфи, кузнечные и механические цеха, кожевенные мастерские и подсобные тому промыслы. В богатых кабаках и  рюмочных (чисто русское изобретение – вошел, опрокинул, вышел...) слышалась не только русская, но и английская и китайская и испано-португальская речи.
К началу XIX века Охотск стал меховым центром, где заключались сделки на миллионы рублей. Отсюда шли караваны с мехами и моржовой костью морем в Кантон или сушей на Кяхту и далее в Кантон.
Но наиболее дорогие меха шли на внутренний рынок ( в Москву и Санкт Петербург) и лишь оттуда в Западную Европу.

В Охотск Иосиф Волков прибыл ранней весной 1839 года. Океана он не увидел, лишь белое до горизонта поле, взломанное хаотически нагромождёнными торосами. Он его скорее почувствовал, дул яростный северо-восточный пассат, пригибая замёрзших людей и деревья.
Осмотревшись, Иосиф первым делом постарался привлечь внимание начальника порта Миницкого. Через него он скоро познакомился с торговыми людьми города. Много там собиралось богатых купцов, работавших то в одиночку, то объединивших свои капиталы.
Через Миницкого же московский купец узнал всю подноготную мехового дела. Оказалось, что дорогое это предприятие поучавствовать в меховом промысле за морем. Особенно самостоятельно. Главное построить или купить судно. Стоимость его достигала 20-25 тысяч рублей. Потом надо было нанять промышленных людей, то бишь профессиональных охотников. Не более 30 человек вмещал промысловый корабль. Потом найти капитана, штурмана, священника. Снабдить всех едой, питьём, одёжей. Ну и главное, конечно, заключить контракты с ними. Вот тут требовалась особая сноровка. Потому по весне, перед походом город кипел от страстей.
Именно в это время приезжает Волков и попадает в самую гущу весенних страстей. Ему здесь всё нравится. Сам воздух казалось пропитан запахом просмоленных стволов, шкур морских зверьков и ... мешками ассигнаций, переходящих из рук в руки. Это было заразительно для энергичного, жаждущего человека с болезненной мечтой о богатстве.
Иосиф потерял покой и сон. Короткими днями вёл разговоры с купцами, капитанами и промышленными людьми, а по ночам, рассредоточив всё увиденное и услышанное,  рассчитывал варианты лучшего вторжения в этот беспокойный, влекущий, торговый мир. Он не обольщался быстрым успехом, но знал себе цену и не был скуп.
Вскоре им заинтересовались первогильдейские меховые купцы, да и чиновники Российско-Американской компании (РАК) тоже с интересом поглядывали на бойкого москвича. Знание английского и французского, гибкость языка, умение привлечь партнёра, усыпить бдительность и извлечь ценное из витиеватых разговоров, были его козырями.
Он, правда, по молодости немного переусердствовал. Степенные купцы не любят, когда люди мечутся, мельтешат. Мелкие людишки, они всегда им подозрительны. Миницкий по дружески предупреждал москвича, да и вообще советовал ему прибится к  РАКу. Там копать своё счастье. Надёжнее.
И вновь подвернулся случай.
Слишком основательно думающие ганзейские купцы к тому времени тоже решили попробовать счастье в пушной торговле. Непосредственно. В Охотск пришло голландское судно, ими арендованное, которое в обмен на морского зверя привезло столь необходимые городу изделия из железа. Это были первые немцы в восточно-сибирских краях, исключая научные экспедиции Палласа и Гумбольтда. Как же были они рады, неожиданно встретив на краю света человека, знающего немецкий язык. К тому же партнёра по торговле с известной бременской фирмой в Москве. Они тут же пригласили его толмачить.
Волков, конечно, принял как манну это предложение и проявил себя с лучшей стороны. И как награда, последовало официальное приглашение от Российской компании, то же быть её официальным толмачём, отказав в том немцам. «Ты же наш – сказали ему – если хочешь здесь чего-то добится ...». Намёк был слишком прозрачным. Недолго поразмыслив, Иосиф решился на рискованный шаг. Он согласился быть толмачём двух сторон сразу. Понимал, что невероятно рискованно. С другой стороны ему нечего было терять. Ошибётся. Ну что ж! В крайнем случае придётся ехать в Москву несолоно хлебавши. Зато в случае успеха выигрыш-то какой, двойной. Да и азарт игрока, авантюриста был ему  по душе. О какой-то морали он и не думал.
Переговоры прошли успешно и обе стороны были очень довольны «своим» толмачём. А Иосиф Волков, положив в копилку первую тысячу рублей, быстро удостоверился в своём умении быть ловким и необходимым, варить кашу для всех, снимая сливки для себя... 
Вот так естественно он вошел в служащие компании и очень быстро стал не просто необходимым, а крайне нужным компании. Постоянно затребованным, так как дела РАК в 20-40 годы XIX века интенсивно росли и вскоре охватывали почти все прибрежные страны тихоокеанского бассейна.
Десятки кораблей компании и ещё большее число иностранных судов курсировали от Новоархангельска ( ныне Ситка), центра РАК на Аляске, до Калифорнии, Перу и Чили, заходили на Гавайи, шли в порты Китая. На Гавайских островах, оттеснив американцев и англичан, русские сумели кратковременно колонизировать один из островов ( о.Кауаи, 1816-1818 годы), построив три военных форта  (Елизаветы, Барклай и Александр), как промежуточную базу для торговли пушниной в Кантоне.
Потому-то россиянам постоянно требовался доверенный толмач, русский, умеющий быть терпеливым, совмещать тонкое понимание коммерческих операций со знанием языков и умением вести утомительные наступательно-защитительные переговоры.
Таким через несколько лет станет для компании Иосиф Волков.

А пока  успех в переговорах с немцами обогатил москвича не только материально, но и юридически. РАК предложил Иосифу  валовой контракт на условиях так называемого сухового пая. Существовало среди купцов такое понятие. Иосиф принимался как служащий компании, «нужнейший для основных вкладчиков...», но не как промысловый работник. Таким людям пай выдавался на всё время служения и его величина зависела от суммы прибыльности компании в каждый конкретный год. Владелец сухового пая получал по окончании года всю причитающуюся согласно паю «мягкую рухлядь» (пушнину), но не менее определённого количества. Мог получить и в денежном исчислении свой пай и тут, естественно, открывалось широкое поле для маневров разного плана.
В этой должности и отплыл г.Волков в туманный город Новоархангельск, над которым вот уже 40-ой год развивался андреевский флаг. Не пожалейте времени и возьмите карту. Пусть отныне она  всегда будет у вас под рукой. Часто понадобится, чтобы предметнее могли проследить пути нашего героя.

В конце июня, когда море сбросило ледяной панцирь, из гавани Охотска на старенькой шхуне «Николай» отправился к американским берегам новый служащий Российско-Американской компании. Был он бодр духом и полон завоевательных стремлений. Через неделю показались берега Камчатки, где они дозаправились товарами для компании и вот уже океанские волны небрежно качали маленькое, утлое судёнышко. Потом сильнее и вот уже буря подхватила корабль. Душа уходила в пятки, когда огромная волна вздымалась над бортом и казалось вот-вот захлестнёт корабль, но через минуту он вдруг оказывался на гребне и всей тяжестью, в следующее мгновение, стремительно падал в пучину. И снова вверх. И снова падение.
Натужно скрипели мачты, то голые, то разукрашенные белоснежными одеялами парусов, пронзительно свистел ветер и потоки ледяной воды бились о бочки и ящики, тучей брызг поднимаясь до низко висящих тёмных облаков. На палубе сновали тени матросов, казалось бессмысленно отпуская или закрепляя какие-то канаты...
Кромешный ад!
Иосиф стоял в капитанской рубке, крепко, до синевы пальцев, цепляясь за  поручни. Он буквально ошалел от безудержной свистопляски корабля и океана, от неистовства природы. Душа восторгалась её неиссякаемой мощью. Настолько, что забывала о материальном подкреплении и готова была сутками любоваться безумством ветра и волн, находя в этом удовлетворение желаний и крайних чувств.
А на утро среды четвёртой недели плавания, Иосиф проснулся от ... тишины. Резкой, до ломоты в ушах. Подскочил и выбежал на палубу. Вовсю сияло солнце и волны, как послушные собаки, тихо-тихо бежали вдоль бортов корабля. На корме сгрудились свободные матросы и пассажиры. Они что-то внимательно высматривали впереди по курсу. Иосиф поднялся в рубку. Помощник капитана протянул ему подзорную трубу и сказал – «...полюбуйтесь, редкое явление, нападение косаток на стадо кашалотов ... действуют паршивцы по всем правилам  военного искусства...я думаю вам особо понравится ... наблюдал за вами в шторм ... в рубке»
Стадо из девяти огромных кашалотов видимо вовремя заметило своих меньших собратьев, хищных и безжалостных  косаток. Исполины молниеносно заняли круговую оборону, развернувшись головами к центру воображаемого круга, а по периферии создав барьер из устрашающих хвостовых плавников. Вращая литые лопасти хвостов, кашалоты вздымали сотни тонн воды и с корабля казалось, что в океане возник сверкающей под солнцем высокий, круговой фонтан. Так длилось долго и зрелище было настолько поразительно, что капитан приказал лечь в дрейф.
Было видно, что косатки действуют по чёткому, «продуманному» плану. Они изматывали противника непрерывными атаками, стараясь прорвать кольцо. Рассекая воду острыми спинными плавниками, один строй атакующих косаток сменялся другим. Но кашалоты держали строй. Вот некоторые из наиболее рьяных косаток попали в водоворот действия хвостов кашалотов и оглушенные мощными ударами, ушли ко дну.
Наконец, наступила развязка. Несколько кашалотов, не выдержав, покинули кольцо и были тут же растерзаны. Строй вновь сомкнулся, как будто защищая что-то внутри круга. Хищники отступили. Один из промысловых, стоявших по борту, закричал – «...да они детёнышей спасают...вон они, вон, смотрите ... они ещё не умеют нырять, а то бы давно все ушли так глубоко, где косатки не смогут достать... надо же, прямо как наши бабы защищают малолеток...» – и он истово перекрестился.
Затишье длилось до матёрой американской земли. Перед самым появлением берега океан вновь заволновался. Наконец, из воды вынырнули острова. Их становилось всё больше. Заросшие лесом, со вздымающимися сопками, они словно мохнатые шапки, брошенные в воду, проплывали мимо. Корабль шел сквозь архипелаг Александра. Капитан нервничал и не уходил с судового мостика. «Опасные места здесь, столь разбилось кораблей, кругом могилы ...- произнёс он на вопрос Волкова – ещё немного, сейчас увидите, потерпите...э, да вон и белая вершина горы Эчком ... кажется приплыли...»
Иосиф ещё ранее увидел это белое пятно на небосклоне, но подумал, что это облако. «Странной формы, как конус и белее других ... значит это гора... вот и Америка ...добрался наконец...». Его вдруг охватил страх перед неизвестностью, от того, что так жутко далёка и Москва, и Вальтер, и тёплая, привычная Прасковья и вообще от гнетущего предчувствия, что не выберется отсюда уже никогда. Стоял, смотрел во все глаза, а сердце разрывалось от всех этих чувств.
Показался большой остров, Ситка. Потом вход в залив. При входе гора закрасовалась во всём блеске. Вершина была покрыта снегом, а с середины склонов стройными рядами спускались шеренги густого, яркозелёного леса. Берега казались злы и неприступны. Огромные волны ярились, в пене ёжась высокими горбами. Нигде не видно признака живой души. Всё сурово, безмолвно и безлюдно.
Но вот старенький «Николай», поднатужившись, развернулся влево, обогнул ещё один остров и ...открылся город.  Новоархангельск! Столица Славороссии.

От автора.
Преклоните голову, господа российские!
Гордые поступью своих сограждан многие россияне (В.М.Головнин, К.Т.Хлебников, В.С.Завойко, Ф.П.Врангель и др.), тем более много повидавшие  американские и английские шкиперы, посетившие в 40-50 годах XIX века этот город, называли его Парижем севера Тихого океана.
Жизнь в городе кипела. Во дворце правителя давались грандиозные балы, по центральной булыжной улице, застроенной красивыми двух-трёхэтажными особняками, грохотали изящные коляски о двух и даже четырёх лошадях, в порту разгружались океанские корабли. В заливе нередко красовались грозные военные фрегаты  и раздавались пушечные выстрелы по поводу праздников и тезоименитств. Была и промышленная окраина. Там на верфях строились морские корабли, сначала парусные, потом и пароходы, а рядом десятки мастерских и фабричек. Затем улицы развлечений и выше тесные улочки рабочего и морского люда. Численность жителей колебалась от пяти до восьми тысяч.
Была лечебница, церковь и две школы. Была также неплохая библиотека, регулярно пополнявшаяся привозимыми из России комплектами журналов и книг. Основными языками общения был русский и чинук, местный торговый жаргон, включающий в себя слова из нескольких американских наречий, а также русские, французские и английские выражения.
По утрам и вечерам, особенно выразительно в весенне-летнее время, над городом плыли печальные звуки колоколов Свято-Михайловского собора...
Вообщем, всё как водится в православных городах.

Новый чиновник снял небольшую квартирку в домах по соседству с резиденцией правителя. Так было удобно. Каждое утро он неспеша шел на работу, вверх по склону невысокой и пологой сопки, на вершине которой размещалась резиденция, Барановский замок. Только что заново отстроенный после сильного пожара.
Непременно часть пути шел берегом, минуя пристани и портовые склады. Шел, любуясь океаном, одним и тем же маршрутом, почти в любую погоду, но всегда когда приходил с Камчатки корабль. Невольно ждал писем. Но их всё не было и Иосиф терялся в догадках. То ли Вальтер уехал из России, то ли ещё чего хуже... А потом решительно изменил маршрут.
Решил он мысли свои здесь никому не выказывать, как и вообще всю прежнюю жизнь. Держать под сердцем. Твёрдо решил начать всё заново. Даже представляясь правителю края, доложил, что холост...
 « Грех-то какой – думалось ему – но так наверное лучше ... поначалу добьюсь своего, там посмотрим ... как ещё придётся в жизни-то, не знаю ... вот когда достигну всего, тогда ...а если нет, то одному и лучше будет вовсе». Он внимательно приглядывался к новому обществу. Не находил ничего особенного. Всё по российски, вот только тесновато, как-то перемешано. Наверное все друг про дружку всё знают. Надо быть очень осторожным. Быстро приметил, что и город-то в общем небольшой и местное общество, хоть поневоле и смешано, но всё же заметно разделяется на обособленные  группки.
В высший круг входили главный правитель со своим семейством, его помощник, управляющий конторой с основными чиновниками и морские офицеры с семьями или холостые. Далее люди среднего круга, должностные лица купеческого сословия, писари и священники. Ну и остальные – промышленные, ремесленники и креолы. Последних, детей крещёных индеанок и русских мужиков, было к тому времени особо много. Русские женщины неохотно шли на Аляску. 
Креолы по необъяснимым причинам занимали особое положение. Видимо таков уж характер российского дворянства и купечества, что непременно  и везде надо отметится в заботе об инородцах. Построить школу для них, больничку, приют и прочее. Так оно было и здесь. Даже отправляли в Санкт Петербург на учёбу и многие из креолов, прообраз будущих интеллигентов из кухаркиных детей,  возвращаясь, добивались большого положения в тамошнем обществе. Почему-то только в морских да  в научных делах (капитаны, гидрографы, геологи, ветеринары...). Загадка!
Наш герой был красив и ловок, умел нравится, а редкое к тому времени знание языков, тем более трёх, быстро привлекло к нему внимание и в обществе правителя и тем более в кругу торговых людей. Да и должность его способствовала тому.
Было ему поручено то, что ныне называется таможенной службой.
Правителем Русской Америки в то время (1839 год), служил капитан первого ранга Иван Купреянов, боевой командир, участник знаменитой экспедиции Лазарева и Беллингсгаузена, открывшей Антарктиду.  Всё своё внимание он направлял на военно-патриотические функции и на этнографическое обследование огромного и неизведанного края. Тогда впервые на высоком холму, перед резиденцией правителя взвились два флага – большой Андреевский и бело-сине-красный флаг Российско-Американской компании.
С вершины холма следовала широкая лестница, у подножья которой был обустроен военный плац для парадов и шествий. Там же стояли большие пушки и ... индейский символический столб «тотем». Его назначение в этом месте было непонятно. Наверное причина крылась всё в том же российском романтическом мировосприятии.
Правитель безустали снаряжал экспедици. На Южно-Курильские острова, дабы закрепить их за Россией (тогда впервые были присоединёны о-ва.Уруп и Итуруп ...), затем ряд комплексных экспедиций вокруг и вглубь Аляски, для гидрографии берегов и изучения геологии края (были открыты и по сию пору действующие месторожения углей и медных руд).
Всё это слава Богу!
Только вот экономическому развитию внимание почти не уделял. Передоверял управляющему конторы и сомнительным коммерсантам. Компания к тому времени всё более становилась не столько коммерческой, сколько политической и бюрократической организацией, служащей для управления русскими колониями в Америке. По старому уставу она образована была для «...промыслов на матёрой земле северо-западной Америки...». Теперь же, по новому уставу 1841 года, из правления изгонялось купеческое сословие и торговые дела  вели неумелые и безразличные к выгоде компании государственные служащие.
А время было тяжелое. Очень тяжелое. Ситку и вообще российские городки и фактории окружало море диких племён и народностей. Некоторые из них были весьма воинственны. Живущие на побережье и в глубине континента, они были главными, наравне с промысловыми русскими людьми, поставщиками мягкой рухляди, «золотого» товара для компании. Торговля с ними велась не блестящими побрякушками, этот век уже отошел, а инструментом, бытовыми изделиями, особенно ружьями, порохом и свинцом.
Российкая компания должна была  строго охранять свои торговые интересы от других белых купцов. В основном от американцев и англичан, жаждущих вволю и без помех полакомится той-же рухлядью. Как охранять, если в распоряжении РАК было постоянно курсирующих вдоль берегов не более двух-трёх военных фрегатов, а протяженность береговой линии исчислялась тысячами миль, если и торговых судов компания имела в лучшие годы 17-20 кораблей водоизмещением от 100 до 300 тонн и приходилось арендовать иностранные корабли и закупать втридорога иностранные товары, если привозимых из России товаров до крайности не хватало, а их качество, при завышенных ценах, весьма уступало англо-американским.  И уж, конечно, не было специальных групп людей, занимающихся досмотром иностранных кораблей.
Слабость российской компании хорошо знали американские и английские шкиперы и вовсю этим пользовались. Они не только вели контрабандную торговлю, но и подбивали индейцев к вооруженным сопротивлениям. Ещё В.М.Головнин, охранявший побережье на шлюпе «Камчатка» (1819 год), неоднократно докладывал о враждебности тлинкитов к русским, что связано было, по его мнению, с деятельностью американских купцов. Он отмечал, что каждый сезон 30 – 40 англо-американских кораблей бороздят российские воды, тайно снабжая тлинкитов и чолбонов ружьями и порохом, настраивая вождей против русских на Аляске и против испанцев в Калифорнии.
То же отмечал и К.Т.Хлебников позже, приведя доказательства, что восстание индейцев под Ситкой ( 1812 год), в Монтерее (1818 год) и в Сан Франциско (1823 год) дело рук американских шкиперов и гудзоновой компании.
Руководство компании постоянно било тревогу. Последовал императорский указ от 1821 года, категорически воспрещавший иностранным судам вести торговлю в русских водах на Аляске и архипелага Александра.
 «Топить...» - приказал возмущённый Александр I, имеющий большой пакет акций РАК.  И тогда впервые русский фрегат «Аполлон» догоняет и «мочит» английскую шхуну. Какой шум поднялся в Европе, задвигались дипломатические курьеры. Сорок тысяч курьеров. В результате на свет появилась конвенция от 1824 года, предоставляющая гражданам Англии и Америки право безпрепятственного захода во все внутренние воды русской Америки...
Император Николай I позже  вообще открещивался от этой колонии, боясь контактов с демократическими штатами Америки. Старался не замечать её существования и все политические решения сводил к всесторонней изоляции колонии от англо-американского и даже мексиканского (калифорнийского) присутствия.
Но политика политикой, а коммерческие интересы посильней, да и далека русская Америка от столиц старой Европы. Потому боевой служака Иван Купреянов, под давлением коммерческих кругов компании в Петербурге, не раз созывал чрезвычайные совещания в Ситке высшего командно-торгового состава колонии и приказал не топить, но догонять и установив, что торгуют оружием, сопровождать в Ситку с целью выяснения обстоятельств, наложения штрафа, а ежели и бунтуют, то вплоть до насильственной конфискации товара и корабля. Очень гибкая установка, верти как хочешь, явно плод деятельности нового экономического советника бравого правителя.
Вот в такой обстановке и приступил к деятельности московский купец Иосиф Антонович Волков.
Можно сказать, с определённой долей вероятности, первый таможенник западного побережья американского континента. Именно ему доверили охранять торговые интересы РАК. Для придания веса в глазах иностранных шкиперов ему был присвоен чин коммерции советника, что давало право исполнять торгово-дипломатические функции от лица РАК.
Тщеславию нашего героя не было границ. Он, сын бедного мещанина из далёкой русской глубинки, в свои 29 неполных лет стал доверенным человеком богатейшей российской компании. Мог ли он мечтать об этом там, в магазине на Сретенке, совсем недавно разглядывая с несравненною своею Прасковьей переливающиеся, словно расплавленное золото, меха, накидки, шубы.
Жизнь его вошла в новое, быстро ставшее привычным, рабочее русло. Только в обстановке сплочённого строгой необходимостью небольшого коллектива, окруженного непривычной природной средой и любопытными, нередко непонятными людьми.
Первым делом, обычным для купца, объехал он десятки факторий и посёлков компании, что гирляндой протянулись вдоль тысячевёрстного южного побережья Аляски. Имея строгую бумагу от правителя, знакомился с местными чиновниками и вождями племён, чьи охотники приносили на обмен драгоценные шкуры. К чиновникам пристально приглядывался, стараясь обласкать, других, настырных, подавить властью.
Но более всего старался привлечь вождей индейских племён. Подарками и длинными обещающими, нередко льстивыми беседами. Запоминал лица и характеры. Очень уж непохожие на привычного российского обывателя. Да и между собой тоже. Алеуты, кадьякцы, аляскинцы, чугачи, колоши или тлинкиты – все они сильно отличались. И бытом и физически. И всё же было общее. Чаще всего открытые, весёлые физиономии, заискивающие взгляды, с быстрой сменой настроений. И все без исключения предельно беззаботны, добродушны и немстительны. Воровства практически нет.
Поразительные народы. Ему нравилось быть среди них. Никогда не возникало ни при первом знакомстве, ни позже снисходительного отношения к индейцам, тем более презрения. Танцы, пение, игры ... Вот, пожалуй и весь их мир.
Конечно, охота. Морские животные и рыба. Собирательство желудей и кореньев. Но как только сделаны добротные запасы, так сразу наступали ... праздничные дни.
И ещё одна важная особенность поразила Иосифа. Развитая склонность к независимости. Власть вождей везде была очень слабой и каждый мог свободно покидать территорию племени.
«Вот тебе и дикие люди» – думал Иосиф, вспоминая уклад российской деревни.
Даже нередкое лукавство или ярость индейцев не вызывали злости. Чаще смех, как при наблюдении за ребёнком. Он вскоре убедился и в прямодушной жестокости индейцев. Попавшего в плен врага они убивали на месте и подвешивали на дереве, устраивая вокруг ритуальные танцы. Так было заведено испокон века.
Но рабства или унижения достоинства не было. И странно, но энергичного Иосифа почему-то подавляла глубокая вера индейцев, что всё в окружающем мире заранее предопределено таинственной силой... Как ни рвись!
Вскоре у него появились друзья среди вождей. В глубоких заливах, возле факторий Чилкат и Якутат, основанных ещё первым правителем Барановым, жили племена прибрежных аляскинцев. Их вожди Валенилла и Кухкана, связанные близким родством, искали покровительства русских.
Иосиф, в третье посещение, привёз им русские флаги и с личного разрешения правителя, торжественно разместил в стойбищах, заверив, что теперь они находятся под защитой могучего российского императора.
 Узнал Иосиф и многие тайны, не служебными, а личными корыстными интересами связывающие местных чиновников со служащими центральной конторы в Ситке, с иностранными шкиперами, о причинах недружелюбия некоторых вождей. Узнал о претензиях  и амбициях многих чиновников. Раскрылась перед ним нелицеприятная картина. Грабежа и притеснений индейских племён, завышения цен на российские товары и продовольствие, прямо способствующее контрабандной торговле иностранных шкиперов, предлагавших более дешевые изделия и делящихся частью прибыли с чиновниками компании. Его это нисколько не возмущало, лишь давало в руки действенные рычаги воздействия, которыми он стал умело пользоваться. Пользоваться, исходя из принципа, что всё должно быть в меру. Не забывая себя, думай и заботься о службе государевой.
Быстро разобрался и в вопросе о продаже оружия. Его люди из стойбищ прибрежных племён сообщали о кораблях и капитанах, торгующих оружием.   
Но он не стал всё и обо всех докладывать правителю, жаловаться, добиваться справедливости, радеть. Понимал, что тот устал от службы и мечтает, дослуживши до полного адмирала, спокойно вернуться в Россию. К тому же Волков старался войти в небольшое местное общество, стать значимым. Он лишь узнавал о тайном. Частично, по необходимости, им пользовался, но больше хранил. Вскоре информация пригодилась.   
В это время (1840 год) был назначен новый правитель в компании – Адольф Карлович Этолин. Новый для Волкова, но не для русской колонии, где он ранее проработал около 10 лет и наперечёт знал и старослуживых людей и проблемы компании. Это был энергичный человек, которого интересовали более коммерческие, нежели географические или политические проблеммы.
Представляясь правителю, коммерции советник Волков, стараясь предстать во всём блеске, доложил имена контрабандистов, правда лишь некоторых, но предложил конкретные, продуманные меры по их поимке. Зная, что своих сил мало, что правителю важно доложить в Петербург только эффективные результаты, советник Волков рекомендовал воспользоваться силами одного из контрабандистов, наиболее мощного.
С тихого разрешения русских властей, он сам вытеснит своих конкурентов. Как – это его дело. Зато получит определённую квоту на беспошлинную торговлю с индейцами в определённых факториях. Да и обуздать одиночку, в случае необходимости, будет легче. Одного ведь.
Почувствовав согласие, вскоре осторожно предложил и кандидатуру иностранного купца. К тому времени он уже знал многих, лично знал, не понаслышке.
Рекомендовал колумбийскую меховую торговую компанию американского купца Астора из Нью Йорка. Понравились они друг другу. Да так, что любовь эта протянулась на всю жизнь нашего героя.
С ним компания и подписала договор, по которому «... оная фирма будет обязана действовать  с РАК совокупно и единодушно и решительно отклонять собственными силами все другие компании...».  Пройдёт совсем немного времени и благодаря осторожным советам Иосифа Волкова, представившего правлению РАК цифры о снижении количества контрабандистов и увеличивающихся сумм таможенной пошлины, нью йоркский купец получит монопольное право на снабжение русских колоний всеми необходимыми припасами и даже транспортировку русской пушнины в Кантон.
Малые и большие удачи, жажда деятельности, ведомая тайной, жгучей мечтой, торопит жизнь молодого коммерции советника. Он продолжает непрерывно посещать фактории, потихоньку отбирая на местах доверенных людей, через них контролируя аппетиты чиновников центральной конторы.
Совсем скоро он уже всем нужен, необходим правителю и многим из его окружения, нравится женщинам, непринуждённо входит в доверие.
В это время появляется в Ситке ещё одно необычайное лицо. Некто Симон Левин Вульф. Честолюбивый и удивительно упорный человек, прослушавший курс лекций в Дерптском университете, но получивший отказ на экзамен для присвоения ему доктора юридических наук по причине того, что «...наука о правах заключает в себе учения, которые не согласуются с религией еврея ...».
Честолюбие гонит его на русскую Аляску, где национальные вопросы предельно сглажены.
Вскоре и он становится незаменимым помощником Адольфа Карловича по коммерческим делам и ...близким человеком коммерции советника И.Волкова. Иначе и не могло быть. Они предлагают друг другу обменятся рядом идей и рекомендовать их Правителю, как их совместный прожект по улучшению торгового баланса РАК.
Дело в том, что в 1843 году Англия снимает запрет на ввоз хлеба в страну и потому первым пунктом прожекта предлагается загружать все транспортные барки, идущие из Ситхи в Россию дешевым калифорнийским хлебом. Барки плывут через мыс Горн и далее через Ла Манш в Петербург. Плывут почти балластом, мех ведь не весит. Почему-бы не сбросить в Портсмуте хлеб. И не важно, что Петербург сам торгует русским хлебом. Калифорнийский дешевле, да к тому же кто знает об этом ... Эта акция уже в 1846 году принесла прибыль в 293 тыс. рублей ассигнациями.
И второе, пожалуй главное. Сближение с индейцами. Учреждение в колониях постов главных тоенов с торжественной церемонией вручения охранной грамоты, подарков и ежесезонного награждения деньгами. Этим достигалась гарантия лояльности индейцев, охрана ими русских интересов в крае. Затраты были небольшими ( в 1846 г. они составили всего 18389 руб), а польза ощутима сразу. Резко уменьшилась назаконная торговля с иностранными шкиперами.
Были и другие предложения.    
Положение коммерции советника становится прочным.
По долгу службы, а ещё более желанию действовать, Волков часто контролирует ближние и дальние форпосты компании. Он наведывается и в Форт Росс, что был построен невдалеке от Сан Франциско. Его поражает природа Калифорнии - мягкая, светлая, солнечная. Плодородные земли и вечнозелёные леса. Спускаясь далее на юг, главный таможенник останавливается в пресидио Сан Франциско де Ассизи, где знакомится с представителями испанской власти и коммерсантами, милей южнее в глубине обширного залива любуется бухтой Саусалито, поражаясь её красотой и, наконец, пересекая залив видит  маленький, провинциальный Yerba Buena (ныне г. Сан Франциско). Но более всего его тянет в столицу края Монтерей. Ему поручено укреплять официальные торговые связи с новыми властями республиканской Калифорнии, недавно (1836 год) ставшей самостоятельным государством, официально отделившимся от Мексиканской республики.
Точнее он сам настойчиво желает углубить экономические отношения с республиканскими властями, начатые во времена правления колонией барона Ф.П.Врангеля.
Мудрый правитель мечтал, даже пытался, за счёт признания Россией республиканской Калифорнии, навязать последней договор о долгосрочной аренде (на 99 лет) обширных земель в северной Калифорнии. Ничего не вышло. К тому времени позиции американцев в республике были уже очень сильны, да и император Николай I страсть как не любил всё республиканское ...
Представительный коммерции советник знакомится с новыми политическими, но более с видными коммерсантами республики. Из доверительных разговоров с ними, из частных бесед со шкиперами английской гудзоновой, но особенно американских компаний, энергичный российский советник постепенно понимает слабость и неустойчивость русского присутствия на Аляске, тем более в Калифорнии.
Слабость не только русского, но и мексиканского. Острая, точнее сказать нахрапистая, целенаправленная политика Соединённых Штатов по отторжению золотых, как вскоре буквально окажется, земель проводилась в то время откровенно и быстрыми темпами. Это заметил Иосиф Волков, об этом ему не редко говорил и Симон Вульф. Противоречивые чувства стали раздирать душу.
« А как же моя мечта? Её же в нынешних, тем более в будущих условиях не осуществить. Выкинут нас отсюда. В полной мере. Компания, в окружении наглеющих американцев и англичан, всё более беднеет. В таких условиях стать богатым просто невозможно. Тогда к чему такие мучения, бескорыстное ей служение. Господи, но я ведь ещё и гражданин России ... но это же не Россия ... вот мой Каргополь, Москва ... здесь же просто колония ...как Индия для Британии...нет, просто не надо думать об этом ... слава Богу, что попался Астор ...надёжный кажется человек ... счёт в банке быстро округляется ... ох как время торопит..., а что Вульф ... уверен, что такие же мысли и у него в голове...»
Они, эти неприятные мысли постоянно крутились в сознании Иосифа, особенно в Монтерее, глядя на политические события в этой слабой, никем не признанной республике. Продление договора он и в этот раз, конечно, осуществил. Но уже без особого пыла. Зато постарался теснее войти в местное общество.
Под любыми предлогами он ещё дважды побывал в Монтерее. И не жалел денег на обеды и подарки.
Проходит в трудах ещё два года. Звезда над головой коммерции советника продолжает ярко светить. Он становится буквально незаменимым для  правителя Аляски.  Стал часто бывать в его доме, где с особенным радушием его встречали местные дамы. Как тут пригодились московские вечера в семейном кругу бременских коммерсантов. Молодой, обаятельный, не забывший цветистые и красноречивые комплименты, произнося их то на французском, то на английском, то на немецком языках, подыгрывающей на флейте любительницам помузицировать, других очастливить исполнением любовных французских комедий и трагедий, он становится душой местного общества, «...разливая в нём истинное очарование своим остроумием, любезностию, равною ко всем внимательностию...».   
А из Москвы всё не было известий. Боль разлуки давно утихла. Лишь иногда, особо в частую для здешних мест непогоду, когда приходилось плыть под мрачным небом, «...где солнце не греет, где дождь надоедает до помрачения рассудка...», она вдруг всплывала и обдавала сердце мимолётным жаром. Через три года, правда, пришло таки известие от Вальтера, что несравненная его Прасковья, не выдержав одиночества, не получив ни единой весточки, уехала с маленьким сыном в Англию, ставши невенчаной женой какого-то английского капитана.
И боль вообще ушла куда-то далеко-далеко вглубь сознания. Как-то сразу, само собой. Как-будто спали какие-то тайные оковы. Теперь его ничего не привязывало к Каргополю, Москве ...России.
«И вообще жизнь замечательна...» - проснувшись как-то в редкую солнечную пору подумал крепкий, красивый молодой человек.
Подумал, достал заветный сундучок, открыл, полюбовался на бесценные бумаги и ...засмеялся довольный. Потянулся всем телом до ломоты в костях и глянув в окно, продолжая тихо смеяться, громко в тишину квартиры произнёс - «...эвон, сколько красоты-то вокруг...».
Вокруг и вправду было необычайно красиво.
«Хватит затворничать – ещё громче закричал молодой человек - довольно, а то ведь так и жизнь лучшая пройдёт...».
Теперь на приёмах он с интересом поглядывал на молодых женщин. Это заметили дамы маленького общества, посудачили о странностях мужчин и  взяли, как водится, шефство. Совсем вскоре пришли к общему соглашению, что лучше милой вдовы Анастасии Воронковской быть не может.  Её мужем, которого знал Волков, был капитан шлюпа «Чилкат», недавно разбившегося на скалах о.Баранова.
Стоя под венцом  в строгом, величественном Свято Михайловском соборе, Иосиф настолько волновался, что путал слова, не мог поднять глаза, а когда священник поднёс чашу с вином, то так закашлялся, что выступили слёзы. «...вот она расплата за грехи-то мои ... но ведь она уехала от меня, не дождавшись ... а уехала потому, что молода и легкомыслена и наверное также думала, как и я ... ну да бог с ней... точно бабки говорят, что утаишь, то и случится...» - такими мыслями была полна голова венчающегося раба Божия Иосифа Волкова.   
Свадьбу устроили всем обществом колонии. Присутствовали высокие представители Гудзоновой компании, администрации мексиканской Калифорнии и естественно американец Астор, бывший в ту пору по делам в Ситке. Выбрали замечательное место в окрестностях города, где были горячие серные источники и при них  ванны и ряд изящных помещений. Там и организовали бал. «Вечер – как писал современник -  продолжался до 23 часов, пока не потухли смоляные бочки, которые освещали площадку, где проходил обильный торжественный ужин и танцы...»
С расселением Иосифа в апартаментах вдовы для г-на Волкова началась новая жизнь. Буквально во всём новая. Вдова была воспитана в отчем доме по английским правилам. Строгим,  рассудочным, без эмоций. Начиная с регламента дня, когда в один и тот же утренний час тщательно причёсанная супруга восседала напротив и молча поедала пустую, без жиринки, овсяную кашу и кончая вечером, когда истосковавшийся Иосиф провожал взглядом аппетитную фигуру жены, исчезающую в своих апартаментах.
Дверь закрывалась...
А длинными вечерами происходило торжественное, совместное чтение русской и английской литературы. Анастасия всерьёз взялась за воспитание молодого человека. Стихи Тредиаковского и Державина не вызывали в душе Иосифа энтузиазма. Зато Даниэль Дефо и Джонатан Свифт были прочитаны с величайшим вниманием. Но особенно привлекательными стали семейные чтения истории Генри Филдинга и путешествия Джорджа Смоллета.
Анастасия с упорством, достойным лучщего применения, заставляла читать, а потом они вдвоём рассуждали. Только на английском языке. Жена была довольна, так как ученик оказался весьма смышлённым человеком.
Вот только близким другом ему она так и не смогла стать... 
Свадьба с женщиной дворянского происхождения решила и служебную карьеру г-на Волкова. Было послано прошение от правителя в Петербург о назначении Иосифа Волкова в чин надворного советника. Это сразу VII класс в Табеле о рангах, что с учётом дворянства жены, давало право на потомственное дворянство. 
«Вот он Божественный промысел ...- забыв о мрачных мыслях при венчании, думал Иосиф -  наступила пора ...да, да...моя золотая пора ...и на счету в нью йоркском банке и здесь ... по службе ....» - шептал Иосиф как молитву, глядя на молодую жену, что сидела напротив за столом и на то, как суетится прислуга, с почтением разнося блюда и разливая в тонкие бокалы тёмное вино.
Но и молитвы не помогли. Его старание сблизится душой с красивой женщиной всё чаще и чаще разбивались о холодность и высокомерие дворянки. Постоянные нравоучения стали раздражать. Это не так, а это повторите, сударь, ...ложка большая справа ... Они, мелочностью и сказанным тоном, подавляли даже страсть. Ну и тем более никак не мог Иосиф привыкнуть к словам молодой жены –
«...я не могу вас сегодня принять...
Как это? Мужа и не принять!» - в душе жителя Каргополя вспыхивала ярость, обида. Он взрывался и убегал.
 «Нет! Лучше на корабле быть ...там мне все в рот смотрят ...там я хозяин...»

