Петр Лаврушин

               

                1
               
      Безоблачное голубое небо отражалось на поверхности воды небольшого, размером в футбольное поле, озера, что делало его зрительно глубоким, бездонным. Озеро безымянное, расположено в центре небольшого сибирского городка Югорска, Тюменской области.  Пожилые Югорчане это озеро называют «Болотом» а молодые «Озером». В восьмидесятых годах на месте озера было небольшое болото, с песчаными берегами и коричневой водой. Затем это болото засыпали, оставив небольшую и глубокую его часть, вокруг построили на железобетонных сваях дома, а берега оставшейся части болота обложили бетонными плитами, огородили забором из стальных труб, вокруг берега проложили дорожку из бетона. Теперь болото напоминает продолговатое большое блюдо с водой. Вокруг болота посадили деревья и расставили лавочки, на которых молодежь двадцать первого века отдыхает с пивом и сигаретами.

Вокруг болота шел пенсионер Алексей Филиппович Катаев, он был свидетель всех 20 летних преобразованиях этого болота. Двадцать лет он проработал в управлении предприятия Газпрома. Теперь проходил лечение в профилактории.
Восточнее от профилактория пролегла железная дорога, по которой катаются пассажирские и грузовые составы, увлекаемые тепловозами. Железнодорожная станция «Геологическая» с новым каменным зданием вокзала. Крыша вокзала с башенками и множеством островерхих фронтонов. Станция о своем тяжком труде сообщает Югорчанам каждые полчаса, и каждый час, громким боем  больших круглых часов, установленных на главной башне.
Алексей Филиппович обошел северную сторону озера и пошел вдоль западного берега. Солнце находилось низко над горизонтом. В этот период времени в Югорске белые ночи.
В центре озера плавала дикая утка. Плыла медленно, еле заметно, на  юг, затем разворачивалась и плыла на север, не приближаясь к берегам.  «Почему она оказалась в одиночестве здесь? Может быть, отстала от своей стаи и, выбившись из сил, опустилась отдохнуть на гладкую поверхность воды. Какие жизненные события сделали ее одинокой? – Думал Алексей Филиппович – Я тоже у озера в одиночестве…. Лети, лети утка, домой к своим ….».

Мысли Алексея Филипповича прервал громкий бой вокзальных часов. Пять ударов часов возвестили  семнадцать часов Московского времени, что соответствовало девятнадцати местного времени.

В это же время прошумел и остановился пассажирский поезд «Приобе – Свердловск». Пассажиры быстро стали растекаться по улицам Ленина,  Железнодорожной и 40 лет Победы.
Пассажир поезда, лет семидесяти, пенсионер,  плотный и широкоплечий с большой сумкой, которая, казалось, готова оторвать ему  руку, направился от вокзала к профилакторию. Походка была тяжелой, каждый шаг давался с трудом, ноги он ставил осторожно, словно проверяя прочность почвы. Человека звали Петром Лаврушиным.  Он проделал нелегкий путь вертолетом из города Белоярского до Нягони и затем поездом до Югорска. Город ему был знаком. Он много лет проработал водителем на предприятии Технологического транспорта и Специальной техники, что произносилось просто – ПТТиСТ.

                2
      Алексей Филиппович приближаясь к профилакторию, вспомнил, что электронный ключ забыл в гостиничном номере. Тут же решил подойти к администратору профилактория и попросить запасной.

      Когда Алексей Филиппович подошел к администратору, у стойки стоял Петр Лаврушин. Он в руке держал электронный ключ от двери, представляющий собой плотный картонный прямоугольник, похожий на кредитную карточку банка. Лаврушин его разглядывал, как загадочный, неведомый ему предмет.

      Опрятно одетая, белокурая администратор вежливо говорила:
– Ваш номер 36, прямо по коридору, затем подниметесь на третий этаж. Откроете вашим ключом номер. Завтрак в семь часов утра.  После завтрака обратитесь в регистратуру, там вам назначат время посещения врачей. Счастливого вам отдыха. – Закончила говорить администратор, которую все называли Верочкой.
Петр Лаврушин не уходил. Растеряно смотрел то на Верочку то на электронный ключ, который видел впервые.

      –  Простите, –  застенчиво обратился Лаврушин к Верочке. – У меня нет своего ключа от двери.

Верочка удивленно посмотрела на посетителя. Она так была удивлена словами Лаврущина, что не могла сообразить, что ответить.

      – Верочка, – обратился Алексей Филиппович к администратору, – я из 36 комнаты, забыл в номере ключ, нельзя ли взять запас....
 
      – Господин Лаврушин, подождите минуточку, я отпущу этого господина, – быстро проговорила Верочка, указывая на Филипповича кивком головы.

      – Так что вы хотели мне сказать, уважаемый? –  Верочка обратилась к Катаеву, сделала паузу, и, как будто вспомнив фразу Филипповича, воскликнула. – Ах, да! Ключ от 36 вы забыли!? Вот и прекрасно! К вам вселяем господина Лаврушина, он только что приехал. Как раз его проводите в номер.

     – Хорошо, Верочка, – ответил Катаев.

Верочка взяла электронный ключ из рук Лаврушина и передала Алексею Филипповичу. Затем вкрадчивым голосом врача, разговаривающего со старым больным пациентом, обратилась к Лаврушину и проговорила:

      – Идите вот с этим жильцом, он вас проводит. Покажет номер, коечку вам вашу покажет. Отдыхайте. На завтрак только не опаздывайте.

Алексей Филиппович пригласил Лаврушина идти и не спеша, так чтобы спутник не отстал, пошли по коридору и затем поднялись на третий этаж.

     – Вы сказали, что ключа у вас нет. Как мы откроем двери? – Спросил Петр.

     – Не беспокойтесь. Карточка и есть ключ, ею и откроем, – успокоил Алексей Филиппович своего спутника.

И все же Петр Лаврушин никак не мог воспринять кусочек плотного картона за ключ. Когда подошли к номеру, Алексей Филиппович вставил карточку в считывающее устройство замка, что-то тихо и мягко щелкнуло, засветился светодиод зеленым светом, и дверь открылась.

     – Просто волшебство,  – тихо, с интонацией удивления в голосе, прошептал Лаврушин и вошел в номер вслед за Катаевым.

     Лаврушина смутила чистота и опрятность комнаты. Паркетные полы блестели лаком. Широкая кровать, на которую указал рукой Алексей Филиппович, застелена красивым покрывалом золотистого цвета. Сверху лежали белоснежные постельные принадлежности. Ковровая дорожка лежала от порога двери до стола стоящего у окна, завешенного занавеской с красивым рисунком. В комнате телевизор, современный телефонный аппарат и платяной шкаф. Лаврушин осторожно шагал по ковровой дорожке, оглядывал комнату, и выбирал место по непонятному признаку, куда сделать следующий шаг. Наконец он подошел к кровати,  поставил возле нее сумку, отодвинул постельные принадлежности и осторожно сел на кровать, словно опасаясь, что она под его тяжестью сломается. Тяжело дыша, обратился к господу:

     – Слава тебе, Господи, добрался до места. – Затем обратился к Алексею Филипповичу, – уважаемый, прощевайте меня, вас как величают?

     – Алексей Филиппович, – ответил Катаев.

     – Меня Петром зовут, Лаврушин моя фамилия. Телефоном можно воспользоваться? – после паузы продолжил, – Вот,... подлечиться приехал. Ноги заболели не кстати.
Петр поднял трубку телефона, осторожно нажимая на кнопки, набрал номер абонента, и стал ждать ответа.

