Моя рыбалка с Кедровичем

      В этом рассказе ни слова правды, и это правда. Будет рассвет, я знаю. Маленький глупый воробышек еще где-то спал. Он будит всегда меня на рассвете, время есть, я должен решиться. Прошедший день был полон подсказок, но трудно заметить их в пылу забот или бесконечной холодной обыденности. Эти улицы были исхожены до дыр. Прощанья не тяжелы, встречи не радостны. Может быть, знаки были на небе, а серые тучи друг за другом гоняясь скрыли их от меня? Чем не подсказка упавший под ноги лист? Где ты мой воробей, не пора ли нам браться за дело? Та женщина, что спросила: «Как пройти к реке?» Никогда здесь не было ни какой реки. А вот и оглушающие в предрассветной тишине трели моего будильника, да ты сегодня не один, это твоя подружка? Ну и я за тобой. С богом.

      — Привет Ева! Не пытайся понять меня правильно, но даже с утра ты выглядишь шикарно, — опять начинаю я свой дежурный треп, — мой воробышек сегодня как никогда весел.
      — Послушай, тебе не кажется, что наши диалоги пошловаты даже для американского кино?
      — Но мы же не шутим насчет анальных газов?
      — Да, это твоя любимая шутка.
      Когда мы с Евой демонстрировали написанную нами антитеррористическую программу, была ночь. Офицер, управляющий радаром, навел его на здание напротив нашего убежища и увидел на мониторе информацию обо всех террористах находящихся там. Мы просидели всю ночь, отлаживая систему. Как только открылись первые магазины, Ева решила отправиться в управление. Мы едва поспевали за нею.
      — Господин офицер, — говорила она, обращаясь к оперативнику, — я обязательно куплю вам торт.
      — Слушай брат, — хватая меня за руку, шептал мне на ухо офицер, — я уже смотреть не могу на эти торты, купите мне лучше водки.
      — Ладно, не налегай, — отталкивал я его, — купим тебе и водку и торт. Помнишь Сержа, мы всегда закусывали с ним водку тортом.
      — Только не надо про Сержа. Уже все управление знает, как вы с ним вдвоем положили десятерых. Давай лучше поспешим за Евой, она все равно не отстанет, пока не наградит меня тортом.
      — Да, господин офицер, видно никогда ты не ходил вдвоем строем.
      — Это как?
      — А так, дыша друг другу в затылок. Только не надо про гомов и секов,  надо знать устав.
      Ибо ходили мы один за другим. И всадники были страшны и прекрасны. Медузы касались плывущих тел. То море осталось в прошлом.

      Прапорщик Мочалкин был человек неуравновешенный. Читатель может упрекнуть меня, что уже встречал его на страницах печатных книг. Однако могу заверить уважаемого читателя, я лично был знаком с ним.
      — Е-п-р-с-т, он сегодня кого-нибудь пристрелит, — возбужденно комментировал водитель.
      Прапорщик Мочалкин стоя перед воротами контрольно-пропускного пункта о чем-то горячо спорил с охраной. Он орал и размахивал табельным оружием. Когда его рука с пистолетом начинала указывать в сторону нашей машины, мы с водителем невольно пригибали головы и шепотом матерились.
      Ибо были мы два как один. И перст его огненный на нас был направлен. Огромные птицы летали вокруг, кровавой луною окрашены.

      Как-то я получил письмо от Кедровича. В нем была фотография. «Посылаю тебе, Санька, фотографию нашего озера (соседские пацаны щелкнули). Там и меня видно, на лодке. Надеюсь, посидим с тобой еще с удочками». И вспомнил я детство и свою рыбалку с Кедровичем.
      Ибо озеро то божью оку подобно и круги на воде белых рыб поцелуи.
      — Почему тебя зовут Кедрович, — спросил я его.
      — Понимаешь, Санька, был у меня такой период в жизни, ни чего не мог пить кроме кедрового бальзама. Бывало, сядут мужики, разольют, а я ни в какую. Посылают тогда Лешку, он у нас самый молодой был, за кедровой для Петровича. Так и прозвали.