Наступил 1846 год.
В Ситку прибыл новый правитель, Михаил Дмитриевич Тебеньков. Волков застал его ещё в 1839 году, когда только что появился в колонии.  Тогда Тебеньков командовал военным шлюпом «Камчатка», охранявшим берега Аляски. Новый правитель был энергичным и очень мнительным человеком.
В Петербурге, в министерских кругах, его информировали о всё более запутанном экономическом состоянии РАК. Доходы большие, а прибыли меж акционерами всё меньшие с годами. Дотаций к тому же колония требует всё больше и больше. То ли безмерно воруют, то ли всё уходит на расширение и развитие. «Непонятно- говорили новому правителю - а главное настолько запутанной приходит бухгалтерия, что концов не найти никак... Разберитесь ...» - строго вопрошал министр.
Слова министра упали в благодатную почву. Михаил Дмитриевич сразу по приезду начал наводить порядок. Объехал основные фактории колонии, собрал все сведения от просящих и жалующихся и ...в городе притихли, ожидая бури.
Притих и главный таможенник компании. «Про Астора, он наверное ничего не узнал, но ведь мои люди могли многое рассказать ... да-с неприятно ... что-то надо решительное предпринимать ...пора ...как-то холодно мне и неуютно сразу стало ... ещё это дура досаждает ...Господи, помилуй ...надо-бы в Монтерей ещё разок ...а может статься ... что-то очень тянет... нутром чувствую, что очень надо ...но как?»
Ему удалось. Тебеньков, который собрал много неприятного, в том числе и на своего таможенника, не спешил с решительными действиями. Колония и город Ситка расширялись, чиновники были нужны позарез, новых не предвиделось ...да к тому же новый бухгалтер ещё не прибыл. «Подождём – решил Михаил Дмитриевич – сейчас особо требуется более объёмный и надёжный торговый договор с Калифорнийскими властями. Послать, кроме Волкова, вроде некого. Пусть едит. Главное договор, а потом разберёмся, бежать-то им, негодяям, некуда...»
И снова белая старинная крепость Монтерея предстала перед ним. Широкая, доступная всем бурям и ветрам бухта, чуть более трёх столетий тому назад «открытая» испанцами, была свидетелем многих событий. Здесь гремели пушки великого Дрейка, заставляя гарнизон испанцев скрываться в горах, здесь бывал и Лаперуз и Кук.
Красив был белый город с моря. Особо впечатляла панорама рельефа. Пенистые зелёные волны постоянно накатывались на белопесчаные широкие пляжные пространства по всему овальному периметру берега неглубокой бухты. За ними  медленно, полого  поднималась к синему раскалённому небу земля, образуя поначалу остроконечные холмы, а далее горы, прорезанные руслами речушек и ручьёв, заросшие вечнозелёной густой растительностью.
Сказка, длящаяся девять месяцев в году.
Так думал бывший таможенник Русско-Американской компании.
Я не оговорился! В мыслях он уже простился с ней и с Россией при выходе корабля из Ситки. Даже подготовился, как и в первый раз, когда прощался с женой.
Ещё издали увидев сказочный город, Иосиф, как и при первом виде Ситки в 1839 году, помрачнел. Немного защемило сердце. Но при входе в бухту на корабль с двух сторон набросились морские львы. Быстро работая ластами, выпучив круглые, любопытные глаза на усатой морде и отчаянно лая, они требовали пищи. Их недоуменный взгляд вопрошал – как это так, ты к нам в гости и без подарка, не может быть ...
Беглец от души расхохотался  и ... сразу успокоился.
Первое, что поразило Иосифа в городе, наводнение американскими купцами и трапперами. Город был буквально переполнен ими. Вся торговля, в том числе и розничная, была на откупе у белых гринго. И тому была причина. Только что по договору с Британией, Соединённые Штаты увеличились за счёт огромного Орегона. На юге Мексика вынуждена была продать Штатам в 1846 году пустынные земли Техаса и Невады. Всего-то за 15 миллионов долларов. Калифорнийская республика была окружена со всех сторон и явно доживала последнии дни.
Это хорошо понимал надворный советник Иосиф Волков. Как и то, что его накопленные средства лежат в именно в американском банке. Отступать было некуда и незачем. Как мог затягивал переговоры по новому договору, а тем временем ждал важного, рекомендательного письма политических  друзей Астора в Нью Йорке к новому мэру Монтерея г.Уолтеру Колтону. Оно пришло, весьма благожелательное и в те же дни был подписан договор с Русско-Американской компанией.
Последний договор мексиканской Калифорнии.
Толстый пакет был незамедлительно доставлен капитану российской шхуны, а московский купец, он же надворный советник, он же потомственный дворянин Иосиф Волков пропал. Растворился!

Почему так  воспевается осенняя пора.
Видимо потому, что человек органически не любит крайностей.
Везде и во всём. Тем более в погоде, которая сопровождает каждое наше движение – будь-то мысленное, будь-то физическое. Ну разве на улице в лютый мороз  и пургу можно думать о страсти, да и под раскалённым солнцем тоже как-то не до неё. А вот прозрачной осенью, когда вокруг бесстыдно, напоказ красуются леса и сады красными, желтыми, зелёными плодами, творениями переполненными сладкими соками земли, тогда каждая Божья тварь трепещет от чувств и желаний.
Но более всего трепещет венец Божьего создания. Мы с вами, господа! И лишь потому, что наделёны совершеннейшим механизмом трепетания – мышлением.
Стояла божественная, трепетная осень 1847 года.
Такие бывают только в Сан Франциско. Ну, может быть ещё в Петушках. Там она, правда как-то печальнее выглядит. А здесь торжественней. Ну, это уж отражение особенностей людей, их населяющих.
Тихоокеанское побережье Америки в те годы населяли свободные, гордые люди. Они пришли сюда таковыми и по другому жить просто не могли.
Но даже если некоторые приходили сюда рабами, то словно в гигантском природном котле быстро варились, обновляя душу. Да и невозможно было жить здесь по иному.
Сейчас объясню.
Земля эта с момента возникновения оказалась неустойчивой, напряженной глубокими, противоречивыми внутренними силами. Другие пространства успокаивались со временем, застывая в монолитные массы. А эта земля нет. Когда мощные внутренные силы напрягали её до крайности, то происходили глобальные катастрофы. Ну вот, к примеру, совсем недавно, каких-то 38 миллионов лет тому назад нечто невероятное произошло с неприметной речкой Сакраменто, что берёт начало на севере края в Скалистых горах. То быстро, то медленно спускаясь с гор в долины, она добиралась до океана и облегчённо сбрасывала воды, растворяясь бесследно.
По славянским масштабам маленькая речушка. Но вот в одно прекрасное осеннее утро ( к примеру) пространство нижнего течения реки до точки впадения в океан с грохотом невероятным провалилось в тартарары. Буквально. В мгновенье ока исчезли прекрасные леса, горы и многочисленное зверьё, а в образовавшуюся глубочайшую впадину через узкое горло ворвались океанские воды.
Можете себе представить эту весёленькую картину.
Наконец, всё стихло. Осела пыль, успокоились воды и яркое солнце осветило панораму ужасной рваной раны. Лишь птеродактли в высоте оценили содеянное. Но молчали. Кому скажешь! А чуть позже и они вымерли, видимо подавленные силами Природы. Не стало свидетелей.
Вскоре острые раны исчезли. Оплавились, благодаря тёплому климату и прекрасным почвам. Края сгладились, быстро заросли буйными, вечнозелёными лесами, заполнились нивесть откуда появившимся зверьём. Они преобразовались в берега огромного причудливой формы морского залива.
И катастрофа стёрлась из памяти Природы...
Наступил рай. Точнее, почти! Потому что сохранилась напряженность под земной корой. До сих пор сохраняется. И что важно! Держит в напряжении всё живое в крае, а что ещё важнее – формирует специфический характер живого.
Оно здесь существует постоянно в ожидании. Потому всегда действует энергично, жёстко, фатально. 
Для чего я это всё вам. Чтобы  проникновеннее и без осуждения понять происшедшее и тем более будущее нашего героя. Оно типично для всех прибывающих в этот край.
Господин Волков мгновенно окунулся в совершенно новую жизнь и очень быстро осознал, что стал свободным человеком. В России он всегда ощущал себя маленьким винтиком всесильной системы, постоянно зависящим от людей и обстоятельств. Им, столь же постоянно, владели страх и невольное, беспрекословное подчинение системе, её основному закону - закостенелому «табелю о рангах».
Познакомившись с немецкими купцами в Москве, он немножко узнал другую жизнь. В Ситке, завязав обширные знакомства с английскими и особенно американскими коммерсантами, Иосиф почувствовал, что жить иначе, нежели они, уже просто не сможет.
Поэтому без эмоций и тоски, воспринял новые «ценности».
«Они, конечно, жестоки, но не унижают моё достоинство...- рассуждал новоиспечённый гражданин Джозеф Волкофф - ты никому официально не подчинён, свободен, но и никому не нужен ... существуй себе и всем безразлично твоё происхождение, титул, звание ... если хочешь что-то создавать, имеешь цель и волю ... пожалуйста... работай, крутись и добивайся... используй все свои силы и силы окружающих ... если можешь... вот когда сколотишь состояние, то оно явится всеобъемлющей и единственной реальностью, которое принесёт тебе власть и достойное положение в здешнем обществе ...всё остальное никого не волнует... ну что ж, свобода по европейски...я добьюсь здесь положения ...уверен»

