Платье для Рождества. Святочный рассказ

В детском садике начинали готовиться к новогодним утренникам.

«Девочки будут снежинками», –  объявила родителям воспитательница. Надо готовить наряд «снежинок»: белое платье, пушистое или блестящее, с вышивкой, со сверкающими стеклянными стразами, с рядами переливчатого бисера или с мерцающими нитями люрекса – на рынке выбор громадный, особенно сейчас, в торговые суматошные дни!


Надя и Настя с мамами поехали на рынок. Можно было бы в магазин тканей, да сшить платья самим, только то на то и выйдет: красивые ткани дорогие, на пышное платье ткани много надо, да раскраивать, да шить-возиться, а где мамам время-то взять? Не сэкономишь на шитье нисколько. Проще купить готовый товар, и мамам девочек это не трудно: у Нади папа – известный художник; нарисовал лишнюю картину – вот и платье, да не одно. А у Насти папа – таксист-водитель: сделал лишний рейс – вот и платье. Папы дочек любят и лелеют: дали мамам по две тысячи на наряд: не скупитесь!


И приехали дамы на рынок. А там товара праздничного – видимо-невидимо. И все-то платья в блеске, и все-то в бисере, и в рюшах, и в воланах – море разливанное красоты и роскоши! Так в былое время и королевы не одевались, не то что девочки-детсадовки! Ходить-выбирать до вечера можно.


Настя с мамой быстро платье купили: уговорила шустрая продавщица. «Шикарней товара нигде не найдёте,  – сказала,  –  эксклюзивный завоз специально из Турции. Девочка всех нарядней будет: богатое платье, сами видите!» Как не видеть! Дивное, цвета шампань, в кружевах чуть ли не брюссельских, и на юбку полотна ушло метров не десять ли, а то и больше. А стразы сияют, а шелка шуршат, а люрекс горит – всем взяло платье! И цена – тысяча восемьсот – подходящая: видно сразу, что стоящее платье, не чета всяким там за тысячу, за полторы. Лучше всех будет девочка Настя на празднике! Не за этим ли живём да работаем?


И, наряд купив, покинули Настя с мамой товарок: пошли смотреть другие товары да вострить сапожки в сторону дома.


А Надина мама сказала: «Давай, дочка, походим, посмотрим ещё, какие платья на рынке!»


И стали они ходить. Встретились им цветные платья: золотые, серебряные. В них девочка не снежинка – боярыня, царица! Встретились им платья воздушные, из голубой ткани сетчатой: впору для балерин пышнейшие юбки! Встретились и платья, будто для взрослых актрис: в  цветах и лентах с головы до пят, лишь на юбилейном вечере и выйти на сцену – столько роскоши, столько шика! «Я самое ценное!», –  говорило одно платье, в буфах из сверкающей органзы. «Нет, я!» –  кричало пышное, в стиле маркизы де Помпадур. «Ясно же, что я!» –  утверждало блистающее тонкое, в золотых пайетках, созданное будто для танцев в восточном гареме. Встретилось и платье, будто для невесты в миниатюре: эфирно-белое, с длинной фатой. И тоже стремилось оно на роль «снежинки»!


Но не было какого-то такого, необычного, сказочного, которое шепнуло бы сразу: «Не ищите дальше, самое любованное – я, вот оно!»


«И какая же «невеста», «царица», «актриса» в четыре года!» – думала Надина мама, дотрагиваясь до пышноты стылых тканей и видя, что для дочки все развешанные наряды не более, чем мелькание. Дочке хотелось новое платье, белое платье, платье «снежинки». А мама чувствовала, что предлагает им рынок что-то не то.  «Удобно ли ребенку бегать-играть в «королевском» платье: нужно пространства метр на метр только для юбки! А если все придут в «шикарных» платьях? Вот не утренник, а ярмарка тщеславия! Хорошо, что четырехлетки тщеславиться толком не умеют!»