      – Любачка, а Любачка, это ты,  – Петр развернулся к Алексею Филипповичу боком и прикрыл свободной рукой телефонную трубку. – Любачка это я. Добрался я до места благополучно....
     Алексей Филиппович вышел из комнаты, чтобы не смущать Лаврушина, и когда вернулся, Петр уже лежал в постели лицом к стене и казался спящим.

                3
Для восстановления здоровья  в профилактории посетителям нужно иметь здоровье. Отдых  и лечение  протекает бурно и однообразно. Обильный завтрак, беготня по врачебным и процедурным кабинетам, расположенным на разных этажах пятиэтажного лечебного корпуса, бассейн, обильный обед и снова по кабинетам до ужина. Забота персонала профилактория – увеличить вес клиентов пропорционально приему пищи и количеству посещений процедурных кабинетов, как главный показатель результатов их врачевания. И это у них, к огорчению многих женщин, стремящихся выглядеть моложе и изящнее, хорошо получается. Случайно, можно услышать разговор:

     – О! Милочка, как вы поправились, посвежели, похорошели!

     – Ну, что вы говорите, нисколько. – Отвечает «милочка», оглядывая на всякий случай свою фигуру, – сегодня я в другом платье, оно немного полнит меня.

     –  Нет, нет, милочка вы поправились,  – продолжает убеждать собеседница «милочку», – я хорошо вижу....

Но «милочка» не дает договорить, и быстро бросает слово:

     – Вы тоже потолстели! Простите, я спешу, встретимся в столовой, – и удаляется по длинному переходному коридору между лечебным и гостиничным корпусом.

У мужчин другие разговоры. Они подолгу обсуждают свои неурядицы со здоровьем. Критикуют главных тренеров по футболу за безобразную игру их подопечных. И, как правило, они лучше тренеров знают причины неудач российских футбольных команд. На споры тратят свои калории и нервы.

      – Зажрались, и обленились, – можно услышать и такую критику, – менять их надо, менять!
Вспыхивают беседы среди любителей политики. Любимой темой является  демократии. Спорят до хрипоты, доказывая, что именно он знает подлинный смысл этого слова.
 
     – Демократия, это свобода! – Убежденно, на повышенных тонах, говорит пожилой мужчина, шофер из Нягони.

     – Глупости! – Говорит молодой мужчина, – это насилие народа над собой на благо народа…
Человек неопределенного возраста, лысый, перебивает говорившего:

     – Какого черта шелуху гонишь! Демократия, это благо без насилия и свобода для всех!
     – Нечего глумиться над  демократией. – Перебивает его другой участник спора, заросший, с неопрятной прической, и  от которого пахнет спиртным, – по конституции, это власть народа. Власть твоя, моя, наша власть, – мужчина при этом указательным пальцем указывал последовательно на участников спора.

     – Это ты власть,.... небритый? – Насмешливо спрашивает, стоящий рядом высокий и худой мужчина.

Наговорившись вволю, «политики» расходятся, без найденного согласия, но с глубокой верой в свою правоту. Да и нет такой силы слова, которая переубедит убежденного человека в своей правоте, пока он сам не осознает свою неправоту.

                4

Алексей Филиппович проснулся утром от громкого звонка будильника, встроенного в мобильный телефон. Не спеша встал и стал одеваться. Сосед, Лаврушин тоже проснулся. Он сначала перевернулся вниз лицом. Затем ноги спустил на пол и стал на колени. Затем сильными  руками оперся о край кровати и поднял себя на ноги. Постоял некоторое время, рассматривая ноги, затем осторожно сел на кровать.    Заметил, что Филиппович осторожно наблюдает за ним, сказал:

     – Ноги заболели неожиданно. Никогда не болели, да и я никогда не болел... И вот, беда… Вся надежда на лечение. У меня хозяйство осиротело, беда.

     – Подлечат, здесь хорошие врачи и медицинское оборудование. Надо надеяться на лучшее, – откликнулся Алексей Филиппович.

     – Дай бог, дай бог, – проговорил Петр.

     – Я вас провожу, Петр, в столовую, – предложил Алексей Филиппович.
В столовой Петр задержался у распорядителя зала столовой, а Алексей Филиппович прошел и сел за  столик.

     Алексей Филиппович не однократно был в профилактории. Входя в зал столовой, он всегда любовался  его убранством. Столы, стулья, супницы и ручки разливных ложек располагались удивительно симметрично, создавая правильные геометрические формы. На столах фрукты, напитки в стаканах, салфетки и небольшой блокнот, в который можно записать заказ желаемого меню на следующий день.

     Пол столового зала из дымчатого мрамора с затейливыми природными узорами.  Панели стен выполнены из  белого мрамора. Окна, высокие и широкие, украшены портьерами из золотистой ткани. Под высоким потолком  подвешены трехъярусные круглые люстры, каркас которых имеет зеркально гладкое золотистое покрытие. Электрические патроны и электрические лампы имеют форму восковых свечей. Люстры украшены множеством хрустальных подвесок с затейливой огранкой. Свет преломляется в хрустальных подвесках, как в оптических призмах, и создает вокруг люстр разноцветные отблески. Лучи света, распространяясь по залу многократно складываясь и вычитаясь, создают удивительную освещенность зала, яркую и сверкающую. Зал с таким торжественным убранством  встретил и Петра Лаврушина.

     Алексею Филипповичу интересно было наблюдать, как в зал входят отдыхающие, заполняют зал собой и своими голосами. Строгие геометрические формы изменяются. Постепенно суета, говор людей стихают. Слышно, как ложки цепляют за посуду, как ножи скрежещут по тарелкам. А по проходам между столами энергично порхают молодые и красивые официантки в черных юбках и белых кофточках.

     Когда прием пищи приходит к завершению процесс протекает в обратном порядке. Посетители, сытые и довольные, шумно покидают зал, оставляя за собой в  беспорядке стулья, залитые скатерти первым блюдом или компотом.... Посетители не обращают внимания на результат своего нашествия. Но, к следующему их приходу, как по волшебству, зал сияет чистотой и красотой как прежде.

                5
Первый день Петра Лаврушина начался с посещения врачей. Он медленно и с трудом поднимался по лестнице, направляясь в кабинет хирурга. В руках держал санитарную книжку с назначением врачей и посещений лаборатории для проведения анализов. Его одолевали тяжелые мысли и почти панический страх по поводу внезапной болезни. Когда-то сильные и ловкие ноги, не знавшие усталости, доставляли Петру радость жизни своей упругостью мышц. И вдруг, неожиданно, утром он почти не смог встать на ноги. Слабость и боль в мышцах еле удерживали его на ногах.

     Ожидая приема у кабинета хирурга Петр Лаврушин вспоминал свою жизнь, свой хутор, расположенный недалеко от города Луцка. Хутор  оказался на пути, по которому в  1941 году нанесла удары шестая армия  фашистов в направлении  Житомира.

     В семье было четверо детей. Петр самый старший. Фашистская военная машина растоптала и выжгла города и села Украины.

     Тяжелые послевоенные годы врезались в память Петра, как резец скульптора, высекающего не прекрасный образ богини любви, а образ гигантского все пожирающего и уничтожающего монстра, называемого войной и голодом. При воспоминании детстве слезы текли в темные ночи из его глаз и в его зрелые годы. Родное село, почти сгоревшее и присевшее, как будто пытающееся спрятаться от войны, от фашистов, ярко хранит его память, вызывая любовь к тем местам и боль душевных страданий.

