Беглецы

ФЁДОР БЫХАНОВ
НЕОКОНЧЕННОЕ СЛЕДСТВИЕ
Фантастический роман
БЕГЛЕЦЫ
Книга вторая
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧАСЫ С БРАСЛЕТОМ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Отметка о прибытии во Львов, для отчета по командировочным документам, не особо озаботила молодого следователя с Алтая Андрея Пущина. Замысловатую подпись регистратора на оттиске печати, причём, безо всяких проволочек, он получил в канцелярии областной прокуратуры. Там же юрист третьего класса не отказался и от радушного предложения помощи. Тем более что заключалось это участие в его судьбе обещанием поселить в любую, пусть и самую лучшую гостинницу.
Но вот здесь Андрей Андреевич спешить не стал. Напуская на себя солидность, так не свойственную его годам, заявил коллегам:
 – Спасибо, товарищи, это пригодится, только чуть позже.
И достаточно откровенно объяснил свои слова, намерениями не сразу «оседать» в областном центре:
 – Мне еще нужно дней на несколько завернуть в здешнее местечко Кривичи для врполнения обязательных следственных действий.
Зато оставил за собой право на подобное содействие на самое ближайшее будущее. Дескать, сразу по возвращению из пригорода снова появится, чтобы поработать уже с документами в областных архивах.
 – И уже тогда, не обессудьте, – расставаясь с доброжелательными местными прокурорскими работниками, заявил гость из Сибири. – Тогда мне точно понадобится такое направление.
Опоздав в тот день на первый рейс пассажирского автобуса, только что ушедшего, по нужному ему, направлению, Андрей Пущин вынужденно вернулся туда же, где провел первые часы в этом городе. В то самое – стариное и очень красивое по своей архитектуре, историческое здание Управления Внутренних Дел, что по праву украшает этот областной центр Украины.
Но не внешняя красота отделки и не лоск внутреннего убранства привлекли сюда сибиряка. Захотелось ему еще раз, пока появилось на то дополнительное время, гораздо более пристально, рассмотреть, так заинтересовавший его стенд в музее правоохранительных органов и госбезопасности, где имелся экспонат, имевший, пусть и косвенное, но всё же отношение к его непросто начатому расследованию убийства на Алтае здешнего автомобилиста.
   По своему прокурорскому удостоверению Пущин беспрепятсвенно прошел внутрь, но, к своему немалому удивлению, натолкнулся там, на неожиданные и крайне неприятные для него лично, перемены, случившиеся после его предыдущего визита. Теперь не нашел именно то, что ему было как раз теперь особенно нужно.
На том месте, где еще ранним утром с довоенной фотографии белозубо улыбался прямо в объектив фотоаппарата боксер, принимавшнй кубок у строгого майора с ромбами в петлицах служебной гимнастерки, Андрей увидел лишь пятно от селикатного клея со следами приставшей фотобумаги. Она особенно ярко выделялась теперь на фоне, этого, изрядно выцветшего под солнцем, картона.
 – Что за перемены у вас тут случились? – с удивлением, поинтересовался приезжий у старого жилистого служителя, явно отставника, прирабатывающего в музее к офицерской пенсии.
Тот изучающе глянул в лицо посетителя. И, в свою очередь, недоверчиво спросил у незнакомца:
 – Кто сами-то будете?
Второй раз за это утро, предъявленное Пущиным, новенькое удостоверение следователя районной прокуратуры с далекого от этих мест и потому вполне экзотического Алтая, растопило последний лед сомнения в душе ветерана.
Судить так, можно было уже потому, что последовала радушная улыбка, которая сделала худое загорелое лицо старика еще более морщинистым на щеках:
 – Извините, но бдительность не забываем! – он крепко, совсем не по-стариковски, пожал руку посетителю. – Привычка, знаете ли, во всем доверять только документам.
И тут, словно что-то вспомнив не самое лучшее в своей жизни, стал таким же строгим и серьезным, как до начала их общения:
 – Понимаю Ваш интерес, – вспомнив от необходимости прояснить ситуацию, сказал ветеран в следующей фразе. – У нас тут, к сожалению, история давняя всплыла не совсем хорошая.
Решившись поведать о ней полную правду, неожиданный рассказчик не стал скрывать всех деталей.
 – Уже который год велели мне заменить фото майора госбезопасности Мурзина, да только, как-то все руки не доходили, – гулко под сводами зала, а оттого особенно внушительно, прозвучал голос внештатного экскурсовода ведомственного музея. – А сегодня вот, сделал всё, как мне велели, взял и отодрал снимок с планшета.
И хотя сомнения в правильности совершённом поступка, явно ещё чувствовались в надтреснутом старческом голосе, говорил он вещи совершенно в духе воемени. Не .место ему там, где наших лучших людей прославляем!
Заметив, что гримаса сомнении все еще не сошла с физиономии молодого собеседника, отставник счел возможным дать некоторые пояснения. Да так, что его последующие слева надолго запали в душу Андрея Пущина. И особенно та, заключительная фраза, что еще долгое время все не выходила из его сознания:
 – Натуральным вражиной оказался на самом деле этот Мурзин, хотя и ромб в петлице носил комбриговский от самого товарища Сталина, – теперь ветерана уже ничто не смущало, так как он окончательно сделал свой выбор не в пользу погибшего коллеги. – Такого шпиона он проворонил, прямо жуть!
После чего продолжил в том же духе, популярно объяснил свое отношение к орденоносцу, проявившему преступную халатность.
 – Ведь прямо в руках был некий инженер Кондратюк, да смог убечь.
Местный историк оперировал и редкими фактами, не полагаясь на простые умозаключения:
 – Избежав законного наказания, этот вражина, рассказывают, самим немцам их ракеты помогал здесь строить.
Видя неприкрытую ни чем заинтересованность молодого юриста, разоблачитель поднял, по его мнению, полог над одной из тайн прошлой войны.
 – Этот самый тип, после того, как удрал с их Вернером фон Брауном в сорок пятом году за океан, уже там подвизался в космонавтике, – рассказчик чуть ли не кулаки сжал от негодования. – Наверное, просто так не стали бы его хвалить, что расчитал им полет до самой Луны и обратно!
Пущину каждое слово врезалось в голову. Хотя и ничего прежде не слышал он ни про Мурзина, ни про Кондратюка. Только теперь и они были ему не «чужими», коли к этой странной истории самым тесным образом, почему-то оказался причастным и Константин  Кротов. Тот самый свидетель преступлений Городухина, о котором упоминал в своем неотправленном заявлении, погибший под Рубцовском шофер.
Накануне, лишь случайно увидев фотографию молодого боксёра, Андрей обрадовался этому как доброму предзнаменованию. Пусть и втайне от самого себя, а тем более и от других, но очень следователь теперь надеялся, потянув за эту ниточку, сможет распустить весь клубок событий, закончившихся трагедией у сгоревшего в придорожном кювете грузовика ехавшего с грузом дизельного топлива в горное урочище Ханхару.
В Музее милиции и госбезопасности, после того, как попросил сделать копию с ненужной больше для их экспозиции, фотографии Мурзина и Кротова, и, получив положительный ответ, Пущин отправился по другим делам, ожидавшим его в ходе начатой работы командированного сюда, что называется, за тридевять земель.
...Час с небольшим катил от областного центра по отличной асфальтированной автостраде новенький автобус «Турист» местного производства, пока не доставил рейсовых пассажиров до промежуточной остановки, нужной Пущину, с лаконичным названием над крышей автостанции «Кривичи».
Лежащий в стороне от больших, оживленных трасс, этот провинциальный поселок потому вовсе не мог похвастаться каким-то особым оживлением на перроне у своего убогого автовокзала. Однако, несмотря на довольно поздний час, Пущин нашел там сразу нескольких человек, благожелательно указавших ему:
 – Как добраться по нужному адресу.
Оказалось, все они сами только что идут именно оттуда, где отмечали сороковины гибели Касьяна Львовича Лимачко.
 – Ты, гарный хлопец, никак запоздал на поминовение? – сошлись во мнении, изрядно подвыпившие за поминальным столом, мужики. – Мы бы тебя, конечно, со всем уважением прямо до хаты проводили, но сами уже последний автобус ждем, чтобы пехом по домам к себе не добираться.
Приметы пути, четко указанные словоохотливыми земляками погибшего шофера, довольно быстро довели следователя до нужного ему дома. Того самого, что на фоне остальных, красовался под цветной «шубой», умело устроеной отделочниками на стенах кирпичного особняка.
Сейчас, поздней осенью, все вокруг утопало в заманчивых запахах спелых яблок нового урожая. Как заметил с сожалением дальний гость, так и не снятых до сих пор с ветвей обширного сада.
Хозяйка – довольно моложавая и когда-то, видимо, очень красивая дивчина, и с возрастом нисколько не потеряла своей былой привлекательности. В том числе, особо не портило ее и черное вдовье одеяние.
И все же в душе, у Натальи Сергеевны, как представилась она пожаловавшему из самой Сибири следователю, вся боль уже перегорела. Осталось лишь безысходность от случившегося и надежда:
 – Что этот молодой сибиряк сумеет найти убийцу!
А в том, что ее Касьян не мог сам погибнуть на дороге со своим богатым опытом шофера, она нисколько не сомневалась:
 – Поначалу так и думала, что изверг этот, его жизни лишил, – вдова истово перекрестилась на образа в красном углу хаты. – Да Господь, видно, отвел мои напрасные подозрения.
Эту фразу Андрей услышал уже по дороге, когда женщина взялась проводить его до кладбища и показать место, где был похоронен, привезенный в цинковом гробу с Алтая, её незабвенный супруг – Касьян Львович Лимачко.
И было в словах женщины что-то такое необычное, заставившее Пущина по-настоящему насторожнться:
 – Кого Вы имеете в виду, называя извергом? — переспросил он.
На что Наталья Сергеевна, не меняя скорбного тона, ответила:
 – Бывшего немецкого старосту нашего местного Городухина!
И, не дожидаясь других вопросов на эту тему, по собственной воле объяснила причины своих подозрений:
 – Как Касьян узнал его там, на Алтае, так я сразу и подумала, что не иначе, как фашистских рук это дело, – вдова снова перекрестилась. – Но ошиблась.
Пущин перебил её на полуслове:
 – Почему Вы так думаете?
На что снова последовал убедительный ответ:
 – Не мог тот, оказывается, подобное совершить.
И вновь Пущину пришлось удивиться.
 – Откуда, Вы, лично узнали про их встречу в колхозе на Алтае? – не устоял он от этого уточнения, сулившего хотя бы небольшой просвет в тумане, сгустившемся над ходом расследования.
На что та бесхитростно произнесла:
 – Так сам Касьян мне позвонил по междугородней связи!
Вдова невольно улыбнулась, вспомнив мужа.
 – Все расспрашивал приметы бывшего бургомистра, – начала она издалека, но прямо здесь же, на месте, и оговорилась. – Не у меня, конечно.
Женщина горько улыбнулась, вспомнив последний разговор с мужем:
 – Тогда, в войну, я совсем ещё девчонкой была, а у Марины Матвеевны, которая все помнила, голова всегда оставалась светлой, хотя уже и года у нее были совершенно преклонные.
 – И что же? – задал Андрей новый вопрос в продолжение предыдущего, на что узнал такое, что с лихвой окупала всю его дальнюю командировку с Алтая сюда, на Западную Украину.
Как оказалось, тревога тогда у водителя была не напрасной.
 – Все сходилось, — ответила Наталья Сергеевна. — Но муж не велел в местечке о том, пока расространяться.
Что объяснялось, по мнению вдовы, очень просто:
 – Сам хотел все выяснить на месте!
Да и теперь женщина знала не очень многое из того, что довелось тогда выяснить бывшему мужу. Но и то, что могла поведать, не стала таить перед следователем, специально приехавшим в такую даль, чтобы установить истину:
 – Письмо какое-то даже писать собирался в архивы.
Возникший из разговора совершенно новый персонаж в его расследовании – некая Марина Матвеевна Васильчук, якобы, хорошо знавшая Городухина еще со времен войны, теперь особенно заинтересовала Пущина. Даже заставило его отказаться от того, что ему теперь непосредственно предстояло. От подробного изучения кладбища, куда за разговором они и не заметили, как подошли.
 – Нельзя ли мне повидеться с этой Мариной Матвеевной, – смущаясь проявлению нового интереса, через силу выдавил из себя следователь.
 – Почему нельзя? – ответила проводница. – Можно!
Но это уже осталось всё же, «на потом», так как вначале приехавшему издалека следователю предстояла встреча с местом упокоения ее супруга, которого в этот памятный день она уже навещела не один раз.
 – Вот мы уже и пришли, – произнесла Наталья Сергеевна, показывая рукой на дорогое ее сердцу место.
За широкой оградой, сваренной из фигурно выкованных полос железа, в груде уже повядших на венках, цветов, высились дна, очень похожих, как братья-близнецы, хотя и столь же скромных обелиска.
Оба – под красными жестяными звездами.
На одном из них Андрей увидел, знакомую по расследуемому сейчас уголовному делу, фотографию Лимачко, а на другом — пожилой женщины, которую ранее никогда не встречал.
На табличке, под выполненном на фаянсе снимком значилось – «Васильчук Марина Матвеевна». Даты рождения и смерти.
Причём, выходило так, что всего на несколько дней пережила старушка, безвеременно и трагически погибшего, Касьяна Львовича.
 – Видно, сильно переживала гибель, хотя и был он ей совершенно чужим, – пояснила вдова. – Всего лишь родной теткой погиб шего друга – Кости Кротова.
На обратном пути с кладбища, Наталья Сергеевна охотно рассказала о том, как в ее семье появилась женщина, похороненная рядом с ее мужем в одной – «семейной» оградке.
 – Едва Касьян в родное местечко с фронта дернулся, так и взял ее к нам на постоянное жительство, – рассказала Наталья Сергеевна. – А то угол снимала, после того, как фашисты собственную хату сожгли и племянника убили.
ГЛАВА ВТОРАЯ
От всего услышанного в первый день появления на хуторе Кривичи, на Андрея повеяло каким-то мистическим чувством. Почему-то и эта смерть не казалась ему результатом простого сердечного приступа, как выходило из рассказанного. О чем он и не преминул сказать спутнице.
 – Вот и наш участковый вначале придерживался того же мнения, – не стала разубеждать его Наталья Сергеевна. – Когда нашли тётю Марину, все вокруг ее тела, да и по комнатам у нас в доме было раскидано.
Она не исключала самого плохого.
 – Как будто что-то очень долго искла перед своей смертью, – произнесла, но следом сама и опровергла версию возможного злого умысла чужака. – Только все оказалось на месте, ничего не пропало!
Андрея этот горестный рассказ начинал интересовать уже вполне с профессиональной точки зрения:
 – А сами-то Вы, Наталья Сергеевна, в тот роковой день, где были?
Задавая этот вопрос Пущин уже отбросил всякую прежнюю оглядку на то, что может обидеть человека своим пристрастным любонытст вом.
Лимачко восприняла его интерес как должное:
 – Тем именно числом по своим делам во Львов ездила.
Женщина, вдруг вернулась, к прошлому разговору, затеяному гостем еще по дороге на их сельское кладбище:
 – Там, в областном центре, как раз в тот день и убедилась, что ни в чем не виноват Городухин.
Вновь в уголках глаз вдовы заблестели слезы.
 – Не мог он с Касьяном так поступить, – и чтобы понятнее стало приезжему следователю, добавила. – В дороге тот был по пути сюда, в родные места.
Теперь, после ее слов, выходило вообще что-то непредсказуемое. Пущин никак не мог взять в толк – кто же рассказал Наталье Сергеевне о визите сюда колхозного бригадира из Подолино.
О чем и спросил её саму:
 – Откуда Вы, Наталья Сергеевна, узнали такие подробности о, фактически, чужом человеке здесь в своей глубинке?
На что Лимачко ему ответила без утайки.
 – Так Маркел Фатеевич Городухин лично и рассказал, – теперь слезы уже высохли на ее щеках, а глаза загорелись чувством пережитого. – Ведь я именно к нему на ветречу и ездила во Львов.
Оказалось, что давным-давно забытый всеми в Кривичах земляк сам позвонил в дом Лимачко совершенно неожиданно, набрав её номер по междугородней линии связи. В основном, чтобы сообщить о том, что посылочку, дескать, привез от Касьяна.
 – Ну, я ему не стала сразу говорить ни о случившемся, ни о том, что телеграмма страшная пришла с Алтая, – поделилась с Андреем собеседница. – Поехала сама порасспрашивать о последних днях мужа.
Уже вернувшись вечером из города, Наталья Сергеевна убедилась в том, что действительно, беда не приходит одна. Ведь, вновь горе не обошла ее дом стороной. Умерла Марина Матвеевна.
Этот, буквально, вал новой информации, обрушившийся на Пущина, тебовал своего переосмысления. Потому весь остаток этого вечера и половину наступившей ночи Андрей не мог уснуть, согласившись на постой в доме у Лимачко, радушно предложенный ему гостепреимной хозяйкой.
Такое предложение было только на руку, потому, что  позволило следователю больше времени уделить выяснению всех, довольно странных обстоятельств, произошедших в Кривичах за время, предшествовавшее его приезду. Неутомимо, час за часом он все расспрашивал Наталью Сергеевну о самых мелких деталях того, что произошло в тот самый роковой день, когда умерла старушка.
Та ничего и не скрывала.
Приехав во Львов она, к сожалению, не сразу смогла отыскать там, в условленном месте, позвонившего ей накануне, Городухина...
Да и тот телефонный разговор с ним, который заставил собираться в областной центр, начался не совсем так, как того, вероятно, хотел бы бывший земляк, оставивший после себя недобрую память. И все же, звонивший из Львова Маркел Фатеевич сразу же развеял все сомнения собеседницы по поводу своей персоны.
 – Привет Вам передаю от Касьяна Львовича, – его голос и дальше, довольно весело басил из телефонной трубки. – С ним недавно тепло расстались у меня в бригаде.
Почувствовал за тишиной в трубке остающуюся недоверчивость собеседницы, он продолжал сам говорить своим прежним – веселым и располагающим к дружелюбности, тоном.
 – Касьян Львович теперь стал мне лучшим другом, – не веря своим ушам, услышала от приезжего Лимачко. – Ведь полностью, без кривотолков, разобрались и с возникшим, было, недоразумением.
Оказалось и совсем удивительное в том, что следом услышала вдова.
 – Я документально доказал Касьяну Львовичу, что был во время войны среди наших, уже когда с хутора от немцев сбежал, то пристал к партизаном, – проникновенно, с оттенком невольной обиды за недоверие теперь ворковало в телефонной трубке. — Звоню же вот по какому поводу – еду отдыхать на курорт Трускавец и у меня тут с собой небольшая посылочка от Вашего мужа.
Это известие, косвенным образом и породило в женщине простое нежелание сразу же заявлять о смерти мужа, делится с ним своим горем. Неизвестно что расчитывая услышать в ответ.
Тогда как приезжий продолжал все говорить и говорить:
 – Уже и не знаю, как с ней быть, с посылкой этой?
Он т теперь не давал на другом конце провода и слово вставить.
 – Думал вначале, что сам в Кривичи гостинцы завезу, да вот, оказалось на деле не очень просто, – посетовал Маркел Фатеевич. – Транспорт ходит до Кривичей редко и в неудобные часы, теперь мне уже и на лечение уезжать треба.
Столько радушия и искренности было в голосе Городухина, что Наталья Сергеевна, так ло конца этого неожиданного разговора, не решилась прямо по телефону рассказать и о смерти мужа, и о своих былых подозрениях. Да и просто хотелось при личной встрече, предложенной самим Городухиным, больше узнать о том, как жил Касьян Лъвович в свои последние дни?
Короче говоря, согласилась приехать на завтра во Львов.
 – Буду у Вас первым автобусом! – стараясь не расплакаться, сказала Наталья Сергеевна. – Где нам лучше встретиться?
 – Я поселился в гостинице «Центральной», там и буду ждать, — после этих ее слов, несказанно обрадовался предстоящей встрече Маркел Фатеевич.
Но сам на встречу опоздал...
Почти целый час ждала его Лимачко в гостиничном холле, пока тот, запыхавшись от быстрой ходьбы, не окликнул ее. Всем своим видом словно извиняясь за собственную задержку:
 – Здравствуйте, Наталья Сергеевна!
Городухин с первых же мгновений встречи постарался сделать вид, что ничего особенного пока не случилось, из-за его вынужденного опоздания:
 – Вы точно такая, как описывает Вас Касьян Львович.
Даже не собираясь услышать что-либо в ответ, он продолжал все в том же духе, нахваливая, как торговец на базаре товар, своего бывшего земляка, встретившегося ему на Алтае.
 – Сегодня вспомнил его добрым словом, когда случайно застрял, — балагурил он, отыскав к этому подходящий повод. – А вот там, в Рубцовске вместе мы ездили мне за билетом и сразу же его купили.
Приезжий нахмурился:
 – Здесь же, до Трускавца, без такой доброй помощи, как оказалось, целая проблема выехать.
Выходило, что случайно они разминулись на привокзальной площади, где тот собирался приобрести билет в кассе предварительной продажи.
 – Вот и стоял в очереди до конца, – Маркел Фатеевич снова укорил себя за недолгое ожидание, на которое невольно обрек женщину своим опозданием. –  Вы уж меня простите великодушно...
Лимачко, к тому моменту успевшая передумать всякого про него, впрочем, не стала менять свое прежнее отношение к «посланцу» мужа. Да и тот, завершив устные объяснения заметно успокоился после опоздания и уже не старался вон из кожи лезть, задабривая жену вновь, якобы, обретенного друга.
К нему и в номер за посылкой потому подниматься не стали. Так, до конца встречи и оставались внизу, в гостинничном фойе, присев от посторонних глаз на диванчике в самом углу холла.
Теперь, когда он выговорился, черным вдовий платок, которым была покрыта голова женщины, сначала удивил Городухина. А потом его опечалила до глубины души и последовавшая трагическая весть:
 – Даже н не знаю, как он мог попасть аварию.
Колхозный бригадир, в коллективе которого случилась столь страшная беда, прямо-таки в лице изменился от переживаний.
 – Такой опытный водитель, – сетовал безутешный Городухин. – Другим бы следовало с него пример брать прежней безаварийной езды.
Но это удивление длилось не так уж долго. Маркел Фатеевич стал припоминать все, что могло случиться на непростом пути водителя в тот день, когда они, по его словам, они расстались у Рубцовского вокзала:
 – Знаю, что должен был ехать в предгорье, везти горючее для дизель-генератора на самые дальние – предгорные колхозные выпаса общественного скота.
По его выходило, что там дороги действительно, тяжелые:
 – Всякое могло произойти!
Долго еще тогда Маркел Фатеевнч рассказывал о, будто бы, возобновившейся дружбе со старым, еще с довоенной поры, приятелем. При этом, разговаривая о делах дней давно минувших, еще оккупационной поры, откровенно пожалел он о такой ужасной гибели Кости Кротова в стычке с фашистами:
 – Когда сам жизнь отдал, но и смог унести за собой несколько врагов!
В том числе, как и без того знала Наталья Сергеевна Лимачко от своего, ныне погибшего супруга, парень в том бою погубил и крупного фашистского чина:
 – Мне тогда удалось уйти, долго партизанил, но все одно попал в плен, – кстати, вдруг вспомнил бывший хуторянин.
Затем начал припоминать и многих, незаконно репрессированных тогда, после присоединения Западной Украины, земляков. В том числе и бывшего директора МТС Кротова, и сына его Константина, доказавшего, что на самом деле всегда был и остался патриотом:
 – Ведь, посре ареста НКВД сумел сбежать Костя с этапа, – будучи очевидцем и чуть ли не лучшим другом героя, делился воспоминаниями Городухин. – Начал Кротов партизанить одним из первых, даже хотел тоже мнимо пойти в услужение к фашистам, чтобы незаметно воевал с ними и даже сумел совершить при этом немалый подвиг.
Да и сам Маркел Фатеевич, как выходило по его словам, не желал тогда мириться с нашествием гитлеровцев, боролся с ними как мог, но и тоже не избежал потом неправедных репрессий:
 – Костя погиб и мёртвые сраму не имут, а вот и меня после освобождения из фашистского концлагеря долго терзали особисты с различными проверками.
Удручённая своим непереносимым свежим по времени горем, вдова Лимачко особо не вникала в его давние переживания, дожидаясь момента, когда можно будет получить последнее письмо мужа и уехать обратно на хутор.
Между тем, Маркел Фатеевич был неудержим в устных «мемуарах» несправедливо обиженного патриота Родины.
 – Практически, милая Наталья Сергеевна, меня в органах безопасности засудили без нормального проведения следствия, пытками выбивали показания, – со своей новой стороны открылся Городухин. – После такого, сами знаете как бывало в проклятые сталинские времена, коли ты побывал в плену, то и отвечай по всей строгости закона за проявленную, якобы, измену Родине.
Только полностью выговорившись, он вспомнил, наконец-то, о конкретном поводе, заставившем его просить женщину приехать к нему в город.
Ненадолго оставив посетительницу в гостинничном холле, он успел сходить наверх, в свой номер и вернулся оттуда с объемистым фанерным ящиком, будто бы, переданным ему для домашних самим Касьяном Львовичем при расстовании в Рубцовске. Передал посылку из рук в руки. И теперь страдальчески разделял с вдовой неожиданное горе и собственную немалую беду:
 – Новую потерю, обретенного на чужбине, старого друга.
Как теперь пришло на память Наталье Сергеевне, в разговоре со следователем Пущиным, приезжий с Алтая бригадир еще и вспомнил некоторые детали, как оказалось, связывавшие его с боевым товарищем.
Было это так.
Когда настала пора прощаться, Маркел Фатеевич вдруг завел разговор на другую тему, не связанную с современностью:
 – Вы знаете, у нас с Касьяном и Костей Кротовым был вроде бы общий необычный амулет – наручные часы.
Пытаясь заинтересовать собеседницу в своём вопросе, Городухин, словно бы между прочим, даже описал, как те могли выглядеть:
 – Совсем простенькие, массовго, что называется, производства на белом жестяном браслете, но дорогие как память о прошлом.
И ещё Наталья Сергеевна тогда узнала, что, дескать, после Кротова они достались ее мужу, а теперь бы он их хотел взять себе.
 – Нет, не думайте, что за так, – достаточно дорого оценил новоявленный ветеран партизанского движения былую реликвию. – Вот — деньги!
Толстая пачка десятирублевок, протянутая ей после этих слов, словно оттолкнула душу женщины, чуть было не потянувшуюся к хорошему человеку...
 – Отказала я ему наотрез, — сказала вдова Лимачко своему новому гостю с Алтая. – Нет, мол, в хате у меня никаких часов и точка.
С тем она и уехала из города в родной поселок.
С тех пор прошло столько недель, и вот пришлось вспоминать ту странную историю. Теперь, закончив, стольнеприятный ей, а потому и крайне тягостный рассказ о своей первой и последней встрече с Городухиным, Наталья Сергеевна поднялась из-за стола, за которым так долго беседовала с молодым следователем.
 – Так они есть на самом деле, эти самые часы? – не мог удержаться Андрей от вопроса, порожденного словом «отказала». – Ведь, по всему выходит, могли же Вы и не отказать Городухину в его просьбе!
На что последовало бесхитростное:
 – Конечно, Андрей Андреевич, часы те старинные у меня имеются.
И уже не присаживаясь обратно под свет большой лампы под старинным абажуром, красовавшимся над столом, объяснила свое, далеко не однозначное, отношение к странной реликвии.
 – Только не в самой хате, – грустно поведала хозяйка. – В гараже на подворье их хранил муж от греха подальше.
Она даже, чуть ли не до шопота, понизила голос, перекрестившись на образа в «красном углу» комнаты:
 – Считал, что одни неприятности от них.
Объяснение тому напрашивалось само-собой.
 – У кого бы часы те ни были, все погибают, как Мурзин, как Костя, – припомнила Наталья Сергеевна и расплакалась, не в силах больше выносить эти расспросы. – Вот н сам Касьян Львович тоже теперь в лучшем мире.
И всё же, не смотря на слёзы, правильно поняв интерес Пущина к странной вещи, она не стала в тот вечер ждать от него, когда гость сам попросит посмотреть на заветные часы, как возможный «след» в его важной работе.
Сразу пообещала гостю:
 – Завтра принесу вам эти самые часы из гаража.
И тут же, непроизвольно, глянула на простенькие ходики, что мерно тикали себе на стене хаты:
 – Хотя не завтра, а уже сегодня.
Ночь уже и впрямь шла на убыль. Потому собеседники понимали, что совсем скоро начнёт светать. Коли же так, обоим следовало, хотя бы немного отдохнуть перед новыми заботами. И провожая постояльца в его комнату, хозяйка снова пообещала:
 – Схожу, специально для Вас, поищу в гараже, то, что просили.
Пущин поверить не мог такой удачи, но Наталья Сергеевна уже приняла своё решение и менять его не собиралась.
 – Мне они, эти самые кротовские часы, уже ни к чему,  – заявила она. – Тогда как Вам, может быть, на самом деле укажут путь к убийце.
Долго еще, отгоняя от себя сон, Андрей гадал о верности своего пути по новым фактам, полученным по приезду на Украину. Но на утро, когда рассвело, сама собой, сразу же отпала первая важная мысль о том, мол, не из-за часов ли этих самых все было перевернуто в комнате умершей странным образом Марины Матвеевны Васильчук?
Когда Наталья Сергеевна точно выполнила свое обещание, данное накануне и Андрей Пущин собственными глазами увидел предмет несбывшегося вожделения бригадира Городухина, то версия о попытке грабежа несостоятельна. Потому, что, в действительности ничего не стоило теперь это «богатство», за которое бригадир почему-то был готов выложить кругленькую сумму.
С нескрываемым разочарованием Андрей разглядывал простой стальной браслет, должный крепил к руке большущий хронометр в таком же белом, «под-серебро», но в, штампованном, дешёвом – ширпотребовском корпусе. Сущая ерунда, по мнению Пущина, эти часы, хотя, возможно, очень популярные в небогатые предвоенные годы.
Теперь странная «реликвия», хранившиеся долгие годы, с самого считай, окончания войны среди слесарных инструментов автомобилиста, даже не годились и в сравнение с современными образцами. А со старинными экземплярами – тем более. Нечего было, судя по всему, и думать, о возможной реализации такого бросового «товара» любителям антиквариата.
Да и, возможно, работать они уже давно не могли от старости, подумал Пущин, потому, что разглядел безжизненность наручных часов. Всё что должно было действовать – стрелки и календарик на циферблате сейчас стояли. Но что-то удержало Андрея от желания прямо сразу сделать подзавод. Что, впрочем, не могло не понравится Лимачко, протянувшей гостю часы, принесенные ею из гаража:
 – Вот и Марина Матвеевна, с тех пор, как нашла их на пепелище своего дома, тоже так ни разу завод не крутила.
И еще сказала вдова, вспомнив покойницу:
 – И Касьяну делать это не велела.
Ну а то, что берегли часы, не выбросили, как прочий ненужный бытовой хлам, вдова объяснила словами самой незабвенной Мирины Матвеевны:
 – Пусть, мол. будут просто, как память!
И еще заметила Лимачко, прощаясь на время с «проклятыми» часами.
 – Как проведете свое расследование, тогда и вернете их обратно, – без затей и дальней мысли произнесла она. – Пока же пусть у Вас будут!
Первое впечатление, как всегда бывает, и на этот раз оказалось обманчивым. При более близком и тщательном знакомстве, с этими часами, доброжелательно представленным следствию, вдовой водителя Лимачко, Андрей отметил некоторые особенности, наверняка способные выделить столь неожиданно оказавшееся у него, вещественное доказательство из тысяч обычных хронометров.
Сами они, несмотря на свою видимую простоту, совсем не походили на те, которые могли бы побывать в огне, как слышал только что Пущин. На боках, и даже по стеклу над циферблатом – ни царапины.
Хотя, как уверяла Наталья Сергеевна Лимачко, нашла их тетка Кости Кротова, будто бы, перебирая пепел на месте своего сгоревшего дома. Надеясь собрать хоть что-то из останков племянника, перед тем, как пепелище посетили с той же целью еще и немцы из оккупационных властей. Тоже все пытавшие отыскать останки своего важного офицера, так и не вышедшего тогда из пламени, вместе с другими погибшими из своего окружения.
Доскональное изучение удивительного предмета, оставшегося с той далёкой поры, следовало продолжить уже в условиях лаборатории, сдав их на экспертизу специалистам. Тогда как время не ждало. Оставив «на потом» выяснение непосредственной роли странных часов во всей этой истории, Андрей позаботился о другом пункте своего плана работы в командировке.
Перед самым отъездом из Кривичей, он обратился еще с одной просьбой к Наталье Сергеевны Лимачко:
 – Скажите, пожалуйста, не осталось ли чего от той самой посылки, переданной Городухиным?
Он не очень ждал отклика на эту просьбу, уже потому, что обычно такие гостинцы долго не хранятся. Но оставался ещё, пусть и совсем небольшой шанс и нельзя было им не воспользоваться, что Пущин и сделал, полагая, что, если повезёт, сможет на той коробке найти что-либо интересное для своего расследования.
Та, его приятному удивлению, не возражала.
Более того, принесла из кладовой абсолютно всё, что привёз ей гость с далёкого Алтая. Только вот Андрею мало было от того пользы. В фанерной коробке оказались самые обычные гостинцы, которые всегда стараются послать родным, побывавшие у них в гором крае. Простая банка с медом и немного кедровых орехов нового урожая, еще пахнущих таежной смолой.
Все это сверху было накрыто краевой партийной газетой «Алтайская правда». И только этот экземпляр печатного издания подпадал в сферу следственных интересов.
Оформив изъятие газеты под протокол и в присутствии понятых, которыми не отказались быть соседи вдовы, Андрей попрощался с Натальей Сергеевной, и отбыл во Львов. Там он уже точно знал, с чего нужно было начинать свои поиски? С восстановления точной хронологии пребывания в областном центре бригадира Городухина.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Как ни долго в тот раз догоняла из Сибири до Западной Украины осень Андрея Пущина, но все одно, это случилось. Холодный по дстать этому времени года – косой и мелкий дождь пролился из .хлябей небесных со всей возможной в здешних местах щедростью. Они попали под настоящий осенний дождь, когда автобус, следовавший по маршруту от Кривичей до Львова, был уже у самой цели.
Фары маршрутного «ЛАЗа», устав продираться сквозь ранний сумрак дождливого вечера, наконец-то, получили поддержку в виде уличных фонарей. Случилось это на радость редких пассажиров, которые еще не вышли на своих остановках и продолжавших смотреть сквозь окна из салона автобуса за тем, что твориться снаружи. И, нужно сказать, уличная иллюминация отвечала своему предназначению, худо-бедно, но освещала булыжную мостовую центра города.
Там, вместе с другими приезжими и сошел из автобуса Андрей Пущин, немного не доехав до конечной остановки – автовокзала. А все потому, что накануне Наталья Сергеевна Лимачко весьма доходчиво обрисовала ему, где искать гостиницу «Центральная». Потому как сама потратила на это довольномного времени, идя на встречу с бывшим земляком и знакомым её покойного супруга – Городухиным.
Теперь чужой опыт помог Пущину не очень-то петлять но узким запутанным уголкам старого Львова, чтобы добиться того что искал. Достаточно быстро, с учётом дождливой погоды, он сумел выйти точно, к одной из немногих местных новостроек последнего времени – модернового здания из стекла и бетона с горящими по фронтону многоцветными неоновыми буквами – «Отель «Центральный».
Однако, несмотря на весь разумный рационализм в поступках следователя, дождь успел расправиться и с ним по полной програм ме. Мокрый с ног до головы, в «колом стоящем» форменном мундире, командированный  выглядел не самым представительным образом в глазах администратора, к которому Пущин обратился с просьбой о поселении.
 – Чи шо, ни бачишь яка очередь? А мест нема! – на присловутом «суржике» – смесе украинской мовы и русского языка ответил тот, явно наслаждаясь своим правом отметать любые поползновения на суверенитет представляемого им коллектива гостиницы.
Впрочем, во многом он был прав. Как успел заметить Андрей, гостинничное фойе было сплошь заполнено народом, желавшим непременно обрести здесь временную крышу над головой. Большей частью это были в основном командированые, как и сам Пущин, с неизменными портфелямн и дорожными сумками.
И самые опытные и предприимчивые из них уже успели занять все места, пригодные для сидения, от того углового диванчика, определил на глазок Пущин, где когда-то вдова Лимачко разговаривала с колхозным бригадиром, до низких, но зато достаточно широких, чтобы стать лавкой и постелью, мраморных подоконников.
Откуда лучше всего были видны в отсвете окон истоки дождевых струй, буквально обрушившихся этим вечером на город. Да только не так прост Андрей, как прежде казался он сам себе. После вынужденного принятия им уличного осеннего «душа», испортившего его форменную одежду, следователь проявил характер, без которого трудно стать настоящим юристом.
Из внутреннего кармана сильно намокшего кителя, куда все-таки тоже успела просочиться дождевая влага, он достал толстый кожаный пормоне с документами. Только теперь по достоинству оценив практичность подарка друзей, приподнесенного ему после окончания Университета. Как бы там ни было сыро, однако бумажник из натуральной кожи сумел сохранить самое ценное в его положении от промокания. Все то, чего так не хватало многим другим другим страждущим в отеле «свободного места».
Тогда как у Пущина оказались в целости и сохранности не только служебное удостоверение с командировочным предписанием, но и официальное ходатайство за него областной прокуратуры. На бланке которой оставалось только собственной рукой вписать название нужной гостиницы. Что Андрей и сделал, пристроившись на широкой стойке, отделявшей администратора от холла, переполненого кандидатами в клиенты. При этом еще поблагодарил заочно своих местных коллег, совету которых практично внял, запасаясь столь важной в его нынешнем положении «бумагой».
Те вовсе не преувеличивали, оценивая значимость собственного учреждения, в котором блюли соблюдение законности на территории львовщины. Как теперь, на собственном опыте, убедился сибиряк кого-кого, а их «контору» в городе уважали все. Особенно в сфере обслуживания, носившей в здешних местах некий особый оттенок, выраженный меткой поговоркой:
«Когда хохол на свет народился – еврей заплакал, не ведая, что обоим ждать теперь от москалей!
Смех, разумеется, смехом, а только сырой наряд пуще всякого, подгонял Пущина скорее обрести тёплое пристанище. Благо, что теперь ему не нужно было уповать на Судьбу с её превратностями. Ведь, имея за спиной могучую поддержку благожелательных местных коллег, он мог теперь идти вперёд, не боясь встречи, уготованной всякому «без брони» за стойкой администратора.
И действительно, официальный бланк со всеми соответствующими канцелярским правилам – угловым штампом и круглой печатью, на подписи ответственного лица из секретариата прокуратуры, выдавшего документ – не подвел. На радость подателю, исправно выплнил, возложенную на него роль.
Поданные через солидный «барьер» из полированного дерева «бумаги», произвели нужное впечатление. Да и как иначе, коли вместе с малиновыми служебными «корочками» всесоюзного образца, было предъявлено и официальное ходатайство, областной прокуратуры. Именно оно, судя по всему, тотчас же диаметрально, изменило отношение работников гостиницы к мокрому до нитки, попавшему под дождь посетителю.
Ходатайство сделало его в этот момент, в глазах администратора вполне уважаемой, заслуживающей особого отношения персоной. Отсутствие «брони» у которого вполне заменялось опасением самих хозяев попасть под «колпак» законников.
 – Ну, так бы сразу и говорили, – услышал Пущин долгожданные слова. – Вам заказано одно место!
После этих слов, произнесённых достаточно громко, чтобы слышали другие претенденты на оставшиеся «койки в номерах», далее распорядитель этого вожделенного удобства общался даже с ним приглушённым тоном:
 – Вот Вам карта гостя, заполняйте ее и – в кассу!
Пущин последовал совету и ночевал он уже в отдельном номере на белоснежных, накрахмаленных до хруста простынях. И всё же любые удобства и благоденствие просто так не даются. За всё следует платить. В чём пришлось убедиться сельскому юристу довольно скоро.
Практически все «командировочные» деньги, выданные в дорогу своему следователю Егорьевской районной прокуратурой по распоряжению младшего советника юстиции Гудзенко, успели закончиться в бюджете Пущина, уже на следующий день его работы во Львове. Пойдя целиком, на непредусмотренную прежде трату, каковой стало приобретение архи-нужной обновки! Без которой в начавшуюся дождливую осень нечего было и носа совать на улицу из сухого помещения.
Покупкой оказалась вещь, на Алтае считавшаяся исключительно «фирменной», то есть модной, а здесь продающейся на каждом углу, где только находилось место для примерки желающими разноцветных болоньевых плащей. Совсем похожие на импортные, они, тем не менее были исключительно «отечественных корней». Уже потому, что завезли их вовсе не из-за рубежа. Плащевой пошив, оказывается, был в массовом порядке налажен прямо в Львове пронырливыми местными производственниками.
Вот потому – довольно просто обзаведясь такой защитой от сырости и гарантировав себя от возможной простуды, Пущин изрядно и поиздержался. Но в запасе у него ище имелся «резерв главного командования». Оставшаяся сумма от немалых «подъемных», полученных по первому в жизни месту работы.
Так что, не скупясь, в дополнение к первой плате за поселение, Андрей внес деньги еще на целую неделю вперед. Самоуверенно полагая, что этого немалого срока ему только и будет достаточно на поиск всех следов здешнего присутствия Городухина.
Он не угадал.
Так как главный козырь в своей заочной «игре» с бригадиром – не то полицаем, не то партизаном, удалось ему вытащить из «колоды случайности» гораздо раньше предполагаемого срока. Практически на вторые «львовские сутки».
В то утро, за. окном его номера в гостинице «Центральной», все так же, как и накануне, шел дождь. Да такой безжалостно нудный, что не вызывал рьяного желания подставляться под его вездесущие холодные струи даже в новеньком болоньевом плаще.
Потому Пущин, в ожидании того, когда хоть чуть разведрится, решил «выжать» все только возможное из самого факта и личного нахождения здесь, и бывшего проживания в гостинице своего основного оппонента. Того самого колхозного бригадира, которого подозревал в причастности к загадочной гибели на Алтае здешнего шофера Лимачко.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как Маркел Фатеевич Городухин снимал в «Центральной» одноместный номер. Когда останавивался именно здесь, не пожалев денег на одноместный «люкс», по своей дороге в знаменитый на весь мир, местный курорт «Трускавец».
Потому в бухгалтерии отеля еще не успели даже сдать в архив финансовые документы, заполненые на имя, обитавшего у них, колхозного бригадира. Предоставив их в комплекте для ознакомления — в ответ на просьбу представителя прокуратуры.
Разбирая «бумаги», Андрей неожиданно наткнулся на не совсем обычную платежную квитанцию. Ею оказался, так и не погашенный счет за услуги, оказанные гостю в камере хранения. И был он выписан на Городухина М. Ф.
Почему же, «курортник» с такими немалыми деньжищами, какие лично предлагал вдове Лимачко за простенькие наручные часы, да в должниках остался? – не мог не удивиться следователь.
В слух же, для крайне любопытного бухгалтерского персонала гостиницы он промолвил совсем иное:
 – Не проясните, товарищи, за что же, так и не заплатил столь мизерный счёт, мой знакомый – гражданин Городухин?
Сидевшая напротив него за столом младшего бухгалтера, совсем молоденькая, скорее всего – ровесница ему самому, девушка охотно откликнулась на просьбу. Тем более, что ей и не понадобилось в том слишком долго разбираться, что, да почему?
Глянув на счет, она сразу поняла, как это вышло так, что прокуратура столь быстро выявила явное нарушение финансовой дисциплины. Она вскочила со своего места со словами растерянного удивления:
 – Сама не знаю!
После чего, покраснев от смущения, со всех ног кинулась с дурной вестью к своему непосредственному начальству.
Зато обратно она вернулась уже совершено спокойной. Уяснив от опытных коллег, как следует отвечать по поводу неоплаченного счета. В чём и проявила неплохую выучку и смекалку, рассказывая следователю Пущину всё, что касалось его знакомого:
 – Эта сумма была выписана за хранение вещей, забытых у нас, и до сих пор, не востребованных клиентом.
И, как оказалось, по дальнейшим объяснениям симпатичной счётной работницы, вопрос все еще решается так, как нужно.
 – Письмо о них уже отправлено по непосредственному адресу постоянного проживания бывшего постояльца, – услышал от неё Пущин. – А если не оплатит и после этого, ему же хуже, реализуем забытые вещи через комиссионный магазин.
Только теперь девушка успокоенно улыбнулась строгому проверяющему:
 – Уже дано такое распоряжение!
Но это уже не входило в планы самого следователя.
 – Торопиться не нужно, — неожиданно официально, без намёка на благодарность за пояснения, оборвал ее Пущин. — Покажите вначале мне, что это за ценность такую забыл у нас Городухин?
Спускаясь в подвал гостиницы следом за все той же девушкой, вызвавшейся проводить его в камеру хранения, Андрей весь этот путь искренне недоумевал. Никак не лезло ему в голову, столь дотошный и в мелочах человек, как Маркел Фатеевнч, мог потерять вещь как обычный растеряха, что-то другим оставить после себя ценное?
Все разъяснилось на месте. Там кладовщица, уйдя вглубь мрачного помещения, заставленного стеллажами и завешанного полками своей камеры хранения, вернулась обратно с той самой квитанцией, что протянул ей при своем появлении следователь прокуратуры. Она принесла в одной ладони обратно этот документ, а другой рукой сжимала, само это «место хранения», оказавшееся, на удивление Пущина, всего лишь парой самых обычных ключей. Правда, на одном кольце с брелком в виде открывашки для бутылок с одной стороны и ложки для надевания обуви – с другой.
 – Да, действительно, за таким барахлом и я бы не стал возвращаться! – с кривой усмешкой произнес Андрей, ожидавший увидеть «забытой и невостребованной» вещь, куда как более существенную для его расследования. – Пусть бы, так в номере и валялась, где обронил, вдруг кому и понадобится бутылку с «Нарзаном» откупорить.
Хотя и полезную информацию от «забытой вещи» он успел уже по достоинству оценить, когда понял, что оба ключа оказались с совершенно разными бородками, хотя и от замков к чемоданам одной и той же фирмы.
Убедился он твёрдо и в том, что «открывашка – ложка» могла принадлежать прежде именно Городухину. Ведь была изготовлена именно у них на сибирской малой Родине – в городе Рубцовске.
О том говорил выдавленный на нержавейке товарный знак «АТЗ», признак производства ширпотреба Алтайского тракторного завода. И что сразу бросилось в глаза Пущину – с много-нулевой цифрой! Значит, выпущен был совсем недавно! В связи со сходом с заводского конвейера стотысячного сельскохозяйственного тягача.
Его размышления прервал сварливый старческий голос кладовщицы, исполнявшей здесь обязанности и по хранению имущества проживающих. Она не упустила первой же подходящей возможности едко «подковырнуть», показавшегося ей, излишне самодовольным, посетителя:
 – Пусть бы валялась в номере на радость будущим проживающим, – сварливо донеслось до Пущина. – Так вот, Вам, дудки!
Женщина победоносно упёрла кулак в свои массивные бока и произнесла тоном, каким обычно доказывают истину в последней инстанции:
 – Знайте, что, ни в каком-таком номере, эти ключи самые, на полу вовсе не валялись, совсем не там забыл их хозяин.
Судя по всему, долгое пребывание в тиши подвала, лишь в окружении безмолвных вещей, сданных на хранение, сделали вынужденную затворницу настоящим фанатом своей не совсем обычной профессии. И, когда появился подходящий повод для откровения, она не могла не напомнить о том, что знает исключительно все о каждой, полученной для сохранности, мелочи:
 – С улицы к нам этот брелок с ключами принесли.
Вот это уже стало по-настоящему интересно Пущину и он внимательно прислушался к разглагольствованиям неожиданной рассказчицы:
 – Таксист какой-то обнаружил на сиденье своей машины, – вещала хранительница камеры чужого добра, находя собственное удовольствие в таком интересе к личной персоне со стороны важных гостей. – Хотел с хозяина, данной безделушки, со своего бывшего пассажира, немалое вознаграждение получить.
Рассказчица, однако, была не такой уж и простодушной, как показалось при первом знакомстве Андрею. Она не забыла объяснить и реальность таких таксистских надежд на побочный заработок.
 – Ведь нынче самые, что ни есть разные чемоданы в ходу, – с некоторым удивлением узнал от неё Андрей. – Вот и у этого деда, чемоданчики-то были, небось, были очень дорогие, коли ключи от замков выгледят, как от иной богатой квартиры.
Следовало, судя по всему, подводить итоги столь занимательному рассказу и они последовали.
 – Потому, правильно таксист посчитал, что незачем замки ломать, когда нашлись потерянные ключики, – наставительно раздалось под сводами камеры хранения. – Вот и принёс своему нечаянному знакомцу.
Последняя фраза все поставила на свои места в представлении о самой сущности «обитательницы и хозяйки» камеры хранения. Явное злорадство послышалось в её голосе, когда настала пора давать оценку в отношении обоих – и бдительного таксиста, и его пассажира-растеряхи.
По словам хранительницы, оба они получили по заслугам. Вернее, ничего не получили: ни предмет – рассеянный хозяин, ни вознаграждение ловкач, нашедший сувенир. Потому, что все попусту оказалось:
 – Съехал жилец.
И вот тут представительница бухгалтери вдруг напомнила собеседникам о своем присутствии:
 – Почему это напрасно.
Девушка полностью отрабатывала рекомендации начальства, полученные ею для общения с представителем прокуратуры. Она, словно Божественная и неподкупная «Фемида», готова была проявить себя на страже закона.
 – Востребуем с уехавшего домой, бывшего постояльца, уже на месте все до копеечки, – звучал непреклонно, особенно смешной от этого, тонкий девичий голосок. – Не для стяжателя-таксиста, конечно, а для гостиницы, как полагающуюся оплату за наши услуги по сохранению вещей.
На что, под невольную улыбку Пущина, ей пришлось и дальше «рисовать» вероятную  перспективу ближайшего будущего слишком забывчивого жильца:
 – Сообщим на работу официальным письмом о случившемся, и там обязательно примут необходимые меры!
 – К сожалению, придется на некоторый срок отложить репрессии! — пошутил со сверстницей Пущин и заявил уже вполне строго и официально. – Сейчас я вам составлю предписание о выемке ключей и прочего, в качестве вещественного доказательства.
Настроение у него было теперь по-настоящему радостным не столько от общения со столь своеобразными «дамами», сколько в предчувствии настоящей удачи:
 – Так что, дорогие работницы сферы обслуживания, ни хранить их более не придется, ни востребовать за это плату по таксе!
Обратно в свой номер Андрей Пущин поднималел с чувством всё более укрепляющегося в его сознании, предвкушения близости развязки некоторых запутанных моментов пребывания Городухина в областном центре. Ведь, выдавшая ему под расписку ключи с брелоком, не только вполне ясно описала колоритную  внешность бдительного таксиста, но и назвала даже его фамилию и номер гаража.
Случайности тут никакой не было, а присутствовала чистая закономерность. Из чего, Андрей не мог не понять, что тут была заключена некоторая договоренность «взаимовыгодного дележа возможного вознаграждения» между автомобилистом и его партнёршей по «бизнесу» их подвала «Центральной» гостиницы, если, вдруг, отыщется хозяин.
Зато теперь следователю не составляло особого труда узнать и сам маршрут, по которому ездил жмотистый, как оказалось, Городухин на дорогом таксомоторе.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Найти Петра Николаевича Гопаня, как звали «благородного возвратителя» забытых в его машине вещей, оказалось даже проще, чем это мог себе представить кто-либо другой, кроме Андрея Пущина, легко разгадавшего характер таксиста.
Прямо из своего номера он позвонил в диспетчеоскую таксопарка и попросил передать нужному ему водителю просьбу:
 – Приехать, по известному тому, делу к гостинице «Центральной».
Сам же незамедлительно спустился в холл, где, сидя на на диванчике за разгадыванием кроссворда из свежего номера журнала «Огонек», спокойно дождался появления того, кого и хотел. Обладателя внешних примет таксиста Гопаня, сообщенных ему кладовщищей из гостиничного подвала.
Новенький модный болоньевый плащ, накинутый поверх форменного прокурорского мундира, составил и на этот раз Пущину неплохую службу, хотя в помещении не нужно было прятаться от дождя. Правда, и оказалось она свсем иного плана, чем предусматривалось создателями данного образца удобной верхней одежды. Плащ отлично замаскировал «под штатского» обладателя золотых звездочек юриста третьего класса на форменных петличках тёмно-синего строгого одеяния.
Петр Николаевич Гопань, даже не мог себе предположить, что затеянный в гостинице разговор с «другом прежнего пассажира» закончится вовсе не долгожданной выплатой ему денежного вознаграждении за сделанную и честно возвращенную находку. А совсем наоборот – официальным допросом в областной прокуратуре.
Только все началось именно так, как ему хотелось, со знакомства с новым, по виду, вполне «деловым» партнером. Откуда же ему было знать, что сработает первоначальный план незнакомца – сыграть исключительно на доверительности, мол, «свой доску» и не менее щедрый друг, чем Городухин!
Молодому следователю такую тактику разговора подсказала, возникшая спешка по завершению здешней командировки. Он и подумал, зачем ждать, когда Гопань сознательно пойдет на сотрудничество с органами следствия, если основное можно узнать от него быстрее и проще!
К таксисту Пущин потому обратился, излучая само радушие и надежду на выгодное взаимопонимание.
 – Здравствуйте, Петр Николаевич! – в голосе Андрея присутствовало всё то, что предвещало Гопаню долгожданный «навар», в том числе нотки от уважительности, до намёка. – Вы меня не знаете, а вот я о вас прекрасно наслышан!
Такое обращение было должным образом воспринято, франтовато одетым в «шоферской прикид» коренастым мужчиной в кожаной куртке на широких плечах и кепке-таксистке с лаковым козырьком на стриженой голове.
По нраву ему пришлось и напоминание:
 – Вы не забыли еще дорогого нашего Городухина?
Во всяком случае, он тоже ответил вежливой улыбкой, прежде чем заговорить по интересующему обоих вопросу.
 – А как же его забыть, коли такой хороший человек, – таксист выглядел настоящим знатоком «пассажирской души». – Не смотря на то, что излишне забывчивый.
Тут Пущин чем-то выдал своё нетерпение узнать как можно больше и по блеску его глаз собеседник решил подстраховаться.
 – Ну да это дело поправимое, даже если и рассеянный вне всякой меры, – Пётр Николаевич не забыл отметить попутно и собственную роль в этой истории. – Можно и потерять без убытка особого, если рядом окажется свой, честный во всём человек, а не какой-то там ловчила!
Увидя, протянутый ему для опознания, брелок-открывашку с парой ключей на металлическом кольце вместе с металлической же юбилейной «блямбой» тракторного завода, таксист проявил еще большие дружелюбие:
 – Уже выкупили его вещь из камеры хранения.
Далее он уже говорил, стараясь не столько отвязаться от друга бывшего пассажира, сколько добиться иной цели. Сделать так, чтобы тот не поскупился в отзывчивости. И не только на словах, но и «кошельком». И, как казалось, имел все шансы дополнительно получить с него некоторую сумму «за бдительность»!
 – Ну, и правильно, – кивнул Гопань на знакомые предметы. – Зачем замки у дорогих чемоданов ломать, если проще открыть как полагается – ключами.
После чего, все так же – демонстрируя сочувствие к незадачливому Городухнну, водитель не забыл и личные потери.
 – Не раз мотался сюда в гостиницу, чтобы вернуть находку, – уже, чуть ли не жаловался он на свою непростую долю. –  Одного бензина сколько поиздержал.
Не поднимаясь на ноги, прямо на диванчике, куда оба присели в ходе оживленного разговора, Андрей полез во внутренний карман костюма, достал оттуда фотоснимок, ранее прихваченный из уголовного дела:
 – Это и есть, тот самый растеряха?
Ожидавший сразу увидеть нечто другое, в виде серьезной денежной купюры, Гопань, однако, не потерял нажеды и после этой демонстрации особой близости собеседника к столь реальному источнику его, «таксистского благоденствия».
Даже сглотнув от нетерпения, он подтвердил:
 – Конечно, он, тот самый бывший постоялец гостиницы Городухин, что задолжал мне теперь за находку кое-какую сумму.
 – Да-да, помню, – поспешил успокоить его Пущин. – Только вот интересно будет напомнить Маркелу Фатеевичу о том, где это он так оплошал.
Таксист непонятливо перевел взгляд с кармана собеседника на его лицо.
 – Да в Кривнчи мы с ним с утра в тот день мотались, – не чувствуя подвоха брякнул водитель. – Туда в самую рань, по холодку подрядил меня обернуться, а обратно уже в самую жару.
Тот рейс, от которого Гопяню хотелось сейчас получить дополнительный приработок, еще и тем не понравился таксисту, что, по его словам, пассажир ему попался больно несговорчивый.
 – С трудом тогда я еще пассажиров к его недовольству взял, – с интересом выслушал Пущин. – Хотя, они-то и угостили нас минеральной водой.
Тот эпизод особенно памятен Гопаню:
 – После открытия бутылки друг Ваш и выронил, видно, брелок с ключами, сунул мимо кармана.
Рассказывая подробности того, достаточно отдалённого по времени, рейса, таксист не только помнил всё до последней мелочи, но и снова продолжал ненавязчиво, с неуёмной последовательностью, что и прежде, подчеркивать для внимательного слушателя собственную сообразительность.
 – Вылез из моей машины пассажир не тут, а на привокзальной площади, – обстоятельно поведал он. – Другой бы сроду не догадался, где искать.
Гопань хитро прищурился:
 – А я то, как-никак, помню, где того утром в машину садил.
Далее все было очень просто:
 – Когда при вечерней пересмене нашел на полу своей «Волги» эту вещь, сразу и сунулся прямо сюда – в «Центральную», чтобы отдать владельцу.
Гопань вздохнул.
 – Жаль, что не успел, – посетовал он на прошлое невезение. – Хорошо хоть вас подослал хозяин с расчетом!
Таиться дальше не имело смысла.
 – Верно, что подослал, – усмехнулся Пущин, узнав за разговором все, что ему было нужно.
Теперь дело оставалось только «бумажное» в виде документального закрепления всех этих важных показаний, уличающих Городухина, как минимум, в непосредственной причастности к смерти Марины Матвеевны.
Вновь сунув руку в карман, Андрей и уже окончательно смутил добычливого таксиста, вынув опять же не деньги, а нечто другое. На свет появилась малиновая книжечка стандартного удостоверения представителя «Прокуратуры СССР»
– Сейчас проедем с Вами в областную прокуратуру, для официального составления протокола, – стал сух и строг к собеседнику следователь. – Там и осуществите гражданский долг, напишите заявление и о добровольной выдаче находки, в качестве вещественного доказательства.
В деталях повторный рассказ Гопаня значительно выиграл, хотя и утратил былую легкость, подогретую надеждой на дармовые деньги. Но командированному с Алтая следователю менее всего хотелось вновь под улыбку рассказчика услышать о том, как было осуществлено преступление.
В том же, что пенсионерка Марина Матвеевна Васильчук, как и друг ее племянника – водитель, командированный на уборку урожая в Сибирь, стали жертвами одного преступника, он уже нисколько не сомневался...
Версия, выдвинутая Андреем Пущиным, полностью помещалась в «рамке» из неопровержимых фактов, уличавших убийцу. По ней выходило, что вечером накануне смерти старушки, Маркел Фатеевич Городухин сумел по телефону убедить вдову, убитого им, шофера Лимачко в необходимости их очной встречи в Львове. Где пообещал лично передать ей посылку, привезенную, якобы, от мужа с Алтайского края. Сам же ранним утром на такси доехал до Кривичей.
Рассказ таксиста Гопаня, прозвучавший под протокол следователя, прояснял всю картину случившегося на хуторе.
Там, заплатив водителю задаток, пассажир велел:
 – Подождите ровно полчаса.
И вернулся точно к назначенному сроку. Не очень довольным, но и не расстроенным особо. Попутно объяснив визит необходимостью завершения се6мейных дел с давним, мол, родственником.
Как Пущин успел проверить на месте, пройдя с секундомеров весь путь по Кривичам Городухина от «Волги» и обратно, с заходом на усадьбу Лимачко, этого времени бригадиру вполне хватало на то, чтобы жестоко расправиться с единственной свидетельницей, прекрасно знавшей что-то опасное из прошлого бывшего бургомистра, выдававшего себя теперь за партизана.
Правда здесь же в хате, задушив женщину подушкой, Городухин совершил и свою первую ошибку, констатировал в служебной записке Пущин. Поиски, зачем-то очень нужных ему, наручных часов майора Мурзина сократил до размеров лишь жилища семьи Лимачко. И не заглянул в гараж, где те и лежали последние годы – в самом дальнем ящике слесарного верстака.
Вторую ошибку Маркелу Фатеевичу «помог», как видно, совершить таксист Гопань со своим неимоверным рвачеством, когда в отсутствии своего главного заказчика рейса до Кривичей, взял в машину до Львова еще несколько здешний пассажиров с их запасами минеральной воды, щедро пошедшей на угощение отзывчивого таксиста.
На что у того было свое объяснение.
 – Никогда бы не подумал, что самой обычной посадкой ещё троих человек, вызову такой неописуемый гнев старика, – вспоминал он уже на допросе в одном из кабинетов областной прокуратуры.
Там, по настоянию Пущина и основываясь на собранных им уликах, возбудили «Уголовное дело» по факту насильственной смерти М. М. Васнльчук. Потому, вместе с Андреем Пущиным, со свидетелем работал еще и местный следователь.
Им то и поведал Гопань, как все было. Оказалось, что добросовестно ожидая Городухина, отлучившегося, якобы, по важному делу в решении родственных проблем, он внезапно подвергся стремительной «атаке» со стороны молодой семьи, буквально «штурмом взявших» его такси.
Только можно было войти и в их непростое положение. Мужчина и женщина, вместе со своим пятилетним карапузом опоздали на, только что ушедший с автовокзала, утренний автобус и теперь не успевали во Львов к отправлению своего поезда.
 – Ну, товарищ дорогой, возьми с собой до областного центра, что тебе стоит, – показывая железнодорожные билеты, всеми силами пытался уговорить водителя глава этой семьи. – Мы тебе хорошо заплатим!
 – Не могу, клиент уже оплатил всю поездку, – воспротивился, было, Гопань. — Вдруг он не один вернется?
После его аргумента, за в переговоры вступила уже молодая мамаша. Настроенная куда  более решительно. Не слушая никаких возражений со стороны водителя такси, она открыла переднюю дверь и втолкнув на место, рядом с Гопанем своего мужа, сама устроилась вместе с сыном на заднем сидении автомобиля:
 – Вот так, н никуда не выйдем!
Так что, появившемуся вскоре Городухину пришлось смириться с необ ходимостью возвращаться в город с непредвиденными попутчиками.
 – Причем, эта молодая мамаша и, вполне самостоятельная женщина, прямо бес в юбке, вела себя потом не так агрессивно – лестно отозвался о ней таксист. – Попыталась в пути даже задобрить Маркела Фатеевича:
 – Что-то Вы такой бледный? – пристала она к нему как репей. – Нездоровится, видно, лучше будет, если попьёте водички.
Она повторила то же самое подношение, когда задабривала водой и таксиста. Из своей безразмерной сумки пассажирка достала и протянула ему бутылку здешней гордости – минералки «Нафтуси».
Вот когда сделал роковую ошибку бригадир-путешественник, подумал Андрей. Руки, видно, тряслись после содеянного, оттого и сунул брелок-открывашку мимо брючного кармана.
Все последующее, в том числе и опоздание в гостиницу на встречу со вдовой, вполне соответствовало, разрабатываемой следователем, версии. По ней, поздно вспохватившийся потери, Городухин попытался отыскать машину, где обронил ключи, но не смог сделать это быстро. А там уже пора было срочно спешить в гостиницу, где ждал «спектакль», умело и с хитрицой разыгранный перед доверчивой женщиной. Во время которого Маркел Фатеевич предпринял еще одну попытку приобрести заветные для него, как выяснилось, часы, коли ради них он пошел даже на убийство пенсионерки!