г. Джозеф Волкофф медленно и с видимым удовольствием шел по улицам маленького прекрасного приморского городка Сан Франциско.  Ранее он, правда, назывался Uerba Buena (пахучая трава) и не принадлежал Соединённым Штатам, но от Мексики уже успел отделится. Свободный заштатный городочек свободной республики Калифорния. Шагающий по его улицам человек то же ещё не был гражданином Соединённых штатов, но от российских пут освободился. Свободный человек республики Калифорния. Трудно было местным гражданам определить его национальность. В городе были англичане, французы, немцы, евреи, китайцы, даже японцы и никого не интересовало национальность гражданина республики. Вот русских небыло. Кто это такие? Никто не знал. Американец одним словом.
Чуть осоловелым послеобеденным взглядом провожал названный господин редких прохожих. Взгляд оживлялся при виде молодых дам, откровенно любуясь теми их частями, что были открыты взору. Им тоже любовались ... женщины. Нечасто можно было встретить в ту пору в городе  мужчину в дорогом, изящном платье. Оно превосходно облегало статную, крепкую фигуру, а пристальный взгляд приковывал внимание  явственными электрическими разрядами, воспламеняющими прохожих дам.               
Вы ещё не забыли! В Сан Франциско стояла трепетная осень 1847 года. В то время это был белоснежный городок, чьи неспокойные жители быстро осваивали 43 холма, скученных на узком пространстве суши между океаном и заливом. Неспокойных жителей было примерно две тысячи. Большинство мужчин. Из них большинство авантюрного склада ума, иначе зачем здесь быть в то время. Женщины несомненно блистали красотой. Женщины всегда благоволят авантюристам.
Жители любили обедать в портовых ресторанах, спокойно встречать  корабли, а по вечерам разгуливать по диковинным в ту пору тротуарам двух-трёх красивых улиц перед неподдельными витринами зеркального стекла, изъясняясь на каком-то наречии, чуть похожим на испанский, чуть на английский, чуть на французский, а то и на ирландский и совсем уж редко на немецкий.  По булыжным улицам изредка катили коляски в две или четыре лошади, сопровождаемые грозными всадниками на гарцующих скакунах.
Г-н Волкофф  был очень доволен собой.
Ещё бы! Помимо крепкого здоровья обладал солидным счётом в крупном нью йоркском банке. Будучи человеком решительного нрава и чтобы быть своим в местном обществе, ещё в Монтерее Иосиф принял католичество, успокаивая себя, что Бог един, да и вообще христианство разделилось не по воле Божьей, а по людской злобе. К тому же, если и хочешь чего-то добиться в новых условиях, то и веруй как все в этих условиях. Не выделяйся!
Полгода он крутился в Монтерее, будучи официальным переводчиком при правительстве республики. Завязал многочисленные знакомства, даже женился, не долго размышляя, на богатой вдове Кандиде Кастро. Женщине с пронзительно чёрными глазами и выдающимися формами. Не по любви. Чтобы быть своим, да и деньги не бывают лишними.
Дождавшись, когда слухи о побеге поутихли, переехал с женой в Сан Франциско. Здесь никто его не знал. Город был наводнён ... политическими событиями. Царило всеобщее возбуждение. Это станет нормой для города на все времена, как покажет будущее...А пока вот-вот должно было произойти присоединение республики к Соединённым Штатам. Именно с этим событием и связывал осуществление всё той своей же мечты  Джозеф Волкофф.
Кипучая натура сразу вовлекла его в крупные торговые операции. Большой опыт работы таможенником подсказал, что наиболее выгодны морские импортно-экспортные операции. Тем более в Калифорнии, где практически отсутствовали в то время какие-либо регулирующие законы. Он быстро знакомится с немногочисленными финансовыми отцами города, располагая к себе щедростью и широтой интересов.
Только-только в городе возникло немецкое ссудно-сберегательное общество (прообраз банка) во главе с Джоном Джарбо и Дэвидом Гудфеллоу, двумя преупевающими финансистами из Нью Йорка. Чуть ли не первым вкладчиком и уж наверняка самым крупным  становится Джозеф. Он же щедро учавствует в строительстве Nob Hill, первого однобашенного архиепископского кафедрального собора в городе. Собор строился  архитектором Питером фон Эйзенманом, который вскоре становится самым близким человеком Джозефу. И не потому что немецкого происхождения, хотя это и имело значение. Просто напомнил он московские времена своей любовью к музицированию, постановке  смешных, увлекательных, чуть скабрезных сценок.
Вообщем, вскоре Джозеф становится своим человеком в маленьком, растущем обществе и членом первого закрытого мужского клуба Сан Франциско.
Таково теперь имя города. Здесь ничто и никто не напоминает Джозефу о прошлом...
Ещё по Ситке он знал мореходные качества многих кораблей, ходящих под разными флагами. Поэтому быстро приобрёл два американских трёхмачтовых шлюпа, назвав их «Анастасия» и «Кандида». Они пошли маршрутами от Сан Франциско до Чили, швартуясь в Ситке, Шанхае и Кантоне, не забывая и Гавайи. Меховые шкуры, табак, сахарный тростник, хлопок, бальсовое дерево, промышленные товары – всё вмещало трюмы кораблей и интересы нового калифорнийского негоцианта. 
 Третье судно, быстроходный клипер «Прасковья», только-только строилось на верфях Ситки. Намечал он пустить его в Индию и Цейлон, за бесценным листовым чаем, что сулило особенные прибыли. В бытность прежней работы, он, как никто, знал мастерство русских корабелов. Да и дешевле обходилось, нежели заказывать в Ванкувере, тем более в Нью Йорке или Лондоне. Джозефу, влюблённому в океан, хотелось создать самое быстроходное и изящное судно.
Только клипер, избретение американских корабелов, отвечало его требованиям. Острые обводы корпуса, как-бы режущие воду, наклонённые к корме три-пять мачт, огромная площадь парусов – всё это Джозеф видел, когда на Ситку в 1841 году зашел американский клипер «Рэйнбоу». И даже плыл на нём до фактории.
Только такой, мечталось ему. 
Команды набирал сам, придирчиво осматривая и подолгу разговаривая с капитаном и офицерами, но особенно с боцманами и младшим командным составом. Он хорошо знал насколько от них зависит поведение матросов. Ну а последних в кабаках Сан Франциско было множество. Правда, по опыту предпочитал офицеров и матросов из Мексики или Южной Америки.
Особенно креолов из Перу. Более прилежными и послушными они были. Рукоприкладства на кораблях не разрешал и строго за этим следил. Но и благодушия в плавании не уважал. Суровая дисциплина и сытная еда  царили на кораблях.
Партнёры и знакомые удивлялись названиям кораблей, а он отшучивался каждый раз. Мол библейские имена, святые, как талисманы для кораблей... И каждый раз лично провожал в далёкое плавание и каждый раз возникало желание быть там, на мостике, направлять судно навстречу ветрам, волнам и ...неожиданностям путешествий.
Душа звала. Но всё не удавалось. Круговерть коммерции не отпускала из города ни на шаг. К тому же началось строительство первого дома. Теперь он мог себе позволить большой дом с видом на залив и на сверкающие в лучах солнца ближние острова.
Естественно, что строил ему Питер. Он показал ему альбомы образцов, созданные его другом Карлом Шинкелем в стиле пышнодекорированного греческого классицизма. Такой дом построил себе в пригороде Берлина родной брат Питера, Нойман фон Эйзенман, крупный антиквар, чьи магазины украшали центральные проспекты в Гамбурге, Берлине и Мюнхене.
Он долго смотрел на виды домов, любовался. И вдруг поймал себя на мысли, что видит совсем не то, что нарисовано. Видит вросшую в землю одноэтажную рубленную избу-пятистенку отцовского дома в Каргополе, ровные линии грядок с луком и капустой ... доверчивые голубые глаза русоголовой девушки ...капельки пота на раскрасневшихся щёчках ... непостижимая искренность взгляда. Губы невольно прошелестели - «... Прасковья».
Питер недоуменно взглянул – «Что ты сказал, Джозеф? Причём тут твой клипер...»
 Дом строился в самом конце Lombard str. Там где она взбегает на пологий, высокий холм, круто обрывающийся к океану. Рядом возводился и кафедральный собор. Дом занимал почти всю площадь небольшого уступа крутого склона холма, заросшего лиственницей. Выше и вокруг дома простирался густой девственный лес. Вид из окон был захватываюший. Прямо напротив  слегка торчащий над водой остров Alkatraz, а слева, словно две огромные сторожевые собаки, высились голые, морщинистые скалы, охраняющие узкий проход в залив. В ясную погоду даже виделись далёкие Фраллоновые острова, где когда-то Джозеф бывал, инспектируя русскую меховую факторию.
Внизу, у подножья холма, продолжали расширятся причалы городского порта. Мало кораблей посещало в те времена город. В 1843 году всего-то пришло 15 торговых посудин ...Потому так значительно стало в городе имя Джозефа. Ведь каждое его судно приходило именно домой, в родной город и обязано было при входе в залив поднимать специальный флаг, приветствующий хозяина.
Цель осуществлялась. Он выстраивал свою империю.   
И всем был доволен. В клубе принимали как наиболее почётного гостя. Его любимый столик у окна в глубине зала всегда был свободен. Там собирались двое-трое наиболее близких приятелей, в том числе обязательно и Питер фон Эйзенман. Смех, шутки, рассказы, обсуждения событий не прекращались ни на минуту.
Как-то однажды Питер показал письмо от брата, где тот просил его влиятельных друзей подумать о исторических  ценностях в индейских могильниках. «Сейчас в Европе просто бум на предметы старины...они идут из колоний Испании, Португалии и неведомыми путями попадают антикварам ... это керамические и золотые предметы ацтеков Мексики и инков Перу... имя каждого приобретшего – писал брат – буквально носится в воздухе среди банкиров и знати, да и деньги неплохие можно заработать...».
Все посмеялись над предложением антиквара. Настолько бедны были индейцы Калифорнии.
Быстро шло время и Джозеф иногда пугался удачливости. Старался в одиночестве покопаться в сознании, понять отчего и почему, удивляясь – «...неужели это я такое смог сделать... и не разу не спотыкнуться ... в Москве, в Охотске, даже в Ситке, где было так тяжело ... теперь здесь....». И чем больше он копался, не находя ответа, тем чаще размышления заканчивались ... необъяснимой хандрой. Неожиданно! Вдруг!
Тогда он шел в дальний портовый кабак и молча, в одиночестве напивался.
Разрядки не получалось, так как вынужден был и в этой обстановке контролировать себя, боясь испортить репутацию или попросту что-то наговорить. Нетвёрдой походкой добирался до дома и падал. Но и здесь боялся. Увидят жена, прислуга, могут услышать странную речь. Проваливался в своём кабинете, крепко закрыв двери. Пьяные ночи были беспокойными. Он метался, дико кричал, чувствуя как будто кто-то старается убить или удушить его и резко просыпался в поту ...падал на подушки, вновь забываясь тревожным сном. Слышал, как в дверь робко стучались. Но не мог открыть их.
А поутру, всегда в таких случаях, бегал по дому и приказывал быстро собираться в леса, на природу. Был у них сельский дом, принадлежавший жене. Небольшой дом, но с большим куском леса в междуречье двух быстрых, хрустальных ручьёв Shingle и Granite creek. Дом  размещался на высокой опушке густого леса, немного выше места впадения ручьёв в большую речку South Fork American. Рядом, всего в 35 милях, находился маленький посёлок Sacramento.
Западнее посёлка, всего в 2-3 милях высились стены форта, основанного в 1842 г. некиим Джоном А. Суттер. Иосиф Волков, в бытность таможенным чиновником РАК, много слышал об этом швейцарце. Давно, в 1841 году, русской компании пришлось продать форт Росс, единственную базу в Калифорнии. Сплошные убытки приносило хозяйство форта. Как не доказывал последний управитель форта Александр Ротчев необходимость сохранения базы, расширения хозяйства, ничего не помогло. Надо было срочно искать покупателя. Поначалу им был испанский генерал и богач Валлейо. Тот тянул переговоры, правильно полагая, что в связи с острой необходимостью, русские будут вынуждены сбавлять цены. Но когда он предложил мизерную цену в 9000 долларов, разъярённый Ротчев порвал отношения.
Вот тут-то и появился ловкий швейцарец Суттер. Он предложил 30000 долларов и сделка состоялась. Контракт был подписан в декабре и в том же месяце на бригантине «Константин» Ротчев с семьёй приехал в Ситку, где и познакомился с Волковым.
Они не были близки, но несколько раз Ротчев доверительно рассказывал Волкову всю эту историю. Прошло полгода. Суттер выплатил 2000 долларов и ... замолчал. Тогда правитель РАК Адольф Карлович Этолин потребовал подробную докладную от Ротчева с объяснением причин поведения  Суттера. Не отпускал Ротчева домой, в Санкт-Петербург. Докладная была составлена. Но делу не помогла.
Суттер писал, что отсылает деньги по частям, в бухгалтерии РАК ничего не получали... Время шло, всё запутывалось и, наконец, заглохло... Швейцарец вообще перестал отвечать.
А между тем, не теряя времени даром, перевёз всё имущество из форта Росс, даже старые пушки. Получив разрешение от губернатора Альварадо на создание колонии, быстро построил новый форт на берегу р.Сакраменто и всеми силами старался привлечь на свои земли  американских трапперов, вынашивая тайную идею образования центра для постепенного вытеснения испанцев из северной Калифорнии. Приобрёл известность щедрыми обещаниями бесплатных земель и леса.
Вскоре семьи американских переселенцев, двигаясь по знаменитой Орегонской тропе, практически все собирались в стенах его форта. Суттер милостиво раздавал не принадлежащие ему земли, силой сгоняя индейцев. Правил, как некоронованный властитель.  Это надоело испанцам и в 1842 г. к форту подошла военная часть в 600 штыков. Суттер сделал вид, что подчинился ...Он понимал, что дни испанского и мексиканского владычества в Калифорнии сочтены и надо просто переждать.
К 1845 году на берегах р.Сакраменто собралось уже не менее 500 семей. Значительная сила, своего рода «пятая колона» в испанской провинции, теперь уже свободной республике. Надменность и храбрость Дж.Суттера росла по мере убывания тех же качеств у республиканского правительства и возрастания аппетитов Соединённых Штатов. Он действовал нахраписто и в том же году его люди провозгласили Сономскую республику (известное восстание под флагом Медведя).
Джозеф хорошо помнил эту скандальную историю и вот теперь соседство сводит его с Суттером. «С ним ведь долго судились, но он тянул переговоры, вёл утомительную переписку, пока не лопнуло испано-мексиканское владычество в Калифорнии. Да, ловкий сосед!» - думал Джозеф и не принимал никаких усилий для личного знакомства.
Он любил таинство лесов. Здесь его посещала радость. Неподдельная, искренняя. Точно если сказать, то и здесь неполная, так как калифорнийские леса сильно различались от привычных вологодских, даже ситкинских. Первые были яркие от обилия цветов, жесткие, колючие и жаркие. Вологодские стелились мягкими, нежными, густозелёными травами с незатейливыми полевыми цветами, кислыми ягодами и морями грибов.
Ну, да что поделаешь! Главное густой, девственный лес, совсем рядом бродит чуткое зверьё, птицы разноперые  и ...несравненная тишина.
Почти, если не слушать говорливую Кандиду. Для неё и леса и ручьи, не говоря уже о доме, были сопутствующими предметами ... любви. Ей требовалось много слов о любви и доказательства самой любви. И в городе, но особенно здесь. Пламенная, рано овдовевшая испанка любила его и неистово радовалась, когда они  удалялись от друзей и особенно дамского общества. В лесах он принадлежал только ей. И здесь, в лесу, с ним никогда не случались эти странные, непонятные пьянства, которых она пугалась.
Переправлялись они через залив на неуклюжем пароме и большая коляска, полная еды и вин, медленно катила на север в жаркие долины Калифорнии.
Вот и в этот раз они выехали внезапно.
Осень как-то незаметно прошла. По календарю была вроде зима. Но солнце светило ярко, безжалостно и лишь быстро наступающие холодные вечера говорили, что всё таки наступила калифорнийская зима.
Здесь, в поместье, Джозеф встретил Новый 1848 год. Впервые и по настоящему, по московски, с момента бегства из Ситки. Срубил разлапистую стройную ель, разукрасил разноцветными немецкими игрушками и хлопушками, даже румяным Санта Клаусом, привезёнными заранее из города. Свечи не забыл. Велел накрыть праздничный стол в большой гостинной.
Они сидели вдвоём. В углу мерцала, переливаясь огоньками свечей праздничная ёлка. Пахло лесной смолой вперемежку с жареным гусём. Резные, массивные буфеты окружали длинный стол на вычурных ножках. Во главе стола, ближней к ёлке, восседала Кандида. Она выглядела эффектно и торжественно. Сложно уложенные чёрные волосы, чистая матовая кожа лица, плеч и оголённой высокой груди, украшенной крупными изумрудами, поблёскивающими от колебания пламени свечей, но более от внутренней дрожи предвкушения небывалого и столь ожидаемого счастья, делали женщину  прекрасной и желанной.
Напротив находился Джозеф. Торжество и таинство обстановки наполняли и его душу чувствами. Он искренне любовался женой. Произносил тосты, был многоречивым, рассказывал о традициях встречь Нового Года, которые ему полюбились во времена жизни в ...Европе.  И непрестанно целовал жену, возбуждая её и своё воображение ...
Этот вечер, обстановка, воспоминания разогрели их чувства до полного безобразия. Целую неделю они поздно вставали и бежали на берег Shingle creek, где их ждал сытный завтрак у подножия трёх громадных ровных секвой под неумолчное журчание прозрачных струй воды. Каждый вечер, меняя наряды, они садились за празднично накрытый стол, пили густое испанское вино, бесстыдно рассматривали друг друга, обмениваясь впечатлениями ... и потом ничего не помнили.
До следующего утра. Вопиющее безобразие.
Страсть закончилась неожиданно.
Во время очередного завтрака из леса появился возбуждённый человек. То был Джеймс Маршал. Они с сыном владели небольшой лесопилкой и рубили лес в верховьях Shingle creek. Когда в поместье приезжал Джозеф, то Джеймс нередко приходил перекинуться парой фраз, перекурить сигару, выпить два-три стаканчика виски, которые непременно дарил радушный хозяин дома, обсудить трудности судьбы и обязательно в конце разговора пожаловаться на своего хозяина. Оказывается эти земли ему выделил ... Джон Суттер, а документы на владение до сих пор не оформил. Чьи эти земли Маршал не понимал, но проценты от продажи леса акккуратно платил Саттеру.
Его земли занимали всё верховье Shingle creek, примыкая ко владениям Джозефа.
Джеймс Маршал был очень возбуждён.
«Как я рад, сэр, что застал вас здесь. В этой глуши не с кем посоветоваться, а к вам я испытываю прямо таки доверие, сэр!
Что случилось, Джеймс? У вас трясутся руки...
Тут не только руки, ноги заплетаются ... я едва добежал до вас...смотрите ...что это?»
Он вытащил из-за пояса грязный мокрый мешочек  и никак не мог его развязать трясущимися руками. Джозеф помог ему, открыл мешочек. В лучах солнца засверкал чистый речной песок.
«Да вы разгребите его, сэр...»
Джозеф лениво пошевелил пальцами и вот луч солнца высветил малюсенький камушек тускло-медного цвета ... один...второй ...пятый. Тогда он привстал, внимательно всматриваясь в содержимое мешочка и незаметно взвешивая его в руке.
«Где это вы откопали, Джеймс?
Там наверху, где ручей выбивается из-под чёрной скалы. Я хорошо запомнил ваш рассказ в прошлое пребывание ...помните ... о вашей Сибири, ледяной стране, где вы работали, сэр.... как там намывают золото ... не припомнили ...а я хорошо всё запомнил и с сыном решили попробовать на нашем ручье...возле лесопилки, но ничего не было ... а тут пошел охотиться в горы, застрелил козу, возвращаюсь и решил передохнуть возле чёрной скалы...смастерил костерок на бережку ...сижу себе, прихлёбываю чай и задумался о чём-то...вдруг что-то блеснуло  ...присмотрелся ...вот этот камушек увидел ...тяжелый такой. Подумал о вас, сэр ...когда приедите, приду и покажу. Пришел домой, а в голове всё этот камушек ...спать не даёт. Не выдержал и наутро пошли туда с сыном, целый день промывали ... вот это и намыли...»
 Джозеф мгновенно оценил обстановку. « ...это точно самородки, крупные ...ручей выносит из массива где-то там в верховьях ...я видел примерно такие ... штурман Воронковский привозил с реки Квикпак ...да, да экспедиция с матёрой Аляски ...точно помню ...потом почему –то все замолчали об этом ...
Он поднял голову и обратился к Джону - «Ты понимаешь, тут торопится нельзя. Надо точно узнать. А пока что держать язык за зубами. Давай-ка я съезжу в Сакраменто, есть там у меня знакомый, учитель химии в школе. Он точно скажет что это ... возможно просто самородная медь.  Жди меня через пару-тройку дней. Земля-то ведь не твоя, возможно и не Суттера. Так что жди и молчи!»
Ближе к вечеру Джозеф Волкофф, загнав лошадей, был уже в Сан Франциско. Ранним утром он послал своего агента в контору швейцарца с предложением о покупке или долгосрочной ренты земель вдоль верхнего течения Shingle creek, если они, конечно, принадлежат уважаемому эсквайру , во что он, то есть Джозеф Волкофф, хотел-бы убедится. Агент быстро вернулся с предложением о встречи.
Судьбе благодаря  Суттер был в то время в городе. В полдень они встретились.       
Перед Джозефом стоял полнеющий среднего роста человек в строгом сюртуке. Высокий накрахмаленный воротник белой рубашки, повязанный чёрным тонким шарфом, поддерживал небольшую острую головку, почти лишенную волос, но с пышными длинными бакенбардами. Лукавый взгляд буравил посетителя.
«С кем имею честь, сэр.
Джозеф Антонио Волкофф, сэр
Чем обязан, сэр?
Мелочью. Вы же знаете, как трудно отказать молодой прекрасной женщине. Низовья ручья до впадения в речку давно принадлежат моей супруге. Ручей мал, а ей так хочется обустроить небольшую плотинку на ручье, чтобы натекло озерцо чистейшей воды. Нет ничего прекраснее, чем дом на берегу лесного озера. Мы ведь соседи...надеюсь вы знаете об этом ...
Да, знаю и не скрою, что давно к вам присматриваюсь. Как вы развернулись, сэр. Диву даёшься.
Ну вот видите есть о чём поговорить, оказывается. Так что милости просим к нам в поместье.»
Они пристально, не стесняясь, смотрели друг на друга.
«Зачем ему эта пустошь. Камни и леса. Деревом он не занимается, да и немного его там. Наверное всё таки блажь жены. А, какая мне разница, свежие деньги нужны позарез, здорово-бы избавится от этого участка ... пользы мало, цены падают... и всё таки зачем ему ...чорт его побери, ещё документы просит ... ведь понимает, что их нет, думал генерал, всматриваясь в красивое, холёное лицо русского ... Он знал его историю, наделавшую много шума.
Я тебя, подлеца, накажу. Навек запомнишь сделки с россиянами ... хотя какое мне дело до того контракта...с этим бы не прогореть ... ещё не ясно много-ли там золота ... - мыслил Иосиф-Джозеф.
Так они мило беседовали ещё с час, присматриваясь, торгуясь. Наконец участок был продан, половина суммы должна была быть передана немедленно, оставшаяся часть  после предоставления соответствующих локументов. Обе стороны прекрасно понимали, что более вряд ли встретятся и потому холодно пожав друг другу руки, выпили душистого кубинского рома и очень довольные сделкой разошлись.
Свежие лошади в тот же вечер быстро несли обладателя новых богатств в объятья черноокой Кандиды Кастро.
Да, случай опять, в который раз, сыграл с нашим героем большую шутку.
Все, конечно, знают о золотой лихорадке в Калифорнии. Без сомнения знают. Джон Маршал с неделю выдерживал молчание. Потом закралось сомнение, удесятерённое блеском возможного богатства. Но более потерей его. Особенно, когда в поместье соседа появились люди с ружьями. Он бросил лесопильню и с сыном окольными путями подался в Сан Франциско ...
Весть в мгновенье ока распространилась по Калифорнии, перемахнула смерчем через Скалистые горы, пронеслась по прериям и забурлила в офисах и банках большого Нью Йорка. Не останавливаясь, перемахнула океан и взбудоражила население старого света. Всё остановилось в коротком раздумье ...
И ринулось сломя голову в никому доселе неизвестное, таинственное Сакраменто. В самой Калифорнии буквально за одну ночь опустели городки и посёлки. Закрылись бордели, питейные заведения и даже казармы солдат республиканской армии катастрофически поредели, закрылись школы и опустели ранчо. С прилавков магазинов мгновенно исчезли лопаты, кайло, ломы, вёдра, тачки, кастрюли, противни, сковородки. Некормленные лошади, коровы и овцы бродили по дорогам, полям и лесам ... и умирали, так как начало золотой лихорадки пришлось на зиму. Снежную в ту пору зиму. Я не преувеличиваю. Есть статистика.
К весне-лету 1848 года появилась первая волна отчаянных искателей приключений с атлантического побережья. Большая их часть морем добиралась до маленьких портовых городков Панамы. Там быстро сколачивались партии, закупались мулы, проводники и люди двигались к Тихому океану (большая часть к истокам реки Чагрес), преодолевая непроходимые джунгли, страшные болота в атмосфере жары, гнуса, змей и массы ядовитых тварей. Они приползали до Panama City и последним, отчаянным броском с боем брали корабли, плывущие в Сан Франциско.
За два - три месяца перехода через джунгли и плавания выживали немногие и ходячие скелеты высаживались в пустом городе Сан Франциско и пешком брели в золотое Сакраменто.
К концу 1848 года армия золотничников пополнилась головорезами из Европы. Эти накапливались в портах Испании и Португалии и плыли аж через мыс Горн и далее поднимались вдоль двух континентов до Сан Франциско. Путь занимал 6-8 месяцев. Что творилось на этих кораблях не поддаётся описанию...
Вообщем к началу 1849 года в городе Сакраменто и на золотых приисках проживало уже более 80000 очень энергичных жителей. В конце 1850 года в долине Сакраменто копошилась целая армия – около 250000 в основном мужчин. Как правило вооруженных и не признающих никакой власти. Беспредельно свободных. 
Всё это чем-то напоминало историю крестовых походов за гробом господнем. И там и тут «великая идея» собирала под знамёна главным образом накипь и чернь земную, освобождая страны и континенты от криминальных, слишком энергичных людей.
Но было и нечто положительное в этом беспределе. Выросло много новых городков и посёлков. Возникли дороги и специфическая инфраструктура промышленности и сельского хозяйства. Надо было кормить и одевать сотни тысяч людей, обеспечивать инвентарём и механизмами. Не были забыты и морально-этические чувства людей. Открылись масса салунов, борделей, игорных заведений и даже театров. Возглавляемые шулерами и откровенными бандитами, при формальном присутствии органов власти, они выкачивали золотой песок из рук старателей (золотничников), остающейся после выплаты ренты владельцам золотоносных земель.
Могущественным баронам.
Самым влиятельным среди них был Джозеф Волкофф. Всё русло ручья Shingle оказалось в его руках. Почувствовав момент, молниеносно уверовав в него, Джозеф в те два-три дня пребывания в Сан Франциско собрал немалую команду из метисов-перуанцев, преданных матросов, стоявших в ту пору в порту  шлюпов «Анастасия» и «Кандида», вооружил, предвидя острые моменты и отсутствие власти, скупил массу надлежащего инструмента и приказал всей экспедиции поспешать к нему, в поместье под Сакраменто.
Он вновь, как и ранее будучи таможенной собакой российской компании, почувствовал гигантский прилив энергии. Эта страсть была посильней любовной.
Сознание чётко отработало систему необходимых действий. Помимо преданной команды, он вспомнил о проживании в Сан Франциско трёх  русских семей, оставшихся в Калифорнии после продажи форта Росс. Быстро нашел их. Быстро, потому что не забывал никогда, время от времени по зову души помогая. Он хорошо помнил, что  двое из бывших промышленных людей форта, тобольский крестьянин Василий Васильев и енисейский мещанин Алексей Коренёв были когда-то опытными старателями.
В своё время Джозефу пришлось быть секретарём в комиссии РАК по приёмке отчёта о ликвидации форта и он помнил  о поручении Ротчева, страстного патриота форта Росс, всеми силами старающегося сделать хозяйство рентабельным, ещё в конце 30-ых годов обследовать некоторые ручьи, впадающие в реку Славянка. Что-то старатели нашли. Но видимо незначительно.
Теперь, узнав о золоте, они с полуслова поднялись семьями и с той поры более преданных людей, напрочь связавших свои жизни с непонятным им Джозефом, не было. И вроде не барин, но и не их. Простой вроде, а как всё умеет!
И ринулись за ним в неизвестное. 
Из поместья моментально исчезла Кандида, даже дух её выветрился и дом превратился в неприступную крепость, тщательно охраняемую. Старатели первым делом обследовали русло ручья. Отобрали наиболее перспективные зоны. Остальные земли были разбиты на примерно равные участки, которые сдавались нахлынувшим золотничникам. С первооткрывателя Джона Маршалла, вернувшегося к Джозефу, бралась минимальная рента. Все остальные за право работать на земле Джозефа платили определённое количество золотников при строгом соблюдении общего закона – сдачи всего золотого песка в контору. Даже сверх оговоренного. Песок оплачивался долларами и товарами по твёрдым ценам.
По первому времени добывать песочек было нетрудно. Брали буквально с поверхности. Чуть позже стали копать неглубокие шурфы и разрезы. Породу грузили на тачки и везли на простейшие промывальные устройства. На них деревянными скребками протирали и отмучивали песок, растирая комки породы, направляя на всё не сильную струю воды. Струя сносила лёгкие  части породы, осаждались тяжелые крупинки ... счастья.
За смену крепкий старатель промывал до полутора тонн песка. Счастья извлекал неизмеримо меньше. Если ... не попадался самородок. Грязно-желтенький камушек. Его старатель тщательно прятал, надеясь на удачу. Выгодно продать на сторону. Тут-то и попадался по большей части.
Когда «сняли сливки», верхние поверхностные горизонты, работать стало трудней. Приходилось сбиваться в артели, чтобы рыть внутренние разработки. Тут уж одному не под силу. Направление и уклон разработки рекомендовали Василий или Алексей. Они и контролировали проходку. Крепили разработки лесом. Из узких лазов и штолен вручную тащили в корзинах залитую потом породу ... Крепь нередко не выдерживала. Да и вообще её иногда небыло, когда кончались артельные деньги. Тогда рисковали.
Основную добычу Джозеф получал, конечно, с богатых зон, первоначально выделенных  Васильевым и Коренёвым. Здесь добыча велась с применением полупромышленных установок ( конная тяга и дорогие бочечные промывальные машины). В сутки машина промывала до 65 тон песка.
По прямому приказу Джозефа, охрана жестоко обращалась с нарушителями хозяйского «закона». Они изгонялись, порой избивались. И уж если сопротивление носило заговорческий характер, случалось и такое, то люди бесследно исчезали ...
Но мало что помогало. Вокруг приисков крутились «хищники».  Они платили подороже, предлагали спирт, зазывали в бордели и игральные дома. И уставшие, измотанные, нередко полуголодные люди  шли и ...пропивали, проигрывали золотой песочек.
Джозеф был жесток и неумолим. Целыми днями, в сопровождении трёх-четырёх всадников, он метался по приискам, высматривал, замечая в поведении золотничников что-то настораживающее и тут же стремился затушить пожар, действуя то силой, то уговором, то льготами. Это он умел, усвоив богатый опыт общения с людьми, приобретённый  в Москве и особенно в Ситке.
Его уважали и боялись. Нередко видели в Сакраменто и раз в неделю обязательно в Сан Франциско, куда под усиленным конвоем привозился золотой песок в банк. Сдача песка и оформление документов велась только под его личным присмотром и лишь потом он спешил в свой большой дом на Lombard str.
Новенький, сверкающий свежей краской в лучах поднимающегося с океана солнца, превращённый заботливыми руками Кандиды в уютный гостеприимный дворец, где его всегда ждали. Но даже в этот день, в эту ночь, в объятиях нежной Кандиды, он проигрывал события прошедшей недели. Не мог успокоится. Его подстёгивали чувства, весьма далёкие от любовных ласк. И ранним утром сильные кони вновь несли его коляску старым маршрутом под Сакраменто.
Дорога была изучена до последней рытвины. Проплывающие пейзажы, знакомые ранчо, даже задумчивые быки, вопрошающе смотрящие на дорогу, уже не вызывали внимания. Мысли, бешено работая, возвращали к событиям пятничного дня. «Всё-ли сделано, как лучше было-бы, что необходимо». Формировалась чёткая программа недельных действий.
С некоторых пор в этой программе всё большее место стали занимать политические события. Нет, нет! Он и думать не хотел о личном участии в политической жизни республики. Слишком хорошо знал этих политиканов, нередко обращающихся к нему за помощью. Они не занимали его никоим образом.
Шла весна 1849 года. Брожение в политических кругах Калифорнии всё усиливалось, вызывая впечатление полного хаоса. Царила анархия и разброд. Мелкие политические группки, пламенно взывая к населению, тянули республику в разные стороны. Наиболее сильные позиции были у партии американистов, призывающих присоединится к США, сохраняя значительные свободы действий.
Джозеф хорошо понимал как важна сильная власть. «Здесь же у власти какая-то мелочь» – думалось ему – особо видна их беспомощность на приисках ... всё держится на мне и моих людях ... пока боятся, но ведь десятки тысяч обозлённых золотничников и криминальные элементы могут и объединится ...среди них много решительных и вооружённых ... что тогда делать? ... они очень опасны.. . а тут ещё безответственные популисткие лозунги и речи некоторых сомнительных публичных деятелей, в которых мелькают слова  «отнять, реквизировать, уравнять ... это настоящая беда».
Мысли вызывали мучительную головную боль.
«Да, надо опередить ... надо нам объединятся ... давно пора ...вооружатся, без лишних слов и шумихи». Джозеф начал активно действовать. Он уже наметил ряд лиц. И не столько золотопромышленников, но больше новых банкиров и крупных коммерсантов, появившихся в городе в связи с вихрем «золотых» событий. С некоторыми был тесно связан, других намечал для знакомства. Большинство из них поддерживало Джозефа, видя в нём если и не лидера, то единомышленника. Энергичного, делового, богатого человека. Были и другие. Они подозрительно, некоторые даже враждебно, относились к этому выскочке, непонятно почему сбежавшему из российской компании.
Были и откровенные завистники. Видимо они и пустили слух о крупном хищении в Ситке, как причине богатства г-на  D.Volkoff. Он догадывался, что за спинами этих людей наверное стоит Джон Суттер, столь легко им облапошенный более года назад. Теперь он стал одним из наиболее уважаемых деятелей республики. Получил звание генерала несуществующей армии и вовсю ораторствовал, призывая к воплощению в Калифорнии политических принципов по аналогии со швейцарской конфедерацией.
К дележу золота Сакраменто, волею Джозефа,  он практически небыл допущен и злобно, бессильно страдал, вынашивая мысли отмщения.
Вскоре объединение стало реальной силой. Они собирались обычно в мужском клубе, реже в большом доме Джозефа. Деловые люди, они обсуждали практические вопросы будущего Калифорнии – конституционные, социальные, финансовые и пр.
Вино лилось рекой. Особым спросом пользовался новый напиток, русская водка. Её, во всё увеличивающемся количестве приходилось гнать женам российских старателей, настаивая на меду, травах, перце и чесноке. Успех был оглушительный. Разгорячённые бароны и финансисты произносили здравицы и клялись в дружбе и единстве действий.
Дело, конечно, было не столько в русском напитке, сколько в наличии общих интересов и ... страхе потерять власть и деньги. Перед такими чувствами все противоречия стирались.
Когда осенью 1849 года в Монтерее состоялся съезд народных представителей от десяти калифорнийских округов, то все немедленно ощутили подавляющее влияние объединённых американистов.
Съезд принял конституцию республики Калифорния и значительным перевесом голосов высказался за присоединение Калифорнии к Соединённым Штатам. Победа была безоговорочной. Некоторые из золотых баронов и городских коммерсантов высказались за привлечение г-на Volkoff  в комиссию по переговорам с Соединёнными Штатами о условиях присоединения.
Но Джозеф уклонился ...
Весной 1850 года, в безоблачный ясный день, столь редкий для Сан Франциско в это время, множество людей стояли у стен двух старых испанских фортов, что располагались на противоположных берегах в самом узком месте пролива. Они приветствовали американские военные фрегаты, стройной колоной входившие в узкое горло обширного разветвлённого санфранциского залива.
Коммодор Слоут занял город и объявил Калифорнию штатом США.
Чуть позже съезд золотых баронов объявил о ликвидации частностарательских приисков, об образовании крупных золотодобывающих фирм. Они чётко разграничили сферы деятельности и земли. Объединённые отряды  баронов попросту изгнали частных старателей из приисковых районов, отобрав профессиональных рабочих и обслуживающий персонал («из хищников») для своих предприятий.
Остальные были рассеяны. Большинство расселились в Сан Франциско, сразу удесятерив его численность, другие поселились поблизости, положив начало образованию многих малых городков северной Калифорнии. Далеко ведь без денег не уедешь. К тому же климат благодатный и земли почти пустующие. Не считая живущих местных, краснокожих. Правда, их значительно поубавилось за эти два года.
Так славно закончилась Калифорнийская золотая лихорадка.   
   
