Турбулентность

… - Ччерт, гадский город, гадский аэропорт, гадские пробки, мать их! – Мы проходим в салон первого класса.  Чуть не опоздали на самолет – пришлось почти бегом бежать через здание аэропорта к нужному терминалу, и теперь Мэтт, злой и взъерошенный, кроет площадной бранью всех и вся.  Том, услышав эту его пламенную речь, только закатывает глаза – ну да, интервью непростительно затянулось, а потом еще и дорога… Крис хмыкает и качает головой. А Морган… а у него плеер в ушах и поэтому недовольное и злое  бурчание нашего фронтмена ему глубоко параллельно. А я…
- Дом, твою мать! – Беллами стоит около кресел и недовольно смотрит на меня.
- Что?
- То! Сегодня ты у окна! Шевели своим тощим задом!
- Шевелю. –  Поудобнее устраиваюсь в кресле и  вытягиваю гудящие от усталости ноги. Закрываю глаза. Слышу рядом недовольное сопение и матюки сквозь зубы – Беллами воюет с ремнем.
- Дай я. – Отрываю глаза, поворачиваюсь к нему. Ну, все ясно – пряжка не той стороной. Блин, а повернуть ее, конечно, не судьба. Так и будем пихать ее до посинения. – Вот так надо. – Я защелкиваю ремень. – Мэтт…
- Ну, это же ты у нас такой умный, Ховард. – Он отворачивается.
Вздыхаю.  Похоже, мне весь полет придется терпеть не только Мэттью Беллами, но и его плохое настроение.
Вообще, когда Мэтт настроен подобным образом, то он садится на тот ряд, где кресла стоят поодиночке, а не парами.  Но вот сегодня… нет, это, конечно, хорошо, что он сидит рядом со мной, но с другой стороны – на кого посыплются все шишки? Ага. Кажется, самое время попросить у стюардессы виски. Нажимаю на кнопку.
- Снова будешь пить?  - Он недовольно косится на меня.
- Да. Ты со мной?
- Вино.  – Мэтт закрывает глаза.
- Крис? – Полуобернувшись, интересуюсь я.
- Пиво, и ну вас на хер с вашим вискарем.  – Он устало трет шею и подкладывает под нее подушку.
- Двойной со льдом. – Том снова включает свой ноутбук.
- Морган? – Спрашиваю я, повернувшись в другую сторону, но оттуда слышится только мерное посапывание.   Так, тут все ясно…

Отпиваю виски из стакана, морщусь. Чувствую, как потихоньку отпускает напряжение. Допиваю стакан до конца. Смотрю на Мэтта  - он мелкими глотками отпивает вино.
- Блин, надо еще пива заказать. – Говорит Уолстенхольм. – Дом, тебе виски?
- Нет, я спать. – Откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза и расправляю плечи. Черт, больно!

На сцене все мы боги. Многорукие и великие. Оглушающие. Вдохновляющие. Но вот когда гаснут бьющие в глаза софиты и отпускает полученный на концерте адреналин…  Тогда больше всего хочется растечься по полу неопределенной студенистой массой без костей, мышц и мозга. Потому что болит все - ноги, спина, колени. Плюс еще в ушах звенит хрен знает как. Слышу тихое басовитое чертыхание сзади себя – Крис все никак не может устроить подушку под шею. Она у него болит. Даже сильнее, чем натертое ремнем баса плечо и исколотые струнами пальцы – медиатором  он  пользоваться не любит. 
Справа раздается покашливание - это Мэтту начинают аукаться два часа орания в микрофон. Не открывая глаз, лезу в карман куртки и достаю оттуда леденцы от горла.
- Держи.
- Спасибо. – Сдавленно говорит он.
- Угу… - Снова пытаюсь уснуть, не обращая внимания на ноющую поясницу. Факин фак! Кажется,  пора нанести очередной  визит физиотерапевту. И выслушать от него кучу полезных рекомендаций. Выполняться  которые, собственно, не будут. Ибо нет времени и все такое…
Невесело усмехаюсь – не салон первого класса, а сборище инвалидов каких-то – усталых и замотанных и местами покалеченных. Беллс, пока мы бежали к терминалу, прихрамывал, потому что на гиге снова  полировал сцену своими коленками. В кровь не разбил, но видимо, болит. Приоткрываю глаза. Точно, сидит, растирает левую. Не человек, а сплошное недоразумение!
- Больно?  - Он  непонимающе смотрит на меня, потом моргает.
- Да не особо. Спи.
Снова закрываю  глаза.  Слышу мерное гудение двигателей, тихие голоса. Возня в соседнем кресле. Ему не спится.  Такое с Мэттом происходит довольно часто – накопившаяся от бесконечных переездов усталость просто не дает ему заснуть и выплескивается жуткой гиперактивностью.
- Мэттью, может, таблетку? Хоть поспишь? – спрашиваю у него, не открывая глаз.
- Не хочу. Успокойся, Хов, и спи, наконец.
- Угу… - Опускаю спинку сиденья в почти горизонтальное положение. – Но если что…
 - Да спи уже! – Шипит он.