Не сходилась только сущая мелочь, которая не давала покоя Пущину, день за днём заставляя его ломать голову над тем, зачем так понадобилось Городухину  это произведение довоенного штампованного ширпотреба?
В самом Львове, прощаясь со своим коллегой, взявшемся за расследование убийства Марины Матвеевны Кротовой, парень с Алтая не стал навязывать своё, возможно, крайне спорное мнение о роковой причастности к совершению преступления дешёвеньких часов на простом стальном браслете.
Но проходили часы и дни возвращения к себе в Егорьевку, в ходе которых Андрей уже начал подумывать о «медвежьей услуге», оказанной львовянам тем, что увёз с собой вещественное доказательство, полученное у вдовы Лимачко.
Уже не в самом же. деле обладают какой-то особой антикварной ценностью? – всю дорогу домой, по возвращению из Львова, недоумевал Пущин.
Да и потом, к сожалению, он так и не смог документально «привязать» часы майора госбезопасности Мурзина из довоенной истории, к вещественным доказательствам по делу открывшемуся спустя более трёх десятков лет.
Зато уже на месте, разбираясь с «посылкой» от мертвеца, якобы, переданой вдове Городухиным, следователь сумел отыскать еще одну серьезную улику против хитроумного убийцы:
Изобличить того во лжи с этим «не почтовым отправлением», помог самый обычный. Рядовой что называется, номер краевой массовой газеты «Алтайская правда». Тот самый, что для убедительности, сунул Городухин в обычный фанерный ящик. Его «курортник» приобрел уже во Львове, вместе с медом и кедровыми орешками, тоже купленными на украинском же базаре. Тогда как сама эта газета Маркелу Фатеевичу досталась уже в поезде от разносчицы переодической печати.
У себе в селе, ни Касьян Лимачко, ни он сам, сделать этого просто не могли, так как, по стечению обстоятельств, именно данный номер «Алтайки» просто не поступил на Шелковинское сельское отделение связи. О чем имелось и запротоколированное объяснение постальонки. По её словам, вся пачка случайно была забыта в районном Узле связи экспедитором. И тот, чтобы скрыть от возможного гнева начальства свой служебный грех и не лишиться премии, данные несколько десятков номеров так и не стал присовокуплять к корреспонденции следущего дня.
В «Уголовном деле» были и заключения экспертов о том, что и мёд, и кедровые шишки не имели к Алтаю никакого отношения. Злой умысел с посылкой, таким образом» был даказан и его Городухин признал. Кроме того, злокозненный бригадир готов был и еще много что взять на себя. Но от наручных часов из Кривичей открещивался, как только мог даже в своем, столь назавидном положении.
Вернее даже, отнекивался уже бывший бригадир. Так как, сразу по возвращению из командировки своего следователя, районный прокурор дал санкцию на арест подозреваемого в совершении умышленного убийства. Что и было осуществлено. После чего совсем недолго запирался на предварительном следствии Маркел Фатеевич. До тех самых пор надеялся он на то, что сумеет избежать возмездия за содеянное, пока все его хитроумные «алиби» не оказались до последних мелочей, безоговорочно опровергнутыми доводами, представленными следствием.
Экспертиза, проведённая с применением всех последних достижений криминалистики, позволила установить, что замок от чемодана, обгоревшего в копне сена неподалеку от автокатастрофы, открывался именно одним из тех ключей, что были на связке со злополучным для бригадира брелком. Затем и в магазине подтвердили, что Городухин брал не один, а именно два похожих чемодана. А уже тот сам заявил, не стал скрывать, что с одним из них как раз и ездил на лечение в Трускавец.
И снова во время допроса, зашел разговор о посылке. Теперь особенно поразило убийцу, предъявление ему еще одной, достаточно важной улики – все того же обычного номера краевой массовой газеты.
 – Узнаете, Маркел Фатеевич? – спросил Пущин у подследственного, доставая из папки экземпляр «Алтайской правды», которой, по словам вдовы Лимачко, Касьян Львович, якобы, накрыл посылку.
Тот удручённо кивнул головой. И уже по этому виду задержанного было видно, как изменился он за последние недели, проведя их за решёткой в камере предварительного заключения. Теперь уже давно пропали былые спесивость и наглое стремление выдать себя за борца с фашизмом, а не за одного их слуг оккупантов.
 – Да и как же не узнать собственную работу, – констатировал Пущин. – Если именно Вы сами не только все содержимое ящика собирали, от имени своей жертвы, но и упаковали «гостинцы» собственноручно.
После чего ещё больше добавил расстроенности Городухину, приведя  лабораторное заключение экспертов:
 – На газете, как и на ящике, как и на банке с медом, кроме ваших отпечатков пальцев, не найдено ни чьих иных.
Откуда было знать Городухину, придумывая ловкий повод выманить женщину на день с её усадьбы, что посылка его так и останется в неприкосновенности. Да и кто другой мог бы знать, сама Наталья Сергеевна Лимачко, словно чувствуя что-то, не совсем ладное, ни к чему внутри не прикасалась. Да и не до лакомств было ей, когда случилось двойное горе! Просто поставила посылку в кладовку, где она и дождалась приезда следователя, вышедшего на след убийцы.
 – И вот уже, Гражданин Городухин, почти все доказано, – не хуже иного психолога, Пущин выждал паузу. – Экспертизу сделали во Львове, там же сняли показания со всех, видевших Вас в Кривичах в день убийства гражданки Васильчук.
Дальше продолжать ему не дал истошный крик Маркела Фатеевича:
 – Гады, вы все, сволочи, ненавижу!
Обхватив седую голову руками, он внезапно, как иступлённый, закачался из стороны в сторону на стуле, привинченному к полу следственного изолятора Когда же прошел первый порыв гнева, то поднял на Андрея, потемневшие от бессильной злобы глаза:
 – Я все скажу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Время избирательно действует на намять людей. С началом уборочной страды, когда на помощь сибирским хлеборобам прислали людей с разных концов страны, Маркелу Фатеевичу Городухину совершенно ничего не говорилт, ни внешность одного из прикомандированных к его бригаде, заезжих водителей, а уж тем более конкретно его фамилия – Лимачко.
А вот самого Касьяна Львовича Лимачко, словно электрическим током прямо в сердце ударило, когда судьба вновь, почти через три десятка лет опять свела его с бывшим знакомцем.
Зато потом, почём свет стоит, клял себя и корил за проявленную при встрече с прикомандированными бывшими земляками,неосторожность бригадир Подолинского отделения колхоза «Свет маяка». Никак не мог простить себе того, почему всерьёз не насторожился, узнав, откуда родом, будут его временные, всего на одну уборочную страду, присланные работники?
Тогда же из них двоих оказалось, крепче хранил свои воспоминания бывший когда-то паренек – ученик шофера, которого новый учетчик Кривнчской МТС и в глаза-то видел лишь мельком, а не то, чтобы еще и фамилию спрашивать. Мало ли было тогда перед войной в разношерстном по составу коллективе станции подобных работничков?
Уже на Алтае, спустя столько лет, во время первой встречи, у самого старшего из шоферской – прикомандированной троицы с Западной Украины, не хватило решимости прямо спросить у Городухина. Вот, мол, ты где обитаешь? Отыскал место, чтобы спрятаться от ответственности перед людьми за страшное злодеяние!
Слишком добросовестным оказался Касьян Львович, чтобы просто так навести на кого-нибудь слово напраслины. Чего доброго, подумал тогда Лимачко, совсем не тот это человек, хотя и сходятся имя и фамилия. Потому решил перестраховаться.
В одном из рейсов, проходящих через районный центр, он остановил свой грузовик у старинного, еще бревенчатого здания Узла связи.
 – Можно разговор заказать вот по этому адресу? – обратился он, поднявшись внутрь по скрипучему дощатому крыльцу.
Протянутый им листок с данными, однако, тут же был с возмущением возвращен обратно телефонисткой, сидевшей на приеме в столе заказов АТС.
 – Такие заказы принямает за три дня до назначаемого времени разговора! – ответила сотрудница Узла связи, да еще и добавила горечи в свой ответ. – И то, соединим, если .извещение пойдет по телеграфу.
Ничего другого водителю делать не оставалось.
 – Хорошо, пусть будет так, как Вы сказали, – не стал спорить Касьян Львович. – Давайте оформляйте заказ телеграфом.
Но при этом он поделился и возникшими сомненими:
 – Только поскажите, как мне сюда поспеть на переговоры, если вдруг в рейсе буду, а живу не близко от районного центра, в селе Шелковка.
На что телефонистка несколько смягчилась в тоне ее общения с таким непонятливым клиентом.
 – Не обязательно сюда ездить, за тридцать вёрст ездить – сказала она и более популярно пояснила все удобство такой услуги связи – В колхозе «Свет маяка» есть своя телефонная коммутаторская сеть.
Телеграфистка улыбнулась, сменив былой гнев на нынешнюю милость:
 – Там-то уж сумеете аппарат себе отыскать.
Совет телефонистки показался старому шоферу вполне приемлемым. Расплатившись за сделаный заказ, он со спокойной совестью вернулся к месту новой работы. Оставив выяснение личности бригадира на потом.
Правда, новое обстоятельство едва не нарушило его планы. Колхозный диспетчер Алла Сергеевна Поспелова, хотя и приняла у него талон на переговоры, но сделала это с крайне недовольной миной, состроенной на своем, и без того-то малоприятном лице. И объяснений особых такому откровенному недовольству не требовалось. Уже потому, что междугородний разговор приезжего обернулся для нее докучливой заботой.
 – По местному времени разговор у Вас состоится в два ночи, – услышал от неё заказчик таких обременительных переговоров. – И мне, значит, придется торчать в конторе у телефона столько времени?!
Случись на то ее воля, сроду не бывать бы так, как того желал какой-то там прикомандированный шофорюга! Но что поделаешь – работа. Пришлось принять заказ и даже обеспечить клиента телефоном.
Вообще-то Алла Сергеевна Поспелова, все последние годы – вплоть до того, как, наконец-то наладили проводную диспетчерскую связь колхозов с Райсельхозуправлением, в том числе и собственного села, постоянно работала то на отправке в Егорьевку сводок, то на приеме «сверху» распоряжений.
Теперь же – ради приработка взяла на себя и обслуживание, установленного в правлении хозяйства, коммутатора. До поры, как говорится, до времени спокойно исполняла свои нехитрые обязанности, пока, не так давно, из «великовозрастной девы» вдруг, на свое счастье, стала замужней женщиной. И теперь, в таких обстоятельствах, «лишний рубль в полную семейную чашу» понадобился так, что поневоле пришлось забыть о своем прошлом, достаточно тихом и спокойном существовании.
Лишь попервой многие в селе пеняли на землячку, дескать, дура ты, Алка! Настоящая бестолковая у тебя голова, если не понимаешь, кого в дом ведёшь – тюремщика-рецидивиста, почти два десятка лет не выходившего «из-за колючки».
Зато потом притихли, когда Маркел Фатеевнч Городухин – тот самый горемычный «лагерный сиделец» начал строить нешуточную карьеру. Из рядового электрика по тракторам и автомобилям сначала стал учетчиком, а потом и бригадиром. Влиятельным человеком, от которого много что зависило.
И тогда, недавние «советчики» поприкусили «злые языки»! Особенно успокоились с таким удачным браком родственники Аллы Сергеевны, прознав от нее, об истинных причинах толгого тюремного срока этого ее первого и единственного мужа. Оказалось, по её словам, что никакой он вовсе не уголовник. Просто жертва незаконных сталинских репрессий, когда-то затронувших, практически каждый втрой дом и у них в селе.
 – Мой, дорогой Маркел Фатеевич безвинно пострадавший! – в полный голос стала утверждать в кругу подруг и знакомых диспетчер колхозной связи. – И мы ещё сумеем правды добиться!
В особенно значимые дни, когда за богатым столом собирались родственники, а то и приезжало начальство «на огонёк», звучали и более напыщенные фразы.
 – Разве виноват Маркел Фатеевич в том, что геройски, как все, воевал с проклятым врагом, но попал в плен после разгрома его партизанского отряда, – что называется «на ушко», не только не стесняясь супруга, но и с его собственных слов рассказывала Алла Сергеевна Поспелова. – Его бы наградить за все перенесенные тяготы и совершенные подвиги, а сталинские сатрапы снова направили за колючую проволоку.
Как тут было не переживать за невинно репресситованного, из немецкого плена угодившего прямо в бериевские застенки. И потом, будто бы, не повезло Городухину, что не нашлось, якобы, у него настоящих заступников. Вот и отбыл свое по достаточно суровому приговору суда – двадцать пять лет «от звонка до звонка». Тогда как другие, такие же, как он – бывшие военнопленные, уже давно на свободу повыходили и получили полную реабилитацию.
В самой Шелковке до сих пор проживало несколько семей пострадавших подобным образом, как было в рассказах нового односельчанина – Городухина. Хотя и не по стольку лет «мотавших» лагерные срока – поволжские немцы, чечено-ингуши, белорусы и украинцы с оккупированных фашистами территорий.
Правда, почти все – щедро ссылаемые сюда по тем или иным поводам, в шестидесятых годах подались обратно, в родные места. Но были и такие, кто оставался, обретя здесь свое счастье. Кто укоренился здесь, когда началось освоение целинных и залежных земель. Иных же больше привлекал совершенно иной резон не возвращаться туда, откуда привезли под конвоем. Как-никак, в глухой сибирской провинции так легко было затеряться в потоке новоселов и местных жителей.
Так что очень скоро после замужества, Алла Сергеевна к своему высокому, по сельским меркам, посту – диспетчера-телефониста, добавила и неофициальный, но вполне осязаемый в отношении с односельчанами «титул» – Бригадирша.
Хотя и далековата – за полтора десятка верст от центральной усадьбы колхоза «Свет маяка» была мужнина вотчина – поселок Подолино, однако, все же успевал хозяйственный мужичок Маркел Фатеевич Городухин исправно выполнять там свои «начальственные» обязанности. Развитые и отточенные до совершенства за те четверть века, что он провел в исправительно-трудовом учреждении при Алтайском тракторном заводе.
Тем более, что и там он тоже, не долго был простой «лагерной пылью». Начальство очень скоро сумело оценить его природные качества – неординарную смышленость и ещё более уникальную предприимчивость. Тем более, что и ходатайствовать за него не приходилось. По таким «статьям», как у него – ни амнистии, ни условно-досрочное освобождение не полагались.
В другом «лагерный старожил» приуспел. Стал просто не заменимым руководству. Дошло до того, что предпреимчивого «активиста» расконвоировали. Дали ему возможность выполнять личные поручения руководства завода по обмену на достаточно дефицитные тракторные запчасти столь же ходовую продукцию селян – мяса, масло и прочих вкусностей, вроде меда, грибов и прочего.
В одной из таких поездок по взаимовыгодной «продразверстке» и свела судьба Маркела Фатеевича со старой девой из Шелковки. Хоть и некрасива лицом баба, да зато по другим статьям сущий клад, рассудил перед освобождением из зоны Городухин, выбирая себе постоянное место на новое жительство.
Так и не отважился он возвращаться в родные места на Западную Украину. Где кое-кто из земляков, как ему сразу было ясно, прямо-таки жаждал посчитаться за прошлые «грехи молодости» бывшего фашистского прихвостня – бургомистра. А тут вместе со своей «молодой женой» сразу получил и дом, и богатое подворье с живностью, умело разведенное работящей и охочей до всяких забот женщиной...
...В тот вечер, когда подошел срок выполнения заказа, на ночные телефонные переговоры с Кривичами, она сразу строго предупредила, появившегося в урочный час в колхозной конторе, шофера Лимачко.
 – Нечего здесь у меня в диспетчерской толкаться! – остудила она пыл командированного автомобилиста. –  Сидите себя в Доме культуры и  ждите у телефона.
Милостивый совет, завершивший их общение, несколько смягчил предыдущие слова недовольной ночной работой, женщины:
 – Придет вызов – соединю с Домом культуры!
Накануне, у себя дома, управившись по хозяйству, она попросила припозднившегося с работы мужа.
 – Марик, дорогой, ты меня не проводишь сегодня до конторы? – аргументировав просьбу серьёзной причиной. – А то темно на улице, возвращаться будет страшно?
 – Что ты там  забыла, у себя в конторе в такой час? – скорее для острастки, а не потому, что не хотелось тратить на жену свое вечернее время, проворчал Городухин.
Был он очень раздосадован, как и супруга, неожиданной перспективой, идти, куда-то заполночь из теплой хаты. Но, узнав о переговорах и нырнув носом в адрес, написанный на талоне из стола заказов Районного узла связи, сразу переменил тон.
 – Конечно, провожу, не сомневайся, – обрадовал он свою дражайшую Аллу Сергеевну. –  Не в первый же раз.
В душной диспетчерской, где они оба ждали звонка из райцентра, Городухин все же запретил жене раскрывать, по обыкновению окна настежъ. Найдя для этого подходящий предлог:
 – Комары с улицы налетят.
Заодно усомнился в настойчивости подчиненного ему, шофера не только дозвониться до родственников, но и говорить с ними сверх обычного:
 – Да он что, целый час балакать будет, этот твой клиент? – переменил Городухин своё прежнее желание проводить супругу до дома в любой ночное время. – Столько я тут, пожалуй, не высижу.
Маркел Фатеевич замолк, словно прислушиваясь к своему собственному организму.
 – У меня же, Алка, в спину стрельнуло, – в голосе послышались обычная его горечь, и обида от прошлой горемычной участи. – Не иначе, как из-за твоих проклятых сквозняков без спины вот-вот останусь!.
Тогда как, в действительности, сам просто пытался отгородиться от любого чужого взгляда с улицы. Решил твёрдо – любым способом избежать ненужных ему разговоров. Чтобы не судачили, дескать, бригадир подслушивает чужие телефонные разговоры через трубку коммутатора?
Одной этой умело исполненной предосторожностью Городухин не ограничился. Он еще и жену спровадил из помещения подальше на улицу, когда та умело соединила линию с аппаратом в Доме культуры:
 – Иди, пока, дорогая моя, подыши на улице свежим воздухом, а я покурю здесь, да и за тебя подежурю.
Как стало ясно Городухину, а он не пропустил мимо ушей, ни одного слова из чужого разговора, общался с родственниками шофер, действительно, долго. Сначала делился новостями со своей женой, а потом, что особенно не понравилось Городухину – с теткой-приживалкой.
И у той, и у другой все выспрашивал, на счет особых примет бывшего бургомистра их местечка, куда входил и хутор Кривичи? Уже это одно вызвало у Маркела Фатеевича, прямо-таки зубовный скрежет. Вынюхинает, гад, думает меня и здесь достать! – сжал он в гневе свои кулаки, познавшие много что в лагерные годы.
Но особенно взвинтило Маркела Фатеевича. упоминание старых ручных часов Кости Кротова.
 – Марина Матвеевна, они нам скоро могут пригодиться, когда в органы сообщим про предателя и убийцу, – кричал в трубку Лимачко, не подозревая, что его слова еще раньше, чем Васильчук, слышит самый заклятый на сегодня враг.
Сам бывший бургомистр так затаил дыхание, что был отчётливо слышен над его головой и писклявый посвист комаров, которые, однко, уже не могли отвлечь его от того, что доносится из трубки коммутаторной связи.
 – Ведь недаром, после пожара Городухин их так долго искал, – между тем говорил тетке Лимачко. – Хорошо хоть, предатель подумал тогда, что они сгорели вместе с хатой и надворными постройками.
При этих словах Маркел Фатеевнч вдруг ясно почувствовал, как учащенней забилось его сердце: – Не может быть? Часы уцелели!
Недавние злость и смятение сменились удивлением и радостью, заслонившеми все прочие чувства: – Часы сохранились! И они будут моими!
...Исповедуясь перед следователем, в надежде что это ему это зачтется при вынесении приговора, Городухин, все же, не стал передавать полностью деталей, что сумел подслушать из того телефонного разговора. Ограничился простым сообщением:
 – Тогда подлый мужик сговорился со своими родственниками в Кривичах опорочить меня перед законом.
В том же духе добавил ещё всякого, дескать, Лимачко мало показалось того, что уже полностью отбыл за свои преступления по приговору военного трибунала бывший бургомистр, для которого сразу после войны не пожалели самого долгого, какой только был, лагерного срока.
 – Вот я и вспылил, затеял недоброе дело, уж больно не хотелось снова угодить за решетку из-за напраслины, – гнул свою линию Городухин.
Спокойно выслушавший столь гневную тираду, Андрей Пущин, все же с главным в ней не согласился:
 – За то, что Вы, гражданин Городухин, попали, якобы, в плен, ты срок уже давно отбыт и нечего было опасаться на продолжение наказания.
Городухин зыркнул на него из-под насупленных бровей:
 – Оклеветать очень просто невинного человека.
И нахохлился на своем стуле. Правда, молчал не долго. Как оказалось, лишь готовя, вроде умелого режиссёра, своё новый «выход к зрителю».
Снова Городухин поднял глаза на следователя, потушив них ненависть и желание давать самый решительный отпор всякому обвинению. Теперь, набравшись новых идей собственной защиты, он снова готов был соглашаться на всё, ссылаясь на пресловутую судьбу и наветы окружающих.
 – Ведь они-то, выходит, все сполошь – честные граждане, а я при этом не только простой тюремщик, но и хуже уголовника, – совсем стариком казался убийца двух человек, лишённых жизни теми самыми жилистыми руками, что смирно покоились сейчас на коленях мятых брюк Маркела Фатеевича. – Совсем для вас, гражданин следователь, я пропащий, коли верите всем, кому ни попадя.
Он готов был даже разрыдаться, но сухие глаза не позволили начать новую инсценировку под названием «Оклеветали».
 – Никого я бы и пальцем не тронул, никого бы не стал убивать, если бы меня к этому не подтолкнул готовящейся клеветой, сам злобный доносчик Лимачко! – так и заявил, вслух, в продолжение недавним признаниям. – Был я в состоянии аффекта, ничего не помню, себя теперь готов оболгать, что уж тогда о других говорить, так называемых, «свидетелях», шейте дело, вспоминайте прошлое, коли не желаете мне покоя под старость лет!
Подследственный дал понять, что и на суде будет держаться своего, не сдаст позиций какому-то там мальчишке.
 – Доказывай, подбирай фактики, только нет настоящих доказательств, – он кивнул небритым подбородком на стол, где лежали материалы «Уголовного дела». – Подтасовкой занимаетесь, да забыли, с кем имеете дело, не таких «законников» видывал с подходцами всякими!
Примерно так, очевидно, было и после войны, во время подготовки к трибуналу, ненароком представил Пущин, как Городухин столь уверенно уворачивался от большинства самых страшных обвинений, что избежал петли, вымолив лагерный срок, окончившийся для него вполне благополучно.
И теперь прежняя тактика сулила перевес в споре с молодым следователем, которому было далеко до прожжённых  военных трибунальцев.
Андрей не стал более затягивать дискуссию. Не пустился на сомнительные рассуждения об ответственности бывшего военного преступника за давно, якобы, погашенные пригрешения. Тем более, что всего ранее сказанного на допросе Маркелом Фатеевичем и чистосердечного признания Городухина в убийстве водителя, зафиксированного в протоколе предварительного этапа расследования, вполне хватало, чтобы завершить, и так затянувшееся сверх всяких сроков, расследование.
Пущин достал из ящика стола чистый бланк и быстро заполнил верхние графы, типографским способом разлинованные на голубоватом листе:
 – Ваши, Городухин, фамилию, имя и отчество не спрашиваю, – произнёс он. – Вписываю, как есть.
Пущин оторвался от протокола:
 – Ведь перемены не произошло.
Поступив точку, он неторопливо развинтил авторучку, крутнул поршенек подачи чернил и, повторяя процедуру в обратном порядке произнес.
 – Итак, Вы подслушали разговор по междугородней телефонной связи! – услышал как будто глас с небес подозреваемый. – Что было дальше?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Гудки отбоя в массивной эбонитовой телефонной трубке старомодного аппарата связи уже вовсю терзали тишину душного кабинета колхозного коммутатора, а Маркел Фатеевич все еще сидел, тупо уставясь в корпус аппарата. Долго не решался выдернуть штекер из разъема, относящегося к абонентному номеру в сельском Доме культуры.
Его мертвенное оцепенение нарушила жена, которой надоело кормить комаров на крыльце колхозной конторы. Она прямо-таки ворвалась в помещение, оставленное под присмотр мужа.
 – Заснул, Маркел Фатеевич, что ли? — с порога окликнула она Городухина, все так же сидевшего за ее рабочим местом.
 – Да, да, конечно! — откликнулся он, выйдя из оцепенения.
После чего стремительно поднялся из-за стола, протянув руку, выдернул наконец-то из гнезда медный наконечник разъема. И уже тогда сделал шаг навстречу:
 – Совсем заработался в поле, едва не заснул!
Супруга его поддержала.
 – Скорее всего, утомился, муженёк, сверх всякой меры, – заботливо лились слова Аллы Сергеевны, довольной тем, что супруг проводит по ночи до дома и не придётся одной шагать в темноте. – Доведут тебя эти рабочие бдения до инфаркта.
Этот, ставший едва ли не традиционным в их семье, шум о том, что не умеют у нас беречь людей, она поднимала уже не раз. Всегда ролагая, что и сама сможет, вместе с супругом хоть на какое-то время вырваться позагорать на теплое море – как-никах и в отпуске порядочном ни разу не был. Но только теперь искра полного согласия с супругой ярко мелькнула во взгляде Городухина.
Возвращаясь по ночному селу домой, он вдруг вспомнил и о больном -желудке, испорченном лагерной баландой и об отбитых там же почках Из чего явственно выходило, что решение об отпуске с лечением у него в голове созрело окончательно:
 – Лечиться мне нужно срочно и всерьез, без всякого пляжного баловства и отдыха на морском берегу.
И так это было необычно слышать от своего»трудоголика» Алле Сергеевне, привыкшей видеть супруга всегда деловым и подтянутым, что она не утерпела:
 – А все ты сам!
На неблизкий путь от конторы до их дома хватило разговоров на столь животрепещущую тему сохранение, как здоровья трудового человека.
 – Ведь не последний же человек в нашем колхозе, – рассуждала «бригадирша». – Мог бы уже давным-давно оформиться на лечение.
И сама же словно ответила за него, передразнивая прежние отговорки:
 – Да куда там, работа, мол, главнее всего!
Умело направленная в это русло Маркелом Фатеевичем, она так серьезно вошла в роль сердобольной жены, что действительно утвердилась во мнении на счёт крайней хворости супруга. Потому, еще до подхода к собственному подворью твердо сформулировала решение, к которому ее-навязчиво подтолкнул сам Маркел Фатеевич:
 – Завтра же еду в райцентр выбивать тебе путевку!
Поехали туда, однако все вместе. Сразу после того, как управились со своими колхозными заботами диспетчера и бригадира. Потому, что Городухии не хотел полагаться на случай в деле, обдумыванию которого посвятил немало тревожных часов. Прикидывая и так и эдак, подробности совсем не случайно подслушанного семейного разговора.
Прикомандированный к его бригаде украинский шофер говорил тогда совершенно откровенно с женой, находящейся так далеко от здешних мест, что Городухину даже не верилось в ее существование. Однако, она была, угрожающей всему его существованию, реальностью! Да и не только она одна. Оказывается, жива еще и Марина Матвеевна Васильчук, будь она неладна, сохранившая ту самую вещь, которой во время войны так не хватало Городухину.
Да и теперь она была бы, наверное, не лишней, мелькнуло в его, воспалённом от неожиданной новости, мозгу. Чтобы жить богато и счастливо, как это можно осуществить не в этом паршивом селе, а где-нибудь на Западе!
И теперь, вдруг выпал шанс добиться своего, стать действительно важным и успешным человеком, а не прозябать на пыльной  бригадирской должности.
...Райком профсоюза работников сельского хозяйства помещался в правом крыле здания Райисполкома. И по прежним обращениям за талонами на дефицитные товары, хорошо был знаком Городухину и его настырной супруге.
Особенно хорошие отношения сложились у Маркела Фатеевича с председателем – бывшим комсомольским вожаком Аманом Дулькубаевым, сменившим свое татарское, не совсем престижное среди местных жителей имя-отчество на «исконно русское» – Михаил Юрьевич.
 – Совсем как у Лермонтова! – незлобиво помеивались поначалу люди, незнакомые достаточно близуо с веселым нравом и добродушным характером Амана – Михаила Юрьевича.
Но затем все входило в привычную колею и вскоре столь удивительное превращение уже не вызывало никаких вопросов. Вот и сейчас, Городухин уверенно, чуть ли не ногой открыв дверь, вошел в кабинет Дулькубаева как давний и добрый друг. Да и был им на самом деле – не раз выручал в организации приема у себя на полевом бригадном стане гостей этого рачительного, за чужой счет, самовольного тезки великого русского поэта.
 – Здорово, бригадир! – протянул ему руку председатель Райкома профсоюза, уважительно встретив у самых дверей. – Ты, вот, ко мне? А меня сам Дуганов что-то к себе срочно вызывает.
Виноватая улыбка на хитрой физиономии профсоюзного деятеля словно сама говорила за своего хозяина:
 – Тороплюсь на приём к первому секретарю в райком партии!
Дверь, однако, раскрылась еще шире и из-за спины Городухина показалось полное женское лицо в обрамлении рыжего химического перманента.
 – И добрейшая Алла Сергеевна здесь! – еще шире растянулись, обнажая желтые прокуренные зубы, тонкие губы Дулькубаева. – Вот так гости.
Но у семейной четы не вызвал никакой радости, откладываемый по уважительной причине, прием по личным вопросам главного профсоюзного деятеля района.
 – Да какие мы гости, – протянул Маркел Фатеевич. – Самые обычные просители, которым можно и отказать в любой момент.
 – Лучше сказать, что мы непосредственно пострадавшие па работе! – тут уже не на шутку «завелась» из-за его спины Алла Сергеевна. – Вы, вот, не знаете, Михаил Юрьевич, а вчера у Маркела нашего сильнейший приступ был.
Она скорбно вымолвила, словно вынося обреченному на муки супругу, самый страшный приговор:
 – Почечные колики.
У нее имелся серьезный союзник в натиске на главного заступника членов профсоюза работниковы сельского хозяйства их района – собственная уверенность в то, что говорила и прежние угощения, не раз выставляемые на стол, когда доводилось Дулькубаеву наведываться в их село с различными проверяющими. Но теперь, когда не требовалось просить сверх того, что положено, она опиралась именно на медицинские показания.
По ее словам, супруг-бригадир, никогда прежде не жаловавшийся на свое изношенное здоровье, теперь словно потерял веру в славное будущее:
 – Как бы совсем не отдал концы, если подобное повторится.
Мимолетная тишина, наступившая за этой фразой, не могла не напомнить о том, что замешательство может повредить самому хозяину кабинета, собравшемуся в райком партии «на ковер»! Но гости и не собирались сами входить в его положение. Особенно Алла Сергеевна:
 – А вам все недосуг заставить его поехать на лечение! – укорила она, скорбно поджав свои, щедро покрытые яркой помадой, пухлые губы.
Ее слова несколько прояснили смысл такого визита.
 – Вот такие, получается, неважные дела! – после всего услышанного, посерьезнел Михаил Юрьевич. – Только не говорите, Алла Сергеевна, мне сейчас, что путевку Маркелу Фатеевичу у нас в Райкоме профсоюза пожалели.
Напряжённые физиономии сельских жителей говорили именно об этом, потому Дулькубаев сказал, как отрезал:
 – Сейчас любая путёвка будет ему – как на блюдечке.
Скорым шагом, чтобы успеть и бригадиру помочь, и попасть в условное время, на прием к строгому «хозяину района», Дулькубаев поманил приезжих за собой, пока не завел супружескую чету в бухгалтерию:
 – Гарны дивчины, постарайтесь, прямо туточки, обязательно найти в наших фондах на путёвки, все, что только будет нужно товарищу Городухину!
Перейдя в общении с окружающими, наподобие украинской речи, явно, подстраиваясь под «дорогого гостя» хохла-бригадира, не только скомандовал председатель, но и пояснил суть происходящего:
 – Заслуженный и работящий человек, можно сказать, при смерти, а у нас нет для него места на курорте.
И неизвестно кому пригрозил:
 – Ни куда так не годится?
Не дожидаясь ответа на этот свой, риторически прозвучавший, вопрос Михаил Юрьевич умчался в райком партии. Тогда как Городухину были предложены на выбор с добрый десяток различных путевок на санаторно-курортное лечение за счет профсоюза. В том числе и «горящая» в Трускавец.
 – Вот эта подойдет! Может отопьюсь минералкой, – будто бы нехотя, стараясь скрыть за этим личный интерес, сделал свой выбор бригадир колхоза «Свет маяка».
Чем несказанно обрадовал главного бухгалтера Райкома профсоюза, уже по сути, считавшую совершенно пропавшей эту путевку, срок которой начинался на следующей неделе. Да плюс дорога.
Оставался пустяк, о котором она и сообщила страждущему:
 – Оформляйте медицинскую карту.
И уж эти непростые хлопоты взяла на себя верная жена, внезапно заболевшего колхозного бригадира.
 – У меня в райбольнице хорошая подруга работает, – уверенно заявила Алла Сергеевна. – Она все устроит.
Отвезя супругу в райздрав на своейм автомобиле с будкой «Техпомощи», Городухин зашел в «Универмаг», где приобрел два похожих чемодана. Один он сховал за верстаком в крытом кузове, а другой оставил на глазах, чтобы порадовать супругусерьезностью своих намерений.
Правда, о втором чемодане ему пришлось открыться потом. Когда потребовалось рассказывать всё «под протокол» и лишь испытав активный натиск следователя, ознакомившего подозреваемого с неопровержимыми уликами. В том числе был предъявлен протокол показаний свидетеля – продавщицы галантерейного отдела главного магазина районного центра.
После чего на свет появилисьобгоревшие останки того самого чемодана, что были найдены на месте подожженной копны сена:
 – Да, взял два чемодана! Иначе, не знал, как лучше организовать себе алиби, – ракололся убийца.
...Как оказалось, за день до отьезда в Трускавец, Городухин обеспечил себе выполнение второй части плана. Нашёл вариант своевременного возвращения обратно в Рубцовск к отправлению поезда после расправы с шофером.
Основывался он все на том же бригадном автомобиле, бывшем всегда в его распоряжении. На этакой «летучке техпомощи», сооружённой на базе грузовика «ГАЗ-51» с жестяной будкой вместо кузова. Оставалось только воспользоваться техникой без свидетелей. Это успешно удалось Городухину. Однажды вечером, сразу после работы он поехал на «летучке» один, отпустив водителя. Но не домой, а в совершенно противоположную от села Шелковка сторону.
Все, что нужно, он приготовил заранее. Одни из новых чемоданов – полностью собранный в дорогу, завез на Рубцовский железнодорожный вокзал. Где и поместил в ячейку автоматической камеры хранения.
Тогда же купил кассе предварительной продажи билетов прямой «литер» до самого Львова.
После этого отправился по Змениогорской трассе. Подыскать кювет, подходящий для инсценировки автокатастрофы. На удачу Городухина и на горе его будущей жертвы, с десяток свежих копешек, недавно скошенного и просушенного сена, топорщились в непосредственном: близости от густой кленовой лесополосы, прямо неподалеку от крутого дорожного склона
Лучшего место для укрытия, тоже прихваченного из дома, мотовелосипеда просто не придумать, понял злоумышленник.
Эта техника — старая латышская «Гауя» много лет бесцельно лежала в сарае у его нынешней супруги Аллы Сергеевны Поспеловой, как память об умершем отце. Вторую жизнь технике вернул уже Городухин, накануне задуманного убийства, он, покопавшись в моторе и убедился, что тот вполне исправен!
В тот же день Горсдухин предложил жене:
 – Можно, Алла, выгодно продать эту рухлядь!
После того, как она охотно согласилась на столь неплохую прибавку денег в семейный бюджет, бросил мотовелосипед в будку техпомощи:
 – Покупатель уже ждет.
Жена еще и порадовалась хозяйственной хватке деловитого супруга:
 – Лишние деньжата, как раз не помешают в твоей, Маркел Фатеевич, поездке на санаторно-курортное лечение.
Вокруг уже совсем стемнело, когда Городухин решился спрятать мотовелосипед в укромном месте. Отсутствие машин на дороге упрощало дело. Да и поинтересуйся кто, по поводу того, что за «летучка» стоит у лесополосы, бригадир знал, как ответить. Не раз сам смеялся над сладкими парочками бесстыдно «крутившими любовь» в «зеленке»: – Вдали от любопытных глаз.
Заправив из канистры до отказа бачок и крепко завернув рычажок бензокрана, Городухин столь же степенно доделал остальное. Ловко орудуя четырёхрожковыми вилами, в два приема перенес ближайшую к нему копну на совершенно другое место и уложил сено прямо поверх спрятанной им «Гауи».
Теперь и сам, неизвестный ему, хозяин покоса – вздумай он проверить сохранность своих копен, вряд ли смог бы догадаться о сюрпризе, заложенном под ворохом сухого, еще не совсем слежавшегося сена.
Как выяснилось уже на следствии, совсем не случайно, а именно по заранее обдуманному решению бригадира, на день его отъезда в отпуск, получил водитель грузовика Касьян Львович Лимачко наряд для доставки на летние выпаса в горное урочище Ханхара груза дизельного топлива.
Только тот собрался, было, пораньше лечь спать, чтобы с рассветом отправиться в рейс, как в их «гостевую» комнату в Доме культуры постучался неожиданный вечерний посетитель, каком оказался непосредственно сам бригадир Городухин.
 – Касьян Львович, не откажи в срочной любезности, – проникновенным тоном заявил он прямо от двери. –  Довези до города.
После чего, подойдя ближе, прямо и без обиняков заявил бывшему земляку:
 – В полночь отходит мой поезд, а бригадная «летучка» вдруг забарахлила, водитель возится три часа, да всё бестолку.
И в другом оказалось, не повезло бригадиру.
 – Остальных машин в гараже нет, – расстроено пояснил Маркел Фатеевич. – Одна твоя готова в дорогу!
Хотя и таил Лимачко в душе, скрытую от всех, неприязнь к бывшему земляку, отказаться сразу не смог.
 – Рад бы, но бочки с соляркой лишь утром загружу на заправке, – посетовал он. – А без них получится холостой прогон.
 – Всего и проблем-то, — облегченно, ожидая более категоричного отказа, произнес Городухин. – Ключи от склада у меня как раз есть.
И объяснил такую запасливость.
 – Дубликат, конечно, как и полагается мне – непосредственному «хозяину» бригады, – без ложной скромности сказал Городухин. – Сами бочки погрузим, а потом сторож передаст учетчику, что я так велел.
И в столь поздний час на бригадном стане все же был кой-какой народ. В основном – прикомандированные по обслуживанию мезанизированного зернового тока на время уборки урожая. Они-то и помогли безотказно закатить бочки с дизельным топливом в кузов лимачкиного «ЗИЛа».
Одного не ведал за хлопотами Городухин, что в это время сам Касьян Львович случайно встретил, возвращавшегося из рейса на элеватор своего приятеля Семена Семеновича Федерко. После чего времени зря не терял – сунул ему в кабину грузовика, прямо под беседку, «на сохранение» библиотечную книгу – «Словарь русского языка», оказавшийся таким важным звеном в будущем разоблачениии убийцы.
Наверное, коли знать Городухин об этой мимолетной встрече водителей грузовиков, может и вышло бы тогда по другому. А так, судьба простоватого земляка бывшего фашистского старосты, отмеряла последние часы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Все, о чем Городухин рассказывал на допросе, следователь Пущин уже успел представить себе, выстраивая обвиительную версию. И лишь одно никак не укладывалось в егосознании. Всё гадал Пущин о том, как мог старый опытный шофер поддаться на уговоры – уехать в ночь со своим бывшим заклятым врагом? Тем более, что подозревал о возможных недобрых намерениях бригадира! Иначе зачем бы тогда ему было полагаться на Федерко в сохранности и библиотечной книги, и своего письма, так и не переведенного на официальный русский язык?
Потому Андрей не мог удержаться от вопроса:
 – Скажите, гражданин Городухин, о чем Вы беседовали в пути?
Маркел Фатеевич, впервые за время следствия, улыбнулся:
 – Это я уже говорил на допросе месяц назад, когда вернулся из Трускавца.
Да, тогда он действительно не врал. На самом деле всю дорогу пространно рассказывал о том, чем занимался после бегства из Кривичей:
 – Не таись Касьян, – вдруг первым начал откровенничать пассажир. – Я, ведь тебя сразу же признал, как только ты в бригаду мою пожаловал.
Неожиданное признание Городухина на секунду отвлекло водителя от созерцания, набегавшей под колеса грузовика дороги.
 – Откуда такая проницательность? — возвращаясь к управлению машиной, недоверчиво спросил Лимачко.
На что у Городухина, как оказалось, имелось своё собственное и весьма педантичное объяснение.
 – И не проницательность вовсе, а исключительно твои сопроводительные документы, Касьян Львович! – заявил он, после чего растолковал куда более популярно. – Еще до вашего приезда, из Районного сельскохозяйственного управления дали раскадровку о том, кто приезжает и откуда.
Начав вполне дружелюбно, между тем Городухин стал входить в раж. Даже голос бригадира вдруг начал терять свою прежнюю, на сторонний взгляд,  вполне приветливую окраску.
 – Думал, что ты, Касьян, как друг юности, можно сказать такая же жертва войны, как и я, сам подойдешь, всё расскажешь, представишься, – упрёк не был прикрыт ничем, даже манерой речи. – Ан, нет, не подошёл, затаился!
Городухин наклонился прямо к уху водителя и чуть ли не прокричал, чтобы тому не мешал его слушать шум работающего двигателя:
 – Значит, столько лет таил обо мне лишь недобрые воспоминания?
Тот и не стал ничего скрывать, чем несколько заставил сбавить тон разговора своего беспокойного пассажира.
 – Верно, гражданин бригадир, думал, – Лимачко и теперь поступил так, как делал всегда, не желая кривить душой. – Да и теперь продолжаю думать, что зря не попался ты мне в своей фашистской форме на мушку партизанской винтовки.
Касьян Львович говорил совершенно спокойно, хотя и проскальзовало в его, до крайности напряжённом голосе, не скрываемое отвращение к попутчику.
 – После всего случившегося на хуторе, долго тебя выслеживал, – продолжая крутить баранку, Лимачко повернул голову на сидевшего рядом предателя. – Да только жаль, что тогда разминулись наши дорожки, когда у меня был автомат, а ты носил свою паршивую форму бургомистра.
   Касьян Львович, словно не желая больше общаться с Городухиным, повернулся обратно и взгляд более не отвлекался от дороги, набегавшей под колеса грузовика.
Хотя говорить он продолжал с прежней правотой в своём желании вывести фашистского прислужника на чистую воду:
 – Долго искал, пока вот снова не сошлись, уже здесь – на целине!
Только и Городухин, вынужденный выслушивать о себе столь нилицеприятные вещи, вовсе не походил сейчас на раскаивающего грешника.
Он перехватил инициативу в разговоре с прежним свои напором, незаслуженно обиженного подозрением, человека:
 – Эх, Касьян, Касьян! Зря ты так!
Городухин, долго готовился к разговору, потому и аргументы его были более разнообразными, чем прежние и довольно бесхитростные слова водителя, не ожидавшего откровенности со стороны затаившегося от земляков палача.
 – А ведь, мог бы, пожалуй, найти, окажись в концлагеря «Дора», где меня столько лет травили непосильным трудом, – Маркел Фатеевич сам желал пристыдить своего обидчика за подозрения. – Думаешь, не припомнили мне проклятые немецкие оккупанты убийство своего важного эсэсовца?!
Для пущей убедителыюстч Городухин пересказал случившееся на хуторе. Переврал лишь то, о чем и сам бы хотел забыть, как о наваждении. О собственной роли в гибели Кости Кротова и убийстве тем в хате на родном хуторе Кривичи самого главаря карателей – штурмбанфюрера СС Шеффера.
Всё это, как и предполагал Маркел Фатеевич, вполне сходилось с тем, как рассказывала о том другу своего погибшего племянника единственная, оставшаяся, по его мнению, свидетельница – Марина Матвеевна Васильчук.
Потому Лимачко, не знавший о том, что его разговор был перед этим целиком подслушан пассажиром, склонен был поверить Городухину. Особенно когда тот, клятвенно ему пообещал, сразу по возвращению с лечения, показать все свои документы:
В тот момент, расчувствовавшийся, будто бы, Маркел Фатеевич был готов и на куда большее:
 – Да и заодно, отвечу исчерпываюше на все те вопросы, какие только ты, Касьян, пожелаетшь мне задать!
Тема их военных воспоминаний, таким образом до поры до времени исчерпала себя и следовало переводить разговор на другое, что сделал сам Лимачко, не желая более верить только на слово такому пройдохе, как Городухин.
 – А сейчас, далече будет путь? — спросил Касьян Львович.
И получил такой ответ, который устраивал их двоих. Как нельзя более, отводя всякие подозрения.
 – В Подмосковье поехал по профсоюзной путевке, в тамошний санаторий для желудочников, – смело соврал Маркел Фатеевич.
Он не боялся моментального разоблачения со стороны жителя Львовской области, куда на самом деле направлялся. Потому, что в деревне никто кроме его самого и супруги Аллы Сергеевны, не считая еще и председателя колхоза, не знали об истинном месте предстоящего отдыха занедужившего бригадира.
Приболел и вся недолга! Что тут такого необычного? Со всяким вполне может случиться! Примерно в таком ракурсе говорилось для рядовых колхозников, которые могли передать что-то и водителю Лимачко. А вот именно ему, по замыслу Городухина, не следовало вообще ничего знать о его предполагаемом «отпускном маршруте».
К тому моменту от села они уже отъехали достаточно далеко. Впереди – в сгустившейся ночной темноте, приветливо появилась и начала всё ярче мерцать цепочка огней приближавшейся рубцовской городской окраины.
Тут Городухин, державший все это время на коленях свой роскошный чемодан, якобы, с «вещами», произнес:
 – Притормози Касьян, на секунду.
Объяснение было самым простым и житейским.
 – Кое-куда сбегать приспичило по нужде, совсем почки разболелись! – взмолился пассажир. – Да и размяться бы не мешало, не то мне этот дорожный сундук все брюхо истолок!
Лимачко послушно сбросил скорость, переключил передачу и плавно вырулил к самой обочине дороги. В кабине грузовика, теперь освещаемой ярким светом, включенного потолочного плафона, он получше разглядел большой чемодан, прихваченный с собой из дома бригадиром.
 Видно, что дорогая вещь. Больших денег стоит! Значит, зажил наш Городухин на славу. Ну, да и ладно! – подумал шофер о вышедшем из кабины пассажире. Может и не прав я. Совсем, напраслину едва на человека не навел со своими подозрениями!
А тут и сам Маркел Фатеевич оказался легким на помине. Появившись внезапно, он совершенно непринужденно окликнул водителя, снаружи распахнув дверцу на его стороне кабины:
 – Эй, Касьян, у тебя задний скат совсем спустил.
Городухин даже ёрнически хохотнул, желая, чтобы его рассказ выглядел куда более правдоподобно.
 – Хотел на него просто «побрызгать», а он уже, баллон твоего грузовика, стал плоским, как блин, – предвестником новых неприятностей донеслось до водителя. – Как бы нам его менять прямо здесь на дороге не пришлось, тогда как времени и без того остаётся только впритык!
Обеспокоенный возможным опозданием к поезду, голос бригадира, раздавшийся до Лимачко из ночной темноты, заставил того спрыгнуть из кабины:
 – Не может быть, чтобы спустило колесо!
Но убедиться в том он уже не успел. Жестокий удар, нанесенный камнем по голове, свалил его на дорогу, прямо под ноги убийце. Потом, оглушенную жертву, Городухин поднял обратно на водительское сиденье и там, навалив кадыком на баранку руля, резко, со всей силы, упёрся ссзади.
Переломленная гортань заставила захрипеть обреченного Лимачко. Но этот звук был для попутчика умирающего шофёра самой сладкой музыкой. Он сам сел за руль, переместив холодеющее тело на пассажитское сидение. Сделав это с тем, чтобы при случае какой случайной проверки, прямо так и заявить, что водитель, дескать, сам пострадал в дороге, ударившись гортанью о руль, и он везет его до ближайшей больницы!
…Дойдя до этого эпизода, совершенного им преступления, бывший теперь уже, бригадир перешел на скороговорку, пытаясь, как можно скорее отделаться от «миссии раскаяния и полного содействия следствию», сулившей существенную поблажку в приговоре.
Так что следователю пришлось приостановить его словоохотливость:
 – Не так быстро!
Строки протокола – за своими лаконичными формулировками таили страшный смысл хитроумного замысла бывшего фашистского прихвостня. Убедившись, что водитель мертв, Городухин, холодея сердцем, проехал по ночному Рубцовску, желая пока только одного – не встретить на своем пути милицейскую проверку.
Ему повезло:
Даже у поста ГАИ, за мостом через реку Алей, на выезде по Змеиногорскому тракту, машину с пропуском «Урожай» на ветровом стекле, не остановили. И он мог уже прибавить скорость, добираясь до намеченного заранее места, где должна была произойти «авария» со смертельным исходом.
Там, убедившись, что по всей трассе нет пока проходящего транспорта, Городухин приготовился к своему бегству с места предполагаемого пожара. Прежде чем сбросить под откос и поджечь грузовик, он достал из-под копны свой моторный велосипед, поместив на его место, ненужный более, чемодан с ветошью, взятый лишь для отвода глаз.
И вот тут обомлел. В нос ему ударил едкий запах бензина, которого просто не должно было быть в свежем сене. Проверив простым гулким постукиванием костяшкой пальцев в пустой теперь уже бачок мотовелосипеда «Гауя», Маркел Фатеевич с ужасом убедился в собственной оплошности. Через вентеляционное отверствие в пробке, все горючие вытекло на землю.
Открытие породило столь отборную брань, какую от Городухина давно не слышали даже в лагере, не гоноря уже. о соседях но новому месту жительства.
 – Да чтоб тебе! – уже мягче, напоследок добавил бригадир, поняв, что просто забыл, завинтить специальную регулировочную гайку на пробке бензобака.
Все остальное по устранению допущенной им роковой оплошности, впрочем, не заняло у него слишком много времени. Обшарив карманы покойного шофера, Городухин нашел ключик от замка на бензобаке грузовика. Открыл его. Потом с помощью шланга, вынутого из-под беседки, выкачал немного бензина в бачок мотовелосипеда, чтобы только хватило ему на обратный путь до городского железнодорожного вокзала.
Его уже вовсе не заботило, что без добавления автола – чистый бензин из топливного бака грузовика, очень быстро, за какой-то там час, «убьет» движок «велика» с мотором. Ведь, и оставшегося часа работы ему должно было хватить «за глаза». Главное было – успеть к поезду этим, последним рейсом на обречённой «Гауе»! А там у брошеного в любом из дворов, мотовелосипеда неприменно найдется вороватый хозяин, никому и ни за что не признающийся в том, откуда у него появилась «обнова».
Между тем, такая огорчительная, непредусмотренная прежним замыслом, задержка в пути, заставила торопиться. Да так, что обронив в дорожную пыль замок с бензобака, отыскать его Городухин уже не смог, как ни пытался, что бы и без того не торчать на этом злополучном месте. Теперь требовались другие действия и Городухин, направил грузовик под откос трассы, сам вовремя спрыгув с подножки на землю.
Потом, спустившись к упавшей машине, убийца бросил горящую спичку на разлившееся пятно бензина. Пламя ударило в небо столбом. И под его всполохи Городухин с разбегу завел «Гаую», прыгнул в седло и затарахтел в сторону Рубцовска.
Он был полностью уверен, мол, огонь уничтожит все следы! В том числе и на покосе, чьи копны должны были загореться вместе со всем, что свалилось туда с дороги – грузовым автомобилем, дизельным горючим в бочках и трупом убитого водителя. Но на деле оказалось все не так. До сена пламя не добралось, а та копна, что была пропитана бензином, выдала-таки тайну, скрывавшуюся под сухой травой.
Допрос продолжался. С каждым новым вопросом следователя, буквально добивая подозреваемого тем, что сбывались пророческие слова о том, что всё тайное рано или поздно становится явным.
 – Так значит, узнаете фрагмент своего чемодана? – переспросил подследственного Пущин, разложив перед ним на своем столе вещественные доказательства – ручку и фрагмент кожа, выстоявшие в огне.
Всё это происходило в присутствии свидетелей, приглашённых из редакции районной газеты корреспондентов, которые так и горели желанием самим больше узнать о разоблачённом убийце приезжего автомобилиста.
Городухину ничего не оставалось делать, кроме как признаваться.
 – Да, узнаю! – ответил он.
После подписи под этой страницей протокола, Пущин достал следующий «сюрприз» из своего сейфа и продемонстрировал его Городухину:
 – Ну, гражданин Городухин, тогда и ключики Вам эти тоже должны быть хорошо знакомы!
Теперь перед Маркелом Фатеевичем лежал брелок-открывалка с парой ключей от замков двух совершенно разных, но похожих как братья-близнецы, чемоданов.
Увидя свою потерю, найденной, да ещё следователем, Городухин всем лицом покрылся крупными каплями пота, внезапно поняв, что за второе убийство уже никакими признаниями не отделаешься от высшей меры наказания!
Потому он оборвал свои признания, только закрыл лицо руками.
 – Что же Вы замолчали? – тем временем продолжал свое следователь. – Рассказывайте все на чистоту!
Таперь Пущин ждал нового откровения изувера. Уже в убийстве пожилой женщины-пенсионерки в поселке Кривичи. Но Андрей ошибся. С этого момента убийца водителя Лимачко окончательно словно ушел в себя, полностью и наотрез отказавшись от прежнего содействия следствию.
Городухин твердо стоял на своем:
 – Да, был в Кривичах. Да, беседовал с Васильчук незадолго до ее смерти. Только не душил ее — на его глазах сама старушка Богу душу отдала.
По словам уже не убийца, а безвинного очевидца, кончины, каким стремился выдать себя Маркел Фатеевич. У пенсионерки, по его словам, просто сердце не выдержало, остановилось. Оказалось не в силах пережить, трудные воспоминания, что возникли в разговоре с другим очевидцем боя в Кривичах.
А вот на часы с белым жестяным браслетом он все же среагировал. Буквально волком глянул на Андрея, доставшего их из ящика в своем письменном столе. Только продолжалось это мимолетно. После чего убийца вдруг преобразился, как человек, которому совсем стало нечего терять. В том числе и утратив свою последнюю надежду, с помощью этой реликвии, выбиться в «люди».
Теперь Городухин выбрал иную тактику поведения, которую уже по счёту – матерого уголовника, четверть века контовавшегося по тюрьмам и лагерям:
 – Не лепи, начальник, горбатого!
Подследственный теперь совсем не походил на работящего колхозного бригадира, в состоянии аффекта совершившего убийство. Не желал он больше выглядеть и безвинно пострадавшим в «сталинских застенках» партизаном. Перед Пущиным теперь сидел настоящий авторитетный уголовник с огромным стажем «отсидки за плечами», сулящим ему более-менее спокойное существование и за периметром из колючей проволоки.
 – Вижу «котлы» первый раз! – решительно отрёкся от самой страшной для себя улики Городухин. – Не грабить в Кривичи ездил, а лишь убедить всех, что не повинен в смерти Касьяна, будь он проклят.
Только и прежний образ – раскаявшегося во всем, случайно оступившегося, грешника проскользнул в его голосе
 – Алиби хотел укрепить, – чуть не застонал убийца  от бессильной злости на свою прежнюю самонадеянность. – Вот и доукреплялся!
И столько тоски появилось во всем его облике, что Пущин просто не смог догадаться об истинных целях Городухина, так и не осуществленных им в, бывших когда-то родными, местах.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Кожаная папка штурмбаннфюрера СС Вилли Шеффера могла хранить любую тайну, кроме бесполезной для Маркела Городухина. Это он понял сразу же, едва увидел, как эсэсовец бережет ее содержимое даже от своих непосредственных подчиненных по специальному подразделению отряда «Нахтигаль», первым ворвавшегося во Львов.
А когда, допрашивая на хуторе, задержанных под дулами автоматов, беженцев, именно оттуда фашистский офицер достал документ с фамилией Кондратюка, новоиспеченный бургомистр воссоеденил их в одно целое – неоценимое сокровище штурмбанфюрера СС Шеффера и странного инженера!
Правда, в то злополучное утро, когда полыхнул пожарищем бывший дом лесника, занятый семьей директора МТС Кротова, недавний учетчик машино-тракторной станции ни думал ставший бургомистром, ни думал, ни гадал, что сможет стать обладателем того самого – заветного документа из папки Шеффера.
Тогда, новоиспеченный бургомистр местечка, буквально в рот заглядывал своим покровителям из оккупационных властей. И старался во всем, в чем только мог, помогать гитлеровцам в выполнении ими неожиданного дела, в поиске какого-то пришлого в Кривичи москаля.
Не столько из любопытства, сколько по звериному чутью самосохранения, подтолкнувшему Городухина, где только возможно, всюду следовать за штурмбаннфюрером СС, чтобы предвосхищать любую его просьбу! По этой самой причине нырнул местный староста и следом за ним, кода Шеффера уманил в хату своим обещанием новых документов, Костя Кротов.
Взрыв ручной гранаты, поразившей осколками вместе с Кротовым и офицера с автоматчиком, вошедших первыми, только чудом не задел самого Маркела. Хотя, сам он в том небесного провидения не увидел. Просто основной удар взрывной волны и веера стальных осколков «лимонки», взяли на себя именно немцы. Тогда как самого Городухина лишь контузило, отбросив на противоположную от Кротова стену жилища.
Вот там то — в дыму и пламени разгоравшегося пожара, первое, что увидел, он перед собой, придя в сознание, и была заветная, правда, теперь посеченная осколками, кожаная папка незадачливого руководителя карательной операции.
Еще даже толком не соображая, что делать перво-наперво – самому выбираться, как можно скорее из огня или спасать документы, Городухин инстинктивно выбрал для себя второе.
Разодрав руками лохмотья кожи, Маркел выгреб из-под них все содержимое папки офицера и не боясь помять, просто засунул бумаги себе за пазуху. Под зеленый немецкий френч с белой повязкой полицая на рукаве.
Тут, как раз, появились в хате солдаты, пытавшиеся спасти хотя бы кого-нибудь из адского пламени разгоравшегося пожара. Оказавшись вынесенным наружу, Городухин не стал изображать из себя сильно пострадавшего. Сразу же бросился в толпу людей, разбегавшихся прочь из, разрушенного бронетранспортером, амбара.
Призывая к себе на помощь немецких солдат и переводчика он громка закричал:
 – Вот он — Кондратюк! Хватайте!
Захват инженера был предопределен именно благодаря сотрудничеству с оккупантами предателя Городухина. Что было ему всё же не зачтено в заслуги. Тем более что разбор случившегося потребовал специального расследования, которое не оценило доблесть бургомистра при задержании опасного преступника. Неизвестно чем, привлёкшего внимание погибшего Шеффера.
После этого, все участники операции, трагически закончившейся для ее организатора, еще долго давали показания военным дознавателям. А так, как Вилли Шеффер особенно не посвещал приближенных и начальство в свои личные секреты, вроде бумаг «хроноскописта», то все ограничилось лишь минимальным наказанием тех участников акции, кто не смог уберечь своего командира разжалованием и отправкой на передовую!
Городухину, однако, и тут повезло. Воспользовавшись своим, достаточно неплохим, знанием немецкого языка, он и на фронте избежал участи «пушечного мяса». Дальновидно стал переводчиком отдельного агитационного подразделения, где получил достаточно много времени на то, чтобы разобраться в сущности его добычи.
Уже дойдя до сокрытого в документе, основного тайного смысла, он чертыхнулся на свою былую промашку.
 – Вот дьявол!
И это ещё было лишь началом переживаний за свою роковую ошибку.
 – Сразу нужно было мне отдать бумаги туда, куда следует! – взвыл Городухин, благо, что в том момент радом в кузове агитационного автомобиля, не было никого из случайных свидетелей его промашки. – Жил бы, тогда как настоящий барин, а не кормил бы тогда вшей под пулями москалей.
Сам реализовать, заложенные в, постоянно меняющихся записках, возможности Маркел был не в состоянии. Потому, что не знал места нового содержания в немецкой неволе инженера Кондратюка. А самое главное, ничего на его взгляд, не ведал, о том, какая же действительно роль отводилась наручным часам Кости Кротова, называемым здесь генератором магнитного поля.
Страх наказания за сокрытие важных вещественных доказательств прошел к нему лишь в самом конце войны, когда вполне вероятный риск погибнуть в грязи передовой, пересилил возможные обвинения. Вот тогда Городухин и отправил рапорт по команде в своем агитационном подразделении вермахта. После чего, очень скоро, по распоряжению вышестоящего начальства, недавний бургомистр, попавший в опалу своих новых покровителей, оказался в одном концентрационном лагере – «Дора» с инженером Кондратюком.
…Юрия Васильевича перевели туда после долгих поисков в картотеках других лагерей смерти. Хорошо отлаженная бюрократическая машина третьего рейха, на этот раз, не дала сбоя, едва понабилось отыскать его живым или мертвым.
Городухину после этого даже начало казаться, что ему повезло!
В особом научно – исследовательском центре, расположенном там же, где вел свои засекреченные изыскания по ракетном технике штурмбанфюрер Вернер фон Браун, серьезно заинтересовались новой темой. Немецких ученых привлекли и рассказ Маркела Фатеевича и представленные им документы из кожаной папки погибшего еще в самом начале войны штурмбаннфюрера СС Шеффера.
А тут еще и единственный, оставшийся в живых, непосредственный участник странной истории – инженер Кондратюк оказался вполной их  власти – заключенным за колючей проволокой.
Хотя, следовало отдать должное и роли самого Городухина. Косвенным образом, именно он спас тогда плененного ученого от неминуемого уничтожения. Ведь, если бы не он, кабы ещё только неделю промедлений, то Юрий Васильевич вполне мог разделить горькую участь своих солагерников, обслуживавших работу особо засекреченной зондеркоманды.
Как узнал потом Маркел Фатеевич, тех, всех до одного, просто расстреляли, заметая следы совершенных на оккупированной территории акций. И лишь одного Кондратюка, согласно распоряжению высшего начальства, отправили в «Дору».
Там, в лагере смерти, упрятанном в горе, они снова и встретились – изможденный голодом, лишениями и непосильным физическим трудом смертник Кондратюк и холеный унтер-офицер из охранного гарнизона Городухин.
Тот ее поленился припомнить, о том, как ещё в самом начале войны на хуторе Кривичи сидели они за одним столом с Костей Кротовым. И теперь Маркел Фатеевич настаивал продолжить, завязавшуюся тогда «дружбу». Ради чего следовало инженеру, в обмен на прекрасные условия жизни, совершить немногое.
 – Лишь честно расскажи про бумаги майора Мурзина, его же наручные часы с металлическим браслетом, – просил лагерника въедливый Городухин. – Поведай и про все остальное, пропавшее в сгоревшей хате.
А вот на счет чего Городухин теперь и сам не сомневался, так это про то, зачем Кротов вызвался предоставить Шефферу что-то важное в своем доме, где и прикончил того, ценой собственной жизни!
Но не на того напал фашистский прихвостень. Даже в невыносимых условиях фашистской каторги, Кондратюк не собирался ни о чем таком говорить о чем просили. Делал вид, что сам впервые слышит эти «фантастические» бредни!
Немцы не раз сводили обоих на очных ставках. Долго пытались связать воедино уникальные данные, постоянно меняющегося текста на рукописи хроноскописта, расстрелянного еще в застенках НКВД и личностью самого персонажа из непонятного до сих пор «послания из будущего» – инженера Кондратюка.
Но тот стоял на своем.
 – Даже если и пытались меня «эвакуировать» куда-то агенты НКВД, то теперь это стало совершенно неосуществимым, – только и говорил он, сводя к подобным фразам всё остальные ответы на расспросы фашистов.