Всё улеглось. Растаяли надежды многих попасть под горячий дождь золотого песка, более трёх лет освежавший души тысяч и тысяч людей. Затихли политические дебаты. В громадном американском штате началась эра экономического процветания, вызванная энергией новых граждан Соединённых Штатов и внезапным притоком денег с золотых приисков, осевших навсегда в бездонных банковских сейфах.
Новый гражданин США Джозеф А.Волкофф сказочно разбогател. Уже более ничего не трогало его души. Всё, что мог, он казалось достиг. И главное - надёжной охраны всего нажитого, полной, безраздельной свободы в стране, о которой всегда мечтал и ...красавицы жены!
Что ещё! Первое время охватила опустошающая лень. Бродил по огромному дому, разглядывая в зеркальных шкафах разнообразные фигуры лягушек и жаб, к собирательству которых давно и неизъяснимо тянулся. Золотых, фрафоровых, инкрустированных драгоценными и полудрагоценными камнями. Его любимая коллекция, собираемая ещё с Ситки.
Нет, сегодня не радовала. Джозеф выходил на улицу и шел пешком, когда шел дождь, то в крытой коляске. Он с неподдельным интересом наблюдал как стремительно растёт его любимый город. Подолгу смотрел на строительство домов, особенно общественных. Когда и это надоедало, то ехал в клуб и забывался в вине, в картах. Но всё чаще и чаще сидел в своём большом кабинете, не желая, как ранее, кого-то слушать, над чем-то смеяться, активно учавствовать в беседах. Сидел и смотрел на океан. В такие дни его ничего не радовало, не возбуждало.
Он ждал, когда придут его корабли и тогда спешил в порт, где с неподдельным увлечением влезал во все мелочи погрузочно-разгрузочных работ, состояния оснастки, документацию ... Разносил капитана, команду.
Но вскоре и это быстро надоело.
На некоторое время из состояния апатии его вывел старый приятель Симон Вульф, вновь внезапно появившийся в Сан Франциско. Взбудораженный, нервный, он появился ранним утром и не дав времени на обыденные распросы, как, откуда, почему, заговорил о планах валютной революции в Калифорнии.
Увлёк Джозефа и не давая время на размышления организовал две компании. Одну для чеканки золотых монет, а другую для обслуживания золотых приисков, в том числе и это основное, «для покупки и продажи золотого песка, слитков и денежных ассигнаций, а также приёма расписок, счетов, чеков и прочих банковских документов...»
Успех был, конечно, обеспечен. И новые суммы пополнили счета Джозефа.
А потом произошел абвал.
Ни с того ни с сего продал все приисковые участки, не желая более заниматься  бизнесом. Стал маятся, мучится отсутствием  дел. Занялся было благотворительностью. Особенно помогая первым русским семьям, осевшим в Сан Франциско. Тут его познакомили с Яковом Девером, прибывшим золотой дорогой из Европы, русским из Нарвы. Тот напомнил ему Москву и Петербург, где часто бывал. Джозеф знакомит его с новым приятелем Вульфа, некиим Леви Страуссом и настоятельно рекомендует Леви и Якову заняться совместным бизнесом на рынке швейных изделий. При этом обеспечив средствами на первых порах.
Бешеная энергия попрежнему не даёт спокойствия сознанию.
Лишь когда в порту бросает якорь «Прасковья», Джозеф несколько забывается, освобождаясь от ярости безумной энергии. К клипперу он прикипелся душой. Здесь всё странным образом успокаивало, постоянно возвращало мысли к прежней ... московской жизни. Нет, это не было ностальгией по родине. Освободилась голова и вспоминалась юность. Он явственно ощущал запахи наваристых жирных щей в трактире, а от ощущения жареной требухи с солёными огурцами кружилась голова, ему слышались мелодии, виделись образы людей на вечеринках у Вальтера, где они разыгрывали смешные французские комедии, смотр пышных невест на Пресненских прудах. 
Джозеф начинает переустройство корабля. Хочет создать большую парусную яхту. Свои комнаты переделал в стиле русской избы. Потом выписал из Нью Йорка бензиновый двигатель. Новинку в ту пору. Смонтировал и вот первая моторно-парусная яхта стала бороздить обширнейший Сан Франциский залив. Наконец, изящная яхта закачалась на широких океанских волнах.
Когда пропал берег и вокруг до горизонта зазеленела волнуясь вода, избыточная энергия исчезла вовсе. Душа успокоилась. Появилось впечатление, что находишься в расслабляющей, мягкой среде. В чём-то напоминающей влагу, в которой пребывает зародыш.
Целыми днями, до изнеможения, Джозеф сидел в высокой рубке, всматриваясь в горизонт, в бегущие волны, в стаи дельфин, легко перегоняющих быстроходный клиппер. Какие-то разрозненные мысли бороздили душу, нахлынувшие отрывочные воспоминания. Никогда они не касались Ситки. Только Москвы и старого Каргополя... а то вдруг вспоминался смертельный бой косаток и кашалотов,  внезапное возбуждение чувств ...ожидание успеха. Что-то ещё! Наверное он и сам –бы не смог конкретно передать что именно....
Домой не хотелось возвращаться.
И он решил направится к Сандвичевым островам (ныне Гавайские), где бывал ранее, чуть более десяти лет тому назад. Корабль и команда были укомплектованы. Людей он знал хорошо. Мог полностью доверится. Большинство матросов и офицеров из Перу и Чили. Те самые, что последние два-три года охраняли его прииски под Сакраменто.
Капитан не выразил удивление. «Какое мне дело – решил он – разве влезешь в души скучающих богатых людей...». Он лишь заметил, что надобно прежде в порту отметится о выбытии, да сообщить маршрут плавания. Так положено, на всякий случай! Не хотелось Джозефу слушать возмущённые возгласы жены. Но, раз положено, так тому и быть.
Возгласы жены возникли сразу. Но иного плана...Кандида с тревогой сообщила странные известия, которые случайно услышала от подруги, а та в свою очередь от другой, чей муж работал помощником прокурора. Тот поведал жене, что вот мол, наконец, прижмут этого выскочку, богача ... такое о нём стало известно, такое страшное ...от Суттера ...убийства, подлоги ...сейчас собираются документы ... для ареста.
Это сообщение подействовало, как электрический разряд.
«Вот те раз, а ведь мелькала мысль, что этот человек обязательно будет мстить ...разбередил я его гнездо ... навсегда ...Да, как-то слишком уверился в себе. Забыл, что Сан Франциско странный город, где всё и с каждым может случится... Как сказал приятель по клубу – разнузданная столица искателей счастья ... Это точно! Что делать? Что делать? В чём обвинение! В исках российской компании ...но они не будут через Суттера возбуждать дело ... хотя ... он мог подбросить им эту идею сейчас, когда установилась в Калифорнии твёрдая власть ....Что ещё? Приисковые дела 1849 года, когда пришлось круто расправится с группой трапперов, силой захвативших золотоносные земли ...или может липовые договора ... это скорее ... да, видимо вскоре будет ордер на арест имущества и банковских счетов....могут и меня запрятать ...пока суть да дело ...потом  поздно доказывать...спокойнее, спокойнее.... немедленно в банк, переправить основные суммы ...господи, как же здорово ты меня надоумил подготовить «Прасковью»...она спасёт меня, надо срочно исчезнуть...выждать».
Кандида провожала его ранним, ранним утром, целовала, клялась, что будет ждать. Но, честно говоря, это не трогало его душу.
Мыслями он был уже далеко, далеко.
Джозеф вновь прощался с делами и заботами. Мелькала даже мысль, вызвавшая улыбку – «...если-бы не эта новость, гнить бы мне в обыденных житейских событиях всю оставшуюся жизнь, с ума-бы сошел, а теперь вновь свободен и кто знает какие новые страсти впереди ...»

Душно на Гавайях. С непривычки. Душно и липко. Постоянно. Круглые сутки. Нет отдыха, нет крепкого оздоровляющего сна. Да ещё эти сумасшедшие, яркие тропические краски и запахи, назойливо сопровождающие повсюду, в конце концов, начинают раздражать.
«Прасковья» вот уже более месяца без движения качалась в лазурных водах маленького укрытого залива на восточной стороне острова Kahoolawe. Берег представлял собой длинную, узкую полосу песка и скал. За ними поднимались невысокие горы, все в яркой зелени незнакомых трав, кустов и деревьев. Вдали возвышался одинокий вулкан Луа Макики, чей голый морщинистый склон в парах проступающих газов, явственно указывал на временность существования всего живого на острове.
Неглубокий залив казался Иосифу самым уютным уголком земли, так как в течении целого месяца предлагал себя во всей очаровательной нетронутости, девственности. Море здесь было глубоким и невероятно прозрачным. Игрой морских течений глубоководные насыщенные планктоном слои воды медленно поднимались наверх, обеспечивая поразительное разнообразие форм жизни. Морские растения и мелкие животные, яркие рыбы и птицы  представляли всю существующую в природе цветовую гамму.
Из-за скалы, напоминающей готический собор, послышался бой барабанов. Там-тамы звучали глухо и размеренно. Сквозь барабанную ритмичность прорывались мелодичные, чарующие звуки маленькой 4-ёх струнной гавайской гитары. Вот показалась первая шеренга танцующих мужчин. Подпрыгивая на полусогнутых, широко расставленных ногах, размахивая руками, они ритмично двигались к плоскому невысокому возвышению, на котором размещались лавки, укрытые в тени необъятного баньяна.
Появилась вторая шеренга, замыкающая. Между ними в неуёмном ритме барабанов выразительно двигалась, вращая бёдрами, группа пугающе полных молодых женщин. Передняя и задняя шеренги развернулись перед возвышением. Между ним и океаном оказались лишь танцовщицы. Тонкими чёрными змеями в лепестках разноцветья разлетались их распущенные длинные волосы в потоках ветра. Лоснящиеся от благовоний голые тела, обвитые гирляндами пёстрых цветов, блестели в лучах горячего солнца. На фоне кристально белых песков и голубого моря эти движущиеся монументальные скульптуры создавали картину неземного райского изобилия.
На почётных местах возвышения выделялись три фигуры. Две из них особенно впечатляли. В строгом белом одеянии священник Харви Хитчкок, основавший на острове протестантскую миссию и вождь племени, чью голову, плечи и талию украшало немыслимо сложное и яркое сооружение из птичьих перьев. Третьим был Джозеф Волкофф. Его выделяло ... острое любопытство европейца, впервые увидевшего древние обрядовые танцы гавайских канака.
Наступило время обряда подношения даров китовым акулам, которых называли Аумакуа. Они были возведены в ранг божества-хранителя пищи для семей канаков.
Танцовщицы стали громкими криками и выразительными движениями призывать громадных и мирных китовых акул, в то время как мужчины устремились к лодкам и быстро, отчаянно быстро, работая вёслами, вышли в залив. Двое мужчин, стоя в каждой лодке, разбрасывали дурманящие орехи.
Вот они полудугами прикрыли вход в залив и берега, оставив лишь небольшое входное пространство со стороны океана.
Движения и крики танцовщиц усилились и ... изумлённый Джозеф вдруг увидел огромные плавники гигантских акул. Было видно их медленное, спокойное движение к берегу. Ритмично всплывая, они открывали огромные пасти. Орехи, лепестки цветов, мелкие морские организмы – всё это буквально вплывало в живую ловушку. Так прошло некоторое время, пока в заливе не оказалось несколько рыбин, наглотавшихся дурманящими орехами. Звуки там-тамов, визжащих дудок, страдающих гитар, истошные крики женщин достигли, казалось, высшей и жуткой степени шума.
В это время из каждой лодки выпрыгнули по трое мужчин и стремительно поплыли к акулам. Вот они поравнялись с ними и улучшив момент вспрыгнули на спины, крепко ухватившись за окончание спинного плавника и босыми ногами отчаянно колотя по бокам огромных рыбин. Взнузданные акулы ускорили движение, заработав огромными хвостовыми плавниками. Фонтаны воды взорвали тихую гладь залива.
Акулы двигались по кругу внутри залива, так как лодки с вопящими гребцами замкнули выход в океан. Внутри образовавшегося котла вода буквально вскипела от скопления на поверхности оглушенных, обезумевших сравнительно мелких рыб, основного продукта питания местных жителей.
В это время часть лодок прорвалась вовнутрь живого круга. Сетями и деревянными вёдрами люди буквально вычерпывали рыбу, наполняя лодки. Они быстро подходили к берегу, где их ждало всё взрослое население племени. Выгрузив улов, лодки столь же быстро возвращались в круг. А заарканенные акулы в каком-то мистическом танце продолжали кружить по заливу ...
Неистово-прекрасное зрелище. Чем-то оно напомнило Джозефу виденный им бой касаток и кашалотов, что наблюдал он на борту шхуны, плывущей в Ситку. Как и в тот раз неистовство энергии людей и моря моментально разбудили его чувства. Постоянно готовые к воспламенению.
Спрыгнув с почётного возвышения, он вдруг почувствовав себя не только свидетелем, но и участником событий. Джозеф носился по берегу, погружаясь в пенную воду по колени, стараясь прорваться к акулам и что-то в полубезумии кричал ...простирая руки то к небу, то к волнам.
Очнулся, когда  на берегу запылали костры и ветер разнёс сладковатый запах жареной рыбы в пальмовых листьях. Преподобный Харви лукаво улыбался.
«Мистер Волкофф мне послышались русские слова ... вы их произносили ... так часто...в Hilo c Аляски приходят русские корабли, я слышал эти слова ... откуда вы знаете их язык...». Джозеф смотрел на улыбающегося пастора. Сознание моментально вернуло в действительность. «Да, да, милейший Хитчкок, я русский по происхождению и мой ангел-хранитель не даёт мне забыть родной язык, на котором бог весть сколько времени не приходилось говорить...
Как интересно, однако – произнёс священник - буквально вчера мой помощник вернулся из Honolulu. Туда пришло судно из Сан Франциско и в американском клубе рассказывал, что кажется вы разыскиваетесь ... такие чудовищные страсти описывал про вас ...или это кто-то другой ...
По всей вероятности я – медленно произнёс Джозеф
Не беспокойтесь! Уже месяц вы живёте здесь, помогаете миссии и канакам. Я вижу вы добрый человек и не могу поверить словам того американца. К тому же не понаслышке знаю как можно испачкать доброе имя в нынешнее время... сам когда-то сбежал сюда...но будьте осторожны. Правда, здесь они не могут вас арестовать, но при выходе в море ...»
Вечером того-же дня «Прасковья» исчезла с горизонта Сандвичевых островов.

Клипер рассекал волны, направляясь на юг. Просто на юг. Впервые кипучая, деятельная натура Джозефа находилась в неопределённости, не могла принять решения. Ему было хорошо только здесь. На борту корабля. На просторах океана. Но что дальше! Где-то надо жить. Переждать тяжелое время, пока его адвокаты не погасят дело. «В таинственную Австралию, на полинезийские острова махнуть что-ли, их тысячи здесь – мелькало в голове -  Нет! Далековато и уж слишком дико, без общения, да и связь с Америкой очень редкая. Податься в Европу! Денег много и можно спокойно жить, где-нибудь в маленьком уютном городишке. Не возбуждая внимания местного общества. Но ведь так от тоски, да безделья можно сдохнуть. Я ведь ещё полон сил. В Россию путь заказан...»
Он думал и думал. Приказывал менять галсы, ложиться в дрейф и по многу дней прекрасный клипер медленно двигался по воле течений, спустив паруса, напоминая большую, усталую, сложившую крылья птицу.
В один из таких дней штурман Диего Компаньон, давний и надёжнейший его помощник, вдруг попросил разрешения поговорить наедине.
«Сэр! – начал он величественно – я кажется хорошо понимаю ваше состояние ... мы с вами много лет вместе и поверьте всегда был предан вам душой и телом. Направьте клипер в Перу, ко мне на родину. Там вас никто не будет искать, да и лучшего места чтобы переждать вы не ссыщите. Нет, нет! Не думайте, что предлагаю вам отдых в Лиме, хотя более красивых мест нигде не видел. Я предлагаю заняться поисками  таинственного народа, жившего много веков тому назад на территории Перу и внезапно исчезнувшего. Мне кажется это для вас, это вполне соответствует вашей энергии. Выслушайте меня!»
Джозеф удивлённо посмотрел на обычно молчаливого Диего.
«Поиски, это интересно, продолжайте ...
Вам – начал Диего - конечно, ничего не говорит моё имя. Но когда-то мой предок в 25 лет отроду был епископом Trujillo, центра приморской провинции в северном Перу. Звали его Бальтасар Хаиме Мартинес де Компаньон, старший брат моего прадеда. Несмотря на молодость, он уже тогда был доктором канонического права и доверенным лицом самого испанского короля Карла III. Любознательный был этот король, очень увлекался историей доинкских племён Перу и ещё в 1766 году приказал собирать и отправлять в Мадрид все ценные находки для своей музейной коллекции. Более того, собирался даже издать большую энциклопедию о государствах индейской Америки.      
Так вот к моему предку, среди многочисленных экспонатов инкской империи, присланных местными властями, случайно попали находки более древних племён, предков нынешних кечуа. Они обитали в районе современной косты, сравнительно узкой ( до 200 км) предгорной полосы приморской, пустынной равнины Перу.  Жить там возможно только вдоль русел многочисленных коротких речек, спускающихся с гор. Когда тает снег в горах, они несут много воды и красного ила. Хорошая земля. Там собирают до трёх урожаев кукурузы в год. А вот дождей практически нет.
Епископу тогда видимо и донесли, что крестьяне наткнулись на древний могильник. Да не один. Он немедленно выехал на место и реквизировал всё извлечённое на свет божий. Стараясь угодить королю, всё тщательно упаковал и отправил в Мадрид. В ящиках находились многочисленные золотые украшения, веера из дорогих птичьих перьев, позолоченный деревяный посох, украшенный богатой резьбой, много керамических и позолоченных медных фигурных сосудов, но главное мумия человека, обёрнутого в дорогие ткани, похожие на плащи. Наверное знатного человека, возможно правителя.
Вот тогда-то король приказал моему предку, чтобы тот собирал в своей епархии творения этого народа.
Мой прадед очень постарался. Он объездил всю длинную косту страны, бывал и в сьерре (горах). Даже путешествовал за пределами епархии, по стране чибча-муисков, живших далеко на севере, в долине реки Богота. Много собрал керамики, золотых украшений, тканей и пр. Он общался не только с крестьянами и местной властью, но более посещал старые монастыри, где иногда сохранялись хроники времён первых конкистадоров.
Тогда-то ему и передали в маленьком городке Cajamarka кожаный мешок. Старый, серый от пыли. Там находились две книги. По преданию мой прадед решил сам разобраться в тексте, прежде чем посылать королю. Книги написал член ордена иезуитов некто Мигель Кабельо де Бальбоа в 1565 году.
В одной из них иезуит сообщал, что пишет книгу со слов последнего верховного жреца племени чимор, обитавшего в основном в долинах рек Чикама и Моче, а потом завоевавших другие племена, живших на территории косты и сьерры центрального и северного Перу и Колумбии. Далее шло подробное описание жизни и быта древних племён. В конце была приложена карта-схема. Странная карта. Я помню её ещё с мальчишечьих лет. Она хранилась в библиотеке отца. Была нарисована от руки на плотном пергаменте. Потом уже, проплавав много лет и познав географические и морские карты, особено побережья Перу, я снова вернулся к ней. Хорошо помню, что там были нанесены реки и горы приморской полосы и сьерры. Давались их точные местные названия и обозначались места древних поселений чиморцев и племён, живших задолго до них. Рядом с многими из них стояли странные номера. В них не было никакой последовательности. Что это такое, неизвестно! Почему всё это мой предок не отправил королю? Никто не знает. Так и лежит в моём доме, в Trujillo, где сейчас, после смерти отца, одиноко живёт моя мама.
Почему я вспомнил об этой карте. В последнем письме мама сообщала, что в городе состоялась казнь троих людей, двух крестьян и одного полицейского, которые вскрыли древний могильник, вытащили золотые изделия, переплавили в кусок, а всё остальное сожгли. Золото пытались продать. Тут-то их и поймали. И вообще, она пишет, таких сейчас очень много, их называют уакерос, грабители могил, и власти ничего не могут поделать.
Мне и раньше казалось, а сейчас я просто уверен, что на моей карте обозначены именно могильники тех древних племён».
Тут впервые откликнулся Джозеф, всё более внимательно прислушивавшийся к речи своего штурмана.
«Так ты хочешь, чтобы мы с тобой тайно искали могильники, а потом с нами расправятся, как с теми крестьянами....
Нет, нет сэр! Ну что вы! Я предлагаю всё сделать официально. Такое уже было, приблизительно, в моей стране. Совсем недавно. Четыре года (1799-1804) по моей стране официально путешествовал знаменитый немецкий географ и геолог Александр фон Гумбольтд. Он организовал экспедицию. Его направил испанский король Карл IV, сын того любознательного короля. И мы можем организовать такую же экспедицию.
Как ты предлагаешь это осуществить – моментально откликнулся Джозеф
Послушайте, сэр! Когда страной владели испанцы, то все их боялись. В 1824 году испанцев выгнали наши доморощенные патриоты Сан Мартин и Симон Боливар. С тех пор никто никого не боится. Государственной власти почти нет. На местах, в городах и сёлах, царствуют маленькие диктаторы. А в Лиме один продажный и беспомощный президент быстро сменяется таким же другим. Поэтому с ними можно договорится. Приехать с рекомендациями от влиятельных европейских политиков или монархов, как это сделал Гумбольтд...
Это другое дело   – медленно произнёс Джозеф, пристально и как-то по новому вглядываясь в своего помощника – а скажи на милость почему это ты вдруг предлагаешь мне, с какой стати. Что у тебя нет друзей на родине.
Нет, сэр! Друзья есть и даже влиятельные. Но нам - он многозначительно посмотрел на Джозефа – нужны богатые люди с международными связями и со стороны. Лучше американцы. Вы, как никто, подходите для официального решения этого дела...
Что значит «нам» - спросил Джозеф – кто-то стоит за тобой. Вот те раз! Мой самый доверенный человек, а я только сейчас узнаю о его тайных делах ...
Поверьте сэр! Я предан вам искренне и на протяжении предыдущих лет кажется доказал это сполна. Но я – тут голос его дрогнул - член тайной организации, её перуанского отделения, по освобождению южной Америки от испанского владычества. Я бежал из Лимы в своё время, после неудачного заговора. Нам нужны деньги для организации повстанческой армии. Мы предлагаем вам золото, много золота, а вы нам деньги через американские или европейские банки. В политические дела мы вас не будем вмешивать.»
Мощный электрический импульс вихрем пронёсся в голове Джозефа Волкофф – зачем мне это ... но ведь всё равно надо где-то переждать, к тому же раскопки, потрясающие изделия по словам Эйзенмана ... странствие по новой стране ...нет, нет это должно быть очень интересно и схема предварительных действий, дальнейшая организация работ и ... даже планы вывоза через брата архитектора Эйзенмана в музеи Европы ... Всё, буквально всё, до мельчайших подробностей сразу возникло в сознание Джозефа.