     Тяжелое, голодное и униженное войной детство ему казалось долгим и нескончаемым. Он с малолетнего возраста познал, что такое труд, помогал матери по дому и, по мере сил, в колхозе. Учеба в школе давалась ему легко, но он не считал учебу серьезным занятием и относился с прохладцей и ленью.

     Послевоенный хутор начинал оживать. С фронта приходили уцелевшие мужчины, вернулся с войны и отец Петра. Начали в селе восстанавливаться хаты. Запели в хуторе петухи. Стали обзаводиться хуторяне своей скотиной. Колхоз стал набирать силы. Но в семье Петра жизнь проходила нелегкая. В прошлое ушли времена, когда женщины сами запрягались в соху и кое-как возделывали землю, в которую рачительно и бережно бросали посевные зерна пшеницы. Голодные, голодные дети, а у них  в руках хлеб! Бери, корми детей!...  Нет! Они знали, что каждое зерно принесет десятки зерен урожая, и тогда все выживут. Сеяли хлеб, а сами ели траву, коренья, сусликов или пойманных диких голубей. Но это все прошло, все прошло быстро. В колхозе появились тракторы, плуги и комбайны. Свои огороды и своя живность во дворе улучшали жизнь хуторян. И все же еще очень трудно! А семье из шести человек еще труднее.

     Появились улыбки женщин, запели молодые девушки и стали на них заглядываться парни, в душах осторожной мелодией зазвучала надежда на счастье, и громко зазвучал гимн – «Выжили», а у матери Петра частенько текли слезы.

     Петр вспоминал первую тайную любовь. Девушку с соседней улицы звали Катериной. Она ему казалась волшебно красивой, с большими голубыми глазами и светлыми волосами. Он тайно наблюдал за Катериной, стесняясь подойти. Эта любовь была особой, душевной, не стремящейся к проявлению мужской силы. Она была для него как сама жизнь. Петр ее отождествлял с красотой восхода солнца и заката, с лунным серебряным сиянием ночи, с цветами и запахами, и жгучими лучами солнца. Она для него стала красотой и смыслом его жизни.

     Катя так и не узнала о любви Петра. Часто видела его недалеко от себя, он ей нравился, но гордость девичья и традиции того времени не позволяли ей сделать первый шаг к сближению.

     У Петра Лаврушина была еще одна любовь, сильная и непобедимая. Она определила его судьбу. Это любовь  к машинам.

     Петр завидовал взрослым механизаторам и наблюдал как они, словно хирурги, испачканными руками по локти, возились внутри двигателей, откручивали гайки, вынимали детали и устанавливали новые. Когда появились в колхозе самоходные комбайны, то изумлению и восхищению у Петра не было границ. К восемнадцати годам созрела у него мечта стать шофером.

     Вспомнил Петр и то время, когда уходил в армию. Петра провожала вся семья. Мать плакала и просила:

     – Возвращайся, сынок. Береги себя. Я ждать тебя буду дни и ночи.

     Сестры и братья Петра окружили его со всех сторон, кто держал его за руку, а кто прижимался к нему. Петр озирался по сторонам, желая увидеть свою возлюбленную Катерину. Не заметил ее, спрятавшуюся за кустом сирени и неотрывно смотревшей в его сторону.
Уехал Петр и не вернулся в родное село, сохранив в памяти родные места и тоску по дому своего детства, тяжелого детства, горького и голодного, и все же это его родина, место, где он появился на свет.

     В армии он стал водителем танка, получил водительское удостоверение на право вождения автомашин и специальной техники. После окончания службы в армии, по призыву комсомола, уехал строить газопроводы в далекую западную Сибирь. Любовь к Катерине постепенно угасла.

     Поездом приехал Петр на железнодорожную станцию «Геологическая», маленького поселка, в то время Югорск  назывался Комсомольским,  и стал работать шофером на грузовых автомашинах.

     Ухаживал Петр за машинами как за малыми детьми. Перед каждой поездкой  проверял, ощупывал каждый узел машины, каждый болт, как будто спрашивал «Удобно тебе? Не тяжело, не болеешь?», и просил «Не подведи, выдержи». И машины не подводили на тяжелых зимних дорогах в тридцати и сорока градусные морозы. Петр ощущал звук каждой детали машины, каждого узла, ощущал напряжение болтов и колес, цепляющихся за заснеженную дорогу, он слышал и понимал работающий двигатель, как понимает мать своего ребенка.  Обласканные Петром машины на самых трудных дорогах – «зимниках» благодарили его за внимание исправной работой.

     Вспомнил  Петр заснеженные дороги через замерзшие болота, замерзшие реки и поселки, находящиеся один от другого порой на тысячи километров.
Петр влюбился в таежную природу. Через проталины замерзших стекол автомашины он наблюдал, как проплывают перед его глазами пейзажи один краше другого, а ночью в свете фар проплывают  отдельные сосны темные, спокойные и величавые, в сверкающих снежных нарядах.

     А сколько Петр встретил алых восходов, рисующих на легких полупрозрачных облаках яркие, изумительные по красоте узоры, живые и неповторимые. Иногда останавливался, чтобы полюбоваться на огромного лося, или дикого северного оленя вышедшего на таежную дорогу посмотреть на нарушителя извечной тишины таежной природы.
 
     Морозы не щадили Петра, пробирались в кабину, под меховую куртку, проникали к ногам через теплые унты, но Петр, увлекаемый богатырским энтузиазмом, умело вел свою машины, не обращая внимания на неудобства и тяготы зимних дорог. Мотор машины напрягался и пел гимны славы всем тем водителям, которые катили машины по зимним дорогам Сибири.
Сорок лет Петр провел за рулем, управляя от легендарных «полуторок» до знаменитых на севере машин «Ураган». Встретил и новую любовь, Любу.

     Петр, как и многие другие, работал с увлечением и героизмом.  И сегодня миллионы кубометров газа, текущие из Сибири в Европу, содержат немалый труд и тепло рук людей, таких как Петр Лаврушин.

     Пока Лаврушин обходил кабинеты врачей и преодолевал ступеньки межэтажных лестниц, его жизнь перед его внутренним взором протекала так быстро, как прокручиваемый кинофильм.

                5

Вечером Петр вернулся в гостиничный номер уставший, и присел на кровать. С экрана телевизионного приемника говорил лидер коммунистов Зюганов о социальных проблемах в новом демократическом обществе. Петр то ли сам себе, то ли,  обращаясь к Алексею Филипповичу, произнес:

     – Опять эти коммунисты вылезли. Пока они есть, не будет у нас хорошей жизни.
Алексей Филиппович не откликнулся на реплику, а   Петр обратился к нему:

     – Алексей Филиппович, можно по телефону поговорить с женой.

     – Говорите, говорите, – ответил Алексей и вышел из комнаты, чтобы не стеснять Лаврушина своим присутствием.

     Лаврушин поднял трубку телефона, набрал номер и когда услышал ответ, заговорил:

     – Ало, ало.... Любочка, это ты? Почему не звонил?.... Да по врачам ходил.   Назначили лечение.... Любачка, да что они могут сказать! Посмотрели и ничего не обещают…. Конечно, должны лечить! Назначают процедуры. Завтра на «ринтген» пойду…  Любачка, ты не знаешь, что это такое? Просто ноги «просветят», может что-нибудь найдут?…. Ой, Любачка, сытый я, сытый, тут кормят хорошо. Я даже не знаю, куда девать продукты, которые ты мне в сумку нагрузила. Комната? Уютно ли ты спрашиваешь? – Лаврушин прикрыл телефонную трубку ладонью, оглянулся, проверяя, один ли он в комнате, и продолжил с доверительной интонацией в голосе, – Любачка, здесь как в сказке, такой волшебной красоты я в жизни не видел. Полы, стены в мраморе, дорогие занавески на окнах, кругом неописуемая чистота. Любачка, это просто рай господний. А какие красивые люстры. Сверкают как «брильянты».... Скатерти в столовой и белье постельное такое белое, словно недавно выпавший снег. Я даже с опаской ложусь в пастель, словно боюсь их испачкать… Кругом ковры.. Что? Что? Не веришь?... Любачка, такого я не видел, а в столовой еды полно....

