Путь Неблизкий, ч. 4

          Такого густого, плотного тумана, как опустившийся на землю следующим утром, я еще не видела. Мы словно продвигались в сером киселе, вязком и влажном и холодном. Дорога шла по лесу, совершенно невидимому, и копыта наших лошадей неслышно ступали по тропе, устеленной хвоей и опавшими листьями. Мне стало зябко, тревожно и я протянула руку и стиснула ладонь Хендера. Он ехал в шлеме и я только видела его плотно сжатые губы и небритую челюсть. Бороду он что-ли наладил? Нет моего на то согласия!
         
          Хендер вдруг отпустил мою ладонь и придержал своего коня. Не знаю, как мог он увидеть что-то в таком тумане или услышать в полной, мертвой тишине, но он взял огромный свой щит и накрыл им мою спину, причем наши лошади оказались так близко, что моя испуганно попятилась, и я больно прижала ногу к чему-то железному на его седле. Он протянул мне руку, одними губами приказал: "Иди сюда." Я послушно переползла на его седло, можно сказать на его колени и крепко обхватила его  - проклятая кольчуга, что он не снимает ее никогда? – и он прижал меня к себе рукой, державшей щит. Мне было страшно, тесно и неудобно, и вместе с тем как-то удивительно хорошо, и, положив голову ему на грудь, я слышала, как бъется его сердце, сильно, быстро, тревожно. И я любила его в то мгновение, как никогда прежде.
          Он подвел коня к возку, велел: "Иди, спрячься на дне," и я поспешно спрыгнула на землю, между его лошадью и возком, подобрав юбки нырнула в душную, мягкую темноту.
          "Агнеша зашевелилась: "Что такое?"
          "Ничего, не знаю, - прошептала я, укладываясь. - Велено спрятаться."
          Я услышала свист, топот, звон железа, стук щитов, подумала: засада, но все снова стихло, всадники проехали мимо и пропали. Снова потянулось невозможное, безвременное ожидание. Неужели это и есть моя судьба, вот так, обмирая от страха, вслушиваться в липкую тишину, предчувствуя беду, смерть, кровь? Двести пик и одно сердце, бъющееся под кольчугой.
          "Если Мечислав нас отобъет, - зашептала вдруг Агнеша, - я жить не стану."
          "Я – тоже, - согласилась я, сама себе удивляясь. - Тиму попросим, чтоб быстро, да без боли. Она сумеет."
          От невеселых таких мыслей слезы сами потекли по щекам, и я обняла Агнешу и услышала, что она тоже плачет. Так мы и лежали, обнявшись, вслушиваясь да плача, да ожидая своей судьбы, а между тем солнце заглянуло за полог, еще неяркое, молочно-розовое, подул ветерок, и я, выглянув на мгновение, увидела воинов, стоящих вкруг с обнаженными мечами. Было их слишком мало. А дальше по дороге заржала лошадь, раздался крик и зазвенела сталь, но где-то очень далеко, едва слышно, там, где Мечиславовы люди убивали моего милого.

          Туман таял, ветер уносил молочные клубы, и ожидание мое внезапно кончилось: на тропинке показались всадники. Было их мало и двигались они медленно. Они вели в поводу коней, и я заметила, наконец, высокий шлем, на воине едущем позади. Я спрыгнула на землю и хотела побежать ему навстречу, но что-то в его облике остановило меня. А еще я увидела человека, пленника, идущего за ним на веревке. И узнала в нем Мечислава. И я увидела лицо Хендера, совершенно мертвое, черное, неузнаваемое.

          Он спешился от меня в двух шагах, разрезал веревки на руках пленника, сбил его с ног, прямо передо мной, я даже отступила на шаг. Мечислав уставился на меня с улыбкой довольно наглой, и я увидела, что он ранен, но жалости, почему-то, не испытала. Хендер заговорил и в голосе его звучало железо:
          "Твое имя?"
          "Ты не смеешь меня допрашивать, варяжский ублюдок," - тут же ответил Мечислав. Я мысленно его похвалила, все же подлец, но не трус.
          "Не мне скажи, княжне," - приказал Хендер и получил ответ:
          "Княжне мое имя и так известно, а тебе, мразь, знать его незачем."
           Ай да Мечислав, вернулся все же за мной, и смерти не боится совсем. И тогда Хендер, все тем же железным голосом, в котором и кровь, и смерть, и лошадиный пот, голосом воеводы, обращенного к солдату, совершенно немыслимым, непристойным, никогда прежде мною не слышанным тоном, обратился ко мне:
          "Кто этот человек, княжна?"
           Нет, ты не смеешь этого делать. Не при моих людях. Не при Мечиславе.
          "Ты станешь допрашивать меня, десятник?"