Потому, что постарался утаить, предположение, когда главная загвоздка заключалась именно в наручных часах с жестяным браслетом, сгоревших вместе, со знавшим основные секреты операции особистов, Константином Кротовым.
 – Тогда как я сам здесь совершенно нипричем, — стоял на своеи доправшиваемый русскмй ученый.
Конец войны тоже застал их вместе.
Фашистские ученые ракетного цент ра успели уйти к американцам, а вот Городухин попал в руки передовых частей Красной Армии. И тут оказалось, что занятия с инженером, невольно избавили предателя от участия в заключительных в конце войны, казнях и акциях устрашения, за которые поплатились остальные сотрудники лагеря смерти.
Худо-бедно, но вполне благополучно, отсидев, положенный по приговору военного трибунала, срок Маркел Фатеевич устроился на новом месте жительства. И должность неплохую обрел и житейский достаток. Да только достало его и там эхо тех давних событий, о чем не уставал теперь горевать подследственный:
Упомянув в своем телефонном разговоре с женой те самые злополучные часы хроноскописта, перешедшие сначала к майору Мурзину, а потом и к Косте Кротову, Касьян Львович Лимачко сам подписал себе смертный приговор. Попав под «жернова» далеко идущих планов Городухина.
Его бывший начальник по службе фашистам – оберштурмбаннфюрер СС Вернер фон Браун, так порывавшийся завладеть тайной Кондратюка, теперь, по сведениям, полученным колхозным бригадиром, из обычной печати, благополучно обосновался в США. И там же, в мире равных возможностей, наверняка, могло найтись теплое местечко его бывшему сотруднику, имеющему на руках столь важную вещь!
Бывший оберштурмбаннфюрер СС Вернер фон Браун точно заинтересуется той самой реликвией, которой не хватило в годы войны для осуществления замысла в опытах со временем,  уверовал Городухин. За них на Западе все что угодно отвалят! Водь сам он ни на миг не сомневался, куда на самом деле, исчезли из сейфа знаменитого немецкого конструктора ракет, важные документы из будущего, чудом спасенные Городухиным из пожара в доме бывшего польского лесника.
Тогда в конце войны, в тупик немцы зашли именно из-за отсутствия главного составляющего всей цепочки связи с будущем – часов. И вот они почти рядом, осталось только руку протянуть! – сверкнуло в мозгу колхозного бригадира, снова готового предать Родину.
Практически ничего из этого не рассказал Городухин на следствии. Как ни боялся он неминуемого наказания за умышленное убийство шофера, все же жила в его душе вера в лучшее.
Отсижу свое, а потом обязательно найду этого мазурика – следователя и уж тогда-то распоряжусь с толком, заветным наследством майора Мурзина, – неистребимо теплилась в душе подследственного, самая дорогая, пусть и последняя надежда на «возрождение из пепла» его мечты выйти в люди!
Так в протоколах допросов и остались лишь второстепенные, незначительные подробности второй поездки Маркела Фатеевича в Кривичи. Хотя там он уснел побывать еще и накануне убийства Марины Матвеевны Васильчук, когда отправился в провинциальное отдалённое местечко из областного центра простым рейсовым автобусом. Во-первых, сделал это, чтобы, затерявшись среди пассажиров, меньше привлекал к себе внимание, а во-вторых, мог, никуда не торопясь, узнать всё, что ему было нужно!
Правда, тогда ему пришлось ограничиться лишь изучением городка. А вот о том, чтобы побывать непосредственно на месте бывшего дома лесника, где Костя Кротов взорвал себя и фашиста Шеффера, не могло быть и речи. Там давно уж располагалась территория, строжайшем образом охраняемого Прикарпатского заповедника.
 – Все колючей проволокой в три ряда обнесли, и не суйся, – разъяснили в пивном баре словоохотливые паны, с которыми новый, и очень даже щедрый на выпивку, друг, поделился своей мечтой, побывать на родном пепелище.
Когда же совсем разоткровенничались, после очередного подношения, собутыльники так прямо и намекнули:
 – Не столько природу в запретной зоне берегут, сколько у военных там какие-то свои  особые «дела».
И сам Городухин, находясь в своих родных местах, где не бывал с самой воны, успел заметить, как много военных в здешнем незначительном городке. И у всех в одинаковых черных петлицах – скрещенные пушки артиллеристов.
Однако самих орудий никто не видел. Тогда и решил Городухин начать осуществление замысла с самой малости – завладеть часами. Остальное должно было проявиться уже по ходу дела.
Он верно рассчитал, что успеет обернуться в Кривичи и обратно до встречи во Львове с вдовой шофера Лнмачко. Правда, чуть припозднился. В основном из-за того, что слишком поздно вспомнил о потерянных в такси ключах от чемоданов. Но та беда уже значила не многое по сравнению с главной: И умирая, старуха Васильчук не сказала убийце ни слова о том, где хранятся часы ее покойного племянника.
Разуверился тогда вовобще в их существовании Городухин. А они, вот где – в руках у следователя! Еще раз скрипнул от досады зубами Маркел Фатеевич, сам при этом внимательно вглядываясь в лицо Андреи Пущина. Стараясь запомнить его облик до будущей встречи.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В своих откровенных беседах, два пациента психиатрической больницы часто вспоминали прошлое. В том числе и все связанное с общими интересами, оказавшимися затейливо переплетенными в судьбах обоих.
 – Так уж вышло, что мое первое расследование у меня так и остановилось на половине пути, – поделился Пущин последним, что вспомнил из прошлого на двадцать лет забытой им жизни. — Городухина осудили на десять лет, за умышленное убийство водителя Лимачко, а я взял, полагающийся мне после университета, да так и не использованный, отпуск и двинул в Москву с направлением в архив МВД.
Разговорившийся не на шутку, ещё совсем недавно «бессловесный» психохроник по кличке Экскаватор глянул в глаза ученого:
 – Надеялся, что раз жив Городухин, может быть отыщутся и ваши, Юрий Васильевич, следы.
Он не сказал, но было понятно, что именно тогда Егорьевского следователя волновала дилемма по поводу того, для чего могли бы пригодиться и часы майора Мурзина, оказавшиеся не задействованными в уголовном деле. Они, по мнению Пущина, годились для достижения одной из двух целей – или быть использованными Кондратюком по своему прямому назначению, или для возвращения хозяйке – в поселок Кривичи.
Но оказался еще и третий, самый неожиданный для Андрея Пущина вариант. До столицы он так и не доехал на своих двоих. Привезли его в Москву медики, которым из линейного отделения транспортной милиции сообщили о найденном в глубоком кювете у железнодорожного полотна чуть живом человеке.
Больше десятка переломов различных костей усугублялся тогда серьезнейшей черепно-мозговой травмой. Вот она-то, хотя и спасла от болевого шока, позволила восстановиться организму, но и сделала парня инвалидом. Даже когда ребра со временем благополучно срослись, зажили руки и ноги, сознание все не желало возвращаться к обладателю достаточно редкого диагноза – «Травматическая амнезия».
Говоря проще – полная и безнадежная потеря памяти. Это она практически привела к полной деградации личностных качеств. Кабы не события последних недель, когда безнадёжный безумец Экскаватор, благодаря вмешательству академика Сусевича, с его опытом по восстановлению памяти, постепенно начал приходить в себя.
 – Кто же это тебя так отделал? – откровенно сочувствуя и Андрею, и себе за двадцатилетнюю задержку этой их встречи, спросил Кондратюк.
 – Нашелся один, – донеслось в ответ. – Давний, как оказалось, знакомец.
...Получив на работе, первый в своей жизни – нормальный, я не учебный отпуск, Пущин спешил каждый, из отведенных ему на отдых, дней использовать с наибольшей отдачей. Уж очень хотелось и до тайного смысла запутанной истории докопаться, и на обратном пути хотя бы на недельку завернуть в свой родной город. Где в университетском студенческом городке его ждала заветная встреча с любимой девушкой.
Если бы это зависело только от Андрея, то он ни сколько не сомневался, что первым делом отправился бы прямиком к Татьяне Жугановой, уехавшей из Егорьевки с затаенной обидой на его беспечность.
Однако понимал и другое – лишь положительный результат поисков в Центральном архиве страны, а то и находка там реальных следов местонахождения, или хотя бы самого существования в былые годы загадочного ученого Юрия Васильевича Кондратюка, наряду с выяснением истинного значения его роли в событиях на Львовщине, послужат лучшим оправданием невольной вины в глазах любимой!
При этом он не собирался ссылаться на очевидную причину срочного отъезда из райцентра в командировку, которая развела их в ту осень окончательно. Все же не по своей личной прихоти сорвался он, как угорелый, едва получил распоряжение прокурора отыскать реальные пути разоблачения возможного убийцы Городухина! И сделать это ни где -нибудь, а их общей малой Родине с жертвой преступления.
Вернувшись обратно в районное село, Пущин девушку там уже не застал. Она, как оказалось уехала в Томск продолжать учебу на факультете иностранных языков тамошнего университета.
Сообщая об этом, домашние не велели ему даже напоминать ей о своем существовании. Ссылаясь на саму Татьяну. И письма Пущина, отправленные в Университет на имя Татьяны Жугановой, не помогли примирить их так, как должно было случиться. Потому оставалась последняя надежда заслужить прощение любимой девушки – на личную встречу после поездки в архив! В основном ради которой и попросился раньше времени в отпуск молодой следователь районной прокуратуры.
Переполненный этими чувствами он и ехал в неизвестность. Не ведая, что отвлеченные от действительности мысли сыграют с ним злую «шутку». Разобьют на мелкие осколки все мечты и устремления.
...Тогда же, сидя в своем купе, Андрей не обращал особого внимания на, окружающих его, попутчиков. Более суток следуя в «столичном» поезде, он все обдумывал одно и то же. А именно – с чего начать свой поиск в архивных хранилищах? Заодно готовил вполне логичную мотивировку своего интереса именно к личности, мало сегодня кому известного, инженера.
А вот сам Андрей Пущин, не остался незамеченным в поезде. Особенно он привлек к себе внимание человека, случайно проходившего по его вагону. Ненароком бросил взгляд в его сторону, тот чуть не остолбенел. После чего высокий грузный мужчина средних лет, в элегантном костюме, источавший запах дорогого одеколона и с гладко выбритым лицом потомственного ителлегента ещё несколько раз прошёлся мимо незнакомца, пользуясь задумчивостью парня, не обращавшего никакого внимание на окружающих его попутчиков по железнодорожному экспрессу.
Надумав проверить свою догадку, модник словно невзначай обратился к задумавшемуся молодому человеку:
 – Молодой человек, у Вас закурить не найдется?
Ответом была белозубая извинительная улыбка, сделавшая вполне доброжелательной, словно точеную из из массивного бруска, простоватую физиономию:
 – К сожалению, этим не балуюсь!
Но снова повернулся к окну он не успел, потому, что незадачливый проситель навязывался в разговор тем, что дал понять, мол, отсутствие «курева» у того произошло совершенно случайно:
 – Не успел купить на станции перед отходом поезда.
Еще и пошутил над своей досадной оплошностью весёлый незнакомец.
 – Когда служил я в министерстве, получал там тыщу двести, – с нарастающим интересом к личности курильщика услышал Пущин, новую для него остроту. – А теперь пропился в доску, разпешите папироску?
Улыбнувшись и столь забавным поэтическим виршам, Пущин, тем не менее отрицательно мотнул головой:
 – Действительно не курю и Вам не советую!
Сказал и окончательно вернулся к прерванному созерцанию вида за окном, где все также тянулся бесконечный пейзаж средне-русской полосы. С ее рощами, холмами и часто сменяющимся поселениями.
 – Ну, тогда еще раз прошу прощения!
Мужчина ушел. Но, как оказалось, не надолго. Как раз настолько, чтобы сходить в соседний вагон за своими вещами, умещавшимися в обычном портфеле. С которым он и вернулся обратно туда, где так и не получилось – «Стрельнуть папироску». Благо, что в соседним с «пущинским» купе пустовала полка и проводник, за «четвертную» сверх оплаченного билетного тарифа, позволил этому пассажиру из общего, якобы, вагона переселиться в его плацкартный.
В том, что сделка оказалась весьма выгодной, работник министерства путей сообщения убедился уже на следующее утро, так и не найдя среди других-прочих обитателей вагона, этого своего сверх-щедрого пассажира. Впрочем, чему было удивляться, если и другие «вагонные постояльцы» были непрочь сойти на пол-дороге. Как тот, чем-то озабоченный парень, большую часть времени проводивший у вагонного окна.
Потом, по прошествию времени, когда уже шло следствие, проводник изменил свое мнение по поводу относительной «выгодности» такого рода скоротечных переселений пассажиров из вагона в вагон. Да и как не изменить, когда пристают с вопросами. Дескать, не заметил ли чего странного перед тем, как некий Пущин – тот самый «парень у окна» выбросился с поезда?
 – Нет, не заметил, все было как обычно, — отвечая потом сотруднику линейного отделения милиции, заявил проводник, не пожелав упоминать «для протокола» неожиданного соседа будущего самоубийцы.
Хотя для себя-то он совершенно точно связал факт именно его переселение, с неожиданным исчезновением обоих и трагическим случаем, узнал о котором уже по окончанию рейса.
Тогда же, при общении с милицейским дознавателем не стал делиться истиной, не без основания опасаясь для себя неприятных итогов. А они, вполне могли возникнуть, если, после его сообщения о странном пассажире, сорившем деньгами, возьмутся за самого путейца. А, не дай Бог найдут того самого – «переселенца», и тот просветит правоохранительные органы насчет незаконной сделки, то можно было за рвачество и под суд угодить.
Рассудив подобным образом, расчётливый проводник заявил совсем не то, что от него ожидали:
 – Все было, как обычно.
И уже тем самым избавил себя от хлопотной роли единственного свидетеле в деле о трагической случайности с пассажиром его вагона. Только и заметил на прощание с сотрудником линейного отдела милиции:
 – Нечего здесь выискивать криминального, как полагаете, так и было!
И новым, более конкретным, заявлением подкрепил своё желание самому быстрее забыть это историю, и другим не дать в ней копаться.
 – Точно, мог парень быть самоубийцей! – убедительно врал проводник. – Мне он сразу не понравился с его раздумьями и мировой скорбью на лице!
Хотя сам Андрей Пущин в тот роковой для него час, имел совершенно иные планы, нежели покушение на суицид, да еще путем прыжка на полном ходу из вагонного тамбура, мчавшегося «во весь опор» железнодорожного экспресса.
С нетерпением ожидая утреннего прибытия поезда в Москву и терзаемый бессонницей, он вышел в тамбур, чтобы просто охладиться там свежим воздухом, о котором оставалось только мечтать в душном купе с его плотно задраенным на зиму, окном. И тут же, буквально следом за ним, шаг в шаг, в тесное пространство тамбура проник давний знакомец, искавший, как не забыл Андрей, попутчика, «богатого на папиросы».
Правда, теперь-то у него все необходимое было с собой. Жадно затянувшись терпким табачным дымом, он приблизился к, посторонившемуся у полураскрытой вагонной двери, Андрею:
 – Не узнаешь?
Только теперь – в полумраке, лицо назойливого попутчика, задавшего вопрос, показалось Пущину странно знакомым:
 – Маэстро?! – вырвалось у Андрея.
 – Вот и хорошо, что не забыл, – удовлетворённо констатировал незнакомец, оказавшийся тем самым преступником, с кем уже приходилось иметь дело выпускнику юридического факультета. – Теперь ты долго будешь помнить, ту смазливую чувиху!
Растерявшийся Андрей не успел даже сгруппироваться, как его противник уверенно, без размаху, ткнул его острой стальной стекой, держал которую перед этим в рукаве своего поджака.
Инструмент скульптора, которым совсем недавно их хозяин заканчивал выполнять свой очередной и довольно «денежный заказ» – монументальную композицию (на каком уже по счету Мемориале), оказался и здесь весьма надежным.
Негромко охнув от резкой боли, Андрей перегнулся пополам, оседая на грязный заплеванный пол тамбура. На что сразу же последовала реакция преступника.
 – Нечего здесь кровью мазать, — назидательно произнес Маэстро. – Хотел подышать свежим воздухом, так и дыши, пока ещё жив!
После чего начал брезгливо столкивать его с поезда, не касаясь руками, а только пиная тяжелыми ботинками. Совершенно новыми, как и все свое обличие сбрившего былую бороду, «франта, упакованного теперь, в отличии от их первой встречи, с иголочки». В шмотки, приобретенные на последний «творческий гонорар.
Не успев даже вскрикнуть, а не то что позвать на помощь, Пущин мешком вывалился из вагона во тьму ночи.
...Эта история дорого далась Экскаватору, за воспоминаниями покрывшемуся крупными каплями пота. Уж больно захотелось поквитаться со своим обидчиком, после того, как память вернула истину в его мнимой попытке суицида.
Расстроенные чувства, волной окатили, порядком разозлившегося Пущина. Их прекрасно понял, умудренный жизненным опытом инженер. Как и то, что время ушло и то преступление так и останется навсегда нераскрытым и ненаказанным.
 – Теперь и найди ты его, а ничего никому не докажешь, – Кондратюк попытался успокоить Андрея. – Что было, то быльём поросло!
Пущин с инженером по этому вопросу не спорил, тем более что истина была у обоих на виду.
 – Столько лет прошло, все сроки давности вышли, – заключил Кондратюк, все это время внимательно выслушивавший собеседника.
Историю про остальное «больничное» существование собеседника, вплоть до сегодняшнего, можно сказать, «дня истины», он знал гораздо лучше самого Андрея, что-то успев расспросить у своих знакомых из больничного персонала, но главное видел своими собственными глазами.
И уже от него Андрей узнал основное из того, что касалось его в ту пору, когда сам он уже не мог ни понимать, ни говорить, ни осознанно действовать.
Как рассказал Юрий Васильевич, в первые десять лет пребывания больного Пущина в лечебнице, его часто проведывали родители – старенькие учителя-пенсионеры. Как видно, все свои последние накопления они тратили на неблизкую дорогу из своего провинциального сибирского городка до Психиатрической больницы в Подмосковье. Хотели было забрать отсюда сына с собой, но им отсоветовали, сославшись на неисчерпанные ещё возможности современной психиатрии. И они не теряли последнюю надежду на то, что здешние столичные врачи, как их заверили, настоящие светила психиатрии скорее вылечат сына, чем рядовые специалисты в их заштатном «медвежьем углу»!
Годами позже, в последующий раз, старушка приезжала попроведать Андрея уже одна, похоронив мужа. Но вот уже пятый год, как единственным, кто из посторонних спросил об Экскаваторе, была та самая дамочка в синем роскошном «мерседесе», нарушившая своей небывалой щедростью покой и душевное равновесие и главного врача, и половины медицинскою персонала областной психиатрической больницы.
Теперь, из признания Андрея о том, кем для него на самом деле была Татьяна Дуганова, здесь почему-то назвавшаяся баронессой Клостер-Фейн, инженер сумел сделать кое-какие собственные выводы. И были они совсем не в пользу этой «расфуфыренной мадам из навороченного «Мерседеса».
Весьма странным показалось Кондратюку превращение бывшей студентки, пусть и дочери сельского партийного «бонзы» в столь представительную знатную даму, пользующуюся, по славам медиков, авторитетом представительницы столь серьезной междунарожной организации, каким является «Красный крест»..
К тому же навевали сомнения и постоянные непростые мысли Юрия Васильевича о том, какой путь выберет сам Андрей, получив возможность, после излечения, уехать со своей бывшей знакомой, ставшей ныне его покровительницей, в благополучное далеко?
Потому, в ходе разговора с Экскаватором, он словно не понял намека того на счёт истинного значения тех самых часов, что вполне обыденно тикали сейчас на запястье его руки. Хотя сам Юрий Васильевич, все эти полвека, что миновали после взрыва в доме лесника, очень часто снились именно они – последнее нелостающее звено в той машине времени, что осенью сорок первого года уже была готова в действие и вполне могла унести его в неведомое. Оправдав тем самым, хотя бы в какоё-то мере, гибель многих людей, пожертвовавших собой ради будущего – от безымянного Хроноскописта и кровожадного майора госбезопасности Мурзина, до невинных Константина Кротова и водителя Лимачко, тоже заплатившего дорогую цену за «эхо прошлого»!
Кондратюк мог бы просветить Андрея по поводу всего того, к чему пришёл за десятилетия раздумий сначала в лагерях немецком и сталинском, потом в советской «зоне» и наконец, в больничной палате под ярлыком «психохроника».
Но, так, же хорошо представлял учёный и другую – оборотную «сторону медали». Ведь теперь, расскажи он Пущину всю правду об этих удивительных часах, вернувших Экскаватору память, нельзя было поручиться за то, как недавний «специалист по рытью» земли, воспользуется таким шансом «выбиться в люди»!
Таким образом Кондратюк промолчал. Оставил на потом свой главный разговор с Пущиным. Оказавшимся единственным и неожиданным союзником в этой среде не только настоящих душевнобольных, но и прочих людей, только по диагнозу, как он сам, считающихся психохрониками.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Даже там, где смерть постоянно ходит по пятам, всегда найдется момент на отвлеченные суждения. В чем и преуспели полосатые лагерники, работавшие под стволами, нацеленных на них автоматов охраны, с тайной надеждой, хоть как-то отвлечься от своей грядущей неминуемой кончины.
Особенно получалось это, когда выдавался удобный момент – в сторону уходил надзиратель, и можно было безопасно пофилософствовать, не боясь получить удар по ребрам тяжелым кованым сапогом или того хуже — пулю в затылок. Вроде того, что представилось и на этот раз, едва появилась передышка в обычном занятии.
 – Интересный парадокс появился с незапамятных времен? — провозгласил пленный инженер, адресуя свои слова напарнику. — Имя изобретателя самой распространенной на Земле вещи – колеса, никому неизвестно!
Он обвёл глазами всё вокруг, не решаясь неловким жестом привлечь к ним внимание злого надзирателя:
 – Тогда как, у всех практически, на слуху имена тех, кто создавал вещи куда менее популярные?
В ммонотонном реве мощных бульдозерных двигателей, в тот момент доносящемся со троительной площадки, занимательный вопрос могли услышать совсем не немногие узники из тех, кто тоже был не прочь, даже просто масленно отвлечься от окружающей их, суровой действительности.
Потому, задавая его, Кондратюк не особенно рисковал попасть на заметку бдительной охране. Ведь, оставив работу, откликнулся на него лишь напарник – такой же доходяга-лагерник в обычной полосатой робе. С которым они разматывали очередной моток колючей проволоки между столбами ограждения новой запретной полосы.
 – Ты о чем, коллега? – словно радуясь временной передышке, тот не упустил столь удобной возможности – и ответить усмешкой на усмешку, и поразмышлять.
Согласившись на предложение вспомнить иные проблемы, нежели их нынешнего фашистского плена, он опустил на землю свой конец стальной трубы, посридине которой хищно ежился острыми шипами, оставшийся от уже размотанного клубка, последний десяток метров «колючки».
Затеявший дискуссию инженер через силу улыбнулся, стараясь отогнать тревожившие всех их мрачные мысли.
 – Как о ком? – переспросил Кондратюк. – Да все о ней, о нашей с тобой «подружке», о проволоке, разумеется, будь она неладна.
Он напомнил общеизвестное:
 – Кто-то же спроектировал и это фортификационное безобразие, не говоря уже о нашем коллеге – хитроумнойм инженере Бруно с его «спиралью» для защитных укреплений.
Во всей этой фразе несколько отстранено прозвучало упоминание самих себя в качестве коллег того, кто мог, хотя бы таким образом, продвигать технический прогресс. Ведь, на самом деле, какой он теперь инженер?
Вот уже почти год истёк, как Кондратюк опять стал арестантом. Только теперь уже не под надзором своих, советских сограждан, обличенных властью, донашивает свой гражданский костюм. Стало куда хуже с того момента, как он полностью и бесповоротно, задействован педантичной немецкой машиной усмирения, снабдившей его, как и всех прочих арестантов единой униформой – приметно-полосатой одеждой с отчетливо видимыми на ней лагерными номерами, нашитыми на спине, груди, колене и даже на шапочке-безкозырке.
С тех пор, как по доносу бургомистра Городухина попал Юрий Васильевич в лапы немцев на хуторе Кривичи, пришлось ему сменить не одно местопребывание. И везде то же самое – бараки и колючая проволока.
…Память о военном прошлом чем-то оказалось созвучной «неволе» за каменными стенами психиатрической больницы, тоже не дававшими свободу передвижения, находившемуся здесь «контингенту умалишённых». Потому Экскаватор внимательно слушал, легко представляя себе разказчика не в его теперешнем больничном потрепанном халате, а в «полосаике» лагерника.
 – Тут я ошибаюсь, Андрей, прости за что великодушно, – между тем, Кондратюк поправил сам себя в качестве рассказчика. – Не прав, когда свожу под «одну гребенку» разные концлагеря фрицев.
Оказалось, что к моменту «дискуссии о колючей проволоке» порядок лагерный на том – новом месте катаржной работы начинался выстраиваться совершенно иным!
Лишь вначале им пришлось, как обычно, протягивать колючую проволоку и возводить бараки, ровно на число предполагаемых лагерников. Как бывало обычно, даже здесь, на новом месте, в густом сосновом лесу, ряд за рядом тянули ее – злую и неподкупную «голубушку-колючку». Цепляли за фаянсовые изоляторы, экономно вбитые, порой, прямо в стволы вековых деревьев. Чтобы  уже там, где сейчас во всю свою мощь тарахтят трактора с землеотвалами, должны были появиться и бараки.
Но перемены близились. И в тот день, рассуждая подобным образом, совершенно не ведали ни простой доходяга-лагерник Кондратюк, ни все прочие из его команды «недочеловеков» о грядущих переменах своей участи. В этом военнопленные сумели убедиться чуть позже, когда перед глазами развернулась целиком вся картина здешнего строительства.
Оказалось, что вовсе не обычный накопитель «ходячих трупов» сооружался в местечке, названном «Хейделагерем» – «Вересковым полем», по причине густых зарослей вереска, сплошь покрывавших те болота, что теснили здесь редкие массивы сосняка.
На одном из них – площадью в несколько гектаров, огораживаемой как раз многорядьем «колючей запретки», привычные бараки так и не появились. Вместо них лето, осень и зиму каторжане рыли глубокие блиндажи, закапывая под землю все, что в обычных лагерях остается наверху – включая п крематорий.
Подведенная к грандиозному строительству отводная ветка от железнодорожной магистрали Львов-Краков действовала бесперебойно. И день, и ночь сновали по ней вереницы товарняка, беспечивала поставку цемента на растворно-бетонные узлы. И уже оттуда тяжелыми вагонетками специальный строительный состав шел на заливку стен н перекрытий объемных пространств.
Близость непроходимых болот, что не такая уж редкость в Прикарпатье, хотя и обеспечивала относительную скрытность «Хенделагеря» от посторонних глаз, все же не могла не мешать и самим строителям.
Практически безостановочно, сутками, день и ночь, трещали бензиновые насосы, откачивая от фундаментов грунтовую воду. Один такой, было, забарахлил. После чего бурая жижа стала стремительно прибывать в котловане, грозя вот-вот затопить людей, копошащихся там под дулами пулеметов с вышек.
Но тут не удержался Юрий Васильевич от того, чтобы изба вить и себя, и других от ненужных мучений. Оттолкнув в сторону, заметно растерявшегося моториста, он в два счета нашел причину остановки. Оказалось, что от чрезмерной вибрации просто перекосило заслонку в карбюраторе. Исправить поломку удалось достаточно легко умелому инженеру, и уже вскоре движок снова затарахтел, как ни в чем, ни бывало, гоня по трубам, так и не сумевшую выйти из повиновения, воду.
Этим поступком, он невольно сам стал на чуточку дальше от смерти, перейдя из разряда землекопов в обслугу многочисленных механизмов. Там же, случайно оказавшись рядом с топографистом, наносящем на карту данные очередной съемки невольно отметил, что совсем неподалеку от их лагерного объекта находится та линия обороны, которую сам же, как военный инженер РККА, строил в предвоенные годы. Именно там находился его «фирменный» ДОТ, оборудованный экспериментальной энергетической установкой, так и не пригодившийся для отражения нападения фашистов. Но об этом, впрочем, следовало крепко-накрепко забыть, понимал Кондратюк, чтобы случайно кому не проговориться.
К концу своего второго лагерного лета он уже стал точно понимать, для чего конкретно предназначался «Хейделагерь».
Там, где в сплошном сосновом ковре раньше хаотично зияли неровные проплешины  заболоченных участков, теперь были «культурные» мелиорированные площадки. С врытыми в обезвоженный грунт сооружениями – ангарами и подземными мастерскими. Похожими в миниатюре, как отмечали посвященные в тайну, на сборочные заводы.
Имелись и жилые – тоже подземные блоки.
Все же вместе почти не изменило прежний ландшафт, напоминающий о недавнем своем  прошлом. Ведь, повсюду руками заключенных были посажены тысячи сосенок, скрывших следы работы бульдозерных отвалов. Зато неподалеку – тут и там, на месте былых болотистых проплешин, теперь, после проведения земляных работ, появились аккуратные бетонные «пятачки» стартовых ракетных площадок.
Стремление сделать и их менее заметными с воздуха, заставило здешнее немецкое командование весьма расчетливо убирать вековые сосны. А с тех, что были рядом с пусковыми позициями, во избежании пожаров от огневых ракетных струй, просто ободрали кору, оставив нетронутыми ветви и крону.
Совсем не столь современные по оснащению, и все же, подобные этому, полигоны Кондратюку уже доводилось видеть ещё до войны, во время своих прежних командировок от оборонного научно-исследовательского института.
Их тогда использовали специалисты смежных лабораторий, занимавшихся ракетной техникой. Потому он совсем не удивился, увидя на стартовой позиции, первого в своей судьбе, чудовищного реактивного монстра. Как позже узнал: – Ракету дальнего действия «Фау-2».
За долгое время общении с военными из обслуживающего персонала «Батареи 444», как называли ее официально, пленному инженеру удалось узнать и кое что из того, что доверялось немногим. Да и как было гитлеровцам утаить главное, если старты велись на глазах у всех. И любой мог увидеть подъем в небо многотонных махин, улетавших на полторы сотни километров — прямо в разбуженное украинское небо.
Иные поговаривали, что, дескать, открывается и дорога в космос, которым когда-то просто бредил Кондратюк и даже написал свою юношескую книжку .«Завоевание межпланетных пространств».
Правда, тогда, в годы создания «космической» книжки в сибирской глубинке, работая простым землемером, по доносу «доброжелателя» осужденный Особым совещанием к нескольким годам исправительных работ, он и думать не мог, что час выхода человека в космос так близок и столь далеко продвинулись к этому в своих исследованиях именно немецкие ученые.
Впитывая технические новинки, как губка – воду, Юрий Васильевич порой даже вовсем не жалел, что оказался в плену. Так как верил, что, равно или поздно, «когда наши обязательно победят», сумеет передать им собранные сведения.
Между тем ракеты с лесного полигона шли в небо все чаще и чаще по мере продолжения войны. Фашисты торопились любой ценой испытывать свое усовершенствованное «оружие возмездия». И оттого все чаще терпели и неудачи. Бывало очередную «Фау» везли на стартовую позицию, едва расчистив с нее обломки менее удачливой «подружки-предшественницы».
А так как нёс большие потерн и обслуживающие запуски, персонал, то иных пленных, обладавших как и Кондратюк необходимыми техническими знаниями и навыками, порой ставили на монтаж конструкций. Или же – посылали в бригады заправщиков, что едва ли не вручную закачивали в баки ракет топливо из смеси спирта и жидкого кислорода.
В июне 1944 года, когда стала слышна конанада возвращающегося с востока фронта, «Батарея 444» снялась с насиженного места п покочевала на запад. Однако, теперь уже без Кондратюка. Он в составе проверенного на секретном объекте строительного отряда был передан особой Зондеркомаиде СС, выполнявшей задании такой важности, что строителей, даже вольнонаемных после их завершения, в живых, как правило, не оставляли. Может быть, та же участь ждала и Юрия Васильевича, если бы не случился переполох, с которым его вдруг начали разыскивать по всем лагерям.
Начался он после того, как в поле зрения фашистских ученых оказался со своими откровениями и бумагами штурмбаннфюрора СС Шеффера переводчик и бывший бургомистр Кривичей Маркел Фатеевич Городухин.
После победы над фашистами, Кондратюк успел побывать и во многих сталинских лагерях, вместе с другими «врагами народа». Но даже там, как поведал он в своём рассказе Андрею Пущину, было ему не так плохо, как в фашистских застенках «Доры» последней поры. Не забыть инженеру до конца дней своих, страшные дни допросов в гестаповских подземельях устраиваемых подручными рейсхфюрера СС Генриха Гимлера.
Это он и его ведомство на закате существования третьего рейха взяли «под крыло» все исследования по созданию новых видов вооружений. Одно спасло от увечий и немедленного физического уничтожения, как позже стало ясно инженеру. Сама частота упоминания его имени в рукописи с постоянно меняющимся текстом инструкций.
Не оспаривая, однако, свое знакомство с арестовавшнм его майором Мурзиным, Юрий Васильевич и словом не упомянул о смонтированной им уже установке по перемещению во времени. Тем более не стал он распространяться и о «генераторе» особого магнитного поля и координации при переходе в другое состояние. Он, по его словам, даже понятия не имел, что это за штука!
Хотя догадался еще раньше Городухина, имевшего достаточно долго последнее письмо Хроноскописта, что речь идет о памятных «ширпотребовских» на вид простых наручных часах, казненного в НКВД посланца из будущего. Тех самых, которые Кондратюк в последний раз видел на руке у Кости Кротова, сгоревшего в огне вместе со штурмбаннфюрером СС Шеффером.
Бесплодно завершившиеся допросы и безрезультатные очные ставки Городухнна и Кондратюка, в конце концов, крайне разочаровали гитлеровцев. В том чмсле – главных зкспертов ко этому делу – оберштурмбаннфюрера СС Вернера фон Брауна и старого знакомого Юрия Васильевича еще по «Хейделагерю», тамошнего руководителя полигона профессора Вальтера Дорнбергера.
Хотя и времени у них к тому моменту – весны сорок пятого года не оставалось ни на что иное, кроме забот о своей личной безопасности. Сплавив обоих свидетелей в концлагерь «Дора», где в тоннелях горы Конштейн смертники вели сборку последних ракет «Фау», ученые ушли на запад к наступающим американцам. Где и сдались союзникам, как стало известно позднее их бывшему пленному Кондратюку, в руки особой команды службы стратегических операций Аллена Даллеса. Причем, немецкие ракетчики, не забыли, скорее всего, прихватить с собой к новым хозяевам, и досели никем неразрешенную загадку бумаг Хропоскописта.
О том, что это могло быть именно так, Кондратюк понял достаточно быстро – ещё в фильтрационном пункте «СМЕРШ», куда попал сразу после освобождения уцелевших смертников воминами Красной Армии из, подготовленных к взрыву шахт «Доры».
   На нервой же официальной встрече с подозреваемым в измене Родины, самоуверенный и откровенно брезгливый в отношениях с бывшими пленным, дознаватель СМЕРШ, в качестве главной улики, изобличающей в сотрудничестве с фашистами, предъявил ему протоколы допросов и показаний. Тех самых, что когда-то собственноручно были подписаны Юрием Васильевичем в кабинете оберштурмбанфюрера СС Вернера фон Брауна.
 – Вот доказательство твоей продажности, гражданин Кондратюк! – в голосе капитана с полевыми погонами и рядом золотистых орденов и медалей на груди, чувствовалась едва ли не усталость от обязанности постоянно доказывать очевидность обвинения. – Наверное, жалеете, что не смогли скрыться со своими немецкими хозяевами?
По всему выходило, что раз имел дело с такими крупными фашистскими «шишками», то и сам мог принести немалый вред своей Родине. Только не всегда допросы проходили в таком обмене словесных «любезностей». На смену «доброму» следователю приходил «злой». И тогда всё начиналось совсем по-другому.
 – Тут хватит и на десять расстрельных статей, – грозил ему пистолетом очередной капитан, когда допросы заходили в тупик.
Короче говоря, как теперь стало ясно, выслушивавшему эту историю, Пущину, опять был поставлен инженер в безвыходное положение. Словно окутали его таким туманом недоверия, что иного выхода не было, кроме как принимать на себя все, инкриминируемые ему, военные преступления – от предательства, до пособничества оккупантам.
Никак не мог понять Кондратюк, что оставалось ему делать, когда буквально детскими оправданиями называли сотрудники следственного аппарата реальную историю, истинно произошедшую в Кривичах?
Оставалось только одно – смириться с судьбой.
Зато, как отмщение за свои обиды, так и осталась нераскрытой, тайна, возможно и существующего до сих пор непростого ДОТа – долговременной огневой точки в оборонительном валу в Западной Украине, в котором ждало момента запуска его последние творение – необычная энергетическая установка.
Впрочем, до сей поры и она была совершенно бесполезной без одной-единственной вещи, обладатель которой – психохроник по кличке Экскаватор, даже не догадывался о ценности своего, якобы, простого хронометра.
В дни общения с Андреем Пущиным, с особым беспокойством инженер ловил себя на мысли о том, что подобного он сам не может твердо сказать о, внезапно появившейся у них в больнице, бывшей возлюбленной нового друга.
По его предположению, с которым инженер не делится с новым другом, она, безусловно широко осведомлена и о нём самом, и о том, что было при себе у Пущина, когда тот попал в лапы преступника. Иначе не могло и быть, коли дело зашло до применения «главного калибра» наступления на персонал. А именно – валюты, что «золотым дождём» пролилась на головы, вечно желующихся на нехватку бюджетных средств, сотрудников коллектива психиатрического лечебного учреждения.
Баронесса с «коммунистическим партийным прошлым», как думал Кондратюк, прекрасно знает, на что щедро расходует, неизвестно, как и откуда доставшиеся ей деньги. Потому, вполне возможно, пройдёт еще немного и госпожа Клостер-Фейн уедет отсюда навсегда и в компании с бывшим своим «кавалером».
Исчезнет из России, чтобы появиться где-нибудь в странах запада вместе с последним владельцем ключа будущему – Андреем Андреевичем Пущиным, на руке которого сейчас тикал, заведённый по настоянию академика Сусевича, бесценный по сути, а на вид смешной и никчёмный довоенный хронометр.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОБЕГ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В декабре у Якова Михайловича Грельмана забот, как он и предполагал, заметно не прибавилось. И эта зима, подстать прошлой, выдалась, что называется, сиротской. Во всяком случае, совершенно бесснежный Новый год гарантировали даже синоптики Гидрометеоцентра. Учреждения, где сами были несколько удивлены постоянными декабрьскими дождями с их дорожной грязью и, вздувшимися от половодья, ручьями и речками.
Однако главному врачу, как ответственному за немалый штат сотрудников и пациентов больницы, и эти капризы погоды казались идущими во благо. Уже потому, что изо дня в день получалось заметно экономить уголь и прочее топливо, далеко не в излишке завезённое к их больничной котельной.
Вот только кондиционер в его кабинете работает с утра до вечера с полной нагрузкой, стараясь побороть жар, исходящий от батарей центрально го отопления. Ведь, как ни экономь, совсем-то гасить котлы боязно. А потому и гонят электронасосы по трубам теплую водицу, превращающую, тем не менее, больничные покои в филиалы тропиков. Ну, а там, где форточки давным-дано наглухо законопачены на зиму, наступило в отопительный сезон некое подобие финской бани.
Однако, непосредственный «контингент» лечебницы – больных в палатах, неожиданно свалившая на их головы благодать, не очень беспокоит. Иные из них, прямо по-летнему – босиком, да ещё скинув, выданные «на зиму», тёплые байковые халаты и в одном исподнем, бродят они по личным надобностям. Своим бестыжим видом смущая неопытную часть персонала.
Благо, что не все из пациентов такие бессловесные типы, как психохроник Экскаватор. Кое-кто, находящийся в более-менее здравом уме, уже и жаловаться пытался Грольману на крайнюю духоту. Мол, не пора ли поскорее вертать обратно вату из щелей, плотно проконопаченных, оконных рам, дабы хоть немного проветрить помещения. Только своего, самонадеянные «умники» так и не добились.
На каждый из «демарш» главный врач Психиатрической больницы Яков Михайлович Грельман, через, не столь обременённых чинами, представителей персонала, отвечал односложно.
 – Останавливать котельную не будем, – чему приводил и соответствующий по ве6сомости, аргумент. – Как же быть тогда, если ночью мороз ударит?
Хотя сам был того же мнения, насчет излишней «парилки» в палатах. И в конце концов решился на давно вынашивающийся в глубине души шаг. Распорядился чтобы до наступления холодов, на весь световой день, до самого вечера, завхоз Дьяков давал своим кочегарам по отгулу.
Был, впрочем на то и свой особый резон. Хоть и через пень-колоду, но иначе убывает уголек из буртов, насыпанных на заднем дворе их больницы, начинавшемся сразу за дымящейся трубой кочегарки.
Анатолий Павлович не очень удивился такому приказу своего непосредственного руководства, умерить пыл истопников. Скорее даже обрадовался приказу, в результате которого у него появилась дополнительная возможность навести порядок в собственной вотчине. А там основное явно помещение нуждалось в очередном субботнике. Особенно после недавнего ремонта и обмуровки котлов теплоизоляционным кирпичом.
Но никто задаром, как в апрельскую «красную субботу» работать не собирался, хотя ставалось дел на добрый аврал. Вот и придумал Дьяков все по-своему. Мужиков из смены отпущу днем по домам, решил заведующий хозяйством, дескать, потом отработают, а пока займу делом Экскаватора.
В прежние времена завхозу сроду не нужно было спрашивать ни у кого особого разрешения в таких вопросах. Использовал безропотного работягу, как хотел и по своему усмотрению. Но с некоторых пор уже не решался на своеволие. Что называется, нутром чувствовал наступление перемен в участи безнадежного психа. Потому и отправился за разрешением к самому главному врачу.
Визит Анатолия Павловича заставил врасплох руководителя лечебного спецучреждения. Но, к чести Грельмана, молчал не долго. Немного подумав над, довольно-таки рациональным предложением заведующего хозяйством, достойный преемник академика Сусевича согласно кивнул.
 – Будь, по-вашему!
Еще раз на деле подтвердив, что трудотерапия – вещь хорошая, и не убудет от Андрея Андреевича Пущина, если наживёт в «кочегарский выходной день» пару-другую лишних мозолей.
Тот разговор в кабинете главного врача состоялся ещё утром. А уже после полудни Яков Михайлович очень даже пожалел о таком недальновидном собственном решении. Теперь бы уже не стал, будь на то собственная воля, пользоваться, что называется, даровым «рабочим потенциалом» в виде бессловесного помощника по кличке Экскаватор.
Причин тому было две. И не самая из них важная заключалась в поступившем телефонном звонке от академика Сусевича с его черноморского курорта. Куда больше тревог в душе главного врача вызвал, не менее неожиданный, визит баронессы, не известившем о своём появлении даже простым звонком по мобильнику.
...На контрольно-пропускном пункте психиатрической больницы уже привыкли к таким постоянным визитам знатной дамы. И очередное по счету появление там синего «Мерседеса» встретили без былой суматохи.
Не дожидаясь команды и выделения сопровождающего от администрации, охранники безропотно открыли, перед возникшей из лесу, иномаркой ворота для проезда на их территорию. И лишь после этого известили о произошедшем главврача.
Как ни досадовал, как не по душе было Грельману от того, что вновь предется изображать из себя рачительного хозяина, все же он смирился с такой ролью. Виной чему был довольно щедрый долларовый поток, обычно проливающийся на него всякий раз, после визита сюда в подмосковную глушь баронессы Клостер-Фейн. Потому предчувствие очередного личного финансирования, заставило его надеть, как и прежде, маску откровенного подобострастия и лично выйти встречать гостью на парадное крыльцо главного корпуса.
Главный врач, как оказалось, отличался исключительно завидным глазомером и наблюдательностью. Что и проявилось при первой же его фразе, произнесенной для представительницы Международного «Красного креста».
 – В Москве-матушке, видно, хляби небесные теперь разверзлись даже хуже, чем в наших забытых Богом, пущах! – после традиционного приветствия, не удержался Яков Михайлович и от учтивой похвалы в адрес изнеженной красоты иностранки. – Как вы, мадам, только переносите наши тяготы и лишения.
Затем Грельман, набравшись «джентльменского» духу, не отказался и от, не менее правдивой, оценки заляпанности грязью роскошного лимузина, которой он продолжил их светский разговор, подразумевающий, как всем известно, живое обсуждение первым деломсостояния погоды:
 – Побывали Вы на своём лимузине в переделки!
Его верное замечание было совершенно к месту. Потому, что оно касалось внешнего вида «Мерседеса», чьи полированные бока были на полкорпуса покрыты серыми разводьями пресловутой столичной солевой дорожной смеси.
Ответ на заставил себя долго ждать и носил похожий – светский оттенок.
 – Действительно, добрый наш господин доктор, и в столице все москвичи зимы ждут, не дождутся, – мило улыбнулась, понявшая намек, баронесса. – Просто перестарались дорожники в ожидании снега, вот и соли на покрытие не пожалели.
За ничего не значащим диалогом они поднялись наверх – в кабинет главного врача больницы, где после чашки кофе, предложенной ей с дороги, миловидная женщина вернулась к своей традиционной просьбе:
 – Позвольте, драгоценный Яков Михайлович, сегодня хоть краем глаза увидеть, больного Пущина?
В благосклонном ответе баронесса нисколько не сомневалась и всё пошло, было, точно по её, что называется, «сценарию». Но одного звонка из своего кабинета главного врача Грельмана завхозу Дьякову было явно недостаточным, чтобы «Экскаватор» немедленно предстал перед очами мадам Клостер-Фейн в самом лучшем виде. Так как после работы в котельной его нужно было отмывать из шланга, а то и отшаркивать самой грубой пемзой и не жалеть щелочного раствора для борьбы с въевшейся в руки, окалиной.
Главврач, помрачнев от возможной реакции гостьи при созерцании чёрного «трубочиста», попытался выйти из положения ссылкой на предстоящий «мёртвый час» в лечебнице. Но не успел толком подобрать слова, как его борение чувств на лице, было превратно понято аристократкой.
Баронесса, как видно, не собиралась ещё и обратно возвращаться по грязному шоссе, не добившись своего, потому в достижении цели использовала и то, что её собеседник привык называть дурацкими причудами.
 – Судя по всему, Андрей Андреевич лечится полезным для общества занятием, – совершенно верно предположила сообразительная представительница Международного Красного Креста. – Так, может, будет лучше, если сами сходим с Вами посмотреть на ход, как это точнее сказать...
Она на мгновение задумалась:
 – Ах да – трудотерапии.
Грельману ничего не оставалось делать, как вновь вести гостью по закоулкам больничного хозяйственного двора. Но при этом, как бы в отместку за причиненное беспокойство, будущий светила психиатрической науки, оставил «на потом», сообщение ей о телефонном звонке академика Сусевича.
Вспомнил о нем Яков Михайлович, якобы, случайно, только когда у самых дверей котельной они встретили завхоза. И тому следовало дать, что-то вроде «форы» во времени, чтобы Дьяков не осрамился перед неожиданной проверкой со стороны слишком въедливой иностранки.
 – И не только физическим трудом пытаемся влиять на восстановление пациентов! – услышала баронесса от своего спутника перед входом в котельную.
Она обернулась к Грельману:
 – Неужели?
И тот охотно развил свою мысль до конца.
 – У нас, госпожа баронесса, да будет Вам известно, самые передовые в мире, научные технологии сегодня в ходу! — горделиво, с нотками причастности к большому научному эксперименту, заметил провожатый. – Вот, буквально, вчера сам академик Сусевич звонил с курорта, советовался по поводу Пущина.
Тут главврач отвлекся на более приближенный объект – заведующего немалым больничным хозяйством Дьякова. И было от чего. Тот, оказался у них на глазах заметно запыхавшимся от ходьбы, но тем не менее, все равно опоздавшим с выполнением, данному ему поручения приготовить Экскаватора к встрече с его «международной» финансовой покровительницей.
Андрей Пущин в этот тёплый осенний день, вкалывал в котельной во всю. Приходилось, потому, Анатолию Павловичу надеяться, что приезжая должным образом поймет неприглядные условия, применяемые для, столь полезной, трудотерапии.
В это момент, как раз, перед взором всех троих посетителей «энергетического сердца» лечебницы предстала живописны фигура самого настоящего негра, выкатывающего из котельной полную тачку мусора, оставленного нерадивыми истопниками.
Котельная сажа, мелкая угольная и цементная пыль, густо покрывавшие сейчас голый торс Экскаватора, хотя и неприятно удивили невольных зрителей его труда, но самому Андрею такой своевременный «грим» не казался чем-то очень посторонним, а для него самого ещё и унизительным. Более того – позволяли скрыть чувства, возникшие при виде, некогда любимой, женщины.
Как и в прежние годы, это свое здание, полученное от Дьякова по очистке кочегарки, он выполнял с видимым удовольствием. Обмёл вначале, выданной ему, метлой на длинном черенке, закопченные потолок и стены. И теперь вывозил и эту сажу, и строительныс остатки во, все более растущую с каждой тачкой – кучу мусора.
Маскировка под прежнего»психохроника», по совету Кондратюка, нужна была им обоим для осуществления замысла бегства из лечебницы. Но соблюдать ее, к сожалению, стало бы, без грязных следов работы, гораздо труднее, когда Пущин увидел вместе с работниками больницы еще и Татьяну Дуганову, поменявшую свою девичью фамилию на баронский титул.
Она, конечно, изменилась за годы их разлуки, но стала еще более привлекательнее чем прежде, как и совершенно недоступнее для инвалида. Оттого лучшим выходом для себя Андрей считал именно прежний образ безумца! И мысленно поблагодарил судьбу за этот свой безобразный внешний вид, позволявший смирить, охватившее его волнение. Прекрасно понимая, что еще рано открываться начистоту руководству больницы, явно имевшему по отношению к нему свои, далеко идущие, непонятные планы.
Пущин и в этот день не торопил миг откровения. Только и позволил себе, что чуть дольше обычного задержаться у кучи мусора с разгрузкой тачки в бурт. Откуда краем глаза ему удалось хорошо рассмотреть гостью. После чего с показным благодушием идиота покатил тачку обратно – за новой порцией обломков кирпича, засохшей шамотной глины из-под обмуровки, и, оседающей под  высокими сводами котельной, пыли.
Грельмана, смирившегося с демонстрацией «примера полезной безумцу трудотерапии», как впрочем и остальных собеседников, вовсе не смутило, кажущееся обычным, поведение психохроника. И все же, чтобы несколько сгладить по возможности тягостное впечатление от увиденного, явно, поселившегося на душе баронессы, Яков Михайлович отважился на обнародование, прямо здесь, припасенного ей  сюрприза:
 – Вы не думайте, госпожа Клостер-Фейн, мол, сегодняшняя работ Андрея Андреевича Пущина – последняя в подобном качестве.
Та, заинтересованная услышанным, повернула к нему свое милое лицо, которое в этот момент совсем не портили большие глаза, наполненные слезами искреннего сочувствия тому, кто когда-то олицетворял собой её первой чувство влюблённости.
Грельман тем временем продолжил:
 – Как я уже успел заметить, по поводу пациента Пущина мне звонил сам академик Сусевич.
Эта фраза непосредственного вершителя его судьбы – главного врача Психиатрической больницы застала Андрея еще у входа в котельную. Потому, чтобы лучшим образом расслашать все, о чем беседовали медики и Татьяна, он так замер, скрывшись из виду гостей за широко распахнутыми воротами. С тревого ловя каждое, произнесенное визитерами, слово.
Между дем Грельман с лёгкостью возобновил разговор о ближайших планах своего научного руководителя:
 – У академика Сусевича практически кончился срок отдыха и уже через пару дней он собственной персоной  возвращается к работе, где всерьез займется, интересующим Вас, пациентом.
Следущая, куда более тревожная, фраза заставила Эксковатора просто похолодеть уже не от сырой, промозглой погоды, а от чувства возникшей опасности.
 – Так что, госпожа баронесса, вместо трудотерапии, в ближайшем будущем, будем активно использовать более современные достижения медицины, в том числе и медикаментозные, – на пафосной ноте завершил врач приподнесение баронессе своего приятного «сюрприза».
При этом Грельман, как бы невзначай глянул на циферблат своих роскошных, золотых наручных часов:
 – Ого!
Главный врач продемонстрировал «столичной штучке» не только свою занятость основной работой, но и традицию гостеприимства.
 – Не только, выходит, влюбленные часов не наблюдают, – пошутил он фразой из русской театральной классики. – И мы с Вами основательно подзадержались на свежем воздухе, хотя время-то уже обеденное.
Главный врач после этих слов ещё и поторопил завхоза:
 – Давай Анатолий Павлович, приводи нашего дорогого Андрея Андреевича в божеский вид, да и направляй в столовую.
Выполнив свои обязательные официальные обязанности указанием подчиненному, Яков Михайлович, как ни в чем ни бывало, вернулся к уже началому с гостьей светскому разговору. Совсем иным тоном в голосе – не таким повелительным как в в обращении к завхозу, а наоборот – вкрадчивым и извиняющимся за возможный отказ, главный врач спросил баронессу:
 –Обратная дорога отсюда до Москвы совсем не близкая!
И не дал ей рта раскрыть конкретным предложением:
 – Может быть, тоже отобедаете у нас?
Опытный администратор нашел и веский повод для своего предложения:
 – Заодно, оцените и мастерство здешних поваров.
Как тут было отказаться?! И они вдвоём пошли в главный корпус, оставив пациента Пущина исключительно на попечение завхоза
....Обед на две персоны санитарки накрыли прямо в комнате отдыха при кабинете главврача. Приборы расставили на белоснежной накрахмаленной кружевной скатерти, укрывавшей широкий стол, антикварный, как и вся расставленная здесь мебель, чем не забыл похвалиться хозяин лечебницы.
При этом, давая подробные распоряжения насчет выбранных баронессой блюд, из предложенного меню, Яков Михайлович Грельман не забыл дать подчиненным и другие указания. В том числе и на счет привезшего баронессу, водителя «Мерседеса».
...Еще наводя справки о баронессе Клостер-Фейн в министерствах здравоохранения и иностранных дел, он узнал от знакомыз «по депутатству» чиновников, об интересе к ней компетентных органов. Потому постарался угодить и тому, кто, скорее всего, совершенно не случайно, всегда находится рядом со знатной дамой.
Главный врач именно потому теперь обеспечил и водителя-особиста приглашением в уютную столовую для врачей и старшего медперсонала. Там тоже было достаточно широким выбор блюд, о чём точно знал Грельман и потому расчитывал, в случае чего, на полное понимание и этого «чужака».
Зато Экскаватору повезло в этот обеденный перерыв гораздо меньше. Едва-едва отмывшемуся в душевой при больничной котельной от вездесущей угольной пыли, пришлось затем работяге довольствоваться только тем немногим, что к его приходу в столовую осталось на раздаче о общем зале.
Однако и здесь никто не жаловался на поваров с их варевом. Отменный аппетит и сегодня не изменил пациентам здешнего обиталища обиженных матушкой природой. Благо, что дежуривший по столовом старик – инженер Кондратюк, как бы невзначай занял место за столом и для своего молодого друга. Иначе Пущину, наверняка, не досталось бы и этого из того, и так немногого, чем потчивали в этот день.
Теперь же перед ним были обычные порции рыбного супа, макарон по флотски со свиным фаршем. А на третье оказался еще и стакан чуть сладко спитого чая, закрашенного пережженным сахаром. И он с нарочитым удовольствием, обязанным прнсутствовать, как и всегда после тяжелой физической работы, принялся за успевший остыть суп.
 – Что случилось, Андрюша? – звеня собираемой посудой, чуть слышно спросил Кондратюк, наметанным глаз которого сразу же оценил перемену, произошедшую, в осунувшемся лице Пущина.
Тот так же тихо шепнул в ответ все, что успел услышать из разговора главного врача с баронессой:
 – Сам академик Сусевич, если ни сегодня, так завтра – точно возвращается после отпуска с курорта на работу.
И оглянувшись по сторонам, и убедившись, что отобедавшие разошлись и им никто не мешает, тревожно добавил:
 – Теперь всерьез возьмется за меня.
Неожиданное известие серьезно огорошило даже Кондратюка, впрочем, рано или поздно ожидавшего нечто подобное.
 – Как узнал? – поинтересовался он у Экскаватора, предварительно убедившись, что никто не обращает своего внимание на их общение. – Не от баронессы ли пришла такая неожиданная весточка?
 – Почти от неё, – не стал скрывать Андрей. – Именно ей об этом главный врач только что рассказал.
И далее Пущин успел доложить некоторые отдельные подробности из того, что удалось разведать, подслушивая за дверью котельной:
 – Ну, а подробности моего экстренного медикаментозного лечения, видно, обсуждают сейчас за обедом.
Он, забыв про былую осторожность, отложил ложку в сторону:
 – Теперь, Юрий Васильевич, мне – хана!
Да и тот понимал за долгие годы нахождения в психушке, что когда доходит дело до экспериментов с чудовищной дозой лекарственных препаратов, уже не стесняются круглосуточного наблюдения. Потому, скорее всего, переведут Экскаватора в больничный изолятор! А там, кто знает, что за новые опыты с современными медикаментами придумает Сусевич и куда передаст потом достигнутые результаты?! Но вслух инженер таким образом не ответил. Предпочёл промолчать, мимикой сославшись на то, что вокруг уже поднимались из-за столов, отобедавшие пациенты.
Водрузив последнюю чашку в стопку на тележке, укатил их к кухонной посудомоечной машине. И уже по дороге обратно в зал, он успел глянуть в окно, за которым, в этот самый момент, стоял роскошный синий «Мерседес», отогнанный на время от центрального входа, по причине своей сильной заляпанности городской грязью.
Увиденного Кондратюком оказалось достаточным, чтобы в глазах старика загорелись искорки надежды. Далее собирая пустые обеденные тарелки, в том числе и уже со стола Пущина, он шепнул ему несколько важных слов, заставивших и Андрея по иному взглянуть на окружающую их действительность.
ГЛАВА ВТОРАЯ
У московской шоферни загородные поездки — вроде отпуска за свой счет.
Пусть и отдохнешь от столичного дорожного столпотворении, понимают водители, но при все этом личного навара не получишь абсолютно никакого. Километраж один в активе. Но и тот – совершенно одинаков по спидометру, хоть по Тверскому проспекту мчись, как волк за «флажками» – ограничительных знаков и разметки, хоть за МКАД трясись, со всеми прелестями ухабов подступающих к этой московской кольцевой автодороге. Зато не столь напряжены руки за баранкой, да и глаза отдыхают на отдельных пейзажах лесистых холмов и взгорков.
Но шофер первого класса Виктор Иванович Бунеев – вроде исключения. Да и то, лишь подтверждая своим примером вышепровозглашенное правило. Ведь, лично ему выезд из центра «Первопрестольной» не просто совершенно бесполезное занятие, но и воспринимается им как личное оскорбление.
Все потому, что рядом с водительскими правами во внутреннем кармане модной кожаной куртки, лежат у него еще одни «корочки», куда как более солидные! С тисненными золотом буквами по малиновому коленкору «Федеральная Службы Контрразведки»
Вот эта, как раз, его принадлежность к солиднейшему в стране учреждению отбивает у секретного сотрудника – капитана Бунеева, как значится он в штатном кадровом расписании, всякую охоту загородных вояжей. Вроде того, что время от времени совершает в ближнее Подмосковье его нынешняя подопечная баронесса Клостер-Фейн.
Все за ней подмечает водитель-сексот. И его блокнот не остаётся без записей убористым мелким почерком. Часто приходится браться за авторучку и отмечать адреса и время стоянки. В самой-то столице за день, где только она не побывает!
Потому в обязательной вечерней процедуре отчёта перед начальством Бунеева значится чуть ли не писательский профессиональный труд. Правда, творчество не поощряется. Зато без усидчивости не обойтись, перенося черновые блокнотные пометки в официальный рапорт о проведённом дне. Вот капитан солидно и тратит только на перечень, посещенных ею, мест, два-три листа чистого машинописного текста.
Зато вот после психбольницы и писать нечего. Нет никаких иных, кроме этого, адресов. Не говоря уже об особых подробностях.
Больше календарного квартала прошло, как закрепили в автохозяйстве Министерства Иностранных Дел за водителем Бунеевым приметный синий «Мерседес», обслуживающий знатную гостью из дальнего, как теперь говорят, зарубежья. По сути, время не большое, но что называется «до чёртиков» уже обрыдла ему такая служба. Хотя поначалу, конечно, строил планы насчет возможных успехов на служебном поприще. Как-никак, сама баронесса оказалась по мнению Бунеева, той еще штучкой! От которой можно было ждать всего возможного и невозможного на российской территории.
Еще на предварительном инструктаже перед заданием, капитан Бугеев узнал из, доверенной ему части, секретного персонального досье на баронессу, что на самом деле, никакая это не швейцарская аристократка.
Все было гораздо проще с этой, как не утерпел заметить про себя персональный водитель лимузина, простой русской вертихвосткой. Ловкой искательницы выгодного брака, удачно выскочившей замуж за престарелого швейцарского магната. Не без помощи, впрочем, своего же папаши – старого партийного «бонзы» Георгия Дуганова.
Тот, свое право на завидную «дипломатическую старость» в ранге советника в одном из европейских посольств, честно заслужил рвением на структцрных постах КПСС от районного до краевого уровня. Такой бы дочке дипломата, как мыслил в долгих ожиданиях пассажирки, Бунеева, сподручнее «прожигать» дуром досташвшиеся франки на модных западных курортах.
Но все оказалось совсем на так, что особенно и бесило таких как капитан Бунеев, когда с тихой ненавистью приходилось изо дня в день, наблюдать, как мотается так не в благополучном центре мегаполиса, а по злосчастным подмосковным психушкам в каком-то романтическом порыве. Том самом, так свойственном всем ранним вдовушкам, что добившись, казалось бы , всего на свете, вдруг воспылали страстью к первым своим, таким любимым, но совершенно невыгодным когда-то женихам.
Который месяц пристального изучения «подшефной» сформулировали у Бунеева твердое убеждение, что как ни профессионально выслеживая таких дамочек, даже самым пристальным образом следя за подобными сомнительными «шишками», всё одно – долгожданных майорских звезд на погонах не заработать.
И всё же вначале тёплилась надежда на лучшее. Буквально трепетала Бунеевская душа, на первых порах предвкушая, разоблачение им, новоявленной баронессы? Особенно в попытке пропагандистской акции против прежних российских медиков в их психотропном преследовании сограждан.
Да только все зря!
Оказалось, что вовсе не диссиденты интересовали дамочку, а какой-то придурок по кличке Экскаватор. В прошлом юрист, а ныне – рядовой безнадёжный психохроник. Умалишённый, почти двадцать лет назад, при весьма сомнительных обстоятельствах, скинутый кем-то с поезда. Всеми забытый изгой общества, теперь доживающий в «областной заштатной психиатрической лечебнице» свои дни.
К тому же не в самом выгодном обличии, помыкаемого всеми, дурочка. Существует как трава на обочине. Исправно трудится, пускает слюну, преданно глядя в глаза санитарам. И не ведает ни сном, ни духом, что, вдруг, вернулась к нему «прежняя любовь», готовая окружить непонятным состраданием.
Вот и сегодня такую даль отмотали они с баронессой Клостер-Фейн ради мимолетного свидания. Только результат прежний. На полудурка посмотреть, отметиться за чашкой чая, выписать чек на крупную сумму в валюте и отправляться назад, значительную част пути проделав по грязной лесной дороге.
Такие мысли овладевали сознанием Бунеева все врем, пока он пережевывал в больничной столовой последний кусок бифштекса, а затем наблюдал, как молоденькая подавальщица из обслуги персонала, несет к нему на стол разнос с чашкой кофе и горкой песочного печенья в стеклянной вазочке.
Промелькнуло и сожаление о своём невысоком «секретном» статусе. Конечно же, совсем не так – не такими обычными московскими лакомствами потчует баронессу главный врач этой богадельни, думал капитан. И тут в голову персонального водителя иностранки закралась шальная мысль. Прежде уже не раз буквально будоражившая трепетную сыскную душу Виктора Ивановича. Заключалась она в полном отрицании романтики в поступках представительницы, якобы, Международного Красного Креста.