     Далее Петр описал столовую, какие блюда, какие приветливые девушки-официантки…, часто повторяя имя Любы и слово «волшебство». Были так же описаны и кабинеты, и какие врачи, и высказаны свои надежды на излечение ног.

     Когда Алексей Филиппович зашел в комнату, Лаврушин уже лежал в постели, повернувшись лицом к стене. Так закончился первый день пребывания Петра в профилактории.

                6
     Алексею Филипповичу казалось, что Петр Лаврушин человек замкнутый и не разговорчивый. Он молча появлялся в конце дня в комнате и утром молча уходил. Смотрел телевизионные передачи  молча, не имея пристрастия к той или иной программе. Алексей Филиппович решил нарушить молчание и обратился к Лаврушину:

     – Скажите, Петр, почему вам не нравятся коммунисты? Откуда такая ненависть?
     Петр бросил быстрый взгляд в сторону Алексея, слегка привстал, затем вновь уселся полным своим весом на кровать и промолвил:

     – А за что я их должен любить? Я до сих пор  помню слезы матери. Отец в колхозе работал за палочки. Получил зерна двадцать килограмм за сезон работы. Мешка даже не дали. Отец снял нательные портки, завязал внизу штанины и в них принес пшеницу на всю семью, до следующего урожая. Мать всю ночь проплакала, причитая:  – «Мы с голоду помрем»!
     На лице Петра промелькнула печаль, он замолчал. Алексей воспользовался паузой:
 
     – «Палочка»?  Это один трудодень? В детстве я жил в селе Большая Таловка, колхозники получали много зерна. Почему же ваш отец мало получил?

     – Не знаю. Я мало понимал что происходит. Помню слезы, горькие слезы матери. Мы тяжело и бедно жили. Так, что?  За это любить?

     Петр внимательно смотрел в  глаза Алексея Филипповича, ожидая  реакции  на его слова, затем спросил:

     – А вы, случайно, не из них? Вы коммунист?

     – Может быть. Но членом партии никогда не был. Да разве дело в членском билете? Главное как ты понимаешь идею. По убеждению я сторонник социализма. –  Ответил Алексей.

     – А я нет. Никто из них не помог нам! Я помню только трудные и голодные дни. Отец пьянствовал, почти не работал, мать ругал. Ругал партийцев за то, что они его из партии исключили, вместо того, чтобы помочь. Когда зимой пьяный отец замерз, так хоронить его не в чем было.

     –  А при чем тут коммунисты?

     – Как, причем? Она отняла землю, создала колхозы и заставила всех в колхозах работать, а отец не хотел работать на кого-то. Хотел сам на себя работать. Земли нет, и чем землю обрабатывать, тоже  нет. Работать негде. Они такие условия создали, вот и стал отец пить. Ни еды, ни топки нет. Мать стопила забор и все, что было во дворе из дерева. Я по утрам  брал санки и зимой шел к реке. Там камыш рубил и на санках возил домой печку топить. В школу почти не ходил. А они, – Петр перевел дыхание, и для убедительности слов вытянул к Алексею руку, ладонью вверх, продолжил, – мать стыдили, что я плохо школу посещаю, грозились меня в детдом отдать. Матери и так плохо, а они еще ее донимали. За  нами четырьмя надо было присматривать, работала в колхозе, сколько могла. Еле концы с концами сводили. Немного легче стало, когда я подрос и тоже в меру своих сил работал в колхозе.

     – Землю не отнимали, –  возразил Алексей Филиппович, – организовали совместное хозяйствование. Так сообща выжить легче и селянам и горожанам. Земля и инвентарь, и скотина осталась в собственности селян.

     – А зачем мне селяне и горожане? Плевать на всех! Каждый должен за себя работать. А «гуртовое, это чертовое», мудрость людская говорит. Я понимаю Мое, это мое. Земля, так это такая земля…, что бы на неё никто и шагом не смел стать. Я один её хозяин и обрабатываю один, и хочу – продам, хочу – подарю. Почему я должен кому-то помогать, дармоедов обрабатывать.
 
     Лаврушин замолчал. Пронзительно смотрел на Алексея Филипповича. Ему казалось, что он так убедительно сказал, что никто не может ему возразить.
 
     – Если в этом вы так убеждены, так почему вы в обиде на коммунистов и сельчан за то, что никто  не помог вашей семье? 

     Петр удивленно посмотрел на Филипповича, казалось, что он растерялся, но затем заговорил:

     – За язык их, партийцев, никто не тянул. Сами пообещали дать людям хорошую и сытую жизнь. А сами не только ничего не дали, не помогли, а начали отнимать последнее.

     – Да! ничего они никому не обещали давать. – Раздраженно заметил Алексей Филиппович.

     – Как это так!? А кто же обещал светлое будущее подарить людям?

     – Ленинцы предлагали людям жить так, чтобы результаты их труда доставались тем, кто трудился. Что бы созданные блага самими людьми ими же и распределялись между собой справедливо.

     – Справедливо! – Махнул рукой Петр. – Их справедливость как у Папандапулы в кинофильме «Свадьба в Малиновке» при дележе награбленного барахла. Меня «грабанули»! Я сорок лет на севере «горбатился», прокрутил «баранку», семью не имел, детей не народил, все работал и работал, а они бесстыдные все забрали.
Мобильный телефон от вибрации пополз по гладкой поверхности тумбочки, издавая звук механического звонка.  Пришло время ужина.

     – Господин Лаврушин, пойдемте ужинать, – предложил Алексей, – после ужина доскажите свою историю ограбления.

     – Напрасно иронизируете, Алексей. Наверное, и вас ограбили, только вы этого не заметили. Ладно, пойдемте, поужинаем, а там видно будет… .

     После ужина Алексей Филиппович совершил, уже вошедший в привычку, обход болота, на середине которого опять плавала одинокая дикая утка. На некоторых лавочках сидела молодежь, развлекая себя разговорами, смехом и пивом, стараясь, пустые бутылки докинуть до одинокой утки. «Вот так и в одинокого человека бросают обидные слова, как бутылки в одинокую уточку, – подумал Алексей – стараясь ранить, и человек прячет себя  в середине своей души, чтобы слова-стрелы не могли его достичь».

                7
Алексей Филиппович не стал возобновлять разговор, предположил, что Петру не доставляет удовольствия беседа, а воспоминание о своем прошлом и настоящем  доставляет ему душевную боль.

     Но, Петр  почувствовал потребность высказаться. Ведь постороннему одинокому человеку, который может слушать, можно все высказать, облегчить душу и при этом без риска, что откровенность или неосторожное признание может обернуться против рассказчика. Поговорили и разъехались. И никто не узнает об откровении или признании. Прошло несколько дней, и Петр сам возобновил разговор:

     – Вы, наверное, Алексей Филиппович, думаете, что я всю жизнь с ненавистью жил. Нет! Была неудовлетворенность от тяжкой жизни в детстве и в юношестве. Когда стало интересно знакомиться с девушками, а я в «прорезиновых» тапочках и штанах с  заплатками, да рубашка заношенная не по размеру. … А многие ребята уже исправно одеты…, – Петр посмотрел в глаза Алексею, убеждаясь, что его слушают и понимают, продолжил, – стыдно подходить, да и девушки с пренебрежением относились. Горько и стыдно. Вы понимаете меня?