          Он молча отвернулся, подошел к лошади, снял что-то завернутое в плащ, а я уже знала, что там, знала неперед, неизвестно откуда, и даже не удивилась, увидев Тимины мертвые oгромные глаза. Заголосила Агнеша, упала на колени, стала гладить Тимины черные кудри, желтое лицо.
           Мука моя между тем продолжалась:
           "Знала ли ты о засаде, княжна? Не по твоему ли приказу убивали моих людей?"
           Я, конечно, ничего не сказала. И тогда он встал у Мечислава за спиной и приказал ему: "Молись."
          Тот ответил с восхитительной ненавистью и дерзостью:
          "Чтоб ты сдох, недоносок вонючий," и Хендер сказал почему-то: "Подходит," и одним коротким взмахом меча срубил Мечиславу голову.

          Я, наверное, должна была испугаться. Наверное, мне даже полагалось упасть в обморок, когда черноволосая голова друг подлетела в воздух и ударилась о землю с неприятным мягким звуком, и волна густой, неправдоподобно темной крови разлилась у моих ног. Но таким глубоким было нанесенное мне оскорбление, что я словно окаменела и едва заметила подошедшего Евфимуса, испуганного не на шутку, заплаканную Агнешу, мертвую Тиму. Все пропало, все стало далеким и ненужным.
          Мы проехали вперед, но недалеко, туда, где лежало поперек дороги поваленное бревно и виднелись следы недавнего боя. Дружинники принялись копать могилы, две, одну для своих и отдельную для русичей. Один из Мечиславовых людей оказался жив, его зарезали ножом, и я это видела. Мы с Агнешей опустились на колени и стали молиться. Я просила Бога принять души погибших сегодня людей, словен и русичей, все одно, и позаботиться о грешнике Мечиславе, простить ему преступления за ту удивительную отвагу, так порадовавшую меня. Спи спокойно, Мечислав, сукин ты сын, насильник и предатель, принявший смерть с таким удивительным мужеством. Бог тебе судья, а я тебя прощаю.

          Хендер вырыл еще одну могилу для Тимы и уложил ее, все еще завернутую в его плащ, и стал бережно, ладонями сыпать землю и я поняла, что прощу ему все, да что там, уже простила ему немыслимое мое унижение, потому что люблю его, как любят только раз в жизни, и то немногие.

          Путь мы с Агнешей продолжали верхом, потому что в нашем возке лежали теперь двое раненных. Один из них, с перевязанной головой, крупно дрожал всем телом и двигал бледными руками. "Запачкают кровью княжьи подарки," - думала я злорадно.

          Долгим получился тот день, трудным, грустным. Тима, Тима, никто не будет так меня любить, никогда. У всех есть кто-то еще, и только у тебя я была одна-единственная, драгоценная. Как самозабвенно ты ухаживала за мною, и как безразлично, неблагодарно, а порой и раздражительно принимала я твою заботу. И все, ничего уж не сделаешь, не исправишь, не объяснишь, поздно, поздно.