Может быть, развесистая клюква, сплошная «дымовая» завеса, все эти разговорчики насчет какого-то Андрея из поры туманной юности? Он даже зажмурился от удачной яркой мысли, озарившей его. Скорее всего, совсем иной главный объект интересов у дамочки? И это, никто иной, как сам главврач Грельман!
Версия показалась особисту столь неожиданной, что настроила Бунеева на иную, более увлеченную службой, волну. Ведь, здесь в закрытой от всего мира, психушке кого только нету – даже из числа с ума спятившей ученой братии!
По новому и очень похожему на правду, предположению капитана, мог быть и научный шпионаж. Ведь больничка провинциальная, даже за линией МКАД, но статус областной существует. И ему стараются соответствовать ради получения зарплаты и защиты диссертаций. В том числе и опыты серьезные проводятся, в рамках всевозможных мудреных научных разработок. Что, безусловно, могло заинтересовать самого привередливого резидента, а не только эту смазливую бабенку с грустными телячьими глазами.
Одним глотком отправив в себя содержимое, совсем остывшей за время раздумий, кофейной чашки и на ходу дожевывая последнюю печенюшку, капитан спустился со второго этажа и вышел на крыльцо столовского корпуса. Пошел туда, где под окнами общего зала сам же оставил свою машину.
Лимузин был на месте. Только то, что он увидел на произвольной и случайной парковке, чуть не заставило Бунеева поперхнуться остатками столь немудреного лакомства. Над его роскошным «Мерседесом» измывался какой-то старый придурок. Размазывая мокрой половой тряпкой грязь по округлым бокам лимузина.
Время от времени, обладатель ветхого больничного халата, надетого на голое тело, брался за ведро с мерзкой по консистенции жижей. Туда он вначале выжимал, а потом ласково обмакивал свою тряпку. И содержимое ведра от того казалось еще более грязным, чем до этого – диски колес иномарки с налипшей на них смесью соли, пролитого на шоссе машинного масла и песка с лесной проселочной дороги.
 –  Эй ты, чудак-человек! – попытался криком остановить действия своего, им совсем не званого «помощника», водитель лимузина.
Только добился немногого.
Сумасшедший, лишь на мгновение повернул в его сторону сморщенное щетинистое лицо, после чего опять принялся за старое, заставив принять здоровяка в кожаной куртке более серьёзные меры воздействия.
 – Сейчас сделаю больно, – грубо окликнул шофер обидчика своего «Мерседеса». – Если не оставишь машину в покое!
На что добровольный горе-помощник ответил, подкрепляя свою доброжелательность беззубой старчесской улыбкой:
 – Извините, если что не так.
После чего доказал, что не такой уж он и умалишённый, коли готов поправить собственную оплошность.
 – Велели мне помыть Вам машину, а проточная вода отсюда далековато, – он показал худой мосластой рукой, с зажатой в ней грязной трямкой, в сторону котельной. – Подъехали бы туда, я тогда мог буквально мигом, чистой и теплой водой отлакировать все до зеркального блеска.
Внешность безобидного горемыки, исполнявшего прихоть руководства лечебницы не вызывала отторжения в душе сотрудника Федеральной Службы Контрразведки.
 – А что, не подъехать к водопроводу? – сразу успокоился Бунсев. – Дед хоть и самый настоящий психопат, но дело верное говорит.
Мысли сразу побежали в нужном направлении. Пока баронесса крутит шашни со своим главврачом, решил капитан, я машину мигом в порядок приведу! Забираясь в салон иномарки на свое привычное место за рулевой «баранкой» с фирменной трёхлучевой звездой в центре круга, Виктор Иванович разрешнтельно кивнул старику:
 – Беги, Сусанин, впереди, дорогу без гвоздей мне указывай.
У самой котельной, где капитан и остановил лимузин, однако, не было пока и намека на присутствие автомойки. Но, успевший заскочить в кочегарку и выбежавший после этого из раскрытых дверей старик не стал ждать упреков. Так прямо и заявил:
 – Сейчас, появится здешний кочегар, он свой шланг прямо к вашему автомобилю из кочегарки протянет.
И даже посмел замухрышка посоветовать солидному водителю столь замечательной машины:
 – Вы пока можете в сторонке постоять, чтобы не забрызгало, пока буду наводить чистоту и лоск на «Мерседесе»!
Вполне спокойно встретив появление из котельной еще одного колоритного местного персонажа – здоровяка с бухтой пожарного шланга в руке, Бунеев чуть посторонился, давая ему дорогу к своему рабочему месту. Но тут же пластом рухнул на землю, оглушенный ударом по голове, нанесённым ему, той самой пудовой скаткой пожарной «кишки», обещавшей ускорить мытье машины.
 – Теперь, Андрюша, нам с тобой следует спешить! – взял на себя и остальное руководство побегом, бывший инженер.
Он и далее распоряжался так, будто постоянно только и делал, что совершал побеги из неволи.
 – Быстро тащи нашего с тобой приятеля к себе в кочегарку! – уже совершенно серьезно, без прежней виновато-актерской улыбки на своём худом морщинистом лице, велел Кондратюк. – Время не ждет!
Для сильных рук Пущина такое поручение организатора их побега, оказалось сущим пустяком. Проворно закинув обмягшее тело шофера себе ни плечо, он быстрым шагом занес его сначала в саму котельную. А потом, действуя по прежнему легко и сноровисто, поднялся сним по жедлезной лестнице на второй этаж – в бытовку.
И уже там раздел до нитки, забрав себе всю одежду, бывшего прежде столь высокомерным, водителя «Мерседеса». Взамен обрядив его в свой халат психохроника. Поверх которого перехватил руки и ноги пленника прочным куском разметочного шнура. Того самого, что очень удачно для беглецов, забыли здесь каменщиками после «обмуровки» на новый отопительный сезон, котельного оборудования.
При этом оба заговорщика убедились в своевременности этой своей попытки выбраться на волю.
 – Смотри, а он и в самом деле не из простых граждан, шоферишко-то наш, – присвистнул Андрей когда, облачаясь в «трофейную» одежду Бунеева, нашел в карманах кожаного пиджака много интересного.
При прозвучавших словах, им на свет были извлечены из одежды пленника не только обычные водительские права, но и удостоверение сотрудника спецслужб и специальной пропуск, позволявший проезд без досмотра на любой столичной дороге.
В свою очередь инженер, успевший досконально со всех сторон осматреть иномарку, дополнил находки вещью того же самого порядка, красноречивее слов, говоривших о своем владельце:
 – Это еще что!
Юрий Васильевич не скрывал удивления от того, с чем только что пришлось ему столкнуться.
 – У него под сиденьем вот какая игрушка лежала! – взволнованно от совершаемых ими противозаконных деяний, заявил он, уже войдя в бытовку кочегаров, где сейчас лихорадочно переодевался его сообщник рядом со связанным контрразведчиком.
Очнувшийся к тому моменту от удара по голове тяжелой бухтой пожарного шланга, Бунеев, с удивлением и испугом увидел в руках, теперь уже совершенно безумного, на его взгляд, старика собственный пистолет «Макарова», умело найденный и вынутый из его личного тайника инженером-лагерником.
Обладатель огнестрельного оружия, тем не менее, достаточно быстро привык к пистолету и не только похвастался собственной смекалкой, но еще и очень невысоко оценивший служебную предусмотрительность, перехитрённого ими профессионала ФСК.
 – Мне их хитрые замки, да схроны совершенно «до лампочки», радовался, буквально, как мальчишка пожилой пациент психиатрической больницы. – Бывало, что и не такие вещи приходилось отыскивать!
Пистолет в его старческих руках хотя и выглядел совершенно чужеродно, но чувствовалось, что оружие словно вдохновило своего нового обладателя на очередные «подвиги».
Потому, без опаски за совершенное, он продолжал свое. Повертев в руках незнакомую прежде систему, он взвел «ПМ», успев снять предварительно с предохранителя и передернуть затвор, загоняя патрон в ствол «Макарова». Не остановило его даже то, что поймал прямо на себе, испуганный взгляд пришедшего в сознание Бунеева.
 – И этот пистолетик, думаю, вполне нам пригодится, если ты с ним по-хорошему не справишься, – пригрозил Кондратюк.
Плотный кляп из тошнотворно отдающей мазутом, верхонки, не дал Бунееву промолвить ни слова. А то бы наверняка злоумышленники узнали немало интересного и про себя, и про своих родителей по материнской линии, и о том, что ожидает теперь обоих в самое же ближайшее будущее.
Но в данный! момент самого Андрея Пущина гораздо больше интересовало совершенно другое:
 – Не дай Бог, случайно ещё загнется этот, вооруженный некогда, тип прямо здесь – в больничной котельной?
На что рассудительный и готовый ко всему Кондратюк резонно развеял остатки последних сомнений бывшего юриста.
 – Ему и не нужно лежать здесь дольше, чем до вечера, – услышал Пущин. – Завхоз Дьяков когда за тобой придет, то заодно и этого типа развяжет.
Еще раз проверив крепость узлов на шпагате, стянувшим в тугой кокон незадачливого особиста, Юрий Васильевич высказал иное сомнение.
 – Теперь, главное, Андрей Андреевич, за тобой! – достаточно осторожно, явно, боясь осечки на этом этапе побега, заявил, тот из беглецов, который был старше возрастом.
После чего в том же тоне продолжил, адресуя часть сомнений своему, более молодому, сообщнику:
 – Сумеешь ли управиться с такой современной машиной?
И он нисколько не преувеличивал свои затаенные опасения, подтвердив их запоздалым вопросом
 – За рулем, наверное, лет двадцать с гаком не сидел?
Впрочем, те же самые мысли беспокоили и Пущина. Забравшись в салон, совершенно незнакомой ему машины, он какое-то время знакомился с системой управления. Затем, освоившись, запустил ключом двигатель, погонял его на разных оборотах. И только сделав пару кругов вокруг котельной, распахнул дверь перед Кондратюком, с удивлением, смотревшим на такое его «сверхскорое переобучение» автоделу.
 – Нормалек, Юрий Васильевич, слушается меня машина как миленькая, – отрапортовал самозваный водитель «Мерседеса». – Можно отбывать.
И все же перед самим побегом на захваченном лимузине, следовало распределить роли дальнейшего ведения хитроумного «спектакля». Чем они и занялись, по ходу решая немалые проблемы, прежде даже не рассматриваемые в их плане побега.
Широкий вместительный багажник «Мерседеса» мог бы дать кров не одному, а даже двум-трем старикам вроде Кондратюка, который и занял там свое персональное «спальное» место, свернувшись в замкнутом объеме калачиком.
 – Конечно, так ехать неудобно, да только не очень долго Вам придется переносить лишения, – благосклонно оценил его положение Пущин. – Только выскочим за ворота больницы, и можно будет спасаться на своих двоих!
Закрыв багажник ключом на тот случай, если кому-нибудь из схраны на КПП вздумается поинтересоваться его содержимым, он вернулся за руль. Запустил двигатель и довольно уверенно повел машину к парадному крыльцу административного корпуса их психиатрической больницы.
Одежда, позаимствованная у бывшего водителя «Мерседеса», была ему немного великовата.
 – Все же хорошо, что кого ни попадя, хилых и коротышек, не берут в службу тайной слежки за иностранцами, – вслух делясь новыми ощущениями с самим собой, еще и похвалил он Бунеева.
После чего, боясь признаваться самому себе, облегчённо вздохнул от того, что избежали провала. Да и как резонно было не предположить, что при ином раскладе, – в более тесном костюме, пришлось бы гораздо труднее выдавать себя перед пассажиркой за водителя, чем в том, который преобразил его личность психохроника в вальяжного персонального водителя знатной дамы.
За остальное он не особенно переживал.
Лицо, достаточно хорошо выполняя эту роль, скрывали от глаз обслуживающего персонала тонированные зеркальные стекла суперсовременной машины. Единственное, что еще вполне могло расстроить планы беглецов, заключалось только в следовании профессиональному «шоферскому» в этикету. Не дай Бог баронесса заметит подмену, когда шофер выйдет открывать ей дверцу пассажирского салона.
 – Обойдется, на первый раз без лакея! – ещё накануне побега, сразу после обеда разрабатывая план побега, решил за него Кондратюк. – Сиди как есть, небось сама не переломится от того, что лично откроет перед собой дверцу.
И Юрий Васильевич как в воду смотрел. Тем более, что до минимума риск провала свел своим поведением сам главный врач из психиатрической больницы. Спустившись с высокого крыльца вместе со знатной гостьей, он лично, не дожидаясь инициативы шофера, подобострастно распахнул баронессе дверцу ее лимузина.
Чем завершил церемонию прощания во след за, ставшими уже традиционными, заверениями.
 – Сразу же поставлю Вас, госпожа баронесса, в известность о первых положительных результатах предстоящей интенсивной совместной работы с пациентом, – отчеканил психиатр. – И всё должно получиться у нас с академиком Сусевичем.
Его слова, подарившие надежду гостье, помогли опять же беглецам. Окрыленная всем услышанным от главного врача, мадам Клостер-Фейн, в девичестве Татьяна Жуганона, не сразу заметила, произошедшую в её отсутствии в автомобиле подмену. Все также в салоне приглушенно играла музыка, дорогой парфюм перебивал все остальные запахи, кроме респектабельности кожаного салона и все прочей мишуры дорогой машины.
Потом ей стало и не до этого.
В первые минуты выезда из психушки баронесса лишь невозмутимо наблюдала, что делается вокруг их машины. Слегка улыбнулась, когда чуть ли не взяла «под козырек», проезжающему мимо «Мерседесу» охрана, выстроившаяся у ворот территории больницы так, словно демонстрируя своей бравой выучкой радость момента. Из чего можно было понять недвусмысленность причины радости. То ли проявляли особое уважение, то ли давно ожидали этого торжественного отъезда, уже изрядно надоевшей всем за эти недели, «проверяющей».
Во всяком случае, без всякой особой проверки и досмотра синий лимузин, что называется, на полную мощь, какую позволяла проявлять эта сельская дорога, проскочил, через, заранее широко распахнутые железные створки с обеих сторон выездного тамбура.
Да и потом машина должна была показывать свою «прыть». Все сильнее набирая скорость, болид, с модерновыми обводами, присущими только такому виду транспорта, как «Мерседес-600» понесся словно молния, азартно разбрызгивая грязь из-под колес. После чего исчез за поворотом дороги в хмуром «предзимнем» кустарнике.
Остался персоналу психушки, словно на память о столь лихом водителе, только шлейф гранитной крошки, так и брызнувшей веером из-под покрышек при юзе иномарки на съезде с асфальта аллеи на гравийку лесного проселка.
Немного позже, несколько минут спустя, когда ограда под колючей проволокой осталась уже далеко позади, эта излишне лихая езда получила свою оценку в самом лимузине. Тем более что повод для упрёка водителя в лихачестве появился сам собой.
В тот момент плотное покрытие гравийного полотна дороги кончилось, сразу за ним пошла сущая грязь, сопровождавшаяся неуверенным рысканьем машины по дороге, вдобавок с неприятной тряской, что сразу же отвлекло пассажирку от ее мыслей.
 – Виктор Иванович, нельзя ли осторожней! – начала, было, произносить свою заученную фразу баронесса, как вдруг ей в глаза бросился вид незнакомой – коротко постриженой головы под «водительской» форменной фуражкой, впереди сидящего человека.
Теперь гладкая шея сидевшего за рулём незнакомца, совершенно не походила на модную прическу Бунеева. И тут, вместо обычных приказных слов строгой и властной хозяйки положения, из горла женщины панически вырвалсл сдавленный крик:
 – Постойте!
А так как реакции на него не последовало, то представительница Международного Красного Креста была вынуждена иначе общаться со своим похитителем.
 – Кто, Вы? Почему захватили машину? – уже не столько требовательно, сколько просительно, а то и умоляюще, донеслось с пассажирского «дивана». – Немедленно остановитесь!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Многое изменили те двадцать последних лет, что Андрей Пущин провел, практически не осознавая ни себе, ни происходящего вокруг него, в психиатрической больнице с диагнозом неизлечимого хроника. Не были «медом намазаны» они и для его бывшей девушки. Хотя начиналась ее карьера все вполне пристойно.
Выпускница факультета иностранных языков Томского Государственного Университета Татьяна Жуганова не имела особых сложностей с выбором дальнейшей перспективы. И всё – немалыми стараниями своего всесильного отца, к тому времени уже ответственно го работника Алтайского краевого комитета парти.
В том числе, была она избавлеа даже от тягостной процедуры обязательного распределения на трехгодичную отработку. Никто не предлагал ей уезжать из привычной к той поре городской – сытой и культурно обставленной жизни, в какую там нибудь «дикую тьму-таракань». Не проходить, обязательную для других молодых педагогов, «полосу испытаний» в виде захудалой сельской общеобразовательной школы.
И когда сокурсницы Татьяны Дугановой, получившие на руки адреса сельских школ, еще только устраивались в, деревенских, по приимуществу, «углах» без удобств, она размышляла над иной проблемой. Заключалась она исключительно в том, каким путем строить свою судьбу в культурном центре?
Тем более, что выбор имелся.
Можно было, по совету ли отца, исполнять роль комсомольского вожака, только уже не университетского, а теперь более высокого – крайкомовского уровня, или продолжить учебу в московской аспирантуре, на чем настаивали все остальные родственники, имевшие значительный вес в научных кругах. И всё же, как ни старались родственники проявить свою заботу, убедительнее других, для девушки показались доводы отца, добившегося к тому времени больших успехов на своем партийном поприще.
…Смерть недавнего краевого лидера коммунистов, с которым у секретаря райкома Жуганова, прежде никак не налаживались более тесные отошения, наконец-то вывел, что называется, «наверх» давнего покровителя Георгия Петровича. Он-то и настоял на переводе своего человека из районной Егорьевки в краевой Барнаул, где в кратчайший срок уже успел заменить всю прежнюю номенклатуру. В тем числе и комсомольскую. Потому девушку приняли вполне радушно молодые карьеристы структуры ВЛКСМ. На выбор недавней студентки Татьяны Дугановой к тому времени оставались незамещенными сразу несколько вполне престижных вакансий. Вот одну из них – в отделе международного молодежного туризма и согласилась тогда занять, подающая большие надежды молодой специалист с рекомендацией из самого крайкома КПСС.
При этом у Татьяны была вполне логичная мотивация насчет отказа от дальнейшей учебы в аспирантуре:
 – Два года будут брошены, что коту под хвост, чтобы потом получать до конца жизни ставку в триста «деревянных»! – буквально без изменений повторяя слова отца, поделилась она своим мнением с матерью и дедушкой-фронтовиком.
Да и отец не пустил дело на самотёк на «семейном Совете». Постоянно, изо дня в день, он приводил достаточно веские аргументы за иной выбор:
 – Здесь в крайкоме комсомола и мир наша Танюша посмотрит и кандидатская степень сама свалится ей в руки, когда придет время подучиться немного еще и в столичной Академии общественных наук!
Получилось в конечном итоге, как по писанному. Два года Татьяна Дуганова действительно отработала в крайкоме комсомола с постоянными и частыми заграничными командировками. В основном — в качестве руководителя туристических групп Бюро международного молодежного туризма «Спутник».
Кроме того этот самый «Спутник» дал ей и членство в партии, и еще тот необходимый стаж работы, после которого возможен дальнейший кадровый рост. Состоялась и предсказанная отцом учеба в Академии общественных наук с неприменной защитой кандидатской диссертации в качестве итогового документа об образовании. А уже после ее окончания снова улыбнулась сама судьба. Поступило неожиданное предложение участвовать в работе одной из молодежных комисий ЮНЕСКО.
Татьяна немедленно согласилось и это привело Дуганову в Женеву, где действительно, весь мир оказался лежащим у стройных ног красивой, остроумной и общительной «мадемуазель Тани»! Только всего, ведь, не предусмотреть. Не подстелить соломки везде, куда вдруг да придется падать. Опять наступили перемены.
 – После смерти Брежнева началась андроповская чистка кадров и моего отца попросили с должности, – обыденно рассказывала Татьяна свою жизненную эпопею Андрею Пущину, оказавшемуся внезапно за рулем ее машины.
Услышал бы главный врач Грельман этот сбивчивый рассказ, проходивший в салон «Мерседеса», ни за что не поверил бы себе самому. Столь разительным выглядел контраст между, только что уехавшей от него в лимузине, светской холёной дамой, важно занятой благородной благотворительностыо и зареванной, но улыбающейся сквозь слезы – простой русской бабой. Которую, однако не портили даже разводы расплывшейся косметики на все еще прекрасном лице.
Но это было чуть позже. А в первые мгновения испуг, охвативший баронессу Клостер-Фейн был подобен катострофе, когда она поняла, что за рулем совсем другой человек, а не ее привычный спутник! Все исправило признание Андрея, перед этим нажавшего на тормоз, чтобы не подвергать риску и себя и пассажиров.
Зато теперь причиной женских слез была – еще более бездонная глубина иного чувства, чем страх. Того, что поднялось из глубины души, когда оказалось что в роли угонщика-похитителя, никто иной: – Как ее любимый когда-то Андрюша.
Причем не «робот-психопат Экскаватор», каким его представили ей светила науки в крайне тяжкой роли – бессловестного безумного работяги. А все тот же при приветливый, открытый и смелый парень, когда-то навсегда поразивший впечатлительную студентку во время их дорожной  встречи и знакомства.
Теперь же, первоначальная паника пассажирки больше всего смутила самого Андрея Пущина. Услышав за спиной неожиданный вопль о помощи, он потратил еще несколько секунд на то, чтобы припарковать их лимузин к обочине автострады, на которую он уже успел выехать с проселочной дороги.
И только затем, обернулся к пассажирке:
 – Что, Татьяна, испугалась?
Его лицо будто расцвело доброжелательной улыбкой:
 – А меня сама же в Егорьевке когда-то уверяла, что после «Маэстро» никого больше не боишься.
К нынешней внешности Андрея за те частые визиты, что она совершала, посещая психбольницу, госпожа Клостер-Фейн успела, в общем-то, даже привыкнуть. И находила своего давнего приятеля не менее привлекательным чем прежде, со скидкой, конечно, на его безумное состояние, обернувшееся безразличием ко всем в пустых глазах. Тем более что теперь его низкий тембр голоса напомнил ей давнее время, что проводили вместе, расследуя запутанное преступление на рубцовской трассе.
 – Андрей, не может этого быть? – пересохшими от волнения губами прошептала женщина после первой фразы Пущина. – Но ведь болезнь, потеря памяти?
 – Все в прошлом, – отмахнулся тот от своей недавной маски безумца. – Теперь я в полном порядке, можешь мне поверить!
И даже признался в своей преднамеренной вине перед женщиной.
 – Говоря проще, симулировал я, сколько мог, сумасшествие, – довольный тем, что легко и просто получилось объяснение, к которому мучительно готовился столько недель, засмеялся Пущин. – Но со мной-то все ясно, у нас стать дураком и самому умному не мудрено, а вот с тобой что произошло за это время?
Действительно, теперь следовало больше узнать о самой Татьяне, ставшей совсем другой, нежели была при их последней встрече в такой далекой отсюда Егорьевке.
Андрей, не скрывая своего жадного интереса, внимательно оглядел ее уже совсем другими глазами, иными, чем, даже в юности:
 – Тебя я даже узнал с трудом, да и то, лишь, после представления завхозу главврачем Грельманом.
В это время улыбка вдруг сошла с лица собеседницы. Ее крайне насторожили странные звуки, донесшиеся откуда то сзади до салона иномарки.
 – Что же это я, голова садовая, – запоздало вспохватился Пущин. – У меня же человек находится в багажнике!
Столь внезапное появление на свет еще одного персонажа этой, и так оказавшейся нереальной сцене, не долго, впрочем, вызывало недоумение. Пассажирке стало всё понятно довольно скоро, когда Андрей спохватился о своём сообщнике по побегу из психиатрической больницы.
Оноткрыл со своего водительского места багажник, затем распахнул дверцу «Мерседеса», вышел на дорогу, что бы обойти машину вокруг и обратно вернулся уже не один, а в компании с изможденным, небритым стариком в его, полинялом от времени, больничном байковом залате.
Когда оба они оказались в салоне «Мерседеса» вместе с его прежней пассажиркой, Андрей не замедлил представить Татьяне своего товарища по побегу из психушки.
 – Инженер Юрий Васильевич Кондратюк! – вполне убеждённо заявил он. – Второй в науке после Эйнштейна...
Забывший, за годы лагерей и психушек о том, что такое смущение, инженер, тем не менее скрипуче произнес:
 – А так же, мадам! Я, таким образом, второй в иерархии сумасшедших. Сразу после, всегда существовавших у нас в психиатрической больнице знаменистостей. Тех же Наполеона и Царя Иудейского Ирода!
Инженер откровенно засмеялся:
 – Не забудь, Андрей, и Навухудоносора из моей палаты тихопомешаннах.
Удобнее устроившись на мягком кожаном сидении рядом с единственным прекрасным созданием в их обществе беглецов, Кондратюк напомнил и Татьяне, и Андрею о суровой действительности.
 – У нас, господа и дамы, после побега, есть максимум лишь пара часов на то, чтобы замести следы, – без тени волнения, исключительно деловито, сказал старый учёный. – Потому, давай, Экскаватор, поторопимся!
КличкаЮ в устах Кондратюка, не прозвучала обидно, а лишь усилила ощущение тревоги за дальнейшие действия.
Всё понявший Пущин не возражал, увереннее умостился на водительском сидении и завел двигатель:
 – Куда ехать?
Инженер уже взял рукводство их дальнейшими действиями в свои руки и дал единственный реальный совет:
 – Прямо, давай, Андрюша, жми по автостраде, как можно быстрее и дальше отсюда, а там решим по обстоятельствам.
Вот когда, на полной скорости мчась в неизвестность в компании странных беглецов, Татьяна и рассказала о себе. Открыла многое из того, как прошли годы с момента их расставания в Егорьевке.
Если для Пущина иные нюансы долгого повествования ничего не говорили, то Кондратюк вовсе не пребывал, как он, в сумрачном состоянии почти долгих два десятка лет. Потому живо реагировал на все перепетии судьбы дочери бывшего партийного секретаря.
Вот и упоминание о снятии Георгия Петровича Дуганова с высокой должности прокомментировал своеобразно:
 – Тогда, в «андроповские времена» и у нас в больнице пациентов-невротиков заметно прибавилось.
Из дальнейших слов Юрия Васильевича, его собеседники узнали, что одних тогда привел на больничную койку удар судьбы в виде отстранения от дел, а других – желание спрятаться подальше от начатого, в их отношении, следствия.
Однако на его колкое замечание по поводу отставки отца с высокого партийного поста, Татьяна никак не среагировала. Было видно и без того, что она уже привыкла к тому, что имя Георгия Петровича постоянно и на разных уровнях склоняли все, кому не лень. Да и ее саму тоже не обошла стороной опальная напасть, постигшая влиятельного прежде, отца.
По своим каналам, сочувствующие ему работники ЦК дали понять, мол, вот-вот последует отзыв Татьяны из благодатной Женевы обратно на историческую Родину. Тут и решилась она наконец на непростой шаг, воспринятый всеми из советского землячества чуть ли не как предательство и измена. Да и как иначе им было реагировать на то, что дочь советника Дуганова из посольства, сама неплохо устроившаяся в молодежном отделе ЮНЕСКО, вдруг стала баронессой Клостер-Фойн.
Сам владелец пышного титула – старичок-бодрячок, вроде нынешнего знакомого ей и Андрею – инженера Кондратюка, давно и безуспешно до той поры предлагал красавице из дипломатических кругов руку и сердце.
Как оказалось, начав как продолжение своего хобби – антиквара и собирателя русской старины контакты по возвращению с Запада русских раритетов в Московские музеи, барон не на шутку увлекся Татьяной Дугановой. Все чаще обращался к ней с просьбами помочь в том или ином деле. Однако, если раньше, кроме шуток его предложение не вызывало иной реакции, то события на Родине ускорили принятие окончательного решения.
Правда, их неравный брак длился совсем недолго. Оборвался так же внезапно, как и начался. Барона подвело сердце. Очередной тяжелый приступ которого не смогли снять даже самые лучшие здешние медики.
 – И вот теперь, когда появилась реальная возможность вернуть прошлое, я начала поиски тебя, Андрей, а к чему они привели, вы уже знаете, – закончила баронесса свою непростую исповедь, обращаясь к обоим своим слушателям.
И сделала это совершенно кстати, так как впереди на дороге показалась окраина первого на их пути крупного населенного пункта.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Анатолию Павловичу Дьякову, за всю его, не так уж и короткую жизнь, еще никогда не было так плохо как теперь. Жесткий канцелярский стул с, вытертой до матерчатой основы, дермантиновой обивкой словно горел под ним, не давая и на минуту забыться тяжелым похмельным сном.
Ощущения же Дьякова были точь в точь как после доброй выпивки. Сердце завхоза колотилось хвостом собаки, что успела напакостить. Да еще не где-нибудь, а прямо у него во рту – пересохшем одновременно и от жажды, и от излишка табачного дыма.
Сейчас бы рассолу банку или сто граммов первача! – мечтал Дьяков, как о совершенно несбыточном сейчас для себя утешении. Но в том-то и беда, что ни накануне вечером, ни за неделю до того, Дьяков не оскоромился даже на одну-единственную чарку. А нынешнее состояние приобрел за время непрерывного допроса – один за другим сменявшихся следователей.
Однако офицеры госбезопасности уходили и приходили, а вопрос, поставленный перед завхозом психиатрической больницы оставался все тем же:
 – Сознавайся, где беглецы?
О чем Анатолий Павлович не имел ни малейшего представления. Постоянно укоряя себя за проявленную в тот роковой день оплошность. Ведь, что стоило самому прийти в котельную сразу после обеда? Вместо этого он поступил излишне вольно. За что теперь и страдал.
Понадеялся на Экскаватора, будь он проклят! Сам, мол, дойдет со столовой до работы, – родилось запоздалое раскаяние в голове единственного свидетеля, привлеченного в этом, пока, качестве по делу о массовом побеге из психиатрической лечебницы вооруженных огнестрельным оружием психохроников. Теперь они представляли собой, как ему сказали, очень серьезную опасность для любого, стретившегося им на своем пути.
Вот и оказался именно он – заведующий хозяйством Психиатрической больницы тем крайним на которого посыпались все «шишки». И под следствие попал, когда стали разбираться компетентные органы не только с исчезновением сразу двух, действительно крайне опасных для общества, пациептов психбольницы, но и вероятного захвата ими в заложники зарубежного дипломата.
Да только казнись не казнись, а переживания в протокол не занесешь. Только что иное теперь говорить Дьякову? Сам он удивился не меньше дознавателей произошедшему.
Но у них хоть работа такая – подозревать каждого. Тогда как Анатолию Павловичу доподлинно известно, что не мог Андрюшка-дурачок сам сбежать. По всему выходило, что это его старый тюремщик Кондратюк на подобную пакость подбил:
 – Двадцать лет, почитай, были мы душа в душу с этим несчастным, увечным парнем, а потом и мужиком, – на каждом допросе сетует на случившеееся завхоз. – И ни разу у меня не было самого малейшего повода, чтобы усомниться в душевном состоянии работящего психохроника!.
Но и не только завхоз так думал. Все другие в персонале лечебницы, включая начальство, были тому свидетелями того, как вкалывал, упирался Экскаватор, что тебе вол, безотказно, не чураясь любого, даже самого тажелого дела. Но чтобы так вот, с бухты-барахты обезоружить офицера в штатском, угнать автомобиль, да еще увезти неизвестно куда представительницу Международного Красного Креста: – Тут бестолковому Андрюшке-Экскаватору ни в жнзнь не справиться.
Думает без конца обо всем произошедшем и только в смятении остается Анатолии Павлович. Сам он, выходит, очень серьезно пострадал из-за козней беглецов: Был уважаемым человеком. Всю свою сознательную биографию строил на одном месте, в трудовом коллективе, где ценили и уважали. Теперь же все из-за них пошло насмарку.
Переживает несказанно Дьяков все дни тянущихся без конца этих допросов с пристрастием. И в чем он сам виноват? Опять же заставь его кто-нибудь лично угнать такой суперсовременный и очень дорогой «Мерседес», даже за большие деньги этого сделать не сумеет. А тут совершенно безумное, даже бессловесное и не понимающее ничего создание все очень даже ловко спроворило:
Нет, что-то не так произошло в котельной, как о том вещает сам незадачлнвый шоферюга...
Капитана Бунеева завхоз отыскал в бытовке кочегаров уже под вечер того рокового дня, когда пошел забирать на ужин своего дармового помощника. Еще здорово тогда разозлился, поняв с первого взгляда, брошенного на, ни сколько не прибавившуюся с его уходом, кучу мусора.
Видно, случилось совершенно невероятное, подумал завхоз, впервые за все это время филонил Экскаватор не иначе!
Хотя Дьякову подобное своевольство стало в диковинку, он припас пару крепких выражений для обленившегося подшефного. И было дал им уже полный выход наружу, ворвавшись в котельную, когда в бытовке для кочегаров внезапно разглядел на лежанке спящего лодыря. Но сразу же прикусил язык, увидев, сколь странно вращал глазами, связанный по рукам и ногам, незнакомец, обряженный в Пущинскую робу.
Кляп, выдернутый изо рта пленника, не очень-то прояснил для заведующего хозяйством создавшуюся обстановку. Ну а тот, кто выдавал себя одеждой за Экскаватора, еще долго вел себя на глазах Дьякова, как рыба, попавшая на берег. Ловил ртом затхлый воздух бытовки, казавшийся ему амброзией после стольких часов «носового дыхания». Потом с безобразными, совсем не «интеллигентными» матами отплевывался не меньше времени мазутом, попавшем в рот с грязной верхонки-кляпа.
И только затем громко заорал на. своего освободителя:
 – Где у вас телефон, скотина?
Да еще добавил строгости, подгоняя растерявшегося завхоза:
 – Попадешь на нары, как сообщник угонщиков «Мерседеса» и похитителей иностранной подданной!
Все время, пока разбирались насчет того, кем же на самом деле следовало считать бывшего шофера баронессы, ещё теплилась в душах сотрудников лечебного учреждения надежда на то, что беглецы «Покатаются и вернутся». Но с каждым часом это предположение развевалось как дым, тогда как рос страх перед потерпевшим во время побега, Бунеевым, на самом деле оказавшимся сотрудником Федеральной Службы Контрразведки.
Капитан, получив подтверждение своим полномочиям по телефону из Москвы, успел обзвонить все посты областной службы госавтоинспекции, пока все остальные очевидцы случившегося ждали приезда бригады оперативных сотрудников.
В тот момент Дьяков не строил в отношении себя худых планов. Полагал, что действительно, ну какой он к бесу сообщник? Всё, мол, утрясётся. Поорет Бунеев, наорется от души, да на той же заднице и сядет. Вышло же вот как. Взяли, что называется, под белы рученьки, увези на Лубянку и почти сутки требуют все одного и того же.
 – Признавайся, негодяй, в причастности к подготовке и совершению побега опасных пациентов психиатрической больницы! – брызжет слюной то один, то другой дознаватель. – Ответишь головой за своих сообщников!
Как ни плохо Дьякову, но и безмерно терзаясь собственной незавидной участью, безвинно-пострадавшего, Анатолий Павлович всё же утешает себя мыслью, что есть и такие, кому еще хуже.
Капитан Бунеев и действительно с большим удовольствием уселся бы сейчас на жесткий стул в кабинете дознавателей под пронизываюший свет рефлекторов электрических фонарей, чем утопал в глубоком кожаном кресле.
Такая мебель – импортная, самого отличного качества была лишь в одном месте их управления. В кабинете начальника – генерала Енотова. Вот он-то и беседовал сейчас с опростоволосившимся подчиненным.
Вперив в лицо капитана, ставшие прозрачными от злости, глаза-буравчики, он вслух гадал, о том, что сделает с человеком, рекомендовавшим когда-то к нему на службу столь редкостного кретина:
 – Это же надо придумать версию, будто шпионка-баронесса завербовала главного врача психбольницы?!
Долгую жизнь самому Евгению Александровичу Енотову не гарантировали еще со времен воины во Вьетнаме. Когда он, выпускник разведшколы сам вызвался в джунгли к партизанам в качестве советника. С тех нор было немало горячих точек, где ему довелось нести свою службу – от Египта, до Афганистана.
Случались и серьезные успехи, и досадные срывы в борьбе с агентурой крайне сильного противника. Но никогда еще прежде он не был так близок к окончанию своего бренного существования. Так бы и пустил пулю себе в бестолковый лоб, не сообразивший, какую добычу у него из под носа утащит красотка Клостер-Фейн.
И все же рука генерала потянулась не за именным пистолетом в ящике широкого письменного стола, а к лежащим на нем, листам-распечатки с главного компьютера управления.
Сейчас, беседуя с олухом, упустившим врагов, Енотов не добивался от того особых подробностей. Сам знал гораздо больше! Просто хотел услышать последние слова, сказанные инженером Кондратюком насчет похищенного из машины пистолета. Тогда как лично приготовил для беглеца собственную фразу. Вот, дескать, Юрий Васильевич и сменили вы свой прежний норов смиренной овечки на привычную волчью шкуру!
Думать так генералу позволяли факты, буквально лавиной обрушившиеся на него за последние сутки.
Пятилетней данности августовский путч членов ГК ЧП не надолго выбил из колеи систему госбезопасности. Потеряв ориентиры в своей работе и сменив пристрастия согласно воли нового правящего режима. Лишь самых недальновидных «вычистили» из штата крайне могущественной в прошлом, и не менее сильной теперь, империи тайной и жестокой войны за мировое господство.
Пока новые начальники, баловавшиеся игрой в гласность и братание с западными коллегами сдавали былые секреты, да тешили общество ожиданием окончательного развала «смертельно раненного монстра», истннные вершители политики тогдашних спецслужб страны — руководители среднего звена — отделов, управлений, учебных центров и прочего создали свою коалицию. В составе которой, постепенно продвигаясь по служебной лестнице, вернули былую мощь «железной гвардии Дзержинского».
Нынешний генерал, а тогда только еще полковник Енотов был среди немногих посвященных, решивших извлечь пользу даже из временного отступления на «заранее укрепленные позиции»! Практически свернув многие прежние традиционные направления контрразведывательной работы в стране и за рубежом, здесь все силы направили на техническое перевооружение, чтобы когда настанет судный час, вернуться на поле боя в ином, чем думают недруги, обличии.
Прежде самым слабым звеном – архивно-аналитической работой занялись в первую очередь. Практически тот час же, когда под маркой реабилитации жертв Сталинизма, и жертв поздних коммунистических репрессий получили столь необходимые вычислительные мощности многих, закрывшихся к тому времени, оборонных научных центров.
Вот когда, теперь знал Енотов, собранные по отдельным совместным эпизодам (пылившихся ранее в архивах, а теперь вновь обретшие новую жизнь в недрах компьютеров) дела майора Мурзина, студента Кротова, предателя Городухина и других слились воедино в одно мозаичное панно под названием «Инженер Кондратюк».
Это имя прежде уже дало раз мощные круги, как камень брошенный в омут, на этажах пирамиды бывшей КГБ. И повод тогда случился нешуточный.
…Серьезный американский журнал «Лайф» в своем мартовском номере за 1969 год опубликовал материал о русском ученом, чьи расчеты, по мнению авторов статьи, послужили основой для осуществления лунной программы США. Согласно этим данным, именно книга теории, ранее работавшего землемером на Алтае, еще совсем молодого инженера Юрия Кондратюка «Завоевание межпланетных пространств», выпущенная в 1929 году за счет автора в Новосибирске стала много лет назад большим событием в практической космонавтике. Это она, оказывается, подсказала янки, каким путем и откуда стоит вести освоение естественного спутника Земли.
Статьи в «Лайфе» заставила тогда кое-кого в СССР связать воедино и исчезнувшого в начале войны Кондратюка и создателя американского «Сатурна», а до этого – фашистской ракеты возмездия «Фау» – оберштурмбанфюрера СС Вернера фон Брауна. Тем более, что при захвате гитлеровского ракетного центра на полуострове Пенемюнде в сейфе, оставленном впопыхах, сбежавшим к американцам, оберштурмбаннфюрером СС, оказалось немало документов о русском провидце. В том числе и протоколы допросов Кондратюка при его очередном аресте уже Львовским Управлением НКВД.
Сразу возникла версия о том, что Юрий Васильевич вместе с нынешним американским профессором Брауном из НАСА, оказался в 1945 году в руках американцев и с тех пор втайне работает у них за океаном. Да только, просуществовав недолго, она – эта версия, была отправлена в архив, как неподтвердившаяся.
И опять лишь на время. Чтобы вновь возродиться сейчас, когда появилось «Уголовное дело» ...еще одного Ю. В. Кондратюка. То самое, начатое еще в 1945 году дознавателем фильтрационного пункта СМЕРШ, решавшего судьбы военнопленных, освобожденных из немецкого контрационного лагеря  смерти «Дора»
Так просто – сам о себе Кондратюк пытался заявить! Рассказать о собственных разработках. Помочь Родине в трудное послевоенное восстановление народного хозяйства! А ему вместо кафедры в самом лучшем институте – дали срок и отправили на Магаданский прииск, досадовал теперь на предшественников генерал Енотов.
Хотя, честно признаться, не забывал при этом пройтись и по собственному адресу. Из-за того, что и сам оказался столь прозорливым слишком поздно! Лишь когда побег пациентов из психбольницы заставил вернуться к пристальному изучению всей их подноготной.
Насчет баронессы генерал теперь нисколько не сомневался. Все ее визиты в больницу и эта возня вокруг покалеченного следователи Пущина, было ни чем иным, как прикрытием далеко идущей и прекрасно спланированной операции похищения Кондратюка. Ценность которого Енотов не преуменьшал, хотя и не преувеличивал, судя по всему, наполовину выжившего из памяти старика,
Однако, именно тот был теперь единственным посвященным, кто знал, где находится его смое главное детище – совершенно секретная установка, пропавшая бесследно еще вначале Великой Отечественной войны.
Генералу всего нескольких дней раздумий хватило на принятие самого кардинального решения о том, как не дать вывезти ученого и его изобретение на Запад.
При этом Енотов вовсе не считал время безвозвратно потерянным. Всего сутки беглецы были предоставлены самим себе. Зато теперь их розыском заняты тысячи людей на всех транспортных магистралях Содружества Независимых Государств.
Надеялся генерал и на свой самый главный козырь, о котором пока знали лишь самые избранные. Те, кто был посвящен в наивысший секрет, связанный со столь необычным политическим образованием, как СНГ.
Для всех остальных бывших граждан Советского Союза, до сих пор, оставалось в глубокой тайне создание в нем, еще раньше оборонительного союза – координационного комитета органов госбезопасности.
При желании генерал Енотов мог бы, конечно, порассказать о том, как бывшие коллеги-чекисты, оказавшись формально по разные стороны «государственных баррикад», по сути сохранили прежние связи, оформленные в конечном итоге, особым договором! Разглашать который еще не пришло время. Зато реальная польза была наяву, стоит только применить совершенно секретный договор особой важности. Тот самый, что предусматривает сотрудничество в таких, как сейчас, критических ситуациях, возникших на территории содружества, созданного инициаторами встречи в Беловежской пуще.
Но Евгений Александрович, как и другие, введенные в курс дела, предпочитал не распространяться на сей счет. Более того – намеривался и в дальнейшем действовать скорее, наоборот, по принципу «Крыловского Васьки», который «слушает, да ест»! И его уверенность в надежность «нержавеющей старой дружбы», пока, оправдывалась с лихвой. В том числе сейчас, в виде поступившего сообщения о задержании, объявленных в розыск, бывших пациентов одной из подмосковных психиатрических больниц.
Вот, хитрованы, эти психохроники! Но и вы у меня практически уже в кармане, – довольно потирал ладони генерал после того, как разобрался с бестолковым капитаном Бунеевым и иже с ним.
Даже не найдя в новом рапорте упоминания имени баронессы Клостер-Фейн, он не боялся на ее счет. Такая авантюристка обязательно где-то рядом, и своего кровного, при первой неудаче не упустит.
Генерал Енотов вызвал секретаря и заказал на свое имя самолет для специального чартерного рейса.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Первым делом, что пришлось освоить после бегства из неволи инженеру Кондратюку вне стен его последнего пристанища в психиатрической больницы, это – привыкнуть к запахам свободы. Да и как иначе. Столь крепко въелись в его натуру почти шесть десятков лет всевозможных «мест не столь отдаленных», что впору было, чуть ли не «заскучать» по специфическим ароматам.
Но при этом, напоенный терпкими оттенками дорогого дезодоранта, мягкой кожи сидений, пластика ручек и различных приборов салон «Мерседеса» тоже не совсем годился для роли источника: – «Запаха свободы»!
И особенно после того, как из Центрального универмага, первого встретившегося им города, баронесса Клостер-Фейн вернулась с покупками, совсем расстроившими обаяние старого «зека».
Спортивные «адидасовские» костюмы, красовкн с той же фирменной маркой и все остальное, до белья, не сразу пришлось по нраву беглецам, прежде рассчитывавшим на одежду попроще, чтобы не выделяться на общем фоне. Вот почему, поистине чуть ли не «в штыки» приняли они три одинаковые черные куртки из отличного хрома с меховой подстежкой.
 – Зря, Вы, мадам, из нас заграничных модников сделала, будем теперь на всеобщем обозрении, как «белые вороны», – рассудительно заворчал Юрий. Васильевич. – Нельзя ли шмотки для нас выбрать проще, как у всех.
Насчет затрат он не расстраивался. Понимал, что если Татьяна Георгиевна сорит деньгами, значит, рассчитывает где-то пополнить собственную казну.
Все понявшая женщина только в ответ ему заразительно рассмеялась:
 – Чудаки, право-слово!
Она словно призвала их оглядеться по сторонам, когда кивнула из салона машины в сторону магазина, откуда приехали с товарами в укромное место, чтобы, не привлекая посторонних глаз, сменить обличие.
 – Сейчас все состоявшиеся люди так ходят, – услышали беглецы-психохроники. – А вот в брюках « Москвашвеи» точно задержат, заподозрив в чем угодно.
Пришлось и ее спутникам твердо усвоить и кое-что другое из новой действительности, воцарившей в обществе за то время, пока ни проживали долгие годы полностью «на государственном обеспечении».
 – Экономные совки, – Татьяна улыбнулась, чтобы скрасить обидное прозвище, полностью соответствовавшее её спутникам. – бывшие советские граждане, оставшиеся и теперь таковыми, на подобных лимузинах, как у нас, не разъезжают.
Между словами, непроизнесённым фактом значилось, что пассажирами и водителем иномарки могут быть только такие, как они – в своих дорогих обновках.
Дуганова оглядела невесёлые лица подопечных:
 – Зато вполне по карману и кожаные куртки и «Мерседес» вам, дорогие господа-товарищи, коли станете, хотя бы внешне, «новыми русскими».
Баронесса утвердилась в своём законном шефстве уже по праву лучшего знания действительности, о который, как стало ясно, оба мужчин ничего не смыслили.
 – Давайте, переодевайтесь в то, что есть и не бухтите, господин беглец, – она блеснула своими лукавыми глазами в сторону учёного. – Кажется, именно так в лагерях называют противостояние с очевидностью?
Кондратюку пришлось начисто забыть о своих недавних, таких горячих,  возражениях и вместе с Пущиным молча и добросовестно последовать совету, полученному от молодой иностранной подданной, разбиравшейся в жизни Отечества куда более тонко, чем они – граждане без паспортов а, следовательно, и без прав на существование.
В какой-то мере извиняло промашку инженера лишь то, что вест процесс переодевания проходил в редкой осиновой рощице, куда они съехали для этой цели с автострады, ища безлюдное место. Тогда как в самом городе, куда они заезжали накануне, тонированные стекла «Мерседеса» не дали бывшим психохроникам разглядеть – в чем же ином, кроме белых халатов, теперь ходят люди свободного мира.
И еще много чему пришлось учить чиновнице Международно го Красного Креста своих спутников с первых же часов их совместного путешествия. Особенно – осторожности. Ради которой в той же самой облетевшей осенней роще они закопала под опавшую листву свои прежние наряды.
Так же поступила и Татьяна со своим бывшим модным прикидом:
 – Внешность у меня теперь самая обыкновенная, – беспечно заявила она сообщникам по их побегу из неволи. – И основные приметы, по которым ждут на постах милиции, пусть пока полежат здесь, до первого грибника или охотника.
Пока бывшие советские граждане – инженер со следователем ходили в ближайший кустарник, где переоблачались во всё новое – от нижнего белья до спортивных костюмов, сама баронесса предпочла тоже самое делать в тёплом салоне лимузина. Откуда и подала Пущину «для утилизации» свою прежнюю одежду.
Андрей не поленился вернуться с ворохом одежды туда же, где уже были присыпаны ворохом сухих опавших листьев и униформа сотрудника ФСК капитана Бунеева, а байковое больничное старьё Кандратюка, в котором он улетучился их своей последней «Зоны». Теперь же, к ним должны были присоединиться новые «соседи». Так и легли в вырытое с запасом углубление осеннее пальто, шляпа, костюм. И даже кое-что из исключительно «женского», замененного практичной хозяйкой, понимавшей, что впереди – нет у неё, абсолютно никаких перспектив сдать вещи в стирку.
Что-то новое нашло вдруг в душу Пущина, когда он «хоронил» улики, способные выдать Татьяну первым встречным милиционерам.
Украдкой оглянувшись вокруг и заметив, что за ним никто не наблюдает, он прижался лицом к кружевам, пахнущим не только дорогими духами, но и тем родным запахом, который вошёл в его душу сразу после обретения памяти.
Жест был мимолётным, после чего он вновь превратился в прагматичного беглеца, понимающего, что навсегда потеряна для него красавица, которую он не смог сберечь ещё двадцать лет назад. Бросив последнее из одежды себе под ноги, он надёжно замаскировал их, забросав лесной подстилкой из листьев и опавшей сосновой колючки.
Больше Пущин не позволял себе расслабиться ни на мгновение, стараясь выветрить из разбитого сердца последние отголоски «молодой своей увлечённости». Тем более что и забот ему прибавилось помимо, ставшего привычным делом, вождения машины.
Следующим роль добытчика взял на себя Андрей. Успев вполне прилично освоиться с, незаконно доставшимся им, транспортным средством, теперь он постигал и прочую премудрость владения «Мерседесом». Благо, что необходимыми деньгами его в достатке снабдила «жертва дерзкого похищения», как значилась баронесса во всех милицейских ориентировках.
Стодолларовая бумажка, охотно принятая для размена, кассиром комплекса дорожного сервиса, расположенного рядом с автозаправочной станцией, позволила Пущину полностью подготовиться в дальний путь. В том числе, он что называется «под пробку» залил бензин и в бак, и в пару двадцатилитровых пластмассовых канистр, которые приобрели здесь же в коммерческом киоске автозапчастей и принадлежностей.
Ещё и сам удивился собственной предусмотрительности, чуть позже поняв, что такая запасливость позволит на остальном пути не заезжать на заправки, а значит и не зависить от настроения местных бензиновых «королей», не считая своих бывших «коллег» – сотрудников правоохранительных органов.
 – А теперь, ребята, трогаемся в путь! – скомандовала баронесса, сначала одобрительно глянув из салона машины на то, как Пущин, словно пушинки принёс от раздаточной колонки и поместил в багажник тяжелые ёмкости с горючим, а потом и сам уверенно уселся за рулевой «баранкой»
Правда, понадобилось то же самое предпринять и для обитателей иномарки. Последней остановкой стало посещение супермаркета, после чего на полу салона машины оказалась туго набитая сумка съестного из другого «комка» – напоминавшего филиал столичного гастронома.
Куда именно рулить Андрею, она подсказала еще раньше, выдав спутникам свои, явно, недюженные познания в столь сложной области знаний, каковой всягда была и остоется география. В том числе – основных дорог Европейской части России.
...Давно то было – все эти приготовления в путь и надежды на то, что достаточно скоро уйдут они от преследования, затерявшись на просторах Центральной России, подальше от Москвы. Во всяком случае успел Кондратюк «соскучиться» по спертому воздуху тюремной камеры с сырым смрадом параши и ветхой, давно не стиранной, одежды на, немытых неделями, телах заключенных.
И вот снова металлическая дверь с глазком захлопнулась за ним и его товарищем, по оказавшемуся совершенно неудачным авантюрному «броску «на юг» в захваченной у особиста иномарке.
...Лишь первые двое суток все шло как по-писаному. Останавливаясь они тогда лишь изредка у закусочных. После чего голубой «Мерседес-600» вновь выкатывал на автостраду и час за часом мчал по направлению, взятому с самого начала – «Подмосковье-Западная граница».
Татьяна, из разговора между своими спутниками, узнав что мужчинам ее окружения нужно обязательно попасть во Львов, и тут оказаласт на высоте. Она довольно быстро прикинула кратчайший маршрут движения. Вот по нему-то и спешили они, чтобы всеми способами, в том числе и скоростью, оторваться от возможной погони.
День и ночь, сменяя за рулём автомобиля, друг друга, Татьяна и Андрей вели иномарку по дорогам, минуя милицейские кордоны, едва преодолевая собственное чувство усталости. Но особенно пригодилось умении баронессы управлять машиной, когда по истечению первых суток, впереди замаячила перспектива попасться в руки, несомненно забивших тревогу, властей при пересечении государственной границы с Украиной.
 – Теперь, без заграничных паспортов нам с Юрием Васильевичем дальше шлагбаума вообще не сунуться, – пессимистично предположил вероятный исход такой попытки Андрей. – Пойдём пешком, в обход стражам границы.
Как раз перед этим он с немалым удивлением узнал от друзей подробности раздела бывшей Родины на составные части. Уже не на союзные республики, а гляди выше – независимые и суверенные государства! И теперь он ударился в другую крайность, ожидая встретить «границу на замке».
Над чем, впрочем, только снисходительно улыбнулась его спутница, прекрасно знавшая о решении подобных проблем с помощью своих дипломатических прав представительницы Международного Красного Креста.
Вот и теперь она собралась мустить в ход именно это «дипломатическое оружие».
 – Попробую проще договориться с ребятами в зеленых фуражках, – развеяла Пущинские сомнения, тайно влюбленная в него, женщнна. – А вам пока, господа, придется вам немного потесниться.
Вот когда Кондратюк смог позавидовать сам себе, вспоминая прошлый побег из психиатрической больницы. Ведь, теперь в том же самом, вместительном для чемоданов, но не для людей, багажнике лимузина пришлось помещаться уже им обоим. Благо, что хитроумные немецкие автомобилестроители, предвосхитившие любую ситуацию для покупателей своего «движимого товара», предусмотрели всё, в том числе и перевозку в замкнутом объеме – под задним капотом и весьма негабаритных грузов.
Сдвинутая спинка заднего сиденья позволила соорудить вполне приемлемый тайник для столь необычной контрабанды, какой оказалась в данной ситуации пара бывших российских сумасшедших, разыскиваемых как действительно создающих теперь смертельную угрозу обществу.
Вот и на границе двух славянских, исключительно суверенных друг от друга государств, случись что, никто бы не разделил уверения Татьяны о том, что в действительности она не совершает ничего предосудительного, а просто спасает двух, совсем отчаявшихся иным путём добиться правды, правозащитников:
 – Рвущихся к новой жизни, совершенно свободных людей.
Но эта, хорошо ею отрепетированная, но совершенно наивная, фраза, к счастью не понадобилась. То ли дипломатический ли паспорт баронессы, лично сидевшей за рулем лимузина, а может и ее миловидное личико с обворожительной улыбкой сделали свое дело, но уже безо всякого досмотра синий «Мерседес» благополучно покинув Московию, оказался-таки в пределах «незалежной неньки Украины».
И всё же, к сожалению, даже самое хорошее, как известно каждому, рано или поздно имеет обязательное свойство – заканчиваться. Вот и казавшийся неиссякаемым, запас наличных долларов в сумочке Татьяны Клостер-Фейн, так упрощавший беглецам их существование в свободном мире, первым подошел к концу. Причем, именно в тот час, когда беглецам предстояло выбирать дальнейшую дорогу ко Львову и они гадали, настаивая каждый на своём варианте:
 – Через Киев?
 – Или минуя стороной столицу с её придирчивыми к автомобилистам, стражами правопорядка?
Всё, однако, осталось за женщиной, которая рассудила спор с той же непосредственностью, с какой по её настоянию, они не бросили приметную машину в дремучих зарослях отдалённой чернозёмной провинции, а продолжали путешествовать именно на ней. Так, словно и не было погони, беспечно мчались они по автомагистрали, не боясь быть остановленными, как банальные и рядовые угонщики первым же попавшимся нарядом дорожно-постовой службы.
 – Господа, придется рисковать, – сообщила тогда, в разгар споров, Татьяна, пересчитав, оставшуюся наличность. – Только в здешнем иностранном посольстве можно отоварить мои кредитные карточки.
Возможные расходы по восстановлению энергетической установки, неизбежность которых предполагал Кондратюк, убедили Андрея Пущина согласиться и на такой, не самый лучший вариант достижения ими задуманного. Он тоже согласился на вариант, предложенный Татьяной:
 – В Киев, так в Киев!
...Там-то, у самого въезда в столицу Украины – на посту дорожной милиции «ДАИ», беглецов и задержали. После чего Андрею пришлось в корне менять былое отношение к привычкам бывшей возлюбленной, а теперь настоящей, как оказалось, авантюристки с баронским титулом.
Действительно, в глазах беглецов, их недавняя спутница выглядела иначе. Более того, в настоящее время, оказалась не только не похожей на прежнюю простодушную студентку Татьяну Дуганову из райцентра, готовую ввязаться в расследование загадочного убийства. Но и показала себя с противоположной совсем стороны.
Исключительной эгоисткой, бесстыдной обольстительницей, отъявленной интриганкой внезапно предстала теперь перед ними нынешняя баронесса Клостер-Фейн. Не считая прочих ярлыков, которыми можно было украсить её, несомненным обманом доставшийся Герб. И таким подозрениям было на чём базироваться в глазах обманутых беглецов из психиатрической больницы.
Когда милицейский инспектор, убедившись, что у остановленного им водителя нет ни только удостоверения на право управления транспортным средством, но и документов на машину, разоблачение стало неминуемым. Тревога многократно усилилась, кода инспектор попросил всех сидящих в «Мерседесе» пройти в помещение поста «ДАИ»!
И вот тут спутница изменила своим друзьям, с которым столько хлебнула в долгой совместной дороге. Она первой выпрыгнули из салона «Мерседеса», только и успев на прощание шепнуть Кондратюку:
 – Требуйте адвоката!
И уже громко, чтобы дошло до ушей прелставителя власти, заявила совсем не то, что могли ждать от нее участники задержания:
 – Как же так, господин офицер, зачем мне идти с ними?
Тот не мог не прислушаться к заявлению красивой женщины, пустившей в ход все свое обояние.
 – Случайно села в попутную машину, когда моя забарахлила и потребовала ремонтного сервиса! – манерно заявила офицеру женщина. – Что мне оставалось делать, не стоять же на дороге?
Баронесса умело сыграла и не только на чувствах полицейского, заодно предъявив ему еще и свои дипломатические полномочия.
 – Попросила подвести до посольства, продолжила она лгать, пока тот рассматривал паспорт подданной Швейцарской конфедерации. – Вроде на вид были такие респектабельные люди, но оказалось, что попала в историю.
Пока этот служака, вместе с, вызванным на место, старшим поста «ДАИ» самым тщательным образом проверяли паспорт баронессы, дозванивались до посольства, она собирала в иномарке свои вещи, чтобы навсегда оставить недавних спутников перед перспективой возвращений на Родину в наручниках.
Нисколько не смущаясь озадаченных Пущина и Кондратюка, баронесса повесила через руку кожаную куртку, вскинула па плечо ремешок сумочки и требовательно протянула руку за документами:
 – Так что, меня тоже арестовали?
Сказала таким тоном, после которого вполне возможным продолжением разговора становился международный скандал.
 – Никак нет, мадам! – пусть и с нотками откровенного сомнения в голосе, но вполне предсказуемо ответил офицер. – Можете быть свободными.
Хотя и он тоже оказался «не промах».
 – Только для порядка, чтобы еще кто не встретился на пути, теперь наша машина доставит Вас прямо до посольства! – произнёс инспектор «ДАИ», недвусмысленно дав понять, что его коллеги заодно ещё раз убедятся в действительности того, что же на самом деле представляет собой пассажирка задержанного «Мерседеса»?
Больше не споря с милиционерами, баронесса села в раскрашенный «даишный» автомобиль и, «сделав ручкой» озадаченным задержанным, отбыла с поста.
Совсем иное отношение создалось к оставшимся незнакомцам, без личных документов и бумаг на машину. Не говоря уже об отсутствии вообще хоть какого-нибудь заступничества со стороны. С ними обращались потому безо всяких лишних сантиментов.
 – Ну, а вы чего ждете? – куда строже, чем в разговоре с уехавшей уже иностранкой, велел им инспектор дорожного патруля. – Сдавайте все неположенное – валюту, наркотики, оружие.
Тут холодный пот буквально прошиб Андрея. Он только теперь вдруг вспомнил о, беспечно лежащем в кармане его собственной кожанки заряженном пистолете «Макарова», отнятым ими с инженером при побеге еще на территории психбольницы у капитана спецслужб Бунеева.
Документы особиста он давно выбросил, а вот оружие, на свою беду, пожалел. Решив на всякий случай, что оно может еще пригодиться. И, как оказалось, сам себя обрек на стопроцентный статус уголовного преступника. Оставалось только пенять на самого себя за проявленную недальновидность. Вот и пригодилось, дескать, оружие для отсидки на долгий срок.
Однако, обыск, к удивлению и Андрея, и терзавшегося теми же мыслями Юрия Васильевича, закончился ничем. Не найдя в машине ничего, из ранее перечисленных недозволенных вещей и предметов, милиционеры решили прямо у себя в участке поместить задержанных до выяснения их личностей. Для чего имелось подходящее помещение в виде изолятора временного содержания.
Теперь, сидя на грязных дощатых нарах, Пущин с Кондратюком могли сколько угодно долго ломать голову над всем с ними произошедшим. Хотя, получив вместо своей собственной, куртку куда меньшого размера, Андрей понял причину столь стремительного исчезновения Татьяны. Именно, виденный ею ранее пистолет в кармане Пущина, мог заставить ее поменять свою верхнюю одежду на пущинскую.
По всему выходило, что поступила баронесса единственно верно. Уйдя с его кожанкой, она не только сама осталась на свободе, но избавила и Пущина и его спутника от обвинения в столь серьезных преступлениях, какими были незаконное приобретении, хранение и транспортировка огнестрельного нарезного оружия.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
...Унылейшее зрелище – бесснежный декабрь. Особенно в Киеве! В городе всегда чистом и опрятном, а теперь утопающем в грязном месиве, разбухшей от частых дождей, облевшей листве каштанов и тополей.
Дворническая рать, с рассветом выходящая на свой благоустроительный промысел с привычными метлами и лопатами, уже оставила, как несбыточную, затею убрать, территорию, как подабает. Потому, что не хотел никак поддаваться уборке надоевший «до чёртиков», слипшийся лиственный ковер, разлёгшийся на газонах и мостовых. И теперь лишь для видимости, обряженные в желтые безрукавки поверх курток, «работники чистоты» изображали усердие на посту.
Но их можно и понять. Как ни мети дорожки, а все одно вернет их в первоначальное состояние нудный дождь. Он же по нескольку раз за день пополнял статистику уровня, выпавших на столичный город, осадков.
И вот, наконец-то, создатель, видно, услышал молитвы дворников. Ночью зарядил долгожданный снег! Да так потом неутомимо и сыпал, едва ли не до самого утра, ложась повсеместно плотыми предновогодними сугробами.
Киевлянам он принес с собой не только свежий арбузный запах первых снежинок, но и легкий бодрящий морозец. А снежные клубы заодно убрали преднюю серость с облика улиц и кварталов – долгожданно принарядили городские проспекты. К тому же, укутав праздничной ватной пеленой голые ветви деревьев, снегопад полностью поглотил собой, ершистые от засохших цветочных стеблей, «лепешки» парковых клумб.
