Анька, или Жизнь наоборот

Пролог

Всякое совпадение имён персонажей с реальными людьми является случайностью. При написании никто, кроме автора, не пострадал.
Побив все сроки, я наконец-то, выкладываю обещанный пост. Да, я пропустила 21-е число, к которому всё и было привязано… Да, я пропустила даже пресловутый День театра…
Но сегодня я «…на земле стою лишь одной ногой», и сегодня я «о тебе спою, как никто другой».
Почему 21 марта? Потому что ровно год назад, 21-го марта 2005 года я впервые попала на спектакль рок-ордена «Тампль» (здесь могла бы быть их реклама). Это была рок-опера «Жанна д`Арк».
Как мы искали ДК «Маяк»…
А никак мы его не искали. Шли-шли и пришли. Видимо, мой ангел вёл меня за руку. То, что он всё это время был со мной, не подлежит сомнению. Когда там, на небе, узнали, что Холли вознамерилась съездить на денёк в Москву, чтобы посмотреть спектакль, они, мягко говоря, были удивлены. Но отпустили и дали провожатого, златовласого, среброкрылого, всё, как должно.
А в Москве в тот день…
В Москве в тот день было морозно, градусов семь, и ветер. А нам нужно было до вечера продержаться… И мы поехали на обзорную экскурсию по городу. Больше обзорки я не люблю только Переделкино. Но этот момент мы опустим как исполненный кучи личных негативных впечатлений. Ни с тем днём, ни с «Тамплем» это не связано.
Когда мы приехали в «Маяк»…
Когда мы приехали в «Маяк», я вдруг поняла, что не купила цветы. Думайте, что хотите, но ходить в театр без цветов я не умею. За двадцать минут до начала (это я тогда думала, что за двадцать), я решила побыть отличнейшей антирекламой всему действу. Представьте себе, к ДК медленно ползёт негустая толпа людей преимущественно эльфийской наружности, а им наперерез, на приличной скорости несётся девица. Цель – цветочный ларёк возле метро. Эльфийские люди пугались и ускоряли шаг, слова «Финрод-Зонга» застревали у них в горле… Бедняжки! Особенно те, кто на эльфов не похож ни ухом, ни рылом! Простите, это такое идеоматическое выражение. Мой пост опять назовут провокационным. Ах!
А тем временем в «Маяке»…
Тем временем в «Маяке» … я не знаю, как можно себя обозвать после этого… я упустила такой шанс!!! Там были Лау и Эн, с которыми я ещё не была знакома. Но они там были!!! Из рук Эн, это я теперь припоминаю, я получила диск с «Жанной», Лау сидела рядом с Эн, а потом я её ещё несколько раз в зале видела… Мы с крылатым сплоховали.
Но наши пути должны были пересечься, и они пересеклись, слава всем небесам сразу.
Спектакль всё не начинался…
Да, спектакль всё не начинался, мы скучали в коридоре, разглядывая квазиэльфов. Тут я увидела Соти. Он был в костюме и гриме де Рэ. Это было жутковато.
А потом…
Я дождалась своих полутора часов бесспорного счастья. До этого я «Жанну» не видела и не слышала. Поэтому мой открытый рот можно понять и даже оправдать. На том представлении была живая музыка, и много-много милых ляпов. Во время одного из таких ляпов, отключились то ли микрофоны, то ли всё, что только может отключиться. Пел Архангел…
Ах, да! Кроме открытого рта, у меня на лицо (на лице???) присутствовал ещё один признак человека, с потрохами продавшего себя Великой Иллюзии. Мне всё время хотелось вскочить и что-нибудь завопить от переизбытка эмоций…
Пел Архангел…
«Вырубите всю музыку к чертям до конца спектакля!!! – чуть не закричала я, - такой Голос должен звучать без сопровождения!!!»
От этой мысли мой ангел заскучал и, по-моему, обиделся. Высока конкуренция в небесных сферах, что и говорить.
Потом появились Карл и Изабелла. Как они в тот миг моё сердце забрали, так до сих пор у себя и держат. Я очаровалась, влюбилась, прониклась, поверила им… Они не пели и играли, они жили на сцене.
В антракте меня посетила Мысль…
В антракте меня посетила Мысль, Дума, которая становилась всё мучительнее и мучительнее. Кому же я цветы-то дарить буду??? Бежать и покупать ещё несколько букетов? Или погадать на одной из хризантемок? После краткого диалога Холли Чувствующей с Холли Разумной, я остановилась на двух кандидатурах: Жанна и Архангел. Архангел… Архангел… нет, я стесняюсь. Решила дарить букет Жанне.
А Жанна была хороша…
Жанна была хороша. Наверное, это был последний спектакль, где Жанну играла Ёвин. Когда я её видела, я забывала изученные мной пресловутые протоколы допросов, прочитанные килограммы книг об Орлеанской Деве, виденные ранее фильмы. Да, Жанна была именно такой.
И опять мой пост назовут провокационным – увидят за моими безобидными словами оппозиционную линию нынешней концепции «Жанны». Но это не так. Это не так.
Когда Жанна кликнула: «Кто пойдёт со мною на Париж?», я… всё со мной понятно. Конечно же, я чуть не вскочила и не закричала: «Я пойду! Гони всех предателей вон!»
И тут мне открылась истина…
Судя по Эко, все сумасшедшие подвержены озарениям…
А я-то сумасшедшая с сегодняшнего дня…
Мне пришёл ответ на мою Мысль!
Цветы надо дарить и в ноги кланяться Режиссёру! Вот кто собрал воедино всех и вся!
Но мой ангел бы против обоими крылами. С явным металлом в нежном голосе он произнёс: «Холли, иди лучше воздухом подыши! И вообще… На поезд опоздаешь!» Я активно брыкалась в ответ: «Не опоздаю я ни на какой поезд! У меня до него четыре часа! И вообще!!! Почему я не могу подарить букет цветов человеку, на полтора часа перенесшему меня в иной мир, в мир, в который я попасть хотела!» «Следи за моим крылом», - ледяным тоном произнёс небесный друг и указал на того, кто являлся Режиссёром спектакля. Игнорируя все мои: «Неужели? Шутишь? Не может быть!», он усмехнулся: «Ну что, пойдёшь цветы дарить?» «Нет, - тяжко вздохнула я, - стесняюсь».
А финал-то был неотвратим…
Финал-то был неотвратим! Пока мы препирались с крылатым, уж и костёр разожгли. Не радовала уже ни бесподобная, неописуемая словами Лора Бочарова, ни Жанна, ни Кошон, проявивший себя к концу во всём блеске…
Цветы я подарила Жанне. Ничуть не жалею. Более того, очень рада. Она заслужила в тот вечер гораздо большего, нежели мой скромненький букет. Она уже вглубь сцены пошла, когда я закричала-таки: «Лина! (Жанна?)», не помню, я тогда не знала, что её можно называть Ёвин. Она меня увидела, наклонилась, приняла «букет раздора», и так улыбнулась… Светло? Ласково? Удивлённо?