     – Да, Петр, мы оба дети войны, и все мы пережили одинаковые невзгоды.

     – Спасибо за понимание. Только одним были невзгоды, а другим райская жизнь.  В армии, и после армии, в Сибири, я человеком стал себя чувствовать! Дал слово себе, что сначала заработаю денег на дом, на мебель, чтобы потом образовать семью. Обеспечить своих детей всем необходимым, чтобы они, как я не бедствовали. И я работал, отдыха  не знал, стал накапливать сбережения….  Я, наверное, смешным вам кажусь?  – Закончил Петр свою мысль.

     – Судьба человека не может быть смешной, и  заслуживает внимания.

     – Так оно так!.... – Петр поудобнее устроился на кровати,  – только я не смог ее, судьбу, увидеть такой, о которой мечтал. Увлекся  накоплением денег, думал, что их все мало для образования семьи. Копил, и не заметил, как прошло время. И любовь была, и упустил я ее, и семью вовремя не смог создать, и детей народить. А все было! И радость в работе, и радость жизни и красота тайги за душу брала, и  казалась жизнь счастливой!... – Петр сделал паузу, – и вот ноги подвели, как не вовремя... .

     Петр замолчал и мыслями ушел в себя, и казалось, что он уже не вымолвит слова.
     – Вы, Петр, начали говорить об ограблении. Как вас ограбил? – прервал молчание Петра Алексей Филиппович.

     – Как ограбили? – Переспросил Петр. – Как и всех ограбили коммунисты, так и меня ограбили. У меня сбережений было 200 тысяч советских рублей. Это очень большая сумма. Это 80 легковых автомашин, или столько же  квартир. Добыл я эти деньги своим трудом. А когда коммунисты устроили в 90 годах дефолт, все пропало. Они отняли у меня мой труд. И, что? Им за это я должен быть благодарным? В одночасье у всех пропали вклады. Разве это не грабеж?

     – Послушайте, Петр, тут коммунисты не причем. Да, среди партии были члены партии без убеждений, как раз они и отказались от неё. Они обманом завоевали доверие людей, затем начали перестраивать страну на буржуазный лад. Их нельзя считать коммунистами, они предали коммунистическую партию. Они в 90 годах побросали или публично сожгли партийные билеты. И в дефолте они виновны....

     Петр внимательно посмотрел на Алексея, задумался и с раздражением в голосе заговорил:

     –  И вы думаете, что только они виноваты?... Нет! Все они одинаковые, искали свою личную выгоду. И, наконец, дорвались до кормушки и грабежа.  Какими они были такими и остались, хитрыми и стремящимися к рублю. Не зря их называют «прихватизаторами».
 
     – Да, необычный у вас взгляд, Петр. Не все же такие коммунисты. Их было 14 миллионов. –  Промолвил Алексей.

     – А при чем тут все. Тех с кем я работал и общался для меня достаточно. Может и есть что-то хорошее, но я запомнил плохое и оно превалирует. – Петр сделал паузу и продолжил, – а что вы скажете, если я вам расскажу, как коммунисты прокалывали колеса в моей машине, сливали охлаждающую морозостойкую жидкость из двигателя, или, скажем, воровали горючку. Что вы на это скажете?

     Алексей Филиппович посмотрел в глаза Петра, пытаясь увидеть искренность слов, или браваду для «красного словца».
 
     – Вижу, не верите. – Промолвил Петр. – Не верите? Наверное, вам меньше пришлось сталкиваться с коммунистами. А я скажу как на духу. Я с ними вместе работал. Я хорошо работал. Я имею правительственную награду, похвальные грамоты, мне давали денежные вознаграждения, моя фотография висела на доске почета, у меня было звание, даже смешно, Ударника Коммунистического труда. А они завидовали моему успеху… Нехорошо бахвальствовать, но пришлось к лову.
 
     Петр сделал паузу, перевел дух и продолжил разговор:

     – Господи, и фамилия  этого коммуниста отражает его сволочные дела. – Петр нагнулся вперед, словно хотел мне тихо назвать фамилию, затем вновь принял прежнюю позу, и продолжил, –  Сволочинов Адольф Власович. Кличка у него «Сиплый», по причине его голоса. Говорил он сипло. Пьянь и патологический лодырь, а заносчив как король. Сколотил он группку из пятерых таких, как и он. После рейса я за машиной ухаживаю, а они пьянствуют. Приходят на работу, в рейс нужно идти, а у них головы болят. Сидят на лавочке, курят, в себя приходят, и всех кого видят, как псы обгавкивают. По их словам – только они работники. Я готов выезжать в рейс, а они все еще никак не отойдут. К десяти часам в рейс уходят в полусознательном состоянии, не проверив машины. Я для них был как красная тряпка для быка.  Вот этот Сволочинов и прокалывал в моей машине колеса. Или горючку сливал и менял на водку.

     – Так вы их за этим грязным делом поймали? –  Спросил Алексей.

     – Нет. Да если бы я его и поймал, так ему ничего бы не было. Он партиец, «честь и совесть» не дали бы его публично уличить.

     – Нельзя же их без доказательства обвинять!

     Было видно, что душа Петра была возбуждена, он переводил взгляд то на свои руки, то вверх, на потолок, или мельком бросал взгляд на Алексея Филипповича. Пауза в разговоре затянулась, и, наконец, Петр с уверенностью вымолвил:

     – Я уверен, что это они! Утром я начинаю менять проколотые колеса, а они сидят с красными от водки носами, смотрят в мою сторону и нагло посмеиваются. А этот  «Сиплый» Адольф кричит: «Ну, ты, святой Петр, ударник, никак обломался!?», и вместе со своей бандой смеется. Они это творили, больше некому….

     – Мне всегда давали новую машину, – продолжал говорить Петр, – знали, что я сберегу ее. Последнюю машину мне дали «Ураган». Мощная, военная. Она мне стала как родная сестра. Всю тайгу я на ней исколесил, от Свердловска (Екатеринбург) до Северного ледовитого океана. Вы, Филиппович, знаете такую  машину?

     – Да знаю, видел не раз. – Ответил Алексей. – Только я что-то не понимаю. Вы, как будто идеологический противник общественной собственности, а за машинами ухаживали как за дорогой и милой сердцу частной собственностью. Как понимать такой антагонизм?

     Петр внимательно посмотрел Алексею в глаза:

     – «Антагализм»?, это что?

     – Антагонизм, это непримиримость во взглядах, в отношениях.

     – Идеология,.... «антагализм»? Вы меня мудреными словами не путайте. Я человек не образованный. Меня начальник предприятия вызвал, а он меня уважал, и сказал: – «Даю я тебе Петр новую сильную машину «Ураган», бери и работай. Иди к механику и принимай ее». Раз мне ее дали, значит моя, и я работал и берег её. Я слабо понимаю ваши «премудрости». Я думаю, что надо быть честным к людям и к работе. Я работал добросовестно и честно. А мудреные слова мне не нужны. Они нужны Сволочинову. Понимаете….
 