          Поздно ночью мы подъехали к тому, что я приняла за крепость, а оказалось это монастырем. А еще говорили, что все словене язычники. Таких ладных монастырей и в Руссе не сыщешь, куда там святой Марфе. Как только разместились, я позвала к себе настоятеля, далал серебра, велела молиться за Тиму и Мечислава и всех погибших. Еще велела позвать к себе Евфимуса и Хендера. Те пришли строгие, молчаливые, чужие. Я сказала им чинно:
          "Отчитываться перед вами не обязана, но хотелось бы мне избежать недоразумения. Казненный вами пленник мне известен. Ему имя Мечислав и был он данником моего отца, попавшим после Дубровки в опалу. Он говорил со мною в Руссе и обещал сделать меня своею женой, на что ни я, ни мой отец никогда согласия не давали. Вот и все. В сговоре с ним я не состояла и о планах его не знала ничего. И еще. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали, будто я сознательно рисковала вашими жизнями. Никогда я бы такого не сделала. Никогда.
          Хендер молчал с лицом замкнутым и безучастным. Евфимус ответил с холодной вежливостью:
          "Мы в дне пути от Словенска, княжна. Следующую ночь ты проведешь в палатах князя Волоши, где все твои невзгоды останутся позади. Что же касается разбойников, напавших на нас сегодня, не стоит волноваться, княжна. Дело обычное. Такое случается в пути."
          Попрощавшись, ушли и я заметалась, как птица в клетке. Завтра мы будем в Словенске, я увижу князя и потеряю Хендера, уже навсегда. Наступила ночь, монастырь затих и я, наконец, решилась:
         "Агнеша, нет сил. Пойди, милая, найди его. Проси придти. Что хочешь сули, проси слезно, но приведи его, ради Бога!"
          Видимо, особенно просить не пришлось, потому что вернулась Агнеша вскоре и привела Хендера, который без кольчуги, в одной только потертой кожаной тунике, выглядел как-то очень по-домашнему, юным и беззащитным.
          Я села на лавку у стены, велела ему сесть рядом, взала его руку в свои. Помолчали, глядя в пол. Руки он не отнимал, и на том спасибо.
          "Хендер, прости меня," - сказала я тихо.
          "Нет, княжна, это ты меня прости. Я ведь решил, что это ты все устроила, с отцом Михаилом в сговоре," - голос его звучал грустно.
          "Откуда ты знаешь, что это не так?"
          "Не знаю. Но верю твердо."
          Снова помолчали, и снова я заговорила первой:
          "Хендер, есть ли у тебя женщина в Словенске?"
          Он вроде растерялся, но все же ответил:
          "Нет. И не было никогда."
          Я поднесла его руку к губам: "Хендер," и как только я решилась сказать ему такое? "Я ли тебе люба? Потому что ты мне так люб, что и сказать нельзя!"
         Агнеша сидела у окошка и, конечно, наш разговор слышала, но мне было уже все равно.
         "Княжна... - он коснулся пальцами моих губ, щеки, шеи. - Я не могу, не смею. Отпусти, прошу. Я уеду и никогда не вернусь. Пощади."
          "А кто пощадит меня, Хендер? Как я буду без тебя?"

          Свеча на столе вдруг вспыхнула ярко. Он обнял меня за шею, его ладонь легла мне на затылок, и лицо его приблизилось к моему. Он поцеловал мои губы, медленно, осторожно, и я вплела свои пальцы в его волосы, не отпущу, ни за что, не проси! Его поцелуй ослепил меня, оглушил, лишил рассудка и я зашептала:
          "Милый, увези меня, прямо сейчас! Нас не догонят. Я умру без тебя!"
          Он отстранился от меня, взглянул мне в глаза серьезно, спокойно:
          "Это невозможно, пойми. Я – княжий человек. Все, что у меня есть, принадлежит ему. Ты принадлежишь ему."
          "Нет! - почти крикнула я. - Я твоя и никому другому никогда не принадлежала и не буду! И жить без тебя не буду, так и знай!"
          Наконец-то слезы полились по моим щекам. Он снова стал целовать меня, нежно, едва касаясь моего лица шершавыми губами.
          "Не могу, не проси... Нас догонят неприменно..."
          "Нет, если поедем прямо сейчас. Ведь сможешь же ты запрячь трех коней и вывести нас за ворота? Тебя ведь не остановят. А я все оставлю, только я, да Агнеша, да ты и пропади все пропадом!"
          "Ведь это бесчестие, княжна."
          Его плечи дрожали под моими ладонями.
         "Не называй меня княжной! Я не княжна тебе. Зови меня по имени."
          "Переяслава... - словно последняя преграда упала между нами, и он прижал меня к себе, сильно, жарко. - Любая. На всю жизнь одна."
          "Поехали, - шептала я в его лицо, в закрытые глаза, в жесткие волосы. - Прямо сейчас, поехали."
          Он замер на миг, горячо дыша мне в шею, затем вдруг выпрямился, мягко освободился от моих рук, встал, чуть пошатнувшись. Я встала тоже, заглянула ему в лицо.
         "Увезу тебя утром, княжна. Приготовь поклажу, как можно меньше. Возьмем только три коня под седлом. Ложись спать, отдыхай. День будет трудным."
          И с тем вышел.
          Я ему поверила и стала собирать вещи, самые необходимые, и серебро с золотом, а в возок не решилась пойти, хотя там остался мой теплый плащ, подбитый куницей, ну и пусть. Даже не важно куда повезет нас Хендер, лишь бы с ним, да прочь отсюда. Ни о каком сне, конечно, и речи быть не могло. Всю ночь мы с Агнешей перекладывали вещи, да сидели, обнявшись, и поплакали немножко, вспоминая Тиму, и гадали что будет с нами дальше, и убеждали друг друга, что с серебром да с Хендером мы не пропадем, а скорее всего поедем до Альдейги и там наймем ладью и отправимся к Хендеру в Акер, где он станет княжить по праву и по наследию. Агнеше найдем жениха ей по сердцу, а в благодарность за чудесное спасение велим срубить церковь и станем первыми в варяжьем краю христианками.
          И все у нас выходило приотлично.
          Только предчувствие неминуемой беды душило меня, до темноты в глазах, до беспамятства.
         