Потом мы шли к метро в обнимку с дисками, болтали, слушали затихающий вдали «Финрод-Зонг»…
Занавес закрылся. Чудо закончилось. Ночь и реальность сделались неотвратимыми.
Я когда-нибудь подарю цветы вам всем. Обязательно. Нынешним и бывшим, главным и второстепенным, всем.
Потому что вы есть, и мне от этого очень хорошо.
март 2006

Действие

Захожу на днях к Аньке, а она лежит, скучает (правда, скучать ей было от чего - температура под сорок вторые сутки). Лицо похудело, глаза несчастные, вот-вот заплачет…
-Ты знаешь, - хрипит, - я забыла… Забыла…
-Чего, - говорю, - забыла?
-Как Его зовут…
Тут-то я и села там, где стояла.
Чтобы Анька забыла Его имя! Его Имя!
А она сморщилась вся, какой уж тут эльф – фавн, и вправду разревелась.
-Его звали…- начала было я.
-У таких мужчин не бывает имён! – бубнит она в протянутый мной носовой платок, - либо Чудо, либо Чудовище…
-Здравая мысль, - улыбаюсь я, - особенно в твоём состоянии…
В общем, Аньку я успокоила и даже пообещала, что расскажу эту историю вам.
Вчера она уже сидела в одеялах, в одной руке книжка, в другой яблоко, и, едва я появилась на пороге, стала давать мне советы, как писать, да что писать.
«Арианна была существом пресветлым и предивным».
Так началось бы наше повествование, доверь мы его самой Аньке.
Но мы ей его не доверим, точнее, будем доверять, но не всегда.
Она требует от меня эпиграфа – без него хороших вещей не получается. Я улыбаюсь улыбкою Моны Лизы, ну, или кота Тома, задумавшего очередную пакость, и обещаю, что эпиграф будет. Пожалуйста, вот и он – «Нет ничего скучнее искренности» О. Уайльд. Итак…
До 27 лет Анька, конечно, тоже жила, но она сама так не думала. Какая же это жизнь, если в дневнике пишешь: «Статьи. Диплом. Нервы. Танцы. Нервы. Работа. Нервы. Жизнь. Нервы».
А потом в её жизнь вошло Чудо.
-Ну, почему вошло? – будет ругать Анька мой стиль и слог, - вошёл, он же мужчина.
Ладно, потом в её жизнь вошёл Чудо.
«Я решилась, расскажу всё, как было, - написала она 6 июня 2005. Написала для себя, потому что заговорить об этом именно с собой было самым страшным на свете делом. – Я так боялась увидеться с Чудом! Почему? Наверное, потому, что не знала, какой он в жизни… Мне важно посмотреть в глаза своему отражению и спросить саму себя: когда я ехала в Москву, я его уже любила? Была влюблена? Он нравился мне? Даже сейчас я не знаю ответа.
Я дрожала. Было ли это заметно? Я улыбалась во весь рот, ведь в улыбке есть магия. Это ключ, пароль, защита.
Оля с ним целуется.
У меня сердце колотится так, что слышно даже через гул толпы, грохот поездов. Я в шоке. Он, который мне уже дорог, и она, которая мне уже дорога.
Я улыбаюсь, а глаза, как блюдечки.
-Это Анна.
-Чудо.
Рукопожатие. Боль. Сильные руки. (Тут я опечаталась, и получились «стильные руки»). Я невольно потираю свою ладонь ещё минут десять. Его глаза – в пол лица. Это не преувеличение. В половину, не меньше. Синие. Длинные ресницы. Выразительный, чистый цвет. Он не похож ни на одну из своих фотографий. Только в профиль. Какой контраст! Огромные глаза и маленький, чувственный рот.
И поведение ребёнка, который временами играет во взрослого.
Бежевая джинсовая рубашка с дырочкой на рукаве, тёмные джинсы, рюкзак.
Голос действительно очень сильный, с такими обертонами, переходами!
Я всё потираю руку, любуюсь ими – они похожи, хорошо смотрятся рядом друг с другом, ласкаются, как котята.
Я улыбаюсь.
Гонка. Метро. Переходы и пересадки.
Я всегда стремлюсь идти со стороны Оли или на два шага позади них. Они пара. Я сопровождение.
Я начинаю понимать в определённый момент, что жадно, бесконтрольно слежу за ним взглядом. Силой воли пытаюсь смотреть в другую сторону, но, как подсолнух, всегда следую за солнцем. За его глазами. За его голосом. За его волосами.
Они разговаривают, я улыбаюсь. Вступить в разговор кажется мне кощунством. Как!? Говорить!? Когда говорят они?! Немыслимо.
(Анька у нас вообще любит многоточия и восклицательные знаки, так что не обессудьте – авторские знаки препинания. Кстати, Оля и Чудо разговаривали тогда об одной ролевой игрушке, на которую через год поехала уже совсем иная компания – Оля и Аня). И тут неожиданно – волна, уносящая сердце прочь из груди… Мы с Олей сидим, он стоит, как вдруг наклоняется к нам, обхватывает обеих за плечи и что-то говорит. У меня перехватывает дыхание, но мы смеёмся, ведь он сказал что-то смешное…
С этого момента он начинает ко мне прикасаться, шутя, невзначай. То погладит по волосам, то нос, смеясь, тронет. Во мне всё тает. В том числе воля и мораль. Я только шучу глупо про себя: «Принц улыбнулся мне три раза».
При выходе из маршруток он и мне подаёт руку, а я, вежливая девочка, говорю: «Спасибо». Мы едем (Анька, давай скажем так - на восток), Чудо спит, неловко свесившись вперёд. Я сижу напротив, мне хочется кричать: «Положи его голову себе на плечо!». Я, разумеется, молчу и думаю лишь: «Я бы за ним пошла по раскалённым углям на край света, а ты сидишь рядом и даже не смотришь в его сторону!» (Согласимся, что Бутусов спел об этом лучше: «Я резал эти пальцы за то, что они, не могут прикоснуться к тебе!» Анечка! Молчу! Нет, не могу молчать, вмешаюсь.
В последнюю свою встречу, для пущего драматизма назовём ей прощальной, Арианна и Чудо ехали в маршрутке, и он действительно дремал у неё на плече. Аня поймала взгляд девушки, сидящей сбоку: в этом взгляде явно были и раскалённые угли, и край света. «А ты сходи… сходи за ним, - прищурила Анька глаза, как злая кошка, - и обязательно на край свет, и по углям! Вернёшься – поговорим!») Я понимаю, что как-то незаметно сошла с ума, переступила грань, которую переступать так боялась. Я чувствую себя свободной и невесомой, как воздушный шарик.
И такой же уязвимой.
Мы ходим, ездим, улыбаемся, знакомимся. Попадаем к Мегане.