     Петр приостановил свое слово, набрал воздуха в широкую грудь и продолжил:

     – В летний период я занимался подготовкой машины к «зимнику».  По моему рацпредложению инженеры помогли сделать расчеты и начертить необходимые чертежи. Я своими руками удлинил шасси Урагану и удлинил ему кузов. Поставил дополнительную ось. Все это для того, чтобы можно поместить на машину два агрегата воздушного газоохлаждения. Они по весу не превышали грузоподъемность Урагана, а по габаритам не помещались на обычную машину. Я в «зимник» за один рейс начал перевозить два агрегата, а компания Сволочинова перевозила по одному агрегату. Так я все лето работал по переделке кузова, а эта компания пьянствовала. А затем «Сиплый» устроил целую травлю на меня. Даже добился заседания партийного актива. С пеной у рта доказывал, что я испортил машину, что не проведены испытания после доработки, что она стала ненадежной и опасной для жизни. Это он за мою жизнь забеспокоился. – Петр усмехнулся и продолжил. – Каких только он мудреных слов не произносил, чтобы машину забраковали и не допустили к работе. Спасибо начальнику. Он терпеливо выслушал «Сиплого» и затем сказал, что бы он не занимался болтовней, и лучше бы перестал пить водку. Вот «Сиплый» меня еще больше возненавидел. Да еще жадность ему сердце давила. Я за один рейс получал заработка вдвое больше, чем «Сиплый».....

     Петр сделал паузу, а Алексей Филиппович перевел разговор на другую тему:

     – Петр, скажите, за какую партию вы голосовали? – За левых или за правых?

     – Левых, правых, яблочкиных, или либералов я не знаю, не разбираюсь. Я ни за кого не голосовал. Они для меня все одинаковые – все партийцы! Всем им наплевать на человека. Прикрываются волей народа, а сами все стремятся к одной цели. А цель, это власть! Стремятся смешать друг друга с грязью. Врут, друг друга очерняют, и не стесняются лезть вверх, к власти, затаптывая друг друга. Они все партийцы, новые или бывшие, все одинаковые.
 
     – И все же, Петр, у вас есть какие-либо убеждения?

     – У меня христианские убеждения, а у партийцев всех мастей дьявольские! Не хочу с ними иметь общие дела. Пусть мне не мешают жить и работать. А они до сих пор мне мешают работать и спокойно жить!
 
     Петр замолчал. От волнения стал чаще дышать. Даже лоб стал влажным. Затем промолвил:

     – Господи, прости меня Господи. Не хотел я этого, но видно богу было так угодно. «Сиплый» – Сволочинов в тайге сгинул. Поленился машину подготовить, в резерв горючего не взял. Не проверил рацию и ушел в рейс. Сломался в дороге, а тут метель. Не нашел их поисковый отряд, занесло снегом. Сволочинов вместе с напарником замерз. Только весной машину заметили и их в машине нашли. А вот водки в рейс не забыли взять. Говорят, что пять пустых бутылок было в кабине. И тут я виноват! Его друзья на меня шипели, дескать, нагнал «святой Петр» порчу на нашего друга. Стала мода на магию, да на ведьм.
     Петр сделал паузу. Немного успокоился и продолжил:

     – А вы, Алексей Филиппович, видно, тоже из тех, которые не работали, а командовали другими. Меня вам трудно понять. Руки у вас холеные, не видно мозолей, тонкие пальцы. Наверное, одной только пишущей ручкой работали. Такие руки  у начальника ремонтных мастерских Драчева Николая Генадьевича. Только командовал, да и то бестолково. Он партиец. Был большевиком, теперь Единоросс. Любит говорить, что он член партии и любит работать. А сам любит бумаги писать, водку пить, да за девчатами ухлестывать.
 
     –  Драчев тоже у машин колеса прокалывал?  – Спросил Алексей.

     – Нет!... Зря вы надо мной пытаетесь подшутить.
 
     – Извините, Петр. – Извинился Алексей. – Я не хотел вас обидеть или посмеяться. Интересно, какие у  вас взаимоотношения  были с Драчевым?

     – По работе отношения. Я к тому времени на пенсию вышел, и стал работать в мастерских по ремонту двигателей. А он стал моим начальником. Доставлял я ему беспокойство. То запчасти новые с него требовал, то инструмент нормальный, современный через него пытался получить, или просил заказать и изготовить приспособления для проведения более быстрого и качественного ремонта. А Драчеву все это было лишней заботой. Он мне обычно говорил: «И какого черта тебе надо. Работай как все! Не лезь туда, куда не следует». В мастерских было два участка. По ремонту двигателей и ходовой части. Агрегаты  Ураганов ремонтировать некому. Это коробки скоростей, такая громоздкая, сложная. По моей инициативе создали участок для ремонта агрегатов. В ремонтном помещении для агрегатов была кран-балка для подъема груза. Находилась в нерабочем состоянии. Сколько не просил его, Драчева, отремонтировать, он только посылал меня вместе с балкой на известный «объект». Или просил написать заявку, обосновать необходимость ремонта, указать какие к балке нужны запчасти, какой марки, какого завода изготовителя....
 
     Петр приостановил рассказ. Отдышался и продолжил:

     – К этому времени он уже совсем перекрасился в другую партию, и стал носить крест христианский на золотой цепочке. Носил так, чтобы его видели. А христианского в его душе было столько, сколько зла в сатане. Взялся я сам за ремонт балки. Друзей электриков и слесарей попросил. Оживили механизм. Посмотрел на это Драчев и заявил: «Я этого не видел и не знаю, испытывать балку не буду, она списана. Случится с тобой беда из-за этой балки, отвечать не буду. Это твое самоуправство, тебе и отвечать. Надо новую балку».  Я позже узнал, что новая кран-балка, в упаковке, лежала вдоль стены мастерских уже не один год. Не хотел Драчев заниматься монтажом новой балки и помалкивал о ее существовании. Вот такое его отношение партийное и христианское к делу. Крест ему на груди для моды нужен, а не для следования законам христианским. Да и новая партия ему нужна для моды.
Петр Лаврушин махнул рукой в подтверждение сказанных слов. Сделал паузу. Затем показал Алексею Филипповичу ладони:

     – Вот этими руками я не малый труд отдал. Я в организацию участка по ремонту агрегатов душу вложил. Радовался, что сделал дело полезное.
 
     Петр опустил руки и продолжил:

     –А он, Драчев, «бывший» или «настоящий», или еще какой там,  все пустил под газовую горелку! И кто ему разрешил это делать?  Когда началась, как там называется, «шопатерапея экономики»....

     – «Шоковая терапия»...., – поправил Петра Алексей Филиппович.
 
     – Шоковая, так шоковая, – согласился Петр. – Хозяйство стало «разваливаться», на участке агрегатов, под видом модернизации все разрезали и сдали  на металлолом. Новую кран-балку распаковали и тоже разрезали!  А затем стали списывать старую автотехнику, и тоже резать. Душа кровью обливалась. Да тут еще началась реструктуризация. Я выкупил несколько списанных машин и гусеничный болотоход. Пришлось их охранять от Драчева. А потом я их перевез на свою усадьбу. Вскоре меня отправили, или точнее выгнали на заслуженный отдых! Я себя чувствовал так, как будто меня самого горелкой разрезали и сдали на металлолом…. Не понять вам меня, Алексей Филиппович, не понять рабочего человека. Чиновники бездушны к людям,  особенно бездушны такие, как Драчевы да Сволочиновы. Им, что технику, что человека списать, сломать – раз плюнуть!
Зазвонил телефон. Петр поднял трубку:

     – Кто?..... Это ты, Люба?.... Я, я, Любачка, я у телефона, слушаю. Что ты спрашиваешь?
     Петр переложил в правую руку  телефонную трубку и приложил ее к левому уху:
     – Слушаю тебя, Люба. Я не один… Как ноги спрашиваешь. Лучше немного …. Надеюсь…. Любачка, а как там хозяйство? Все целое?…. Кормят?…. Здесь кормят хорошо. Да не беспокойся!..... Скучаешь?.....
Алексей Филиппович вышел из комнаты, предоставив Лаврушину спокойно поговорить. Алексей знал, что разговор будет длинным и обстоятельным с подробностями и всеми семейными новостями. Вернулся Алексей Филиппович, когда Петр Лаврушин уже спокойно спал, повернувшись, как всегда, лицом к стене.

