Бардак

   – Что же завтра делать? – подумал Ёлкин, мужчина лет пятидесяти, по профессии... А впрочем, Бог с ней, с профессией, многие ли ее теперь сохранили...
   Было восемь часов утра. В разные периоды своей жизни Ёлкин думал в это время о разном. В детстве - о том, что не хочется вставать и идти в школу. В более зрелом возрасте - что не хочется вставать, но надо возвращаться домой... С годами круг мыслей стабилизировался, но времена, сквозь которые мы проходим, принесли новую, ранее маловероятную для размышления проблему: за кого завтра голосовать. Желания приходили разные: не пойти совсем; пойти, но написать на бюллетене что-нибудь эдакое...
   – Да что я, в самом деле? Конечно, за коммунистов. Пусть порядок наведут. А кто же ещё? Ишь, распустились тут все… Правые, левые, демократы какие-то непонятные… Делают, что хотят… Или вообще ничего не делают… Бардак!
   С этой мыслью он вышел на крыльцо своего небольшого, но уютного домика, который достался ему в наследство от матери. Затем проследовал по бетонной дорожке к калитке и уже собирался ее открыть, как вдруг его отметила сидящая на дереве ворона.
   – Вот я и говорю – бардак! – убежденно произнес Ёлкин, вернулся в дом, почистил рукав и через пять минут, осторожно поглядывая вверх, вышел из калитки без происшествий.
   Он любил свою улицу. Это была одна из немногих улиц, на которых сохранился так называемый «частный сектор»: сады, кусты, собаки в будках и прочие предметы умиления горожанина. Погода стояла ясная. Утреннее солнце освещало достоинства и недостатки жизни. На каждом углу стояли лотки с экзотическими плодами. Ёлкин отнес это к достоинствам, купил банан и, поедая его на ходу, двинулся дальше.
   – Как жизнь, Ёлкин? – раздалось из-за спины.
   Обернувшись, он увидел знакомого по бывшей работе Витю Сидоренко.
   – Ну что тебе сказать – неважно было. Контора, ты же в курсе, еле дышала, так я в частную фирму ушел. Работать, правда, надо... То ли дело раньше – пришел, посидел, покурил, поговорил - так и день прошел. А каждый месяц – свои сто шестьдесят. Можно жить.
   – А сейчас?
   – А сейчас - долларов триста. Пока что.
   – А почему так кисло? Не нравится, что ли?
   – Да так, знаешь... Бардак! Ну, а у тебя что?
   – Ну, у меня другое. Я так никуда и не устроился. Теперь вот тоже фирму нашёл – оформляюсь в Грецию. Апельсины убирать. Ребята ездили, говорят, – не пожалели.
   – Что ж, счастливо съездить! – пожелал Ёлкин и пошел дальше.
   Через несколько десятков метров его внимание привлекла группа необычно и легко одетых молодых людей с бритыми головами, бьющих в бубны и напевающих странный текст всего из нескольких слов: «Харе Кришна, харе, харе».
   – Развели тут! – покривился он вслед группе.
   Впереди показался районный базар. Уже давно там можно было купить, хоть и не всегда дёшево, но практически всё. Оторвавшийся от немощного госсектора, Ёлкин решил себе позволить... Долго пробыть на базаре, однако, не удалось – утомляло изобилие, поэтому, так и не решив, что именно себе позволить, он выкатился за ворота.
   – Бар-рдак! – громко произнёс Ёлкин, оглядываясь на базар. В этом слове чувствовалось всё – от брезгливости до восхищения масштабами.
   – Вот отобрать бы всё – да в государственные магазины. Чтоб было. И чтоб дёшево. Рыночники хреновы… Уж коммунисты порядок наведут, постараются...
   От всего увиденного хотелось домой. Туда он и направился, остановившись по дороге у нового магазина. Будучи человеком, в общем, положительным, среди недели Ёлкин почти не пил, но по выходным мог. Поэтому он купил большую бутылку водки.
   – А при коммунистах почти даром была, – ностальгически вздохнул он, подходя к дому.
