Сюрприз в картузе

Рассказ

Я, девятилетний веснушчатый мальчик, бежал во весь дух, не обращая внимания на июньское пекло. По щекам катились тёплые струйки пота, рубашка прилипла к телу, штанишки сползали с пояса. Под босые ноги попадали колючки острого лугового татарника. А я бежал домой, чтобы застать пришедшую на обеденный перерыв мать и сестру Саню. Я мысленно представлял, как обрадуются они, увидев сюрприз в картузе. Глаза мои светились счастьем. Я чувствовал себя на седьмом небе.
- Мама, вы уже пообедали? - открывая из сеней дверь в избу, спросил я.
- Пообедали, - невнятно проворчала мать. - А вот где тебя носит?  Ведь время обеда...               
Мать убирала со стола посуду и не обращала внимания на меня.
- Вот, посмотри! - я раскрыл старый отцовский картуз.- Видишь, лини и окуни...
-  Неужто сам наловил? – посмотрев, удивилась мама. - Какие крупные.
- Нет, не сам. Голышов дал. Держи, говорит, картуз. Мы, говорит, с твоим отцом товарищами были... Они (речь идёт об артели рыболовов) только что невод вытащили. Рыбы в нём много-много. Отнеси, говорит Голышов, и ещё приходи...

Мать сразу как-то обмякла и опустилась на лавку за столом. Как всегда, когда речь  заходила о её муже, а моём отце, она зашмыгала носом, упёрлась локтями в чисто выскобленный стол и обеими ладонями закрыла лицо.               
- Ну чего ты, мама? – сказал я. - Жарить будем или уху сварим?

Спина матери сначала часто затряслась, спотом реже. А вслед за этим раздался громкий плач. Ещё через минуту раздались причитания о своём погибшем муже, о нелёгкой вдовьей участи, о сиротах детях. Жутко стало в доме. Такое случается не впервые. Чем далее, тем хуже: плач перешёл в истерику.       
               
Сестра Саня в это время была во дворе, а я стоял, беспомощно опустив голову, и не знал, что делать. Когда бабушка была жива, она быстро успокаивала свою дочь. Достанет, бывало, из погреба "святую воду", наберёт полный рот и трижды брызнет на лицо и голову. Потом прочитает молитву - и всё проходит. А сейчас нет ни бабушки рядом, ни сестры.

Я понимал, что снова разбередил больное сердце матери. А все потому, что Голышов - с детства хромой, потому и оказался для фронта непригодным. А вот отца моего отправили, хотя страдал от язвы желудка. Наверное, всё дело в том, что хромоту всякому видно даже невооружённым глазом. Язва желудка -  скрытая болезнь.

Все здоровые мужики сражались с фашистами, только инвалиды остались дома, в том числе и Алексей Осипович Голышов - рослый и крепкий мужик, несмотря на свой физический недостаток.  Его-то семья и все родственники жили припеваючи, не знали ни холода, ни голода, ничего не переживали. Всё это как-то сразу вспомнилось матери. Вспомнила и  то, как в 43-ем за павшую старую кобылу этот самый Голышов был заодно с другими собутыльниками и чуть не отправил мать за решётку, а семью не пустили по миру.
Я попытался ещё раз успокоить маму, но тщетно. Тогда я не выдержал и тоже заревел. Тут пришла сестра Саня и, поняв суть происшедшего, юркнула эа дверь в сени. Через три минуты она уже стояла около мамы и, держа перед собой махотку со "святой водой», вдруг брызнула в лицо матери, как это делала бабушка. Затем прочитала молитву.
 
Наконец мать успокоилась. Она вытерла полотенцем лицо и встала. Я смотрел на неё во все глаза, боясь нового приступа истерии. Руки мамы дрожали, лицо стало бледным, она часто дышала. Сестра подала в кружке молока. С трудом оно было выпито. Через несколько минут на щеках мамы появился румянец, руки успокоились. Вздохнув, мама принялась приводить себя в порядок. Она допила молоко н пошла на работу. Сестра, дав мне последние наставления, побежала догонять мать.
 
А вечером мы втроём с аппетитом ели пожаренную мамой рыбу. Теперь мама благодарила Голышева, хвалила меня за вкусный ужин. Об отце в тот вечер больше не вспоминала.