                8
     Время пребывания Алексея Филипповича в профилактории подходило к концу. Разговор с Лаврушиным то прекращался, то возникал вновь. Вот и в этот субботний вечер, когда Алексей пришел в комнату после своей вечерней прогулки вокруг озера, разговор получил продолжение.

     Петр Лаврушин смотрел первую телевизионную программу. Министр по развитию экономики вкрадчиво, стараясь убедить зрителей в важности поддержки и развития малого и среднего бизнеса, рассказывал о мерах и необходимых законах, которые должны дать толчок развитию всей страны. Когда речь пошла о предоставляемой помощи малому бизнесу, Петр Лаврушин шумно зашевелился на стуле и засопел как человек, выполняющий тяжелую работу.
 
     –  Алексей Филиппович, – заговорил Петр, – ну надо же так врать. Какая там поддержка, наоборот, так и норовят урвать, да побольше!  Я сам на своей шкуре это испытываю. Вы их, бесстыдно обогащающихся, называйте, как хотите.  Бывшими идейными, или безыдейными с билетами старыми или новыми, или вообще без билетов партийных, они в душе какими были такими и остались. Они обещают мне помощи!  Откуда? Из своих миллиардов рублей, которые хранят за границей. Да они и копейки из рук не выпустят! Помощники…. Допомогались, что и было – разрушили.

     – А вы, Петр, занимаетесь бизнесом? – спросил Алексей.

     – Пытаюсь заниматься. Так от этого бизнеса одни неприятности.  Черт бы их побрал всех. Эта «телефигура», – Петр показал пальцем на телеэкран, – мне обещает помогать, а на самом деле мне только мешают, палки в колеса вставляют, да грабят.

     – И как же это выглядит? С ваших слов вас все время грабят. А как же другие?    Занимаются бизнесом,  и ничего, получается, и не жалуются, скорее они грабят, а не их.

     –  Напрасно вы пытаетесь, уважаемый, уязвить. – Спокойно ответил Петр. – Я сам, вот этими руками, – Петр протянул к Алексею руки вверх ладонями, –  выкупленные машины поставил на колеса. Считай, что из металлолома сделал машины. Построил сам гаражи на своей усадьбе. И тут начались беды. Допрос за допросом: «Где взял машины? Откуда у тебя средства взялись? Почему не зарегистрированы? Где на них документы? А можно ли их вообще эксплуатировать?»  Началась беготня… Независимой технической комиссии заплати! Они дают заключение о техническом состоянии. Заплати за справки. За документы на покупку машин заплати. Заплати за выписку технических паспортов.  Заплати за техосмотры. Заплати за регистрацию своего предприятия. Заплати за эксплуатацию дорог. И всем заплати, заплати, заплати! А за что платить! За мой труд?!... Разве это не грабеж.

     – Петр, а какую форму предприятия вы зарегистрировали?

     – ТОО зарегистрировал. Товарищество, значит, с ограниченной ответственностью. Да откуда же я знал, что так обернется. Пристала ко мне налоговая: «Плати налоги». Спрашиваю ее: «За что налоги?». Она отвечает: «За предпринимательскую деятельность, дающую прибыли». Вот скажите, Алексей Филиппович, из какой такой прибыли? Я только начал работать, стал по заказам грузы перевозить, заметьте, сам за рулем днем и ночью. Кое-какую копейку начал зарабатывать себе на хлеб. А они – налоги! За что? За то, что у меня есть руки, – Петр вновь показал Алексею свои руки, – а им, налоговикам, с фонда моей зарплаты налог плати. Да еще налог на добавленную стоимость. А скажите, кто мне эту добавленную стоимость добавляет. Налог на транспорт. Мои машины, мною созданные, и за них же я должен налог платить. А по конституции, частная собственность неприкосновенна! А налоговая требует налог с имущества, с моей частной собственности на имущество. Это как?

     – Петр, так вы же за свои транспортные услуги цену определяете рыночную, а в нее входят и налоги. Вы налоги присваиваете.

     – Ничего я себе не присваивал. Что заработал то и получил. Так нет же! В суд меня потащили. Штраф за неуплату налогов назначили. Затем приставы судебные пришли мое имущество описывать и отнимать. Моя Любочка в обморок упала. Пришлось все, что заработал отдать. И опять таки кому? Да тем же  бывшим или настоящим партийцам левым, правым, средним и…, и прочим. Пока они у власти, пока и будут трудяг грабить!
 
     – Вы, прямо-таки анархист.  – Прервал разговор Алексей Филиппович. – Лишнее наговариваете и на «бывших» и на «настоящих». Налоговые деньги, это деньги которые вам дают покупатели вашего товара или ваших услуг. Через Вас налоги собирает государство.

     –  Что-то я не припоминаю, чтобы мне кто-то давал деньги на налог. Вы все время меня хотите запутать. Хоть вы и не партиец, а видно с ними заодно! Не хотите меня понять.
     – Понимаю я вас, Петр. Только вы не совсем понимаете….

     – А что там такого хитрого, чего я не понимаю?! – возмутился Петр. –  Я все сам создал, сам, например, накосил сена на заброшенных и топких лугах. Сам привез зеленную массу на животноводческую ферму, по договору, получил за работу, вот и мой заработок и моя зарплата. Больше чем я заработал, мне никто не дает! Часть скошенной травы высушиваю, и ее у меня покупает ферма.
 
     – Луга, на которых вы косите траву, кому-то сегодня принадлежат. В любом случае они под управлением местной власти.

     – Вот,  вот, а у власти те же партийцы – «единоросы-медвижатники».

     – Почему «медвижатники»?

     – Эмблема или герб, или как там сказать, у них с изображением медведя. – Ответил Петр.
 
     – Так вот, Алексей Филиппович, те луга топкие. Нельзя на машине ездить. И эти луга, собственно, болото. Они заброшены, а трава растет высокая. Никто ее не сажал и никто за ней не ухаживал. Дикая трава. Я сам, своими руками, на выкупленном болотоходе, увеличил ширину гусениц, приспособил косилку и механические грабли.  Стал косить и собирать ту траву. От болотохода даже следов на лугу не видно. И думаете, я получил благодарность! – Петр обреченно махнул рукой и закончил, – и тут неприятности!

     – Что, бандиты вас начали «крышевать»?

     – Нет не бандиты…. А может и бандиты. Местная власть стала требовать арендную плату. Дескать, я с муниципальной собственности на землю получаю прибыли, а аренду за пользование землей не плачу. Ну, скажите, Филиппович, какая аренда на брошенные земли. Никому эта земля не нужна была. Я как стал там траву собирать, так сразу и хозяева нашлись на заработок мой и на землю. Так думаете это все?! Нет, – Петр сделал паузу, набираясь силой слова, и продолжил, –  появилась экологическая служба! И ей нужны деньги за нанесение ущерба природе. Видите ли, я гусеницами наношу порчу вечной мерзлоте, и способствую увеличению заболоченности земель. А деньги им нужны для сохранения и восстановление природы!
 