Столь ожидаемыми были наступившие перемены, что даже у водителей снегоуборочных машин не нашлось худого слова, по поводу их авральной работы.
Наверное, только одного-единственного киевлянина – майора милиции Парубца совсем не порадовало сегодняшнее истинное наступление зимы. Впрочем, любое проявление природы ему теперь не доставило бы никакого удовольствия. А все из-за вчерашней непредсказуемой встречи в, руководимом им, территориальном отделении милиции.
Об этом майор до сих пор вспоминает с чувством скрытой опасности. Да и как иначе, коли ничего хорошего не ждёт теперь от знакомства, состоявшегося на подведомственной ему «милицейской территории». Как увидел он тогда наглую холеную физиономию адвоката, так и не опускает душу нехорошее предчувствиеь абсолютно не нужных ему лично, именно сейчас, служебных забот.
Вроде бы, что такому начальнику, как он, понятное желание поскорее «отмазаться» от положенной административной, а то и уголовной ответственности, пары, задержанных его людьми, «москалей»? Но именно они и стали причиной его раздражения.
 – Поди-ка ты, попались, голубчики, безо всяких документов и на себя лично, и на дорогую машину, — негодовал при подчинённых Парубец. — А перед началом допросов, требуют встречи с адвокатом?
Все что полагается, ещё и лично наглецам высказал также дежурный, не забывший, впрочем, известить и свое непосредственное начальство о странной просьбе. «Переварив» сообщение из «Дежурной части», уже стал размышлять Парубец, исходя из собственного опыта, о возможном решении судьбы задержанных, а тут сам их, такой желанный задержанными гражданами, адвокат, как из печи на лыжах выскочил.
Предстал на пороге отделения милиции со своей лицензией от республиканской коллегии адвокатов и потребовал:
 – Немедленно сведите меня с господами Пущиным и Кондратюком!
Как выяснилось, именно так прозываются статный мужчиной и дряхлый, изможденный самой долгой жизнью, худощавый старикашка. И ещё много разного открыл сотрудникам участка, оказавшийся по документам Симоном Лейзеровичем Коганом, маститый юрист, хотя и совсем он не ожидал встречных  вопросов.
Здесь в отделении МВД, как и везде, он чувствовал себя полным хозяином положения и потому сам объяснил внезапность своего неожиданного появления:
 – В коллегию адвокатов города обратилась баронесса Клостер-Фейн из Международного Красного Креста с просьбой оказать содействие ее случайным попутчикам.
Вот когда настала пора полицейским каяться за прошлое нежелание обострять отношения с иностранкой, обернувшиеся теперь куда большими проблемами.
 – А ей-то что, баронессе Вашей до этих беспаспортных господ из России? — недовольно присек, было, Парубец улыбку, ехидно возникшую было, на холёном лице, явно, очень дорогого адвоката. – Не только отпустили дамочку с миром, так еще и до самого посольства доставили от греха.
Как ни груб, выработанный с годами работы сначала советской, а теперь вот и державной милицейской службы официальный тон майора, но и он не помог поставить на должное место стряпчего Когана. Его толстые, заметно вывернутые губы теперь уже откровенно раздвинулись в снисходительной усмешке, обнажив безупречный ряд модных фарфоровых протезов.
 – Жаль, что Вы, по простоте своей или недомыслию, не понимаете до конца душевных утех настоящих аристократов, – он придал голосу официально-учительский тон. – Госпожа опасается, что история ее задержания в машине с теми, кого, возможно, подвергнут репрессиям, попадет в газеты и отразится на ее собственной безупречной репутации высокопоставленного чиновника Международного Красного Креста.
Понял майор милиции, да и как теперь не понять, почему иностранка из числа титулованной знати, просила столь настоятельно побеспокоиться о тех двух бродягах, разъезжавших по столичному предместью на угнаной ими иномарке? Вздумала, выходит, баронесса доказать их невиновность или же, в противном случае, всячески противодействовать возможному следствию.
Иезуитские, повадки «юриспрудента», как с издевкой называл майор любого из адвокатской камарильи, прямо-таки подмывали Парубца выставить нахала за порог! Но, как всегда бывает в подобных случаях, он старался бороться с проявлением собственных не самых лучших страстей тем, что поступал совершенно наоборот личному желанию.
И на этот раз не отошел от правила.
 – Хорошо, будет Вам встреча! – ответил адвокату и отдал соответствующие распоряжения подчинённым.
Всего каких-то полчаса пробыли в кабинете дознавателя, выделенном на время адвокату Когану, те двое с «Мерседеса». Однако, лицо прощавшегося с ними Симона Лейзеровнча право-слово ярко лучилось отеческой мимикой папаши, несказанно довольного школьными успехами сыновей-оболтусов.
Именно тогда у майора милиции и застряла в сердце первая тревожная заноза, испортившая ему все настроение и накануне вечером, и с самого утра в день первого за эту зиму снегопада. Но и это, как оказалось было не самым худшим, а лишь теми «цветочками», после которых жди «ягодок».
Дурное предчувствие словно острой шпагой кольнула в сердце, когда майор милиции Парубец, еще только подъезжая на своей личной далеко не новой «Волге» к зданию своего отделения милиции. Там на парковке он вдруг увидел, среди прочего транспорта и большой черный лимузин с дипломатическими номерами. А на заснеженном правом крыле роскошной машины – тонкую стальную спицу-флагшток, с которой сейчас мокро, но столь же требуя почтения, как обычно, обвисал флажок иностранного государства.
Дежурные по смене не подвели своего, чуть запоздавшего из-за многочисленных дорожных «пробок», начальника. Прибывшие к нему с визитом высокие гости из дипломатического корпуса спокойно коротали время в самом лучшем месте их участка – в комнате отдыха.
Там Парубец и встретился со вчерашней «заочной знакомой». А вместе с миловидной молодой женщиной баронессой Клостер-Фейн его поджидал и спутник аристократки, назвавшимся работником консульского отдела Рональдом Мэзером и обладавший, как сразу же стало понятно, всеми необходимыми полномочиями на общение со своими почтенными соотечественниками.
В солидном, крокодиловой кожи портфеле дипломата, оказалось все необходимое для оправдания клиентов адвоката Когана. А именно, майор милиции Парубец получил в свои руки ходатайство посла, завизированное в правительстве его собственной страны о всяческом содействии двум российским инакомыслящим.
Как только теперь выяснилось, сидели в его изоляторе временного содержания не какие-то там уголовники, промышляющие угоном дорогих автомобилей, а «герои борьбы за демократию». И не только. Бери ещё выше, узнал майор Парубец, сетуя на свою неосведомлённость в политических событиях, помешавшую ему вовремя узнать в этих людях незаконно посаженных еще коммунистическими властями в психушку уважаемых, известные всему миру, диссиденты, только теперь с трудом вырвавшихся по другую сторону, так и не сокрушенного до конца «железного занавеса».
Особенно же смутили милицейского майора два новеньких паспорта иностранных граждан, выписанных на Пущина и Кондратюка. Причем, покоробили душу не столько сами документы, сколько фотографии на них, сделанные не иначе, как вчера, прямо в кабинете дознавателя. Уж больно знакомым выглядел с цветных снимков облик одетых в спортивные костюмы небритых мужчин.
Но приходилось теперь дипломатично мириться с тем, что слишком много свободы предоставили тогда ловкому и пронырливому адвокату. Хотя и не без осознания своего полнейшего бессилия перед создавшимися осбстоятельствами.
Вот где я маху дал! – мелькнуло в сознания офицера. – Нельзя было и на минуту оставлять этого пройдоху Когана наедине с задержанными.
Между тем Рональд Мэзер ненавязчиво добивался своего. Следуя в русле его отличной русской речи, майор милиции Парубец уяснил причины нежелания посольства:
 – Давать официальный ход вполне ясной истории:
Дипломат был убедителен и строго официален:
 – Будет, иначе, некоторым образом скандал между министерствами иностранных дел супердержав.
И безусловно, мол, втянутой в него окажется Украина, что явно не пойдёт на пользу ни одной из  конфликтующих сторон.
Лингвистические способности Мэзера, как выяснилось, распространялись и на владение украинской мовои:
 – Как у вас тут говорится – паны дерутся, а у хохлов — чубы трясутся! – пошутил он и тут же поправился. – Конечно, не у хохлов, а у холопов!
После чего убрал свою наигранную улыбку с холеного лица.
 – На дворе зима и у русских нефтегазовых королей серьезные козыри в игре, – услышал от него майор Парубец. – Где ставками может стать судьба двух несчастных обездоленных правозащитников!
Дипломат не давал собеседнику и слова вставить в свою убедительную речь.
 – К тому же, как теперь стало известно, – говорил и говорил мистер Рональд, как он представился начальнику отделения милиции. – Только в далеком прошлом, его бывших сограждан, а ныне законных представилелей «свободного демократического мира»!
Вот и настаивал теперь в своём тесном обращении со столь «высокопоставленным представителем правоохранительных органов настоящего демократического государства» дипломат Мэзер:
 – Потому не проще ли будет, господин майор, спустить, как у вас метко все говорят, дело на тормозах?
О чем, по его же словам и документам, уже достигнута соответствующая договоренность с администрацией президента!
Подлинность аргументов и доводов иностранца подтвердил и соответствующий телефонный звонок, сделанный Мэзером прямо из майорского кабинета во Дворец Президента. Сказав всего несколько слов своему, пока неведомому Парубцу, собеседнику, дипломат передал трубку майру:
 – Вас!
Произошедшее следом, как и разговор с собственным руководством, совсем, было, убедили начальника Отделения милиции освободить из изолятора временного содержания тех самых двух, крайне ему подозрительных, москалей.
Да снова в его душе пересилил принцип все делать абсолютно вопреки первым и не самым оправданным, как правило, порывам. Тем более, что сама, достаточно сложная, ситуация требовала особой взвешенности поступков.
Парубец изобразил на своём лице сначала тени борения чувства долга и понимания важности момента международного сотрудничества, потом остановился на каменном выражении, стоящего на своём, истинного служаки.
 – И все же они совершили серьезное правонарушение, когда передвигались по стране на, не пренадлежащим им, автомобиле, да ещё без надлежащего на то удостоверения на право управления транспортным средством! – привычно сформулировал майор свое возражение, высказанное дипломату. – К тому же всё запротоколировано и задокументировано и замять историю совершенно невозможно!
Майор пошелестел бумагами на своем столе:
 – Потому, что этот случай, господин Мэзер, к сожалению, уже вошел в городскую криминальную сводку.
Дипломата, после этих, услышанных им, слов, прямо-таки восхитила прозорливость старого служаки. Он шутливо поднял над головой руки:
 – Сдаюсь!
Однако капитулировать окончательно, явно не собирался, показав себя не менее ловким физиономистом, чем его собеседник.
 – Придется, видимо, нести персональную ответственность, – он снова открыл свой необъятный по размерам и вместимости роскошный портфель. – Как Вы считаете, господин майор, этой суммы хватит на уплату соответствующего штрафа за нарушений Правил дорожного движения?
На стоешницу между ним и майором легла толстая пачка долларов.
При виде столь значительной суммы наличными, словно морщинки служебной озабоченности разгладились на лице Парубца:
 – Почти убедили.
Начальник отделения милиции сгреб валюту так быстро, как будто ожидал, что её в любую секунду могут забрать обратно:
 – Да вот только появляется новая проблема – где «зеленые» тратить?
И сам собой возник вопрос уже к Мэзеру, как к государственному служащему крупнейшей в мире страны:
 – Как насчет персонального вызова к вам на стажировку?
 – Разумеется, – облегченно выдохнул, сдерживавший до того свои истинные чувства, дипломат. – Какие могут быть разговоры!
...Ночной снегопад, так порадовавший киевлян приходом долгожданной зимы, сыграл и еще одну немаловажную роль в этой истории. Чуть припозднил лично знакомство довольно отходчивого украинского милицейского майора Парубца с совершенно строгим, и не способным ни на какие компромиссы, российским генералом Енотовым.
Самолет из Москвы, задержанный неблагоприятным прогнозом метеорологов, еще только приземлялся в столичном аэропорту Борисполь, когда Пущина и Кондратюка уже увозил из-под ареста посольский черный «Кадиллак» Рональда Мэзера. Поэтому разговор «на громких тонах», в котором приняли участие и высокие чины из здешнего МВД, не дал, да и не мог более, дать ничего положительного. Кроме, разве что, утраты проштрафившимся майором изрядной доли своих драгоценных нервных клеток.
Впрочем, восстановился он довольно быстро. Когда, оставшись в своем кабинете в одиночестве, сквозь зубы прошелся по москалям длинной и заковыристой тирадой, с преобладанием не печатних слов, как у себя на Родине, так и за океаном. Попасть куда мечтал давно, а осуществить это сможет только теперь и ради этого стоило постоять «в струнку» перед залётным лохом в генеральских погонах совершенно чужого ему теперь государства.
Напоследок он отпустил последнее «соленое выражение» в адрес нежелательных визитеров.
 – Пусть гневаются у себя в московских кабинетах, – раздалось в служебном кабинете начальника отделения «ДАИ». – Нынче у нас иные с вами пристрастия!
Слышал бы его слова, давно убывший в посольство, Рональд Мэзер, тогда бы, возможно, он и не пожалел, что переплатил за оказанную ему милицейским офицером услугу втрое-четверо дороже необходимого. Ведь, и за гораздо меньшую сумму, чем та, которую получил мздоимец Парубец, у дипломата в руках могли оказаться те самые двое русских, ради которых весь вчерашний день и бессонную ночь трудилась добрая половина посольских специалистов, скоропалительно формляя им новое гражданство.
Хотя дипломат прекрасно знал и иную цифру: – Десять миллиардов долларов! Именно столько сэкономил когда-то далёкой Америке, сильно заросший в полицейском участке седой щетиной, древний худой старик, только что вызволенный им из изолятора временного содержания.
Вернее, помогли не потратить США эти огромные средства, готовые математические расчеты русского мыслителя с непростой судьбой, по которым в 1969 году с мыса Канаверал Северной Америки к Луне стартовала первая историческая экспедиция землян. Вот её как раз и предсказала провидческая, пусть и внешне совершенно невзрачная самиздатовская книжонка Юрия Кондратюка, называющаяся амбициозно для своего времени и совершенно естественно в эпоху современной космонавтики – «Завоевание межпланетных пространств». Но тогда, когда подобное воспринимали как бред сумасшедшего, это издание было выпущено, пусть и мизерным тиражом в Сибири на собственные деньги, только что освобожденного тогда из своей первой советской неволи гениального инженера.
Сидя в представительской посольской машине впереди рядом с водителем, Мэзер тепло взглянул на изображение в зеркале женщины, прильнувшей на заднем сидении к плечу, их общего с учёным, спутника-крепыша. В то время, как тот, с настороженным выражением по-русски грубоватого, словно вытесанного из крупного куска дерева лица, выказывал полную свою невозмутимость к происходящему.
Но самого Андрея Пущина дипломат брал в расчет лишь как непременную обузу, без которой нельзя было обойтись в достижении главной цели, отлично разработанной и исполненной без непоправимых проблем, операции.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Торжественный приём, помпезно устроенный в честь двух новообретённых «борцов за права человека», вырванных, как говорили все вокруг, из лап возрождающегося русского советского режима, прошел в довольно узком кругу посвященных.
Однако и про тех немногочисленных дипломатов, кто собрались в банкетном зале посольства. Андрей не знал на самом деле ничего. Близкими людими на этом празднике жизни, оставались для Пущина, кроме разве что инженер Кондратюк и ещё только двое. В том числе, его давно и безнадёжно потерянная ещё в молодости, любимая девушка Татьяна Дуганова, да ловкий освободитель из милицейской камеры изолятора временного содержания – Рональд Мэзер, которому в этот момент было явно не до него.
Некоторое охлаждение их отношений произошло сразу после того, как и, переодеваясь во все новое из прежней одежды, пропахшей «кутузкой», Андрей, тем не менее, не стал простодушно, как ему было предложенео, менять свои прежние наручные – старинные часы на новенький золотой хронометр.
Сделка, явно, сулила немалые барыши исключительно беглецу из российского застенка, но пресловутое слово «ченч» было Пущину чуждо и в ответ он лишь прикрыл свой допотопный «будильник» на запястье левой руки, манжетом белоснежной рубашки.
Оставшись со своими дорогими часами в протянутой, было, ладони, Мэзер разочарованно скривил губы и снова надел золотой браслет на собственную руку. После чего американец словно потерял к «непонятливому русскому» всяческий интерес. Зато теперь, переключив внимание с Пущина на его спутника по побегу, мистер Рональд, проявляя чудеса угодливости, крутился исключительно вокруг инженера Кондратюка.
Обряженный сейчас в роскошный смокинг, пошитый лучшим портным и точно по мерке клиента, Юрий Васильевич, как-то вдруг стал центром всеобщего внимания. Нашелся, разумеется, для него у устроителей действа, не только приличный костюм, но и слова восхваления, как и представления для другого «виновника торжества», тоже только что свободившегомя из «психиатрического рабства».
И все же Пущина ни на миг не покоробила подобная однобокость интереса иностранных дипломатов, их суета именно вокруг Кондратюка. Ведь, их вполне можно было понять. Всё никак не могли поверить своему счастью – лично пообщаться с последним на планете, живым представителем «патриархов мировой космонавтики».
В такой ситуации нашлось дело самому главному на этом историческом банкете. Прекрасно владея русским языком, Мэзер едва успевал переводить сначала слова любопытствующих господ, а потом и ответы на них русского старика-учёного. Тогда как вопросы, один мудрёнее другого, так и сыпались со всех сторон, на ещё вчера совершенно «неизлечимого психохроника», из мрачных застенков специализированной подмосковной лечебницы.
При этом чаще всего интерес иностранцев касался тех самых расчетов из книги Юрия Васильевича, в которых он на полвека предвосхитил развитие реальных межпланетных полетов.
Знали бы они хоть немного о его новой – «старой» установке, небось не так развязали бы свои языки, снисходительно подумал Андрей в самом начале этой, ранее не предусмотренной протоколом, импровизированной пресс-конференции и уже не смотрел в ту сторону зала, где гомонились голоса.
В настоящее время больше, чем возрождавшаяся мировая слава спутника, его занимал другой вопрос. О том, как лучше распрощаться со всей этим «иностранным балаганом» и быстрее отправиться из посольства восвояси? Туда, где всё еще ждала невыполненная работа, завещенная Косте Кротову, в первый день прошлой войны, умирающим от ран, майором Мурзиным.
Сейчас, после своего дерзкого бегства из психушки, а затем и столь же противозаконного покидания самой России, бывший следователь Егорьевской районной прокуратуры совершенно спокойно воспринимал себя именно тем человеком, к которому, волею судьбы, перешла забота и об изобретателе чудо-машины, и о применении на конкретном деле несгораемых наручных часов, замученного в застенках НКВД, хроноскописта.
Тем временем, торжественный прием продолжался.
После всплеска ажиотажа, вызванного явлением легендарного учёного, теперь на нём буквально блистала своим прекрасным нарядом баронесса Клостер-Фейн. Она чувствовала себя в столь избранном обществе как рыба в воде, откровенно красуясь в своём вечернем – ниспадающем до изящных лодыжек шёлковом платье, открывающем не только мраморные плечи истинной аристократки, но и всё остальное.
Забыв прежние обиды, особенно очарован был ею Пущен. Как и все, пожалуй, остальные, он не мог не наглядеться на затейливую причёску белокурых вьющихся волос, высившуюся над красивым лицом. А от других поклонников красоты баронессы Андрей отличался только тем, что не задерживал свой жадный взгляд на высокой груди красавицы, более открытой облегающей материей, чем спрятанной от нескромного внимания мужчин.
За десертом, последовавшим после подачи основных блюд, Пущин, как бы невзначай, обратился к Татьяне, весь прием находившейся с ним рядом:
 – Ну, пора, наверное, и честь знать!
Поняв, что до баронессы не дошел истинный смысл сказанного, Андрей ещё более упростил свои намерения:
 – Поели-попили на совесть, да за чужой счет, а ужин для себя сами сварганим.
Та лишь прыснула в кулачок, беспечным смехом человека, только что весьма успешно, выполнившего крайне сложное дело
 – Мы с тобой, милый Андрей Андреевич, ужинать, любимый, будем уже не в Киеве, а на колесах, – до слёз отсмеявшись, вдруг заявила Клостер-Фейн. – Так что самим что-либо готовить больше все равно не придется.
Пущин был неприятно удивлён, услышанным уже потому, что кто-то другой, без всякого согласования, заранее принял за него решение. Он потерял полностью интерес к еде и напиткам. И даже ослепительная внешность соседки по столу уже не настраивала его на былое дружелюбие к окружающим.
И все же, насупиться-то он насупился, но при этом, вспомнив уроки конспирации, полученные от многоопытного Кондратюка при подготовке к побегу из лечебницы, не стал выражать особого беспокойства от полученной информации.
 – Наверное, наши хлебосольные хозяева раздобыли целую машину с походной кухней на прицепе? – грубовато пошутил он, стараясь за этой своеё обычной самоиронией скрыть, посетившее его душу, беспокойство. – Знают, как соскучились мы с Юрием Васильевичем на больничной каше по настоящей еде.
Подкрепив свои слова ложкой чёрной икры, отправленной в рот, следом за рюмкой водки, Пущин с аппетитом отведал и маринованных груздочков, оказавшихся в непосредственной и прямой досягаемости от его вездесущей вилки.
После чего вновь, уже более настойчиво, напомнил Татьяне о прежней их договоренности еще на российских дорогах, еще до рокового выбора «заезда в Киев»:
 – Пора наконец-то, поменять, изъятый у нас, излишне приметный синий «Мерседес» – на более простое средство передвижения.
Только женщина из светского общества не поддержала его, ничем более не завуалированный намек на дальнейший выбор именно автотранспорта для продолжения путешествия к намеченной цели. Разобравшись без особого труда в том, что ей предложил Пущин, она все так же весело воскликнула:
 – Зачем нам автомобиль?
То, что последовало сразу за этим, ещё более испортило настроение Пущину.
 – Бери выше, Андрей Андреевич, теперь у нас с тобой в полном распоряжении будет целый поезд, – с довольной улыбкой сказала баронесса Клостер-Фейн. – Купе международного класса на нас двоих.
После чего женщина, впервые за время их нового общения, начавшегося ещё в психиатрической больнице, откровенно призывно и многообещающе глянула прямо в глаза любимого. Андрея это ввело в такое смущение, что пришлось самой баронессе помочь ему совладать с краской, появившейся на щеках.
Продолжила она уже о совсем другом, нежели об их ближайшей перспективе самого близкого общения:
 – Поедем не с какой-то там, как ты говоришь, полевой кухней, а с довольно-таки прекрасным, по своим качествам, рестораном.
Пущин всё окончательно понял и выразил на лице гримассу, должную отобразить долю не совсем понятного комфорта, обещенного красавицей. Её же столь сильно восхитило проявленное таким образом удивление Пущина услышанной новостью, что решила и дальше не таить собственных познаний намерений дипломатов, а сразу осыпать его ворохом сюрпризов:
 – Поедем дальше по железной дороге.
Татьяна даже подняла фужер с шампанским, словно провозглашая тост за грядущие в их жизни перемены.
 – Отправимся чень далеко отсюда, подальше и от врачей, и от милиционеров, – она пригубила вино. – И ждут там настоящие фирменные венгерские блюда.
После этих слов красавица ещё более откровенно глянула в глаза спутника:
 – Ты пробовал, хотя бы разочек тот же рулет «ретеш»?
Заданный ею вопрос, выглядел совершенно неуместным и можно сказать, риторическим, не требующим ответа, для Андрея Пущина, никогда не бывавшего нигде кроме своеё былого советского Отечества, не говоря уже о шатании «по заграницам». И всё же совсем по другой причине он так и остался без ответа. Более того, кавалер баронессы вообще ничего не успел сказать, так как в разговор вмешался, подошедший, наконец-то к ним вместе с Кондратюком, их добрый «освободитель» Рональд Мэзер.
Он уже успел объявить всем остальным о скором окончании торжественного раута и очень кстати для продолжения разговора товарища Пущина и госпожи Клостер-Фейн, развеял недоумение «профана в изысканной кулинарии, зато в другом неутомимого больничного Экскаватора». Заодно напомнив его подруге о том, что Андрей последние два десятка лет питался исключительно больничной стряпней:
 – Вы разве забыли, баронесса, откуда прибыли наши герои? – раздалось над столом со стороны господина Мэзера, чутко, как оказалось, слышавшего всё, о чем так откровенно беседовали между собой его гости. – Там в этом момент ели и лают макароны, то не каждому достанется его пайка!
Мистер Рональд и в дальнейшем не дал поправить своё утверждение о нравах, царивших в совдеповском общепите.
 – После больничной раздачи не только сказочный вкус рулет «ретеш» покажется манной небесной, но и самая обыкновенная, здешняя «котлета по-киевски».
Дипломат, впрочем, не стал и далее в том же духе развивать тему гастрономических пристрастий. Он сразу же постарался перейти к деловому сообщению:
 – Через час отходит наш с вами поезд, так что, действительно, пора честь знать и раскланиваться.
Хитрован откровенно глянул в глаза Пущину, словно давая понять, что от него не ускользнуло предложение того, сделанное баронессе насчет скорейшего покидания посольства. А заодно снова блеснул знанием русского языка:
 – Как там у вас говорится, господа-товарищи, следует прощаться с этим домом и смешить к такому же другому!
Чем вызвал своей неожиданной оговоркой невольную улыбку на устах недавних психохроников.
Впрочем, все сказанное дипломатом в тот момент, в основном, предназначалось исключительно Андрею. Тогда как Кондратюк, не говоря уже о баронессе Клостер-Фейн уже были, оказывается, в курсе дальнейших планов.
Инженер, узнавший об отъезде только что, из приватной беседы с тем же Мэзером, после того как все поднялись из-за банкетного стола, взял под руку Андрея, отвел чуть в сторону от других и объяснил:
 – Точно по расписанию от вокзала отойдет «Тисса-экспресс».
 – Ну, так что из этого?
 – На нем нас обещают доставить отсюда прямо до Будапешта.
И далее Юрий Васильевич говорил, откровенно делясь своими чувствами и настроением  с собратом по пережитым несчастьям:
 – По-Рональдову выходит, что уже там мы окажемся непосредственно в зоне действия НАТО и ничего бояться не будем.
Инженер горько хмыкнул:
 – Руки, мол, у русских «кагебешников» нынче стали слишком короткими и туда теперь никак не дотянутся!
Казалось бы, что ему-то было до проблем «старых приятелей», всю жизнь, как оказалось, окрушавших инженера своеё «зубодробительной заботой»? И вот надо же, не по нраву ему пришелся и «новый союзник» того же «тайного» пошиба, старающийся теми же самыми методами всё решать за него, до последней мелочи.
Знакомое заговорщицкое выражение, мелькнувшее во взоре старого ученого невольно насторожило Андрея, ведь оно, так явно, противоречило предыдущему благодушному тону сказанного! И заставило его спутника по недавним передрягам, наступить «на горло собственной песни».
Вновь погасив, разыгравшееся было в душе любопытство, он опять стал прежним «психохроником». Безучастымм ко всему постороннему и совершенно обожаемым землекопом завхоза Дьякова.
...Тем из киевлян, кого терзают приступы ностальгии ко временам бывшего Советского Союза, не стоило дразнить себя видом, отходящего от вокзального перрона фирменного международного «Тисса- экспресса». Шикарный новенький поезд, следовавший, как и прежде без опозданий от Москвы до Будапешта и нынче выглядит как игрушка. Хотя, конечно, для кого-то предстаёт и совершенно в ином свете, вроде этакого мифического «пришельца из прошлого» в новом постсоветском пространстве. Том самом, в котором даже на фоне более-менее не разбитых, не очень грязных обычных пассажирских вагонов, передвижные хоромы «Тиссы» всё же смотрятся так, как будто вырвались с роскошного рекламного плаката.
Говоря проще, этот фирменный экспресс теперь выглядит прямо-таки пришлым городским стилягой на балу в сельском Доме культуры. Так было прежде, а теперь и подавно. Ведь к официальному лоску и удобствам былой «витрины соцреализма» добавились и, недоступные прежде, удовольствия ненавязчивого сервиса рыночных отношений.
Действительно, не ошибался в своём ерничестве господин Мэзер, утверждая на банкете, что Андрею Пущину, прежде не доводилось, как баронессе Клостер-Фейн следовать по билету в мягком купе международного вагона. Но от внимательных глаз недавнего психохроника не ускользнуло то обстоятельство, что Татьяна осталась весьма довольной первыми впечатлениями, полученными спутником от вида новых условий путешествия до западной границы.
Участливый проводник, чуть ли не с рабским трепетом принявший от Рональда Мэзера пачку билетов для нанесения на них соответствующих отметок, сделал это с предельной предупредительностью. После чего лично указал, каждому из севших в Киеве пассажиров его персональное место.
При этом Андрею и Татьяне досталось, как баронесса и обещала ему заманчиво на банкете – одно купе на двоих. Чему, всё еще не веривший в собственное счастье, несказанно обрадовался Пущин. Тогда как баронесса и теперь нисколько не скрывала от него, что прекрасно осведомлена о том, какой будет для них предстоящая дорога.
Прекрасная представительница Международного красного креста (как продолжала именоваться госпожа Клостер-Фейн официально и после всех произошедших с ней событий) по дороге на вокзал не выделялась особенно ничем. В микроавтобусе, предоставленном отъезжавшим, она появилась в своей молодежной кожаной куртке и узких кожаных брючках, заправленных в высокие остроносые сапоги на шпильках.
Зато в поезде, где пришлось снимать верхнюю одежду, оказалось, что только ей и сохранила былую приверженность, чтобы, возможно, продолжать походить на остальных своих спутников, экипированных в «кожу» еще по пути из психиатрической больницы до государственной границы с Украиной.
Зато ненадолго заглянув в купе, успела снова сменить и этот свой наряд, непонятно как, найдя накануне время для приобретения приличного запаса обновок, в том числе и обтягивающего чёрного шелкового платья со скромным верхом, но всё так прекрасно гармонировавшего с её внешностью, как и то, что покорило всех на банкете.
Однако пока поезд стоял на перроне Киевского вокзала, баронесса вновь направилась в своё купе, поманив туда за собой и своего соседа, сделав это для окружающих под вполне благовидным предлогом:
 – Необходимо, Андрей Андреевич, распоковать вещи из чемоданов!
Когда тот охотно откликнулся, Татьяна пропустила вперёд своего спутника, после чего умело закрыла за ним дверь на защёлку. Таким образом полностью обезопасив себя и любимого от нескромных посетителей, вздумай они и «зайти на огонёк», и просто глянуть в окно, с задвинутыми на нём занавесками.
Сразу, едва двери купе были надёжно закрыты, привлекательная до крайности женщина оказалась в неистовых объятиях Андрея, так сжавшего скользкий шёлк на плечах любимой, что той пришлось даже прошептать ему на ухо, чуть дотянувшись до него ярко напомаженными губами:
 – Раздавишь, медведь!
Но при этом сама не сделала, ни одного движения, чтобы освободиться от железных объятий бывшего жениха, который уже не мог упускать, ни единого мгновения, отпущенного судьбой на обладание Татьяной Дугановой.
Ещё сегодня утром Пущин и мечтать не мог о том, что может повториться старая добрая сказка из их далёкой «бурной молодости». И они вернулись – лучшие мгновения из той поры, когда пришла первая настоящая любовь. Тогда, двадцать лет назад, она словно терпкое вино, кружила голову, негасимым огнём жгла сердца. Да и в остальном страстная увлечённость действовала столь властно, что молодым людям, охотно покорившимся этому чувству, просто ничего не хотелось замечать из окружавшей действительности.
Не ошибаются люди, когда говорят, что нет ничего невозможного. Всё вдруг, снова стало возможным для Пущина. Удивляя и маня на «седьмое небо» Андрея, и без того оказавшегося на вершине такого изумительного наслаждения, что долгие десятилетия больничного и совершенно постыдного прозябания сумасшедшего пациента по кличке Экскаватор, сейчас остались выдумкой, плодом воспалённой фантазии.
Именно больничное прошлое, не воспринималось теперь как действительность Пущиным, а не то, что стало с ним происходить в купе роскошного международного поезда. Человек, всего-то несколько недель назад вернувшийся в мир, после болезненного психического небытия. Зато, ныне, вместе с разумом, к нему вернулись все нерастраченные чувства и желания. А их в избытке накопилось в сильном и статном, физически очень развитым, постоянными занятиями трудом, мужчине, каким теперь предстал Андрей перед своей возлюбленной.
Как успели заметить её спутники, ещё только собираясь в дорогу из гостеприимной украинской столицы, госпожа Клостер-Фейн успела многое. В том числе и не случайно поменять свой прежний, вызывающий трепет в сердцах любвеобильных господ, открытый и облегающий вечерний наряд.
Но сменила его не на такое, как бы могло быть, удобное в поездке облачение. Потому, что шёлковое платье прямо на глазах получило заметные складки от страстных объятий необузданного психохроника, давно забывшего правила подобного обращения с представительницами прекрасного пола. Только это, как оказалось не особенно озаботило баронессу.
 – Всё мы с тобой, милый, успеем, – совсем будничным тоном произнесла она, не давая прежде времени разгореться мужской страсти. – Стоянка поезда здесь долгая, потому некуда особо торопиться.
Ещё раньше, сразу после заселения купе, баронесса успела поменять не только брючный костюм на платье, но и обувь. Вместо дорожных сапожек на высокй «шпильке» теперь на её ногах красовались всё те же, уже виденные её спутниками на недавнем банкете в посольстве, золотистые вечерние туфли на тончайшем изящном каблуке.
Татьяна знала, что говорила и сама верила каждому своему слову, по-поводу стоянки их международного «Тиса-экспресса». Потому, никуда не торопясь и будучи уверенной в том, что никто их здесь больше не потревожит, она была щедра на удовольствия для, сильно истосковавшегося по простым человеческим чувствам, Андрея. Снова прильнув к нему, она ответила на объятия тем, что покорила долгим романтическим поцелуем. И только затем, позволила себе, куда более раскрепощённую, чем прежде, свободу действий. Чем любовник и в полной мере и воспользовался.
Обрадованный переменами в отношениях, Пущин сумел раздеть её до белья еще до того, как сам скинул свой новенький чёрный смокинг, так и оставшийся на нём после недавнего светского приёма «беглецов от тоталитарного режима». Тем более что сделать это было довольно просто, лишь расстегнув на спине партнёрши микроскопический замок-молнию, вшитый от ворота до низа.
Под чёрным блестящим шёлком, ярко оттеняя его прежнюю строгость, новоявленной доступностью, оказалась полупрозрачная коротенькая комбинация. Была она так щедро расшита прозрачным гипюровым узором, что казалась не существующей между ними реальностью, а самым настоящим видением.
Особенно усилилось это впечатление на сердце и в душе Андрея спустя какое-то мгновение. Сразу после того, как ослепительно белого цвета «комбинашка» вообще вдруг перестала для него существовать. Сделав это словно по мановению волшебной палочки, а не по его собственной воле. Просто сама собой спала с тела женщины под ноги, едва грубые пальцы Пущина, чуть коснувшись, спустили с розовых от загара плеч, невесомые как паутинки, бретельки.
Остановились жадные, до женской красоты, руки ненасытного мужчины лишь после того, как на пахнущей дорогими духами, женщине осталось совсем ничего – только самые последние детали, даже и теперь весьма роскошного дамского гардероба.
И его, как уже потом стало понятно Андрею, с дальней и одним только им понятной целью подобрала в эту поездку Татьяна. Совсем не забывшая о том времени, когда обещала, (правда, очень давно), выйти замуж за молодого следователя районной прокуратуры. И не только на словах. Именно начинающему следователю районной прокуратуры Андрею Пущину студентка Танечка Дуганова подарила тогда свою драгоценную невинность, хотя так и не справившая с ним свадьбу.
Теперь на ней, благодаря необузданному сексуальному порыву Андрея, оставшейся совсем без верхней одежды, ещё красовались, напоминающие утреннюю морскую пену, белые, какие-то совсем воздушные кружевные лифчик и трусики.
Их покрой, как и цвет, и рисунок причудливого прозрачного узора, естественно дополнял, сиявший той же белизной на достаточно узкой для женщины такого возраста, талии, такой же самый – первозданной «невестинской белизны» узенький пояс.
Только этот шедевр портняжного искусства – со своими изящными, очень тонкими «подвязками», практически не выполнял, отведённую ему роль. Поскольку совершенно не требовалось держать прозрачные нейлоновые чулки, что от тонких щиколоток до кружевного завершения на литых бедрах и без того вполне естественно и туго, были натянуты на длинных женских ногах. И оказались под стать, плавно поднимаясь по ним «лайкровой кожей» от изящных туфелек на высоких каблуках до средоточия мужской страсти, которого невольно, а оттого и несколько боязливо, чтобы ненароком не обидеть милую, коснулся руками любовник, помогая той обнажать колени от синтетики.
Весь этот, совсем не случайно выбранный баронессой и надетый на себя в предчувствии подобного развития событий, эксклюзивный бельевой гарнитур попал в самое сердце возлюбленного.
Уже потому, что не просто прекрасно, а как нельзя лучше подходил в ту минуту для дополнения весьма романтического облика нынешней светской львицы, но и чудесным образом вновь превратил её в былую задорную студентку второго курса Университета. И не в дочку всесильного первого секретаря райкома партии, а просто в первую настоящую красавицу, встретившуюся на пути молодого следователя прокуратуры. И к тому же ещё послужил настоящим украшением, своеобразной «изюминкой» этой их, фактически, «первой брачной ночи».
Правда, на деле, как бывает довольно часто, очень легко оказалось переборщить с достижением результата. даже в самых благих намерениях. Потому баронессе пришлось, чуть ли не моментально, убедиться, что «красота – действительно, страшная сила» в обращении с недавним «сирым и убогим затворником». Пущин, разгоряченный естественным желанием, едва сорвав кофточку с любимой, вдруг совершенно как то растерялся. И даже более того – опешил перед её столь демонстративной красотой.
Чтобы скрыть, вдруг наступившую при виде такой роскоши, собственную неуверенность, Андрей аккуратно положил шолковую невесомую вещицу на столик, где уже лежали джинсовые курточка и брючки баронессы. После чего, крайне нехотя, всё же отвернулся от женщины, словно боясь что та вдруг раздумает дальше повиноваться ему. И вообще растает как фантастическое, эфемерное видение.
Выручила его необходимость самому скинуть лишнее.
Стараясь теперь сдерживаться в своих душевных порывах, он всё же оставил попытку добиться желаемого. Андрей откровенно лихорадочно сорвал с себя надоевший за этот день неудобный смокинг, за ним – рубашку с «бабочкой». После чего сбросил к ним на полку, не менее идеально отутюженные посольской прислугой, брюки. И в какое-то мгновение остался, таким образом, в одних хлопчатобумажных армейских плавках. Что также были выданы ему в посольском «санитарном пропускнике». Где они вместе с инженером Кондратюком довольно долго и обстоятельно смывали с себя под горячим душем накопленные за дни странствий ещё «больничные грехи».
Когда же почти полностью обнажённый Андрей снова повернулся от двери и осмелился взглянуть на любимую, то прежнее беспокойство расстаяло как сон. Как оказалось, Татьяна уже и сама отказалась от роли недоступной богини. Она так страстно готова была пойти ему навстречу в исполнении самых заветных желаний, что прежняя робость недавнего Экскаватора улетучилась без следа из его пробудившейся от спячки души.
На глазах ещё более оторопевшего от увиденного, Андрея, прекрасная женщина медленно опустила стройные руки к бёдрам и погрузила кончики пальцев с ярко-красным хищным маникюром под резинку трусиков. Затем, столь же естественно и плавно, в продолжение того же движения слегка наклонилась, чтобы удобнее было обнажиться и от этой самой интимной кружевной синтетики.
Всё так же оставаясь в туфельках на высоких каблучках, красавица и не подумала скинуть их на ковровую дорожку купе. Потому, что модельные золотистые «босоножки» не только нисколько не помешали дальнейшему её обнажению, но и подчеркнули особую стать аристократки. Для восторженного и покорённого «чудным видением» Пущина всё ещё остававшейся полноправной предствительницей «высшего общества» даже в столь пикантной ситуацией.
Грациозно переступив с ноги на ногу, женщина, продолжала своё. Только уже снизу вверх обворожительно и покорно глянула она лицо, слегка склонившегося над ней, мужчины. Блеснула искорками собственного возбуждения и также – не отрывая проницательного взгляда от простодушного любовника, легко завершила задуманное.
Однако и своё обнажение превратила в настоящее чудо, когда, блеснув немного стеснительной улыбкой, осталась перед Андреем без нижнего предмета своего откровенного туалета.
Словно разыгрывая акт за актом, хорошо отрежиссированную, постановку под названием «совращение», исполнительница «главной роли», вдруг, поменяла привычный, приведший её к полному успеху, рисунок игры. Показав себя достаточно скромной и целомудренной, после этого она более не пожелала оставаться в прежнем амплуа. Выбрала иное – роковой дамы, не став даже слегка прикрыть руками, как того следовало бы ожидать замершему Пущину, свои интимные «сокровища».
Сам Андрей, никогда и не представлявший себе, что настоящим искусством может оказаться естественный процесс обнажения женщины, но исполненный столь умело и проницательно, легко поддался на чары. Он буквально замер перед столь удивительным по красоте, зрелищем, без прежнего стеснения, уделил всё своё внимание русому треугольнику лобка, любимой.
Между тем, показавшись невинной студенткой, баронесса Клостер-Фейн снова вернулась к своему нынешнему статусу светской львицы. Откровенно гордясь своей несказанной смелостью, она «по струнке» выпрямилась во весь рост, намеренно возвращая к своему бледному лицу взгляд опешившего мужчины.
Только и теперь он не на долго встретился с томным блеском карих глаз Татьяны Как, видимо, та и хотела, вновь центр внимания Пущина опустился ниже. Потому что она, уже не только ловя на себе зачарованное внимание Андрея, но и словно купаясь в его всё более и более нарастающеем греховном желании, что называется, нырнула в омут страстей. В завершении эротического представления, ещё более бесстыдно, предоставив ему остальные свои роскошные прелести.
Всё также медленно, с прежней наигранной лёгкой улыбкой смущения на лице, баронесса завершила процесс явления любимому во всей своей, ничем более не прекрытой красе. Двумя стройными руками, сведёнными вместе, она лёгким уверенным движением расстегнула застёжку бюстгальтера, как оказалось, расположенную прямо на средине, и немного ниже её тяжёлой даже на вид, пышной груди.
До той самой поры, удерживаемые лишь этим, затейливым соединением крайне изощрённого в работе, мастера дамских нарядов, упругие прелести баронессы, словно бы, только и мечтали вырваться наружу, с радостью освободиться от пары, расшитых серебряной нитью, необычно завлекательных чашек.
И добились своего.
Стоило только Татьяне, расстегнувшей застёжку, развести руки в стороны, как на воле – прямо перед, нетерпеливо ожидавшим этого мгновения, мужчиной, оказались, лукаво выскользнувшие из прежнего своего кружевного заточения, две такие томные в ожидании скорых ласк, будущие «подружки» пылко влюблённого мужчины.
Лишь слегка качнувшись от потери прежней своей гипюровой опоры, пухлые белоснежные груди, с уже задорно топорщившимися от вожделения, нисколько не примятыми острыми сосками, быстро обрели самостоятельность.
Хозяйка едва успела отложить, ненужный ей более лифчик в сторону – на полку, следом за трусиками, как именно эти манящие создания, теперь, беспрепятственно поднявшиеся над щедрым окружением розовых, слегка пупырчатых, широких круглых ореолов, окончательно завладели ситуацией, став на время единственной целью любовника.
Теперь и полному, что называется профану в таких делах, каким был Пущин, оставалось только сделать шаг вперёд и полностью завладеть, с откровенной доступностью открывшейся красотой.
Впрочем, и сама Татьяна не собиралась больше скрывать и то, что не требовало дополнительного обнажения – свои чувства. Трепетное отношение к тому, кому вновь готова была отдаться, как в юности, да всё не решалась на это, даже находясь совсем рядом с любимым, в ходе стольких предыдущих дней их поездки, с откровенно целомудренным до сей поры, общением.
А потом настала пора действовать и самому Андрею, с немалым трудом вышедшему из , охватившего его, сладострастного оцепенения. Он всё-таки сделал шаг вперёд и сначала робко коснулся грубыми мозолистыми от лопаты пальцами чудесного тела. Татьяна не отпрянула, будто ждала именно таких ласк с присутствием грубой физической силы.
Пущин обо всём догадался по душевному наитию и уже совершенно перестал стесняться любых собственных поступков. Непрерывно покрывая лицо любимой поцелуями, всё крепче и крепче – в порыве страсти сжимал груди податливой во всём любовницы, как оказалось, действительно, только и ждавшей, когда это наконец произойдёт.
Новый поцелуй, соеденивший возлюбленных, тоже казалось, будет вечным, но потом уже своё взял опыт женщины над неистовостью простодушного избранника. Изогнувшись своим гибким станом так, что с трудом, но удалось освободиться от объятия Андрея, она уверенно увлекла его за собой на мягкую полку, заранее, ещё до приглашения в купе Пущина, застеленную ею белоснежными простынями.
То по очереди лаская душистые груди Татьяны, то и переходя от них с поцелуями к её узкой талии, Андрей совсем уже не думал о прежних переживаниях. Словно забыл о том, что терзало его душу прежде, когда они только мчались ещё в неизвнестность в синем «Мерседесе» из бывшей Советской страны. Совершив дерзкий по замыслу и осуществлению побег оттуда, откуда ещё никто даже и не пробовал сбежать. Больше самой смерти опасаясь смирительной рубашки и «убойных доз» лекарственных препаратов, способных превратить человека в жалкое подобие киселя.
А ведь он, придя в себя после пребывания в безвольной личности Экскаватора, много раз возвращался к одной и той же горькой мысли, что за годы, прошедшие после их роковой разлуки, бывшая невеста прожила собственную жизнь. Вышла и замуж, обретя баронский титул.
И, самое главное, чего в такой ситуации опасался Андрей – показаться ей совсем не тем ладным парнем, каким был в молодости. Ведь, вне всяких сомнений, Татьяна не была монашкой, наверняка имела теперь самое изощрённое понятие о том, каким должен быть настоящий мужчина.
Терзала Пущина в больничном окружении последних недель до побега и жуткая ревность, ныне, впрочем, совершенно забытая за ласками, превратившими это их долгожданное свидание в настоящий праздник высоких чувств и разбуженной плоти. Причём, счастью обладания прекрасной партнёршей не мешали ни звуки, доносившиеся до слуха Пущина из коридора, ни ощущение тронувшегося с перрона поезда.
Только всё имеющее начало подходит к своему завершению. В двери настойчиво постучали. Затем громкий голос назойливого господина Мэзера напомнил увлёкшимся любовникам о том, что всем пора быть готовым к общению с проводником.
И хотя бесцеремонный дипломат говорил как обычно, на своём ломаном русском языке, госпожа Клостер-Фейн ответила ему изнутри купе по-английски. Правда, тут же переведя смысл сказанного для Андрея:
 – Действительно, пора собираться к ужину.
Она дурашливо провела пальцами с ярко-красным маникюром на длинных ногтях по его стриженой голове:
 – Скоро вернёмся обратно в наш уютный «шалашик» и тогда уже нас никто не побеспокоит.
Она не применула вспомнить и первое их «взрослое» свидание.
 – Забыл, наверное, как первый раз было это у нас на озере! – напомнила Татьяна и тут же с безмолвным раскаянием поняла, какую боль доставила этим бестактным вопросом самому Андрею.
И не могла этого не понять уже просто по вздувшимся на его литых тяжёлых скулах желвакам. Не говоря уже о какой-то, чуть-ли не волчьей тоске, в этот миг появившейся в глазах Пущина от того, что ему в полном объёме пришло понятие величины потеряного от впустую проведенных лет в неволе.
Но, чтобы не скомкать первое впечатление и загладить собственные такие по недомыслию недальновидные слова, баронесса нашла самое действенное средство к прощению её любимым. Последним удовольствием, которое она преподнесла, вновь очарованному неземной женской красотой, Андрею, стало медленное превращение, только было уже привычной, пусть и обнажённой феи в роковую светскую даму.
После белоснежного белья, так поразившего, совершенно ничего не только не помнившего из прошлого, но и тогда не знавшего о столь красивых вещах, Пущина, Татьяна оделась в новый уже совершенно чёрныё кружевной супер-модный комплект, вынув его из своего чемодана. На этот раз привычная застёжка лифчика располагалась на спине и понадобилась помощь партнёра, чтобы туго натянув края, застегнуть её, обуздав под эластичной корсетной тканью и без того высокую, а тут ещё и вздымающуюся при взволнованном дыхании, трепетную грудь баронессы.
Вот только плотным нейлоновым трусикам с красивой вышивкой впереди золотом по чёрному фону, привычного соседства уже не понадобилось. Обошлась аристократка без ажурного пояса с пажами. Так как прежние чулки, не очень ловко снятые с неё Андреем в пылу очередной ласки, пошли от шершавых мозолистых рук «вечного землекопа» безнадёжными затяжками, потому Татьяна решила заменить их на колготки, оказавшиеся поверх прочего в её чемодане.
С хрустом распечатав новенькую упаковку, из своего, казалось бы необъятного запаса, так же неизменно крайне привлекательных для мужского глаза, интимных женских «аксессуаров», она присела на края скамьи-дивана и отчего-то попросила, хотя бы на этот раз отвернуться своего спутника, по прежнему жадного не сводящего с неё взгляда.
Эта женская предусмотрительность была довольно своевременной, учитывая, что на новые объятия у них уже не было времени. Следовало одеваться и спешить на зов назойливого дипломата.
Татьяна довольно сильно преобразилась в своём новом одеянии, но перемены последовали не до конца. Бесконечно очарованный возлюбленной, Пущин увидел, что ей опять пригодился, очень даже непритязательный в дороге, но, явно, дорогой – фирменный джинсовый пиджачок на кнопках, под который днём надевала тонкую кофточку из серебристого люрекса, снова входившего в европейскую моду.
Тогда как чёрные кожаные брючки представляли собой ещё лучший вариант нахождения в поезде. В них модница легко и привычно нырнула, спрятав под тончайшим мягким хромом свои обворожительнве ножки, обтянутые, напоследок заманчиво блеснувшей при свете фонаря, тончайшей лайкрой.
Да и сапожки снова показались баронессе предпочтительнее модельных туфелек, не очень-то приспособленных для грядущего испытания – предстоящей в ближайшее время хотьбы по вагонам – в ресторан и обратно.
Вот только серебристую кофточку, как и всё что было под ней, модница вдруг решила заменить. Теперь под простенькую джинсовку, не застёгивая ту на кнопки-пуговицы, баронесса пододела тонкий свитер из почти полупрозрачного трикотажа.
На взгляд Пущина, предельно откровенного.
Да и как было судить иначе мужчине, совсем обалдевшему от увиденного зрелища, скрытого за простотой общения, но по сути – изощрённого и затейливого стриптиза. В том числе – и с помощью верхней одежды, которая лишь еще больше подчёркивала несравненные формы исполнительницы.
 – Вот я, милый и готова! – тем временем, прервав процесс этого их чисто визуального общения, с улыбкой заметила Татьяна.
Она уже успела подкрасить губы и даже нанесла несколько штрихов косметической щёточкой на лицо, с целью устранить под невесомым слоем пудры тёмные круги под глазами, оставшиеся после только что совершённого неистовства.
 – Я тоже готов! – хрипло вымолвил Пущин и внезапно, с некоторым торможением поняв смысл сказанного, сам над собой искренне расхохотался. – И в прямом готов и в переносном смысле слова.
Чувство юмора помогло разрядить обстановку.
Пущин, пока еще не в силах отойти и от прочувствованного ранее, и только что разыгранного перед ним нового зрелища, заставившего опять несказанно распалиться его мужскому естеству, начал остывать. Ведь, как говорится, любовь может быть любовью, а следовало им и откликнуться на требование сопровождающего присоединиться ко всем остальным участникам совместной поездки.
Правда, Андрея утешала затаённая мысль о том, что совсем скоро они с Татьяной снова окажутся только вдвоём, без посторонних. И не просто в их вкупе международного вагона, равнодушно мчащемся сквозь пространство, а в самом настоящем райском уголке, милее и краше которого не найти на всём белом свете! Ради которого следовало отдать всё что угодно, а не только утраченные иллюзии по поводу попранного иностранцами достоинства бывшего советского гражданина.
Таким образом Пущин уже всецело утратил прежний настрой остаться на Родине. Теперь он был так окончательно и бесповоротно покорён любимой женщиной, что уже не собирался противиться самым откровенным планам отъезда. Как теперь говорится – в Дальнее зарубежье.
Чего, собственно и добивался господин Мэзер.
Как позже выяснилось, именно он дальновидно распорядился предоставить на время влюблённых самим себе! Тогда как сам при этом буквально нни на шаг не отходил от Кондратюка. Для чего, ещё лишь приобретая билеты, он собственной властью определился именно в соседи к инженеру в одно с ним купе поезда-экспресса. При этом не уставая запоминать все, что произносил его, знаменитый на весь мир, «подшефный».
И всё же даром для Юрия Васильевича не прошли долгие годы заключений и нахождения под конвоем. Он прекрасно понимал, какую «роль» при нём исполняет иностранец.
Кроме того, от недавнего беглеца из психушки не ускользнуло то обстоятельство, что ещё в двух купе – по обе стороны от их с Пущиным собственных, «поселились», как было заявлено дипломатом, до того же самогоБудапешта несколько молодых крепких мужчин. Из числа тех, кого они уже успели накануне встретить в посольстве.
И это могло обозначать только то, что сбывались самые худшие предположения инженера, насчет собственной судьбы «за бугром» под столь же пристальной опекой, как было столько лет на «исторической Родине»! Крепко эти парни нас с Андреем обложили! – не приминул подумать про себя Кондратюк, нетерпеливо ожидая, огда же удастся поговорить наедине со своим молодым другом, чтобы посоветоваться с ним насчет дальнейших совместных действий?
Тем более, что уже нисколько не сомневался Юрия Васильевича в собственном нежелании выполнить волю мистера Рональда и побыстрее оказаться именно в стране, как тот выразился «Почти что из блока НАТО».
Когда Татьяна и Андрей, наконец-то выйдя вдвоём из своего купе, присоединились к остальным, то её спутники по бегству из России, первым делом, успели обменяться взглядами. Но если глаза Пущина так и лучился нескрываемым счастьем, то Кондратюку дорога перестала более нравиться.
О чём, недавний Экскаватор, в лечебнице научившийся так же умело скрывать свои мысли, как и читать их у других, и теперь догадался и по глазам, и по выражению лица старого ученого. Тот, явно не желал уезжать неизвестно куда, сохранив за собой надежду, во что бы то ни было, завершить свою последнюю разработку, спрятанную сейчас в одном из старинных, еще довоенных ДОТов под Львовом.
Впрочем, его самого, как бы ни витал Андрей мыслями в райских кущах, неприятно поразили, тоже отмеченные «охранные» приготовления дипломата с наклонностями  записного разведчика, лишь внешне пытавшегося выглядеть как прежде – радушным и привлекательным в общении.
Не подняли особого настроения и уже знакомые новенькие паспорта, довольно неохотно, да и то на время, вместе с билетами врученные Мэзером «новым гражданам свободного мира потребления». Тут уже стало яснее-ясного, что дипломату просто вынужденно пришлось ращедриться! Ведь на границе ему одному за всех, как это уже сегодня происходило, не пройти строгий паспортный контроль,
Чему только что, по «Киевской посадке» стали свидетелями в вагоне международного экспресса. Ну а потом, полагали оба россиянина, никто не мог поручится за подобное же – вольное владение документами и всем прочим, до чего могут оказаться охочими «новые хозяева» положения!
...Сигнал отправления и на этот раз поразительно точно совпал со сроком, определенным расписанием движения такого рода поездов. И когда мимо окон поплыли, остававшиеся на перроне провожающие, к этому были готовы и те, и уезжающие в экспрессе. Однако, будь господин Мэзер хотя бы немного знаком с генералом Енотовым, то обязательно бы пожалел об собственной экономии средств на охране лично себя и своих, по сути, пленников. Не четверых, а числом куда большим нужно было брать с собой морских пехотинцев в штатском, собираясь окончательно оставить «с носом» людей московского коллеги по такого рода операциям.
Севшие по соседним вагонам те только и ждали условного сигнала к действию на пограничной станции Чоп, где, по мнению всесильного не только в России генерала Енотова, ещё оставался надежный, хотя и самый последний «редут обороны» объединенной службы безопасности Содружества Независимых Государств.
Провожая международный экспресс «Тисса», сам Евгений Александрович успел неплохо разглядеть тех, ради кого закрутилась теперь машина противостояния двух самых серьёзных разведок. И посчитал, что есть все шансы на успех. Ведь, что ни говори, только на пограничном рубеже станции Чоп, издавна наводненном своими людьми, не сыграет «западник», как это было только что, своей крупной козырной картой, в виде, наспех сварганенных, прямо в Киеве, иностранных паспортов....
Между тем «Тисса-экспресс» набрал свой обычный ход. И уже мчался вперед, унося с собой участников предстоящей схватки за одного из пассажиров, которому вдруг стало на душе совсем не так спокойно, как еще прошедшим днем на торжественном рауте среди дипломатического корпуса и западных журналистов.
Многое слышавшие о кудесниках поварах вагона-ресторана, попутчики из свиты мистера Рональда уже заговорили о прелестях национальной мадьярской кухни, когда беглым психохроникам, вдруг опять занеможилось.
Однако, сославшись при упоминании мастерства местных поваров, на полное отсутствие аппетита, Пущин и Кондратюк напрасно рассчитывали остаться вдвоем без присмотра посторонних. Их не собирались, как оказалось, покидать крайне предупредительные сопровождающие! Они остались вместе с ними, даже тогда, когда достаточно скоро всех пассажиров по громкой радиотрансляции пригласили посетить любой из нескольких ресторанов «Тисса-экспресса».
И все же верно бытует поговорка, что, мол, «Голод – не тётка». Как ни противились, а потом всё же отправились туда все вместе – и беглецы и их новые конвоиры. Правда, не сразу, а спустя лишь несколько часов следования, когда поздним вечером основательно проголодавшись.
Случилось это уже после наблюдения в окна за посадкой новых пассажиров на львовском вокзале, куда прибыли в десятом часу. Но вот и эта станция осталась позади! Когда Андрей вдруг вспомнил про знаменитый венгерский рулет, упомянутый днем Татьяной:
 – Как там его называют – «ретеш»? – спросил он и у здоровяков, сидевших рядом, с озабоченно деловыми физиономиями вышибал солидного питейного заведения, и у их шефа господина Мэзера. – Можно хотя бы теперь подробнее узнать с чем подобное едят, когда подают на ужин!
Отличная память, буквально молниеносно, как на магнитной пленке фиксирующая все увиденные факты и события, досталась Пущину после больницы. Как сам полагал, видимо, особым образом сказались на этом, необычные процессы в мозгу, очнувшегося от долгой спячки, психохроника.
Теперь «серое вещество» буквально наверстывало упущенное, напрочь исключив сам  процесс забывчивости. Так что случайно услышанное упоминание необычного блюда, словно само вырвалось наружу, в желании убедить иностранных «друзей» в проснувшемся у «русских психов» остром желании отведать хорошей кухни.
 – Вот и отлично, мистер Пущин, хороший кусок нам не помешает! – заметно обрадовался этому дипломат.
Он как раз заглянул в купе баронессы с тем же самым заманчивым гастрономическим предложением. И уже с полным основанием отправился заказывать ужин в вагоне-ресторане для особо избранных пассажиров, совсем не случайно оказавшемся как раз по соседству с их мягким вагоном.
Вместе с ним – оценить обстановку и занять посты, отправились двое из четверых охранников. Как убедились русские, двое оставшихся должны были, в случае чего, прикрывать их компанию с тыла, предварительно дождавшись, когда через несколько минут и все остальные русские выйдут в коридор из своих купе.
Тут Пущин очень насмешил провожатых, простодушно проявив крайне дремучую провинциальность.
 – Одежда дорогая, вдруг – стащат? – с этими словами Андрей снял с вешалки обе кожаные куртки – как свою собственную, так и баронессы, после чего вынес их с собой в коридор мчавшегося в вечерней темени вагона.
Гнетущим молчанием со стороны удивлённых людей Мэзера сопровождалась эта его выходка. Потому сам русский, не дождавшись комментария своему поступку, снова взял инициативу в разговоре на себя.
 – Лучше оставим на хранение у проводника, до нашего возвращения, – заметил он, бережно прижимая к себе свою самую большую на сегодня ценность.
Не зная – улыбаться ей или плакать от горя за своего кавалера в столь глупой ситуации, госпожа баронесса перевела сказанное людям Мэзера.
Те, несмотря на то, что были и сами обучены русскому, поддержали прежнюю игру в «непонимание варварского языка» и громко рассмеялись, попутно насмешливо пройдясь в адрес чокнутого «правозащитника», которого, вполне очевидно, совсем не случайно двадцать лет держали под замком и в смирительной рубашке.
Но притихли, увидев, что и «важная птица» – таинственный ученый старик тоже вернулся в свое купе за кожанкой, столь же, как выяснилось из его поступка, ценимой им, как и товарищем по психушке.
Дождавшись его, Пущин по своему похвалил инженера:
 – Вот и ладно, Юрий Васильевич, а договориться с господином проводником мне совсем просто, долгого разговора не потребуется!
С этими словами Пущин зашел в служебное купе, не забыв при этом плотно закрыть за собою дверь.
 – Что-то долго договаривается? – через некоторое время после его отсутствия, ядовито заметил, было, баронессе один из двух, сопровождавших их, морпехов, но почти тут, же вынужден, оказался переменить свое мнение о таком простоватом и совершенно смешном русском увальне.
Пущин неожиданно выскочил из служебного помещения с диковатым выражением ужаса на лице.
 – Там раненый мистер Рональд, – громко и на распев, чтобы было понятно всем, заблажил он. – Кровью истекает, вот-вот помрёт!
Вот уж тут переводить Татьяне не пришлось, так как оказалось, что и эта парочка охранников умела разбираться в чужом языке, что оба и продемонстрировали, стремглав ворвавшись туда, где был так напуган мистер Андрей.
Ждавший этого, Пущин быстро задвинул за ними дверь и повернув в скважине ключ, велел остальным следовать туда, куда показал рукой.
 – Не мешкайте! – прозвучала команда. – Скорее в тамбур!
Этот самый ключ для блокировки двери, забрать у проводника, не составило ему, действительно, никаких особых хлопот, как и заставить железнодорожного служащего забиться в самый дальний угол своего служебного купе, изображая «смертельно раненого господина Мэзера».
Тот просто опешил под дулом, наведенного на него пистолета «Макарова», до того лежавшего в кармане, возвращенной Пущину баронессой, кожанки. Зато теперь служебная связка ключей позволила беглецам не только избавиться от ненужной опеки иностранцев, но и подобным образом «справиться» даже с внешней вагонной дверью.
Распахнув ее и проявив тут же завидное мужество, Кондратюк первым и без лишних слов прыгнул в ночную тьму.
 – Можешь оставаться, милая, незачем рисковать? — были последние слова, что услышала Татьяна от Андрея, последовавшего вдогонку за инженером.
Предупреждение, однако, ее не остановило. Во второй раз за последние дни, баронесса Клостер-Фейн составила компанию двум любителям уходить от погони.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Густые заросли, так и не осыпавшегося за осенние месяцы, орешника, вплотную подступившего к откосу железнодорожной магистрали, были плотно забиты сейчас, недавно выпавшим сырым снегом. Потому, на счастье отчаянных беглецов, мягко приняли в себя, спрыгнувших с поезда, Кондратюка и Пущина. Обошлось для них это приземление лишь цапапинами, да местами порванной одеждой, на которую можно было не обращать внимание в местах, достаточно отдаленных от цивилизации.