Сначала я сидела на кухне вместе с ней и Олей, Чудо – в другой комнате, что-то наигрывает на гитаре. Разговор некоторое время идёт без меня, и я решаюсь: тихо ухожу к нему, сажусь на пол на противоположной от него стороне комнаты. Слушаю. Мне не важно, что он играет – Ричи Блэкмора или гаммы. Лишь бы слушать холодноватый звон струн. Мы даже не смотрим друг на друга, но между нами музыка.
Потом он уходит.
Я сиротею.
Возвращается с Лорой, другой гитарой и кучей народу…
Потом мы отправляемся домой. (Тут я даже ничего комментировать не стану. У Аньки в Москве был только один Дом). Больше часа ночи. Мы устали, но идём в магазин. Пока мы с Олей делаем покупки, Чудо ждёт возле входа. Я выхожу от кассы раньше, поэтому получаю от Судьбы подарок – пару лишних минут вдвоём с ним. Наконец-то мы решаемся, то есть, я решаюсь заговорить: об усталости, о музыке.
Приходим домой: дела, еда, подтрунивания над тем, что я ничего не ем в принципе. Чудо впервые говорит мне: «Рыжая». Смеёмся об истинности и ложности цвета волос – у него они в несколько раз светлее на самом деле, а сейчас просто грязные. Отсюда вывод – он идёт в ванную.
Да!
Мы случайно сталкиваемся одни в коридоре. Он меня обнимает, и я не выдерживаю – обнимаю его в ответ, приникаю к нему, не могу разжать рук, а сама неубедительно шепчу: «Пусти!»
Когда я сдалась? В тот момент, когда впервые его увидела? У Меганы? В коридоре?
Нет, это больше не я! Это больше не я!!!
Оля ложится на пол. Я – на постель. Чудо в ванной.
Я болтаю с ней в темноте, а сама думаю лишь о том, что проведу эту ночь возле него.
Боже, есть ли счастье глупее, неправеднее, мимолётнее?
Чудо возвращается, пошуршав, ложится рядом со мной, горячий, пахнущий по-новому, чисто, сладковато. Я и не догадалась сразу, что на нём ничего нет…
Мы болтаем, сначала вслух и втроём, потом – шёпотом и вдвоём.
Он берёт меня за руку. Мы продолжаем о чём-то разговаривать, но я вся сосредоточена на одном-единственном ощущении – прикосновении его руки и бедра.
Я не знаю, когда мы умолкли, я до сих пор поражаюсь молчаливому взаимопониманию между нами.
Я оказываюсь в его объятиях, он нежно-нежно ласкается губами, руками. Поцелуи сначала шокирующе-непривычны, но я понимаю, что они мне сладки. Его дыхание возле моего уха – взволнованное, очень тихое.
Я забываю про всё. И про всех. Прощай, элементарная воспитанность!
Он разрешает мне то, что я хочу, а я хочу столь странного – гладить его руки, играть его волосами, прикасаться кожей к коже… Именно разрешает. У меня потом часто рождалась ассоциация, что я так с Ливкой играю – она мне ладонь лижет, я её за ушком чешу. Чудо и кошка…
Скоро он заснул. Я выбралась из его рук, он сначала не выпускал, а потом, когда заснул по-настоящему крепко, ему стало всё равно.
Я плакать хотела на том рассвете.
Я боялась утра.
В ту ночь я не спала, то проваливалась в краткий сон, то вновь просыпалась. Я лежала, смотрела на него и говорила себе: «Спасибо, Господи! Спасибо! Я живу».
Было жарко, иногда неуютно – Чудо во сне разметался по всей постели. Я тихонько гладила его пальцы, любовалась его лицом и думала, что же будет утром.
Я слышала, как начали петь птицы, завозились на улице машины, потом соседи стали что-то сверлить. Чудо спал. Когда просыпалась Оля, – телефон – я закрывала глаза и делала вид, что сплю. Наверное, картина была ещё та: избавившийся от одеяла Чудушко и я в сторонке.
Мы с Олей встали часов в 11. Как ни в чём не бывало, пили чай, болтали, искренне, весело, естественно. Завтракали. Шутили.
-Тебя ночью Чудо с кровати спихнуть не пытался?
-Неа. (Смеюсь). Но это была битва за территорию!
-Он такой! (Смеётся).
Потом, около часа, она пошла его будить.
И тут я едва не сбежала, правда!
Я крутила в руках билет домой и боролась с желанием написать: «Люблю безумно. Целую, но мне пора». Захлопнувшаяся в спальню дверь и долгая тишина были столь красноречивы!
Я не ушла, потому что знала – люди не понимают странных порывов сентиментальных дурочек. Это был бы конец всего.
Когда я зашла в спальню за рюкзаком, Чудо сидел за компьютером.
-Доброе утро, - голос сонный, ласковый, равнодушный. «Уйди, женщина!» Или это так показалось моим раздёрганным нервам?
А потом я поняла, что медленно, но неуклонно иду к какой-то душевной яме без дна, света и воздуха, куда можно падать, падать и падать. Хуже не бывает? Да бывает, бывает! И кто после этого скажет, что я не оптимист?
Чудо шёл с распущенными волосами…
Два поцелуя – в благодарность за подарок и на прощание.
И всё.
Потом – рынок, метро, Соти, ожидание, звонки в Казань и из Казани. Вокзал. Улыбка. Внутренний крик. Я повторяла про себя: «Хоть служанкой, хоть рабыней, лишь бы с ними!»
Дура, дура, дура!
Я просто перетекла в него, растворилась. Исчезла. Домой вернулась пустая оболочка с сумасшедшими глазами.
Я потом пять дней ничего не ела и не спала – не было надобности, и кошмары мучили. Ложусь в постель, и в слёзы – я одна. Это ненормальность. Но я счастлива, как никогда. Потому что он есть».
10 июня 2005 Анька записала:
«Стадия вторая – тоска невыносимая сменилась тоской привычной, как моя головная боль.
Скучаю не столько по нему, сколько по ней.
Мне кажется, у меня просто нет настоящих проблем, от этого и ерунда всякая в голове. Проблемы мировоззренческие, философические или, там, сердце разбитое, в нашем мире за проблемы не считаются».
15 июня 2005 она лаконична:
«Сегодня я открыла аську, а там от него сообщение. Чуть не упала в обморок».
17 июня 2005 в 4 утра Анька решилась бросить вызов:
«Чуд, я хочу, чтобы ты прочёл, что я написала, и изложил свою версию произошедшего. Или Оленька? Кто? Оставляю здесь место на ваше усмотрение. Поиграем в игры с богами? (Поиграли… Оля, в одном ночном разговоре-на-кухне, дороже которых у Аньки до сих пор ничего нету, как-то сказала: «Да я отдала бы его тебе тогда, если бы ты попросила… Между нами всё равно уже ничего не было…» Любимая, любимая, любимая моя! Ты никогда не была для меня ступенькой к нему. Наша сказка, она отдельная… кхм, кажется, я вмешиваюсь в чужую историю. А Чудо? Он тоже «изложил свою версию произошедшего». Тогда-то и родилось роковое: «Моя. Хочу. Приезжай».)