… Просыпаюсь от легкой тряски. Открываю глаза и вижу Беллами – перед ним на откидном столике исписанный блокнот, а он сам  увлеченно грызет кончик  ручки.
- Мэтт, все в порядке? - Тот лишь неопределенно пожимает плечами и морщит нос.
- Уважаемые пассажиры, наш самолет вошел в зону турбулентности. Просьба сохранять спокойствие. – Раздается из динамиков профессионально-доброжелательный голос.
- Ммать твою! – слышу за спиной. – Поворачиваю голову  – сидящий сзади Крис нервно постукивает пальцами по подлокотнику. – У меня от этой тряски сейчас все пиво из ушей полезет! – Говорит он, видя мой вопросительный взгляд.
- А надо было виски вместе со мной пить. – Я снова поворачиваюсь и смотрю на Беллса – тому, кажется, все равно, что нас трясет – он поглощен своей писаниной.
Салон несколько раз сильно встряхивает – так, что зажигаются табло с надписью, советующей привести спинки кресел в вертикальное положение и пристегнуться. Решаю воспользоваться этим советом.
Тряска становится все сильнее. Беру Мэтта за руку – плевать, что подумают остальные. Смотрю в его глаза. Интересно,  о чем он сейчас думает? О том, что мы, возможно, скоро разобьемся? Или об очередном мировом заговоре? Или сочиняет музыку для новой песни? Или…

… А я думаю о нем. О своем лучшем друге. Об этом носатом недоразумении, которого я знаю уже черт знает сколько лет. И которого совсем не знаю. Вернее, я знаю, какой он с утра, когда не выспался; знаю, как он улыбается, когда у него получается все, что он задумал, как он без сил валится на диван в гримерке после концерта… Но вот что он думает, я не знаю. И не знал никогда. И никогда не узнаю. Да, наверное, и не захочу узнать.  А если и захочу, то только одну вещь - что он думает обо мне.  И думает ли обо мне вообще. И КАК именно думает. Черт, это получается уже три вещи.
И, пожалуй,  я как-нибудь спрошу его об этом – когда выдастся подходящий момент. Хотя кого я обманываю – этих подходящих моментов было уже…  да дофигища. Когда можно было заглянуть  в эти голубые слегка безумные глаза, задать вопрос и увидеть в них же ответ… Только  какой? Тот, что я хочу  услышать или тот, что скажет ОН? И будут ли это одинаковые ответы? Или все-таки разные?
Вот поэтому-то я и не спрашиваю. И еще потому, что боюсь – вдруг наши ответы окажутся одинаковыми… И что тогда?
- Дом… - тихо зовет он меня.
- Да?