   Дом – это было хорошо. Там можно было отгородиться, отдохнуть, словом - это было своё. Обитатели района чудом отстояли от сноса свои дома – сюда уже падали хищные взгляды городских архитекторов. Маме Ёлкина это стоило столько здоровья, что дом стал ей чем-то вроде памятника...
   Войдя, он переоделся в спортивный костюм, приготовил приличествующую закуску и сел перед телевизором. Жена отдыхала в бывшем номенклатурном санатории рядом с городом, взрослый уже сын был в долгосрочных гостях у друзей, так что дома было хоть и несколько одиноко, но спокойно.
   После свежего воздуха водка, закуска и зрелища поглощались одинаково хорошо. Подобревший от трапезы Ёлкин сначала смотрел телевизор с удовольствием: показали что-то сексуально-весёлое. Потом была информационная программа. Мелькали значительные и не очень лица, митинги, демонстрации, за ними – репортаж о преступных группировках. Затем стреляли друг в друга лица кавказской и некавказской национальностей в камуфляже.
   – Б-бардак... – пробормотал уже изрядно выпивший Ёлкин. – Но ничего, будут коммунисты – будет порядок.
   Здесь, уважаемые читатели, произошло то, чего и можно было ожидать: после водки и неплохой закуски Ёлкин заснул. А во сне многие видят то, что наяву не получается. Вы знаете, как это показывают в кино, как описывают в литературе, а иногда даже по себе. Вот и представьте, что на следующее утро он проснулся и...
   ...вышел на улицу. Чисто автоматически вспомнив о банане, захотел еще. Но ни одного лотка на улице не оказалось. Тогда одержимый желанием получить то, чего нет, Ёлкин решил сходить в тот самый ближайший магазин.
   В помещении всё почему-то неожиданно изменилось и стало точно таким, как было когда-то – вернулся даже забытый запах. В его волнах виднелись решётчатые ящики с проросшей картошкой и полусгнившим луком. Вид у овощей был такой печальный, как будто они отбывали за этими решётками длительный срок. На полках стояли пыльные бутылки c уксусом и тускло мерцали пирамиды из банок с доисторической кабачковой икрой.
   Вопрос насчёт бананов настолько развеселил угрюмую продавщицу, что на её лице даже промелькнуло подобие улыбки. Затем улыбка исчезла.
   – Опохмелись, мужик! Бананов захотел... Все ушли в райком! В распределитель! И еще по штучке – ветеранам.
   – Какой райком? – оторопел Ёлкин.
   – Обыкновенный. Партии.
   – Какой партии?
   – Обыкновенной. Коммунистической, какой же ещё, – настораживаясь ответила продавщица, – а ты, мужик, не больной, случайно?
   – С утра был здоров, – сказал Ёлкин, потрогал лоб на предмет температуры и вышел из мрачного узилища бессрочно осуждённых овощей.
   Осмотревшись, он увидел на углу улицы давно исчезнувший транспарант. На транспаранте в красных тонах был изображен мужчина с решительным трафаретным лицом. В руках у мужчины был штурвал наподобие корабельного. Изображение было украшено надписью «Партия – наш рулевой!».
   – Так это, выходит, что? А выборы как же? Неужели проспал? – подумал Ёлкин. – Нет, не может быть. Похожу, посмотрю. Вот с базара и начну.
   На месте базара большая группа людей под присмотром милиции демонтировала последние прилавки. Между столбами, оставшимися от ворот, был натянут лозунг «Мы придём к победе коммунистического труда!». В некоторых работающих Ёлкин с удовлетворением узнал вчерашних базарных продавцов.
   – Ага-а, – злорадно протянул он, – приехали... Выходит, теперь можно и в магазин. В смысле – за конфискованным...
Но ни в одном из ближних магазинов ничего похожего на вчерашний базарный ассортимент не оказалось.
   – Наверно, не довезли ещё, – подумал Ёлкин и решил подойти к зданию бывшего райкома партии. Если работает – значит, свершилось. Тем более – продавщица что-то о райкоме говорила.