      Сдвиги были всегда частью этого мира. Кто-то может ошибиться, сказав, что у меня раздвоение личности. На самом деле, говоря по секрету, у меня растроение личности, но об этом пока не знает никто. Неизвестно что хуже быть о трех головах и, не зная, что монстр, встречной плотью питаться, или трое в одной голове моей бедной, лечь бы спать мне пораньше не затеявши, спора.
      У меня в руках находился самонаводящийся ракетомет последней модели. Правда у него что-то было не в порядке с программой, он иногда самопроизвольно оживал, ища себе, подходящие цели и требовательно пищал, прося нажать на кнопку пуска. Ребята первое время пугались его наглого и непредсказуемого самонаведения и визга, но потом понемногу привыкли.
      Ибо были те люди к нам ниспосланы сверху, воцарить здесь порядок и мечи их сверкали.

      Вчера пробираясь через заброшенную деревню мы попали в засаду. Дело дошло даже до рукопашной. Кое-как отбились без потерь, но досталось всем, даже Еве. Во время привала я, взглянув на нее, не выдержал и расплылся в улыбке сквозь боль от разбитых губ.
      — Что? — зло спросила она.
      — Так, ни чего — ответил я, продолжая улыбаться, и тут же выдал экспромт: «Твой десантный макияж в дрожь меня бросает аж. Нос подбит и оба глаза, как красива ж ты зараза».
      — Да пошел ты, — Ева пнула меня в ботинок, — на себя посмотри, урод.
      Бойцы задергались от сдерживаемого смеха, громко нельзя, все ж она командир.
      Немного отдохнув, мы двинулись дальше. Ева шла впереди грациозной походкой. Ну конечно, ведь часть ее снаряжения (и замечу не самую легкую) нес я. «Как на ней хорошо сидит камуфляж». Ева вдруг резко подняла правую руку, а я, заглядевшись на ее светлые локоны, выбившиеся из-под шлема, уткнулся носом в тыльную сторону ладони, и тут же получил локтем в грудь. «Не спать!» Это было последнее, что я помнил из того дня. Потом был госпиталь. Парни рассказывали как Ева, отстреливаясь, тащила меня на себе. И теперь я отправляюсь домой — списан подчистую.

      И вот чинно сидим мы с Кедровичем у него дома за столом и ведем беседу.
      — Я слышал, Ева теперь в начальниках ходит? — спросил он.
      — Да, она теперь в управлении большой человек. Меня, наверное, и не заметит при встрече.
      — Упустил ты такую девку, Санька. Надо было хватать ее белобрысую, да и тащить в кровать.
      — Да ладно тебе.
      — А как там Мочалкин, ведь тоже из наших краев?
      — Да задолбал он там всех. Послали его в самую, что ни на есть горячую точку, хотели отделаться, а он вернулся ни одной царапины и вся грудь в медалях. Раньше хоть был на полголовы екнутый, а теперь на всю.
      Мы вышли на крыльцо покурить. Присели на ступеньку.
      — А я последнее время что-то в чтение ударился, — рассказывал Кедрович, — все больше детские книжки нравятся, в детстве то не дочитал. Беру у соседских пацанов, мойдодыров там всяких.
      — Эх, Санька! — сказал он помолчав, — и я уже не тот, и ты не весь вернулся. Может, еще одну прикупим, пока магазин не закрылся? Да сиди, я сам сбегаю.

      На следующий день к вечеру, мы отправились на озеро.
      Ибо озеро то божью оку подобно и круги на воде белых рыб поцелуи.
      И вот опять сидим мы с Кедровичем на том же самом месте, в то же самое время, закончив жизни круг, а может не один.
      — А знаешь, Санька, что там за господа рыбачат? — хитро прищурившись, спросил меня Кедрович.
      — Нет.
      — Ха, да это же начальство из твоей конторы повадилось сюда последние годы ездить. Озерцо наше заповедное. Отцы-командиры. Списали тебя на берег и забыли. Скоро может и всех местных на берег спишут, охрану поставят.
      Я промолчал.
      — Может и Еву свою, когда здесь встретишь, — весело подмигнул мне Кедрович.
      Клева не было никакого. Мы сидели, обреченно глядя на поплавки.
      — Ладно, Санька, сматывай удочки, — психанул Кедрович. — Вечером хорошо клюет, — передразнил он меня, — вон уже в деревне мужики за второй в магазин сбегали, а мы тут сидим не солоно обдолбавшись, мойдодыр мне в зад.
      Мы причалили к берегу. Перед тем как отправиться домой, Кедрович снял кепку и крикнул «начальству» остававшемуся рыбачить:
      — Покеда господа! Ни пуха вам, ни хера.
      — К черту! — засмеялись те в ответ.
      Кедрович надел кепку, крутнул головой и хмыкнул себе под нос:
      — Хорошие ребята, мойдодыр им в зад.