… Смотришь в эти зеленоватые глаза напротив… Длинный нос,  светлые встрепанные волосы. Дом. Доминик Ховард. Мой лучший друг. Самый близкий. Самый дорогой. Дорогой? Да. Дороже всех. Даже дороже музыки, хотя ты скорее умрешь, чем скажешь ему это.
Скорее умрешь…  Вполне возможно, что скоро вы все умрете – судя по тряске и притворно-оптимистичным лицам стюардесс, дело дрянь. Сколько длится падение авиалайнера? Три минуты? И всю промелькнувшую перед глазами  жизнь. Которая и жизнью–то стала лишь после того, как  в ней появился он. Спокойный. Простой. Ясный. Умеющий разрешить все твои проблемы и развеять все сомнения. Он не друг. И даже не брат – у тебя с Полом  таких отношений никогда не было и не будет, как с ним. Он… он это он.
Ты боишься многого. Того, что испишешься. Что пропадет голос.  Что не сможешь играть.  Сойти с ума…
Но больше всего ты боишься, что он рано или поздно исчезнет из твоей жизни. Навсегда. Престанет сидеть рядом на интервью. Ехидничать по поводу твоей одежды. Ворчать из-за твоих  разбросанных по всему тур-автобусу вещей. Выслушивать тот несвязный бред, который рождается в твоей голове от вечной паранойи и еще хрен знает от чего…  Успокаивать. Наливать виски. Прикрывать тыл, сглаживать углы…
Ты боишься, что его просто НЕ БУДЕТ. И ты останешься тогда совсем один…

Так ведь уже было.  До него у тебя была только твоя музыка, страхи и комплексы. И ты наедине с ними и против них.
Вместе с ним к тебе пришла уверенность. В своих силах, в наступающем завтра. И в нем… Те три месяца, когда вы из-за глупого недоразумения (а если уж совсем честно – из-за твоего взбалмошного характера) не разговаривали друг с другом – ты до сих пор вспоминаешь их с ужасом.
И вот сейчас…  Черт, зачем вы успели на этот гребаный лайнер? Сейчас бы, сочно выматерившись с досады, сидели бы в баре аэропорта, наливались алкоголем, травили байки и курили…  А теперь вы, вполне возможно, через три минуты полетите в океан горящими ошметками плоти.  И вас больше не будет – ни тебя, ни этого вопросительного взгляда напротив, ни ваших мыслей, НИ-ЧЕ-ГО. И ты никогда уже не скажешь ему о том, что… ты вообще ничего ему не скажешь. То, что так важно. Что НУЖНО сказать, почти шагнув одной ногой в небытие и в холодные серые волны…

- Дом…
- Да?
- Если мы… Я хочу сказать… хочу, чтобы ты знал… ты мне… очень дорог. Сильно.
- Ты мне тоже. –  Чувствуешь, как теплые пальцы сжимают твою руку. – И я тоже хочу сказать…
- Нет, ты… послушай, ты мне не  просто… не просто друг. Ты… - переводишь дух.
- Мэтт…
- Я тебя люблю… 
Сразу два голоса…

…- Черт, еле долетели. Я уж было думал… - Том, облегченно улыбаясь,  трет небритую щеку. 
-  Поверь, не только ты… - Крис достает из кармана сигареты и закуривает, совершенно не обращая внимания на висящую на стене запрещающую табличку. – Я уже успел мысленно с Кэл и детьми попрощаться. И вся жизнь перед глазами…
- Что-то было? - Морган приглаживает взъерошенные волосы. - Видимо, я все проспал…
- И слава Богу, мать твою.  – Том уже начинает названивать кому-то по телефону. – Мы чуть было не разбились…
- Готов поспорить, что ты уже успел сочинить заявление для прессы по этому поводу. – Ты чуть нервно смеешься и толкаешь его в бок.
- Мудак ты, Беллс! – Он качает головой.  – Сам-то о чем думал, а???
- А они с  Ховардом вцепились друг в друга как девчонки! Или как…  - Смеется Крис.  – И шептались. О чем? – Интересуется он.
Смотришь на Дома. Он чуть заметно улыбается тебе и надвигает на глаза свои непроницаемые очки.
- Я готовился сделать заявление…  - Ты не видишь его глаз, но точно знаешь, что он тебе подмигивает.
- Какое? – Интересуется Кирк.
- Он… - ты улыбаешься – хорошо ощущать жизнь после того, как чуть было не свалился в море с высоты десять тысяч футов. - Если бы нас еще немного потрясло, Ховард признался бы в том, что он – гей.
Все, в том числе и Доминик, сгибаются пополам от хохота.

… А то, что вы сказали друг другу – об этом вы поговорите позже.