Ходили мы с табуном

Рассказ

Табун колхозных лошадей пасли тогда в две смены: ночью - два старика, а днём мы – I2- летние подростки. В табун пускали разных лошадей: и рабочих, и жерёбых, и тех, что ожеребились, и старых - больных. Всего в табуне ходило ночью чуть более 30 лошадей, не считая жеребят. Ночью пасти лучше  тем, что рабочие лошади (а их насчитывалось большинство) усердно щипали траву, восстанавливая утраченные за день силы, отдыхали от жары и  назойливых кусачих оводов.

Каждая лошадь (все они имели клички) отличалась от других повадкой, манерой бега. Одни с ходу брали в галоп, другие выделялись замечательной рысью. Третьи – в основном старые и больные – плелись, как мы говорили, "трюшком".
 
По поведению лошади можно было определить и характер седока. Смелого спокойно подпускала к себе даже самая норовистая кобыла, а перед трусишкой – поджимала к шее уши, резко выбрасывала вперёд голову и делала в его сторону угрожающий прыжок. Мальчишка срывался с места и без оглядки бежал прочь, сверкая пятками.
 
Вечером дед Тихон (по прозвищу Клоп), пересчитав пригнанных с конного двора ребятишками лошадей, говорил:
- Так, шестьдесят три головы. А вам, мелюзга, пора на отдых тоже. Матери, небось, ждут.   
 
Старики, проводив нас, начинают осматривать своих “подопечных”. Однажды нам довелось наблюдать, как старики придирчиво осматривали лошадей: проверяли у каждой холку, спину, ноги.
   
А на рассвете – новая проверка. Не дай Бог, чтобы какая-то лошадь с травмой была отдана на работу. В те годы живое тягло берегли по-хозяйски.         
               
На пастбище лошадей обязательно стреножили, т.е.связывали передние ноги верёвочными или металлическими путами, чтобы животные не могли далеко уйти. Это лошадям не нравилось, отчего каждая проявляла свой норов. Одни резко дёргали головой, стараясь при этом схватить "обидчика" зубами. К таким лошадям относилась старая Лисюка и её дочери. Однажды она так тяпнула конюха деда Егора за плечо, что он целый месяц не мог рукой пошевелить. А всё потому, как говорили мужики, что дед Егор незадолго до этого случая огрел её в стойле конюшни вдоль спины засовом за то, что она нечаянно наступила ему на ногу.
   
Другие лошади, стараясь избежать стреноженья, резко поднимали то одну, то другую ноги. Тут требовалась особая осторожность, иначе в считанные секунды можно было остаться без нескольких зубов. Даже опытному конюху деду Тихону как-то раз досталось в лоб коленом. Тот и ойкнуть не успел, как оказался лежащим на спине..
    
С вечера нас не уложить. А рано утром так не хотелось вставать! Ещё бы полчасика подремать. Ну, хотя бы минут пять. Но настойчивый материнский голос твердил своё:
- Вставай, вставай! Сам напросился в пастухи, а теперь тянешься. Что скажет бригадир,  если опоздаешь на работу?
      
Чуть ли не с закрытыми глазами встаю и иду во двор - и головой в кадушку с холодной водой. Сон как рукой снимает. Наскоро подкрепившись кружкой молока с хлебом, бегу к Лёшке. Навстречу из избы его мать Анисья Васильевна – чёрная, как цыганка.
- Никак не разбужу, - ворчит она.- Шляетесь до полуночи…  Иди, может, тебя послушается.

Захожу в избу и вижу смехотворную картину. Поперёк кровати, свернувшись калачиком, лежит мой приятель. Он пытался встать, о чём свидетельствует просунутая в один рукав рубахи правая рука. Голову просунуть из рубахи не успел: сон свалил друга.
   
Пощекотав приятеля под мышками, ничего не добиваюсь.
- Так, не хочешь вставать, соня,- говорю я.- В таком случае сейчас примешь холодный душ. С ног до головы обдам тебя водой.
   
Я направляюсь в чулан, как можно громче стучу кружкой о ведро. Оглядываюсь - Алёшка мигом вскакивает и быстро одевается..
   
И вот мы на росистом лугу. Закатав повыше штанишки, босыми ногами сбиваем прохладные шарики росы. Подходим к шалашу.
- Сегодня оставлены девять лошадей, - говорит дед Михаил.- Смотрите за ними лучше. Вот мазь в банке к обеду смажете раны. Да остерегайтесь Лунца...
      
Ночные пастухи уходят, а мы приступаем к своим обязанностям. Наконец всех рабочих лошадей угоняют на конный двор.  Мы обходим свои "владения", пересчитываем лошадей.  Вот и наш самый опасный мерин Лунец.  Мы давно знаем этого капризного "бойца" с белой звездой на лбу и   чёрным номером на боку. К Лунцу близко не подходи: нервный до невозможности, он мог тяпнуть зубами или лягнуть задними ногами. На лугу почему-то мерину не нравилось пастись, и он всегда уходил то на пары, то на посевы. Отогнать его оттуда стоило немалых усилий и хитростей.
 
Закончив обход и осмотр вверенного нам хозяйства, мы расположились у камышового шалаша и принялись за ремонт уздечек и пут, время от времени поднимаясь, чтобы посмотреть, всё ли в порядке.    
-   Вот те раз, - сказал вдруг Лёшка.- Бисюта распуталась. Как бы она жеребёнка не увела в посевы.

Бисюта - старая гнедая кобыла, смирная и послушная. Ей хоть под брюхо заползи, хоть у самого хвоста встань - не тронет. Но потоптать посевы да вдобавок с жеребёнком она может. Мы подошли к Бисюте. Кобыла поняла свою оплошность, остановилась и виновато опустила голову. Я присел сбоку передних ног, чтобы завязать ремешок на путах, а друг мой в это время выдирал из гривы кобылы репьи, вцепившиеся намертво толстым жгутом. Жеребенок тыкался носом в вымя матери. Вдруг он высвободил из-под брюха голову, а Лёшка в этот момент повернулся и задел его. Жеребенок с испугу резко выбросил задние ноги и тут же отбежал. Лёшка ойкнул и, согнувшись, ухватился  за живот и упал. Пришлось долго лежать на траве и беспрерывно стонать. Я вспомнил, как бабушка лечила мне ушибы. Нарвав широких лопухов, я наложил их на живот. Боль долго не проходила. Наконец он приподнялся и невнятно произнёс:
- Кажись, прошло.

Я снял с живота лопухи: под ними ярко выделялись два красных “пятака” - отпечатки копытцев жеребёнка. До полудня пострадавший пролежал у шалаша, наотрез отказавшись от обеда и от предложения уйти домой.
С этого дня мы стали осторожнее в обращении с жеребятами.