24 июля 2005 Анька записала:
«Я сама себе противна, и тем противнее, чем больше мной восхищаются.
Давайте я расскажу про опен-эйр, всё равно не спится, и делать нечего. То, о чём я не писала в ЖЖ. Воспоминаний – горстка. Мы с сестрой, которая тогда ещё не была мне сестрой, пошли гулять от поляны, где была стоянка, в обратную сторону. Там обнаружились заросли ромашек, а, нет… это потом. Мы едва лишь ушли с поляны, нырнули в узкий проходик из кустов, как нам навстречу Чудо. До этого он очень виртуозно и прочувствованно на нас (всех, кто купался в неположенном месте), накричал. Мы идём, он навстречу. Улыбнулись, и вдруг он говорит: «Давай по-настоящему поздороваемся!» До этого мы друг другу просто головой кивнули у всех на виду. Говорит и руки мне навстречу раскрывает. Я думаю: «Сейчас опять будет поцелуй в щёчку по правилам московского этикета». Ан нет. Мы целуемся. Сестра, видимо, наблюдает, мы целуемся, потом я пытаюсь шутить: «Прости нас великодушно за то, что мы вызвали твоё недовольство!» И всё это голосом скадиного пса Хуана. Он тоже что-то подобное отвечает. Все улыбаются и сюсюкаются. Что делает дура, Арианна то есть? Я потом ещё несколько раз там гуляла. Надеялась? Показательны слова Маман: «У Чуда на всех девушек времени хватает. Эпизодически». Ревность? Ах, увольте! Про ревность мы давно забыли, мы права не имеем это ясно. Ангел мой хранитель, чего бы у тебя попросить в день именин? Либо вернуть меня к разуму, либо разрешить прочно сойти с ума и радоваться этому».
2 августа 2005 Анна категорична:
«Если одной девочке ещё хоть раз захочется рассказать о своих несуществующих, прошу заметить, отношениях с Чудом, эта девочка получит по шее, больно очень!» (Близнецам, а Анька у нас именно Близнецы, вообще присуща Богом данная раздвоенность личности, коя в критические моменты проявляется во всей красе. Поэтому случившийся выше разговор Аньки с Анькой (иногда Аньки с Арианной) – случай неединичный, в чём мы ещё убедимся позже).
27 сентября 2005: «Говорят, они расстались. Если это правда, то Чудо глупец».
25 октября 2005 Анька записала:
«Пора исповедаться. Хотя бы перед самой собой.
На Пушкинский фестиваль я, конечно, съездила. Но ехала я не за этим. Я надеялась, что что-то, нет, ЧТО-ТО будет?
Дождалась.
Лечу я всё время туда, как бабочка на огонь.
В первый же вечер я попала на репетицию Театра. Ещё в коридоре встретилась с Чудом. Он, по обыкновению, «сделал глаза», а потом сгрёб в охапку и расцеловал. Я растеклась сиропом. На репетиции он оказывал мне нарочитые знаки внимания и так же легко убегал прочь. Было ясно, что он ситуацию анализирует (ох, Анечка, какая ты у нас временами умная, сил просто никаких нет!). Я расслабилась, осмелела, полежала у него, хе-хе, на бедре, за что и была сфотографирована в этом недвусмысленном положении.
А потом он пригласил меня в гости.
Я, как и следовало ожидать, не колебалась. Решение было принято мгновенно, внутри было ясно-ясно, холодно-холодно, будто бы я, стоя на десятикилометровой заснеженной вершине, вниз прыгать собралась. Страха не было. Сомнений не было. Я уже выросла для того, чтобы понимать, для чего мужчины девушек по ночам домой приглашают. (Конечно же, Анечка не была невинной девицей, но… Чудо, милый, если бы ты знал, с каким пиететом Анька всегда относилась к собственной чистоте!) Я вот всегда удивляюсь, как это он умудряется без слов всё организовывать? Или два негодяя друг друга всегда поймут? После сладкой прелюдии в ванной (хо! Он пытался расчесать мне волосы!), мы оказались в его комнате, потом – в кровати. Это единственный человек, которому я жажду служить. Почему? За что? Медовое забытье… По-моему, он не знает, о чём со мной можно говорить. И я не знаю. То есть, я хотела бы поделиться с ним всеми мыслями мира, но Судьба против этого всегда.
Потом он вышел. Вернулся. Приложил палец к губам. Потом раздались голоса, смех, и у меня по спине пополз холодок.
А потом меня просто выставили за дверь. Пришла его девушка, перед которой нужно было разыграть комедию о двух боевых товарищах, уединившихся на ночь глядя, чтобы хокку друг другу почитать.
Я чувствовала себя оплёванной, но это не было неожиданным чувством: если я раньше для него игрушка была, то теперь просто девка, которую можно поиметь и забыть. Он так и сделал – больше ни разу не дал о себе знать. (Я уже предвижу дружное: «Так тебе и надо, …!» от лица всех его бывших и нынешних. Они у нас забавницы – презирают меня, но наблюдают за мной с усердием платной няньки. Мои юные львицы, о вас – впереди! Ой, Анечка, чего это я опять?)Я должна бы его возненавидеть, однако… Однако нет.
Сегодня разговаривала с Олей. У меня сложилось абсурдное впечатление, что она на него сильно из-за меня злится. Но, возможно, это уже мой бред».
Где-то там же, в октябре, в маленькой записной книжечке, запертая дождём и холодом в Переделкине, Анька напишет:
«Может быть, ты наказание за мою гордыню. Расплата унижением. Моя алая буква. Я пыталась думать, что наша встреча – это всего лишь встреча двух равных. «Им просто нечем было заняться, и они занялись глупостями!» Зачем я наполняю собственную жизнь подобным цинизмом? Но я была так счастлива с тобой, даже когда осознала, что меня просто бросают на тёмной промозглой улице. Одна Оля меня поняла и всё равно простила. Матвей понимает, что я такое. Зачем я сижу сейчас среди зимы и вопию: «Жить! Жить! Жить!» Я вернусь домой и буду чужая всем и себе. Я готова пробивать голыми руками стены в ожидании ответа, который и так знаю: «Никто. Никак. Никогда». О, как страшны желания, которые мы, не думая, просим осуществить… Я просила тебя, и я тебя получила. Десять лет мордорских рудников за право поцеловать родинку у тебя на лице? Но я не понимала тогда, что это сломает меня самою, что я, прежняя, уже никогда не вернусь, а я, новая, рождаюсь в муках. Как мне стыдно за себя, за то, что я такая плакса! Я не вижу ни одной прямой дороги впереди, даже если…. Это была бы мука. Рано или поздно увидеть равнодушие в твоих глазах. Это самое страшное, что я могу себе вообразить. Я хочу сощуриться ехидно и спросить: «Ты до меня снисходишь или действительно мечтал об этом, как говорил вчера???» Актёры не имеют права свидетельствовать, ибо слова их – ложь».