Так думала мама и вспоминала, как проходил выпускной школьный вечер в военном городке… Как шила и украшала свои одежки для выходов на сцену… Уже двадцать лет выступала и знала, как важно девочке сызмальства чувствовать себя «королевой», лучшей, красивейшей… Отматывала ленту памяти назад и вспоминала утренники в детском саду… Почему-то помнился только один – тот, от которого осталась давняя чёрно-белая фотография. Там  Надина мама играла свою первую в жизни роль – лёгкой белой снежинки. На пятилетней снежинке было простое платье из марли и картонная корона, обклеенная ватой и мишурой, с нашитыми стеклянными бусинами – фрагментами бывшей елочной гирлянды. Это была чудо, что за корона – и хранилась, и помнилась долго, даже если бы фотографии не было, корона бы эта не забылась. Тогда снежинкина мама   завёртывала в тряпочку цветные полусферы битых елочных игрушек, толкла это богатство молотком, и получались сверкающие самодельные «пайетки» –  точечки разноцветных искр; на коронную вату мазались клеевые разводы, посыпались разводы стекольным боем – вот и сияла подсохшая корона краше всех, только трогать её было опасненько.  Тогдашняя снежинкина мама была бы нынешней Надиной бабушкой –  бабушкой новой снежинки, если бы дожила до рождения внучки.  А Надина мама вспоминала – чего же тогда хотелось, в пору праздников, где малышки были снежинками? Да, хотелось больше всего чего-то, сделанного вместе с мамой: самодельных гирлянд, пошитых вместе кукольных платьев- одеялок, нарядов каких-нибудь, сочинённых вместе – вот, как ватно-картонная драгоценная корона. Мама той далёкой снежинки не могла дать этого много: молодость должна была провести на сцене, а провела на операционных столах. А потом растаяла.


Вот и не торопилась Надина мама покупать своей снежинке ни одно из холодных платьев: не было в них тепла той вещи, что любовно творится вместе родными людьми – так, как раньше в деревнях было, когда участвовали малолетки-неженки в сотворении одежды и будничной и праздничной, и тех нарядов, что оденет краса-невеста на свадьбу…  А в свадебном наряде вековая мудрость народа была проявлена: широкая пышная юбка – шире, чем у всех очерчивающая колокол-круг на земле – говорила о том, что дева-невеста здесь нынче главная; возвещала о том, что сила в мир вошла… Гости свадебные силы этой обережной сторонились, лишь взглядом касались…  И день, воплощённый в энергетическом принципе одежды, помнился всю жизнь. Был единственным в жизни. И думала Надина мама: а если наряды под стать невестиным доступны будут малышке с ранних лет, вольются в круг «повседневных праздников», праздников ежегодных и общественных, как утренники в саду – будет ли это хорошо? Какой одёжей возможно будет подчеркнуть важнейшие события в женской жизни – свадьбу, венчание? И уже ясно было на этом пёстром базаре, что – никакой.


Может случиться так, что не подарок принесёт мама – а будущую радость отнимет: ведь в череде сверхпышных платьев платье свадебное не будет уже «эксклюзивным», единственным…  И почему девчонке потом не одеть второе свадебное платье, а там и третье, помоднее первых, почему не попробовать свою третью да четвертую свадьбу, если чужие прошумят мимо шибче и краше?


И не случится ли приобрести на рынке беду вместо счастья? Не платье в подарок, а ложное ощущение своей силы в мире, силы эгоистичной, не подкреплённой реальной жизнестойкостью? Силы обманной и призрачной, способной столкнуть хозяйку свою в яму при первой же встречной оплошности, при первом житейском напряге. При первом порыве жаркого ветра растопит, специально растопит обманная одёжка нежную свою снежинку…


Вся в раздумьях была Надина мама средь рынка.


Платье для Нового года! Ах, но и тут есть, о чём закручиниться! Новые-то года считаем мы от Рождества Христова, так испокон было. Прежде – Рождество, потом уже праздновать можно было и приход Нового года. А на Рождество, на символическую елку к Младенцу Христу, детишки приносят душевные дары: умелость свою, доброту, радость…  Как бы тут подошло скромное белое платье!


И вдруг такое точно, простое, белое, скромное глянуло на них из-за вороха модных, –  почти у пола, в самом углу висело оно в палатке.


«За триста рублей отдам, –  молвила продавщица, –  от прошлогоднего завоза вот два осталось, сейчас никто не возьмёт, без украшений-то. Даром отдаю: триста рублей –  не деньги!»


«Давайте оба, –  сказала Надина мама. –  Шестьсот рублей – не деньги. А украсим сами. Верно, дочка?»


«Сами, сами!» –  обрадовалась Надя.


А дома нашлись и тесьма с пайетками, и белая лента страусиного пуха, и атласные банты, и жемчужные бусины, и набор блестящих страз, и картон, и серебристая фольга для короны, а в отделе ёлочных игрушек куплен был новомодный мерцающий дождик, и вскоре оба платья светились настоящим волшебством: новогодним, ласковым, домашним.


Таких нарядных платьев точно не было ни у кого! Только у маленькой Нади,  да у  новой её подружки, ровесницы Милочки, о которой Надина мама узнала ещё летом: Милочка с младшей сестрой живут вовсе без папы, только с мамой и бабушкой, и нескоро соберутся на рынок за рождественским платьем…