А вот их спутнице, не воспользовавшейся рациональным советом возлюбленного, меньше повезло в таком рискованном покидании «Тиса-экспресса». Андрей, с трудом выбравшись из ореховой чащёбы, вынужден был пройти несколько десятков метров вперед, держа направление на услышанный им, крик отчаяния. И там нашел Татьяну, ничком лежащую на обширной поляне, куда покато сбегал откос железнодорожного полотна.
Пройти мимо он и не мог, так как темная фигура человека отчетливо выделялась на снежном ковре. Кроме того – чуть ли не от самих шпал книзу вел, оставленный на снежном липком сугробе, след падения.
Страшась самой мысли о возможно плачевном состоянии любимой, Андрей в несколько шагов преодолел, разделявшее их, расстояние. И только уже рядом с ней, с облегчением перевел дух, когда при его появлении очнувшаяся женщина приподняла голову.
 – Слава Богу! – первой воскликнула Татьяна, как оказалось заботившаяся больше именно о нём, а не о себе. – Живой!
Столько неподдельной исернности слышалось в каждом ее слове, что Пущин разом забыл обо всех обидах минувшего дня, заставивших на время усомниться в истиных причинах поступков баронессы Клостер-Фейн и просто любимой им женщины. Но и поводов для тех самых сомнений было более чем достаточно, чтобы строить на их основании самые невероятные предположения.
Вот и Кондратюку не очень-то понравилась та спешка, с которой произошли, вначале, их освобождение из полицейской кутузки, а потом и стремительный отъезд на запад в «Тисса-экспрессе».
Причем, «добровольным» его назвать, этот самый способ передвижения, ни у кого из россиян просто не поворачивался язык. Особенно после того, как поняли, что недаром бестия Мэзер так демонстративно приставил к ним охрану из своих надежных людей.
Хотя оба при этом явно понимали, что их возможное обращение к властям уже во время движения в поезде – на любой из остановок, не сулит обоим ничего хорошего, кроме возврата обратно в грязную и зловонную камеру изолятора временного содержания мицейского участка окраинного района Киева.
Потому-то Экскаватор и откликнулся так легко на план, украдкой предложенный ему инженером. Несмотря даже на то, что терял навсегда, только что было обретённое им, счастье.
Тогда как у старого зека мотивация к новому побегу была куда более весомой, чем у его молодого сообщника. Учёный, превращенный в постоянные лагерные сидельцы еще в конце войны и давно разучившийся верить окружающим его людям, на слово, теперь и в грош не ставил чужие благостные заверения.
А ещё у того, кто более не верил ни в черта, ни в дьявола, была собственная причина шагнуть сломя голову в черную пустоту проема вагонной двери, несущегося на всех порах пассажирского поезда. Он ее и не не скрывал от Андрея с тех пор, как открылся ему в психбольнице и убедил помочь в осуществлении последнего проекта.
Цель оставалось все та же, что и прежде. В виде давешней, бережно лилеемой столько лет мечты – реализовать святое теперь для него дело! За которое немало людей, начиная с бедолаги Хроноскописта и жестокого майора госбезопасности Мурзина, до простого колхозного водителя Лимачко поплатились жизнью.
Особенно близкой и достижимой цель показалась именно сейчас, когда рядом оказался и Львов, и совсем недалеко от него хутор Кривичи. С его заветным местом, где врос в  землю по самый замаскированный бетонный колпак заброшенный ДОТ – долговременная огневая точка.
Оттого-то, чувствуя себя зачинщиком столь рискованного предприятия, еще больше чем, они сами, обрадовался Юрий Васильевич, когда после прыжка с экспресса нашёл друзей, что называется целыми и невредимыми.
Об этом так прямо и заявил, когда воссоеденился с ними, прошагав довольно много по рельсам, вослед за умчавшимся в ночь «Тисса-экспрессом».
 – Ну, мадам, Вы прямо в рубашке родились, – констатировал инженер, осмотрев состояние Татьяны. – Просто счастье какое-то, отделаться при таком кульбите лишь легким сотрясением мозга.
Выслушав его с затаённым опасением, понял и Андрей, что получилось все у них троих не так уж плохо. Во всяком случае – гораздо лучше, чем бы могло быть при ином результате прыжка в чёрную ночную неизвестность.
Он первым поднялся с сырой корки снега, подтаявшего под его коленями. Следом на ногах оказались и остальные. После чего для всей компании Юрий Васильевич очень своеобразно подытожил первый этап их нового бесконвойного существования:
 – Поблагодарим, ребята, проведение и наше отчаяние в том, что пока все обошлось вполне благополучно.
И тут же напомнил спутникам о том, что пора действовать по тому плану, который начался с пистолета, наставленного на проводника:
 – Давайте тогда скорее уносить отсюда ноги.
К тому же и все остальные, вместе сним, прекрасно понимали, что наверняка, вне всякого сомнения, поисковая команда, а может и не одна, уже отправились к ним сюда с соседней станции.
Требовавший скорейшего исчезновения с места падения, Кондратюк особенно адресовал своё беспокойство Пущину, взявшему на себя основную часть всей ответственности за переполох устроенный в вагоне. И весьма кстати напомнил ему о возможной перспективе такой встречи с преследователями:
 – Уж им-то, Андрей Андреевич, не объяснишь простой шуткой угрозу применения оружия проводнику международного поезда.
Тот промолчал, не стал напрягать мысли на констатацию известных вещей, а всё своё внимание обратил на выбор маршрута следования.
Морозец, с прошлого вечера обещавший продержаться до следующего дня, оказался обманщиком. Уже к наступившей полуночи в лица путников,. продиравшихся сквозь заснеженный кустарник, повеяло влажным дыханием очередной оттепели. Следом за чем вновь, с еще большей интенсивностью выпал заряд пушистых хлопьев снега. По утру сменившемся еще одной природной напастью. Перед самым рассветом все укутало белое молочное марево, обычного в здешних местах в такое время года, тумана.
К тому времени от полотна железной дороги трое беглецов отошли уже достаточно далеко, чтобы можно было подумать и о возможном месте для отдыха. Что они и сделали, спустившись на дно глубокого, поросшего по краям, все тем же кустарником лещины, песчаного оврага.
Только там был совершенно незаметен наблюдателям со стороны не только пламя, но и дым их костра, весьма умело разведенного Пущиным из кучи сухих веток, неутомимо, как и всё, что он делал, натасканных сюда из рощи, пополам разделённой когда-то ручьём, промывшим в песке своё глубокое русло.
Тепло этого очага, без сомнения, спасло всю компанию от пронизывающего холода. И когда они согрелись, как следует, пришла пора добрым словом поблагодарить окружающую природу, и особенно – одряхлевший дуб, высившийся прежде на самом краю этой промоины, а теперь пожертвовавший собой ради благополучия совсем озябших к тому моменту путников.
Некогда он стоял здесь местным исполином. Пока годы не отняли статность. И теперь, совсем подточенное эрозией почвы, царь-дерево, и до появления людей обречённо кренилось над оврагом. Стояло, безвольно поникнув облетевшими, безлистными ветвями, словно в ожидании окончательного своего падения в песчаный овраг, которое произошло с помощью людей, появившихся эти пасмурным утром.
Дуб пришёлся «ко двору» временного убежища не только своими сухими ветками, пошедшими на топливо. Спелые, уже упавшие на землю, жёлуди, а не те зелёные, что чудом сохранились все еще на отдельных отводках, пошли сейчас в дело. Собрав их в снегу из-под своих ног, разрыв сугроб сапогами до самых листьев, Татьяна и Андрей, по совету многоопытного Кондратюка, принесли к костру и высыпали свою добычу прямо на раскалённые угли. И костровому, роль которого досталась Юрию Васильевичу, оставалось лишь самая малость заботы. Он лишь сверху присыпал «будущий обед» углями и не до конца прогоревшей золой, после чего оставалось только ждать начала, обещанного им молодежи, незабываемого пиршества.
Он ни сколько не преувеличивал.
Совсем скоро ароматный дух от жареных желудей, волнами пошел над оврагом, заставив всю компанию изрядно пожалеть о том ужине, от которого беспечно отказались, не пойдя, как им было предложено, в вагон–ресторан «Тиса-экспресса». Но если фирменные блюда так и остались недосягаемой сказкой, то жареные жёлуди были под рукой сейчас и только ждали, когда за ними потянутся в кострище.
Когда инженер посчитал, что еда готова, долго упрашивать и особо приглашать никого не пришлось. Орудуя удобной палкой, Пущин выкопал из углей овальные жареные «первое», «второе» и «третье» их сегодняшнего лесного «меню».
Обугленные и внешне совсем не аппетитные орехи, всё же были вполне съедобными и хотя бы немного утолили голод.
 – Не рулет, конечно, «ретеш», так нами и не попробованный, но и беглый венгр от такой пищи в худой бы час не отказался, – пошутил Кондратюк, не забывший разговор о гастрономических пристрастиях своих друзей.
Чтобы скрасить обстановку, он припомнил к месту несколько случаев из своей прошлой лагерной жизни, когда скудную пайку черного хлеба разбавляли мохом, выколупываемым из пазов рубленных стен барака.
Он, как и его более проворные молодые друзья, тоже разбил камнем, определённый на другом камне жареный с горчинкой жёлудь и получившееся месиво аппетитно отправил в беззубый рот:
 – А тут прямо деликатес.
Но и сам рассказчик понимал, что вызванный им громкий смех Баронессы и Экскаватора получился слишком мрачноватым. Однако и на такое отвлечение от неустроенной действительности уже не оставалось больше времени.
 – Успели немного подсушиться и подкормиться у костра и ладно, — строго, не терпя никаких возражений, заявил тот, кто и по возрасту и по фактическому положению, являлся старшим в их небольшой компании. – Не до деликатесов!
Инженер первым поднялся на ноги со ствола, перед этим сообща сваленного в овраг дуба и служившего им всем скамейкой, когда были обломаны сухие ветви:
 – Пора в путь!
Поступившей им команде спутники последовали безоговорочно, хотя и не без сожаления покинув столь уютное место днёвки, подарившей несколько часов сравнительно приятного отдыха.
И в дальнейшем пути именно Кондратюк, достаточно хорошо ориентировавшийся, в основном, по старой памяти на окружающей местности, где бывал в молодые годы, давал направление движения. И уже по нему, Андрей, протаптывавший тропу в глубоком снегу, уверенно вел вперед. Лишь иногда ненадолго останавливаясь, чтобы не потерять из виду отставших в тумане, женщину и старика.
Но не все было монолитно в их рядах, спасающихмся от преследования, как своих, так и чужих.
 – Вы хоть знаете, господа, куда идти дальше? – как-то, потеряв прежнее своё долгое терпение, поинтересовалась Татьяна Клостер-Фейн, удивленная странной слаженностью действий своих проводников. – Может быть на самом деле заблудились давно и вовек не выберемся к людям, как полякам в российских лесах?
Андрей, до сей поры не отличавшийся особым многословием, не вытерпел намека, на сравнение его с великим Иваном Сусаниным.
 – К людям, Таня, точно не попадем, – пробурчал он. – А вот куда нужно – доберёмся, и нет в том сомнения!
При необходимости он мог бы, конечно, рассказать ей то, о чем пока еще не откровенничали, дожидаясь более удобного момента. А поделиться было чем. Тем, например, с каким упорством старый инженер много лет, по случайным книгам и схемам, попадавшим в больничную библиотеку или приносимым «с воли» завхозом Дьяковым, изучал район, где раньше ему довелось преодолеть немало испытаний.
Вот почему, теперь достаточно точно вел их с собой от взятого в начале пути ориентира – километрового столба на железнодорожнй линии. Того, рядом с которым они все оказались, когда безоглядно выпрыгнули в снег и холод из комфортабельного международного вагона «Тисса-экспресса»
К тому же кое-что осталось в памяти Кондратюка и от собственного пребывания здесь в ходе предвоенного строительства оборонительной линии. Причем, сама она – военная память, вдруг, напомнила о себе. Сделав это очень скоро, когда, довольно неожиданно для себя и своей спутницы, Пущин наткнулся на ряд сильно проржавевшей колючей проволоки, тянущейся вдоль подгнивших и поваленных ветрами, стольбов.
 – Наверное, еще с той самой войны остался подарочек? – спросил он у подошедшего следом инженера, воспринявшего, судя по глазам, «колючку» как нечто вполне для этих мест естественное.
Однако и Юрий Васильевич не остался безучастным к сделанной ими в лесу, находке. Он тяжело дышал, заметно устав от долгого плутания по свежему липкому снегу. Так что и минутная остановка могла очень пригодиться ему для восстановления сил. Потому, словно собираясь с силами перед ответом на вопрос Пущина, старик облегченно присел на ближайший от них, подгнивший и оттого свалившийся столб. Откуда пристальнее присмотрелся к прибитой «колючке»:
 –Стойки действительно те же самые, еще с войны, а вот проволока, не фашистская, а гораздо новее! – заметил Кондратюк, мотивировал свои слова фактами. – Немецкая «колючка» совсем немного похожа на нашу проволоку, советского производства, но могла бы за прошедший с тех пор срок, гораздо сильнее источиться коррозией.
После чего последовало и объяснение подобной «смене декораций»:
 – Скорее всего, мы с вами вышли сейчас на ограждение Прикарпатского заповедника, сооруженного в конце шестидесятых годов.
К его серьезному предположению, свою часть версии добавил Андрей Пущин, восстанавливающаяся память которого выдавала иногда совершенно неожиданные умозаключения:
 – Тогда же, здесь было что городить и военным.
Бывший следователь районной прокуратуры, как, оказалось, твёрдо знал то, о чем сейчас говорил. Пущин не забыл, увиденных ещё во время своей прошлой командировки, в Львовскую область военных с черными петлицами артиллеристов-ракетчиков, о принадлежности которых к «богу войны», вещали эмблемы из перекрещенных орудийных стволов.
Теперь, соотнеся ту информацию со всем услышанным от Кондратюка о фашистском ракетном полигоне в этих местах, он пришел к выводу, более всего соответствующему истине.
 – Думаю так, что ни с армейсктй ли в основном подачи это место вообще объявили заповедником? – предположил Андрей и объяснил «сугубо гражданской» Татьяне. – Чтобы лишний праздный люд сюда не совался.
Пущин, вовсе не ведая того, попал, как позже выяснилось, в самую, что ни на есть точку истины. Вернее, направил смысл разговора в нужное русло. После чего и самым непосредственным образом задел «ракетную» судьбу здешнй многострадальной местности, которой непосредственным коснулось разоружение, совпавшее с развалом бывшего Советского Союза. Ведь именно тогда, что называется «направо и налево» крушили отечественные средства стратегических наступательных вооружений.
В правильности его версии, путники убедились довольно скоро. Тогда же и поплатились за прежнее своё нежелание принять меры предосторожности, необходимые в таких местах, где могли быть военные сооружения.
Идя впереди их маленького отряда, Пущин несколько отвлекся от окружающей его обстановки, думая о чем-то своём и едва остался в живых, когда с маху провалился по самые колени в переплетение гнутых стальных арматурин, чей злой «капкан» был в этот пасмурный снежный день словно самой природой хитроумно замаскирован плотным ковром из опавшей листвы и выпавшего сугроба.
Нестерпимую боль от множества ссадин он почувствовал позднее, когда с помощью Татьяны и инженера выбирался из опаснейшей ловушки. В первую же секунду просто опешил от неожиданности, заявив своим «спасателям» серьёзную претензию к тем, кто долгие годы были здесь до них самыми полновластными хозяевами:
 – Это же надо додуматься, чтобы сооружать в заповеднике подобные «игрушки» из армированного железо-бетона?
Все прояснилосьпозже, когда Кондратюк, самым внимательным образом поглядывая себе под ноги, обошел всё вокруг и вернулся к своим спутникам, чтобы сообщить результаты своих умозаключений. К его возвращению Татьяна уже заканчивала делать перевязку ран на ногах Андрея, осуществляя это обрывками рукавов «парадной» рубашки Пущина, разорванной на ленты ради такого случая.
 – Да, ребята, такие сооружения мне, действительно, очень хорошо знакомы, – с какой-то затаённой грустью, заявил инженер. – Сам строил нечто подобное неподалеку отсюда в «Хейделагере».
После чего последовали дальнейшие выводы бывшего узника нацистских формирований рабов-смертников:
 – Видно, после войны наши удачно использовали, оставшееся от немцев «ракетное» наследство.
Судя по всему, не только там – на сопредельной польской территории, но и здесь – в Прикарпатье во времена Советского Союза прятались современные в ту пору баллистические ракеты различных модификаций.
В доказательство всего им только что сказанного, Юрий Васильевич уверенно шагнул туда, где только что пострадал Пущин, оставивший пятна крови на снегу, пока выбирался их западни.
 – Пожалуй, не на один десяток метров вглубь земли, находилась здесь совершенно секретная стартовая площадка!
Слушатели невольно глянули на хищные жала стальных обрезков арматуры, на которые набрёл их проводник. Только сам Юрий Васильевич, наученный горьким опытом Пущина, не собирался, как тот напрасно рисковать ногами. Прохаживался чуть в стороне от опасного места, делая расчёт на то, что примерно понимает размеры, встретившегося им «стратегического» объекта.
 – Несколько лет назад, нас бы с вами и за версту сюда не подпустили, а теперь никому не нужны эти тайны «Прикарпатского двора»!
Горькая шутка заставила даже Андрея встать на ноги и снова оказаться рядом с местом собственного горького фиаско. Да и баронесса последовала примеру мужчин. Тоже подошла туда, где прямо перед ними были достаточно свежие следы разрушеннной шахтной ракетной установки, куда по своему полному неведению и невнимательности угодил Пущин.
Да и как было винить Андрея в том, что он под снегом не разглядел бездонное жерло, кое-как заваленное бульдозерами песком и корягами. Татьяна тоже не смогла устоять от выражения личного мнения. Вспомнила сама и рассказала спутникам о том, как не так давно смотрела по телевизору репортаж об уничтожении бывших мест базирования советских баллистических монстров по международной программе сокращения подобных термоядерных арсеналов.
Из чего мужчины сделали свои, вполне утешительные в создавшейся для них ситуации, выводы.
 – Коли дело обстоит так, то есть надежда на то, что нам удастся найти неподалеку и место нашему ночлегу! – более прогматично, чем до него рассуждал о ракетных монстрах инженер, заметил Пущин. – Посторонние здесь давным-давно ходить отучены и опасаться чужого присутствия нечего.
Действительно, как ни надежно работали военные саперы, разрушая, ими же когда-то построенные стартовые сооружения, после недолгих поисков удалось отыскать и частично уцелевшее строение.
Им оказался простейший блиндаж-времянка. Как было понятно по внешнему виду, совсем не так давно и совершенно наспех его соорудили не одноразовое употребление, хотя и с бревенчатым накатом, да ещё с широкой панорамной амбразурой, что выходила над землей как раз в направлении ствола подорванной шахты – «крестницы» Андрея.
 – Отсюда и смотрели наблюдатели, – со знанием дела, определил Пущин по следам на толстых плахах, оставленным от былой установки на бруствере блиндажа множества стереотруб.
Его специфические познания, некогда с интересом полученные на долгих часах занятий университетской военной кафедры, сейчас по-достоинству могла оценить, разве что лишь исключительно «штатский человек» – баронесса Клостер-Фейн. Тогда как бывшего инженера по призванию, зека по судьбе, а потом и «советского сумашедшего» по несломленному в застенках характеру занимало в тот момент совсем другое.
С восторженным воплем, так не гармонировавшим ни с его возрастом, ни с тем почтением, что севсем надавно оказывали мэтру представители мирового сообщества на посольском приеме, Кондратюк подал о себе весть своим спутникам, стоявшим на самом свету перед амбразурой
Те живо откликнулись на его зов и тоже не обошлись без таких же, как у него, радостных восклицаний. Оказалось, что инженер отыскал в одном из углов полузаваленного грунтом блиндажа какие-то ящики.
Сколоченные из крашеной в защитный зеленый цвет, древесины они тем самым выдавали свою принадлежность к армии и могли таить в себе как ненужную им совершенно, специфическую военную амуницию, так и кое-что более существенное, полезгное для голодных и уставших скитальцев.
Изучение находки подтвердило предположение о втором варианте, наиболее устроившем всех троих исследователей заброшенного блиндажа.
Оказалось, что уезжая отсюда последними из войсковых подразделений, чуть ли не сразу после полного и окончательного выведения объекта из строя, саперы не очень-то утруждали себя лишней работой. И теперь их служебное рвение объективно оценивал военный инженер еще с тридцатых годов:
 – Посмотрело, судя по всему, высокое армейское начальства на подрыв ракетной шахты и больше сюда заманить никого не удалось, – произнёс Юрий Васильевич, как следопыт в тайге, тоже читая по следам, но не зверей и птиц, а тех, кто разрушал стартовую площадку. – Вот и посчитали солдатики, что не стоит лишний раз уродоваться со «времяннкой», и так, дескать, сгниет.
Тогда, перед своим уходом саперы только и сделали, что проявляли служебное рвение исключительно для отвода глаз, как и Кондратюк, понял Пущин.
 – Покружились солдатики на перекрытии своим гусеничным тягачом, да и посчитали поставленную перед ними задачу выполненной, – объяснил он баронессе, показав рукой на брёвна над их головами.
А глянуть было на что.
Некоторые из двухвершковых лесин местами треснули и угрожающе провисали сейчас обломанными краями, не выдержав запредельной тяжести сапёрной техники. При этом, на счастье самих беглецов, особенно пострадал лишь угол блиндажа с брошенными там, кем-то недоеденными остатками пиршества. Скорее всего – полевого фуршета генералов и представителей западного мира, высказавших желание засвидетельствовать кончину «красной мощи».
Но аппетит у них тогда оказался куда меньше продовольственных запасов излишне расчетливых интендантов. Это на остатки их деятельности, как раз и наткнулся Кондратюк, особенно внимательно изучавший обвалившуюся сторону укрытия.
Вначале он подумал, что в, торчащих из-под песка, армейских крепких ящиках находится не сдетонировавшая вовремя — при уничтожении объекта взрывчатка, оставившая в сравнительной сохранности блиндаж! И тогда предстояло «тряхнуть стариной, чтобы обезвредить, унести отсюда подальше, содержимое армейской тары, прежде чем ночевать рядом с таким опасным соседством.
Но когда Пущин, откопав целиком ближайший из ящиков и заглянул внутрь, то убедился совершенно в обратном. Опасная вещь, оказалась на деле спасительной. Заначкой какого-то служивого, расчитывавшего вернуться за ней, но не сумевшего это сделать.
Но провиант все же не пропал даром. Счастливая находка помогла не только восстановить силы, но и продолжить их путешествие по «партизанским тропам». Ведь среди найденного «армейского клада» оказалось несколько десятков жестяных банок с тушенкой и рыбными консервами – вполне благополучно сохранившихся за месяцы, прошедшие с момента уничтожения ракетной базы.
Впрочем, даже остатки этого «сухого пайка», прихваченные из блиндажа с собой в дорогу, по мнению всей троицы, не оказались лишними в течение тех нескольких дней, что пришлось им провести, блукая по девственным, не хоженым лесам, некогда закрытым для всех под личиной заповедника.
Теперь впереди, время от времени сменяя Пущина в качестве «торителя тропы», шел и старик. Неутомимо шагая, несмотря на преклонный возраст и определяясь по каким-то, ему только знакомым, ориентирам, он вел за собой собратьев по бесприютному лесному бродяжничеству.
С ним никто не спорил.
Бывший психохроник потому, что сильнее чем себе самому, верил проводнику. Тогда как сильно озябшая, чуждая в этих местах, баронесса, здраво полагала, что иначе вся затея заранее будет обречена на провал. И эта общая вера в опыт и знания предводителя возымела свое действие. Шли и шли вперед, пока однажды Юрий Васильевич громко не окликнул, шагавшего на этот раз впереди его, Андрея:
 – Задержить на месте!
Тот прекрасно расслышал команду, сразу же выполнил приказ и готов был ко всему на свете, заранее решив про себя, что предстоит встреча еще с какими-нибудь руинами «ядерного щита СССР». И без того оставившими после себя крайне болезненные следы на перевязанных ногах путника.
 – Что случилось?  тревожно спросил Пущин, дождавшись, когда по следам на снегу его и Татьяну догонит приотставший сегодня ученый.
Но тот, своим сообщением, не только не добавил ему новых проблем, но и наоборот – даже порадовал своего, гораздо более молодого приятеля долгожданным известием.
 – Ничего не случилось – донеслось со стороны учёного. – Просто не нужно белее двигаться вперёд, уже и так пришли на место!
Андрей сначала ему не поверил. Так как ничто вокруг не напоминало, заочно знакомый по рассказам инженера, оборонный объект. А самым приметным был лишь ближайший пригорок, сплошь поросший деревьями и кустарниками, он возвышался над открывшимся внизу, старым, а теперь совершенно заброшенным колесным трактом. Только ни он, ни всё остальное ничем не выделялось в здешнем диком запустении, некогда хорошо охраняемого псевдозаповедника.
Потому Пущин неуверенным тоном переспросил:
 – Не ошибся ли, Юрий Васильевич, в своих расчетах?
Полагая, что где-где, а уж тут точно не бывать огневой точке? На что старик лишь откровенно засмеялся:
 – Не ты один искал.
Вот когда всей компании стала понятна неуязвимость, оставленного своим безоружным расчетом, довоенной поры ДОТа:
 – Маскировали хорошо! – был объективен в своей оценке Пущин.
Тогда как Кондратюе сказал еще более ёмко:
   — Потому и не нашел никто нашу долговременную огневую точку, что не сарай под дрова строили
Инженер еще раз довольно улыбнулся:
    — И после подсказки не видите? Тогда придется вам открыться. ДОТ — именно здесь. Цел и непредим.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ОХОТА С ПОДСАДНОЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Многое читал Андреи Пущин о начальном периоде войны. Немало разных книжек одолел ещё в той своей – предбольничной жизни. И убедили тогда его официальные советские историки в неизбежности первых поражений, якобы, застигнутой совершенно в расплох, Красной Армии. И тогда же, совершенно всем сумели доказать сталински «подкованные» идеологи победителей неготовность исторически, по различным причинам к нашествию вероломных фашистов.
А вот теперь впервые усомнился Андрей в том, чему так долго учили в школе, а потом и в родном университете. Никак не мог взять в толк очевидного.
 – Создателям подобных укреплений и теперь-то, а не только почти полвека назад, сам черт не брат! – с вершины, оконченной им в Университете военной кафедры, заявил он своим спутникам.
На что Кондратюк ответил, сославшись на, то, что время от времени вычитывал из периодической печати, доставляемой ему тайком в больницу завхозом Дьяковым:
 – Даже на переломе века, с развитой военной техникой, изрядно «поковыряешься» тут, немало сил положишь, прежде чем возьмешь этот пригорок приступом!
И объект стоил таких высоких оценок.
Особенно это стало ясно, когда их взорам во всей своей мощи открылся серый, отлитый из высокопрочного бетона, а ныне поросший мхом до самой «макушки», защитный колпак над основной шахтой ДОТа.
И ещё путники только теперь увидели, что найденная ими в лесу долговременная огневая точка совершенно не случайно столько лет оставалась неизвестной сотрудникам заповедника. Вдобавок к, сильно разросшейся и над ней, и вокруг бетонного колпака, растительностью, она была еще и дополнительно замаскирована своими создателями множеством гранитных валунов. При этом каждую из глыб, безымянные ныне, предвоенные советские строители забетонированных таким образом, чтобы те не мешали вести прицельную стрельбу из самого укрепления. Вот и сейчас, замшелые камни продолжали стоять на страже своего «хозяина», отлично выполняя ту роль, которую отводили им фортификаторы.
Андрей, обойдя вокруг колпака, похожего на естественную скалу, не мог не похвалить задумку создателей укрепрайона, когда в обсуждал находку со своими спутниками, тоже поражёнными стойкостью ДОТа перед влиянием времени.
 – Все рассчитано здесь для внезапности огня, – Пущин обвёл рукой, открывающуюся от амбразуры перспективу. – Ожидать прицельную стрельбу просто не могли чужаки, не знавшие о таком «сюрпризе!
Хотя, всё беглецы понимали и другое чудо, проявившееся в конечной точке их долгого пути.
 – Это же надо? – удивилась Татьяна, хотя мало что понимала в подобных делах. – Столько лет прошло с тех пор, а так никто из местных обитателей и не раскрыл секрет этого укрепления!
Что там было говорить и об охраняемой дороге, чьи заросшие кустарником контуры уже бесследно растворились в заповедной долине, раскинувшейся там, куда выходили бойницы, охранявшего данное направление, бетонного сооружения? Если и с двух шагов не отличишь очаг обороны, откуда можно все вокруг держать под плотным перекрестным огнем со своими выносными стрелковыми точками.
 – Можно было здесь остановть врага, если бы своевременно обеспечили бойцов всем необходимым! – пожалел своих предков Пущин, помня всё то, что уже знал о содержимом военного объекта из своего прежнего расследования. — А так пришлось солдатам разбегаться кто куда, гибнуть при паническом бегстве, да в плен сдаваться.
Фраза получилась риторической, не требовавшей, а потому и не получившей никакого отклика. Но то что случилось более чем полвека назад, уже не им было и поправлять. Новым владельцам ДОТа оставалось только принимать необычное «наследство», доставшееся им из той далекой эпохи. В чём сразу же они почувствовали серьёзные затруднения.
Теперь недоступными и для них самих, оставались всё те же бойницы орудийных расчетов основного купола и пулеметных гнезд, устроенных пониже – в теле взгорка. Ведь, они не только, безнадежно для несведущего наблюдателя, заросли густым ковром из вереска и побегов дикого лесного орешники – лещины, но и были изнутри надёжно закрыты стальными заслонками, как полагалось по законам фортификации, при ведении по укреплению прицельного орудийного огня.
И только Кондратюк, только что уверенно указавший на это место, еще раз наглядно доказал надежность своей памяти, сохранившей многие подробности и детали той поры, к которой и теперь относился он не без гордости за хорошо исполненное дело.
Как один из участников создания укрепрайона, он заметил своим спутникам, появившимся на свет спустя долгие годы после того, как на этом месте в тайне от всех кипела работа военных строителей:
 – Сам генерал-лейтенант инженерных войск Дмитрий Карбышев здесь консультировал бетонщиков, когда я свою машину в шахте отлаживал.
Словно предвидя возможные вопросы со стороны своих спутников, далее Юрий Васильевич заметил:
 – Спросите, ребята, почему же тогда, так и не пригодилось на деле наше укрепление для отпора врагу?
Скривился худым морщинистым лицом, успевшим, как здешние камни – мхом-ягелем, зарости столь же пушистой седой щетиной.
 – Строили на совесть одни, а воевать должны были другие, – с заметной горечью за чужие ошибки, произнёс Кондратюк. – Только виноваты ли они, что сражаться им приказа так и не поступило, да и возможности не дали, ответить огнём на огонь.
Причину оставления ДОТа его последними обитателями – забытой охраной из войск НКВД, Андрей уже знал. Настолько отчётливо и больно врезались в его память детали повествования инженера, ещё во время их долгих больничных разговоров о том, как вместе с Костей Кротовым они монтировали в боевом укреплении установку по чертежам и схемам майора Мурзина.
Всё, что тогда было сказано, воспринималось и теперь, спустя недели, с некоторой долей недоверия, до сих пор полностью так и не исчезнувшей из отношения Пущина к детищу ученого. По его мнению, всё, что было в этих местах с репрессированными НКВД инженером и его помощником – недоучившимся студентом, ставшим секретным сотрудником службы государственной безопасности, осталось исключительно в прошлом.
К тому же теперь стало не до праздного любопытства, не имеющего отношения к плану, задуманному на сей раз «двойными беглецами».
 – Давай-ка, братец, Экскаватор, тряхни стариной, – прервал мысли Андрея сам Кондратюк, не скрывавший своего нетерпения, как и все другие, быстрее попасть внутрь ДОТа, под его защиту от надвигавшегося очередного зимнего вечера.
Приказание было не абстрактным. Он уже прекрасно знал, счего следует начинать на новом месте. В том числе ек ошибался поручая  первое задание бывшему собрату-психохронику, который целых двадцать лет провел под личиной бессловесного раба-землекопа.
 – В нашей с тобой «незабвенной лечебнице», будь она неладна, многие тонны землицы, ты, брат, перелопатил, потому и флаг в руки! — без малейшей доли иронии, совершенно серьёзно велел Юрий Васильевич. – Берись за дело.
Сказанное он подкрепил жестом, указав рукой на, чернеющий между валунами, проем, сплошь пронизанный побегами кустарника и дикого плюща:
 – Вот и фронт работы.
Предельно приученный к исполнительности, как бывало во всем и всегда, Пущин и ныне беспрекословно повиновался. Более того, получив задание, сразу же, без промедления, принялся за выполнение порученного. При этом действовал так решительно и без оглядки на возможные последствия, будто за спиной стояли не сообщники по побегу с поезда, а сам завхоз Дьяков, попыхивал своей неизменной папироской, контролируя работу безумного здоровяка Андрюшки-Экскаватора.
Вроде бы многое с тех пор изменилось. Но и теперь, в пылу азарта, успешно вернувший разум, бывший пациент Пущин, всё так же, словно, не чувствовал за работой ни жары, ни холода. Скинув верхнюю одежду и оставшьсь лишь в брюках, да в рубашке без рукавов, пошедших на «бинты» для перевязывания ран, Андрей приготовился действовать так, чтобы было удобнее.
С лихостью пробравшись вглубь растительной «маскировки», устроенной самой природой и без участия человека, он проник в уже искусственный гранитный грот. Но там и остановился. Потому, что вдруг уперся в рыжую плоскость иного, куда более крепкого, чем гранит, монолита – из толстой броневой стали.
Как оказалось, входная дверь была, с округлыми краями, на подобие корабельной, какие укрывают экипаж еще и на линкорах. Цвет же ей придавала обшелушенная со временем до самой грунтовки, серая шаровая краска. Во многом, именно благодаря её защите от воздействия окружающей среды, сам металл нисколько не поддался ржавчине, в чем и смог сейчас убедиться исследователь.
Хотя не ускользнуло от его внимания, пусть и запоздало, губительное веяние времени, от которого, что называется, «за всех отстрадал», расчитанный на движение и повороты, штурвал сейфового запора, стоявшего на входе в сооружение.
Изъеденный коррозией за полсотни с лишним послевоенных лет, он легко хрупнул при первой же попытке Андрея повернуть его на себя. И с этой ржавой «баранкой», оставшейся у него в руках наподобие гнилого клыка, обломившегося под щипцами нерадивого зубодера, Андрей виновато выбрался наружу из проделанного им прохода в зарослях.
 – Не поддается проклятая дверь, – огорчённо и с нотками вины за случившееся, произнёс он. – Хоть динамитом ее рви.
На что инженер с полным серьезом напомнил:
 – Про взрывчатку, даже если бы она и была, крепко-накрепко забудь.
И на всякий случай разъяснил причину сказанного:
 – Там внизу — прямо под нами и теперь хранится полный боекомплект, готовый сдетонировать в любую минуту!
Пущин в растерянности посреб себя рукой по ежику волос на непокрытой и вспотевшей от усилия, голове:
 – Что же тогда делать?
На что его наставник последних месяцев расстраиваться, однако, подобным образом не стал. Он напомнил друзьям и о своем прежнем инженерском статусе, и о годах, проведенных по лагерям и ссылкам в компании с уголовниками-медвежатниками, умевшими вскрывать и не такие двери.
 – Для взлома, дорогой Андрей Андреевич, попробуем другое средство, – невозмутимо сказал Кондратюк. – Не столь громобойное, как, обожаемая тобой, взрывчатка.
Тем временем Татьяна Клостер-Фейн, со стороны наблюдала всю эту процедуру, сидя на, постеленной прямо на ближайший валун, куртке Андрея. И уже она не выдержала.
 – Так, давайте же, господа, скорее заберёмся в этот ваш пресловутый, как он там называется, ДОТ, – произнесла она совсем не жеманным голосом, а скорее от простой безысходности положения, в котором очутилась по милости своих спутников. – Ведите под кров, а то совсем продрогла на ветру и холоде!
Хотя ей можно было и не торопить. Мужчины и без того уже готовы были приняться за новую попытку забраться в подземное сооружение. И все же она была права. Путь не только к самому ДОТу оказался сопряжён с трудностями и немалым риском. Но и насущные заботы, по проникновению в его бетонное нутро, отняли у них немало времени.
Так что, неотвратимо наступивший настоящий зимний вечер, уже давал о себе знать и холодным дыханием, и предчувствием, вновь собравшегося над лесом и приближающегося к ним, очередного снегопада.
 – Да-да, конечно, – заторопился старик.
Возможное фиаско, поджидавшее у входной двери, было им, оказывается, чуть ли не заранее предусмотрено. Ещё за долгие годы обдумывания этого своего возвращения в прежнюю – «довоенную жизнь», учёный не мог не учесть влияние коррозии на металл, из которого сооружали вход в огневую точку. И когда главная дверь не поддалась усилиям Пущина, Кондратюк не стал корить того за излишнее усилие, обернувшееся поломкой запорного устройства. Ведь, у них оставался еще и запасной вариант, о котором Юрий Васильевич и вспомнил, обнадёживая озябшую баронессу.
 – Можно попытаться другим способом пробраться под бетонный колпак, – предложил он Андрею. – Через вентиляционный воздухозаборник.
Пущин был готов на всё, но и ему пришлось недоверчиво покрутить головой.
 – Что-то не вижу здесь ни воздухозаборника, ни чего-то на него похожего? – с явным сомнением в голосе, ответил он. – Кругом одни камни!
 – А, Вы, господин Кондратюк, не ошибаетесь, полагая, что есть запасной вход? – в том же духе переспросила Татьяна, начавшая уже мысленно корить себя за то, что связалась с «выжившим из ума» стариком.
Но тот, и не подумал обижаться на проявленное недоверие. Обследовав еще несколько скальных выступов на склонах позади укрепления, инженер отыскал именно то, что им сейчас было нужно – неприметную выпуклость под ковром травы и опавших листьев, как и всё вокруг, плотно присыпанных снегом.
Это действительно оказался ещё один вход в систему жизнеобеспечения оборонительного сооружения. И хотя был он, наглухо заделан сейчас в рамках, судя по всему, всё той же консервации объекта, Юрий Васильевич обрадовался ему, как старому другу.
Не дожидаясь, когда на помощь придет более молодой и физически гораздо более сильный спутник, он сам взялся за работу. Сначала разгрёб ногами снег с этой рукотворной «кочки». После чего, присев на корточки, пожилой ученый принялся прямо руками, как мог, выбирать промерзшие куски дерна. Так что, к появлению там остальных, немного проявилась из-под снега небольшая, относительно ровная площадка.
И все же получалось у него, с распухшими от старческой падагры руками не очень здорово. Пока к нему не присоединился Андрей Пущин, так и пышущий своим неуёмным энтузиазмом. Подкрепленным ещё и желанием скорее найти кров для обогрева и приюта, любимой им женщины.
Только он не стал уповать на голые руки. Осмотревшись по сторонам вокруг себя, он довольно быстро отыскал то, что было ему нужно. И лишь тогда, вооружившись куском плоского камня, он так азартно взялся за дело, что только подмерзшая земля полетела от него в разные стороны.
Под снятым грунтом оказался круглый чугунный люк. Совсем такой, на какие обычно никто и внимание не обращает, беспечно идя себе по любой городской улице. Зато здесь он сулил последнюю надежду на спасение, затерявшимся в лесной чаще, беглецам.
Приподняв с помощью того же камня и откатив чугунный «блин» в сторону, искатели входа в ДОТ обнаружили то, что и ожидали по рассказу Кондратюка – узкую бетонную трубу, с вделанными в стену стальными скобами для ног.
Пущин едва не издал, было, настоящий  вопль восторга, но тут его очень смутила частая железная решетка поверх лаза. Только и с ней оба разделались весьма престо – выбив несколько прутьев, чтобы получился лаз, другим гранитным валуном – гораздо большего размера, пригодившимся в качестве своеобразного тарана.
 – Самое слабое место в постройке, на случай осады – не устоял от соответствующего пояснения инженер. – Да только пришлось пойти и на это, ведь, без вентиляции все одно не обойтись
Не тратя больше слов, он первым проскользнул сквозь изогнутые прутья лаза и начал путь вниз по скобам.
На самом дне шахты трубы в сторону вел еще один ход – но уже гораздо покороче. И он также упирался в округлую по краям броневую дверь, наподобие только что уже виденной Пущиным. Правда, на этот раз, не доверяя никому, инженер сам осторожно взялся за круглый штурвал запора.
 – Его состояние, наверняка, лучше, чем у наружного собрата, – даже со стороны заметил Пущин, придя на помощь к Юрию Васильевичу.
Как стало ясно из последовавшего несколько позднее, объяснения Кондратюка, в приемлемом состоянии этого дверного замка заслугой была аккуратность последних обитателей укрепления.
Оставленный ими густой слой, окаменевшего к этой поре, солидола здесь никто прежде не вытирал, как было с основным входом, которым, довольно часто, пользовались, а потому сняли защитную смазку, собираясь быстро вернутъся назад, Кондратюк и Кротов далекой осенью сорок первогогода. Потому пусть и не без, усилия, но этот замок немного поддался усилию людей.
Но вдвоём было не очень удобно крутить штурвал в этом, несколько стеснённом пространстве, тёмной шахты. Потому Пущин решил взяться за дело в одиночку, чтобы ненароком не задеть локтем своего престарелого помощника.
 – Вот теперь и один попробую, – обратился Андрей к инженеру, создававшему это могучее сооружение. – Немного посторонитесь!
Тот не заставил повторять указание дважды, отступил назад, оставив «разбираться2 с проблемой здоровяка, получившего за свою силу не столько обидное, сколько уважительное прозвище «Экскаватор».
Оставшись один, Пущин напряг мускулы, но уже более осторожно, чем было наверху, прилагая усилия, крутнул «штурвал» входного запора в ту сторону, в какую ему указал один из авторов проекта поземного сооружения. И всё у Андрея получилось. Мягко уйдя а сторону, ригель замка позволил визитерам, наконец-то открыть на себя толстую стальную дверь.
Изнутри прямо в довольные лица людей пахнуло тошнотворным густым запахом, давно не проветриваемого склепа.
 – А теперь, молодой человек, слуйте прямо за мной! – совсем повеселев, будто и не было совсем недавней всеобщей растерянности перед разрушительным могуществом времени, сказал Юрий Васильевич. – Этот путь я помню так хорошо, как будто был здесь только вчера!
В сплошной темноте, можно было бы ориентироваться по шероховатым на ощупь бетонным стенам, чтобы добраться ко выходу, где рычаги внутренних запоров сохранились получше, чем снаружи и могли позволить разобраться с ними не так безнадёжно, как получилось у невольного «зубодера».
Но нашелся иной способ продвижения до цели. В преодолении мрака, неплохо поспособстововала им сначала газовая зажигалка, предусмотрительно взятая накануне у Татьяны. А потом в одной из неглубоких нишь, строенных прямо в бетонной стене, исследователи нашли сильно поржавевшую керосиновую лампу «Летучая мышь» в проводосной оплетке вокруг стеклянного колпака.
Внутри ее еще плескался керосин, да и фитиль охотно загорелся, едва к нему поднесли источник открытого пламени. Так что теперь уже все препятствия казались обоим вполне преодолимыми. И хотя не так легко, как у входа и вентиляционную шахту, но все же двое мужчин уверенно справились с дверью. Тем более, что по тому же пути, пройденному в подземелье, инженеру попала в руки не только «керосинка», но и компактная  разноска со слесарным инструментом.
В ней, среди прочего, нашелся и разводной ключ, пригодившийся ему для того, чтобы ослабить болты, мешающие открыванию дверного замка. Оказалось, что о ней, случайно оставленной ими с Костей Кротовым когда-то в проходе, крепко-накрепко помнил Кондратюк, .мечтая в тягостном цинготном бреду на лагерных нарах – рано или поздно пройти до конца, предначертанный ему, путь, не законченный когда-то исключительно по злой воле фашистов.
Баронесса, проводив в шахту мужчин, не стала там же дожидаться их возвращения. Спустилась на прежнее место, где было удобнее находиться на уже привычном месте возле траншеи, ведущей к заблокированному входу. Откуда, на радость ей, донеслись скрежет винтовых соединений и звяканье металла, с которыми одолели последнюю преграду ее спутники. И эти обнадеживающие звуки заставили баронессу спуститься с ее места на камне вниз к двери, за завесу из лохматых сухих стеблей орешника и дикого плюща.
Тем более, что сильно сгустившиеся ночные уже сумерки отняли былое преимущество в освещенности того места, где она ждала исхода путешествия спутников, сидя на валуне в окружении, облетевшего лиственного стланника, загодя наломанного ей для удобного сидения, заботливым Пущиным.
Встреча оказалась для нее весьма выразительной, когда, отодвинутая с прежнего места железная махина  не препятствовала больше обретению всем беглецами без исключения их заслуженного пристанища!
Темнота, наступившая после того, как полностью выгорело всё содержимое бачка «Летучей мыши», воцарила, как оказалось, совсем не надолго в их поздемелье. Вскоре былой мрак уже не мешал им осваиваться на новом месте. Так как и с этой бедой помог справиться Кондратюк. Вполне уверенно ориентируясь даже в отдалённых уголках оборонительного сооружения, он быстро отыскал по запаху нефтепродуктов здешний склад горючего. Откуда вернулся к своим спутникам уже с полной канистрой топлива, нацеженной из бочки аварийного запаса.
Когда дрожжащий огонек зажигалки, снова позаимствованный Пущиным у Татьяны, возродил к жизни фитиль под, выпуклым стеклом керосинового фонаря, то из темноты перед баронессой проявились лица совсем иных, чем еще вчера, людей. Не былых неудачников, а вполне уверенных в достижении своей, пусть и неведомой пока ей цели! И к тому же, очень довольных близостью ее осуществления.
И все же зима даже здесь, в глубине ДОТа давала о себе знать промозглой холодной сыростью. Да и продуктовые припасы из числа тех, что случайно удалось найти в блиндаже у взорванной ракетной позиции, давно закончились. Потому Кондратюк – если уже не на правах хозяина, так в качестве первостроителя «недвижимости» недолго держал Андрея и Татьяну на старом месте.
 С керосиновой «Летучей мышью» в руках, он повел их за собой в то ответвление лабиринта из многочисленных коридоров, где по его мнению должны были храниться провиант и аммуниция. Ещё по пути туда долгими гулкими коридорами делясь надеждами на положительный исход и этих поисков:
Все, что было им нужно, они, действительно, нашли на складе, причём «затарились» там  без всяких проблем. В каптерке каждому, даже баронессе, достались по их собственному размеру, простроченные ватные костюмы. Они, хотя и сильно пропитались за годы хранения вездесущими запахами сырости и тлена, но были достаточно сухими и вполне годными для носки.
Новые радостные сюрпризы поджидали их и на продовольственном складе. Где отыскался немалый запас консервов. В том числе и запаяных и густо покрытых солидолом ведерные жестяные емкости с галетами и загустевшим яблочным джемом. Ими н утолили, наконец, путники многодневное чувство голода.
Потом, когда настало время хорошенько оглядеться и освоиться, Пущин убедился собственными глазами, что в ДОТе, рассчитанном на долговременную оборону доброй сотни бойцов, имелось все, чтобы как следует встретить врага. Были предусмотрены даже мастерские для ремонта оружия. Хранились и запасы как орудийных снарядов, так и патронов к стрелковому оружию. А ещё имелась, к общей радости, ни сколько не потерявшая – «от старости» свой «моторессурс», дизельзлектростанция с достаточным количеством к ней железных бочек с соляркой.
Эти, увиденные Андреем помещения со стеллажами одежды и продовольствия говорили ему о том, что интенданские власти выполнили свои обязательства перед гарнизоном будущей оборонительной точки, где не хватало только самих служивых людей, чтобы немедленно встать на боевое дежурство.
И еще одного, самого, пожалуй, существенного не нашел Пущин, из конца в конец обойдя все бетонированные хоромы. Ни на центральной позиции, ни в отводах к пулеметным ячейкам вообще не было никакого оружия. Задвинутые ещё самими строителями и никогда больше, ие раздвигавшиеся броневые заслонки амбразур не хранил за собой ничего, кроме самих безобидных пушечных станин и пулеметных турелей.
Всё было точно так, как рассказывал Кондратюк – орудия и все остальное еще только следовало получить по приказу о формировании боевого расчета огневой точки, а вот его то и не последовало! Сам Андрей, не упустил и еще одну возможную версию, мол, людей и оружие просто не успели завезти к нужному часу.
Все эти размышления завершились исчерпывающим комментарием непосредственного очевидца и участника тех давних событий.
 – Немцы очень быстро, в течение нескольких суток прорвались к самому Львову и уже ни к чему оказались прежние приготовления укрепрайона, – коротко прояснил былую безалаберность местного советского командования Кондратюк.
И еще одно обстоятельство, как оказалось, поставило тогдв жирный крест на замыслах фортификаторов оборонительного комплекса.
 – Да и некому здесь было воевать кроме разбежавшейся охраны подразделения войск НКВД, – вспомнил Юрий Васильевич. – Армейские же чины сами не были ознакомлены подробно со всеми секретами недостроенного укрепрайона.
...Тогда, еще при своем первом появлении в ДОТе, бежавшие из-под бомбежки Кондратюк и Кротов, сделали все от них возможное, чтобы замаскировать место монтажа своей установки. К тому же, на руку им был и сам ореол некоей таинственности, созданный силами НКВД вокруг строительства укрепления, снабженного экспериментальной энергетической установкой Кондратюка. И во время прошлой войны, и теперь никто не мог поэтому помешать инженеру осуществить задуманное.
Хотя, на этот раз, он с новым помощником – Пущиным инженер не забыл принять дополнительные меры безопасности. По просьбе ученого, Андрей сначала поднялся наверх, чтобы вернуть на свое место люк воздухозаборника. А потом уже прочно заблокировал изнутри обе входные двери. И, таким образом, полностью обезопасили себя от нежелательных гостей.
Тем более, что снег не обманул со своим очередныи приходом, заметя следы, оставленные в лесу тремя уставшими путниками.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мягкие, какие в народе называют «сиротскими» зимы – не такая уж большая редкость для Прикарпатья. Нынче же зимой, на радость обитателям ДОТа погода выдалось и того пуще. Лишь к началу февраля совсем ненадолго приморозило. А потом опять потянулась череда непогоды из дождя и сырого снега, способная свести с ума истинного любителя лыжных прогулок.
Может быть, такие и были в компании инженера Кондратюка. Да только путь наверх физкультурникам сулил еще и лишнюю потерю поистине драгоценного времени, которого у Юрия Васильевича и его спутников с приближением погожих весенних дней оставалось все меньше.
 – Дожди, да туманы, пока, лучшие наши союзники. – однажды проговорился он друзьям – баронессе Клостер-Фейн и Пущину о их дальнейших планах пребывания в ДОТе. – А едва по-настоящему распогодится, наверное, начнутся наши поиски.
В тот момент они, как раз, собирались поужинать без затей, как это обычно бывало, после нахождения ими «неприкосновенных» запасов со времен прошлой войны. Все втроем сидели у вскипевшего на плите чайника. Татьяна, прилежно орудуя ножом, аккуратно намазывала галеты яблочным мармеладом. Оставив мужчинам право разлить по кружкам кипяток, заваренный смородиновыми листьями из соседних кустарников. И никто из друзей совсем не ожидал какой то новой откровенности старшего по возрасту.
Ну, а тот, вдруг, возьми да и выскажи без напоминания, личную точку зрения на самое волнующее всю троицу обстоятельсто.
 – С наступлением первых же погожих дней, наверняка, выйдут на поиски сотрудники милиции и спасатели, – имел все основания говорить инженер. – Пройдутся по нашим прошлым следам, а то и прочешут весь лес Прикарпатского заповедника «мелким гребнем», до полного спасения нас с вами, господа «пропавшие».
Инженер отставил в сторону пустую кружку:
 – И официально искать будут не столько нас с тобой, Андрюха, как, похищенную психохрониками фрау-мадам.
Старик кивнул на Татьяну, в своем нынешнем обличии чуть ли не «фронтовой пулеметчицы», совсем не напоминавшую былую изящную баронессу.
Пущин улыбнулся:
 – Скорее походит на снеговика!
Он был почти прав.
Только Снеговик, которого напоминала Татьяна, был скатан не из снега, а из защитной материи с подстроченным под нее толстым слоем ватина. Валенки и ушанка, дополнявшие наряд, только укрепляли образ. А то и вовсе гарантировали рассмешить кого угодно, в том числе и других участников ужина в бетонных стенах, если бы подобные предметы облачения не наличествовали и у остальных обитателей их подземного «гарнизона.
Им всем казалось, что многометровый купол, на совесть сооруженные строителями этого опорного пункта, буквально саккумулировали в себя зимний холод всех пяти десятков лет, что уже прошли после ухода отсюда последних обитателей. И вполне мог выполнять роль холодильника при любой продбазе, додумайся там зарыться в грунт на пять этажей, неуязвимой даже для прямого попадания тяжёлых бомб и снарядов.
Сегодня именно холод оставался и главным препятствием, и спасителем всех трех обладателей старомодных ватных костюмов. Эта низкая температура, мешавшая им сейчас вести работы по восстановлению оборудования, тем не менее, оставалась и вполне надёжным «стратегическим» союзником.
Царящий в почти герметически закрытых помещениях, он сохранил здесь за прошедшие десятилетия множество так нужных в подобной ситуации вещей для «лесовиков» – от провианта, до форменной красноармейской одежды. К сожалению, сложной технике повезло меньше. Несмотря на все попытки Кондратюка с Кротовым законсервировать отдельные узлы, ещё осенью сорок первого, часть металлических деталей не устояли перед натиском времени.
Но это не смутило нынешних беглецов. За те месяцы, что  провели они в их последнем убежище, Кондратюк с Пущиным успели сделать очень многое, ведущее к осуществлению проекта, задуманного еще в предвоенное время странным узником майора Мурзина.
Первым делом они вдвоем восстановили до рабочего состояния массивный дизель-генератор. Имевшийся на одном из этажей тх «точки». И теперь под сводчатыми потолками коридоров и боевых казематов горел свет от аккумуляторов, заряжали которые чаще всего по ночам. Так как беглецы вполне разумно опасались, что звук работающего под землей мотора или дым из шахты вентиляции, могут привлечь к себе любопытного, окажись тот ненароком в заповедной глухомани.
Нормальное освещение позволило восстановить, точно по схеме, смонтированную «цепочку» из блоков, составивших машину Хропоскописта. И она не должна была подвести, когда будет пущен ток и наручные часы, перешедшие от Пущина к Кондратюку, унесут его через электромагнитные поля времени и пространства.
Но вот главного – мощности того самого электрического тока пока, на беду, и не хватало для осуществления задуманного. И только Татьяна, не посвящённая в секрет происходящего, продолжала надеяться на скорое возвращение к людям, когда утихнет шумиха в обществе, связанная с их бегством.
Большую часть времени она проводила в главном помещении ДОТа. Там, благодаря усилиям мужчин, не пожелевщих электропроводки и светильников, постоянно было светло, уютно и сравнительно тепло. Правда, лишь под кипой ватных одеял, сооружённых из лишних комплектов зимнего красноармейского обмундирования.
Вот и в том памятный день, она не пошла с ремонтниками в дышащий гарью бокс, где работал дизельгенератор, заряжая аккумуляторы и давая им свет. Потому разговор получился откровенным настолько, что сильно поразил самого Пущина открывшейся ему истиной.
– Один лишь этот штатный двигатель и динамо-машину мы и раньше с Костей Кротовым в расчет не брали, – признался Пущину в конце-концов инженер, прислушиваясь к рокоту агрегата. – В основном надеялись тогда только на мою новую энергетическую установку, чтобы осуществить перемещение в будущее.
Эта необычная фраза заставила Андрея крайне заинтересованно уставиться в лицо Кондратюка, с каждым новым днём открывавшегося для него новыми гранями характера и судьбы.
 – Тем более что по всем предварительным расчетам, она вполне должна была держать  необходимый режим, – продолжал тот. – Пусть, пока и пробный, от которого совсем было недалеко до полной проектной мощности.
 – Так что, выходит, к решению задачи, над которой безрезультатно бьются и в далёком от нас будущем, вы были близки еще тогда, в начале войны? – озарила Пущина истина, стоявшая за тем, что только что услышал.
Громким голосом, ни сколько не боясь теперь быть услышанным баронессой, он выразил свой восторг перед гениальным учёным:
 – И если бы не фашисты со своим внезапным появлением в Кривичах, сумели бы ещё тогда запустить установку?
.Только Юрий Васильевич не разделил его воодушевления:
 – Запустить его всё равно не удалось, потому можно будет говорить о конкретных результатах, когда сейчас запустим установку!
Однако тут их поджидала весьма серьезная заковыка.
 – Сам генератор, к сожалению, время не очень-то пощадило, – посетовал инженер, выбраковывая кое-что из установки. – Придётся некоторые детали не восстанавливать, а делать заново!
Конечно, честь была и хвала педантичным армейским интендантам, в обязательном порядке, в целях консервации, заставлявших все и вся покрывать, во избежани коррозии, техническим вазелином. Он и спас даже кое-какие предвоенные наработки, не отказывал в относительной разумности сверстников Юрий Васильевич. Но вот, тогда – еще совсем молодой Кондратюк и его преданный ученик Костя Кротов думать не думали о консервации своий «схемы» на относительно длянный срок, уходя на хутор только попращяться с теткой Мариной.
 – Полагали, что долго там не задержатся перед знаменательным событием – сеансом перехода во времени, – укорил себя инженер. – И полюбуйся.
На верстаке звякнула, брошенная им металлическая деталь из тех, что густо были покрыты коричневой  корокой ржавчины, побороть которую, так и не удалось с помощью «керосиновых примочек».
Пущин перестал улыбаться, осознав важность момента, когда даже такой человек, как его собеседник, был готов к отчаянию. Он тоже прекрасно знал, что лишь малую часть жертв коррозии удалось отчистить, да и то лишь из того, что не имело особого значения. Ведь только лишь крупные – корпусные поверхности терпели наждачную бумагу и усердие Пущина в работе с напильником. Зато тонкие детали, пусти их без восстановления, в дело, могли подвести в любое мгновение. Потому и настал этот сегодняшний вечер, когда даже Кондратюк бессильно опустил руки перед возникшей проблемой, сулившей полный крах всем их замыслам.
 – Здесь и самим это нам никогда не сделать, даже на имеющемся в мастерской токарном станке, – огорчённо признался автор установки. – Для такой работы нужен особый, высококвалифицированный токарь!
После чего, еще более пессемистично,Юрий Васильевич констатировал «досрочный сход с финиша», окончательно расписываясь перед Андреем в собственном бессилии:
 – Только так и не иначе.
Но собеседник не поддержал столь упадническое настроение. Как оказалось, он уже успел хорошо подумать о достойном выходе из положения.
 – Токарь нужной квалификации у нас с Вами, Юрий Васильевич, будет! – внезапно обнадежил его Пущин. – Готовьте для него все необходимые чертежи.
О посещении ближайшего когда-то хутора, а теперь вполне цивилизованного местечка Кривичи, они никогда прежде даже не загадывали. Ведь появиться там, означало бы пойти на риск неминуемого провала. Мирилась с этим даже Татьяна. До сих пор стоически терпевшая все лишения их отшельнеческого существования на воде с павидлом и на сухих, теперь уже совсем опротививших галетах. Когда рядом можно было вновь окунуться во все прелести прежней беззаботной и комфортной жизни.
И вот, не называя сути, Андрей высказал мысль о том, что пора бы отправиться за помощью.
 – Хорош ты там будешь, дорогой Андрюша, без копейки денег и, находясь в международном розыске, — криво усмехнулся после его слов Кондратюк. – Фотографии-то наши, наверное, теперь есть у каждого здешнего милиционера.
Но его откровенный скептицизм Пущина вовсе не смутил.
 – Вот именно, что наши старые фотографии, – настал черед улыбнуться Пущину, обнажившиму из-под усов и бороды ровные белые зубы. – Сейчас так зарос без бритвы, что ни одни гример подобной растительности артисту на лицо не подберет.
Об этом их разговоре Андрей рассказал, опуская некоторые детали, баронессе, когда вдвоем с учёным вернулись в главное помещение их бункера. Та сразу поняла пикантность ситуации. И даже прыснула вместе с ним от смеха, представив, как отшельник появится в уютном чистеньком городке.
М всё же она приняла сторону Пущина:
 – Так ты вполне сойдёшь за туриста, путешествующего по Прикарпатью, никто ни о чем не догадается, – оценила она его внешний вид, после чего сняла ещё один вопрос «повестки дня». – Что касается денег, то у меня есть немного с собой, завалялись в кармане куртки и как раз могут пригодиться.
Только Кондратюк некоторое время всё ещё оставался неумолимым. До самого последнего аргумента помощника в пользу его предложения. Им стало упоминание нескольких имен возможных знакомых, заведенных, как выяснилось, Андреем еще давным-давно, во время прошлого его расследования дела Лимачко и давней командировки в эти края в качестве следователя Егорьевский районной прокуратуры.
К тому же, иного выхода им и не оставалось.
 – Что же, молодой человек, иди на хутор, бабочек ловить! – наконец за несмешной шуткой вздохнул Кондратюк. – Вернее, идите вместе.
Последнее он велел тоном, не оставлявшим и тени сомнения в выполнении строгого приказа:
 – Хватит Татьяне с нами здесь горе мыкать, всё же не декабристка на Сибирских рудниках!
Юрий Васильевич одновременно поднял и себе, и всем остальным настроение куда более доброй иронией.
 – Может быть, в Кривичах забудет о надоевшей до чёртиков, здешней диете, – пожелал он. – А то ужас, как исхудала.
Смущённая и напоминанием о том, что собственно ни кем не приходится Пущину, и прекрасно представляя перемены во внешности, вызванные лишениями последних месяцев, Татьяна опустила глаза, занявшись намазыванием очередного бутерброда из галеты с плотным мармеладом.
Но Кондратюку уже было не до чаепития с напитком, настоянным на смородиновых листьях и шиповнике, в изобилии произраставших на верху, вокруг их убежища. Своевременно он вспомнил и о приближении весны, а с ней и о несомненной угрозе начала поисков.
 – Пойдёте в местечко вместе, – заявил инженер. – И не теряйте особо времени на сборы. Нужно поторопиться!
И всё же пришлось потратить несколько часов на то, чтобы обрести вполне цивилизованный вид. В дорогу отправились в прежнем своем одеянии. Оставив в кладовой спасительные, но никак не вписывающиеся в современную мирную жизнь красноармейские ватные костюмы. Тем более, что перелицовка из «подземных жителей» в господ-иностранцев не заняла много усилий. Нужно было лишь хорошенько отстирать прежние наряды и заштопать, где нужно, оставшиеся следы рискованного прыжка с поезда.
Буквально накануне самого «выхода в люди», удалось организовать даже нечто подобное подземной бани, чтобы совсем снять с себя обличие, закопченных керосиновой сажей, как выразилась Татьяна, новоявленных «Детей подземелья».
Воды нагрели не так уж и много, но вполне достаточно, чтобы навести минимальный марафет. А для помывки приспособили одно из самых тёплых помещений рядом с «дизельной», где поочереди побывали иутники, собиравшиеся в дорогу.
Андрей хотел было напроситься в помощь в любимой женщине, но постеснялся Кондратюка. Да и Татьяна не очень-то желала предстать перед ним в том виде, в который её превратило здешнее убогое существование почти как настоящих пещерных людей – троглодитов.
Но вот и одежда готова, и помывка превратила «гонцов» в обыкновенных обывателей, вернув им прежний облик. Потому, что называется чин-чинарём, отправились на первую встречу с возможными стражами правопорядка путники, снабженные собственноручно составленной Кондратюком, картой-схемой, пути до этого, самого близкого к их тайнику, населённого пункта.
Гонимыми всеми беглецами они хотя и были, но могли и постоять за себя, окажись перед стражем правопорядка, не ознакомленным с особыми приметами, ещё с прошлой осени, объявленных в розыск иностранцев.