По дороге мимо него под конвоем провели вчерашних кришнаитов. Плюнув вслед, Ёлкин поспешил к райкому.
   Знакомое здание стояло на месте. С него были сбиты все успевшие появиться таблички и вывески. Теперь висела только одна - «Районный комитет Коммунистической партии». Вдоль фасада прогуливались навстречу друг другу два милиционера.
   – Неужели правда? Вот радость-то! Ну, теперь будет закон! И порядок!
   И, не в силах сдержать себя, Ёлкин заплакал от радости.
   – Прошу прощения, гражданин... Вы почему плачете? У вас что, в этом здании фирма была? – спросил некто в сером костюме, появившийся неизвестно откуда.
   – У ме... У меня, – всхлипывая выдавил Ёлкин, – надеж...жды были...
   – А теперь рассеялись, так? – участливо спросил серый.
Ёлкин хотел объяснить, но не давали слезы.
   – Я вижу, вам помочь надо, – сказал серый. – К тому же разговор есть. Садитесь в машину!
   Повинуясь скорее какому-то забытому уже рефлексу, чем желанию, Ёлкин сел в подкатившую «Волгу». В ней оказалось еще двое таких же серых, между которыми на заднем сиденье он и оказался. Собеседник сидел впереди.
   Через две минуты все высадились у дома. Возле калитки стояла жена.
   – Что делается! Ужас! – закричала она. – Тут такое творится, а тебя где-то носит!
   – Что?.. – только и смог произнести Ёлкин.
   – Из военкомата приходили. Сына забрали. Сказали – интернациональный долг нужно исполнять. А меня из санатория выгнали. И всех тоже.
   – Про долг – это они правильно сказали, – сообщил серый, – у нас теперь опять Союз, вот и долг опять... А в санатории будут отдыхать те, кому положено. Порядок есть порядок. Хотя мы не за этим. Разрешите пройти.
   – А зачем? Это что, друзья? – спросила жена.
   Серый, не глядя, показал удостоверение и, обойдя остолбеневшую женщину, вошел в дом. За ним – Ёлкин и еще двое серых.
   – Ну что, показывайте, как живёте, – предложили хозяину.
   – А что тут показывать? Живу, как все.
   – Ну уж, как все... Это у всех такие телевизоры?
   – Да я его неделю как купил! На зарплату! На свои кровные доллары!
   – Доллары, говорите? – в глазах серых появился профессиональный блеск. – Интересный вы человек: телевизор – японский, зарплата – в долларах. А кто платит? Не ЦРУ, случайно?
   – Что за шутки! При чем тут ЦРУ? Частная фирма платит. Наша, родная...
   – Частных фирм, гражданин Ёлкин, больше нет, – веско произнес один из серых. – И не будет. А насчет ЦРУ – никто не шутит. Кстати, вы знаете такого Виктора Сидоренко? Ведь знаете?
   – Ну, знаю, – настороженно согласился Ёлкин.
   – Так вот, он уже сознался.
   – В чем?!
   – Оказался, мерзавец, агентом греческой разведки. Диверсантом. Да еще и жидомасоном. Должен был на территории Греции при сборе апельсинов начинять каждый ядом, оборачивать в идеологически вредную листовку и отправлять в ящиках христианским младенцам нашей великой Родины.
   – Бред...
   – Да нет, не бред. Написал собственноручно. Уже и в лагерь уехал...
   Ёлкин на минуту онемел. Потом, ощутив непонятный жар в голове и тяжесть в корпусе, опустился на стул и стал обмахиваться газетой.
   – Газету позвольте посмотреть, – полюбопытствовал один из серой троицы и, не дожидаясь согласия, забрал ее из руки хозяина.            – Что же это вы читаете? Мистика, гороскопы... А это что? «Жизнь после коммунизма»? Это как понимать?
   – Как статью в популярной газете, – несмело заметил Ёлкин.
   – В бывшей, в бывшей газете, – наставительно сообщил другой серый. – Небось, помните – литература должна быть партийной. Либо не быть вообще. Так-то.
