Сенбернаризация

Однажды Парамонов, устав бутербродничать и грибовать, решил попробовать что-нибудь другое и пришел с этой проблемой к профессору Дрофу; тот его и научил вервольфировать, натренировав предварительно на Наташе.
С Наташей получалось просто очень здорово. Как превратится Парамонов в невероятно страшного волка и как увидит перед собой Наташу, так сразу ей голову – хряп! Однажды, правда, по нечаянности отхряпнул голову самому профессору Дрофу, но тот был не в обиде, потому что сам виноват, что не успел увернуться, да и голову давно уже пора было поменять. А потом профессору понадобилось срочно в Пространство Смерти, и перед уходом он сказал Парамонову:
- Теперь уж вы без меня.
- Скоро ли вернетесь? – по обыкновению спросил Парамонов.
- Никогда, - по обыкновению соврал Дроф перед тем, как исчезнуть в треске и пламени.
С уходом профессора у Парамонова с вервольфизмом что-то разладилось – он попробовал, но превратился почему-то не в волка, а в собаку сенбернарской породы с дубовым бочонком на шее; бочонок был тяжел и доставлял неудобства. Больше того – увидев перед собой Наташу, он не отхряпнул ей голову, а чуть что не наоборот, она сама к нему подскочила и ну давай из бочонка дубового отхлебывать, а там коньяк был. Так присосалась к бочонку, что Парамонов аж взвыл от болей в шейных позвонках позвоночника, но потом она отпала и захрапела, и Парамонов поимел возможность от нее убежать. Но недалеко он убежал, какие-то люди налетели на бочонок его, и ну давай из него пить. Коньяк-то быстро закончился, вместо него водка пошла, а вот ее как раз было много, потому что тут государство постаралось, и вознегодовал Парамонов в отношении государства, и пришел на митинг протеста, а там тысяч сто народу собралось или двести, все с флагами и плакатами и все, как один, непьющие. Только когда они увидели сенбернара с бочонком на шее, то забыли про государство и про то, что они непьющие, и тут же изо всех сил все за ним побежали, то ли сто, то ли двести тысяч оголодавших, так что Парамонов стал сильно перепугавшись, побежал от них тоже изо все сил и пришел к мысли, что сенбернарам с бочонками в мегаполисах делать нечего, а делать им есть чего исключительно в безлюдных горных районах, каких-нибудь Альпах или Кордильерах, где из людей встречаются только горные козлы, причем так редко встречаются, что их просто одно удовольствие будет поить из того бочонка. И тут же – о, чудо! – очутился в Альпах, один в один похожих на Кордильеры. А люди, разочаровавшись в жизни еще больше, чем до того, тут же побежали продолжать митинг протеста.
А в это время небезызвестный Иван Глухоухов прослышал про собаку, которая бегает по московским улицам и всем предлагает бесплатно выпить. Он тогда тоже начал бегать по московским улицам, но никакой собаки с выпивкой не нашел. Фея Фаина (это у него персонально приставленная фея была, Фаиной звали) сказала ему, что бегает он по московским улицам совершенно зря, потому что там могут бегать только собаки без выпивки, а собаки с выпивкой, если где еще и встречаются, то только где-нибудь в каких-нибудь Андах или Фудзиямах, они там бегают по возвышенностям и всем выпивку предлагают, но никто не берет, потому что нету там никого, вообще никого нету, кроме горных козлов, которые хоть на выпивку и горазды, но собак все-таки опасаются. Пусть даже они и горные, а все равно козлы, что с них возьмешь. "И если вы хочете, - сказала ему добрая фея Фаина, - могу вас туда предоставить хоть прямо сейчас". 
- Хочем! - ответил ей Иван Глухоухов и тут же очутился в горной местности. Правда, Фаина была у него фея не очень точная, поэтому ее помощь часто проистекала последствиями, так что очутился он не в Фудзиямах или, там, в Андах, а в Альпах, один в один похожих на Кордильеры. И это бы еще ничего, потому что в горах Иван Глухоухов не очень-то разбирался, даже в Воробьевых горах, и ему было все равно, где искать собаку с выпивкой – главная неприятность состояла в том, что как только Иван Глухоухов в тех горах очутился, так сразу же попал под лавину.
- Ведьма! – в который раз подумал он про свою фею, когда увидел, какая жуть на него спускается, а фея Фаина всплеснула руками и сказала: "Ой, как же ж нехорошо получилось!".
Но раз она все-таки была фея, а не ведьма, Ивана Глухоухова той лавиной прибило не насмерть – когда все закончилось, когда все его кувыркания психиатрические с мордобоем по всему телу, наконец, прекратились, он оказался совершенно утвержденным в снегу, только голова сверху торчит без шапки, а вокруг снег. Очень противно!
Проморгался он глазами от снега, огляделся по сторонам доступного кругозора и видит, что к нему уже кто-то бежит. Он сначала подумал, что Фаина, и совсем уже упал духом, но потом пригляделся и понял, что собака к нему бежит и, похоже, что с выпивкой – бочонок у нее на шее болтался со стороны в сторону. А это был, как вы понимаете, сам Парамонов, не до конца вервольфировавший и только об одном мечтающий, кому бы голову откусить. Он уже часа четыре по горам шастал, всех козлов распугал, намерзся уже, выдохся вверх-вниз прыгать, уже совсем было решил назад в Москву возвращаться на тот митинг протеста, как вдруг видит – снег белый, а на нем голова моргает. И он со всех ног туда.
Подбежал и обомлел от счастья всеми органами своего собачьего тела – не просто голова в снегу перед ним моргала, а голова самого Ивана Глухоухова. Вот уж сейчас отхряпну, так отхряпну, от всей души отхряпну, подумал Парамонов, и глаза его от счастья засияли, что твои бриллианты.
Иван Глухоухов то же самое засиял глазами от счастья, когда собака, весь из себя довольный, к нему подбежал, дышит, и бочонок ему подкатил к самому что ни на есть рту. Иван Глухоухов зубами-то пробочку деревянную из того бочонка отчпокнул, выплюнул поскорее, губу подставил и ну давай пить то, что полилось из бочонка. Водка там полилась, не коньяк, но Иван Глухоухов был не в претензии, он так охолодал в том снегу, что водка была в самый раз, тут уж не до изысков, когда холодно.
А Парамонов стоит над головой Ивана Глухоухова и никак не может ее отхряпнуть – очень хочется, ну прямо ужас как хочется, он уже и пасть огромную разверзает, а сенбернарская спасательная сущность твердит ему – не отхряпывай, не отхряпывай, пусть человек попьет! А тот присосался к бочонку, навзрыд пьет, и хлюпает при этом очень противно, а все равно – не отхряпывается та голова и что ты с ней будешь делать.
Потом Иван Глухоухов отвалился от бочонка, уснул блаженно, прилетела откуда-то заполошная фея Фаина, уволокла его домой на закорках, а Парамонов стоит в снегу, обманутый в ожиданиях, и думает: "Вот вернусь в Москву, вот пойду на митинг протеста, всем головы пооткусываю и медаль за те головы получу".
А в это самое время к нему уже со всех сторон ползком подбираются хоть и горные, но козлы.