     Петр махнул рукой, беззвучно пошевелил губами, наверно выругался, и закончил:

     – Для карманов своих нужны им деньги! Вот и попробуй заработать. Со всех сторон тащат. Разве это не грабеж. Пришлось всем платить. Себе от такой работы только на хлеб и остается. Я держусь только надеждой, что может быть, со временем, наладится. Да вот ноги подвели. Мне бы подлечиться. А там развернусь. Ведь на себя работаю.

     – Вы, Петр, один работаете, или есть наемные рабочие. – Поинтересовался Филиппович.

     – Наемных не было, были помощники, да разбежались. Кто же за копейки будет работать. А мне не только надо на хлеб. Надо горючку купить, запчасти купить, гаражи достроить и оборудовать, отопление и прочее необходимое, да я же себе что-то должен оставить! Вот и получается в итоге заработок карликовый. Кто же будет работать!?

     Петр тяжело вздохнул и замолчал. Вокзальные часы возвестили 22 часа московского времени.

     Петр стал стелить постель.
 
     – Давайте отдыхать Алексей Филиппович. – Промолвил Петр и стал укладываться в постель.

                9
     Вечером, Алексей Филиппович укладывал вещи в чемодан. Зашел Петр, спросил:

     – Вы уже уезжаете?

     – Да, закончилось мое пребывание. Завтра днем покидаю профилакторий.

     – Счастливо добраться до места.

     Петр прошел и сел на свою кровать.
 
     – Наговорил я вам, Алексей Филиппович, разных разностей. Вы человек вижу образованный, и многое видите не так как я. Я простой человек, рабочий и по рождению крестьянин. Мне всякие теории непонятны. Я человек дела, а не рассуждений. В умении своих рук я весь. Поговорил я с вами и тем душу облегчил. Накопилось как ржавчины на железе. Очистишь ржавчину и…. заблестела поверхность. Жаль только, что ржавчина остается пылью внутри и напоминает и ржавит хорошее и чистое, которое было в жизни. Было у меня много дней счастливых и ярких. Рабочей своей судьбе я доволен. И моя любовь вернулась. Ведь Люба уехала, не дождалась моего предложения жениться, а я все откладывал и откладывал признание. Не смогла без меня, а я не смог без нее и оставался не женатым. Живем теперь ладно, только детей нет, поздно. А вы, Филиппович, были счастливы?
– Счастливым ли я был? – Приостановил Филиппович укладывать вещи в чемодан, задумался и как будто сам себя спросил, – Счастливый я?
 
     – Знать бы, Петр, что такое счастье. – Заговорил Алексей Филиппович. – И есть ли счастье, без огорчений и страданий? Без страданий не осознаешь горя, а без горя не поймешь счастья.  Все хотят быть счастливыми! И каждый счастье понимает по-своему.

     – А я был счастливым своей наградой. И радовался не самой награде, а тому, что мой труд пришелся по душе людям. – Вставил слово Петр в возникшую паузу.

     –Я видел счастливого человека на выборах, – продолжил разговор Алексей Филиппович, – тогда лидировал Ельцин. Этот счастливый человек – был житель этого города, известный всем как пьяница и бездельник. Ему доставалось от Советской власти и за пьянство и паразитический образ жизни. Заставляли его работать. Пришел он на избирательный участок полупьяный, в грязных штанах и обуви, на голое тело одета     фуфайка. Кинул он в урну бюллетень и с сияющими от счастья глазами, идя по залу избирательного пункта, громко, чтобы все слышали, проговорил: «Наконец сбросим коммунистов, и мы станем счастливыми и свободными. Да здравствует демократия и Ельцин». Вот это размах, пьяница, одним своим голосом, решил сделать счастливыми всех россиян.
 
     Алексей Филиппович придавил крышку чемодана, щелкнул замками и продолжил:

     – Не удалось ему всех осчастливить. Свободно запьянствовал «по-черному» и в пьяном состоянии замерз во дворе своего дома. Один он жил, семья ушла от такого счастливца… В пьянстве своем счастье нашел человек и смерть свою нашел в пьянстве. Другие находят счастье в обильной еде, или в плотском разврате. Другие счастливые в стяжательстве. Иных делает счастливыми власть.
 
     – Вот, вот, Филиппович, этому Сволочинову ох! как хотелось власти. Среди своих дружков любил поговаривать: «Мне бы дали власть, я бы навел порядок! И сам бы был счастливым и людей осчастливил».

     – Я не искал счастья, – сказал Филиппович, выслушав Петра, – работал.. Можно ли работу, приносящую удовлетворение, назвать счастьем?... Не знаю… , хотя в энциклопедии сказано, что «…счастье, это состояние человека, соответствующее внутренней удовлетворенности своим бытием, полноте и осмысленности жизни..». В других источниках, это «…чувство, есть состояние полного, высшего удовлетворения....».
 
     – А я никаких книг и источников не читал, разве только по шоферскому делу. – Признался  Петр. – Когда начал заниматься частным предпринимательством, думал, что стал счастливым, а получилось не кругло.
 
     Алексей Филиппович решил подбодрить Петра:

     – Вы, Петр, вылечите ноги и начнете продолжать свой бизнес. Научитесь ладить с чиновниками и налоговиками. Все у вас будет хорошо.
 
     – Дай то бог. – Откликнулся Петр.
 
     – Давайте пойдем  в столовую, время подошло. –  Пригласил Петра Филиппович и добавил. – Завтра в первой половине дня уезжаю.
 
     В столовую, сверкающую чистотой и люстрами, проследовали вместе. Петр, было  заметно, шел гораздо легче, чем при первой встрече. Очевидно, лечение ему помогало, он даже с кровати стал вставать на ноги, а не сползал на колени. В столовой расстались, и каждый пошел к своему столику.

     Алексей Филиппович неспеша ужинал. Это был его последний ужин не только в профилактории, но он был последним в Югорске и на севере. Это прощальный ужин с Западной Сибирью. В памяти Алексея Филипповича всплывали сюжеты своей «сибирской» жизни и рассказ Петра Лаврушина. Жизнь на севере сама по себе – подвиг. Небольшой, незаметный, но подвиг. Но такая самоотверженная работа, работа с любовью к своей профессии, и не только одного Петра Лаврушина, и не только водителей, это подвиг. Люди создававшие могущество Сибири и своей страны не осознавали этого. Они, как Петр Лаврушин, просто работали, и большинство из них работали героически. История о них скажет свое слово, а жизнь о них сложит легенды. Легенды о жизни сибиряков и их работе, о семьях, о их мечтах, о их любви. Все плохое, с которым столкнулись «Лаврушины», станет поблекшим, незначительным. Города Сибири, газопроводы и нефтепроводы будут жить долго жизнью людей, которые их создали.
 
     До отхода поезда оставалось не более часа. Алексей Филиппович шел вокруг озера и наблюдал, как плавает дикая утка. «Почему она не улетает? Что ее в одиночестве заставляет проводить часть своей жизни в этом небольшом озерце. Память прошлой жизни? Или ожидание главного события своей жизни? А может ей некуда лететь? Улетай уточка, улетай! с чужеродной среды. Лети к свободным  озерам и рекам.....  И мне пора отсюда «улетать».

     Алексей Филиппович сидел у окна купейного вагона. Колеса мерно постукивали на стыках рельс. За окном проплывала сибирская тайга.
     – Прощай Сибирь и город Югорск,.... прощай навсегда. – Сам себе прошептал Алексей Филиппович.

     Мимо окон проплывали дома, затем сосны и нарядные березы, проплывали сначала медленно, затем все ускоряли свой бег как года человеческой жизни.