Птица расправила белые крылья и понеслась на восток в ....Panama City. Там, в те годы (середина 50-ых годов XIX столетия), проходила кратчайшая дорога в Атлантику и далее морем в Европу. Только что была введена в действие стокилометровая железная дорога, соединившая Тихий и Атлантический океаны.
Надо было срочно списаться с Нойманом фон Эйзенманом, которому услужливый мозг нашего коммерсанта мгновенно подсказал и время и характер участия в новой экспедиции. То, что она будет, он уже не сомневался. И одним из главных действующих в ней лиц станет, естественно, родной брат архитектора, построившего ему дом в Сан Франциско. Джозеф, конечно, помнил все рассказы Питера о брате, его характере и размахе антикварной деятельности, но главное о его связях в королевских кругах Пруссии.
Помолодевшая «Прасковья» рассекала волны и впрямь Тихого в ту пору океана. Приходилось преодолевать северное пассатное течение, лавировать, ловя лёгкий бриз и лишь приблизившись к материку, клиппер вошёл в зону тёплых, сопутствующих курсу перуанских течений.
Близость материка стала очевидной, когда над парусами появились ширококрылые фрегаты, огромные птицы в тёмнобуром оперении с длинным изогнутым клювом и маленькими перепончатыми ножками. Они плавно кружили над водным простором, зорко всматриваясь в воду.
Стоявший рядом с Джозефом штурман Диего пояснил – «... смотрите...вон там ... слева ... видите слегка бурлит вода ...это косяк тунцов преследует летучих рыб под водой... смотрите ...сейчас догонит и тогда летучим рыбкам ничего не останется, как выпрыгнуть, спасаясь и пролететь где-то 50-70 метров ... вот в это время фрегаты молниеносно спикируют и схватят добычу ...вон они...»
И действительно! Фрегаты, вдруг звеньями по 3-4 птицы, ринулись вертикально вниз и не коснувшись воды стремглав взлетели, держа в клювах золотистые рыбины. Тут же следующее звено. Потом третье.
 «Они не умеют плавать, да и по земле ходят неуклюже – продолжал Диего -  только летать могут, днями, безустали. Это наши друзья в Перу. Лучших почтальонов не найдёшь. Племена прибрежных кечуа прикармливают птенцов, приучая к специальным насестам возле домов. Выросшие фрегаты всегда возвращаются к хозяину. Письма носят в полых тростниковых палочках, которые прикрепляются у основания крыла. Не поверите, но скорость фрегатов в свободном полёте достигает 200 миль в час.
Интересно! А дальность полёта? – спросил Джозеф
Точно не знаю. В городке Salaverry был у одного старика фрегат. Так он говорил, что его выпускали на севере страны, в Machala и тот долетал за день до дома. А ведь это более 1500 миль. Поразительно и другое. Посмотрите на мощный клюв и огромные крылья (до двух метров в размахе) при весе всего-то в два килограмма, то есть они чрезвычайно маневренны. Так вот в период высаживания птенцов они заставляют, именно заставляют, своих «друзей» олушей, больших и неуклюжих птиц, отдавать пойманную теми рыбу. Олуши хорошо ныряют и подолгу могут быть под водой. Едва олуши, заглотнув под водой рыбину, направляются к берегу, своему гнезду, где ждут и неистово орут птенцы, как путь им тут же пересекают фрегаты. Стаями налетают на менее ловкую птицу и неистово щиплят, выворачивают лапы, потом и горло, где находится рыба. Заставляют олушей отрыгнуть рыбину, которую ловко хватают и заглатывают. Делают это только над водой. Над сушей почему-то не трогают олушей и даже гнездовья их рядом...чудеса...»
Вскоре показались острова. Десятки коралловых рифов то цепочкой, то отдельными розово-зелёными каплями разбросанных в голубых водах океана.
«Прасковья», работая только двигателем, медленно скользила между островами.
«Хотите попробовать самое вкусное местное блюдо – вдруг спросил Диего – жаркое из печени каменного окуня ... сейчас сезон их ловли. Очень оригинальная рыба.
Нет, нет. Сейчас некогда. Ещё будет время. Надо быстро в Panama City ....сначала дела, мой золотой штурман»
Далеко за горизонтом из воды показались горы. Их белые шапки быстро росли и вот уже стал виден далёкий берег, башенки храмов и крохотные белые домики города в густой зелени джунглей. Он оказался сравнительно большим и цивилизованным, также как и Сан Франциско, внезапно выросшим, благодаря недавно прошедшей золотой лихорадки. Был он перевалочным пунктом в беге за золотом для тысяч американцев и европейцев, жаждущих внезапно разбогатеть. А теперь ещё и железная дорога появилась.
На рейде стояло много кораблей. У пирсов для швартовки нехватало мест. Лодки и маленькие баржи мелькали между ними, перевозя ящики и большие тюки.
Джозеф не стал останавливаться в городе, не желая возможных распросов или случайно быть узнанным. «Прасковья» встала на якорь в одной из лагун, чуть севернее современного города. Возле развалин старого города. В новый город были посланы капитан и штурман. Отметить в порту документы, закупить продукты и свежую воду, но главное разузнать регулярность работы только что вошедшей в эксплуатацию железной дороги.
Джозеф требовал, чтобы Диего не только разузнал всё о ней, но и проехал до порта на атлантике. Там необходимо было подробно разузнать о сообщении с Европой. Какие корабли, фирмы, как часто и т.д. и т.п.
Пребывание затягивалось.
В один из дней штурман вдруг привёз Джозефу тома старых фолиантов, изданных в Англии. Это были испанские хроники времён первых конкистадоров в Перу и Колумбии, написанных очевидцами – Сьеса де Леоном и Гарсиласо де ла Вега.
«Обязательно почитайте ...это очевидцы событий, особенно «Последние комментарии» де ла Вега, который был сыном принцессы королевского дома Инков -  ...он писал правду ... вы многое узнаете о моей стране и народе, многое должно вас удивить. Это передали мои друзья из города, я ведь часто здесь бывал раньше.
Они что, знают о нас?
Нет, нет! Это не те друзья, о которых я говорил. Это другие. Я представил вас просто как богатого человека от скуки путешествующего по морям и континентам...»   
Вечерами, когда спадал невыносимый зной и ветер с океана  сдувал с поверхности земли накопившуюся влагу, Джозеф бродил по старому городу. Пристально разглядывал полуразрушенные, частью засыпанные, строения огромного собора на небольшом холме, испещрённые трещинами стены церкви Сан Хосе, обходил вымощенную булыжником большую площадь перед мостом, называемым Королевским, за ним, судя по хроникам, начинались три  «золотые» дороги, вьючные тропы для нагруженных перуанским золотом мулов, оканчивающиеся ...на побережье Атлантического океана. От площади вела дорога на вдающийся в море небольшой полуостров. Он, словно заполненный одним распавшимся от землетрясения строением, был весь в развалинах старинных каменных зданий. То были губернаторские покои, в том числе  казначейская палата. Кругом царило запустение.
Впечатление было таковым, что буквально недавно пронеслась здесь жестокая битва, что камни ещё пропитаны свежей кровью, а из-за угла вот-вот раздастся мушкетный залп.
Джозеф шел и невольно оглядывался. Картины, одна другой ярче и мрачнее, рисовались в сознание. Он только что прочёл испанские хроники, а ранее много слышал о флибустьерских историях, поражавших его воображение чем-то очень близким его духу.
Сейчас он бродил по местам, где 150 лет тому назад гремели пушки и наверное вот на этой площади, на пирсах и берегу, на этих камнях, яростно, обезумев от жажды, боли и терпкого пота люди Генри Моргана сражались за ... золото. Грабили. А ведь город был большой. По свидетельствам современников насчитывал до 10000 жителей. Его называли Голкондой, местом сказочных наслаждений. И вот вся эта масса объятых страхом людей, в том числе и армия достославного испанского губернатора Хуана Переса де Гусмана, бросая всё и всех, как огромный людской муравейник, сползала с полуострова в море, спасаясь от пиратов английского адмирала.
Джозефу представилась эта картина.
Под жгучим солнцем люди прыгают с причалов в лодки, бредут по мелководью к судёнышкам, бросаются вплавь, толкаются, орут, захлёбываются, отчаянно дерутся, затаптывая слабых и женщин....стоит сплошной стон, крики, рыдания, проклятия, угрозы...Мало кто ушел. Хроника, правда, сообщила, и это запомнилось Джозефу, что наиболее предпримчивые люди под шум битвы и паники толпы, сумели таки снять и перевезти на корабль алтарь массивного золота, практически бесценный.
Корабль быстро скрылся в голубом просторе. Больше алтаря никто и никогда не видел. 
Но и без того Генри Морган сумел собрать в городе около миллиона испанских реалов. Громадная цифра по тем временам. Собрал и гордо удалился.
«Чем же он так потряс, напугал испанцев – думал Джозеф - что они даже не стали восстанавливать город... новый построили в 5 километрах южнее. Золото и кровь, да, они всегда вместе.... это мне известно...но зато какое неистовство желаний вызывает эта страсть, какое полное удовлетворение ... я даже сейчас его чувствую здесь...среди развалин.... перуанское золото ...не думал, не гадал.... странная судьба! да, кровавый Генри... мы попробуем его достать и в не меньших количествах, но цивилизованным способом...»
На утро длинное, обстоятельное письмо полетело в Берлин из жаркого и влажного города Panama City. Господин Волкофф напоминал господину Эйзенману о недавней просьбе его относительно посылки древних индейских предметов и вообще о прекрасной душе его брата, с которым почти сроднился ... Теперь он, то есть г-н Волкофф, готов к сему подвигу во имя обогащения западной культуры предметами старины великой. Он предлагает поставить дело с большим размахом, для чего необходимы рекомендательные письма от знаменитых политических деятелей Западной Европы на имя президентов Перу и Республики Новая Гранада (так тогда назывались территории Колумбии и Панамы). Обязательно знакомство в Берлине с великим А.Гумбольдтом с целью присылки копий многочисленных карт его маршрутов по Перу и Колумбии. Вообще, побольше от него советов ...
И обстоятельных рекомендаций по поводу техники археологических раскопок и перевозки экспонатов... да, и, конечно, главное – это советов лично от него ...Неймана фон Эйзенмана, финансовых советов, в плане что считать ценным, что бесценным ... И так далее и тому подобное.
Письмо улетело, гонимое вулканической энергией Джозефа. Она-же направила «Прасковью» на юг, буквально по маршрутам не менее энергичного Франсиско Писарро, когда тот, триста лет тому назад, с опаской, на утлых одномачтовых каталонских судёнышках, более похожих на корыто для полоскания белья, без навигационных карт, как и карт вообще, робко крался вдоль неизвестного берега, заселённого причудливыми людьми, ведомый неизлечимым золотым неистовством.
И вольно и невольно, но буйство страсти Писарро и ему подобных в то время стало предвестником быстрого исчезновения одной из древнейших цивилизаций человечества. Той, кажется единственной, которой было неизвестно золотое неистовство.

Наверное Диего Компаньон был самым счастливым человеком. Ещё бы! Он плыл домой, где не был почти десять лет. Улыбка не сходила с лица и потоки слов, ранее никогда столь обильно не лившиеся, вызывали порой недоумение, даже зависть у Джозефа. Ведь его штурман плыл домой ...
«И всё таки хозяин я расскажу вам, прежде чем моя мама угостит, о жарком из печени огромного каменного окуня. Вы не представляете вид этого страшного чудовища длиной до 3 метров и весом до полутонны. У него коричневая спина с разбросанными белыми пятнами и кремовое брюхо. Или же он бывает полосатым. Если бы вы столкнулись с ним под водой, когда он спокойно жуёт, разевая огромную глотку, то увидели бы толстые опущенные к краям губы, чрезвычайно выпуклые глаза, обтекаемое тело, мощные плавники и чешую, уложенную в широкие тёмные с рыжеватым оттенком полосы. Интересно, как он захватывает добычу. Заглатывает её целиком, буквально, одним глотком и при этом не наносит ей ран зубами. Рыбаки рассказывают, что окуни способны проглотить животных почти таких же размеров, как они сами и легко отрыгнуть добычу. Их очень боятся собиратели раковин среди коралловых рифов. Ходят легенды, что они иногда, в возбуждении, могут проглотить человека.
Это возможно зимой, когда они сходятся в огромную стаю для метания икры. Самцы и самки сильно возбуждёны,  часто меняют окраску до ярко-красного цвета или желто-зелёного. Тогда-то их и ловят. Возбуждённая рыба хватает любую приманку и за несколько дней можно запастись чуть ли не на весь год. Так что мы во время будем дома.»
Он всё говорил... Джозеф слушал и почти не слышал. Мыслями был далеко. «Да, заветная рукопись, тайные знаки. Почему мне он доверился или не понимает.... Да, нет! Понимает, но видимо  здесь на самом деле политические интересы, не только финансовые ....а может их вообще нет ...этих таинственных друзей, ведь высоких чувств никогда в нём не замечал за все годы службы ....да, не предсказуемо как поведёт он себя ... ведь ещё ни словом не обмолвился о финансовых деталях операции или своей доли ...возможно ждёт моих слов ... Тут, конечно, нужна определённость! Впереди долгий процесс, в котором я буду во многом от него зависить ... во всяком случае в начале процесса.  Как поведёт себя этот человек! Там, под Сакраменто, он был честен и хладнокровен. Я доверял ему перевозку десятков килограмм золота и он спокойно мог скрыться ... Но это там, на чужбине. А здесь, при виде изделий, которые будет сам же отправлять из «родных могил» в Европу. Чёрт его знает! Как отнесутся к этому он и его друзья. Обязательно нужно, чтобы кто-то из них, хотя-бы один раз, увидел как древности размещаются в залах европейских музеев, на всеобщее обозрение. Размещаются и строго сохраняются. И только! Не распродаются. Чтобы вообще не знал о распродажах в частные коллекции ...Но как это сделать? Посмотрим! Сейчас главное ознакомиться с рукописью предка».
Джозеф с удвоенным интересом посмотрел на помощника.

«Прасковья» меж тем вошла в холодные воды перуанского течения и лишь двигатель помогал ей успешно его преодолевать. Ещё несколько дней и показалась плоская, прибрежная полоса земли, голая, неприветливая, без единой травинки.

Найдётся немного мест, столь неудобных для жизни, как побережье центрального Перу. Выжженные пустыни, пересекаемые долинами высохших на первый взгляд  рек. Странных и опасных рек. Тот, кто живёт в прибрежных местах, скажем в том же Сан Франциско, знает, что очень часто именно побережье служит местом разгрузки чёрных водяных облаков с моря. Холодные дожди и ветры удел жителей прибрежных равнин.
Здесь как-будто тоже самое. К берегу с океана подходит большое количество насыщенного влагой воздуха. Но жаркие восходящие воздушные потоки от поверхности пустынь поднимает тяжелые серые облака и несут их на заснеженные вершины западных Кордильер. Нести недалеко, всего-то 80-170 километров. Дальше облака буквально утыкаются в вертикальные стены гор. Там, на большой высоте и при низкой температуре, облака взрываются, извергая немыслимые объёмы холодной воды. С рёвом и невообразимым шумом потоки мгновенно переполняют русла многочисленных рек, привнося богатую илом породу и уснащая ею узкие долины рек. И расцветает жизнь. Жаркое солнце, обилие воды и благодатные почвы. Как в оазисах континентальных пустынь. Реки здесь часты, через каждые 20-50 километров. Много и оазисов, больших и малых.
Животный мир не богат. Сравнительно. На узкой и плоской прибрежной полосе, да и в ближних скалистых горных ущельях нет крупных парнокопытных животных, лишь худосочные ламы, да дикие индюки. Ещё олени, но те высоко в горах. Зато прибрежные воды кишат рыбой. Буквально возле берега. Не надо за ней ходить далеко в море. Рыбы настолько много, что с запасом хватает и на корм людей и для скота. Индюкам и домашним ламам. И не только скоту. Немыслимое количество разнообразнейших птиц ежегодно слеталось сюда на прокорм себя и птенцов. Оттого на побережье, в местах где прибрежные скалистые горы совсем близко подходили к морю, выросли за тысячелетия другие горы ... бесценного птичьего удобрения гуано.

«Мы плывём маршрутом Ф.Писарро. Близко от берега. Тот боялся и неизвестного океана и местных племён ... и кого больше неизвестно ... потому шёл вдоль берега, редко останавливался в прибрежных «оазисах», только для пополнения запасов воды и еды ... если встречали дружелюбно, то останавливался надолго и строил маленькие фактории ... вот так он в 1534 г. основал мой родной город Trujillo  – оживлённо рассказывал Диего Компаньон – город вечной весны, здесь круглый год где-то 20 градусов, даже в сезон дождей с июня по август ... он уже рядом, скоро должен показаться».
Город увидели к вечеру. Купола множества церквей и храмов ярко блестели в лучах заходящего солнца. Удобного залива не оказалось. Лишь в эстуарии реки Moche были видны причалы для швартовки кораблей. Но тут быстро наступила ночь. Боясь мелей и прибрежных течений, «Прасковья» отошла в море и бросила якорь.
Джозеф проснулся от беготни по палубе и приглушенных разговоров. За бортом чуть светлело. «Диего готовится спозаранку – подумал он – ехать, не ехать ... слёзы ...причитания старой женщины ... смущение самого Диего ... нет, пожалуй сегодня не поеду ... пусть один на один прочувствуют долгожданную встречу ... потом как-нибудь ...да и сам расстраиваться не хочу ...Встречи!  Не хочу!»
С Диего ушли ещё четверо матросов, тоже родом из Trujillo. Джозеф сдержанно распрощался, сославшись на недомогание, передал с Диего подарки и удалился к себе.
Те древние фолианты ещё не до конца были освоены, а то что прочитано требовало осмысления. 
История конкисты поражала  воображение, захватывало страстную душу хроникой кровавых, вероломных событий. «Золото! Только золото! Любой ценой золото. Ацтеков, инков, колумбийских муисков ...Сотни тысяч насильственно умерщвлённых ... ради золота. Нет! Такое и во сне не приснится! ... надо же – думал Джозеф – насколько двусмысленны наши еврохристианские ценности, внешне такие чистые, высокие, а изнутри преднамеренно и обдуманно свирепые, когда даже римский понтифекс давал официальную индульгенцию светской власти на полное истребление десятков племён и народностей».
Эти мысли перекинули Джозефа к деятельности Русско-Американской компании на Аляске. «Нет! Пожалуй такого не было ... хотя мне рассказывали о жестокостях некоторых купцов, особенно в первый период освоения ... да, да было, много раз, но никто из официальных властей этому не потворствовал, а уж Этолин даже как-то прилюдно наказал купцов ... первые православные священники, так те просто где добрым словом, где продуктами старались помочь местным индейцам ...бескорыстно помочь... помнится мне особо отец Вениамин, протоирей церкви Святого Михаила в Ситке, много общались, даже ездили вместе как-то раз по факториям ... как его любили индейцы, по настоящему, искренне, когда же он перевёл Катехизис на аляскинский язык, то в школе при храме отбоя не было от индейцев..».
Сознание вновь возвратило к сегодняшнему дню.
«Нет! Золото, как таковое, мне не нужно. Я достаточно богат. Хватит. Да и кому всё это! Интересен процесс поиска, таинство открытия древних тайников, могильников и ...любование этими блестящими игрушками, как их назвал Сьеса де Леон. Лучше-бы, конечно, у себя дома. На горе, в тех двух залах, что окнами выходят на океан...»
Честолюбию его не было предела. Он ясно представил, как первые прозрачные, бесцветные лучи солнца, встающего из океанских вод, проникают в большие комнаты и наткнувшись на бесчисленные предметы старины, хаотично разбросанные по стенам и углам, наполняются нестерпимым разноцветным блеском вспыхнувшей, возродившейся энергией древних золотых изделий.
Джозеф почувствовал неожиданный прилив энергии, подскочил с кушетки, залился громким смехом. Как будто ощутил себя в тех залах среди груд золотых изделий и драгоценных камней.
Таким счастливым, беззаботным он давно себя не ощущал. И осёкся. Испугавшись, что кто-то подслышит его  счастье... отнимет.
На четвёртый день к кораблю подошла целая флотилия шлюпок.
И начался праздник. Фейерверк неописуемого восторга, который возможен только у латиноамериканцев. Танцы, песни, бури слов и горячее, острое застолье... Итак целыми днями, переходя из дома в дом. Кажется весь город танцевал и плясал по поводу прибытия Диего Компаньона и его необыкновенного друга.
 Джозеф не любил шума, но скрепя сердцем терпел, смеялся и отвечал на пламенные речи разгорячённых вином родственников. Но настал день и они с Диего уединились в небольшом доме, что стоял в ряду таких же унылых каменных созданий безвестных мастеров по ул. Гамарра, в уютной комнате,  куда доносился колокольный звон от близкой церкви Святого Франциска.
Диего принёс древний манускрипт в кожаном переплёте. В отдельной шкатулке лежали карты, испещрённые непонятными цифрами. Осторожно раскрыл и стал читать,  медленно переводя на английский. Бумага рукописи пожелтела от времени, ведь прошло почти триста лет, но была чиста. Карты выглядели вообще отлично и было заметно, что их практически не раскрывали все эти годы с момента создания.
«Господи, какое счастье, что видимо манускрипт и уж точно карты, не дошли до испанского короля» – подумал Джозеф, всё более увлекаясь содержанием  рукописи и вознося благодарность прадеду Диего неизвестному Мигелю Кабельо де Бальбоа.
А Диего всё читал. День за днём проходили в скромной комнате, солнце вставало и садилось, слуга бесшумно приносил и уносил еду и лишь вечерний звон колоколов отрывал Джозефа от пожелтевших листов.

Давным-давно, более полутора тысяч лет назад, сюда пришли люди. В плодородные долины коротких, капризных рек, впадающих в океан, кишевший разнообразной рыбой. Создали огромную империю, протянувшуюся почти на тысячу километров вдоль побережья современного Перу. В горы они не ходили. Там жили другие племена, с которыми они торговали. Прибрежные племена называли себя мочика, с VIII века их сменили люди чиму, ставшие наследниками. Последние дожили до испанцев и сломленные ими продолжают жить до сих пор, влача нищенское существование.
А империя была великой. Поначалу жили они в долине р.Моче. Став сильными, многочисленными, освоили долины р.р. Лече, Санья, Чао, Пакасмайо, Ламбайеке, Чикама, Виру, Санта, Непенья и др. Научились строить оросительные каналы, обуздали реки и распахали много земель. Кстати, начав поначалу пахать методом разрыхления острой палкой, мочикцы вскоре научились ковать плуг из меди. Естественно резко возросли площади пахотных земель, на которых дважды, а то и трижды в год собирали обильные урожаи маиса, фасоли, тыквы, хлопка, перца и различных фруктов.
Главное научились выращивать кукурузу и картофель обыкновенный и сладкий, что составляло основу их стола. Ну и, конечно, несметные дары моря – моллюски, раки, омары, осьминоги и рыба (скаты, анчоусы, сардины, те самые каменные окуни, летучие рыбы и др.).
Потом появились у мочика домашний скот – ламы, собаки, индюки и утки. Очень полюбились людям и морские свинки, в изобилии водившиеся в прибрежных лагунах. Охота на оленей, птиц и морских львов была неплохим подспорьем.
Богатый стол, неувядаемый, благодаря труду и благодатному климату.
Обилие пищи естественно способствовало возникновению свободного времени, то есть появлению праздных послеобеденных или вечерних раздумий у некоторой части населения. У той, чьи мозги испытывали прямо таки насущную потребность отвлечься от обыденных работ по дому, в поле или на огороде и попытаться ... теоретически осознать опыт своей жизни и соседской. 
Обобщить наблюдения за окружающим миром - солнцем, океаном, луной и звёздами, ветрами и дождями. Попытаться внести в быт соплеменников результаты наблюдений и обобщений.
Так появились у мочика жрецы, вожди и... ремесленники. Первые создали системы управления, судопроизводства и послушания.  Последние достигли большого мастерства в ткачестве, керамике и ювелирном деле. В империи мочика ни золота ни серебра не добывалось. Зато его было много в горах. Металлы служили лишь украшением. Другой ценности они не имели. Мочика выменивали золото, серебро и сверкающие драгоценные камни на продукты и хлеб и научились создавать невиданные украшения. Очень славились этим среди других племён и народностей.
Не менее важным предметом торгового обмена была расписная и фигурная керамика. Её было очень много. Чуть-ли не в каждой деревне, тем более в каждом городке, работали десятки мастеров и множество учеников гончарного ремесла. Они тоже шли в обмен на золото.
С другой стороны почему-то не возникло у мочика мысли о использовании колеса для перевозки грузов. Всё таскали на себе или на малосильных ламах, отдалённых родственниках могучих верблюдов. Недодумались и до лодок с парусом. Делали плоты и на вёслах плавали возле берега. Боялись океана.
 И радовались жизни. Это были весёлые, искренние, талантливые люди.
Во главе ранней империи находился властитель, сикич. Жители не сомневались в его божественном происхождении. Они низко кланялись ему, покорно сложив на груди руки. Он же всегда восседал на троне под балдахином в сопровождении многочисленного двора. Женщины на пиры и приёмы не допускались. Сикич нередко разъезжал по стране, проверял работу своих доверенных лиц (алаэков), управлявших отдельными долинами рек, вершил правосудие. Кара была всегда жестокой. Отрубали отдельные части тела. Самым малым наказанием было отсечение носа или ... детородного члена.
Не предавали этому органу особого значения.
Все экзекуции совершались публично в присутствии народа и сикича, он же верховный жрец и верховный судья.       
С трёх сторон мочика были окружены острыми горами, где в высокогорных долинах жили другие племена. Земли там были плохие, да и солнца мало. Потому урожаи кукурузы, маниоки и картофеля были низкими, зато было много диких животных, красивых птиц и месторождений металлов (меди, золота и серебра), а далеко на севере другие племена обладали большими запасами соли и умели добывать изумруды и бирюзу.
Шла оживлённая торговля, прокладывались дороги и длинные караваны пугливых лам, вереницы рабов, нагруженных мешками, медленно шевствовали среди молчаливых гор и шумных ручьёв.
По этим же дорогам, но уже значительно быстрее, проходили армии завоевателей. И тогда горы заполнялись воинственными маршами и песнями, а ручьи и реки – потоками крови...Мочика не использовали захваченных пленников для работы на полях или по дому. Они убивали врагов на месте и лишь небольшую их часть приводили в свои города. Для ритуальных жертвоприношений.
Трижды в год происходили массовые обряды, когда кровь жертв приносилась в дар божествам.
Их было много, божеств и демонов. Ремесленники изображали их в пёстрых головных уборах со звериной или птичьей головами, окруженных священными предметами в виде зубов хищников или ритуальных секирообразных ножей с круглыми остриями. Но более всего почиталось верховное божество, называемое Аи Апэк, то есть «тот, кто творит», Творец. Его изображали в виде человека с головой ягуара с устрашающими клыками. Символом Творца всегда был пояс, украшенный двуглавым змеем.
Мочика свято верили, что Творец лечит больных, охраняет моряков и покровительствует земледельцам. На крыльях птиц он возносится к небу, сопровождаемый своим «врачом», ящерицей. Сокол носит гербы божества, а морской орёл исполняет его приказы. Помогает Аи Апэку обязательно собака, баклан и колибри. Он всегда побеждает злых демонов и за это мочикцы прославляют и превозносят Творца, принося ему в дар жертвенную кровь.

Диего читал, а Джозеф внимательно слушал. То сидя, то шагая по комнате. Слушал и... видел. Картины незатейливой жизни одна за другой проносились в сознании. Деревни на  высоких террасах рек, окруженные огородами, сбегающими к реке. Остроконечные хижины с широкими навесами из плотных листьев папайи. Редкие деревья, в тени которых, спасаясь от одуряющей жары, закопавшись в песок, дремлят огромные индюки. Крики детей с реки и гоготанье испуганных уток.
Вот к причалу, с трудом преодолевая прибрежные волны и отчаянно работая вёслами и рулём, рыбаки подогнали большой плот. С полуночи и всё раннее утро они большими корзинами буквально таскали из воды нежнейшие анчоусы, напав на огромный косяк рыбы, стремительно уходящей от акул. На причале собрались женщины и собаки. Шум, смех, лай.
«И у нас в деревнях по Онеге и на озере Лача помнится тоже самое – представилось Джозефу –  как всё одинаково...» И он вдруг рассмеялся. Диего удивлённо посмотрел. «Странный человек, мой хозяин – подумал он – что тут смешного! И ведь такое с ним нередко. Бывает кричит, что шея багровеет или молча так зверино посмотрит, что все дрожат от страха. И вдруг внезапно замолчит. Взгляд становится отрешенным и он то хохочет, то появляется тоска в глазах. Того гляди пойдут слёзы. Странный! Слышал он из России. Где это? ».