          Солнце еще не взошло, когда Хендер зашел за нами, деликатно стукнув в дверь. Я бросилась ему навстречу. Он взял мое лицо в ладони и крепко поцеловал меня в лоб. Как муж.
          "Готовы?"
          "Да."
          Он легко подхватил наши узлы. "Пойдем."

          Мы спустились во двор, где уже стояли наши оседланные лошади и суетились люди. Хендер и рослый монах стали прилаживать наши седельные сумы, неторопливо и основательно. Растерянная, я ничего не понимала. Двор наполнялся людьми, вели лошадей, несли оружие. Молодой румяный дружинник залился девичьим звонким смехом, и стоявший рядом монах отвесил ему несильную оплеуху. Я подошла к своему возку, насчет плаща с куницей, но там уже лежал вчерашний раненый, с лицом отрешенным и безжизненным, и я решила его не беспокоить, Бог с ним, с плащом. Поклажу, наконец, уложили. Дружинники садились в седла, монахи открыли ворота. Что будет, боже мой, что с нами будет! – паника душила меня, и Хендер заметил это и, помогая мне сесть в седло, легко сжал мою руку, заглянул в лицо. Он показался мне грустным, но спокойным, решительным.

         Наверное он все-же волновался. Его лошадь чувствовала это и плясала под ним, крутилась на месте и поводила темными, как старое дерево боками. Хендер встал перед нами, коротко свистнул, поднял руку, требуя внимания, и я поняла, что происходит непоправимое.
          "Слушай, дружина!" - начал он. Все стихли, только копыта его лошади переступали по плотно утоптанной земле.
          "Вы все знаете меня. Три года мы жили бок о бок. Три года рубились плечом к плечу. Нынче наши пути расходятся. Вы возвращаетесь в Словенск. Я иду своею дорогой."
"Еще не поздно, - подумалось мне. - Остановись, любый!" Неправда, поздно, слишком поздно.
          "Вот княжна Переяслава и ее подружка. Они едут со мною." Лошадь Хендера наконец-то встала неподвижно, как деревянная. Казалось, никто не дышал, так тихо стало во дворе.
          "Вы меня знаете, - снова сказал Хендер. - С собой никого не зову, потому что это – измена. Но если кто станет у меня на пути – зарублю."
           Его клинок запел, выходя из ножен, и Хендер протянул меч, указав на ворота. Люди расступились перед ним. На мгновение мне показалось, что нам все-таки удастся вырваться за ворота, уехать, умчаться, затеряться в этих бескрайних холмах... Щит в левой руке, обнаженный меч в правой, Хендер двинулся к воротам, я – следом, когда за моей спиной раздался крик. Я обернулась и увидела искаженное ужасом лицо Агнеши, серый стальной клинок у ее горла, алый речеек, стекающий по белой коже. За Агнешиной спиной сидел дружинник, глядя на Хендера темными прищуренными глазами.
          "Ну что, вражий сын? Угробишь невинную душу? Али пожалеешь?"
          "Сорока, - голос Хендера звучал удивленно и печально, - из всех людей..." и тогда Агнеша пронзительным, срывающимся голосом закричала:
          "Хендер, беги! Беги, спасайся!"
          Вот это да, изумилась я. Не я одна, выходит, пропала в этом омуте, янтарном да льняном. Как такого не любить.
          Хендер взглянул на меня с сожалением. Крестом раскинул руки, и его щит грохнул о землю, и звякнул выпущенный из руки клинок. Он глядел на меня, не отрываясь, когда его лошадь вели в поводу. Кто-то потянул его за пояс, древко пики ударило его в плеч. Словенские дружинники стянули его с седла и сбили с ног, окружив сплошной стеной блестящих кольчугами спин. Мне показалось, что он не сопротивлялся бывшим своим товарищам по оружию.
           Я спрыгнула на землю, и она закачалась, поплыла под моими ногами. В панике я оглянулась и не увидела ни Хендера, ни Агнеши. Чужие люди с холодными, незнакомыми лицами взяли меня под локти, повели в ту же келью, покинутую мною так недавно. Следом за мной вошла Агнеша и снопом повалилась на пол. Я хотела к ней подойти, но почему-то не могла себя заставить. Я села на лавку и замерла в каком-то тяжелом, мертвом ступоре, не в силах осознать окончательность, непоправимость происшедшего, будто ожидая дальнейших, правильных и благоприятных событий. Молодого монаха, принесшего нам еду, я спросила: "Что с нами теперь будет?" не очень зная о чем именно я спрашиваю. "Послали в Словенск, за княжьим словом." - ответил монах, не глядя мне в лицо. "Позови ко мне настоятеля," - велела я, и монах, поклонившись, вышел вон.