Парочка была снабжена, и довольно-таки неплохо (особенно для находящихся в розыске похитителя и её жертвы), всеми необходимыми для предъявления кому угодно, «бумагами». С собой баронесса прихватила свои прежние дипломатические документами сотрудницы Международного Красного Креста, а у Андрея имелся настоящий паспорт, полученный еще в киевском посольстве у Рональда Мэзера.
На случай же, если и они не «сработают», Пущин положил и карман своей кожаной куртки «трофейный» пистолет ПМ – «Макаров» с полной обоймой патронов, так и не использованных после того, как оружие было отнято у «засланного казачка» к баронессе – водителя «Мерседеса». Судя по всему, теперь уже и бывшего капитана Российских спецслужб Бунеева.
Присев на дорожку, вышли на верх из подземелья уже с рассветом, полагая, что до Кривичей предстоит щагать по лесу не так уж и далеко. И действительно, светлого времени дня хватило, чтобы посланцы Кондратюка вышли к старому сельскому погосту на окраине поселка.
К тому моменту сумерки лишь начали сгущаться, обещая при этом – холодным дыханием ветра, вновь разразиться очередным снегопадом! Но Андрей, проходя мимо сильно покосившейся ограды кладбища, все же не стал тропиться в сам поселок. Заметно приостановил свой шаг.
 – Подожди меня здесь, – попросил он одолжения у Татьяны. – Мне нужно кое-что узнать о последних годах жизни Кривичей.
Та была согласна на всё, и не возражала дождаться спутника на прежнем месте. Но, заметно сгустившийся мрак и ряды крестов и памятников, освещённых взошедшей Луной, заставили Пущина изменить планы.
 – Впрочем, что одной здесь на ветру стоять, – противореча сам себе, заявил он. – Пойдем вместе.
 – Куда? – удивилась баронесса.
 – На кладбище, — односложно ответил Андрей. – Наверняка узнать, на кого уже нельзя нам здесь в Кривичах рассчитывать.
Всё на на скорбном месте было знакомым и мало что изменилось, по сравнению с прежним посещением местного погоста. Памятник и оградка, виденные Пущиным в прежний его визит сюда в сопровождении вдовы водителя Лнмачко, и теперь были ухожены на совесть. Кто-то, не дожидаясь наступления тепла, уже аккуратно собрал пожухлую траву, подкрасил свежей краской обелиск с двумя табличками под пожелтевшими от времени фотографиями в круглых алюминиевых рамках.
Андрей, с тревогой ожидавший увидеть рядом с именами Марины Матвеевны Васильчук и Касьяна Львовича Лимачко – еще одно, даже вздохнул облегченно:
 – Теперь знаю, кто нам поможет!
И они отправились в посёлок, аккуратно закрыв, как было до их визита, кованную их металла калитку сельского погоста.
...Иной представляла себе новую встречу с молодым когда-то и франтоватым юристом с Алтая Наталья Сергеевна Лимачко, совсем не такой, что теперь приподнесла ей судьба, и которая поразила ее до самой глубины души.
Открыв на вежливый стук дверь своего дома она вначале очень удивилась, увидя на пороге, совершенно незнакомых ей людей. Рядом с мужчиной с густой, какой-то дикой и совсем не франтоватой бородой стояла миловидная женщину, чью красоту нисколько не портили ни бледность щёк, ни и темные круги усталости под глазами.
 – Вам кого? – спросила у незнакомцев хуторянка.
На что последовал крайне неожиданный ответ.
 – Не узнаете, ведь это я Андрей! – улыбнулся, входя в дом бородач. – Неужели не помните?
Бородатый визитёр снял кепку с кудлатой головы:
 – Ведь я расследовал дело о гибели Вашего мужа.
 – Ой, Матерь Божья, действительно Андрей Андреевич! – всплеснула от удивления рукамн Наталья Сергеевна. – Не может быть?!
Более двадцати лет, прошедших со дня их знакомства, хотя сильно изменили внешность Пущина, но взгляд его и голос сразу же убедили вдову в том, что гость именно тот, за кого себя выдает!
Понравилась ей и спутница Андрея. Хотя в глаза хозяйки не могла не броситься, отметившаяся на лице незнакомки откровенная печать недавно перенесенных ею немалых бытовых лишений:
 – Ничего, пока гостите у меня, откормлю, как дочку дорогую, – ворковала Наталья Сергеевна, хлебосольно накрывая для дорогих людей на стол. – Вот и у меня самой, наконец-то, свой праздник.
За разговором после ужина она распросила о далеком прошлом.
 – Не получал ли ты, Андрей Андреевич, мои письма? – не удержалась хозяйка. – И почему сам не ответил ни разу за долгие годы?
Пущин замялся, не зная, что ответить, только отмалчиваться не стал и заговорил, с трудом подбирая слова:
 – Не мог, Наталья Сергеевна, далеко был!
 – В заграничной командировке, – вежливо добавила Татьяна. – Лишь недавно оттуда вернулись.
Она попыталась прояснить не только то, что оставалось недосказанным, но заодно полностью раскрыть и свои с Пущиным ближайшие намерения.
 – Недавно вернулись, решили поездить по памятным местам, – услышала Лимачко. –  И сразу к Вам, вот пожаловали.
После чего гостья легко сменила самую трудную для всех тему разговора, перейдя на конкретику, в виде непосредственной просьбы:
 – Может быть, если позволите, проведем здесь, у Вас в райском лесном уголке, остатки своего, заканчивающегося скоро, отпуска?
Наталья Сергеевна только счастливо улыбалась, не скрывая радости, пожаловавшей к ней на порог, тогда как представительная и вежливая гостья, не встретив возражений, в том же духе и дальше развивала свою мысль.
 – Андрей рассказывал, что места кругом очень живописные, – несколько искусственный восторг появился в тоне её голоса. – А по дороге сюда, сама увидела, что он ни сколько не преувеличивал!
Ответ последовал именно таким, как гости и ожидали.
 – Прямо здесь, у меня и живите, – на полуслове, не совсем вежливо, но зато от всей души, перебила ее Лимачко. — Сколько хотите.
Женщина, смутившись, смахнула чистым белым своим передником слезинки, невольно набежавшие на края добрых, приветливых глаз.
 – Других родственников не осталось, – продолжала она. – Зато Андрюшу я еще с тех пор за сына считаю.
Далее, так хорошо и душевно начавшийся разговор, сам собой коснулся, давнего уже по времени, а потому успевшего, что называется, «перегореть» в душе у вдовы, суда над убийцей Касьяна Львовича.
Но о нем говорила только Наталья Сергеевна.
 – Дали тогда, совершенно справедливо, высшую меру, все пятнадцать лет лишения свободы Ироду и убийце Маркелу Городухину, – от чего то, заметно вздохнув, с нескрываемой затаённой горечью, сообщила она. – Вроде бы срок долгий, должен был понять за решёткой всё что полагается.
Причина её расстройства прояснилась почти сразу, после того как Пущин выразил согласие с таким решением суда.
 – Да только с него все, что с гуся вода, – возразила вдова убитого водителя Касьяна Лимачко. – Отсидел снова своё и вышел на свободу, как ни в чем ни бывало.
Наталья Сергеевна горько сжала на столе свои смуглые кулаки:
 – Только теперь не стал, подлый, как прежде, при Советской власти, таиться от людского гнева, вернулся, бессовестный, в родные края!
 – Как вернулся? Когда это могло произойти? – непроизвольно вырвалось у крайне удивлённого Пущина.
 – Давненько уже, – донеслось в ответ. – В аккурат после Путча и Беловежских соглашений, когда Союз распался.
Видно было, что женщине не по нраву такой разговор, но она решила выговориться до самого конца с первыми, с кем коснулась этой темы.
 – И очень богатеньким, при новой власти оказался этот наш бывший фашистский бургомистр, – Лимачко пояснила свои слова конкретным примером. – У нас же в местечке и настоящий барский особняк себе купил за большие деньги.
Затем, мельком глянув в окно, будто желая проверить, не стоит ли тот у забора, с той же самой нескрываемой от гостей неприязнью, произнесла исчерпывающую характеристику своему новоявленному односельчанину.
 – Живет, будто ничего в прошлом не было, как масленичный кот, да еще рыщет, словно сыч который год по лесам и окрестностям, – повысила свой голос до настоящего гневного взволнованная рассказчица. – И непонятно нам тут, будто потерял что-то очень важное или наоборот, что-то ищет.
Заметив неподдельный интерес, вызванный у Андрея этим своим сообщением, Наталья Сергеевна закончила упоминание о предателе его новым адресом:
 – Живет на том конце поселка, почти радом с парком.
Быстрая, эмоционально окрашенная, украинская речь хозяйки с трудом усваивалась, не очень готовыми к ней гостями. Потому .Наталья Сергеевна, после скороговорки пояснила непонятное уже на родном языке Андрея и Татьяны. Который, как выяснилось, сама уже изрядно подзабыла за последние прожитые годы. Но столь велико было желание выговориться, что и это не помешало душевному общению.
 – Живу, Андрей Андреевич, нисколько не хуже других, – поделилась хозяйка. – А случись что, друзья покойною мужа помогают.
Пущин сразу же и к месту, включился в разговор, услышав от Натальи Сергеевны знакомые фамилии:
 – Гонтарь, Федерко?
Это очень понравилось женщине:
 – И их не забыл.
После чего Лимачко не удержалась от похвалы:
 – Ну и светлая голова у тебя, сынок, все, как вчера помнишь.
О том, что это действительно воспринимается им, как события совсем недавней осмысленной жизни, Пущин говорить не стал. Впрочем, как не стал и торопиться с откровениями на счёт всего с ним произошедшего после той, несказанно давней уже, львовской командировки. Пока же он постарался выяснить у хозяйки побольше о своих давних знакомых, на кого бы мог положиться с крайне важным и срочным делом, порученным ему Кондратюком.
Из дальнейшего разговора припозднившиеся гости узнали, что оба автомобилиста – бывшие «целинники Алтая» так и работают, как прежде, шоферами.
 – Только теперь уже трудятся в другом месте, – узнали собеседники от своей разговорчивой хозяйки. – Работают не в нашем бывшем, теперь совсем «развалившимся, как и не бывало» колхозе, а на пана-фирмача, что держит в Кривичах и округе целую сеть собственных магазинов!
Оказалось, что опытные водители очень даже у того при деле. Товары в торговые точки доставляют не только по самому местечку, но и обслуживают львовских коммерсантов заказами из соседней Польши, куда ездят постоянно на своих автопоездах.
Разговор затянулся надолго. Но не так, чтобы успела выстыть баня во дворе усадьбы Лимачку, где накануне она и провела постирушку, и сама успела насладиться «лёгким паром» своей аккуратной каменки.
 – Что же я, сразу не предложила вам с дороги, дорогие мои, косточки погреть! – вдруг, вспомнив об этом своём упущении, всполошилась хозяйка. – Сходите в баньку, а я пока вам постель приготовлю.
А ещё, прежде чем отправить мыться пару гостей, вдова пообещала собрала им смену белья, взамен того, что хотела постирать у неё Татьяна.
 – Да неужели следует такие замечательные ручки как у Вас стиркой портить, – всей душой воспротивилась Наталья Сергеевна. – Всё самы успею, пока будете паритсься, я машинку-то и загружу.
Гостям только и оставалось, что пойти в самый жар, оставив в предбаннике – на стирку свою прежнюю одежду.
Долгие недели, проведённые сначала в трудном и холодном пути по заснеженному лесу, а потом – унылое для светской дамы, прозябание в бетонном ДОТе не лучшим образом сказались, на прежних отношениях влюблённых. По мнению обоих, так хорошо и складно возобновившихся в уютном купе международного вагона «Тисса-экспресса».
Во всяком случае, баронесса попросила спутника позволить ей зайти в баньку первой, чтобы успеть привести себя хотябы в более-менее относительный порядок, а не тот «на скорую руку», что позволила сделать помывочная процедура с банкой чуть тёплой воды в подземном бункере.
Это время, отведённое спутнице, Андрей тоже не терял даром. Он натаскал в бак воды из колонки во дворе и заодно притащил к печке изрядную охапку дров. Затем, полено за поленом, несколько штук подкинул их в топку, выходившую прямо в просторный предбанник.
К его возвращению с улицы в тёплое помещение, здесь же, на чистой, струганой сосновой лавке уже лежали снятые Татьяной вещи – джинсовый костюм, свитерок. И поверх них – в чёрном кружевном ворохе – женское бельё, когда-то, в вагонном купе, вызвавшее целую бурю чувств у Пущина, даже после полного обладания им столь привлекательной женщины, какой была и тогда, и оставалась теперь несравненная баронесса.
Сам он, пользуясь тем, что оставался один, невольно глянув на некогда нарядные, у теперь уже сильно поношенный, требующий стирки, бюстальтер любимой женщины, вдруг сам застеснялся своего вида отшельника со всклоченной, несмотря на небольшую стрижку, бородой.
К тому же скудный режим, сделавший Клостер-Фейн ещё более утончённой и женственной, не мог не сказаться и на его внешности. Правда, теперь он стал не просто худощавым, каким недавний психохроник был долгие годы на «больничных харчах», а превратился в поджарого лесовика-охотника. Наподобие изморённого мантрами поклонника йоги, как оценил себя сам Пущин, скинув с себя пиджак, рубашку и брюки с, сильно потрёпанными от долгого пешего хождения, штанинами.
Всё еще не решаясь войти туда, где уже во всю и со вкусом плескалась женщина, он ещё раз пошурудил кочергой в топке, поднимая жар. Затем, понимая, что выбора-то нет, удручённо здохнул, радуясь что никто его не может слышать:
 – Эх, была, не была!
После чего всё ещё нерешительно распахнул входную дверь.
Встретившее его спасительно-маскировочное облако сухого жаркого пара позволило получить некоторое время на привыкание к тому, что рядом находится обворожительное создание. В свою очередь Татьяне пребывание в горячее протопленной парилке помогло убедиться в том, что она продолжает оставаться красивой и привлекательной, как и прежде, несмотря на все лишения последнего времени. Желанной как сказка, Феей и настоящим пределом вожделения своего милого Андрюши.
Лёгкий, что называется, на помине, тот, появившись в парной, сначала плотно прикрыл за собой двери в предбанник, потом стыдливо присел на ступеньки полка, не решаясь и далее вести себя по-хозяйски в этом жарком мирке, где правила красивая и снова недоступная ему женщина.
Правильно оценив чувства, охватившие заметно стушевавшегося Пущина, Татьяна сама пришла к нему на выручку.
 – Потри, пожалуйста, мне спину, – попросила она, сидя у себя на полке, чуть повыше того, что занял любимый. – А то самой как нужно не получается.
Не дожидаясь ответа, она грациозно повернулась к нему своей совершенно белой, после сошедшего летнего загара, спиной с точёной талией и довольно широкими, для такой миниатюрной фигуры как у неё, бёдрами.
 – Ну, что же ты, не начинаешь, – даже понадобилось поторопить Андрея, когда прошло несколько томительных мгновений ожидания. – Я жду!
Мочалка в руках обалдевшего от увиденного зрелища Андрея слегка дрожжала, пока он тихонько проводил ею по восхитительному телу, оставляя на нём лишь мыльную пену и больше никаких следов. Тогда, всё поняв окончательно и тоже не в силах более сдерживать нахлынувшие чувства, Татьяна взяла инициативу сближения на себя.
Уверенно разогнулась над полком, она повернула к спутнику сначала лицо, а потом и представила его взору и всё остальное, где, как в мечтах и самых лучших снах Пущина, но теперь уже наяву, особенно выделялись крупные округлые груди.
Они, как оказалось, нисколько не исхудали за дни затворнической «диеты» и продолжали поражать Пущина своим покорным изяществом естественной плоти.
 – Теперь, давай, я тебя помою! – предложила, было, Андрею женщина, но не успела взяться даже за мыло, как оказалась крепко стиснутой в жарком объятии.
Всё у них на этот раз произошло, по мнению Клостер-Фейн, совсем не так как прежде, с антуражем роскоши и чисто дамских уловок для обворожения. Но не доставило разочарования. Потому, что всё обернулось со стороны любовника нисколько ни меньшим пылом. Да ещё и по-настоящему, а не в виде «прежней игры в любовь», сблизило обоих, только теперь превратив в истинно родных друг другу, людей, кому уже не нужно в чём-либо друг друга стесняться.
Между тем печь, благодаря усилиям Пущина, накануне весьма щедро заправленная дровами, растопилась так, что стало даже трудно дышать. Однако и выйти из парилки в предбанник они не решались, слыша, как там хозяйничает Наталья Сергеевна Лимачко, выполнявшее своё обещание, позаботиться о белье новых постояльцев.
Сначала там слышались только шаги, потом загудила стиральная машина, и после её остановки снова донеслись звуки того, что ходит по половицам доброжелательная вдова Лимачко, видимо, развешивая для просушки постиранное.
Лишь когда всё окончательно стихло, разморённые жаром Андрей с Татьяной смогла выйти туда, где была долгожданная возможность немного отдохнуть и перевести на прохладе дыхание.
К их появлению, в предбанники произошли некоторые перемены. На веревке, протянутой под потолком, теперь красовались, рядом с поношеными армейскими «штатовскими» плавками Андрея, ещё и выстиранные кружевные, всё еще поражавшие роскошью и красотой, лифчик и трусики Татьяны.
Увиденное зрелище, однако, не только порадовало парочку, подарив каждому секунду интереса к уже знакомым вещам. Оно же заставило беспечных прежде парильщиков, вдруг, обеспокоиться совершенно банальным вопросом собственной участи людей, внезапно оставшихся совсем, как говорится, без ничего.
Выглянув из бани наружу – во двор дома, Пущин увидел на других верёвках, протянутых между столбами, их верхнюю одежду, уже вывешенную для просушки вместе с тем, что сама себе постирала хозяйка еще до их прихода.
Только, закрыв дверь и вернувшись обратно, недолго недоумевал он на счёт того, в чём теперь предстоит выходить из бани. Всё на той же длинной сосновой лавке имелась для них смена белья. И для Пущина и для госпожи Клостер-Фейн. Пусть не такого раскошного какое перед этим сняла с себя в стирку баронесса, но все же достойного быть и на настоящей аристократке.
 – У нас и размер груди одинаковый! – с некоторым удовольствием воскликнула Татьяна, примеряя на себя приготовленную часть туалета.
От стоявшего рядом, Пущина не ускользнуло, что делала она это с явным интересом, и совсем не чураясь такой заботы о ней.
Надев на себя простой, пусть, безо всяких особых изысков, но чистый и опрятный хозяйкин бюстгальтер и потянувшись за остальным, женщина с некоторым сожалением посетовала:
 – Правда, всё остальное, включая спальную сорочку, мне великовато.
Андрей скромно промолчал.
Да и Татьяна, высказавшись, не стала акцентировать разговор на этом своём умозаключении. Ведь, как могло быть иначе, понимали они, если предназначалось бельё для уже пожилой, с годами погрузневшей женщины, всю жизнь занятой тяжелым сельским трудом.
Далее, уже никак не комментируя происходящее, баронесса облачилась в банный халат, заботливо предложенный ей в качестве верхней одежды. После чего стала довольно ловко, со знанием дела, заворачивать свои сырые волосы в полотенце, обернувшееся в тюрбан на её голове.
Андрей же ни на что не мог пожаловаться. Ему было совершенно в пору всё, что оставалось в гардеробе от погибшего много лет назад мужа хозяйки. И даже трикотажный спортивный костюм, заменивший теперь былой «посольский» смокинг.
В хате, куда по тротуару, вымощённому их кирпича, вернулись молодые, их ждали по рюмочки горилки, под нехитрую закуску.
 – За ваше долгое счастье! – как тост заявила Наталья Сергеевна, прекрасно поняв, своим чутким умом, взаимоотношения, сложившиеся между новыми постояльцами. – И постель для вас уже готова.
Она приоткрыла дверь из горницы в спальню:
 – Не стесняйтесь, утро вечера — мудренее.
Никогда в жизни не доводилось ни Андрею, ни Татьяне засыпать на столь мягкой пружинной кровати, да еще с богатой периной и большими пуховыми же подушками. Но и это лишь распалило снова «молодых», в точности по пословице: – «На новом месте — приходи жених к невесте»! Так что еще не скоро они заснули счастливым сном влюблённых, по праву добившихся своего строптивого счастья.
И всё же утром, Татьяна еще продолжала нежиться в постели, когда Андрей уже спустил ноги на пол, выстеленный домоткаными половиками. Тихо, чтобы не разбудить и позволить ей отоспаться за долгие месяцы неприкаянной кочевой жизни, он оделся во вчерашние «треники» и собрался узнать про свой прежний костюм, чтобы в нём идти в местечко по делам.
Минувшая ночь, как ему теперь верно показалось, пролетела, словно по их персональному заказу. Была достаточно тёплой и слегка ветренной. А потому позволила их одежде, вывешенной на подворье, практически высохнуть. Да и утюг в умелых руках вдовы Лимачко помог окончательно привести в полный порядок смокинг Пущиина, когда-то дарованныё ему хитроумным Мэзером. Так что, оставив спящую спутницу на попечении хлопотливой Натальи Сергеевны, тем же утром , Андрей отправился к старым знакомым, поспешив застать их на работе.
И Петр Федорович и Семен Семенович тоже очень удивились внезапому появлению у них знакомого по Алтаю бывшего следователя прокуратуры Андрея Андреевича Пущина, о котором не слышали вообще ничего еще со времен памятного каждому в Кривичах, суда над убийцей Маркелом Городухиным. Однако, нисколько не забыли его ведущую роль в успешном изобличении и поимке душегуба. И очень ценили гостя сумевшего два десятка лет назад отомстить за их незабвенного товарища.
Потому оба, получив приглашение к разговору и собравшись все вместе в светлице дома всё той же вдовы Лимачко, за обедомЮ приготовленном Натальей Сергеевной, охотно согласились помочь восстановить, поданые им детали. Вернее, по их подобию, изготовить новые.
В чем не видели никаких особых для себя затруднений:
 – Мастеров сейчас дельных, хоть ими пруд пруди, – услышал Пущин долгожданное заверение. – Всё сделают, были бы только деньги.
И он не стал откладывать договор на потом.
 – Вот этого, пока, хватит? – по-своему поняв, сказанное за столом, Андрей протянул им доллары, оставшиеся от прежних Татьниных запасов.
И чуть не попал в просак.
 – Да ты что, Андрей Андреевич, обидеть нас хочешь! – отвел его руку с крупными купюрами Федерко. – Тебе сделают и так.
 – Только скажем нашим ребатам, кто фашистского прихвостня и палача разоблачил, ги в чём не откажут, – добавил Гонтарь.
В Кривичах, оказывается, терпеть-то терпели, вернувшегося сюда после лолгой отсидки в «Московии», назвавшегося, неправедно пострадавшим за независимость «Неньки Украины» ветераном-бандеровцем, Маркела Городухина. Но и ненавидели его многие из земляков. Не могли простить ни военные зверствование при фашистах, ни убийство уже в мирное время водителя Лимачко.
Хотя, были и другие. Особенно, в местном отделении РУХа, так называемого «Народного движения Украины». Где все прошлые и нынешние беды страны возлагали исключительно на москалей и против них возродили даже свою полувоенную националистическую организацию. Как выяснил Пущин, оказавшуюся точным подобием той, что создавал еще Степан Бандера – нынешний кумир самых отвязных националистов.
Вот там-то, выходило, нашел себе современную поддержку давний «крестник» Андрея, теперь получивший немалую власть над такими же как он профашистскими «борцами за независимость».
 – Маркел Городухин у них не просто настоящий кумир и пример для подражания, а вроде бы, даже, как главный советчик, – пояснил Федерко, не раз, что называется, «на узкой дорожке», сталкивавшийся с предателем. – Да и денег у него для «подкормки» молодежи с избытком.
Того же мнения был и Гонтарь.
 – Где только берет «бабки», никому в местечке не ведомо, – несколько задумчиво, как будто до сих пор пытался найти ответ, произнёс он. – Но такой «денежный мешок» без подручных не останется!
...Всю неделю за которую Пущину обещали выполнить заказ, он почти не бывал дома, где вовсю хозяйничали женщины: Словно разом помолодевшая за эти дни вдова Лимачко и его «ладна жинка» Татьяна, как назвала ее Наталья Сергеевна, не сидели, ни минуту без дела. То готовили угощения, то хлопотали по дому, а иногда просто выходили со двора, чтобы пройтись по улочкам посёлка.
Андрей возвращался лишь поздним вечером. Зато днем, как на дежурство, он выходил в парк, откуда с одной из аллей был отлично виден новый дом Городухина. Делая это в надежде, выведать истинные намерения бывшего фашистского бургомистра на счёт розыска, пропавших в этих местах обладателей «часов Хроноскописта», ради которых даже не пожалел престарелую тётку Кости Кротова.
Только первые дни наблюдений результата не принесли. Сам Маркел Фатеевич, как понял Пущин, находился в отъезде. А то, что он жил один, подсказали наблюдателю верные приметы логова «бирюка». В том числе – неизменный замок, повешенный на калитке и плотно закрытые ставни на окнах большого каменного особняка, обнесенного со всех сторон кованой оградой.
Даже собак не держит! – заметил Пущин.
Прекрасно при этом понимая самое главное. То, что частые отлучки не могли не наложить подобный роковой отпечаток на нелюдимый образ жизни бывшего и фашистского здешнего «старосты» и колхозного бригадира на далёком Алтае. Догадывался он и о возможной причине поездок Городухина по окрестностям Кривичей. Как и том, что он мог там, столь интенсивно, розыскивать. Потому опасение – быть узнанным, пересиливало в душе Андрея острое желание хотя бы краем глаза глянуть на своего врага!
И все же, как ни ждал исподволь Пущин встречи, как ни готовился к ней, а появление Городухина все равно стало для него полной неожиданностью. Вернее, особенно удивил бывшего следователя районной прокуратуры человек, сидевший за рулем автомобиля, на котором вернулся из очередной поездки Маркел Фатеевич.
Прощаясь за руку, он был вынужден выйти из салона большой новенькой иномарки и перед взором Андрея собственной персоной предстал дипломат господин Рональд Мэзер, явно, чувствовавший себя здесь, как дома! Ведь, вел себя в захолустном поселке Кривичи столичный дипломат вполне спокойно и деловито. Будто и не он вовсе так рвался пару месяцев назад, поскорее уехать за кордон со своими «русскими друзьями» на скоростном «Тисса-экспрессе».
Но вот уже верый «Форд» мистера Рональда с красным дипломатическим номером тронулся от калитки. Провожаемый стариком Городухиным, иномарка вальяжно фыркнула облаком дыма, после чего исчезла за поворотом улицы. После чего Маркел Фатеевич повернулся от дороги к своей калитке, зазвенел доставаемыми ключами и вскоре уже входил в свой особняк.
Тогда как, замерший от недоброго предчувствия наблюдатель стал догададываться о том, что личной встречи с его прежним подследственным в самое ближайшее время точно не избежать!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Старые доузья-водители своего объявившегося у них русского знакомого с Алтая не подвели. Точно в назначенный срок — в самом конце рабочей недели к дому вдовы Лимачко подкатил грузный «КАМАЗ», оборудованный под седельный тягач с огромным – серебристого цвета рефрежиратором на сцепке.
Не успел Андрей выйти на крыльцо, чтобы потолковать с автомобилистами и отблагодарить их за помощь, как прямо из быстро открывшейся дверцы кабины – через забор перелетел промасленный пропиленовый мешок, загремевший об землю металлическим содержимым.
Грузно шмякнувшись в густые заросли стеблей перезимовавшего малинника, «посылка» обрушила на себя целый град, висевших на малине дождевых капель. Сама же машина, как ни в чем ни бывало, проследовала дальше по улице. Туда, где, как уже прекрасно знал Пущин, имелся свороток с их второстепенной поселковой дороги на областную Львовскую автостраду.
Причину, столь странного проявления своими здешними приятелями необычной для них недружелюбности, Андрей понял несколько позже, когда уже совсем было собрался поднимать из кустарника «посылку». Тот саамы невзрачный мешок, в котором находились, заказанные им детали к энергетической установке Кондратюка.
В корне изменить это своё намерение, Пущина заставило внезапное появление с той же самой стороны, откуда приезжал грузовик, целой ватаги мотоциклистов-байкеров. Они явились как «чёрт из табакерки», на всё улицу взревев мощными моторами своих «двухколесных железных коней». Не просто не совсем обычные визитёры, а, можно сказать, особы, совершенно чужие здесь, на прежде не очень шумной, улочке.
Тем временем, разодетые в фирменные кожаные куртки с эмблемами националистов и на нарукавных повязках и на шлемах, напоминавших каски оккупантов прошлой войны, они вели себя здесь полноправными хозяевами. Видимо, следуя сюда на своём автопоезде, их-то запоздало и увидел Петр Федорович Гонтарь. Который имел все основания на то, чтобы по-возможности скрывать от посторонних глаз свою дружескую связь, с невесть откуда объявившимся в местечке, москалем!
Не заглушая двигатель своего черного цвета двухцилиндрового «Днепра» без бокового прицепа, вожак байкерского мотопатруля тормознул прямо напротив Андрея.
 – Кто будешь? – бесцеремонно поинтересовался он. – Откуда взялся и какой бес сюда принес?
Пущин вынужден был соответствующим образом реагировать на откровенную хамскую грубость. Наткнувшись взглядом, как на острия штыков, на буравчики злых глаз молодчика, яростно блестевших из-под черной каски, Андрей инстинктивно потянулся к карману с «Макаровым». Как пдруг из-за его спины раздалась исключительно правильная немецкая речь, заставившая оторопевших от неожиданности, молодчиков разом перенести свой интерес на новый персонаж всей этой истории.
Баронесса, заметившая всю уличную сцену из окна хаты, поступила совершенно правильно, когда не стала дожидаться нежелательного ей развития событий. Вышла на высокое крыльцо, откуда сама поинтересовалась на берлинском диалекте:
 – Что угодно молодым людям от иностранных туристов?
Ее самовольная выходка, действительно, не только выручила Пущина, но и сразу же разрядила накалявшуюся, было, обстановку.
 – О, дорогая фрау! – буквально расцвел в приветливой улыбке тот, кто только что строжился над Андреем. – Какая удивительная встреча!
Как Пущин заметил, столь же лояльно и с полным восторгом встретили немецкую речь и его верные спутники – чуть ли не полдюжины необандеровцев в «кожанках», подогревавших своим присутствием агрессивность вожака.
Поняв, что их подозрения напрасны они не желали ввязываться в международный конфликт. Потому, не обращая более внимания на бородача, замершего в саду у сухого малинника, байкеры поспешили ретироваться, для чего ещё сильнее заревели моторами своих мотоциклов, собираясь отбывать дальше. Лишь в самом конце их незваного визита, не обошлось без небольшой каверзы.
 – Совсем не знал, что тетка Наталка, на старости лет, у себя в хате иностранных постояльцев принимает? – тем временем на прощание громко заявил старший из числа «кожаных». – Нужно бы сообщить об этом голове управы.
Чем, в конце концов, крайне обескуражил хозяйку подворья.
 – Вот изверги, теперь одолеют с налогами! – горестно всплеснула руками Лимачко, когда, вернувшиеся в дом, постояльцы рассказали ей о неожиданной встрече.
Вернее, говорила лишь Татьяна. Андрей не стал задерживаться при разговоре. Пройдя из жилища в гараж, он занялся тем, что начал перебирать, высыпанные им из мешка – прямо на верстак, металлические детали.
Каждая, завернутая для сохранности, не только в промасленную бумагу, но и в картон, они были выполнены по-настоящему мастеровито, с изяществом отменного заводского производства.
Да, такая работа денег немалых стоит! – присвистнул он, оценивая, во что обошлась Петру Федоровичу такая благотворительность?
 – И все же придется раскошелиться, — в тон ему добавила, неслышно вошедшая следом за ним в гараж баронесса, уже завершившая свой непростой разговор с хозяйкой. — Оставим то, что у нас с собой есть Наталье Сергеевне, как для ее расчетов с налоговиками, так и для Гонтаря с Федерко.
В ее речи был серьезный резон. Ведь поселковые власти, просто так, после фискального сообщения «кожаных», не отстанут. И еще на одно вынудило неожиданное появление осведомителей на мотоциклах:
 – Заодно, Андрей, неплохо бы и наши с тобой паспорта, вроде бы для регистрации сносить в управу, чтобы не раздули против госпожи Лимачко административное преследование! – посчитала баронесса Клостер-Фейн.
Но тут она полной поддержки не получила.
 – Кроме моего! – заявил, вдруг, Пущин. – Меня здесь уже, можно считать, уже нет в наличии!
Он забрал у Татьяны своё документ и положил его в карман куртки, рядом с, лежавшим там пистолетом «Макарова». Мог бы он и съязвить – насчет звонка общему знакомому, дипломату Мэзеру, да только вовремя прикусил язык. Уж больно не хотелось ему в тот момент участвовать в скандальном выяснении отношений. К тому же и прояснению всех недоговоренностей ещё не подошло время.
Просто промолчал.
Хотя все никак не выходила из головы Андрея красноречивая сцена, увиденная им у особняка Городухнна. Потому вслух он предложил совсем иное:
 – Сама тоже здесь останешься.
Заметив недоумение в прекрасных, наполнившихся сейчас слезами, глазах женщины, он немного сгладил остроту ситуации, создавшейся между ними после неожиданного заявления о немедленном уходе.
 – Заявишь, когда пойдёшь в поселковую Управу, что, пока остаёшься, до конца самого окончания нашего с тобой отпуска в гостях у Натальи Сергеевны, – произнёс Андрей. – Якобы, ждешь, когда я из Львова вернусь с машиной, находящейся в ремонте.
Всё остальное добавил, уже собирая детали обратно в мешок:
 – Мол, за ней и отправился.
О том, что для себя он выбрал иной путь, говорил выполненный местными токарями заказ на изготовление деталей, которых так ждал в своём убежище, оставленный там в одиночестве, инженер Кондратюк
 – Мне, Татьяна, пора уходить в лес! – окончательно хотел поставить точку в этом их – «гаражном общении» Пущин.
В чем, однако, получил не ожидаемое вполне возражение баронессы, а её решительную поддержку.
 – Вот и верно, ступай к Юрию Васильевичу!
Того же мнения стала придерживаться и хозяйка, когда, появившись в горнице, постояльцы поведали ей о предстоящем уходе Андрея Андреевича:
 – Совсем ненадолго из Кривичей!
 – Негоже дамочке по снегу тащится в лесную глухомань, – обрадовалась такому обстоятельству, присутствовавшая при сборах Андрея, вдова Лимачко. – Иди уж, сынок, один по своим неотложным делам.
Она оглядела баронессу, застывшую с каменным выражением лица и ответила за неё, догадавшись о непростых отношениях, возникших между гостями:
 – Ну, а Танюша тебя здесь подождет
После чего, как дело совершенно решенное, она заявила:
 – Пока есть немного времени, пойду опару поставлю, а к вечеру, как только тесто подойдет, я тебе в дорогу постряпаю!
Но ему самому уже было не до пирогов с сыром, мастерицей по которым была Наталья Сергеевна. Даже на это у него уже не оставалось времени. Хоть, ты его убей, но не хотелось вновь сойтись у хаты милой гостепреимной женщины лицом к лицу с тем же Маркелом Городухиным и его верзилами на мотоциклах, науськиваемых, как выяснилось, ни кем иным, а самим господином Мэзером.
Следовало оставить это до тех пор, пока свой проект не осуществит, дожидавшийся его в ДОТе Кондратюк. Потому Пущин заявил иное:
 – Некогда ждать, дорогая Наталья Сергеевна, прямо сейчас и отправлюсь!
Удобный дорожный рюкзак бывшего мужа, предложеный вдовой Лимачко, не только полностью вместил в себя немалый груз, понадобившийся путнику, но и пригодился для иной поклажи. Ведь, поверх изготовленных токарем «железяк», туда вошли еще и гостинцы инженеру Кондратюку от хуторянки – копченый окорок и несколько пшеничных караваев. Правда, прежней выпечки рачительной хозяйки.
Не дожидаясь, когда за окнами совсем стемнеет, Пущин вышел за порог. Но этот свой путь он начал, не с первых шагов повторяя, уже знакомый до мельчайших деталей, прежний маршрут, проделанный в Кривичи – через хуторское кладбище. За порогом он, все, хорошо обдумав, изменил свой первоначальный замысел. Решил, прямо теперь, «не откладывая на потом» закончить кое-какие здешние дела.
Остановку путник сделал у тоже знакомого памятника жертв Маркела Городухина – погибшему в дороге водителю Лимачко и задушенной в собственной хате тетке Марине. Только на сей раз задержался более основательно, чем при последнем посещении. Снял с себя тяжелый рюкзак, положил на землю. После чего еще и укрыл его от посторонних глаз стопкой старых пластмассовых траурных венков.
Затем, проверив – на месте ли пистолет, зашагал обратно в посёлок. Ориентируясь в этом уже по ярким огням освещенных электрическим светом окон домов и чернеющему на фоне лунного неба, высокому куполу часовни.
Там, прямо за нею, как уже успел хорошо изучить, в другой стороне Кривичей сбегала к местной речке улица, на которой стоял особняк Городухина. Бывшего фашистского старосты, неудавшегося колхозного бригадира, а теперь вожака тех самых юнцов на мотоциклах с нарукавными повязками неофашистов.
Их присутствие в доме Городухина, Андрей определил еще до того, как дошел до самой калитки, ведущей на подворье, нужной ему сейчас, усадьбы. Рядом с ней – вдоль тротуара, на откинутых подножках стояло с десяток, ранее виденных им, двухколесных байкерских машин, отливающих в свете яркого уличного фонаря хромированнымн обводами обтекателей, зеркал и выхлоппых труб.
Сами «кожаные», как метко определила их Татьяна, в тот момент, бросив без особого пригляда, свою технику, гостили в доме Маркела Фатеевича. Через освещенное окно особняка Андрей увидел, как все они они о чём-то громко галдели за широким столом, накрытом в зале с разнообразной закуской и, пестрящими яркими этикетками, бутылками с выпивкой.
Вечеринка, видимо, устроенная по случаю возвращении из очередной отлучки наставника байкеров-необандеровцев, была в самом разгаре. О чем можно было судить не только по количеству не только вновь выставленных бутылок, но и уже пустой тары. А также это отметил Пущин по густому табачному дыму, вырывавшемуся из открытых форточек всех трех окон этого зала богатого жилища.
Привстав за ставнями таким образом, чтобы не «светиться.» ни находящимся в доме, ни тем, кто время от времени выходил наружу присмотреть за мотоциклами, Андрей успел услышать достаточно много. Но из-за плохого знания украинского языка разобрал из всего сказанного, да и то лишь с трудом, только одно, что сейчас эти парни отправятся караулить все подходы подходы к дому вдовы Лимачко, где будут неукоснительно выполнять приказ старика Городухина:
 – Караулить подозрительных «иностранцев», чтобы они ни в коем случае не сбежали еще до того, как ими сам лично займется.
Маркел Фатеевич весь этот вечер, проведенный с молодыми «бандеровцами», был в совершенно отличном расположении духа. С того самого момента, как впервые услышал от них весть о появлении и Кривичах незадачливых беглецов. В том же, что по описанию это именно те самые проклятые «москали», так интересующие сейчас господина Рональда Мэзера, Городухин уже нисколько не сомневался.
Как он сам рассуждал, никто кроме них не мог навестить лимачковскую хату? Куда ему самому вход прежде был заказан решительнейшим образом. Тогда как есть о чем Городухину выведать там о еще довоенных делах Кости Кротова и инженера Кондратюка. Кстати, тоже пустившегося в бега с «Тисса-экспресса», знал Маркел Фатеевич. Дескать, вероломно не оценили москали возможные прелести свободного мира, когда их пытались вывезти за «железный занавес».
Потому своих молодых друзой, после того, как те изрядно отведали, щедро выставленное им, угощение, Городухин вышел лично проводить прямо до калитки. Балагуря по пути свое любимое выражение:
 – Гостей, друзья мои, провожают хозяева до самого порога не ради особого уважения, а чтобы с собой ничего не упёрли!
Хохотом молодежь ответила на эту нехитрую, уже не раз слышанную от Городухина, шутку. На деле же хозяин был не столь предусмотрительным, как пытался казаться юнцам-байкерам.
Наставляя в путь последователей «гостей предательницы Лимачко», Маркел Фатеевич не стал по такому короткому случаю запирать входную дверь. И байкеры-националисты не могли не оценить особое к ним уважение хозяина, проявленное в эту встречу. С какими-то, предельно воинственными гиканьями и воплями они попрыгали в седла своих мотоциклов и, напоследок, восторженно вскинув перед вожаком руки в нацистском приветствии, дали по газам!
В клубых синего бензинового дыма вся кавалькада «кожаны» под рев моторов исчезла за ближайшим поворотом улицы. Мчась по направлению к той части родных Кривичей, где у них теперь было важное дело – следить за «иностранцами».
По прежним и крайне негодующим рассказам вдовы Лимачко, тогда ещё Андрей Пущин ещё историю появления банды «кожаных». А ведь всего несколько лет назад, совсем иначе выглядела эта компания местечковых патриотов, ограничивавшихся поруганием памятников «подлых жидов и пришлых москалей». Кроме того, терроризировали в ту пору подростки своими варварскими набегами в основном сады и огороды бывших советских и колхозных активистов.
Но возвращение в эти края Городухина сделало существование фашиствующих новобандеровцев не только более каким то упорядоченными, но еще и весьма выгодным для молодых повес. Это с помощью денег именно Маркела Фатеевича у общественной организации «Байкеров РУХа» появилась даже собственная штаб-квартира в этом самом городухинском холостяцком особняке. Но и эти не ограничивались заботы новоявленного «фюрера». Наиболее активные, готовые на все отморозки, получили от него, в свое полное распоряжение даже «железных коней». Не считая, кое-какого оружия в виде охотничьих двухстволок и тесаков.
Разумеется, не могло быть у вечного «сидельца»-убийцы, только что отмотавшего свой последний десятилетний срок таких денег, если бы не умелое поведение самого Городухина перед новой властью и его дьявольское политическое чутье. Особенно эти качества проявились в ситуации развала Советского Союза и перехода республики на самостийные рельсы.
Никто из земляков не знал, но после того как сам видел Городухина в обществе господина Мэзера, Андрей Пущин предположил, что прежде чем отправиться сюда, на свою Родину в местечко Кривичи, Маркел Фатеевич не мог миновать появления в столице, где побывал в западном посольстве. И уж там, судя по всему, представился «во всей антисоветской красе». В доказательство чего, предъявил даже копию обвинительного заключения своего прежнего судебного процесса, на котором его наказали за пособничество фашистским аккупантам. Ведь, теперь прежняя служба пресловутому «Третьему рейху», что называется, «лила воду на мельницу» бывшего унтер-офицера вермахта и лагерного надсмотрщика.
Хотя кто его знает, недоумевал бывший следователь, не забывший то, как допрашивал, кающегося на следствии предателя и убийцу, что больше повлияло на самое скорое оформление повышенной пенсии, неожиданно для всех в местечке, назначенной государством столь «заслуженному ветерану»? Старые грехи перед коммунистами или прежние заслуги на поприще развала Советского государства? Коли и того и другого у Городухина было в досталь.
О многом думал Пущин, дожидаясь своего часа под окнами особняка Маркела Городухина. Только где ему было знать двадцать лет назад то, что открылось лишь в последнее время, да и то, по настоянию самого бывшего бургомистра здешней округи, получившего ответ из Германии, где открылись многие архивы, после падения Берлинской стены. И теперь, чёрным по белому, упоминалась в его личном деле, еще с довоенных времен учеба в школе абвера. После чего последовала переброска в приграничную Львовскую область.
Начав в качестве учетчика, именно Маркел Городухин предпринял основные шаги по дискредитации директора Кривичинской МТС. Потом, от клеветы и доносов на ее руководство немецкий агент сумел перейти и к конеретным шагам по развалу работы механизаторов.
Все эти заслуги, впрочем, оставались далеко в прошлом. Однако у старика своевременно оказался под рукой «козырь», куда крупнее и значимее в самой новой «игре», начавшейся с его участием на постсоветском пространстве. Ему пригодился, совсем уже фантастический рассказ, о находке на Алтае – в Егорьевском районе тех самых таинственных наручных часов, тз-за отсутствия которых не получилось реализовать «Проект Хроноскописта» еще в секретном нацистском научном центре в Пеенемюнде! В результате чего так гневался на Городухина сам оберштурмбаннфюрер СС Вернер фон Браун, пытавшийся разобраться в записках, доставшихся от майора Мурзина.
Про это, впрочем, Пущин уже стал догадываться. С того момента, когда сопоставил давний факт личного ознакомления подследственного Городухина с часами, из-за которых была задушена родная тётка Кости Кротова и тем, как активно разыскивает его местный фюрер необандеровцев.
По мнению Андрея, до сих пор, скорее всего, Маркел Фатеевич не забыл о них. Как, впрочем, и его новые – заокеанские хозяева! Тот же мистер Рональд, страстно желавший в день знакомства обменять старенькую «штамповку» на дорогой золотой хронометр, но не сумевший добиться этого. И окончательный разговор, оставивший на завершение рейса «Тиса-экспресса» в стране, принадлежащей к Блоку НАТО. Тогда как виды на «часы Хроноскописта» появились, видимо, в результате визита в посольство бывшего бургомистра Кривичей с его сообщением о том, что стало ему известно после боя и пожара в доме лесничего, занимаемой семьёй репрессированного начальника МТС.
Визит господина Мэзера на своём лимузине в провинциальный посёлок у Прикарпатского заповедника, теперь подсказал Пущину, что и свою, страстно желаемую повышенную пенсию «ветерана», Маркел Городухин выхлопотал, благодаря ходатайству и знакомствам именно мистера Рональда.
И действительно всё произошло именно так. К тому же не только благополучно но и без проволочек, когда «пострадавшему от тоталитарного режима» Городухину, выдали, в порядке исключения и «за особые заслуги» все деньги сразу и наличными за все годы его борьбы с коммунистами.
А вместе с премией, полученной еще и «за правозащитную деятельность» от господина Мэзера, образовалась у Маркела Фатеевича столь внушительная сумма, что ее новому переселенцу в посёлок Кривичи хватило на все. И на приобретение в самом центре отличного особняка, и на бурную «общественную деятельность». В рамках которой широко организовал то самое «шефство» над молодежью. Что позволило новоявленному местному фюреру стать настоящим, пусть и негласным, вершителем судеб Кривичей:
Только, как теперь стало ясно Пущину, тому уже мало было просто вскормить молодых волчат. Появилось желание превратить их в настоящих зверей, готовых пойти на все, ради, предложенных им, Городухиным, идей бандеровского национализма. Он пошёл на траты, после которых его личная казна нисколько не опустела, благодаря новым вливаниям националистических спонсоров.
Денежки на них идут большие. Не скупятся покровители в надежде, что рано или поздно они с лихвой окупятся! Так и представлял себе Андрей, с ненавистью сжимая в кармане рукоятку пистолета, когда на его глазах Маркел Фатеевич прощался со своими подопечными. С теми самыми, с которыми не расставался и в совместных отлучках их Кривичей.  Потому, что, всякий раз отправляясь на свои лесные поиски, неизменно брал с собой сопровождение из этой своей, безмерно преданной ему, свиты «кожаных».
Только чудо помешало, пока, Городухину и его людям выйти на секретный ДОТ, где оставался сейчас инженер Кондратюк со своей последней довоенной ещё разработкой. Но время работало именно на «кожаных», в чём уже не сомневался Пущин, придя к решению посчитаться с Городухиным ещё до того, как он подступится к заброшенному укреплению у забытой дороги через закрытую, ныне, для всех зону бывшего ракетного объекта, замаскированного под охрану природных богатств.
И это было доподлинно так.
Сама черная душа словно подсказывала старику, что совсем немного осталось прочесать территории округи, чтобы отыскать на ней заветную цель. Он уже давно сузил круг свои интенсивных поисков исключительно на Прикарпатском заповеднике. Особенно той его основной части, где прежде, как раз и располагались шахты ракетной дивизии. И куда долгие годы был закрыт проход даже для егерей, по настоящему занятых защитой естественной среды. Не говоря уже обо всех остальных гражданах.
Совсем немного осталось Андрею до того, как он из первых уст, от самого опешившего в страхе, предателя, узнает то, что таил Городухин пока даже от своих заокеанских руководителей. И тогда Пущин поймёт, как прав был Юрий Васильевич, ожидая с приходом весны появление чужаков перед закрытыми наглухо амбразурами ДОТа. Ведь только теперь, в своих поисках, Маркела Фатеевича особо заинтересовали именно предвоенные работы советских саперов. И особенно, возводившися в спешке укрепрайон, так и не успевший вступить в строй. Где, в какой-нибудь из таких, в основном уже разбитых и пришедших в полную негодность долговременных огневых точках может распалагаться совершенно секретный объект с особым генератором, придуманным беглым в те годы – и от своих, и от чужих великим учёным.
Был и особый аргумент. Мол, недаром же, в самые первые месяцы войны, именно в Кривичах обретался тот в сопровождении Кости Кротова? Ну, а то, что во время лагерных допросов ничего не сказал инженер о цели своего появления именно на хуторе, служило Маркелу Фатеевичу еще одним подтверждением верности его нынешней версии. Окончательно укрепился он в ней совсем недавно. Когда, после очередной поездки в Киев за пенсией и за «посольскими» деньгами на поддержку националистической молодежи, первым делом оказался приглашенным на встречу с Рональдом Мэзером. Тот и поведал своему агенту суть его нового и гораздо более серьезного задания, чем были все предыдущие, включавшее розыск троих беглецов с «Тисса-экспресса»!
По словам дипломата, после своего прыжка с поезда, «москали» словно растворились в лесном массиве, подступавшем к железнодорожному полотну. Поиск продолжался долгое время.
 – Да и теперь не прекращен, хотя ведется особыми средствами, в том числе нами – без привлечения государственных органов, возможно связанных с Москвой! – сказал тогда господин Мэзер своему доверенному человеку. – Потому, что найти их следует обязательнот как можно быстрее!
Такое особое отношение к поиску пропавших, объяснялось тем, что двое из этой компании были сбежавшими из психлечебницы буйными сумасшедшими. Вместе с которыми, пропала, очевидно, захваченная в качестве заложницы, представительница международной гуманитарной организации. И ещё важные факты не стал скрывать господин Мэзер. Были названы им и фамилии, оказавшиеся прекрасно знакомыми Маркелу Фатеевичу по давним встречам с солагерником Кондратюком и ненавистным следователем Пущиным.
После чего и представил себе Городухин предполагаемый маршрут этой троицы, не исключавшеий посещение Кривичей. И оказалось, что как в воду смотрел! В результате чего, через несколько часов Пущин вместе со своей сообщницей, должны будут оказаться под замком. Ведь, деваться отсюда беглецам было теперь просто некуда, кроме, как в руки Городухина и его личной «гвардии».
Лишь бы только не добились уже своего! – повергало в панику Маркела Фатеевича само предположение того, что Кондратюк сумел-таки наладить свою установку и запустить в ход, ее пользуясь часами майора Мурзина. И только сегодня даже последняя тень всех этих соменния и тревоги развеялись как дым. Когда, по сообщению, побывавших у него, байкеров, их идейный наставник и главный кредитор понял, кто попался в клетку, именуемую – хатой вдовы Лимачко!
Много мыслей промелькнуло в голове Андрея, пока он стоял в тени дома Городухина, готовясь пустить в дело пистолет. Однако на самом деле, проводы горланивших мотоциклистов заняли ограниченное время. После чего Маркел Фатеевич добросовестно обошел кругом свой особняк, плотно закрывая ставни на окнах. Когда же вернулся в сени, то, не включая свет, на ощупь задвинул толстый засов, надежно запирая дверь. И вдруг с нарастающим как лавина ужасом почувствовал под лопаткой твердый предмет. В котором, по прежнему опыту арестов, определил ствол пистолета.
 – Спокойно, бригадир, спокойно! – раздалось вкрадчиво из-за спины. – Нам с тобой теперь некуда торопиться!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Только на рассвете, когда былая ночная темень уже «не тебовала глаз колоть» и несколько выбелилась вокруг в молоко плотного тумана, идти вперёд по знакомому лесу стало заметно легче. Теперь Андрей хотя бы видел перед самыми ногами – куда ступать, не опасаясь ненароком попасть сапогом в барсучью нору заметенную снегом, или зацепить ногой за осклизлый корень, отжившего своё, дерева, что в изобилии росли на территории заповедника, не подвергаясь постоянному риску – угодить под топор дровосека.
Вот разве что кусты орешника оставались для путника хоть днем, хоть ночью все той же непроходимой чащей. С каким-то истовым остервенением цепляясь голыми ветками за застежки и лямки тяжелого рюкзака, они не давали спокойно идти туда, куда вело желание поскорее оторваться от возможной погони!
Однако и подобное сражение с зарослями было не намного лучшим занятием, чем просто идти и «следить» по открытому месту, оставляя отпечатки на сугробах и уже там самым давая немалое некоторое преимущество «дышащим в спину» преследователям. Потому Пущин предпочитал все же обходить стороной самые густые орешника, чтобы не тратить на их преодоление лишнее время. Которого у бывшего следователя оставалось в обрез после неожиданного возвращения с кладбища в поселок.
...Немало поведал ему, в ходе ночного, далеко не «задушевного» разговора испуганный Городухин. И в этом лучше всяких уговоров пойти на откровенность, был, конечно, ствол пистолета «Макарова», направленный на впалую грудь, заметно постаревшнего «пенсионера третьего рейха».
Андрей мог бы, разумеется, оставить пистолет там же, где тот прежде и находился – во внутреннем кармане куртки. И без всякогооружия спокойно сумел бы совладать здоровяк, не забывший свою кличку Экскаватор, не с одним, а с целым десятком подобных тщедушных собеседников! Но тогда бы исчезали, так пугающе Городухина, ореол неотвратимости наказания убийцы за прошлые преступления, и решимость «сумасшедшего» Пущина исполнить его в любую минуту.
Вот тогда, оценив все «за» и «против» такого варианта, он и достал из куртки свой «трофейный» пистолет. Отлично понимая причину особой жажды жизни этого записного негодяя, столь близко подошел тот к осуществлению своей давнем мечты, что было бы неистерпимо больно остановиться в шаге от цели.
Эта встреча, после того, как «кожаные» узнали имена гостей вдовы Лимачко, уже не открывала ничего нового бывшему фашистскому старосте местечка. Потому прекрасно понимал Пущин, что Маркел Фатеевич Городухин уже, что называется, на расстоянии вытянутой руки находится от их с Кондратюком разоблачения.
Зато в другом обязательно следовало ему прояснить ситуацию. И здесь совершенно никто, кроме разве что, одного только предводителя местных необандеровцев, мог поведать всю правду, способную или навсегда разбить сердце Андрею, или развеять его самые худшие опасения. Ведь, он надеялся, вытянуть у местного новоявленного идеолога националистического движения имени Степана Бандеры, всё, что касалось связи того с Рональдом Мэзером! Таким хорошим и давним знакомым Татьяны Дугановой, а ныне баронессы Клостер-Фейн.
И Маркел Фатеевич, несказанно струхнув под дулом, наведенного ему в лицо, пистолета, подтвердил его заветные надежды на постижение столь трудной истины. К тому же не боялся говорить всю правду. Так как, с часу на час он ожидал возвращения своих, вооружённых дробовиками, «кожаных» с донесением о результатах наблюдения за домом Лимачко.
В связи с чем, Городухин всячески пытался протянуть, оставшееся до их прихода, время. Для чего самым лучшим средством посчитал предельную откровенность, да ещё и с насмешливыми разглагольствованиями над судьбами Кондратюка и всех остальных ярых «патриотов Родины», получивших в награду еще больший «кус» неволи, чем он – самый настоящий враг всему развалившемуся советскому режиму!
Только и Андрею было на руку то обстоятельство, что хозяин, явно, затягивал развязку до прихода своих вооруженных сторонников читосердечным, по сути, признанием. Потому, что уже знал как отбиться от здешних неофашистов.
...Свой рассказ перед воскреснувшим из небытия, бывшим следователем, Маркел Городухин начал было с того, как перед войной учился в школе немецкой военной разведки для заброски в Советский Союз. В том числе открылся на счёт того, какими был отмечен наградами «Третьего Рейха» его личный путь к унтер-офицерскому званию. Словом, впервые при явном враге не утаил и в малейшей степени своих личных заслуг в деле уничтожения власти коммунистов.
На что Андрей, брезгливо скривившись, прицедил сквозь сжатые зубы:
 – За это за всё, старый пень осыпанный долларами, от меня тебе одна будот награда – девять граммов вот из этой самой машинки!
Он повысил голос:
 – Ты мне лучше поведай о своем дружке господине Рональде Мэзере.
И попал, как тотчас стало понятно, в самую точку.
 – Вот и я говорю про то же самое, – словно не поняв угрозы, смело осклабился Городухнн. – Ведь пенсию такую значительную как мне сейчас платят, за помощь немцам он же мне самолично и выхлопотал.
Городухин хитро блеснул, совсем не по стариковски, живыми глазами:
 – Не без помощи, конечно, покойника Лимачко и твоей подлой следовательской  докучливости.
Вот так и узнал доподлинно и во всех подробностях Андрей, за что конкретно обрушилась «манна небесная» на бывшего советского зека-лагерника. И особенно интересовало Пущина, как добился военный преступник всего, чего хотел? Как, придя в иностранное посольство просто за причитающимся вознаграждением фронтовика и борца с Советской властью, он, вдруг, получил гораздо больше!
Допрашиваемый с пристрастием старик, не утаил ничего.
Начал с того, что вообще приняли там – в посольстве бывшего немецкого служаку вполне равдушно. Привыкнув к толпам подобных «ходоков», обивавших пороги с целью добиться все новых подачек за то, что ещё недавно пытались скрывать всеми, какие были в их распоряжении, правдами и неправдами.
Но особенно возрос интерес к его персоне, когда в беседе с одним из советников, проводившем опрос, Маркел Фатеевич вдруг вспомнил о тех самых наручных часах, что не позволили ракетчикам с Пеенемюнде завершить исследования по восстановлению установки Хроноскописта. Поведал Городухин и про самого расстрелянного в НКВД посланца из неведомого будущего. Того, чьи бумаги оказались у Вернера фон Брауна, а ныне, вполне возможно, уже исвестны и за океаном!
При этом визитёр в посольство точно знал как вести разговор о других, чтобы лучше подать в нем самого себя.
 – Так вот, случилось однажды, что видел я эти самые ходики, – словно между делом заявил дипломату Городухин. – Не пропали, выходит они, как напрасно думали немцы, в огне сгоревшего дома на хуторе!
Целый град вопросов породил тогда у допрашиваемого подробнейшие воспоминания всего, что касалось личности следователя Пущина. Невольно ставшего наследником «по-нарастающей» и неудачника-Хроноскописта и всех остальных, кто с довоенно поры и до настоящего времени прикасался к загадочным наручным часам на простом железном браслете.
Той – самой первой встречей, как оказалось, этот разговор, крайне заинтриговавший мистера Рональда, не окончился. В следующий визит Городухина в посольство, там уже был подготовлен длянный ряд целенаправленных вопросов, касавшихся именно личности Андрея Андреевича Пущина.
Господина Мэзера на этот раз интересовало всё. В том числе привычки молодого юриста, внеслужебные увлечения и особенно – место его возможного исчезновения.
Городухин, рассказывая о начале своих отношений с заокеанским дипломатом, теперь, спустя столько месяцев, даже хохотнул, глядя на бывшего следователя с его совершенно незаконным пистолетом в руке.
 – Как раз про тебя, гражданин начальник, я к тому времени многое выведал с помощью женушки Аллы Сергеевны, – старик небрежно перекрестился. – Царство ей небесное, не дождалась моего освобождения!
Далее уже Маркел Фатеевич говорил в основном про него самого:
 – Слишком грозного сейчас «самодеятельного дознавателя».
И тут бывший бригадир Подолинского отделения колхоза «Свет маяка» тоже ничего не скрывал:
 – Мне бы, дураку в заключении просто радоваться, что тебя с поезда выбросили, а я переживал, что вдруг и часы с руки сняли.
Андрей, якобы, непонятливо нахмурился, но тут же получил внятное объяснение такой «жалости».
 – Забоялся, что из-за них и голову тебе снесли, господин хороший, – честно осклабился старик. – Иначе, где бы тогда их искать, часики эти самые, окаянные?
Городухин довольно вытер ладонью обслюнявленные при разговоре губы и продолжил уже в иной ипостаси, сам становясь дознавателем.
 – Теперь вижу, что сохранил ты приборчик, иначе для чего бы в Кривичи пожаловал, – хитро поддел он Пущина. – Наверное, уже приготовились с инженером Кондратюком отправиться в это заманчивое будущее, а тут, мои верные хлопцы вас всех и прихлопнут до одного, как мух, надоедливых!
...Тяжелый груз металлических деталей в рюкзаке за спиной Пущина иного уже давно бы сморил в столь далеком и непростом пути по лесному бездлрожью, но бывший Экскаватор теперь мог только радоваться, накопленной за годы безумия неистощимой выносливости. Как-никак, верных полдня идет и идет он без остановки! Спешит, двигаясь точно, по схеме, начерченной Кондратюком. Хорошо ему знакомой ещё и потому, что маршрут уже один раз был им пройденной, еогда «шел к людям» на пару со своей любимой женщиной.
Но теперь Андрею дополнительные силы придавала ещё и злость, поселившаяся на сердце с той минуты, когда бывший немецкий староста и убийца назвал своей «коллегой» в поисках «наследства» майора Мурзина и его самого близкого человека.
Как оказалось, в последний свой приезд в Кривичи, дипломат из Киева большие надежды возлагал на своего местного агента. Потому, еще только знакомя Городухина с описанием внешности беглецов и называя их имена, господин Рональд Мэзер произнес и полные данные об их спутнице-баронессе, по официальной версии, захваченной бежавшими из изоляции крайне опасными и вооруженными до зубов, психохрониками. После чего с удивлением получил дополнительные данные от местечкового «фюрера» необандеровцев.
Выяснилось, что и ее прекрасно знал бывший колхозный бригадир. Ведь, это была дочь первого секретаря райкома партии из той самой Алтайской Егорьевки, где довелось поработать «на ниве сельского хозяйства» рьяному противнику такого обобществленного труда.
В том же разговоре, воодушевлённые грядущим успехом, дипломат совершенно не случайно проговорился насчет появления в этой истории Татьяны Дугановой уже под именем баронессы Клостер-Фейн.
 – Она не только настоящая аристократка, хотя и ставшая ею лишь по жизненным обстоятельствам, но и наша с тобой коллега в этой операции, – даже посчитал теперь нужным, не держать как прежде своего человека «за слепого», непосредственный руководитель поисков беглецов. — Без нее, нам бы не удалось вытащить из психушки эту весьма колоритную парочку.
Мэзер имел в виду не только Кондратюка, но и Пущина с его наручными часами, являвшимися еще одной важной целью, на которую, в основном, как раз и традились немалые деньги, выделенные весьма успешной разведчице, работавшей под прикрытием своей должности «представительницы Международного Красного Креста».
Тогда все женщине удалось осуществить без «сучка и задоринки». Из под опеки агентов российской службы государственной безопасности, именно благодаря баронессе, удалось вытащить и недавнего следователя с невостребованным «вещественным доказательством» из уголовного дела самого Городухина, и того инженера Кондратюка, про которого шла речь в документах, составляющих единое целое с «часами Хроноскописта»!
Из-за коих т начался весь сыр-бор, понял тогда Городухин, получая указания и инструкции своего непосредственного шефа и финансиста.
...Эта коварная роль шпионки, по словам Маркела Фатеевича, блестяще исполненная Татьяной, глубоко уязвила не только самолюбие Пущина, но и его самые лучшие чувства к любимой женщине. И все же, нынешнее понимание истинной роли её в этом деле, стоили, по мнению Андрея, того, чтобы идти на риск, встречаясь с Городухиным и требовать у него откровенности под дулом пистолета.