24 января 2006 Анька записала:
«Все мои сотрясения воздуха громкими клятвами и словами типа «Никогда более!» оказались блефом. Я люблю тебя, как бы я ни была тебе не нужна, и как бы ты мне этого не показывал. Если ты приедешь… Если только ты приедешь… Я уже запуталась – подталкиваю я свою судьбу в нужном направлении или противоречу ей. Я будто сидела в глыбе льда, бездвижная, никакая, глазами только моргала, а от одной лишь надежды, маленькой, неправдоподобной, этот лёд вокруг себя разбила. Ты милый потребитель. Конечно, Аня, Казань… Отчего глазом не подмигнуть? Анечка, дурочка моя, счастливая, но дурочка. Но это уже привычное состояние, если звучит его имя – Чудо.
Судя по датам, именно тогда Аня начала писать ему письма, которые она не оправляла. О, по канонам любовных романов всегда полагается так делать!
29 января 2006 родился первый шедевр:
«Нет, я, конечно, обманывала тебя… Обманывала, когда говорила, что легко могу жить без тебя. Этакое удовольствие без обязательств…
Обман заключается в том, что не могу, но СМОГУ, просто это вопрос времени…
Ты сказал: «Странные слова», когда я упомянула о своих чувствах, намекнула на свою любовь. Первое, что хотелось ответить: «Не парься. Я со всем справлюсь сама». Только не стать для тебя навязчивой девАчкой, которая желает тебя всего и навсегда.
Даже если желаю…
Пройдёт.
Любовь должна приносить радость, не так ли? Радость обоим. Хочется тебе со мной развлекаться? Пожалуйста! Потому что мне тоже в радость… Видеть тебя, чувствовать тебя, быть с тобой… Да просто ЗНАТЬ, что в твоём мире я ЕСТЬ, пусть и в таком странном качестве.
Любовь не должна становиться концом свободы. С нечеловеческим трудом, но я всё же изжила из себя такие любовные безумства как ревность, жажда обладания, жадность до твоей инности…
Быть с тобой – это чистое, незамутнённое ничем счастье. Берег лесного озера в нежаркий августовский день… Там можно побывать всего лишь несколько раз в году. Причины? Такова жизнь, вот главная причина.
Ты и Оля независимо друг от друга делаете мою жизнь проще. Я избавилась от многого, что раньше прижимало меня к земле, не давая лететь. Арианна, Арианна, где же твои крылья? Мои крылья появились тогда, когда появились вы. По человеку на крыло. Щедрый подарок. Она говорила: «Приезжай», и я приезжала, избывая свою нелюбовь к дороге, свой страх перед неизвестностью. Ты говоришь: «Приезжай», и я приеду, потому что… Потому что ты стоишь того. Потому что я просто ХОЧУ ЭТОГО.
Арианна: Я хочу тебя, и ты это знаешь.
Чудо: Я хочу тебя, и ты это знаешь.
Иногда становится страшно… Но жизнь не задача ли с заданными условиями, изменить которые иногда нельзя? Всякое подброшенное вверх тело падает вниз, потому что таков закон всемирного тяготения. Всякая Арианна стремится к Чуду, потому что таков закон их или её внутреннего притяжения. Можно бороться с этим. Тот, кто не боялся всемирного тяготения, изобрёл самолёт. Это я как блондинка объясняю. Что изобрету я, отказавшись идти тебе навстречу? Бесконечный синий шарф немереной длины и серый туман в глазах.
А я так люблю солнце.
А я так люблю тебя».
Аня тут вмешивается и говорит, что чрезмерный цинизм в комментариях с моей стороны – это отнюдь не признак ума или проявление постмодерна. Кто смеётся над чужими чувствами, какими бы дурацкими они не казались, - гад. Ладно, я попробую сменить тон.
31 января 2006 она снова пишет в дневнике:
«Из чего состоит счастье? Из свободы и надежды… Как-то ты сказал мне, что тебе со мной спокойно. Я молюсь лишь об этом: чтобы тебе всегда было со мной спокойно».
7 февраля 2006 – новое неотправленное письмо.
Счастье – это…
…ждать, ждать, ждать и вдруг Увидеть.
…пытаться раздеть друг друга в метро.
…наконец-то начать с тобой разговаривать.
…наблюдать за тобой.
…едва доставать тебе до подбородка.
…учиться у тебя новому.
…прижиматься к твоей груди, когда ты что-то напеваешь.
…читать и слушать твой голос, звучащий в другой комнате.
…осознать, что в чём-то ты стал в моей жизни первым.
…почувствовать в полусне твоё случайное объятие.
…держаться за руку.
…провести друг с другом воскресное утро.
…запомнить последний поцелуй сухими губами.
…ходить с тобой по магазинам.
…увидеть в твоих глазах такие же светлые лучики вокруг зрачка, как и у меня.
…ничего не иметь, поэтому не бояться потерять.
…дарить тебе подарки.
…быть для тебя кошкой.
…чувствовать твоё настроение.
…знать, что ты удивительно земное существо, но за спиной твоей – крылья.
…уважать тех, кого ты любишь.
…подобрать четыре ноты, которые ты всё равно споёшь иначе.
…знать, что твоего присутствия мне всегда будет мало.
…поэтому осознавать, что моя любовь бесконечна.
…знать, что ты есть.
7 же февраля 2006 она отправляет письмо Оле:
«Хэй-хо! Мы уже говорим, как мадам Роулинг – о Сами Знаете Ком!
Раз уж ты, любимая, начала разговор, который я начать не осмеливалась… Лови от меня «телегу» о том, что я думаю по этому поводу. Можно?
Я бесконечно тебе благодарна за твоё желание побить Сами Знаете Кого, но ведь по большому счёту я одна во всём виновата (если уж так нужны те, кого можно побить:))) Не на верёвке же меня туда тащили:)))
Для меня мир делится на Разных людей, с которыми я сосуществую, и на Особенных людей, по правилам которых я готова играть. Особенных людей бесконечно мало (к счастью!), но их я и люблю, и уважаю, и восхищаюсь ими. Ты одна из них. И Сами Знаете Кто тоже. В нём моя Любовь вочеловечилась, и бесполезно, как выяснилось, с этим бороться. Котята действительно не ошибаются, когда речь заходит о Настоящем Хозяине. Просто нужно действительно осознать ещё и то, что мир большой:))) И всего другого хорошего в нём тоже хватает».
Это всё бесконечная рефлексия по поводу событий, произошедших в начале февраля.