          Настоятель пришел только к вечеру, после того, как я все же подошла к Агнеше и перевязала ее горло полоскою, оторванной от последней моей чистой рубашки. Порез оказался пустяковым, по сути царапиной, но Агнеша не ела и не пила, лишь лежала, уставившись перед собой неподвижными синими глазами. К вечеру у нее поднялся жар, но я к ней не подходила, просто не могла, и все.

          Настоятелю, злому и хмурому, как черт, я сказала, что хочу исповедоваться. Он нехотя повел меня в малую избу, по виду часовню, где горели свечи и висели по стенам грубо намалеванные лики. Неожиданно, я рассказала ему все. Начиная с проклятого Мечиславова поцелуя и заканчивая моим планом сбежать от князя. Даже про Агнешин рассказ не умолчала, уж не знаю при чем тут он. Очень гневался на меня настоятель и сказал, что я великая грешница и должна молиться день и ночь, причем немедленно. Я действительно провела ту ночь в часовне, где монахи меняли свечи и обходили меня стороной. Под утро я причастилась, и настоятель отпустил мне грехи, и показалось мне, что я умерла и кто-то другой, ко мне отношения не имеющий, бъет поклоны, целует морщинистую руку и бредет по влажному темному двору.

          Вернувшись в свою келью, Агнеши я не застала и спрашивать о ней не стала, легла на разобранную постель. Вспоминая все происшедшее с прошлой ночи, я вдруг поняла, что иного и быть не могло. Хендер говорил мне правду: он не мог меня увезти. Хендер мне солгал: он не собирался меня увозить.

          Я снова молилась и спала, и сон мешался с явью и с молитвой. Я видела то темные дубовые балки под серой слежавшейся соломой, то серо-голубую гладь огромного озера, то мертвые глаза милой моей Тимы. Она говорила мне: "Все будет хорошо, вот увидишь." Я не верила ей: "Ты погибла, Тима, тебя больше нет, и нет Агнеши, и Хендер погиб и я умру тоже." Она сказала мне тогда: "Нет, он жив, и Агнеша жива тоже, а я жила и была счастлива, и любима, хотя должна была умереть тогда от русичских стрел. Вот так и с тобою будет."
          Но я не поверила ей. Ветер бескрайней каменистой равнины хлестал мое лицо, голубой шелк взлетал над моими плечами, и радостно глядели на меня медовые, янтарные, бархатные глаза.
   
          Принесли еще еды, но я не могла о ней и думать, а только спросила все же про Агнешу. Выяснилось, что она больна, и монахи ее досматривают. О Хендере спросить я не решилась, но подумала, что раз ждут княжьего слова, то значит он держат его живым.

          А поздно вечером, в полной уже темноте, я услыхала, как отворились ворота крепости, загрохотали копыта во дворе, сапоги застучали на крыльце и послышались голоса, а значит привезли княжье слово. Я снова стала молиться, но знакомые с детства слова смешивались в моей голове. Пришел, наконец, монах, забрал нетронутую еду, зажег свечи и велел собираться – завтра едем в Словенск. Как будто я разбиралась. "Каково княжье слово?" - решилась я спросить, и монах, помедлив немного, сказал все же, что князь приехал самолично и пожелал беседовать с пленником.

          Снова я осталась одна и снова заснула, и видела во сне уже только его одного. Он глядел на меня ласково и говорил: "Я всегда буду с тобою. Обещаю тебе это." И еще он сказал: "Переяслава," и его голос звучал во мне, когда рано утром меня повели из кельи прочь.

Часть 5, заключительная
http://www.proza.ru/2012/01/04/183