После исповеди убийцы, у него с глаз словно сняли повязку. Заодно показав значение, придаваемое чужими силами их с Кондратюком деятельности по восстановлению и генератора, и машины времени, собранной в старом ДОТе. Потому и спешил так Пущин, что не имел права на промедление. Нужно было срочно запускать их в дело! Чтобы не навредить хотя бы тому будущему, ради которого столько уже настрадались множество людей и которое может попасть под влияние не того, кого следует.
И сейчас, мерно шагая со своей ношей по зимнему лесу, путник даже был рад недавней своей душевной боли. О Татьяне он теперь желал думать лишь только как о постороннем человеке из подобных Городухину и Мэзеру.
Однако это у него не особенно получалось. В ярости сжимая в кармане куртки ребристую рукоять пистолета, Андрей даже был рад тому, что не придется его пускать в ход против двурушницы. И было даже хорошо, что сама она шла по моим следам ночью, когда все приметы были только на схеме, нарисованной мне Кондратюком, понимал Андрей, потому сама доругу к ДОТу толком не освоила.
Зато свербила душу одновременно мысль и о тех, кто все же наверняка может оказаться «на мушке» его «Макарова» – Городухин и его многочисленные молодые приятели из числа поселковые нео-бандеровцев. Ведь следы, оставляемые им шаг за шагом по зимнему лесу, могут стать для местных парней «открытой книгой», прочтя которую им несложно будет выйти на последние убежище москалей, ховавших, на их взгляд, от всего свободного мира, крайне важную тайну!
Самого Маркела Фатеевича, в эти часы своего быстрого продвижения к ДОТу, Пущин особо не опасался. Понимал, что после того как пережил тот свой звёздный час, теперь должен греть кости исключительно по последнему адресу своего места жительства!
И для таких выводов имелись все основания. Ведь, при их последней встрече и крайне откровенного разговора «по душам», старик выглядел настолько тщедушным, что с ним бывший следователь обошелся даже милостливо. Когда вызнал у Городухина всё, что хотел, удовлетворённый Андрей просто запер хозяена в его же подвале, накинув на дверь щеколду и навесив массивный замок.
А перед самым своим уходом, еще и приколол на входную дверь в особняк записку, написанную накануне под его диктовку Городухиным. Согласно которой, тот просил подождать его несколько дней, дескать, безотлагательно понадобившихся ему на крайне срочную поездку в город.
Только не сразу узнал Пущин, что ему так и не удалось провести «на такой простой мякине», какой была подложная  записк, «стреляных воробьев» в кожаных куртках. Уже подходя к ДОТу, он с глубокой тревогой услышал за собой отдаленный лай собак и крики участников облавы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Резкий и настойчивый стук в двери, способный разбудить даже глухого, нисколько не смутил вышедшую на него в сени своей хаты Наталью Сергеевну Лимачко.
 – Кого леший принес? — в ответ на шум, поинтересовалась она, при этом вовсе не торопись откидывать с петли спасительный крючок. – В такой час все добрые люди по домам сидят, не бродят где ни попадя!
Только её показная независимоть, как тут же стало ясно, еще больше разозлила неведомых визитеров, немалым числом толпившихся на крыльце хаты.
 – Открывай скорее, старуха, сразу же и узнаешь! – раздалось в ответ. – Милиция я вилась по твою преступную душу!
Пришлось подчиниться. Том более, что и в окно Лимачко рассмотрела представителей власти. Едва же были сняты запоры с дверей, как с десяток людей, облаченных в форму и с оружием на изготовку, ворвались в распахнутую дверь. Но очень скоро они уяснили свою ошибку, впустив чужаков без соответствующих санкций. Ведь, на самом деле, реального повода врываться в её жилище у тех не было никакого!
В бессильной ярости обойдя все комнаты и обшарив кладовые с подпольем, необандеровцы так и не нашли, как они выражались – опасного, вооруженного огнестрельным оружием, террориста, о присутствии, якобы, там которого указал им потерпевший от рук подозреваемого бродяги Пущина, уважаемый в здешних местах Маркел Фатеевич Городухин. Сами же представители правопорядка не обладали столь развитым воображением, чтобы примять за злодея с пистолетом миловидную женщину, предъявившую, к тому же, паспорт иностранной подданной.
Да и на словах ей было о чем заявить на такую бесцеремонность.
 – Если вам, господа, угодно встретиться с моим спутником, так он ещё с прошлого вечера находится в отъезде, – невозмутимо отреагировала баронесса на замешательство, при её словах, охватившее нежданных гостей.
Только и на неё нашелся свой «ушат холодной воды», заставивший покраснеть перед все понявшей хозяйкой.
 – Будет Вам, и далее притворяться Татьяна Георгиевна, – внезапно на всеобщее обозрение вышел, по обличию, изрядно потасканный жизнью старик, с лихорадочно блестевшими не столько от недосыпания, сколько от азарта, глазами охотника. — Нечего теперь комедию ломать, говорите, где Пущин?
Маркел Фатеевич и далее совершенно точно «играл на публику», раскрывая перед своими сообщниками действительную роль баронессы во всей этой истории:
 – Мы с Вами свою роль не так уж плохо исполнили, – он широко обвел разведёнными по сторонам руками своих спутников. – А зверя теперь вот им брать.
На его лице, вдруг, появилась, чуть ли не настоящая гордость за молодых волчат из одной бандеровской стаи
 – Настоящие слуги народа теперь вынуждены будут идти на вооружённого преступника, готового на всё, а не только на уже совершенное нападение!
Настал черед искреннего удивления с её стороны:
 – Про какую такую роль идёт речь? – переспросила старика иностранка. – Ничего не понимаю!
Городухин только примиритильно улыбнулся, собрав морщины на щеках с дневной пегой от седины, щетиной:
 – Ту самую, что господин Мэзер Вам поручил, а мне приказал оказывать всяческое содействие.
Словно призывая всех остальных присутствующих в свидетели, он сказал, не беря в расчет даже вдову Лимачко, которой, явно, не следовало бы знать некоторых деталей:
 – Об этом узнал, госпожа баронесса, когда позвонил мистеру Рональду в посольство сразу же, после того как только меня хлопцы из подвала вызволили.
Ветеран националистов одобряюще гляну в окно хаты, во дворе которой ждали завершение операции остальные его байкеры с трезубцами на нарукавных повязках. И теперь уже лично баронессе произнес утешительное:
 – Скоро сам приедет.
Милиционеры, как видно, уже были введены Городухиным в курс дела по розыску сбежавших из Подмосковья сумасшедших террористов. Потому как должное восприняли, обращенное теперь только к ним одним, пожелание добровольного наводчика:
 – А, вам, вне всякого сомнения, пора выходить на след.
Высказав что хотел, Городухин вышел во двор, где появление на крыльце встретил гул восторженных голосов, обрадованных настоящему делу, бойцов мотоотряда. Пока, до новых распоряжений своего «фюрера», мирно спешившихся со своих обездвиженных машин у калитки во двор подозрительной хаты.
И новый приказ от старика последовал. Былая, несколько даже демонстративная, старческая тщедушность уже покинула Городухина, почувствовавшего свою власть над приверженцами.
Ставший достаточно грозным, старик высоко поднял руку, прекращая, возникший на улице, гам:
 – Москаль, собака, ушел в лес.
Байкеры снова взревели от досады, но были остановлены тем же – исключительно властным движением руки.
 – Даю, вам всем, ровно полчаса на сборы, – безаппеляционно заявил Городухин. – По следу нас поведут овчарки из участка, за которыми поеду лично.
После всего сказанного, когда молодёжь ринулась по домам, собираться в дорогу, он спустился с крыльца. Только не спешил сразу же – по горячим следам, отправляться в лес, без собственной для себя выгоды.
Очередным красноречивым жестом, подозвав к себе несколько человек, Маркел Фатеевич вымолвил им шепотом что-то недоступное посторонним ушам, зато приободрившее нескольких самых отчаянных по виду, парубков, затянутых в кожу. Потому Татьяна, чуть позже спустившаяся с крыльца на дорожку следом за Городухиным, разобрала из его слов совсем немного.
 – Выкуривать москалей придется, как медведей из берлоги, – брызгал слюной, Маркел Фатеевич, взбудораженный этим, сладким предвкушением близкого успеха. – Так что запаситесь соответствующим снаряжением.
Когда и эти готовы были разойтись за всем необходимым для осады ДОТа, Городухину пришлось, совершенно непреднамеренно, но совершенно искренне покаяться в том, что слишком рано раскрыл перед земляками истиную роль иностранной туристки, по его словам, оказавшуюся совсем не той, за которую себя выдавала.
Случилось это, когда баронесса воспользовалась своим новым положением в этой компании поселковах жителей.
 – Постой, пан охотничек, – уже совсем иным, исключительно властным тоном настоящей баронессы, произнесла провинциальному сельскому жителю мадам Клостер-Фейн. – Расскажи мне, откуда и когда звонил мистеру Рональду?
Сначала старик, вынужденный реально опомниться от предыдущего обладания власти над людьми, вполне естественно воспринял ее верховодство над собой и остальными. Сделав это как должное – безо всякого на то спора:
 – У меня в хате имеется новенький аппарат спутниковой связи, можно Америку прямо отсюда набрать, – подобострастно осклабился он вставными челюстями, одетыми специально на такое важное дело.
Заинтересовавшаяся услышанным, иностранка тут же поймала его на слове.
 – Как бы и мне воспользоваться тем же? – вполне доброжелательно обратилась она к старику, перед этим назвавшему её чуть ли не «коллегой. – Есть что сказать господину Мэзеру, пока он сюда не доехал.
Городухин охотно и доверительно протянул ей ключи от своего особняка, как оказалось, оснащенного по последнему слову технического прогресса.
 – Будь ласка, госпожа баронесса! – ответил он подобострастной улыбкой. – Мой дом, Ваш дом!
Но был при этом Городухин, на самом деле, не таким уж простаком, чтобы действительно довериться малознакомой даме. Поймав за рукав одного из своей команды байкеров, Маркел Фатеевич строго велел:
 – Проводи, хлопчик, нашу паненку прямо до моей хаты, да присмотри за тем, чтобы все там с ней было как надо.
Теперь уже ничто не сдерживало охотничий пыл Маркела Фатеевича. И он, кряхтя от избытка чувств, полез в кабину полицейского «УАЗика», отправлявшего в участок за проводником-кинологом служебно-розыскной собаки. А после их возвращения к дому Городухина и началась облава на опасного, вооруженного нарезным огнестрельным оружием российского психопата. Тем более что овчарка легко взяла след беглеца, уходившего с подворья старика, после того, как запер хозяина под замок.
Сначала преследователь добрались до местечкового погоста, отметили на снегу вмятину от рюкзака, прежде дожидавшегося здесь, подозреваемого, а потом уже и чуткий нюх собаки особо не понадобился. Направление пути преследователям указывали чёткие следы, оставленные на снегу Пущиным.
Только Татьяна уже не видела сам момент, когда гомонящая толпа оснащенных дробовиками и капканами людей, пошла вперед, увлекаемая полицейским с овчаркой на поводке. Баронесса была занята совершенно иным делом. Ко времени, когда Маркел Фатеевич ездил в отделение милиции, она, воспользовавшись милостливым разрешением главного из будущих загонщиков, она уже отправилась к нему домой – звонить общему знакомому, каким был для них дипломату Рональд Мэзеру.
В хату Городухина, как ему и было велено, представительную даму проводил один из наиболее преданных персональному пенсионеру парубков, буквально изнывавший теперь от досады на собственное вынужденное неучастие в такой важной акции, как поимка москальских шпионов.
Он, привычно отомкнув хозяйскими ключами навесной замок на запертой двери особняка, не только проводил баронессу внутрь жилища, но и показал ей место в дальней комнате, где находилось, требуемое от него гостьей, оборудование. После чего с нескрываемым нетерпением стал ждать окончание сеанса связи! Чтобы поскорее выпроводить иностранку, запереть, как было, особняк и присоединиться к своими приятелям, приглашённым к участию в облаве на психопатов!
Но женщина, не собиралась потакать молодому человеку в его стремлении быстро избавиться от её общества. Баронесса, даже когда внимательно осмотрелась в чужом доме, вовсе не спешила разбираться со своими срочными делами. Она сначала по-хозяйски открыла футляр пульта космической связи и набрала на цифровой панели, как оказалось, хорошо знакомый адрес связи.
Только не знал ее простодушный спутник о том, чей на самом деле номер телефона загорелся на табло перед звонившей. Это был вовсе не Киев с его зарубежным посольством и кабинетом в нем мистера Рональда Мэзера. Происходило совсем иное.
Вопреки предположениям Городухина и его подопечных, вызывала госпожа Клостер-Фейн своего бывшего шофера из гаража МИДа Виктору Ивановичу Бунееву, которому прежде, во время совместных ещё поездок, уже доводилось звонить и не однажды. Связь заработала не сразу.
Но и без того, лишь только ожидая сигнал соединения с абонентом, как бы, между прочим, баронесса попросила у, стоявшего рядом, исполнительного парубка:
 – Разрешите закурить?
Тот полез в карман своей куртки за сигаретами. Однако, на услужливо и охотно протянутую пачку, привычной байкеру, «Ватры» баронесса ответила лишь уничижительной усмешкой.
 – Эту, настоящую никотиновую отраву никому, молодой человек, курить нельзя, – услышал, смущённый насмешкой спутник. – Не балуйтесь местным горлодёром и вы с приятелями, чтобы дожить до глубокой старости!
Так что тому ничего и не оставалось делать, как идти за порог и бежать в ближайший коммерческий киоск за «Мальборро». Тем временем в трубке послышался долгожданный гудок соединения, а потом, сквозь хрипы помех, раздался и голос:
 – Алло!
 – Мне бы хотелось услышать господина Бунеева. – как можно более деловито сказала Татьяна Георгиевна. – По очень важному делу!
 – Нахожусь у аппарата, – не похоже, чтобы очень заинтересованно ответил тот. – Что надо?
Не слишком доброжелательный тон вызванного абонента, впрочем, вовсе не покоробил звонившую. Да она и готова была к подобному приему со стороны, серьезно проштрафившегося, не по ее, правда, вине офицера спецслужб:
 – Это баронесса Клостер-Фейн, уважаемый господин капитан.
На той стороне канала связи наступила полная тишина, которую нарушила опять же звонившая.
 – Виктор Иванович, прошу не таить обиду за прошлое, – проворковала примирительно иностранка. – Тем более что предоставляю именно Вам отличную возможность загладить прошлую вину и выслужиться перед начальством:
Она не стала ждать ответа и тут же прежний, несколько извиняющийся тон её голоса перешол на сугубо деловой:
 – Срочно сообщите высшему своему  руководству, что жду вас в местечке Кривичи на Львовщине по адресу...
Она успела назвать и улицу и номер дома, когда появление посыльного с, только что  купленными им дорогими сигаретами для важной дамы, заставило заезжую аристократку изменить разговор.
 – Так в своём кабинете нет сейчас господина Мэзера? – по-английски, на тот случай, если сопровождающий мог знать иностранные языки, спросила Баронесса. – Тогда извините, я перезвоню по другому номеру.
Что баронесса тут же и сделала.
Она добросовестно набрала другие цифры, уже действительно посольского телефона и выяснила у секретаря время, когда ее влиятельный знакомый мистер Рональд направился по важным делам в провинцию.
Выполнив намеченное, и, оставаясь в глазах парня той же прекрасной, обворожительной и грациозной, она с удовольствием затянулась предложенной тем сигаретой. При этом наблюдая, как на компактном пульте аппарата космической связи мигнул глазок системы стирания электронной памяти о только сделанных ею звонках. Теперь оставалось одно – ждать, когда закрутятся «приводные ремни» запущенной ею машины под названием «Служба безопасности Содружества Независимых Государств».
ГЛАВА  ШЕСТАЯ
Несколько часов форы, полученные ещё в Кривичах Андреем Пущиным в его далеко не «шахматной партии», а самом настоящем испытании на выживание, ему пригодились, как нельзя кстати. В своём споре «на скорость» с, довольно поздновато пустившимися вдогонку, преследователями, этот запас времени с лихвой компенсировал тяжелый груз, что нес он на своими плечами.
Но не более того. Едва инженер Кондратюк задвинул за ним дверь в ДОТ, как у грота – среди замшелых валунов, появились люди Городухина.
Сам идеолог «кожаных» чуть запоздал. Только никому не понадобились его ссылки и на старость, и неумение вследствии ее идти быстро за беглецом. Весь отряд националистов, готовых вступить в бой с москалями, к его появлению просто бесцельно слонялся по окрестностям оборонительного сооружения.
Как понял Маркел Фатеевич, парубки пытались отыскать иной вход вниз, в подземелье, кроме имеющейся броневой плиты, которой мог бы позавидовать экипаж иного линкора, в том числе, угодивший под прямую орудийную наводку. Но именно туда – к стальной преграде и привёл след беглеца, его неутомимых преследователей.
Усугубляли нервозность неудачливых загонщиков «двуногого зверя» наступавшие сумерки. И когда разгорячённый ходьбой Маркел Фатеевич, тяжело отдуваясь от долгого пути, вышел из зарослей к своим хлопцам, им уже вообще впору было браться за электрические фонари.
Однако старику все было ни по чем.
 – Ничего, дорогие мои, завтра разберемся, что к чему! – не высказал своего явного огорчения инициатор облавы на недавнего ночного обидчика.
Из краткого содержания рапортов быстроногих разведчиков он уже понял, что бывшему следователю, скрывавшемуся за стальной дверью ДОТа больше деваться некуда. Так как и этот, и второй выход – через найденную вентиляционную шахту, надежно охранялся бойцами, вооруженными дробовиками с патронами, заряженными картечью.
Потому решение проблемы проникновения в бункер вполне могло подождать до утра. И все же Городухин решил не полагаться исключительно на собственные силы. Он решил надёжно подстраховаться на случай любых неожиданностей. Для чего послал дополнительно поработать в окружающем лесу своих преданных хлопцев, совершенно буквально понявших приказ:
 – Будем брать зверя в логове!
Для чего им следовало не так уж и много. В том числе, поставить, захваченные ими из дома, волчьи капканы у мест возможного прорыва обитателей старинного боевого укрепления. Так что всю наступившую ночь их гомонящая от предвкушения удачи, ватага провела довольно весело – радом с, разведенным неподалеку от «железобетонного» взгорка, щедрым костром.
Рассвет, принесший более погожую, чем обычно погоду, однако, развеял в прах их новые надежды добраться до беглецов. Мощная оборонительная позиция, столько лет таившаяся среди скал, как выяснилось, и теперь вовсе не собиралась просто так уступать натиску первых попавшихся претендентов на ее обладание.
Осмотрев, буквально, каждый камень. Городухин не нашел иного выхода из сложившейся ситуации, кроме как обрататься за помощью! Для чего нужно было возвращаться обратно в Кривичи с его полной электронной связью с покровителями. Что он и сделал. А напоследок, оставляя «кожанных» караулить важный объект и его неуступчивых обитателей, решительно им велел:
 – Всем оставаться на своих местах!
Как поняли необандеровцы из, полученных ими новых инструкций, всей компании, во главе с сотрудниками милиции, предстояло ждать, возвращения Городухина с готовым решением сложной задычи по «выкуриванию москалей из их берлоги»!
С собой в обратный путь Маркел Фатеевич взял лишь несколько самых шустрых и лично преданных ему, парубков. С тем, чтобы они получше рассмотрели весь предстоящий путь отсюда до Кривичей и доставили обратно – уже на технике продовольствие из его собственных запасов.
Ещё и пообещал своим друзьям:
 – Скоро будет вам, всё, что полагается из съестного и прочего!
Эти слова преследователи москалей встретили громогласными воплями верности и преданности. Только энтузиазм подручных уже не так радовал Городухина, как бы могло прежде, прояви он своевременно смекалку! Потому, на всем обратном пути он только и корил сам себя за слишком долгие пустые поиски наследства Кости Кротова и Кондратюка. За то, что вёл их совсем в других местах, оставив без внимания этот глухой уголок Прикарпатского заповедника.
Теперь ему самому казалось странным то обстоятельство, что раньше просмотрел столь удобную позицию для ДОТа? Да еще в местах, где успел тоже не раз побывать, передвигаясь по окрестностям Кривичей за годы своих поисков. Более того, ведь сам отлично знал, куда ведет старая заброшенная дорога, все еще достаточно заметная в густых зарослях заповедно-запретной зоны бывшей ракетной базы?
Однако, горечь за прежние недальновидность и невнимательность с лихвой заглушило предчувствие грядущего успеха. Потому, весь обратный путь шел со своими верными провожатыми не столько по прямой, через чащёбу, но и кружным путем. Заодно Городухин со своими людьми присматривались, выбирая направление, где могла пройти тяжёлая техника, с помощью которой можно будет каким-то образом вскрыть, неподдающуюся пока, оболочку бункера.
Так что, еще через несколько дней по натоптанным десятками людей, следам к ДОТу добрался уже целый караван из тягачей, бульдозеров и бурильной установки. И даже роскошного «Джипа», с антенной космической связи над крышей, в котором Городухина привез сюда лично мистер Рональд Мэзер.
Тот ожаловал на место «дележа заветной добычи» в надежном сопровождении своих морских пехотинцев в штатском. А также  нескольких инженеров, не особо скрывавших ухватки военных саперов, которых также захватил из столицы дипломат. Оказавшись на месте, они достаточно быстро набросали план вскрышных работ.
Но осуществить его не удалось.
Совершенно внезапно для всех собравшихся в лесу, с неба донёсся гул множества двигателей и над полотном бывшего тракта, что хорошо просматривался с их взгорка, вдруг зависло несколько вертолетов. Из каждой винтокрылой машины на землю сноровисто выпрыгнули и сразу рассредоточились в широкую цепь автоматчики в пятнистых камуфляжах. Они быстро взяли и «на мушку», и в кольцо прежних здешних охотников до трофеев былой войны.
 – Генерал Енотов из службы безопасности СНГ! – донеслось до Мэзера и его людей, когда из числа прилетевших, в окружении свиты подошел самый старший по званию.
Как оказалось, одним лишь представлением генерал не ограничился, его интересовало гораздо большее.
 – С кем имею дело? — спросил у старшего из людей, проводящих вскрышные работы, командующий, прибывшего по воздуху, отряда.
К тому времени его люди уже сумели проявить многие свои лучшие качества. В том числе достаточно профессионально и без особого труда разоружили юнцов. Заставив всех понять, что шутки кончились и пора бы всем уяснить: –  Кто теперь здесь за главного!
Оценивший по-достоинству, все произошедшие вокруг перемены, мистер Рональд Мэзер, скривился как от зубной боли. И ещё более он не смог скрыть своего глубокого разочарования, когда поймал на себе насмешливый взгляд баронессы Клостер-Фейн, как оказалось, прилетевшей сюда вместо с генералом.
Пришлось дипломату выкручиваться всеми способами в щекотливой ситуации, в которую попал из-за собственного неумения разбираться в людях.
 – Мы здесь с чисто познавательной целью, господин генерал! – с заметным трудом подобрав слова, приличествующие случаю, ответил он. — Очень хочется узнать мировой общественности, жив ли, здоров узник совести Кондратюк, сбежавший из московских застенков.
Он был понят так, как того и заслуживал.
 – Хорошо, господин Мэзер, скоро всё об этом узнаете, – не стал с ним спорить генерал Енотов. – Только тогда уж не мешайте.
Он повернулся к спутнице:
 – Татьяна Георгиевна, берите на себя дипломатическую миссию.
Баронесса охотно взялась за уговоры своих недавних друзей, постаравшись убедить их открыть броневые двери представителям Содружества Независимых Государств. Но эта посредническая миссия ей не удалась на в первые часы, ни потом, когда всё также томительно летело время в неприступного сооружения, внутри которого было слышно, как работали двигатель дизельной электростанции, а над вентиляционной шахтой курился дымок выхлопных газов.
Во всём остальном старый бетонный ДОТ молчал, как и прежде. Нисколько не выдав осаждающим истинной реакции на ее предложение тех, кого укрывали многометровые мощные стоны.
Ближе к концу, столь неприятно начавшегося для них обоих, дня, раздосадованный дипломат Мэзер уединился в своей машине с Городухиным:
 – Что думаешь делать, Маркел Фатеевич? – спросил он, выказал прекрасное знание русского языка. – Судя по всему, придется отдавать москалям наших с вами закадычных приятелей со всем тем, что у них там есть с собой в укреплении!
Тот словно не заметил изрядную долю сарказма, прозвущавшую в словах своего непосредственного шефа. Но по всему было видно, что сложившаяся к этому моменту ситуация и на нем сказалась не с самой лучшей стороны. Городухин молчал, пряча разве что своё посеревшее в меховой воротник военного бушлата, напяленного ради такого случая, в предвкушении ареста беглецов-психохроников.
С тех пор, как всё пошло совсем не так, как он рассчитывал со своим заокеанским покровителем, фюрер местечковых националистов сильно сдал. Как отметил про себя его собеседник, словно постарел за последние часы едва ли не больше чем за все годы, прошедшие после возращения с зоны.
 – Тогда слушай меня, уважаемый господин Городухин, – совершенно верно поняв его душевное состояние, тем временем продолжил неугомонный дипломат. – Не все ещё нами с тобой потеряно.
После столь обнадёживающего заявления, Маркел Фатеевич поднял на него воспаленный взгляд, в котором легко читалась собеседником затаенная надежда на всесилие заокеанских деятелей.
 – Есть еще один неплохой план, – утвердил его в этих чувствах мистер Рональд. – Но только осуществим он при одном-единственном условии.
 – При каком, таком, мистер Рональд, ещё условии? — с видимым трудом разлепил пересохшие губы понурый старик. – Что за план?
Дипломат понизил голос до шопота. Явно боясь, что их могут подслышать даже здесь, в надежно изолированном от воздействия внешней среды, салоне джипа:
 – Нужно доставить небольшой прибор в самое слабое место проклятого подземного укрепления.
Мэзер распахнул свою курточку, отстегнул от брючного пояса небольшую коробочку, с виду напоминавшую обычный пейджер:
 – Вот этот.
Заручившись немым согласием своего верного подручного, он продолжил краткий инструктаж:
 – Когда закрепите, следует нажать сюда.
Кнопка вызова просто топорщилась ребристым пластмассовом тельцем, нисколько ни говоря о своих реальных возможностях отомстить несговорчивым обитателям подземных хором.
Однако Мэзер знал истинную цену своего предложения, потому настаивал:
 – Так сможете?
Эта его настойчивость словно вернула к жизни бывшего фашистского старосту.
 – Вполне! – внешне, будто даже повеселел Городухин, в глазах которого впервые заа сегодня появилось осмысленное выражение.
Он принял прибор из рук дипломата, рассмотрел его со всех сторон и объяснил свои предстоящие действия, обдуманные, видно, прямо сейчас, когда испытывал на весу  «подарочек москалям».
 – На охране объекта, все еще, наряду с прилетевшими десантниками, стоят наши поселковые милиционеры и мои дружинники, – заявил Маркел Фатеевич. – Ночью подойду к ним, перекинуться парой слов.
Недавний организатор погони за психохроником, теперь тоже шептал, но поводом для этого было уже собственное «секретное оружие»:
 – Для теплой беседы у меня тоже припасен им неплохой подарок!
Городухин наклонился к своим ногам и звякнул содержимым одной собственных хозяйственных сумок, предусмотрительно прихваченных с собой из дома:
 – Тут у меня горилка и все остальное, что полагается.
Городухин, придя к единственному, оставшемуся для него, решению, действовал теперь как всегда – деловито и с убеждённостью в достижении поставленной цели.
 – Все же ребята утомились за эти дни, выслеживая москальских медведей! – уже громко, не стесняясь никого, объявил «спиртонос». – Пусть хорошенько после своих трудов погреются.
Очередная ночь, опустившаяся на многолюдную теперь, от прибывших представителей властных структур, местность напоминала о том, что на календаре как-никак зима, хотя и на исходе. Пошел густой мокрый снег. Загнав всех, кроме непосредственной охраны, в установленные вокруг подземного укрепления брезентовые палатки и просто в кабины машин.
Потому появление у входа в ДОТ старика с сумками в руках, вызвало у десантников некоторое оживление, подтверждённое насмешливыми возгласами:
 – Привет охотник!
 – Что, капканы свои проверять пришел?
Накануне, снимая железные ловушки на волков, поставленные парубками Городухина, военные немало веселились столь примитивному оружию мостных властей, от лица которых выступал вначале только Маркел Фатеевич. Сам руководитель националистов тогда махнул рукой на своё, не сгодившееся «добро», даже не стал проверять, куда пойдет его охотничий «арсенал» – на металлолом или для собственных нужд новоявленным усмирителям самостийности?
А вот теперь он охотно откликнулся на шутку.
 – Мне бы ребята, действительно, следовало собрать инвентарь, – Городухин прикинулся «мирной овечкой». – Завтра уезжаю, что тут у вас под ногами путаться.
 – Тогда и заберешь завтра, перед самым отъездом, – ответили ему, не скрывая своей иронии, над махровой русофобией, пенсионера.
 – Только уж гони тогда, Маркел Фатеевич, за сохранность капканов, бутылку своего первача, – поддержал шутливый тон знакомый милиционер, нашедший среди бойцов, товарища по прежней военной службе в Советской Армии.
При этих словах старик даже обрадовался возможности получить доказательство будущей сохранности своих вещей.
 – У меня, как раз, всё с собой! – Городухин распахнул молнию на сумке, куда пытливо заглянули и ближайшие к нему караульные. – Да не одна.
Руки изрядно озябших десантников потянулись к своевременному «горячительному», но лишнего им не досталось.
Все пояснил сам «спиртонос»:
 – Не жадничайте, солдатики, хватит и вам, и тем молодцам, кто на посту у шахты.
Горилка с перцем, вынутая из вместительной «котомки» визитера, окончательно примирил бойцов с делягой-пенсионером, которому так и не удалось выслужиться поимкой террористов:
Они не стали проверять по счёту, роскошные в такой дремучей лесной чаще, щедрые дары местного жителя:
 – Зачем делиться, – раздались голоса. – Все вместе и выпьем.
К костру были приглашены и остальные караульные, тем более что появились сомнения в том, что кто-то мог быть живым внутри мрачного подземного бункера. Когда бутылки пошли по кругу, Маркел Фатеевич не упустил момент братания. Он выскользнул незамеченным в темноту и, не теряя времени, пошел проторенной тропкой прямо к люку, разведанной ещё его хлопцами, вентиляционной шахты.
Тот был, как и прежде, открыт, зияя на белом снегу своим круглым чёрным проемом. Добравшись до цели своего визита, словно забыв о прожитых годах и навалившейся старости, Городухин нырнул в жерло тайного хода, где ловко сбежал вниз по металлическим скобам, вмонтированных прямо в бетонные стены шахты, служившей еще и запасным путём эвакуации из укрепления.
Дойдя на ощупь до нужного места, Городухин достал из нагрудного кармана своего бушлата прибор, полученый от господина  Мэзера, и, точно следуя полученной от того инструкции, нажал кнопку, активировав устройство! После чего прилепил коробочку прямо на стальную дверь с помощью клейкой ленты.
Отступая в сторону он не упустил случая удовлетворенно сказать по поводу ожидаемой развязки всей этой истории.
 – Ну и все, отбегались голубчики! – радость грядущего отмщения так и слышалась в его жарком шопоте. – Теперь Бог вам судья и господии Мэзер.
Продолжить свой монолог он не успел, так как захлебнулся и диком крике от боли, обручем сомкнувшейся на ноге. Когда пришел в себя, наверху уже начало светать. Судил так Городухин по основной примете в виде круг входа в шахту, только и выделявшегося наверху светлым пятном в кромешной темноте. А, пошарив рукой у, огнем горевшей щиколотки, старик с матерной бранью отметил находку. Ногу, видимо повредив кость, мертвой хваткой сжимал волчий капкан. Последний из тех, что добросовестно поставили его хлопцы, и который так и не удалось найти москалям.
Цепь, приковавшая капкан на замок к самой нижней ступени, намертво вбетонированной в стенку вентеляционной шахты, позволила жертве проползти пару шагов по направлению к двери. Теперь она была раскрыта и скрывала от старика, накануне включенный им прибор Мэзера:
Но не более того! — скрипнул вставным зубным протезом Городухин. Как ни тянул он руки, пальцы никак не дотягивались ни до двери, ни до вожделенной кнопки, с помощью которой можно было обезопасить «заокеанский сувенир».
И еще одно обстоятельство бесило Маркела Фатеевича. Коли сама дверь из броневой стали теперь была распахнута настежь, значит изнутри уже благополучно вышли обитатели укрепления. И, следовало из этого полагать, что психам-то уж точно ничем теперь не грозит, устроенная им, закладка радиомаяка. Больше ни о чём подумать старику не удалось. Еще через несколько мгновений страшный треск обрушился сверху и, взорвавшись адским пламенем, навсегда подвел счеты Маркела Фатеевича с жизнью.
И не только его одного. Мощный взрыв, разнесший в клочья подземную начинку ДОТа, вырвался наверх, сметя тех охранников, кто находились ближе всего к эпицентру.
Раскаты рукотворного грома уже затихли. Но на всю округу еще долго стоял рев пламени, выбивавшегося из жерла взорвавшегося подземного оборонительного сооружения. Немногие уцелевшие очевидцы только и запомнили, как случившемуся предшествовал свист реактивного двигателя ракеты, пронесшейся над головами прямо в сторону охраняемого объекта.
Однако, среди них не было баронессы Клостер-Фейн. Она еще приводила себя в порядок, проснувшись в палатке, когда это сооружение было сметено взрывной волной и отброшено на несколько метров со своего места.
 – Что это было? – с трудом выбираясь из под полотнища брезента, спросила Татьяна, надеясь получить разъяснение у тех, кто уже был на ногах, после всего случившегося и с ужасом взирал на костер, бушуюший на месте, вывороченного бронеколпака.
Генерал Енотов ответил ей совсем без прежнего радушия:
 – Доэксперементировались Ваши друзья, мать их разтак!
Он был и дальше готов сыпать проклятиями, кабы они помогли повернуть случившееся вспять. Но и сам понимал, что это невыполнимо. Внутри ДОТа сдетонировали боеприпасы, завезенные еще до войны тыловыми службами НКВД, курировавшими секретный оборонительный объект. Только и баронесса в том была не виновата. Потому, словно извиняясь за грубость, генерал напомнил Татьяне:
 – Вы сами сообщили, сколько там этого добра, чтобы не пытались мы вскрыть убежище с помощью взрывчатки!
Позже он изменил свое мнение о «самоубийственных опытах», засевших внутри укрытия пары психохроников. Случилось это, когда пришло сообщение о чрезвычайном происшествии, имевшем место в небе над бывшей ракетной базой СССР. О случайной, якобы, «потере» в том районе страны – «кандидата на членство в блоке» штурмовиком НАТО, выполнявшим учебный полет, одной из своих супер-точных самонаводящихся ракет класса «воздух-земля».
Однако случайность была слишком своевременной, чтобы не понимать ее преднамеренность. С такой точностью потерянная ракета поразила цель, что извинения командование авиаторов Североатлантического блока «за случайную потерю», выглядели сущей издевкой. Потому единственной реакцией на взрыв, случившийся в чаще Прикарпатского заповедника, стала нота протеста. А еще из состава дипломатического корпуса исчез советник Рональд Мэйзер. На чей «послужной счет» был списан «Тамагавк», не позволивший русским завладеть тайной «машины времени», едва не оказавшейся у них в руках.
Но и большой награды, как удалось узнать службе генерала Енотова из верных источников за океаном, мистер Рональд тоже не получил. Ему не смогли простить измены доверенного агента, провалившего, уже почти завершенную операцию своим обращением в Московскую штаб-квартиру спецслужбы генерала Енотова.
Сама же баронесса Клостер-Фейн, после всего случившегося с ДОТом, оказалась не нужной болеше ни тем, ни другим, как разменная шахматная фигура, пожертвованная ради высших интересов в ходе партии и навсегда снятая «с доски».
Одним из вертолетов, увозивших уцелевших автоматчиков от взорванного ДОТа, ее доставили на первый же аэродром, встретившийся по пути на место постоянной дислокации войск защитников СНГ. И оставили там дожидаться отлёта – куда ей вздумается на любом международном авиарейсе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дорога от Кривичей до Львова, когда-то так понравившаяся Пущину своим, поистине европейского качества, асфальтом, теперь, спустя столько лет уже не напоминало себя саму в «молодые годы». То тут, то там, на былом «черном покрытии» автострады перед взором Андрея зияли выбоины, до которых по нынешним кризисным временам, совсем никому не было никакого дела.
Оттого, столь нелестно отозвавшемуся о дорожниках и сидевшему за рулем «КАМАЗа», Петру Федоровичу Гонтарю пришлось сбросить скорость до минимума, чтобы, не дай Бог, не слишком тряхнуло нежный груз! Которым, что называется, под завязку сейчас было забито сорокатонное чрево серебристого рефрежератора на седельмой сцепке с тягачом.
Такая езда кого иного уже давно бы довела до белого каления, по мнению Пущина, занимавшего пассажирское место. Да только ни того, кто также сидел в кабине рядом с водителем. А именно – его компаньона Семена Семеновича Федерко: Тоже, не меньше его, горевшего душой за сохранность содержимого алюминиевого термофургона. И уж тем более, нечего было гневаться Андрею на то, что едет себе, а не шлепает пешкодралом!
Потому Пущин, с нескрываемым удовольствием, смотрел, на медленно сменяющиеся пейзажи за окном мчащегося вперёд грузовика. Хотя совсем, казалось бы, недавно, выезжая из местечка, все трое ни сколько не убоявшись колдобин, лихо, с ревом серены проскочили мимо стайки, понуро бредущей за гробом местной молодежи.
 – Скорбят, последыши фашистские! – совсем с неподобающей случаю злой улыбкой, констатировал Федерко. – Да их главаря никто другой и хоронить бы не стал.
Ему поддакнул напарник:
 – Как коптил небо подлой своей сущностью, так и копыта вместе с хвостом отбросил на мерзком деле.
События последних дней, в корне изменили бывшее отношений большинства жителей Кривичей к своим недавним полновластным местным хозяевам жизни – господам из выдавшего истинные намерения, движения националистов-бандеровцев и всяких там украинских национальных ассамблей.
Появление иной, по-настоящему созидательной и объединяющей силы заставило людей поверить в то, что есть кому остановить сползание общества к полному краху. Вселило надежду, что последывателям фашистов здесь больше делать нечего! Потому и их местному идеологу – предателю и убийце Городухину оказали соответствующие «уважение». Кроме некоторых из «кожаных», никто по сути не захотел участвовать в захоронении того, что осталось от бывшего немецкого старосты на месте взрыва ДОТа.
Гонтарь в сердцах, даже серьезно рискнул драгоценной поклажей своего, гружённого под завязку, автопоезда. Резго «газанул», обгоняя похоронную процессию. Теперь же верх надо всеми прочими чувствами автомобилиста взяла обыкновенная рачительность. Сорок тысяч поллитровок «Нафтуси», разлитой в стеклянные бутылки у минерального источника в Трускавце, заслуживали того, чтобы каждую в целости и сохранности вовремя довезти до заказчика в сопредельной стране. Туда же ехал и их пассажир, охотно взятый друзьями-водителями – статный мужчина, с веселыми искорками в глазах, выдававшими его отличное настроение.
К позднему вечеру, выехав на международную трассу, где было кому следить за состоянием полотна бетонки, водители поменялись местами. Уставший Гонтарь полез на спальную полку, оборудованную за сиденьями, а Федерко, убавил громкость вопившего всю дорогу приемника, чтобы не мешать тому покемарить до новой смены.
Отдохнувший водитель должен был сменить товарища уже на пограничном транспортном переходе. А пока можно было отвлечься и поговорить с другим, тоже бодрствующим, пока, участникам движения.
 – Андрей, может чаю кружку налить? – настроившись на любимую волну радионовостей, обратился Семен Семенович к пассажиру. – Есть еще питьё в термосе, сам крепко заваривал на травах.
 – Не откажусь от такого чая, – потянулся в сумку за посудой Пущин. – Подобных рецептов не знают даже рестораторы в «Тисса-экспрессе»
Сарказм, прозвучавший в голосе пассажира, имел в тот момент свою конкретную направленность. Мимо них, по соседствовавшему железнодорожному полотну как раз мчался пассажирский фирменный поезд.
 – Ну, там, в поезде, зато и комфорта больше, – не понял причину, а потому и не разделил иронию водитель. – Глянь красота-то какая.
Ярко освещенные вагоны, торжественно следовавшие за локомотивом, прямо-таки сияли окнами с нарядными шторами. За которыми в ту минуту, как на экране кино из жизни аристократов, сновали лощеные официанты.
 – Да уж, испытал сервис, едва в живых остался! – засмеялся Андрей. – Но дорога предстоит дальяя, еще расскажу все в подробностях.
О том, что просто чудом избежал погони боевиков Городухина, Пущин узнал от инженера Кондратюка.
 – Глянь-ка на своих попутчиков, – поманил тогда его Юрий Васильевич к окулярам стереотрубы, едва Андрей, плотно – на все замки закрыв за собой дверь ДОТа, осторожно снял с себя рюкзак с деталями и провизией.
Всю предыдущую неделю отсутствия своего помощника инженер с удовольствием занимался от скуки новым делом — снял смазку консервации и отладил работу телескопического подъемника обзорного перескопа. И теперь, соблюдая осторожность, можно было поднять наверх оптическое око и осмотреться по сторонам, чтобы не уподобляться слепым кротам и быть полностью в курсе всего, что делается вокруг их убежища.
Тогда, с интересом припав к окулярам, Пущин и увидел юнцов с дробовиками в руках, бесновавшихся словно дикари в ритуальном охотничьем танце, настигнув долгожданную добычу.
 – А вот и сам Городухин, – Андрей Пущин уступил инженеру свое место у ручек переекопа.
Тот посмотрел и по своему отозвался об увиденном:
 – Не только уцелел благополучно, гадина, да еще и нас, выходит, здесь пасет, загнав в угол, как тот загонщик – лису в нору.
Дополнительные комментарии оказались излишними. По тугим желвакам, заигравшим на худых скулах, смотревшего в оптику Кондратюка, можно было без особого на то усилия понять, что Юрий Васильевич прекрасно узнал давнего недруга.
 – Ну, да ничего, – наконец отвлекся он от созерцания вида торжествующих националистов. – Сюда им к нам не добраться.
Он начал крутить штурвал, утопляя в свой стальной канал, выдвижную штангу столь удобного перескопа, чтобы ненароком не выдать его возможным исследователям.
 – Зубы обломают, прежде чем нас достать, – прозвучало еще более уверенно. – Во всяком случае, до тех пор, пока мы полностью не соберем установку.
С непосредственным началом запуска устройства, совпал прилет к месту событий десантников генерала Енотова и разоружение нео-бандеровцев. Но это все оба затворника уже не видели, так как всецело были поглощены своим важным делом. Когда же оставалось совсем ничего – только привести в действие основное звено в виде пускателя из наручных часов Хроноскописта, Кондратюк сердечно попрощался со своим молодым другом.
 – Ну, вот и все, – заявил он. – Дело, практически, сделано.
Что, впрочем, тот и сам видел наяву, но выслушал послушно всё, что желал поведать ему учёный.
 – Пора тебе выбираться наверх, – посоветовал Юрий Васильевич. – А то кто знает, чем закончится сам опыт?
И оба не стали тешить судьбу, предполагая, как подействует машина на объект перемещения во времени. Тогда как самого же испытателя еще больше заботило соседство с ней огромного количества взрывчатки и снарядов, находившихся еще с момента окончания строительства в их подземном укреплении. А потому, никто не давал гарантии того, что весь этот арсенал не придёт в движение.
Только лично за себя ученый не только особенно не опасался, но и в чем-то даже попытался успокоить Андрея:
 – Да ты не сомневайся — расчеты не подведут.
Когда же наступил момент расставания, глубокой ночью Андрей открыл дверь в вентиляционную шахту и сделал шаг наружу. Кромешная тьма, царившая снаружи, рассеивалась лишь более светлымм пятном открытого люка. Ориентируясь на него, Пущин пошел вперед и едва не наступил на человека, стонавшего прямо на полу шахты.
Чиркнув зажигалкой, Андрей опознал в потерявшем сознание «волке» из одноименного капкана самого Маркела Фатеевича.
 – Вот так встреча! – хотел еще сказать, придя на помощь, но теперь Андрей обошелся без лирики, поняв, что, уже не раз, обманывавший его, подлый старик здесь был тоже не ради шуток. – Коли притащил с собой капкан, в который сам же и попался!
Так что «из жалости» давать ему новый шанс на собственное преследование, как недавно и случилось, Пущину более не хотелось.
 – Здесь его свои же «кожаные» его найдут! – рассудил он, оставляя жертву капкана в его же ловушке.
После чего покарабкался по ступенькам на свежий воздух. Приподнявшись над люком и, только, убедившись, что никого нет поблизости, Пущин осторожно скользнул в лесную чащу. Тогда как инженер уже сидел среди блоков установки, и потому броневую дверь за ушедшим навсегда Андреем теперь закрывать было некому. Да и незачем! – понимали оба. Вот-вот-вот должна была наступить минута перехода последнего обитателя ДОТа в другое измерение, а в противном случае, наготове была землеройная техника, способная добраться внутрь сооружения несмотря ни на какую бетонную защиту.
Уходя всё дальше в лес, сам Андрей, прежде чем сдаться властям, решил напоследок поговорить с Татьяной. Только не в окружении новых конвоиров, и лишь после того, как улягутся все страсти вокруг исчезновения в огненном пекле Кондратюка.
Лично он прекрасно понимал – собственная персона никого более не интересует! Что же касается любимой женщины, то он был готов простить ей все, представив себе, каким путем могли враги добиться от нее повиновения.
К тому же чувствовал и за собой вину. Хотя бы за то, что тогда, в молодости, так безрассудно покинул ее в Егорьевке! Уехал, не простившись, как того следовало и не объяснив толком причину своего столь срочного отъезда, что, в конечном итоге и предопределило дальнейшую судьбу их обоих.
Страшный взрыв, потрясший на рассвете округу, застал Пущина уже на порядочном отдалении от ДОТа и чуть было не заставил его вернуться с полпути. Так бы и сделал, если бы тем самым мог переломить ход событий. Но теперь беглецу оставалось уповать лишь на то, что Кондратюк добился своего, а детонация взрывчатых материалов произошла уже позже его расчетного исчезновения.
В Кривичах Наталья Сергеевна охладила пыл Андрея уже наутро, сразу же по возвращению из леса, идти с признанием. Все рассказала, что знала и о Татьяне, и о том, как она вызвала из Москвы им с Кондратюком подмогу.
 – Вот так, не пошла на поводу у Мэзера! – с благодарностью оценил Андрей расчетливое самопожертвование любимой.
Тогда как Наталья Сергеевна предложила другой резон избежать, пока, попадания «под горячую руку» властей:
 – Осмотрись вначале, Андрей, узнай, что был там за взрыв, а то как бы на тебя всех собак не списали!
Само время доказало ее полную правоту. С сразу после случившегося, трагическая гибель Городухина, ранения некоторых полицейских и десантников из охранных постов, сулили Пущину, кое-что похуже, обычного разбирательства, на счет того, что-же на самом деле произошло в ДОТе? А также – кто и с какой целью подорвал боекомплект оборонительного укрепления?
Лишь немного погодя он сам получил ответ на эти вопросы в виде официальных версий властей. Тогда же встретил в печати и упоминание о ракете, подорвавшей укрытие, и все остальные подробности. Ну а то, что не попало в прессу, сумела выведать для него вдова Лимачко, которую пару раз привлекали к допросам и невольно проговорившись на них о сути дела. Пригодилось ей и общение с родителями тех юнцов, которые были самыми непосредственными очевидцами произошедшего.
Из ее рассказа особенно огорчил Пущина упоминание отлёта Татьяны на вертолёте с военными, прибывшими из Москвы.
 – Туда мне дорожка теперь заказана, – вздохнул Андрей. – Теперь дорожки разошлись окончательно!
 – Так и не суйся под арест, если не хочешь, – засмеялась Наталья Сергеевна, предвкушая удольетвне от припасенного ею сюрприза.
Когда Андрей поднял на неё взор, почувствовав за словами некую недосказанность, хозяйка словно благословила его на дальнейший путь.
 – Вот где девочку нашу с тобой нужно искать! – она протянула Андрею конверт, до того лежавший прямо под нарядной скатертью на столе в горнице – Когда уезжала, дождавшись военных, просила передать именно тебе, если что случится...
...В долгой дороге до границы немало интересного узнали водители из рассказа своего пассажира.
   Даже, прикорнувшему, было, Гонтарю и тому вдруг стало не до сна, когда вник в историю Андрея. Лишь одно тот оставил недосказанным. Не стал распространяться об стинной роли Татьяны во всем с ним произошедшим! Утаил и содержание, переданного ему вдовой, поткровенного письма баронессы. Того самого, что позвало в дорогу с первой же оказией – старыми друзьями-водителями, отправившимися в заграничный рейс с грузом минеральной воды. Тем более, что паспорт, благополучно сохранившийся у Андрея еще со времен бегства их троицы с «Тисса-экспресса», имел все нужные визы для преодоления им европейских границ.
А тут подошло время сменить тему разговора. Впереди показался хвост длинной колонны машин, ждущих своей очереди на пограничном, транспортном переходе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Коротким, но теплым было прощание Андрея с его добрыми друзьнми-водителями из Кривичей. Много лет назад, сойдясь при весьма скорбных обстоятельствах, вряд ли кто-то из них троих мог представить вот это самое их последнее рукопожатие там, где уже ничто не напоминало о былой Родине – уже не существующем более оплоте социализма.
 – Да, быстро здесь местные жители перекрасились, – так и не смог удержаться от горькой иронии Пущин, когда, миновав границу, их автопоезд углубился на территорию сопредельного государства.
ВУкраине, тоже спешащей создать собственный образ демократического государства, кое-что еще осталось с прежних времен в виде, хотя бы, памятников былой общей культуры. А здесь, в странах бывшего «социалистического лагеря» даже холодком веяло от самой автотрассы, удобной, можно сказать, комфортной, но абсолютно безразличной к заботам проезжающих.
Небольшой опрятный городок, где Пущин сошел из «КАМАЗа», проследовавшего далее другим, не попутным для него, маршрутом, очень скоро навел на Пущина странную причастность к былой профессии. Сами пришли воспоминания университетских лекций по социологии и другим общественным наукам: – Люди-то везде одинаковы. Тем более, что его самого коснулась проблема определения личности.
Теперь и меня, как и других бездомных, не привыкших к семейному очагу, особенно тянет к местам неоседлости, заключил Андрей, когда, совершенно неожиданно для себя, оказался у железнодорожного вокзала. А значит и мне, как н другим бродягам, не избежать знакомства с местными ментами.
Умей он и в каких иных случаях столь точно предсказывать будущее, вышел бы из него, наверное, неплохой экстрасенс. Во всяком случае в полицейский участок ои попал едва ли не через четверть часа своего бесцельного блуждании по вокзальному залу ожидания.
Там, на его счастье, оказался офицер, довольно сносно владевший русским языком после своего прежнего вращения в кругу советских товарищей. Он то и решил разобраться с задержанным, тем более, что и тот сам просто нуждался в таком, знающем здешние порядки «поводыре».
 – Нужно мне вот по этому адресу, – Андрей показал полицейскому на конверт от письма баронессы Клостер-Фейн, лежащий сейчас перед ними на столе, вместе с другими, изъятыми у него при задержании, документами.
Сам листок с исповедью любимой, он давно уже уничтожил, не желая, чтобы кто-то посторонний узнал его суть! А вот остальное содержимое карманов – паспорт и потрепанный от долгого хранения в нем билет «Тисса-экспресса», на котором так н не было регистрационной отметки о пересечении пассажиром границы, сейчас мирно соседствовали с конвертом.
 – Ну, так и следуйте куда нужно, документы у Вас в полном порядке, – оценил офицер создавшуюся ситуацию. – В чем же дело?
 – Не на что следовать, – стыдясь собственного бессилия, ответил задерженный. – И  занять не у кого?
Собеседник внимательно глянул на странного господина, русского по национальности и менталитету, но, как видно по паспорту, гражданина вполне респектабельной и самой могущественной державы. Подумал про себя еще и невольное, мол, они и при Советах нас за люден не считали, да и теперь, перебежав за океан, остались теми же!
Недолго пожевав в задумчивости губами, полицейский переспросил:
 – Совсем бедный.
После чего, уже грубее не столько спросил, сколько констатировал совершенно очевидное для обоих:
 – А это что?!
Из конверта офицер вынул совсем не тощую пачку стодолларовых бумажек. Тех самых, что Татьяна при последней встрече с Натальей Сергеевной, отдала хозяйке в качестве откупного для налоговиков.
Значит тайком мне их подсунула, понял Андрей, уже укоряя себя за то, что на месте не проверил хорошенько свои карманы. При этом догадался и о другом мотиве, заставившим вдову Лимачко действовать украдкой.
Знала Наталья Сергеевна,. что иначе откажусь, – теплым чувством благодарности  обдало сердце Пущина.
Офицер, тем не менее, продолжал распекать нарушителя его спокойствия.
 – И это тоже не пустое место, – он перелистал книжечку билета с роскошного «Тисса-зкепресса». – Полдороги, как у вас говорят, не использовано.
И дал дельный совет:
 – Сдайте в кассу возврата и того, что получите обратно, вполне хватитит, чтобы доехать в рядовом, не столь классном, поезде.
Он подвинул к странному русскому его бумаги:
 – И нечего тут голову морочить.
...Дом в Цюрихе, куда Андрея на его последние деньги, доставил таксист, совсем  не поразил роскошью. Так, обычный для этих мест! – оценил гость трехэтажный коттедж с небольшим газоном перед застекленной входной дверью.
На его настойчивый звонок никто не ответил. Потому, не имея дальнейших планов, Пущин обреченно присел на деревянную раму обрешётки цветника, собираясь, что называется, «до победы» ждать хозяйку, образ которой и нелегкая судьба по выходили у него из головы все последние недели, что прошли после расставания с Кондратюком и последовавшим взрьве бункера. Письмо, не существовавшее теперь в природе, прояснило все недосказанное между ними.
...Да, нисколько не врал уголовник и агент мистера Рональда Маркел Городухин, называя баронессу Клостер-Фейн своей сообщницей. Именно ее послали в Россию руководители спецслужб, перенявших дело Вернера фон Брауна для вызволения Андрея Андреевича Пущина. И более того – для того, чтобы переправить на запад, очевидно, имевшихся при нём, необычных часов, сохранившихся в подмосковной психиатрической больнице.
Вышли на русскую баронессу  достаточно скоро, розыскивая всех причастных к судьбе Пущина, о котором поведал Мэзеру «ветеран» Городухин. Тем более, что и искать долго не пришлось. В этом самом доме, у порога которого сидел теперь Пущин, на небольшую ренту, выделенную ей уже после смерти барона его настоящими наследниками, носительница пышного титула проживала и прежде, особо не афишируя действительный свой, весьма незавидный статус. При котором она была не вправе даже рапоряжаться тем имуществом, что имелось в особняке.
 – Благо хоть это досталось, а то столь хитро сработали адвокаты прямых родственников умершего барона, что могли мое леднее отсудить, – вовсе не жаловалась, Татьяна, а лишь констатировала, как факт, в своем письме любимому
И тут как раз появились господа с весьма заманчивым предложением и больному Пущину помочь вылечиться, и хорошие деньги одновременно на том заработать...
Ни разу не упомянула баронесса в своем письме о том, из-за чего действительно провалилось, порученное ей задание. Хотя Пущин догадался и без того, что их встреча даже в присутствии доктора Грельмана. перевернула женскую душу. Пробудив в ней пламя былой страсти к возлюбленному. И, порывая с Мэзером, своим телефонным звонком в Москву, Татьяна попыталась любой ценой отквитаться с ним и его шефами за прошлый шантаж и свое, окончательно теперь загубленное счастье.
...Небольшой красный «Фольксваген-Гольф» остановившийся прямо у газона напротив особняка, отвлек Андрея от довольно тягостных раздумий. Он поднялся с жесткой доски и легко, будто всю жизнь только тем и занимался, пошел навстречу, вышедшей из машины женщине – Его Танюше!
...Время полетело незаметно.
 – Вот у нас с тобой какой медовый месяц получился, – как-то утром, буквально сияя от переполнявшей ее радости, призналась Андрею Пущину молодая жена.
Венчание было абсолютно скромным. Даже без гостей. Но все же и оно не осталось незамеченным местной прессой. А следом за газетной публикацией в дом молодоженов постучался тот самый адвокат, что всю жизнь обслуживает семейный клан Клостер-Фейнов. И был он не один, а в сопровождении строгого чиновника – судебного исполнителя, пожаловавшего с одной единственной целью:
 – Вручить уведомление господам Пущиным о необходимости им съехать из фамильного баронского особняка.
Что, согласно завещанию покойного бывшего супруга, обязана была сделать вдова барона в случае второго замужества.
 – Ну и пусть, забирают и дом, и всё остальное! — нисколько не смутилась Татьяна Георгиевна Пущина, хорошо знавшая об этом условии и нисколько о нем не забывшая. – Ничего, Андрей, не пропадем, найдем какую-нибудь работу.
Она глянула на супруга, словно ища у него поддержки:
 – Руки-ноги имеются.
На что Андрей, восхитившийся ее реакцией, и совершенно не подозревавший, чем грозит женщине его предложение руки и сердца, удивил неожиданной реакцией на всё с ними случившееся.
 – Зачем искать работу, – заявил он. – Интересное дело у нас с тобой уже есть,
После этого объяснил все попорядку, правда, не сразу, а начав с непростого извинения перед любимой.
 – Только не обижайся, дорогая, что сразу всё не сказал, – услышала от него Татьяна. – Берег как сюрприз,
...Оказалось, что еще в психиатрической лечебнице, постигая реалии новой жизни из бесед с Кондратюком, Пущин услышал невероятную истории, отразившуюся в газетном сообщении.
 – Вот, пишут, что объявлено вознаграждение в полмиллиона долларов тому, кто укажет след, так называемой «Янтарной комнаты», похищенной фашистами и спрятанной в конце втором мировой войны, – ворчал тогда Юрии Васильенич. – Да только где взять претендента на награду, если всех до одного постреляли из нашей саперной команды, закапывавшей ящики с янтарем.
 – Так уже и всех! – скорее в силу непокорности, чем конкретного предчувствия, заметил, в ответ на это, Андрей.
Инженер тогда грустно глянул на ставшего таким сообразительным психохроника по кличке Экскаватора:
 – Верно, один остался!
После чего инженер и поведал ему страшную историю из своего прошлого, когда всех должны были казнить, кто имел отношение к оборудованию тайника для баснословных сокровищ:
 – Меня вытащили буквально из «барака смертников» по приказу самого рейхсфюрера СС Генриха Гимлера.
Нет, сам столь круппный фашистский бонза  ничего не знал о каком-то там русском инженере. Сделал это с подачи оберштурмбанфюрера СС Вернера фон Брауна, проявившего живой и неподдельный интерес к откровениям Городухина, высказанным тем на счет бумаг Хроноскописта.
Но о том своем пребывании в рабах особой зондеркоманды Кондратьюк предпочитал молчать по многим причинам. Раньше этому способствовала элементарная обида на незаслуженный арест соотечественниками, да еще, полученная от новых заключённых, посаженных уже после Победы, информация о том, как наживались народным, в том числеи из числа трофейного, добром высокие военные и партийные чины! А затем уже новый «советский лагерный опыт» аставил молчать старого узника с арестанстким стажем, начинавшемся еще в довоенное время.
Потом у Кондратюка вообще появилась, высказанная Пущину, твердая убежденность в том, что:
 – Пока власть меняется и не нашелся должный рачительный хозяин в стране, уникальное сокровище будет в большей безопасности именно там, где его, в канун своего полного краха и зарыли смертники под дулами фашистских автоматов.
Где это всё происходило, после того памятного их разговора, знал точно от него Андрей Пущин.
 – В морском влажном песке прибрежного грота, – сказал Кондратюк, – Во избежание порчи янтаря, до сих пор хранятся все основные детали исторической комнаты Российских правителей.
Последней фразой перед тем, как назвать Экскаватору точное место клада, были слова Юрия Васильевича:
 – Теперь мы с тобой, единственные посвященные.
Из них палачей, расстрелявших пленных саперов, тоже никто не выжил, тогда же понял из рассказа старика Андрей Пущин. Иначе бы уже давным-давно отыскались сотни ящиков, которые просто так, втихаря, не откопать и не вывезти.
...Еще через несколько дней, прошедших после откровенного разговора Андрея с Татьяной, сдав, чужой ныне дом новым хозяевам, супруги Пущины навсегда отбыли туда, куда влекло их новое дело.
ЭПИЛОГ
На взгляд искушённого в архивных делах, пользователя, жёлтые от времени и ломкие страницы древней газеты давно бы рассыпались, наверное, от слишком частых прикосновений! Если бы каждую не облегала тончайшая полимерная пленка.
Да и вся подшивка была укрыта от влияния кремени столь же тщательно руками умелых музейных работников, которые уже знали о том, что чаще всего их постоянный и самый уважаемый посетитель всегда открывает именно тот разворот, что лежит сейчас перед ним на столе в читальном зале.
Хотя и не принято здееь – в обители покоя и благогословенной тишины проявлять свои чувства, все же никто из других пользоватслей архивами, не удержался от взгляда на моложавого и не по годам подтянутого человека. Еще бы! – ведь в нем узнанали не кого-нибудь, а гения – великого ученого Кондратюка!
И теперь, с таким напряжением своей воли и усилий многих людей из будущего, перенесясь сквозь сотни лет, являвшего миру свои новые яркие идеи, сам представитель плеяды великих ученых всех времен и народов, словно не замечал  повышенное внимание, прикованное к нему.
Он, как и всегда, действительно разглядывал сквозь прозрачную пленку, ту же самую страницу старинной газеты, еще эпохи полиграфической печати, что и всякий раз, приходя в свои светлые минуты сюда – в музей.
С грустью и легкой улыбкой на устах он глядел на фотографию, занимавшую четверть первой полосы, с которой прямо в объектив смотрела счастливая семья. Это быди его лучшие друзья из далекого прошлого – только что прилетевшие в «Шереметьево-2» Андрей и Татьяна Пущины. В тот счастливый момент фоторепортер запечатлел их сразу после завершения работы уникальной архиологической экспедиции, сумевшей вернуть родной стране уникальное историческое достояние – легендарную «Янтарную комнату», более полувека до того  пролежавшую в фашистском тайнике.
 – Господин, Академик. Вам пора. — осторожно притронулся к его плечу один из секретарей Кондратюка.
 – Да, да, конечно!
Юрии Васильевич вернул подшивку в обычное состояние и, прощаясь, явно ненадолго, провел рукой по гладкой пластиковой же обложке:
 – До свидачня, ребята.
Он мог бы, конечно, как не раз ему предлагали, в виде исключения из правил, в ознаменование особых заслуг, принять в дар эту реликвию, случайно, как и он сам, дошедшую сюда из глубины времени, напоминанием той достаточно трудной, но от этого не менее яркой и счастливой жизни.
Но Кондратюк отказался. В тайне от всех понимая, что тогда, без этих встречь и расставаний не останется у него и радости от нового, пусть и заочного, общения со своими бывшими спутниками по, выпавшим на их общую долю, лишениям непростого пути к истине.
Тогда как именно такие встречи и заряжали его душу новой творческой энергией, что и теперь особо озаряла существование инженера, не желавшего окончательно расставаться со своим прошлым.
И вот опять дела торопили.
 – Верьте, я вернусь, – произнес он негромко, проглатывая, застрявший в горле ком волнения. – Обязательно вернусь!
Поднявшись из-за стола, он присоеденился к стайке, ожидавших его учеников – молодых ученых. И уже все вместе, решая на ходу самое неотложное из их рабочего плана, они отправились в свою проблемную лабораторию. Зная по опыту прошлых таких визитов в музей, что теперь академику нипочем никакие трудности!
Как это бывало ещё во времена, о которых ныне принято говорить – великих перемен!
КОНЕЦ
1989 – 2010 г. г.