В долине каждой реки мочика возводили город. На некоторых даже несколько. То были центры провинций империи. Самыми большими были Pampagrande, в долине р.Lambayegue, Galindo в долине р.Moche, Huacapongo в долине р.Viru, Pampa de Los Inkas в долине р.Santa, Panamarca в долине р.Nepena, Pacatnamu в долине р. Jeguetegue и др. В городах, которые были помечены на картах цифрами, рукопись сообщала, что помимо жилых и хозяйственных построек мочика возводили монументальные сооружения. Громадные пирамиды и обширные погребения. Одни их них служили для отправления религиозных обрядов, другие для домов правителей и знати. Подробно сообщалось о пышных ритуалах погребения алаэков и сикичей в более чем 60-ти религиозных сооружениях и могильниках.
В нескольких километрах от Galindo находились две самые большие пирамиды с постройками и могильниками. Наибольшая, ступенчатая пирамида солнца высотой в 53 м, принадлежала жрецам. Меньшая, пирамида луны, высотой в 30 м, служила крепостью для правителя и высших сановников. В окрестностях Panamarca над обширным комплексом частных домов возвышалась самая высокая пирамида (высотой в 68 м.). Рядом с Pampagrande правители построили две пирамиды – Форталес и Рахада. Это даже не отдельные пирамиды, а крупные религиозные центры, которые по словам рукописи использовались в течении многих столетий.
На верхней платформе Форталес, имеющей гладкие отвесные стены, высотой в 25 м, размещались дома правителей и знати. Вниз вела единственная узкая лестница. Но она не помогла в Форталесе, когда народ восстал, возмущённый действиями местного алаэка. Верхние постройки погибли в огне, рассказывала рукопись. И тогда сикич империи был вынужден, бесплатно, дать воду на поля простых земледельцев.
Рахада, расположенная у подножия «чёрных» гор в долине Leguetegue, была постоянной резиденцией  сикича. Здесь совершались ежегодные ритуалы человеческих  жертвоприношений и спортивные всенародные праздники. Мочика любили соревноваться в беге.
Пирамиды Рахада строились на протяжении семи веков. Самая древняя была создана чуть-ли не в первый век после прихода мочика в Перу. Последняя – через семь веков, перед исчезновением мочика.
Это произошло, когда все чёрные силы природы вдруг одновременно нагрянули на страну. С океана ворвался эль ниньо, надолго нарушивший нормальный ход морских течений в продолжении восьми лет. Это вызвало интенсивное намывание огромных дюн в долинах рек, сопровождаемое дождями невероятной силы и продолжительности (солнце не появлялось восемь лет) на побережье и в горах. Были залиты поля, были смыты все постройки.
Большинство жителей империи погибли, другие рассеялись по континенту.
Прошли десятилетия. Даже столетия. Прежний климат вернулся на побережье. И тогда в конце IX века сюда  вновь пришли люди. «Пришли мои предки, люди чимор - сообщает рукопись слова жреца - здесь мы живём и ныне.»
По необъяснимой причине чиморцы основали государство с центром в долине р. Moche, где когда-то находился центр империи мочика. По всей вероятности легенды мочика были им хорошо известны, так как быт, государственное устройство, ремёсла и сельское хозяйство они создали по типу своих предшественников. Даже язык чиморцев во многом напоминает  мочика. Но чиморцы были более городскими людьми, сообщается в рукописи, любили совмещать городской и деревенский уклад жизни, строя много, много небольших городков.
Они же создали единый огромный центр. Назвали его  Chan-Chan. Там жило до 30 тыс. граждан. Кварталы городской бедноты перемежались с кварталами ремесленников и купцов. От центра города и на север особняком возвышались дворцы-цитадели, чьи стены из сырцового кирпича достигали 4-5 м. толщины и 9 м. высоты. Дворцы делились на три части. Передняя, где находился двор с колодцем и больщие амбары с припасами. Сюда стекались все налоги и дань, если правитель побеждал в войне. Далее шла центральная часть, где располагались могильники царя, его семьи и ближайшего окружения. Затем следовала задняя часть дворца, где царь жил и откуда правил.
Дворцов было 18. Они следовали один за одним на север, без перерыва, странной цепочкой. Дело в том, что каждый правитель и его наследники жили в одном дворце. Когда по тем или иным причинам обрывалась династическая нить наследования и власть захватывала новая династия, её первый правитель строил новый большой дворец, примыкающий к предыдущему, в котором сносилась только передняя и задняя жилая часть. Погребения царей Чимора свято сохранялись.
Знали только, что они тянутся непрерывной цепью от могил первой династии на север, откуда по преданию пришли чиморцы. Они были надёжно защищёны проклятиями верховного божества,  высокими стенами и хитроумными лабиринтами проходов.
Но главное уверенностью в незыблемости государства.
Оно постоянно расширялось и уже к XIV веку вышло за пределы территории империи мочика, образовав государство, включающее всё побережье Перу от Тумбеса до современной Лимы. Завоёвывая территории чиморцы строили новые города, точь в точь похожие на Chan Chan.
Но пирамиды или подобные крупные религиозные сооружения не возводили. Всю мощь энергии  тратили на жестокие войны. Даже в работах ремесленников это чувствуется. Уже нет ярких, пышных картин праздников, торжественных обрядов, любви, фигур отдельных правителей, жрецов и просто крестьян, как у мочика. Ткани чиморцев покрыты непонятными узорами многократно повторяющихся одних и тех же спиралей и фигур каких-то животных, рыб, изображений божеств. Это более похоже на ковёр. Точно также были украшены и керамические изделия. Да и количество их было несравненно меньше, чем у мочика.
Зато в искусстве обработки металлов (меди, серебра и золота) мастера Чимора достигли невиданного совершенства. Золото и серебро добывалось в Андах. Много, очень много. Настолько много, что пришедшие белые люди были потрясены обилием драгоценных металлов.
«Нам была непонятна ваша сумасшедшая страсть к этому металлу - произнёс жрец хронисту-испанцу - в самих металлах нужды не было. Мы любовались изделиями наших мастеров. Правители собирали золото и серебро только для раздачи ремесленникам. Лучшим, выбираемым в каждом городе. Потому изделия из золота и серебра были настолько разнообразны и в столь большом количестве, что завоевавшие нас инки месяцами вывозили их в свою столицу Куско.»
Падение Чимора произошло мгновенно. Великий инка Тупак Юпанки в 1471 году стремительно вторгся в Чимор и быстро овладел им. Последний правитель Чимора не ожидал такого удара с севера, где у чиморцев не было общей границы с инками. Там возвышались неприступные снежные горы. Но великий инка сумел их перейти и обрушился на Чимор. Те ждали удара с юга и готовились к нему, построив вдоль границы от моря до гор многокилометровую высокую стену. Судьбе было угодно другое развитие событий.
Инки быстро, как саранча, захватили богатые речные долины и выйдя к Chan Chan, разрушили его дотла. Сожгли и засыпали великий город.
Место стало безлюдным.
Там до сих пор никто не живёт... «Но главные, самые красивые наши золотые изделия были всё же увезены в горы и надёжно спрятаны ...» - закончил великий жрец.
Потом пришли вы, испанцы, сообщает рукопись и в 1532 году заставили последнего инку Атауальпу отдать всё золото, в том числе и чиморское, испанскому королю. Проклятое золото ...

Наконец, была прочитана последняя страничка древней рукописи.
Джозеф ходил по комнате, стараясь не выражать чувств, клокотавших в душе. Потом склонился к картам. Подошел Диего и выжидающе молча встал рядом. Молчание затягивалось. Первым не выдержал Диего.
«Скажите, сэр! Как вы видите нашу совместную работу – волнуясь, спросил он – извините, но только после согласования этой проблемы, мы можем открыть вам тайну странных цифр на старой карте.
 Послушай, Диего – отвечал Джозеф –  я уже понял, что твои друзья, о которых ты мельком упомянул и видимо которым как-то заранее сообщил о возможности осуществления каких-то ваших планов, ждали моего прибытия. Вы что-то задумали. Видимо идея возникла у тебя внезапно, когда на Гавайях увидел неопределённость моего состояния, даже в какой-то степени растерянность. Мне думается ты и твои друзья пытаются осуществить что-то политическое, используя мои организационные возможности и средства.
Так-ли это! Давай по существу. Ты знаешь меня, ты был рядом и видел, как я организовал работу на золотых приисках, потом ты видел меня и в других делах и наверное понимаешь, что со мной быть лучше откровенным.
Теперь, конечно – без раздумья отвечал Диего – теперь, когда вы поняли сущность наших предполагаемых дел, я буду предельно откровенным. Или почти откровенным.
К 1825 году наш вождь  Симон Боливар освободил Колумбию, Эквадор, Венесуэлу и Перу от испанских колонизаторов,  везде провозглашая независимость, равенство, уничтожая рабство. Его избирают президентом созданной им Великой Колумбии, в которую входили эти страны. Будучи пламенным сторонником гениального Наполеона, ещё на его коронации в Париже, Боливар поклялся освободить южноамериканский континент ...- ...
Диего выпрямился, голос его дрожал от возбуждения  – ... испанцев он выгнал, но земельная алигархия проникла в партию федералистов, которую он создал и в результате заговора 1830 году свергла Боливара. С тех пор во всех наших странах правят ставленники старой помещичьей аристократии. 300 семей жестоко эксплуатируют десятки миллионов крестьян и чернокожих рабов. Мы, молодые революционеры, продолжатели дела Боливара, организовали конституционалисткую партию. Она ведёт борьбу с продажными режимами открыто в парламентах ряда стран (Перу и Эквадор), но использует и партизанские методы (льянеро в Венесуэле и Колумбии). Вы можете нам помочь. Деньгами и связями. Для закупки в Европе оружия и военного снаряжения. А мы поможем вам, предоставив надёжных людей в Перу и Колумбии, хорошо знакомых и с местными властями и....знающих некоторые места захоронений древних мочика и чиморцев ..., не разграбленных. Помимо карты.»
Джозеф молча слушал пламенную речь своего штурмана. Всё складывалось как нельзя лучше.
Тут Диего как-то сник и более спокойно продолжал – « ...другого пути к сожалению нет ... мы понимаем, что передаём наше богатство в чужие руки ... но это временно ... к тому же вы не будете переплавлять их в слитки, а разместите в музеях Европы ...конечно временно, мы уверены в этом и лучшего места, чем в Европе не найти...
 В политическом плане организовать ваше пребывание здесь вполне возможно. Ещё при испанцах, в 1799-1804 годах, по Перу и Колумбии путешествовал знаменитый немец А. Гумбольтд, я вам подробно говорил ранее ...большая экспедиция на деньги Карла IV ... местное высшее общество очень хорошо принимало его ... он изучал природу и потомков мочика, нынешних кечуа и аймара, а совсем недавно по долинам рек Moche, Chicama и соседних путешествовал американец Эфраим Скуайер ... его интересовали языки исчезнувших племён и древняя керамика ... проводником у него был наш человек и мы знаем, что ему многое приносили из древних погребений  ... так что, сэр, мы можем продолжить подобные работы, не вызывая особого любопытства, организовав новую экспедицию ... , тем более на собственные, то есть ваши средства.
Ну что ж, наши интересы пожалуй совпадают – после долгого раздумья ответил Джозеф – вот только закупать для вас оружие и вообще как-то учавствовать в ваших делах и собраниях я не буду. А деньги мы естественно разделим. Думается мне, что их будет много, очень много... И, конечно, мои люди найдут способ переправить их вам. Вполне легально. Об этом не беспокойтесь!
Давай подумаем об организации ... экспедиции. Здесь главное люди. Найди надёжных, проверенных. Мне нужно  каждого увидеть. И не надо вообще оповещать о нас местному губернатору. Ещё рано. Организуем людей и транспорт и направимся в Panama City, но не для знакомства с твоими друзьями, Диего. Так будет лучше, поверь мне, и для вашего дела и для меня. Там будет наша перевалочная база. Её надо тоже организовать и здесь, я думаю, нам помогут твои друзья. Видишь, я буду вами окружен везде, всегда у вас на виду. Мне нечего от вас скрывать. Ну, а теперь я хочу узнать секрет карты. Ты готов мне его сообщить?
Да! Я верю вам. Таинственные цифры на карте обозначают номер страницы рукописи. Так думают все. Но это не так. Если на карте видите одно или более значное число и последняя цифра чётная, то необходимо к номеру на карте добавить следующее по возрастанию нечётное число. Тогда получится номер страницы рукописи. И наоборот. К нечётной последней цифре прибавить следующую по возрастанию цифру. На выявленных таким образом страницах рукописи даётся детальное описание точки на карте, где находится конкретное погребение.
.

Последующие недели прошли в бесконечных то коротких, то длинных поездках по прибрежным провинциям Lambayeque и Ancash. Джозеф внимательно присматривался к стране и людям, стараясь по возможности избегать знакомств с представителями местной власти и особенно земельной аристократии. Это всё потом! Когда начнётся официальный период, когда появятся надёжные документы из Европы. Всё потом! Сейчас узнать дороги, быт и интересы людей, с которыми и среди которых придётся тесно общаться долгие годы.
«Именно они будут пристально и ежедневно видеть и наблюдать за всеми моими действиями ...очень однообразными ... поисками захоронений, изъятием золотых изделий и ... отправкой в неведомые страны ... Да, без Диего и его людей трудновато будет, попросту невозможно» - такие невесёлые мысли копошились в голове Джозефа всё это время.
Среди людей, приведённых Диего, очень пришелся ему по душе молчаливый, мрачноватый Торибьо Мехия Ксеспе. Казалось он знал всю страну и всех местных полицейских, знал их подноготную. Но особенно тех людей, которые исподволь, тайно, занимались вскрытием древних захоронений и сбытом драгоценных изделий.
 Торибьо, с этой поры, был теперь всегда рядом и неплохо зная английский, скупо, без лишних слов, рассказывал о кечуа, знакомил с нужными людьми. Джозеф был поражен подобием жизни русской и индейской деревень.
Медленно переваливаясь с ухаба на ухаб, двигался их экипаж по сельским неровным дорогам прибрежной долины и предгорья, запряженный четвёркой лошадей. Ездили только ранним утром и после четырёх, когда беспощадное солнце немного утомлялось от собственного зноя. Джозеф внимательно присматривался, слушая то Диего, то Торибьо.
И здесь на протяжении веков крестьяне жили в деревенских общинах, совместно владея землёй. Земли общины ( по испански эхидо комунидад) обрабатывались совместно, распределяясь по числу членов семьи. Частного землевладения в деревне почти не было. Но лучшие орошаемые площади принадлежали не общине, а крупным землевладельцам. Общинам сильно не хватало земли, чтобы вдосталь прокормить всё увеличивающееся население деревень. Жили очень бедно, выращивая как и древние мочика и чиму, кукурузу, бобы, овощи и картофель, разводя овец, лам и крупный рогатый скот. Конечно, наиболее ценным приобретением для крестьян с приходом испанцев, стало появление овец и коров, ранее никогда ими не виданные. Не было их на южноамериканском континенте. И если овцы прижились отлично, то коровы были худосочны и мелки. Климат жаркий, часто меняющийся от отчаянно влажного до предельно сухого, не позволял этим европейским королевам  выглядеть здесь достойно.
Но еды всё равно не хватало и множеству крестьян приходилось арендовать земли у помещика или подрабатывать на его землях. Общины почти не были связаны с рынком. Нечего продавать.
Себя-бы прокормить!   
«Господи! Как един мир – думал Джозеф, вспоминая русскую деревню – и здесь тоже самое, тоже  батрачат, только название другое ... понгеахе, теже крепостные, самые настоящие рабы, да и помещик обращается с ними, как с рабочей скотиной ... и ремесленничество такое же ... оригинальные ткани, красивая керамика, разрисованная тушью ...а у нас льняные ткани, да глиняные петухи и коровы-свистульки ... это-то они продают, но чаще не за деньги, а за инвентарь да семена ... ».
А Торибьо продолжал рассказывать. Теперь глаза его горели печалью и злостью. «Голод, настоящий голод царит у нас в деревне. Умирает одна треть детей до года жизни, а взрослые живут до 40 лет, превращаясь в ходячие скелеты. Много болезней, очень много. Спасаясь, люди бросают деревню и бегут в города. Там немного получше. Но когда случается недород, да падёж скота, когда налоги отнимают последние крохи, когда ненависть переполняет души – руки Торибьо сжались в кулаки - тогда крестьяне восстают.
Вы вряд ли знаете нашу историю. Семьдесят лет назад по Перу и Эквадору прокатиласть страшная волна  всеобщего восстания. Великий кечуа Хосе Габриэль Кондорканки провозгласил себя потомком инки, назвался Тупаку Амару Вторым, поднял весь народ, громил все армии испанцев, занял Лиму, Куско... Три года Перу был свободной индейской территорией. И только предательство крёстного отца его детей, продавшегося за 20 тысяч золотых песо, выдавшего Хосе испанцам, прекратило восстание. Испанцы казнили не только Хосе, но жену, детей, родственников и всех ближайших соратников. Пятнадцать лет тому назад волна пламени вновь пронеслась по провинции Ancash, многих помещиков вырезали и сожгли в дворцах. С трудом диктатор маршал де Санта Крус усмирил кечуа. С большим трудом. Правда, прибавил немного земли и отменил ряд налогов, но и перевешал сотни людей...
Вот так-то!»
В малюсеньком городке Las Viejas, уже в конце разведочной поездки, они попали на свадьбу и хотя Джозеф всячески отнекивался, ссылаясь на усталость, но под влиянием музыки, вина и красочных, прозрачных одеяний танцующих молодых женщин, незаметно для себя увлёкся и втянулся в хороводы и  здравицы.  Лишь поздно ночью угомонился ...
А наутро пришел Торибьо с тремя, судя по одежде,  важными членами местной общины и предложили Джозефу поучавствовать в многовековом таинстве кечуа – путешествии к месту инкского праздника Солнца.
«Каждый перуанский индеец рано или поздно совершает паломничество в долину Синакара к леднику Колькипунко, чтобы почтить великих духов гор, попросить у могущественной уаки (индейской святыни) милостей, чтобы очистить души и унести с собой целительную частицу божества – сказал один из них – ... ты не испанец и не американец, ты из далёкой северной страны Аляски, где вы не презираете местных индейцев, так нам сказали, ... мы приглашаем тебя на наш священный праздник и после него ты станешь частью нашего народа ...».
Таинственное священнодействие длилось четыре дня, в небольшом индейском городке Оконгате, размещённом с незапамятных времён на склоне узкой долины, стиснутой  со всех сторон горными вершинами с белой бронёй толстых ледников.
Народа собралось великое множество.
В первый день длинная вереница паломников потянулась на ледник. Каждый нёс камни от своего жилища, острые палки и пучки золотистой соломы. Над толпой рдели золочёные штандарты. Все пели и танцевали, качая в такт движения пышными головными уборами из длинных яркокрасных перьев. Тонко и нежно звучали переборы местной гитары чаранго и плач индейской флейты кена под рокот барабанов, то низких, то громоподобно высоких словно гул надвигающийся лавины. У подножья ледника толпа стала стремительно растекаться длинной цепочкой вправо и влево. Люди вытаскивали принесённые камни, громко и смачно плевали на них и бросали вниз. Град камней, как освобождение от горечи, зла и обмана, с шумом и звоном нёсся под уклон.
Из острых палочек и соломы были быстро построены тесные шалаши. Затем женщины подошли к священной скале, высоко торчащей на краю ледника и бережно положили к её основанию клубки шерсти и тысячи крошечных шапочек, пончо и одеял.
Дух Апачеты, покровителя путников, дорог и тропинок, теперь на долгое время будет милостив. Они возвратились в лагерь и под ритм барабанов стали готовить специальную еду...для мужчин.
Кульминация праздника наступила на рассвете второго дня, когда на вершину ледника устремилась большая группа крепких мужчин, одетых в яркие одежды легендарных существ укукусов – полуженщин-полумедведей. Лица их были закрыты раскрашенными охрой и кармином масками, на шеях качались ожерелья из человеческих зубов, в одной руке плеть, в другой – тряпичная яркая кукла, в которой, согласно поверью, находилась тело и душа владельца. На них были грубые домотканные юбки, одетые одна на другую. Укукусы безмолвно вращались в бешеном ритме, то высоко подпрыгивая, то припадая ко льду. Они хлестали друг друга плетьми и яростно кидались острыми ледяными снежками. Многие шли по леднику босиком, видимо выполняя обет. Вскоре белоснежный склон окрасился ручейками алой крови.
Зрелище потрясло Джозефа. Никто на него не обращал внимания, да и одет он был как многие паломники, не выделяясь. Он не пошел на ледник. Затерявшись в огромной толпе, среди многих других, взобравшихся на высокую скалу, Джозеф во все глаза упивался невиданным зрелищем...
Некоторые из укукусов не выдерживали напряжения, падали замертво от разрыва сердца, скатываясь вниз, ломая кости. Вот уже кровавая тропинка с танцующими человечками стала еле видимой.
И совсем пропала...
Толпа в молчании ожидала возвращения. Джозеф знал, из разговоров своих проводников, что там, на вершине, укукусы разобьются на две группы. Одна начнёт кромсать тело ледника под грозные танцы и завывания другой, охраняющей первых от мифических длиннобородых стариков с раскалёнными глазами, хранителей священной уаки. Люди из первой группы меж тем должны добыть как можно больше прозрачных, словно горный хрусталь, глыб льда.
Прошло много часов. Наконец, вдоль алой тропинки сверху показались укукусы. Нагруженные глыбами льда, они медленно и бережно спускались. Толпа взорвалась дикими, истошными криками.
Поддавшись воле окружающих людей, орал, что было сил и Джозеф.
Тяжело дыша, все в струйках запёкшейся крови и тающего льда, укукусы начали раздавать паломникам кусочки хрустального льда, в которых застыли лучи света от священной уаки. Их складывали в особые сосуды, собирая святую талую воду. Она будет храниться целый год и бережно расходоваться, как целительная сила при тяжелых болезнях или при сильном неурожае. Тогда ею окропляют поля, моля святыню пощадить хлеб.
На третий день паломники возвратились в Оконгате и началось празднество. Женщинами была приготовлена обильная еда и много местного слабоалкогольного напитка. Вокруг звучала музыка и песни будоражали застывшие горы.
Праздновал весь город, все двери и окна были открыты настежь, а воздух буквально насытился запахом жареного на углях мяса, варёных кукурузных початков, свежего сыра и острого чеснока.
Гуляли и веселились до утра.
Лишь на четвёртый день Джозеф и его спутники на крытой повозке, запряженной двойкой крепких коней, медленно и осторожно стали спускаться к океану. Внизу их встретила жара и в дремоте, под цоканье подков и скрип колёс, Джозефу виделось, как несёт он кому-то хрустальную глыбу льда, сверкающую под солнцем всеми цветами радуги, в которой застыли лучи-слова его любви. Лица только он не запомнил ...

«Прасковья» стремительно неслась на север в потоке тёплого перуанского течения. В Panama City прибыли в сезон дождей. Громадные, разорванные ветрами тучи, беспрерывно сочились и земля была окутана белесым мокрым туманом. Мокрым выглядело всё. Дома, казавшиеся скользкими и липкими, деревья, выглядевшие  замшелыми,  люди, бледными тенями скользящие сквозь струи тёплого дождя.
Джозефа, стройного, загорелого, промытого ветрами и солнцем, ждал невысокий, полнеющий, тщательно одетый человек с бледным, рыхлым лицом. Он долго всматривался в Джозефа сквозь толстые линзы очков, удивлённо вскидывал брови и даже бесцеремонно вставал на цыпочки, чтобы внимательней рассмотреть собеседника.
«О, господин Volkoff сколько невыносимых страданий мне пришлось пережить, чтобы познакомиться с вами – тоненьким голосом запел незнакомец – уже в Ла Манше я проклинал своё любопытство, а в Бискайском море прощался с моей Гертрудой... О, main God, main God, а что творится в этом проклятом, сыром крае, я неделю не могу привыкнуть к мокрым простыням, зачем он был нужен испанцам, не понимаю ... ну взяли золото и уходите, так нет вам... – продолжал петь незнакомец, пристально и холодно всматриваясь в лицо Джозефа. Да и Джозеф удивлённо смотрел на ...человечка, медленно узнавая в нём черты весёлого Питера из Сан Франциско.
«Вы, неужели это вы, уважаемый Нойман фон Эйзенман, собственной персоной... сюда из Европы – он мгновенно оценил обстановку и придал лицу крайне тёплое выражение. 
«Не ожидал, видит Бог не ожидал ...- продолжал Джозеф -  может быть перейдёте жить на мою яхту, там и комфортнее и больше уюта ...да и беседовать нам никто не помешает
О, откуда у вас такое знание гамбургского диалекта – вновь пропело рыхлое лицо – и всё таки я откажусь от приглашения. Лучше в сырости, но на твёрдой земле ... да и времени у меня мало ... я давно вас жду и опасался, что до прихода намеченного корабля в Европу не дождусь вас ... так что пойдёмте ко мне, нам нужно очень обстоятельно побеседовать, хорошенько друг друга узнать ...я не могу уехать не приняв определённого решения, так как по моим сведениям вам, думается мне, предстоят великие дела. ... к тому же хочу лично представить вам моих коллег, милостиво согласившихся помочь в решении археологических и транспортных проблем».
Они беседовали две недели, обстоятельно обсуждая большие и малые дела и вопросы в предстоящих экспедициях по Перу и Колумбии. Нойман оказался, не в пример брату, дотошным человеком, до мельчайших подробностей старающегося предугадать и зафиксировать варианты решения возникающих в будущем дел.
Вариантов накапливалось всё больше и больше.
Он привёз с собой рекомендательные письма от нового, набирающего влияние в Европе политика Отто фон Бисмарка, главного представителя императора Фридриха Вильгельма IV  в союзном сейме германской конфедерации государств. Торжественные письма к президентам Перу Хосе Руфино Эченике и Новой Гранады Хосе Иларио Лопесу витиевато просили о содействии германской этнографо-археологической экспедиции в её работах по изучению древних индейских культур на территории названных государств. Естественно, на благо развития общей западной цивилизации...
В письмах упоминалось, что деятельность экспедиции явится как-бы продолжением многолетних исследований великого А.Гумбольтда в начале века, которым всемерно содействовали прежние местные власти. И вообще такие исследования способствуют развитию политических и торгово-экономических связей старого и нового света...и т.д. и т.п.
В отношении финансовых проблем они договорились на удивление быстро. Этот вопрос мало интересовал Джозефа. Ведь непосредственно в полевых работах будет учавствовать он и потому направлять в Европу будет только то, что считает нужным.
Дальнейшее распределение изделий в частные руки или по государственным музеям – всё это дело фирмы Ноймана. Ему нужен лишь твёрдый процент с продаж, который пойдёт частью на возмещение затрат по экспедиции, но в основном в фонд некоей местной партии, без которой было бы вообще невозможно проведение «изысканий» на местах.
Джозеф не стал пугать законопослушного немца рассказами о партии и её задачах. Тем более о покупке для неё оружия и прочего. Нет, нет! Он сказал только о переводе денег по указанным адресам. Только! Но и этого было достаточно, чтобы вызвать удивление, недоумение, но более опасение. Нойман решительно отказался от денежных переводов каким-то местным политическим партиям. Только конкретным людям. Но лучше, если он будет направлять средства на счета Джозефа, а уж тот далее кому хочет.
Его имя вне политики и всяких там интриг и козней. Тем более здесь, где что ни день, так обязательно революция...
Далее согласовали практические вопросы по организации конторы в Panama City для отправки грузов в Европу, вопросы контроля за совместной бухгалтерской документацией, в чём Нойман обнаружил весьма глубокие знания Джозефа.
После разрешения организационных и финансовых проблем Нойман фон Эйзенман представил научную часть экспедиции, обстоятельное письмо А.Гумбольтда и набор карт с предполагаемыми районами жизни древних индейских племён.
«Мне вас рекомендовали весьма солидные господа – читал Джозеф – в своё время мы не успели завершить многое и главное среди этого многого, дать более чёткое представление о цивилизации племён мочика и ранее существовавшей во многом таинственной цивилизации чавин ... по нашим скудным данным она существовала в IX – IV веках до нашей эры в перуанской косте провинции Ancash с центром примерно в районе нынешнего города  Huaraz. .... При любой возможности постарайтесь посетить это место уважаемый господин Volkoff ... по нашим сведениям у вас отличные возможности. Древний город, по свидетельству Антонио Васкеса де Эспиноса, открывшего его в 1623 году, был по неизвестным причинам покинут жителями. Попасть туда очень трудно, так как со временем из-за мощного обвала в горах, а город расположен на высоте 3200 м., единственная дорога была разрушена и погребена под грудами камней. Но хронист де Эспиноса сообщает, что в городе хорошо сохранились храмы, стелы, обелиски и погребения, заполненные керамикой, тканями, изделиями из кости, золота и серебра. Есть свидетельства о чавинском храмовом комплексе Kuntur Wasi, что немного западнее нынешнего города Cajamarka, где в захоронениях необычайно много прекрасной керамики и изделий из золота... Научным кругам Европы хотелось бы достоверно и в многообразии узнать о древних культурах Южной Америки и, конечно, мы будем рукоплескать вам тем больше, чем больше рисунков древних построек и погребений, а также предметов старины (ткани, керамика, оружие и прочее) окажется в музеях и университетах Европы. Я посылаю вам отдельные карты, где по нашим приблизительным сведениям отмечены места для конкретного производства археологических работ ....».
Джозеф с удивлением посмотрел на Ноймана – « ...удивительную работу вы проделали ... такие люди, такие доверительные письма, такие сведения, которые во многом дополняют данные, полученные моими людей и главное так быстро ... вы так уверенно действуете ...
Да, мой друг! Позвольте мне вас так называть. Я упел списаться с братом, Питером ... его слова о вас и вашей деятельности в 1848 – 50 годах под Сакраменто, о вашей энергия и возможностях, о внезапной таинственной заинтересованности историей Перу, говорит мне о многом. Последнее словно кнутом подстегнуло меня. Я ринулся собирать в Европе, особенно в Испании, сведения  и везде натыкался на заключения, что конкистадоры лишь незначительно, поверхностно потревожили культурные памятники древних цивилизаций .. а тут ещё в Берлине и Лондоне вдруг стали появлять инкские золотые изделия ... глаз не оторвать ... так что нам с вами предстоит грандиозная работа ...» – глаза Ноймана фон Эйзенмана сверкали золотым блеском, как будто отражали лучи, исходящие от груд найденного золота и драгоценных камней в погребениях древних мочика и чиморцев.    
 