22 февраля 2006 Анька записала в дневнике: «Начнём с того, что я всё же пошла у себя на поводу и поехала к тебе, хотя чувствовала себя, мягко говоря, неважно. Это был мой самый большой страх – ты узнаешь, что я больна и скажешь: «В другой раз». Но я действительно научилась держать себя в железных тисках – к утру, к моменту прибытия поезда в Москву, я была адекватна, вот только голоса не было – идеальная женщина! Увидев тебя в метро, мгновенно узнала тебя, несмотря на сумасшедшую толпу. Мы так жадно целовались, что я на некоторое время поверила, что ты меня ЖДАЛ, что ты мне РАД. Ты действительно желал меня в тот день до вечера, пока не устал. Но желание не было главным. Мы разговаривали. Боже! Как невероятно много это значит! В маршрутке ты взял мою руку и с удивлением спросил: «Как такая маленькая ладошка может удержать меч?» А потом вечером, когда мы возвращались, очень удивился, обнаружив у меня абсолютный музыкальный слух. Нет, не обнаружив, а узнав от меня же самой. Впрочем, на следующий день мне выпал счастливый случай это доказать.
К вечеру ты устал, это было видно. Но ты оказал мне милость…
Ночью ты сказал, что я кошка, дескать, чувствую, где у тебя болит. Милый мой, если бы ты знал, КАК я тебя чувствую!
Я, как всегда с тобой, то проваливалась в сон, то выплывала из него. Ночью, нет, под утро, ты во сне повернулся ко мне и обнял со спины. За окном птицы надрывались, поезда гудели, и я вдруг поняла – а тем ведь весна, несмотря на начало февраля, несмотря на двадцатипятиградусный мороз, несмотря на то, что я уеду сегодня от тебя. Когда мы вновь оказались у Антона (милый юноша, умеет не задавать лишних вопросов, влюблён в тебя), и ты начал наигрывать на гитаре, я вдруг ужаснулась – ты так напомнил мне отца. А кого напоминаю тебе я?
Обратно я ехала словно в ватном облаке – мир извне был таким далёким, таким безобидным, таким ничего не значащим…»
Здесь дадим слово экспертам, раз уж меня Аня слушать не желает. Вот Бозин, например, совершенно справедлив в своих словах: «Понимаете, иногда люди думают, что им нужен только секс. Но когда они его получают, вдруг оказывается, что это совсем не то, чего они хотели! Потому что, как минимум, они хотели бы, чтобы это произошло еще раз, а потом - чтобы это было вообще всегда, чтобы этот человек их любил… Это странная игра, в которую мы играем, однако мы играем в это!»
И вдруг в апреле 2006 Анька пишет Прощальное письмо:
«Сижу, внимательно разглядываю себя в зеркало, подправляю брови… Брови – это в физиогномических терминах слава. Славы мне отмерено немерено, у меня красивые брови.
Сижу, разглядываю себя.
Я решила умереть сегодня.
Я всё приготовила, всё собрала для этого: деньги на похороны есть, платье бордовое (красивое) есть, чулки новые купила… Волосы вот не покрасила, да ладно, там меня и с седыми волосами примут, там уже всё равно будет.
Пока я убиваю себя на бумаге. Репетирую.
Сейчас я расплачусь, потом начнутся конвульсии инстинкта самосохранения: мозг будет пачками, на гора выдавать счастливые факты моей собственной биографии…
Да, хотела сказать, что в церковь меня нести не надо, туда самоубийц не пускают. До сего момента я всегда тайное желание в сердце хранила – пусть хоронят под «Мессу» из «Жанны», а теперь не хочу, шибко не хочу эту «Мессу» и после смерти слушать.
Оттягиваю время, хочется рассказать о себе…
Знаете, как это было в прошлый раз? Я очень спокойно пришла домой, может, поела, не помню, взяла пачку таблеток, стакан воды, выпила всё это и легла. Потом стала тихонько засыпать, поплыло всё вокруг.
А потом стало страшно.
Но я бы умерла, если бы не мама.
Она пришла.
Ничего особенного не заметила, а я ей возьми и скажи: «Я пачку таблеток выпила, как-то мне нехорошо».
Мне было тринадцать.
Я испугалась.
Струсила.
Сдрейфила.
Слабачка.
Я и сейчас пока ещё слабачка. Жду. Репетирую.
…Андрюха улыбался обаятельно, бывало, и говорил: «Ну что, репетнём?» И я пела заново…
Если бы я тогда не испугалась, не было бы ни Андрюхи, ни Джона, ни Шурки, ни Чуда.
Не было бы 27 лет, которые я растратила на такую невдолбенную ерунду!!!
Не было бы тех, кому я не друг, не жена, не товарищ, не возлюбленная, не учитель, не эстетический идеал…
Чудо не добавил меня в число френдов.
Дааа!
Это стоит того, чтобы страдать и писать прощальные письма!
Зато он предложил мне «амур де труа», и уж конечно не со своей неземной избранницей.
В общем-то, даже не спросив, как я отношусь к такому времяпровождению.
Любимая, ты хотела пойти и побить его?
Поди и побей.
Не потому что я жар чужими руками загребать люблю. Я ему предложила честную дуэль. Он оказался. Он не дерётся с женщинами.
Он женщин… использует.
Тех, кто это позволяет с собой проделывать.
Как я.
Чёрт!
Я не хочу перед смертью писать о Чуде!
Он не стоит того, чтобы занимать мои мысли в мои последние часы.
Я хочу писать…
О маме.
Не знаю.
Раньше я думала, что в прощальном письме надо изливать любовный мёд и светлую грусть.
Теперь я поняла, что у меня это не получится.
О Боге?
Почему-то мне кажется, что он меня простит. Не может же он быть мелочен, как обычный человек.
А если его нет, как вы говорите, то и вовсе ничего неважно.
Я такая рваная сейчас, такая слабосильная.
Любимая, ты была права, он меня выпил до донышка. Не он, конечно, а я сама. Своей сумасшедшей привязанностью, которая застит мне весь мир.
Я думала, перелом произойдёт сейчас, вот именно сейчас, когда горше горького на душе, в глазах, под пальцами…
А потом холодным размышлением таким представила: вот он сейчас звонит и спрашивает: «Крош, ты когда приедешь?» И я…
И я…
А что я?
Отвечаю: «Когда вы пожелаете, монсир, ведь я ваша!»
А он засмеётся в ответ и протянет так: «Мммм, моя».
Или что?
«Монсир, не пойти бы вам в долгое эротическое путешествие?».
А потом?
Опять нож на вены…
Как не крути, а от ножа уже не убережёшься.
Каждый день нужно проживать, словно это был последний день.
Итак…
Молодая, талантливая, не успевшая реализовать себя поэтесса.
Вдумчивый, серьёзный, высокопрофессиональный историк.
Серебряный голос… музыкант… автор песен…
Глупая, инфантильная дура, которая позволила себя убить…
«Епископ! Я умираю из-за вас!» - крикнула Жанна перед смертью.