   Пытаясь встать со стула, Ёлкин оперся на стоявший рядом телевизор и случайно его включил. Впрочем, от первых же слов диктора он сел назад.
   – Частная собственность на всё отменяется, – произнес диктор. – Приватизация чего бы то ни было отменяется. Невыход, а равно и опоздание на работу преследуются по закону. Слушание западных радиостанций запрещается. Выезд за границу – только с санкции партийных органов. Антикоммунистическая агитация и пропаганда запрещаются. Продукты и промтовары, в целях социальной справедливости, отпускаются только по карточкам. Порядок будет восстановлен. А теперь смотрите фильм «Коммунист».
   – Бардак... – прошептал Ёлкин.
   – Это вы о чем? Что не нравится? Кстати, вы же сами хотели порядка?
   – Я не в том смысле, – прошептал Ёлкин.
   – Порядок бывает только в одном смысле, – назидательно заметил серый. – Понятно? Или еще нет? Думайте скорее. Времени на понимание у вас маловато, – и он кивнул в сторону окна, возле которого стоял.
   Ёлкин тоже подошел к окну и обмер: насколько ему было видно, на улице стояли жуткие стенобитные машины, всё было оцеплено милицией. Возле вынесенных на тротуар узлов, вещей и мебели молча стояли жители. Жена Ёлкина стояла в пока собственном дворике, но у калитки уже дежурил милиционер.
   – Это что? – еле ворочая сразу высохшим языком, спросил Ёлкин.
   – Это? Это здесь будет новый массив. Так сказать, бетон, стекло, металл... В свое время не успели - сейчас продолжим.
   – А дома как же?
   – Вы что, не слышали диктора? Частная собственность на всё отменяется.
   – Господи, а людей куда?
   – Куда надо. Им потом скажут. Но вам, как энтузиасту порядка, сообщу: ввиду реставрации Союза они поедут в Нечерноземье; надо же кому-то работать, если населения не хватает... Так что думайте быстрее – принимаете порядок, или нет. Если да – лично вы и семья можете остаться... пока что...
   Ёлкин хотел закричать, но вдруг почувствовал, что его начинает вертеть сразу в разные стороны. Лица серых, мебель, телевизор – всё завертелось вокруг него; ноги подкосились и он упал...
   ...с дивана.
   – Не хочу! Бардак! Права нарушаете! – заорал весь в холодном поту Ёлкин, бросаясь к двери.
   На дворе уже начинался вечер. Никаких стенобитных машин не было. Из милиции прошел только знакомый участковый, помахав рукой.
   – Так это я, выходит, заснул! – обрадовался Ёлкин. – Ничего не было!
   Он вернулся в дом и для верности включил телевизор.
   С экрана какой-то ископаемый старичок, щелкая вставной челюстью и в такт ей позвякивая медалями, живописал грядущее благоденствие и порядок в случае правильного народного выбора. Рядом с ним сидел некто, похожий на мужчину со штурвалом с плаката.
   С минуту Ёлкин слушал, как бы сосредотачиваясь. Затем побагровел и, нехорошо жестикулируя в сторону телевизора, произнес длинную фразу. В ней он уделил внимание всем: декабристам, Герцену, коллективной матери Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина; нехорошо отозвался почему-то о Кларе Цеткин, охарактеризовал спецслужбы, братские партии, освободительные движения, мужчину со штурвалом и самого выступающего старичка. Энергонасыщенность фразы была такова, что японский аппарат с чуть ли не пожизненной гарантией задымился и прекратил функционировать.
   – Чёрт с ним, на новый заработаю! Теперь можно! – подумал Ёлкин. Затем он как был, в тренировочном костюме, выскочил на улицу. Рядом с домом, как будто никуда с утра не уходя, снова приплясывала и пела тот же нехитрый мотив та же компания кришнаитов. Дружески подмигнув им, Ёлкин размеренно и целеустремлённо побежал по улице. Он спешил на избирательный участок. Досрочно. И уже с совершенно другими намерениями.

               
--