И вновь верная «Прасковья», преодолевая морские течения, устремилась на юг. Теперь в столицу Перу она официально везла членов германской этнографо-археологической экспедиции под управлением берлинского финансиста и мецената г-на Джозефа Волкофф.
Кончался 1854 год.
Декабрь в Лиме тёплый и солнечный. Вот только лик солнца часто не ясен, а как-бы в тумане из мельчайших струек водяной пыли. Креолы называют её женским именем гаруа... И некуда туману деваться. Гаруа висит розово-серой паутиной на домах, дворцах и храмах, на лицах прохожих. Может висеть очень долго. Просто некому снять её. Неделями, нередко месяцами, слабый ветерок, не меняя направления, нагоняет с океана миллионы молекул дождевых облаков, которые натыкаясь на близко расположенные высокие горы пролится не могут, вследствии своей малости, а только зависают, создавая паутину. День ото дня она уплотняется и лишь сильный береговой ветер избавляет город от цепкой  паутины, унося водяную пыль в окрестные пустыни.
Город потряс воображение Джозефа. Ему не приходилось бывать в Европе, а дворцы и усадьбы Москвы, тем более Сан Франциско, уже не говоря о крошечной Ситке, были настолько непохожи на увиденное, что он вновь и вновь в открытой карете проезжал центральную авениду и особенно обширную Пласа де Армас.
Перед ним вереницей проплывали роскошные дворцы с белыми барочными порталами и мавританского типа крытыми резными балконами из тёмного отполированного дерева. Нижние этажы дворцов объединялись непрерывными аркадами из белого камня, что создавало впечатление единого огромного дворцового ансамбля. В центре высился президентский дворец. Дом Франсиско Писарро – так с гордостью называли его местные аристократы. За ним в переулке высился ещё один роскошный дворец Торре-Тагле, где размещался парламент.
В течении полутора месяцев «берлинскому меценату» приходилось посещать эти дворцы, после того как его принял президент и в процессе недолгой беседы обещал всемерно помочь в столь необходимой для прогресса деятельности. Он присутствовал на званных обедах, балах и маскарадах, на торжественной рождественской мессе в церкве Св.Франциска ...Его знакомили, он о чём-то говорил, напряженно шутил и смеялся, но единственно что ему запомнилось - ослепительный блеск невиданного  количества крупных алмазов и изумрудов, неистово сверкающих в манящей белизне весьма декольтированных тел прекрасных женщин местного общества.   
Отдых наступал только в портовом районе, куда его водил верный Диего. Танцы, музыка, сладкое вино, соблазнительные, доступные женские тела, слегка прикрытые шуршащей разноцветной материей и ... еда. Такая обжигающе острая и пряная, что казалось душа запылает и поднимается к небесам.
Севиче, маринованная рыба с жареным картофелем или пачаманку, мясо разных домашних животных, зажаренных вместе в тщательно закрытой посуде, обложенной раскалёнными камнями.
Всё здесь было необыкновенно страстно, душевно и Диего приходилось прилагать немало сил, чтобы вызволить хозяина из портового омута.    
В начале 1855 года они, наконец, вновь очутились в Трухильо, уже ставшим родным, представились губернатору и с его благословения начали активно готовить к выезду небольшую экспедицию.

Джозефу казалось, что раскопки продолжатся недолго. Всё было готово к началу работ. Торибьо, просмотрев древние карты, подтвердил, что на большинстве из них в намеченных точках возможны захоронения мочика или чиморцев. Он говорил, что вскрытие займёт немного времени. Ну, пару лет от силы. Он ошибался. И не только потому, что погребений оказалось значительно больше. Просто не знал он о трудоёмкости именно археологического вскрытия с подробным описанием всего найденного.
И всё же начало работ задерживалось. Тому была веская причина, над которой время от времени задумывалась душа Джозефа. Он медлил. До сего момента, она, душа его, по природе православная, не могла и представить себе возможность специального вскрытия могил, пусть даже очень и очень древних,  с целью присвоения лежащих там предметов. Душа немного успокоилась, когда узнала о науке археологии, в основном этим процессом и занимающейся. Для разных научных целей и последующего размещения найденных предметов по музеям. Пусть даже частным. 
И всё таки осадок оставался, что греха таить, ведь он знал, что некоторые предметы, вероятно наиболее дорогие, украсят его дом.
Наконец, работы начались.
И тут, как в омут, неумолимо затягивающий неумелого или азартного пловца, попал Джозеф. Красота и обилие всё новых и новых золотых изделий и драгоценностей, пугающе разнообразных и столь непохожих на всё им виденное, каждый раз воспламеняло его воображение и как наркомана заставляло лихорадочно продолжать раскопки.
Он забыл о времени и обо всём на свете.
Работы затягивались. Открывалось огромное количество захоронений, большинство из которых оказалось нетронутыми природой и человеком. В них, словно в арабских сказках,  первые же солнечные лучи освещали мистические картины - мумии, одетые в яркие ткани, массу блестящей керамики, резное оружие и ... золотые изделия. Бесконечное количество и разнообразие.
 Конечно, Джозеф мог прекратить работы в любой момент. Или сделать их более быстрыми.  Разделить экспедицию на два отряда. Ведь с Нойманом приехало два профессинала археолога. Но страх, что без его участия будут вскрывать погребения и возможно утаят что-то, сковывал инициативу и он месяцами напролёт, безвыездно жил в палатках или нищих крестьянских домах, чтобы с утра и до вечера присутствовать на раскопках и описывать, описывать, описывать всё до мельчайших изделий.
С немецкой дотошностью Джозеф составлял каталоги каждого захоронения. Заставил Диего и Торибьо отобрать ещё одну группу доверенных людей для быстрой первичной обработки предметов, тщательной упаковке и перевозки грузов на «Прасковью».
Время летело быстро. Через семь месяцев нагруженный клипер доставил первые ящики в Panama City. 
Естественно, Джозеф сам прибыл в город, чтобы проследить, совместно с уполномоченным Ноймана фон Эйзенмана, отправку и перепроверку всей первичной документации. Отплывая из Трухильо, он строго приказал не проводить раскопки без него ...
Последующие рейсы в Panama City проводил уже Диего и старался под разными предлогами как можно дольше не возвращаться в экспедицию. Было ему утомительно сутками напролёт проводить в тиши могильных сооружений, а со временем всё более и более неловко и даже порой страшно вглядываться в опустевшие глазницы черепов, копаться в полуистлевших костях людей далёкого прошлого, снимая ткани, освобождая скелеты от нанизанных ожерелий, брошей, цепей.
Невесёлые мысли постоянно крутились в сознании. Лишь огромные деньги, потоком поступавшие в кассу партии и уверенность в том, что всё это наследие блестящего прошлого обязательно со временем вернётся в его страну, когда она станет свободной и сильной, успокаивали и как-бы прощали его. «Пока пусть полежит на музейных стендах Европы, там надёжнее и сохраннее – думалось Диего – ведь здесь орудуют банды вскрывателей могил, которые попросту переливают изделия в куски золота и продают...»
Джозеф понимал настроение штурмана. Оно было подобно его мыслям. Тягостно копаться в скелетах умерших людей, прекрасно осознавая что это смертный грех, который отяготит душу  чувством несмываемой вины. Но не менее тяжело было знать, что ещё и вероломно обманываешь доверившихся тебе людей. Они ведь больше никогда не увидят этих сокровищ, которые не дойдут до музеев, а спрячутся навсегда в подвалах его дома. Он гнал эти мысли и тем успешнее, чем больше невиданных  сокровищ они находили. Буквально лихорадка охватывала душу, когда по вечерам в палатке, один, перебирал, разглядывая бесчисленные и прекрасные находки.
Наконец, Джозеф решил осуществить свой прежний замысел. С очередным рейсом из Panama City, сопровождая драгоценный груз, отплыл в Европу Диего. Не один. С ним в далёкое путешествие направились двое его друзей.
Более полугода его не было. Когда он вновь очутился в экспедиции, то Джозеф был удивлён переменам. Приехал совсем другой человек в костюмах и с манерами европейского джентльмена. Подчёркнуто корректный, безупречно вежливый, восхищённый европейскими ценностями и идеалами жизни. Он упоённо рассказывал Торибьо о Париже, Лондоне, Берлине... Тот восхищённо смотрел на друга, щупал его рубашки, костюмы, башмаки .... «Да, да да – удивлённо и в тоже время удовлетворённо глядя на своих помощников, думал Джозеф – Диего почти повторил мой путь ... заразительна эта болезнь, перемалывает даже столь сильные фигуры ... уверен, что мои деньги создадут ещё многих подобных  среди этих доморощенных революционеров...»
Джозеф удовлетворённо причмокнул языком и с той поры всё реже и реже его посещали те прежние, невесёлые мысли о грехах.
В таком ритме работы продолжались шесть долгих лет. Продолжались бы и дольше. Ещё не были завершены работы в Колумбии, в бассейне верхнего течения реки Magdalena.
Но тут произошло ожидаемое событие.
В очередной приезд в Panama City дикое напряжение, чем жил Джозеф эти годы, болезненная раздражительность, постоянное беспокойство, вдруг исчезли.
Оно, правда, почти всегда исчезало, когда он посещал в тайных, только ему известных местах ящики, хранимые для своего дома. Не мог, никак не мог, просто не хотел расставаться с ними. Душа прикипелась к мысли, что это только его. Вся эта масса сверкающих, пылающих предметов должна разместиться в его доме-музее. Не хватит одного дома он построит другой, третий...
И тут приходит неожиданное известие из Сан Франциско, от доверенного лица.  Оказывается дело его закончилось, он полностью оправдан и может спокойно возвращаться. В письме также сообщалось, что снят арест со всего имущества, но милая его супруга, не выдержав столь длительного отсутствия мужа, не получая от него весточек, воспользовавшись судебным процессом против мужа, подала на развод, претендуя на обширный дом, что высился над заливом.
Развод не испортил настроения Джозефа. Что поделаешь? Страстная Кандида, по независящим от неё причинам оставшаяся вторично одинокой, видимо нашла удовлетворение в новом избраннике и теперь ей требовались деньги.
Но вот дом, его огромный дом.
В глубине размышлений вдруг исчезла, точнее потускнела великая цель. Его потянуло к друзьям, в привычное общество своего круга, в свой клуб, к изысканным обедам и простоватым, весёлым дамам сан-франциского общества. «Наверное хватит...- замелькали мысли - ... да и зачем, кому всё это ...приисковые деньги сохранились и многократно умножились, предметов старины столько, что хватит на большой дворец ... ведь я один ...мечта полностью, даже более того, осуществилась ...что с ними дальше делать ... любоваться в одиночестве, заперев замки и плотно закрыв окна ... сколько это может продолжаться ... хватит, ей богу хватит, да и годы бегут ... скоро пятьдесят...»
Он решил немедленно возвратится в Сан Франциско.
«Надо достойно закончить экспедицию, полностью рассчитаться с людьми, местными властями и главное с Нойманом ... может посетить его в Берлине ... теперь это беспрепятственно и очень хочется ... нет, пока не могу ... бесценный груз надо где-то надёжно сохранить ....где? ... только в Сан Франциско ... значит домой, скорей домой».
Душа Джозефа необычайно вдруг разволновалась, вновь возникло напряжение, но радостное, как ожидание новой жизни, в которой всё будет иначе...
Эта радость передалась Диего, Торибьо, всем членам экспедиции. Как оковы спали. Надоело всем до смерти копаться в костях и черепах.
Джозеф представил Диего давно подготовленный отчёт, где подробно расписал о размещение найденных предметов по антикварным магазинам Европы и даже Нью Йорка, их примерную продажную цену, суммах уже переведённых и тех, что будут переведены после реализации. Суммы получались огромные, настолько, что в их объёмах утонули все опасения Диего и его друзей.   
Они устроили грандиозный праздник в Трухильо. Поначалу чинно и торжественно во дворце губернатора, собрав всё местное общество. На следующий день в доме Диего, куда без приглашения пришло чуть ли не всё население близлежащих кварталов и под звуки местного оркестра три дня и три ночи веселился простой люд...

Голубым майским утром 1861 года белоснежный клипер осторожно приближался к узкому короткому проливу, за которым виделись бесконечная гладь огромного водоёма с островками, окруженных невысокими скалистыми горами. 
Знакомый ландшафт и в то время чем-то необъяснимо, непонятно новым казался он Джозефу. Ну, конечно, конечно ... множество домов и дворцов оживляло ранее «дикий» пейзаж, масса яхт и лодок, снующих в разных направлениях .... конечно незнакомая,  другая, значительно более оживлённая жизнь предстала перед возвратившимся странником.
Справа показались портовые сооружения. Множество причалов, как острые зубья длинного гребня, уходящие вглубь залива, обросли сотнями больших и малых кораблей. Десятки других, бросив якоря,  жалостливо и одиноко стояли на рейде, ожидая места у причала. Ветер трепал на мачтах разноцветные флаги, разорванные клубы чёрного пароходного дыма замысловатыми клочками неслись вдаль и вширь, доносился неясный, сливающейся шум огромного портового хозяйства.   
Джозеф стоял в рубке, болели пальцы, неистово сжавшие поручни. Не мигая, широко раскрыв глаза, он пристально вглядывался в одну точку. На высоком холме, сквозь разросшиеся деревья, виделся во всей красе белоснежный дворец. Его дом. И даже флаг, которым он когда-то приветствовал входящие в залив свои корабли, всё также стремительно развивался над башней. Ничего казалось не изменилось, а ведь прошло почти семь долгих лет.
Наконец, загрохотала якорная цепь и «Прасковья» мягко закачалась на волнах буквально напротив белоснежного дворца. Послышался топот  множества ног, грохот спускаемого трапа и шлюпка понесла капитана в порт, чтобы заявить о своём появлении и получить место у причала.
Никто не встречал странника. Ни друзья, ни враги. Тщательно и модно одетый он затерялся в толпе и медленно двигался по Market str, с интересом вглядываясь в лица прохожих, в бесчисленные дома, шеренгой выстроившиеся вдоль этой странной улицы. Она по непонятным причинам была проложена по диагонали относительно улиц, вливающихся в неё справа и слева.
«Очень оригинально!» - отметил Джозеф.  Навстречу ему, громко и радостно, тяжело дыша белесым паром и оглашая окрестности гудками, двигалось изящное чудовище. «Надо-же трамвай и без лошадей, на паровом двигателе...» - подумал Джозеф и остановился в изумлении. Но более всего его поразило количество колясок, шумно двигающихся по булыжной мостовой. Их было сотни. И хотя они двигались в двух противоположных направлениях, всё же нередко мешали друг другу и тогда слышался свист длинных плетей и громкие негодующие возгласы возничих.
Вот застряли четыре огромных битюга, тянущих длинную четырёколёсную арбу, нагруженную строительным материалом. Лошади встали, тяжело дыша и никакие понукания, даже битьё, не могли заставить их двигаться далее. Неширокая Market была перегорожена ими напрочь и десятки возниц сгрудившихся колясок, оглашали воздух неистовыми криками и ругательствами.
«Огромный город ... как стремительно вырос... Господи! Вот же знакомое название, Kearny str ... - ноги автоматически повернули направо – ведь сейчас время ланча и все в клубе, конечно туда ...»
Перед входом в помпезное здание мужского клуба было много колясок. Джозеф невольно остановился, приглядываясь к тем, кто твёрдой поступью шел к массивным дверям клуба. Нет, знакомых не было. Легко вздохнув, как бы набрав воздуха для решительности, он тоже открыл двери и показав незнакомому мажордому старый семилетней давности пропуск, прошел в комнаты.
Пахло дорогим табаком и пряностями с кухни. Он быстро прошел в банкетный зал. В дверях замер и вдруг увидел за своим любимым столиком у окна в глубине зала знакомую фигуру. Джозеф внимательно всмотрелся. Фигура резко обернулась, кожей почувствовав острый взгляд.
«Питер ... Джозеф ...» - два имени слились в один крик и они рванулись друг к другу. « Я тебя здесь давно жду ... брат сообщил, что ты плывёшь в Сан Франциско ... уже с месяц, как я получил его письмо ... как я рад тебя видеть ... всё такой же стройный, загорелый ... O mein Gott! ... кто бы подумал, что прошло семь лет...
Да и я не ожидал тебя вот так вдруг увидеть ...сегодня ... не ожидал ...Господи! как я рад, как часто вспоминал тебя в своих пустынях ...»
Многие в зале недоуменно смотрели на известного архитектора, почему-то нарушившего благочинный покой их обеденного времени. «Кто этот незнакомец, откуда он, одет блестяще, но манеры ... как можно ...»
Но тут к столику архитектора поспешили ещё двое-трое и тоже громко восклицали – «...о, Джозеф, ты наконец-то вернулся...» Эти новые нарушители были весьма солидными господами и потому в зале никто не посмел позвать мажордома и попросить вывести этих нахалов из зала. Никто!
А этим пятерым был устроен стол в отдельном небольшом кабинете.
В тот день Джозеф выпил полную чашу разнообразных удовольствий и был на вершине счастья.

И вновь побежали дни, недели, месяцы.
То было неспокойное время в США. Страна бурлила, разрываемая на части политическими страстями. Северо-Восток страны всё более становился промышленным, а Юг оставался исключительно сельскохозяйственным. Промышленники требовали высоких таможенных барьеров для защиты молодой американской индустрии, южанам нужна была полная свобода торговли для продажи единственного своего товара – хлопка. Вскоре расхождение в экономических вопросах переросло в сферу социальную. Северяне требовали покончить с рабством, а южане понимали, что без дешевой рабской силы хлопок не продашь на европейских рынках .
И так далее и тому подобное.
Вообщем страсти достигли предела к 1861 году. Именно тогда возникли Конфедеративные Штаты Юга и уже в апреле быстро сформированные ими войска начали военные действия.
Началась длительная, кровавая гражданская война.
Все эти политические бури пламенели особенным образом в Калифорнии, которая становилась своего рода разменной монетой в игре Севера и Юга. Местное общество разделилось к радости издателей газет, тиражи которых мгновенно выросли до необыкновенности. Теперь половина газет обливала грязью другую половину, на бесчисленных митингах дело доходило до кулачных боёв, немногочисленное негритянское население штата пряталось в домах, боясь выходить на улицы, где мгновенно становились яблоком раздора толпы белокожих, жаждущих подрать глотки и помахать кулаками.
В высшем обществе женщины гордо разделились на две партии, щеголяя нарядами под цвета флагов южан и северян.
Никому не было дела до восстановленного в правах гражданина США господина Джозефа Волкофф.
И слава Богу! Все мысли нашего негоцианта были заняты одной всепожирающей идеей, далёкой от политики, экономики и прочих общественных наук. Он вообще не обратил внимания на политические страсти в стране и штате. Не обратил внимания и на  Кандиду, которая прознав о возвращение бывшего мужа, все силами старалась вернуть его внимание. 
И уж совсем не увидел маленькую группу негодующих политиканов, собранных старым дряхлым врагом генералом Джоном Суттером.   
Ничто не волновало его.
Он мечтал только об одном ... создать музей одного посетителя, где бы мог расположить и развесить в надуманном бессонными ночами порядке, на разноцветных каменных полах, стенах и потолках беломраморного дворца неотправленные перуанские находки.
И любоваться ими. Ежедневно.
Вместе с Питером и Вульфом, уже давно и постоянно проживающим в Сан Франциско, они объезжали окрестности в поисках места и случайно наткнулись на развалины какого-то большого каменного строения. Оно находилось в Sausalito, в стороне от старой испанской дороги, ведущей на север, в лесистой почти безлюдной местности на высоком, крутом берегу залива. Здесь было сухо и солнечно. Напротив высилась зелёная громада острова Ангелов, вдали правее чуть возвышались над водой камни острова Alcatraz  и уж совсем казалось далеко белели строения Сан Франциско.
Лучшего места найти было трудно. Правда, Питера немного беспокоила геология места. Плоский козырёк, на котором должен был стоять дом, представлял собой длиную, сравнительно узкую полоску глинисто-песчаной земли ( не более двухсот метров), примыкающей к высокой обнаженной скале. Севернее плоский козырёк резко спадал к воде, образуя вогнутую прибрежную отмель, весьма удобную для стоянки клиппера.
«Прасковья» должна быть рядом. Всегда! Это мой дом!» - убеждал архитектора богатый заказчик.
От будущего пирса широкая тропа вела вверх ко дворцу и обходя его, через несколько миль вливалась в старую испанскую дорогу.
Питер быстро оформил документы на покупку большого участка и закипела работа. В таком темпе и с таким размахом, как только умел Джозеф.
Уже через год  с небольшим лучшее творение Питера фон Эйзенмана искрилось под ярким калифорнийским солнцем. С широкой веранды, окаймлённой резной балюстрадой красного мрамора, открывался необъятный горизонт гор, лесов, воды и зданий далёкого города, переливающихся в течении дня всеми цветами радуги такой интенсивности, что наверняка прозрел бы и слепой. За домом, окруженным лишь справа и слева (сзади высилась стена горы) высоким, плотным забором, зеленело поле с хаотично разбросанными одинокими, теннистыми деревьями. Внизу, в стороне, покачивался на волнах белоснежный корабль.
Красота, тишина, умиротворение ... вселенский покой царил вокруг.
Дворец готов был вобрать и разместить дары хозяина. Драгоценные ящики бережно были внесены и ... Джозеф погрузился в мир невероятно далёкий, безтелесный, духовный.
Время как будто ушло в небытие.
Вот они! В полном одиночестве, обходя бесценный груз, словно скупой рыцарь, Джозеф гладил и словно прислушивался к каким-то звукам из далёкой старины, заключённой в ящиках.
Он точно знал, как разместит находки во дворце.
«Вот это будет в вестибюле» - и он решительно вскрыл ящик. При раскопках храмового комплекса Кунтур-Уаси в верхнем течении р.Хекетепеке, возле современного небольшого городка San Rablo, были найдены четыре  культовые фигуры священных ягуаров с отверстиями  для жертвоприношений на спине. При внимательном рассмотрении были заметны тщательно заделанные отверстия в брюхе животных. Одна фигура была наполовину заполнена плоскими золотыми квадратиками и золотыми листочками.   
Золотые, до полуметра в длину, полые фигуры священных зверей, с крупными изумрудными глазами, двумя рядами перламутровых зубов в ощеренной пасти и кожей, орнаментированной выпуклым изображением морских животных, были найдены ... во рту огромной головы  высеченной из скалы. Они видимо охраняли могилу верховного жреца, вокруг которого совершались торжественные богослужения. Во время ритуальных танцев в отверстия вероятно кидались квадратики и листочки...
«Теперь грозные ягуары будут охранять мой дворец, а помогать им будут ... бабочки-демоны, тысячи бабочек...» - кипело в воспалённом сознании Джозефа. 
Широкую парадную лестницу, обрамлённую резными балюстрадами пёстрозелёного мрамора, плавно поднимающуюся к пространствам верхнего этажа , он увесил порхающими золотыми бабочками. Они «порхали» и в дверях и в крытом небольшом саду, что располагался слева от парадной лестницы.
Их было много, более двух тысяч, невесомых (0,5 гр. весом), резных, парящих в воздухе на различных высотах, издающих жужжание при порывах ветра. В мгновение весь сад и огромный вестибюль наполнялся нестерпимым солнечным блеском, а в изумрудных глазах ягуаров вспыхивали таинственные зеленоватые лучи.
Проникая сквозь порхающие мириады бабочек, лучи рисовали на белых стенах и окнах двигающиеся части насекомых – мельчайшие чешуйки крыльев, ножки, усики.
Невозможно было в это время гулять по саду или подниматься по лестнице. Редкие посетители оторопело, неуклюже двигаясь, отмахивались от них  руками, прикрывая глаза от нестерпимого блеска, крутили головой, стараясь отогнать навязчивых насекомых.
И вдруг, как вкопанные, останавливались при входе в сад. Перед ними возникала золотая фигурка мальчика, отдыхающего в золотом гамаке, а рядом, справа, слева и сзади,  располагались золотые фигуры индейских дровосеков, изображающих рубку золотых стволов мескитового дерева. И всё в золотых бабочках. Это казалось золотым сном... 

Нашли этот сон крестьяне при строительстве оросительного канала в бассейне р.de La Leche, возле деревни Batan Grande. Судьба находок могла оказаться трагичной. Ещё день-другой и блестящая грёза превратилась бы в кусок золота. Случайно узнал о находке Торибьо ...    

Грозным ягуарам было что защищать. По бокам парадной лестницы были размещены изделия древних гончаров и металлургов. Огромные фигурные и расписные сосуды, отображающие людей, зверей, дома и особенно ритуальные сцены, от жертвоприношений до откровенного секса.
Вазы, в виде отдельных мифологических композиций, заполняли и части большинства комнат второго этажа. Медные сосуды были позолочены золотой фольгой, а керамические расписаны коричневой краской по кремовому фону. И те и другие были обильно украшены изумрудами и бирюзой и отличались удивительно тонкой проработкой выразительных лиц и сцен.
Фактически это были статуэтки. Разъярённый воин на бегу поднял палицу ... пожилая горбатая женщина сидит, поджав ноги ...двое юношей, стоя на камне, с удовольствием играют на каком-то инструменте ... молодая мать, грациозно раскинувшись на земле, кормит двоих детей и мечтательно смотрит в небо ... сцена совокупления....

По поводу последней Джозеф, глядя на позолоченный сосуд, расхохотался, вспомнив удивительную легенду, рассказанную Торибьо во время отдыха.   
« ... предки наших предков о любви не имели понятия – начал Торибьо – женщины были, но на них никто не обращал внимания. Но как-то однажды один любопытный юноша, разговаривая с девушкой, собирающей фрукты с дерева,  пристально посмотрел на нижнюю часть её живота и никак не смог оторваться от увиденного.
Что это там у тебя? – поинтересовался юноша
Сама не знаю – пристыженно покраснела девушка – всегда так было...
Настырный юноша, когда девушка слезла с дерева,  попросил её раздвинуть ноги, чтобы разглядеть всё поближе.
У-у-у, да у тебя тут глубокая рана ... надо ведь как-то лечиться....
Девушка перепробовала много мазей и соков из растений и жира животных. Ничего не помогало. Рана между ног не затягивалась никак.
Любопытный юноша в тяжелых раздумьях о помощи несчастной девушке бродил по лесу и тоже искал лекарства для неё. Внезапно он услышал непонятные возгласы. И не жалобные и не сердитые. Какие-то особенные. Он поднял голову и увидел двух обезьян, с упоением занимающихся чем-то очень странным.
Снизу было всё видно, очень отчётливо и ... гениальная догадка озарила сознание юноши.
Да ведь это не рана, это ....
Он сразу рассказал о своём открытии вождю племени.
Если так лечатся  животные, то почему-бы и нам не попробовать! Начни ты, ведь ты пока единственный, кто видел, как надо лечить ...
Собралось всё племя, привели «больную» и юноша стал в точности повторять одному ему известные движения. Долго-ли, коротко-ли, но вдруг девушка запищала ... очень похоже, как кричала самка обезьяны. Юноша остановился, но девушка потребовала продолжить лечение. Её лицо при этом было настолько выразительно, что все женщины вокруг бросились к мужчинам с настоятельной просьбой немедленно их всех полечить.
Мужчины никого не обидели, но ... почему-то страшно устали...
Так оказалось, что это и есть не только лучший, но и единственный способ лечения  странной женской раны....!   