Я сегодня славно повеселилась.
Помирилась с тем, с кем поругалась.
Посмеялась.
Отдала долги.
На прощание излила себя в этих строках…
День хорош.
В качестве последнего сойдёт.
Я немного боюсь остановиться.
Потому что нужно будет принимать Решение.
Я умею их принимать, эти Решения с большой буквы, поэтому и тяну время. Ещё не пора.
Это неправда вовсе, что перед смертью хочется насладиться жизнью сполна.
В голове бьётся одно, тупое, чугунное: «Быстрей бы».
Любимая, ты же понимаешь, что дело не в той дурацкой записи. Добавил – не добавил, какая разница!
Я хотела приехать к тебе.
К тебе.
Но я же честная.
Я бы о нём думала, а ты сказала, что не любишь, когда твой гость «уплывает» от тебя в твоём присутствии.
Мне вчера Матвей приснился.
Вышел так из темноты и сказал: «Ты плохая подруга!»
И всё.
Я знаю, что я плохая, я только ныть могу.
Я всю Жизнь С Тобой мечтала только об одном – спрятаться у тебя на груди и рассказывать, рассказывать, рассказывать тебе всё. И не про Чудо, чтобы его ангелы забрали!
У меня бывали женщины.
Но это так противно по сравнению с тем, что можно просто сидеть на кухне, смотреть на тебя и улыбаться.
Ты свет мой.
Вот и полился любовный мёд, следовало только дождаться нужного момента.
Ты знаешь, я тобой восхищаюсь.
Но я не такая, я многого не могу.
Я переросла игры…
Ты познаёшь мир вширь, я познаю его вглубь, для тебя важно пространство, для меня – время.
Но мне нравится на тебя равняться в глубине души.
Я хотела бы верить, что вместе мы способны перевернуть мир.
Вместе не в смысле навсегда вместе, спаянные воедино. Нет, конечно нет. Каждый идёт своей дорогой, но они, по счастью, всё же переплетаются иногда.
Боже!
Я так боюсь сказать: «Я вся ваша, донна».
Сменить хозяина на хозяйку.
Я поняла, немного поняла, какая ты, когда, прости меня, сравнила вас. Тебе не нужно чужое рабство.
А мне?
Мне так надо кому-то принадлежать?
Сама я рабов вокруг себя не терплю.
И ты…
Ты тоже не терпишь?
Тогда моё письмо никогда не дойдёт до адресата.
Зачем тебе всё это?
Ещё одна пауза.
Решение.
Решение.
Нужно принимать Решение.
Апрель.
Скоро вернётся аллергия.
Когда листья первые появятся.
Самоубийство – это замечательный способ избавиться от аллергии, от седых волос и пожизненного невротического состояния…
Так.
Осталось только переслать тебе это письмо.
Выйду сейчас в аську…
Если там он – умру.
Если ты – спасусь.
Он…
Ясно.
Всё ясно.
Интересно же… выходит, я знаю свою смерть в лицоJ
Мало кому это удавалосьJ.
Вот, пожалуй, и всё.
А теперь…
Как я всегда мечтала…
Посредине почти исписанного листа после большой, плодотворной, жизненно важной работы я ставлю слово…
В моей смерти прошу никого не винить.
Конец».
Ой, конечно, она не умерлаJ. Конечно, отправила письмо ей, своей спасительнице и любимице. Конечно, сделала из него рассказ, который до сих пор болтается на просторах Интернета. Ну, что ты, Анечка, на это скажешь?
11 апреля 2006 она написала в дневнике (я думаю, после письма уже):
«То, что разбито, то не разобьётся. Я выстраиваю вокруг себя стену. Никто не нужен. Никто не сделает больно. Никто не предаст. Я снова уезжаю. На этот раз я тебя не увижу. Никто. Никто. Никто. Пора заворачиваться в пуховое одеяло. Книги. Писанина. Мир за окошком. Я ни в чём не уверена – лето, июль, игры. Не верю ни во что – ни в Москву, ни в Париж. Долой рабство».
А 11 июня 2006 Аня вдруг пишет Эн и рассказывает ей о событиях «Дня, когда умирают ангелы» - 06.06.06:
«Эн, милая, ты предлагаешь мне возможность выговориться, спасительную, надо сказать, возможность, а мне стыдно. Получается, я вновь пишу тебе, когда это нужно МНЕ. Всё хорошо – и я молчу, всё плохо – бегу жаловаться.
Конечно, ты о многом догадываешься.
Конечно, твои догадки верны.
И мне всегда важно, честное слово, важно, что ты думаешь обо мне. Я знаю, что ты не судишь, но мне необходимо твоё здравомыслие.
Я ездила на «Жанну», ты знаешь. Многое стало явным в этот разJ.
Я приехала к Оленьке, мы поболтали (она как раз во Львов собиралась), и вдруг она меня спрашивает: «Ты где ночевать собираешься?» Я ей ответила честно: «Чудо меня пригласил в гости». На её лице появилось такое выражение! Я явственно читала в её глазах: «Аня! Нельзя же быть столь наивной!» А что мне было отвечать? Я и так с Чудом перед этим в аське разговаривала, как иезуит!
Я: «Приеду 4-го на «Жанну».
Он: «Отлично! Приходи в гости!»
Я: «Можно мне остаться у тебя до утра? Оля уезжает, уйти ночью будет проблемно».
Он: «Да, конечно!»
В общем, Оля, как всегда, взяла меня под покровительство, дурочку смешную, и вырвала у меня обещание, если возникнут проблемы, ехать к Матвею. С другой стороны меня сестра поддерживала, твердила, что никуда не уйдёт, пока со мной всё ясно не станет.
Знаешь, пишу сейчас, а у самой руки начинают дрожать, внутри всё вновь тугой пружиной скручивается…
«Жанна» мне понравилась. На мой взгляд, в постановке всё-таки присутствует единство музыки, текста и сценического движения. Когда вот так вживую не видишь «Жанну» по полгода, испытываешь неизменное потрясение. Хотя, как обычно… неновая мысль – без Ёвин Жанна не Жанна.
Ко всем прочим своим душевным треволнениям я добавила ещё одно – решила Чуду цветы подарить. Давно хотела, вот и решилась! Купила мне сестра, котёнок, три роскошных бордовых розы (она сама, кстати, Лоре Московской цветок подарила)… Сидим мы на первом ряду, смеёмся над тем, что в совокупности у нас в руках четыре розы, и хорошо бы их к костру Жанны положить, как ни как, чётное количество. «Жанна» закончилась, все попарно выходят кланяться. Я жду. И, конечно же, Жанна выходит вместе с Михаилом. Я поднимаюсь на сцену и дарю цветы… ей. От души. От собственного сумасшествия… С цветами вообще всё загадочно вышло: на сцене-то она их у меня взяла, а потом, ночью, когда мы с Чудом уходили из Маяка, они вдруг у него в руках оказались… Что-то мне подсказывает, что она меня не любит))))).