И Джозеф поставил в центре верхней ступени парадной лестницы, в гордом одиночестве, огромный фигурный позолоченный сосуд, откровенно изображавший пресловутое «лечение»...   
Комнаты второго этажа были расположены полукругом, вправо и влево от парадной лестницы до центрального зала,  выходящего на обширную веранду шестью узкими сводчатыми окнами и яйцевидной формой высокой до потолка двери.
Первые лучи солнца, поднимавшегося из вод залива, тотчас зажигали белорозовый мрамор веранды и врывались в центральный колонный зал, названный Джозефом тронным.
Они освещали мистическую картину.
У задней стены зала на небольшом пьедестале стоял настоящий трон – обшитый золотыми пластинами резной, деревянный стул, с широкими подлокотниками и высокой спиной, заканчивающейся фигурой золотой рыбы. Трон не был настоящим. Работая в междуречье Lambayekue и Regue, в районе деревень Saltur и Pucala, возле развалин основного города древних мочика Pampa Grande, они обратили внимание на старое кладбище на вершине одного из двух размытых дождями холмов.
Точнее не они, а местные старики, рассказавшие, что кладбище расположено на святом месте, куда собирались их предки на праздник Ай Апека, верховного бога-ягуара. «Давно это было, очень давно» - говорили старики. Торибьо заинтересовался и когда на кладбище понесли очередного покойника, то присоединился к процессии и видел как копали могилу. Поначалу шла рыхлая земля, потом пошел очень спрессованный грунт, в котором опытный глаз Торибьо увидел потемневшие от времени осколки кирпича.
Эта была бесценная находка – гробница правителя Сипана. Полностью сохранившаяся. Её общий вид настолько поразил Джозефа, что возникла отчаянная мысль разместить у себя, в доме, основные предметы обстановки.
По размерам одежды и мумии воссоздать из дерева тело правителя и посадить на трон в том одеянии, в котором он ушел на небо. Из тёмно, тёмно-зелёного эбенового дерева местные кудесники вырезали фигуру сидящего правителя, а из чёрной древесины – высокий резной стул-трон. Джозефу пришлось объяснить, что это важно так как во влажном климате Европы мумия правителя быстро превратится в прах. Необходима деревянная копия в натуральном одеянии, а мумия в закованном саркофаге разместится в хранилище музея.
Прошли годы. Мысль воплотилась в вещественную форму.
Высокий, крепкий мужчина с властными чертами лица пристально смотрел на воды, леса, горы и небо чужой страны. Появлялось из воды солнце, озаряло веранду, подбиралось к окнам залы. Его лучи медленно взбирались по фигуре правителя и ...высвечивалась фантастическая картина.
Настолько впечатляющая, что некоторые посетители падали  на колени и трепетно о чём-то шевелили губами, боясь взглянуть в неизмеримую глубину широко раскрытых изумрудных глаз. 
Было отчего трепетать ...
У подножия трона стояли два больших литого золота щита орнаментированных сложным рисунком.  Белое платье-саван покрывало тело правителя.
72 изумрудных шариков были нашиты по очертанию покрывала. Поверх сверкала  золотая туника, окаймлённая  коническими колокольчиками из бирюзы, серебра и морских раковин. На ногах были золотые сандалии. Тринадцать нагрудных ожерелий из многих тысяч золотых бусин и мелких изумрудов, словно накидка, покрывали плечи и грудь вождя. Они были выполнены в виде расходящихся лучей солнца, то золотистых, то густозелёных, вперемежку. Поверх, от ключиц под левую и правую руки, висело ещё два больших ожерелья из 10 золотых и серебряных орехов, размером с голубиное яйцо. Ещё одно золотое ожерелье, трёхъярусное, с последним рядом в виде 8 щупалец осьминога, состоящее из 24 круглых золотых дисков лежало на груди и спине. 
Правитель был опоясан золотым поясом, к которому сзади были прикреплены 2 серповидных золотых ножа, а спереди – два украшения из 8 золотых сфер, соединённых в виде полукруга. В центре каждой сферы была выкована фигура  Ай Апека (верховного бога-ягуара) с большими клыками и сморщенным кошачьим лицом.
В ушах сверкали крупные золотые серьги с бирюзой и изумрудами тончайшей работы. Внешний край серёг был украшен 42 изумрудными бусинами. Внутри мозаичное бирюзовое кольцо окружало центральный золотой диск с тремя вставками – два мозаичных бирюзовых воина по сторонам от центральной золотой фигуры, которая в миниатюре была портретом самого вождя с золотым скипетром в правой руке, золотым щитом в левой, в золотой полумаске, с изумрудным нимбом над головой.
Рот, нос и щёки правителя покрывала литая золотая маска смерти в виде летучей мыши. В глазницы были вставлены два крупных изумруда необыкновенной обработки – при солнечном освещении они испускали острые, пронзительные лучи зеленоватого света. Золотой полумесяц, испещрённый сотнями мелких изумрудов, был водружен над головой, над ним гордо реяло оперение 4-ёх цветного головного убора (красного, синего, зелёного и белого), символизирующего 4 угла небосвода.
В правой руке правитель держал золотой посох, в левой – серебряный нож, инкрустированный бирюзой.

Властный взгляд правителя привлекал Джозефа. Каждое утро он приходил к нему и поверял душу... Старался смотреть пристально в точку межглазья, но долго не выдерживал. Опускал глаза. Начинала остро болеть голова. Гнетущее состояние непонятной вины охватывало душу. Но следующим утром, как на исповедь, его вновь влекло к правителю, чтобы его испепеляющий взор, как-будто выполняя  ритуал  божественной воли, превращал укоры совести в постоянное, доминирующее состояние духа. Он шел как на казнь. И становилось на какое-то время легче.
 
От верхней ступени парадной лестницы до центральной залы шли овальные большие залы, по три слева и справа. Левые вмещали предметы религиозных культов, одеяния жрецов. В правых размещались одежды и оружие знатных воинов мочика и чимора.
И все вместе комнаты были композиционно заполнены керамическими, золочёными по меди или просто золотыми, большими и малыми фигурами, расписными и стилизованными сосудами.
Человеческая фигура в натуральную величину из литого золота, изображающая верховного индейского жреца с золотыми браслетами на руках и шее, в набедренной повязке и в головном уборе из разноцветных перьев неизвестных птиц, танцующего с тремя золотыми тарелками, испещрённых таинственными знаками. Гигантская, литого золота, рыба-демон, инкрустированная бирюзой и изумрудами. Скульптурное изображение пумы из тонкого золотого листа с полой трёхмерной мордой. Её тело было украшено различными чеканными узорами и двуглавой серебряной змеёй. К морде зверя была прикреплена золотая маска человеческого лица, а на лапах висели золотые колокольчики.
Возле одной из стен были размещены сосуды из чистого золота, представляющие собой портретные скульптуры верховной знати мочика в коротких туниках из бесчисленных золотых пластинок и украшение в виде большого золотого солнца.
Выше, на стенах, были развешены золотые диски, украшенные изображениями животных с человеческими головами, золотые чаши, большой золотой паук, откладывающий изумрудные яички, золотые пояса с головами ягуаров, литого золота фигуры змей, сов, лисьих голов и ... плащ верховного жреца, составленный из 1600 золотых колечек, золотые ритуальные ножи, инкрустированные бирюзой, которыми пронзали горло человеческой жертве, золотые фигуры богов и длинные золотые перчатки, одевавшиеся на руки умерших.
Но самое большое счастье Джозеф испытывал, находясь в другом необычайном саду, справа от дома.
В специальной крытой галлереи, обсаженной теннистыми мескитовыми деревьями с широкой раскидистой кроной и поникшими к земле ветвями, он разместил ... нечто совсем уж необыкновенное.
Галлерея начиналась с открытой, овальной мраморной беседки, примыкающей к дому. Перед ней, в необъятной дали, открывался океанский и небесный просторы, созданные Творцом и на этом фоне, перед ногами –  уникальное произведение искусств, плод деятельности рабов Творца.
Здесь, в саду, площадью 20х20 метров все растения, насекомые, птицы, звери, фигуры людей, выполненные в натуральную величину, были сделаны из золота с инкрустацией изумрудами, бирюзой и перламутром. По золотой траве «бродили» золотые животные и «ползали» золотые жуки, ящерицы и змеи с вставными глазами из драгоценных камней. На ветвях золотых деревьев сидели золотые бабочки и птицы. Ветер «колыхал» поля золотых цветов и кукурузы. Золотые пастухи пасли 20 золотых лам, «поедавших» золотую траву, а золотые девушки собирали с золотых деревьев золотые плоды.
И если утром с первыми лучами солнца Джозеф приходил на исповедь к повелителю Сипана, то к вечеру, когда светило только-только начинало заходить, он спускался в беседку. И растворялся. Буквально!
Он видел, так ему казалось, как прямо под ним ветер поднимал волны залива и те с грохотом падали на каменистый берег, двигаясь далее ветер шумел в зелёной листве прибрежных дерев ...и вот уже он бесшумно шелестит золотой травой, золотыми листочками, золотыми плодами, даже казалось колышит золотые волосы юношей и девушек. 
Он не мог оторвать глаз. Забывал обо всех укорах совести, обо всех грехах. Поднималась в душе буря сладострастия, которая нередко заставляла его опускаться к земле и подползать к золотому саду, чтобы попристальней рассмотреть уникальное произведение искусства, бережно и чувственно погладить и листочки и травинки и жучков...и даже разноцветное оперение изумрудных птиц, что на невидимых золотых нитях «порхали» в воздухе.
Он никого не допускал в сад. Ревновал, берёг от чужого глаза. И когда был наедине с ним, лишь восторженность бурлила в сознании.
Сад был создан чиморцами в эпоху правления могущественного царя Минчансаман. В 1482 году, когда великий инка Тупак Юпанки внезапно напал на беззащитную страну, чиморцы успели спасти золотой сад. Караван рабов, беспрестанно понукаемый безжалостными надсмотрщиками, дошел до ущелья, перенёс клад в пещеру, а на обратном пути все рабы нашли свои могилы в стремительных потоках горной реки... 
Клад был размещен в карстовой пещере глубокого ущелья верховьев р.Pativilca, собирающей воды с западного склона Кордильер. Воды  реки, то пропадающей в карстовых породах, то несущихся по глубокому ущелью, были искусственно перенаправленны, навечно запечатав вход в пещеру.
В тексте рукописи  не было подробного описания места пещеры. Сообщалось лишь о большом кладе. По словам окрестных жителей, указанное ущелье было узким и глубоким. Дикое место, куда редко проникало солнце. Подземные потоки, вырываясь из множества  расщелин и пещер, слева и справа,  в почти отвесных стенах, с грохотом падали в бездонное ущелье.
К маршруту готовились особо.
Старики близлежащего городка отговаривали Торибьо проникнуть в верховья реки. «Проклятое место – говорили они ... даже звери и птицы обходят стороной ... невозможно туда добраться.»
Но они добрались, пятеро сильных и ловких людей. Джозеф был с ними. Неизменный Торибьо и трое местных  аймара. Они проникли со стороны высокогорного озера  Jahuacocha, находящегося на плато у подножья большого ледника. Сюда вела хорошая тропа до маленького охотничьего домика. Разреженный воздух  (высота чуть более 6000 метров) заставлял идти медленно, с частыми остановками. Из озера вытекал  ручей, промывший глубокую долину, узкое ущелье.
Дальше в тексте был лишь один ориентир. Нужно было  двигаться по кромке ущелья вниз по течению вдоль русла ручья, до точки, где ручей очень круто поворачивает на запад. В точке поворота мощный поток прорыл ряд обходных пещер. В одной из них был клад.
Первым по верёвочной лестнице спустился один из аймара. Из ущелья тянуло сыростью, доносился грохот водяного потока, в воздухе, переливаясь оттенками, висела радуга. Он сообщил, что из верхней пещеры склона вытекает полноводный поток, более чем на три четверти заполняющий диаметр отверстия. Туда, вовнутрь, проникнуть невозможно.
Тогда спустился Торибьо. Его долго не было. Затем показался весь мокрый и ... со счастливой улыбкой. «Неужели нашел!» – подумал Джозеф. Оказалось другое. Торибьо рассказал, что обследуя края пещеры, он решил, оттолкнувшись, перескачить поток. Крепче обвязавшись, что есть силы прыгнул. Его всё же зацепило краем потока и в полёте он мгновенно понял, что сейчас влетит в большой, выступающий камень непосредственно под потоком. Съёжился, чтобы смягчить удар и ... ударившись услышал пустой звук, как будто камень был внутри полым.
Он сумел обнять камень и заползти на него, на малюсенькую площадку. Утвердившись на ногах, вытащил нож и стал усиленно соскребать многовековые наросты мха, травы и раковин. Наконец, показалась металлическая поверхность грязнозеленоватая с желтыми разводами.
«Я долго тёр и понял, что это мышьяковистая бронза, из которой старые мастера делали шишаки для шлемов воинов.... весь «камень» из неё ... его значит можно как-то сдвинуть и поток пойдёт ниже и можно будет войти в пещеру ...» - он радостно засмеялся.
Потом было очень много трудностей. Главным было не привлечь внимание местных властей. Пришлось по частям поднять в горы ворот (горизонтальный вал и стойки), много тросов, сдвинуть «камень», не сломав его, поднять груз, который был тщательно упакован во множество тканей.
А потом был невероятно тяжелый спуск в долину, где их ждало горячее солнце и любопытные лица членов экспедиции, жителей окрестных сёл, полицейских.
В Panama City Диего попросил распечатать один-два тюка. Увиденное поразило и его и Джозефа.
Последнему пришлось ценой невероятных ухищрений, но более громадной суммой денег, отстоять клад. Только при одном условии –  всё будет находиться в доме Джозефа, ничего не расплывётся по Европе. Он даже почувствовал в голосе штурмана глухую угрозу. Позже он скажет «хозяину», что хунта решила сделать Джозефа кем-то вроде вечного хранителя.
«Хозяин» в ответ лишь внутренне улыбнётся – «блестящее решение вопроса ... до завоевания вами, нищими, власти пройдут десятилетия ... тогда и встретимся...»               
Они больше никогда не встретятся ...

Наступила осень 1863 года.
В атлантических штатах Америки во всю бушевала кровопролитная гражданская война. Калифорния и соседние западные штаты, недавно влившиеся в Федерацию, тоже были на грани развала. Бесконечные митинги и демонстрации, подстрекательство газет будоражило свободолюбивое население штата. В целом мнение склонялось на сторону северян, хотя позиции южан были достаточно сильны в Южной Калифорниии и особенно в штатах Новая Мексика и Техасе. В последнем вообще некоторые политические деятели призывали к отделению и образованию отдельной республики. Брожение в американском обществе усиливалось до крайности.
До господина Джозефа Волкофф, в его роскошном дворце, лишь изредка посещаемом наиболее близкими людьми, волны брожения почти не доходили. Он жил в мире созерцания. Слишком насыщенная предыдущими событиями жизнь настолько утомила, настолько пресытила его чувства, что запасы некогда бешеной энергии почти угасли. Их хватало лишь на ... созерцание прекрасного во дворце и в апартаментах на «Прасковье».
Там он разместил небольшую коллекцию крупных изумрудных яиц и золотых жертвенных ножей.
Он не нуждался в людях, даже женщины не волновали душу. Жил на первом этаже дворца, в комнатах непосредственно под залой правителя, куда поднимался по незаметной витой лестнице.
В маленьком отдельном домике под скалой жила семья глухонемых мексиканцев с большим рыжим котом. Он баловал его, ласкал, тихо называл Василием. 
Пожилые, незаметные люди ухаживали за Джозефом и дворцом. Царило спокойствие и молчание. Лишь иногда с клиппера, стоящего рядом в бухточке, доносилось пение матросов.
Раз в декаду «Прасковья», вычищенная до блеска, поднимала белое кружево парусов и величаво плыла через залив в Сан Франциско. Или уходила в океан на прогулку. Но к вечеру обязательно швартовалась у подножья дворца. Не мог Джозеф прожить без найденного «счастья» хотя-бы сутки. Если он плыл в город, то непременно посещал телеграф, магазины и, наконец, занимал свой любимый столик у окна в мужском клубе.
Там его с нетерпением ждали Питер, Вульф, иногда приходил Джэкоб Дэвис с ворохом городских и мировых новостей. От них Джозеф и узнал, что в гражданскую войну готовы вмешаться или уже вмешались многие европейские страны, в том числе и Россия. Понятно, что на стороне южан первым делом Англия, естественно и Франция, чьи имперские тщеславия никогда и ничем не могли быть удовлетворены.
Но вот Россия, царская и крепостная, чтобы на стороне северян...  Это было непонятно. Джозеф знал, что дела Российско-Американской компании на Аляске ухудшаются. Ходили упорные слухи, что вскоре её попросту продадут Американским Штатам. Но из-за этого вступать в конфликт с первыми европейскими державами.
«Ну, да какое мне дело теперь до войны, до России» - думалось нашему негоцианту - ...мне хорошо».
Вот и сегодня октябрьское солнце рано подняло Джозефа с постели. Мысли привычно понесли его на второй этаж. «А где же Васька? – недоумевал Джозеф, оглядываясь в поиске любимого рыжего кота с обрубленным хвостом, всегда по утрам сопровождавшего хозяина - ...вот подлец ... и молоко не выпил почему-то. Ну, да бог с ним ....Господи, как хорошо-то! Тишина какая стоит ...Только вот странно! Птицы не поют и даже не видно их... где же Васька?»
Он огляделся. Далеко проглядывался залив. Вода как-будто застыла, переливаясь свинцово-ртутными бликами. Ни единого дуновения ветерка. Из-за горы напротив показалось солнце, обрамлённое неровной, со всполохами, кровавой дугой.
«Надо же какая тишина – вновь мелькнула мысль – и птицы замолкли, куда ж они девались ...».
Правитель Сипана встретил его притягательным блеском таинственных изумрудных глаз. Джозеф, как обычно, пристально всмотрелся в них, ожидая боли. Ставшей привычной, необходимой, словно жевание зёрен колы в Перу. Но проходило время, а боль не наступала. Глаза казалось излучали какую-то иную информацию, что-то хотели сказать. Даже блеск золотого одеяния правителя поблёк, лишился обычной утренней свежести.
Джозеф внимательно обошел вокруг, встал по правую руку правителя
и вновь посмотрел вперёд. Пейзаж казалось не изменился с прежних дней. Тишину нарушали возгласы матросов с клиппера, готовивших корабль к обячной прогулке.
Сегодня, впервые за многие месяцы, он наметил дальний поход, в Монтеррей. Там отмечалась годовщина союза золотых баронов и его очень просили присутствовать. Не хотелось. Очень не хотелось оставлять «счастье»...
Через час-другой, «Прасковья», отработав задним ходом, вышла на фарватер залива, распустила паруса и белоснежной чайкой выпорхнула на просторы океана.
Задул встречный ветер, холодный, мористый. Беспрерывный дождь надоедливо застучал в окна кают. Все три дня перехода Джозеф почти не выходил из своих комнат. Показывался изредка, задумчиво вышагивал, закутавшись в длинный морской плащ, молча и жестко наблюдая за действиями капитана и команды. На корабле установилась непривычная настороженная обстановка.
Лишь на траверзе Монтерея, когда осеннее солнце холодно осветило океан и показалась вдали белая старинная крепость, а вдоль бортов клиппера, отчаянно лая, наперегонки неслись морские львы, тараща любопытные глаза на усатых мордах, в надежде выпросить что-нибудь вкусненькое, Джозеф вдруг расхохотался.
У всех отлегло от сердца. Он вспомнил, как ровно 17 лет тому назад эти же любопытные усатые морды встретили его, беженца и невольно подняли настроение, заставили поверить в удачу. Она сопутствовала все эти годы.
Съезд прошел скучно. Так ему показалось. Лишь немногие привлекли внимание. На него с любопытством смотрели, наслушавшись разговоров о несметных богатствах его дворца, награбленных в Южной Америке. В этом были уверены, помня удачливость и жестокость г.Волкофф во времена золотой лихорадки. Смотрели, но подойти стеснялись. Да и вёл он себя неприступно и холодно.
На второй день телеграф принёс сообщение о крупном землетрясении севернее Сан Франциско. Джозеф побледнел. Острое предчувствие непоправимой бедсковало сердце. Он поспешил на корабль и тем же часом вышел в море. «Прасковья» буквально летела в брызгах волн. Был запущен и двигатель. Джозеф не выходил из капитанской рубки, ничего не ел, лишь подкрепляясь крепким гаванским ромом.
«Не может такого быть» – эта единственная мысль сверлила сознание.
Вот и узкий проход в Сан Францисский залив. Он заметил множество кораблей, стоявших на якорях в центре обширного залива. Причалы были пусты. Флаги были приспущены.
Клиппер повернул в Sausalito...
Воды вокруг были мутными от песка и ила, плавало много деревьев, каких-то разноцветных тряпок, остатков мебели, трупов людей и животных. Множество шлюпок и баркасов бороздили воды. Когда подошли к родной бухточке, увидели ровную, словно бритвой обрезанную со стороны залива, гряду высоких скал, вызывающе торчащих ... из воды. На вершинах, готовые вот-вот упасть, торчали гигантские стволы красных лиственниц, чьи длинные корни жалостливо жались к поверхности камней.
Дворца не было. Ничего не было. То есть как будто никогда не было. Дикие скалы и одинокие деревья.
Ни травинки. Голые камни...корни и внизу  вода.
Джозеф потерял сознание и долго не приходил в себя. Проснулся от того, что кто-то лизал ему руку твёрдым шершавым языком. Рыжий Васька, безхвостый красавец сидел на кровати, умиленно смотрел  в глаза и лизал, лизал ему руку, мурлыкая, призывая к жизни. «Не так уж всё страшно, хозяин ... я вот четверо суток просидел на дереве, потом на нём и наплавался, но ничего, добрые люди подобрали ...к тебе привезли ... вот только изголодался ... вставай ... дай молочка...» - умоляли его зелёные глазища. 
Он встал и хотя врачи запрещали двигаться после перенесённого инсульта, всё же нашел в себе силы посетить могилу внезапно исчезнувшего  «счастья».  Иначе не мог, мучили странные сны, в которых постоянно правитель призывал к себе ...
И вновь увидел беспорядочное нагромождение глыб, над водой и слегка видимых сквозь воды залива. Приплывал сюда ещё несколько раз, но не с целью найти что-либо. Нет! Осознавал, конечно, масштабы случившегося.
Его тянуло к месту погребения правителя Сипана, вторичного и теперь уже вечного. Шлюпка пересекала залив в разных направлениях, подходила к гладкой скале, где на козырьке когда-то стоял беломраморный дворец. Джозеф всматривался в глубину, стараясь что-то разглядеть и вспоминал, что в то утро правитель видимо просил сберечь его, взять на корабль, точно зная, что иначе  завтра навечно уйдёт на дно океана.
Лепестки роз плыли по воде.
Позже ему подробно расскажут, что случилось.
Эпицентр землетрясения был в San Rafael, в 16 км. от Sausalito. Его последствием стали многочисленные оползни и обрушения. Свидетели говорили, что произошло смещение в сторону моря громадного участка земли шириной не менее 350-500 м. и длиной в 5 км. Он раскололся на тысячи отдельных глыб. Место отрыва участка достигло 150 м. в высоту.

«А я всё думал раньше, отчего мне так везёт...» – в обширной каюте хозяина клиппера было тепло и уютно, потрескивали свечи, в углу жмурился Васька, как-будто всю жизнь проживший на этой неустойчивой «земле», а на диване сидел Питер фон Эйзенман и сквозь хрусталь бокала рассматривал рыжего кота.
«Теперь уж точно знаю – продолжал Иосиф - каждая страсть, тем более глубокая, должна быть удовлетворена. Человек, хоть на мгновение должен почувствовать неземную радость от полного испытания чувств. Нравственных, добрых или злых – неважно. По другому не может быть. По другому – нищенство, прозябание. Но и навечно владеть неземной радостью, счастьем, нельзя. Оно быстро тускнеет, блекнет, приедается, в конце концов начинает раздражать безмерно. Тоже и к любви людской относится, правда с небольшим добавлением. В этом случае сознание любящих, предугадывая период радражения,  может как-то изменить себя, предстать новой гранью.
Но для этого надо быть волшебником, чтобы уметь предугадывать. Волшебники среди нас большая редкость. Да, ничто не вечно! Не знаю, кто из мудрых это сказал. Я испытал неземную радость, к которой шел долгими, трудными годами. Четверть века! Представь только, Питер. Счастье моё буквально утонуло, оставив две живые души, единственно познавшие его... Меня, да рыжего Ваську.
Видимо судьба решила – хватит! Всё в этом мире, мой друг, заранее предопределено таинственной силой, загадочным роком  Я сейчас спокоен и лишь одно-единственное волнует.  Нужно-ли было менять спокойное, сытное, животное, семейное счастье, голубоглазую, преданную Прасковью на долгий, трудный, извилистый и опасный путь к изумляющей и тревожной радости встреч с изумрудным правителем и золотым садом...
Не знаю, Питер, не ведаю!
Странные, вы русские – ответствовал Питер, встав с бокалом вина -  неужели все такие. Я знаю немножко твою жизнь. Да и Нойман много писал о тебе и вообще о вас, русских, с которыми часто встречался в Европе. Мечетесь по миру, философствуете, стараетесь поймать синюю птицу, находите её и тут же теряете. А то и просто безвольно отпускаете птичку из рук и ... начинаете или страдать или безумствовать. Ах, какие мы несчастные ... Счастье то рядом, вот тут, в пяти милях, друг мой!
Что ты имеешь ввиду?
Сегодня в City Hall грандиозный банкет. Какие явства, какие женщины. Ты заметил расстановку позиций – Питер громко расхохотался - ...ты посмотри в окно, раскрой шторы, хватит болеть, горевать и рассуждать. Уже три дня, как в залив вошла огромная русская эскадра...наверное за тобой – Питер вновь расхохотался -  я плохо произношу эти ваши странные имена ... Бо-га-тырь ...Гай-да-мак ... Кале-вала ... Но-вик ... Рында ...брр... какие ужасные слова. Абракадабра! Город полон  красавцами офицерами, наши женщины без ума от их щедрости и небывалых усов, кругом танцы и развлечения. Сегодня бал, понимаешь, бал, будет вице-президент ...Одевайся »
Питер подскочил к окну, рванул шторы, распахнул рамы. В душную каюту ворвался морской солёный ветер. Ворвался и подхватив бумаги с письменного стола вихрем закружил по комнате к неописуемой радости рыжего Васьки. Он понёсся по полу, вскочил на стол, вцепился в штору одной лапой, другой стараясь поймать лист бумаги ...
В каюту настойчиво постучали.
«Войдите» – сказал Джозеф.
Вестовой доложил – «Хозяин, подошла русская шлюпка ... второй раз за сегодняшний день, просят разрешение подняться.
Русская – удивился Джозеф, посмотрев на Питера. Тот пожал в недоумении плечами и вновь расплылся в улыбке – я ж тебе говорил, что за тобой приплыли...»
 Ну, что ж проси – Джозеф поднялся.
Через минуту в каюту вошел молодой человек в парадной форме русского морского офицера. Стройный, крепкий ... голубоглазый.
Придерживая кортик, он внимательно осмотрел двух мужчин и без долгого раздумья, повернувшись к Джозефу, чётко отрапортовал, пристально и с улыбкой вглядываясь в лицо хозяина клиппера –
«Имею честь представится, лейтенант русского крейсера «Новик» Антон Иосифович Волков...».
Последовала долгая немая сцена. Два человека в упор смотрели друг на друга. Подошел Питер, глядя то на одного, то на другого. Воздел руки к небесам:
«Майн Гот, одно лицо, даже одинаковая родинка на левом виске ... Джозеф, ты только что философствовал о неземной радости... кажется предмет такой радости перед тобой...»
И весёлый архитектор обнял потрясённых мужчин, соединив отца и сына.

P.S. Старый священник поставил точку, посыпал песком, подул на лист, задыхаясь от кашля – «...да, удивительны тайны твои ...какая-же она красивая, хранительница тайны ... господи! четверть века ждать и помнить ...как-то сложится их жизнь, там за океаном, в Нью Йорке...».