Вот я и подошла к тому, что мы остались вдвоём.
Демонтаж сцены к часу ночи закончился, по-моему, всё уже никакие были, даже я, а ведь я просто сидела и ждала, что уж про Чудо говорить. Мне было очень неловко от самой ситуации: ясно же было, что он хочет оказаться дома, забить на всех и на вся, а тут ещё Аня!
…а тут ещё его девушка!
Она к нему решила приехать!
А мы голышом сидели, и «не корысти ради», а потому, что в такой дождище попали, что вымокли до нижнего белья!
Я думала, что разорвусь между двумя противоречивейшими чувствами: хотелось бежать, бежать, бежать, чтобы не видеть её, чтобы не подставлять его… А была уже половина третьего… Куда я пойду? К Матвею? Есть же всякий предел человеческой наглости. С другой стороны безумно хотелось остаться. Взыграло упрямство человеческое. Я заикнулась было, что уйду, а он только рукой махнул: «Куда ты пойдёшь? Сиди!» В общем, не знаю, как, но он уговорил её не приезжать… ЕЁ НЕ БЫЛО, не иначе, как ангел меня мой хранил в ту ночь.
Ночка получилась та ещё. Бремя страстей человеческих!
А с утра я вообще перестала понимать, кто я такая. До поезда оставалось часов десять, Чудо, конечно, предложил мне остаться, но я уехала (он же всё равно на работу ушёл…) Гуляла до изнеможения по Москве, загоняла себя совсем, потом с сестрой встретилась, она слушала весь тот бред, который я говорила… не в тему, не к месту, но молчать было очень тяжело!
Таковы мои то ли приключения, то ли злоключения, даже и не знаю, как назвать.
Глупенькая, глупенькая девочка, а что делать? И с ним не получается, и без него не получаетсяJ.
Знаешь, не хочу думать, что всё пройдёт. Не смогу я без него…»
Ночью в поезде на верхней полке Аня плакала-плакала-плакала, а за окном всё сгущались тучи, а из динамиков дрянного радио в плацкартном вагоне лился Вивальди. Наутро она с вокзала отправилась на работу, прочитала одну лекцию и в перемену, едва успев прислониться к стенке, медленно сползла вниз. «Дайте, пожалуйста, телефон, мой разрядился». Добрые студенты одолжили мобильник. Позвонила своему обиженному златокудрому и среброкрылому, который и отвёз её домой. «Вернулась? Счастлива? - только и спросил он. – Так тебе и надо!» «06.06.06 - день, когда умирают ангелы, будь осторожен», - силилась улыбнуться она. «06.06.06 - день, когда каждый получает то, что заслужил», - отозвался он уже от двери.
30 октября 2006 Анька записала в дневнике:
«Волнует меня вопрос истинности и ложности. Я считаю, что лгать себе не имеет смысла, а если так… Многое можно простить, но что-то не прощается никак. Потому что Другая меня добила. Не твоя любимая, не 1000 и 2 твои женщины. Надо признаться, ты, именно ты нанёс мне рану, от которой я получила внутренний приказ: «Не жить!», отчего по сей день и страдаю. Не жить в мире, где моя любовь ничего для тебя не значит. Но я значу что-то для друзей, они ко мне добры и снисходительны. Могла ли я мечтать об этом раньше? Может, я переживу это? Странно, возникает ощущение нереальности работы, будто бы это такая незначительная часть жизни, о которой и думать-то не стоит. Наверное, это плохо. Можно ли быть живым и не чувствовать боли? Наверное, я всё-таки найду силы. Я всё-таки найду силы.
А 31 октября 2006 она вдруг срывается и пишет Всадник по имени Смерть:
«Всегда есть граница, за которой нет страха. Остаётся только ярость.
Всего-то раз, но ты спросил меня, как я могла фехтовать, такая маленькая, аккуратненькая, добренькая?
Я очень легко перехожу эту границу.
Несколько фраз – и я хочу только одного – убивать.
Конечно, не убью.
Конечно, буду раскаиваться.
Но знай – очень хочу. Потому что я устала жить с багровой пеленой перед глазами.
Не тебя.
Пока.
Молись. Молись, чтобы не попасться мне на пути, моя жертва.
Я ангел. Но шибко Мятежный.
Потому что ад грядущий – ничто по сравнению с возможностью освободиться от ада нынешнего.
«И вот уже возникает странный союз жертвы и палача…»
Я не могу без неё и с ней я тоже не могу.
Оказывается, всё, что мне нужно – это ВЕРНОСТЬ.
Оказывается, всё, что мне нужно – это… я не знаю, ещё нет такого слова, не придумалось, остальные недостаточно ёмкие, недостаточно точные.
Оказывается, всё, что мне нужно – это шагнуть в окошко. Или убить её.
Не терпеть. Не терпеть. Больше не терпеть!
А ведь я маленькая, аккуратненькая, добренькая.
А она глупышка. Какой спрос?
Но во мне нет ничего, кроме желания плеваться словами, потому что биться головой об стенку – совсем уж некуртуазно.
Я так же, в такой же манере писала его, то самое последнее письмо. Но тогда я плакала, а сейчас – руки порхают над клавиатурой – пианистка, рот сведён судорогой. Не-на-ви-жу. Именно так – чётко, жёстко и без вариаций.
Демоны! Демоны! Немотой поразите сказавшие это уста!
Или меня…
Нельзя молиться двумстам богам.
Придётся выбрать.
Тебе придётся выбрать».
И, вероятно, именно тогда появляется эпическое произведение «И сам овца!» Фарс
Действие первое, оно же последнее
Обычная комната. Стол, компьютер. За столом сидит измождённая, но решительная женщина. Она курит, время от времени нервно потирает ладони, барабанит пальцами по столу, в общем, невольно демонстрирует внутреннее напряжение.
Я так люблю вас, мои юные львицы! Вас, которые уже научились делать первые неуклюжие комплименты женщинам в надежде поточить свои коготки ещё и об них. Вас, которые уже умеют дарить сочащиеся неприкрытым ядом поцелуи своим случайным подругам. Вас, которые считают, что им зазорно кивнуть головой в сторону тех, кто смотрит на них доброжелательно, но безразлично…
Я восхищаюсь вашей безграничной уверенностью в собственном совершенстве. Восхищаюсь потому, что сама так давно не умею.
Я старая, умная, циничная и терпеливая.
Я волчица.
Вы никогда не думали, что волчица может всю жизнь прожить в тени, не ввязываясь в драку, вовсе не потому, что она слаба? Я научилась копить силы, не доверять никому, кроме стаи, потому что чувствую – битва будет. И единственное, что я сумею – вцепиться вам в горло. Но это и будет вашим концом. Не верите? Концом всего – молодости, любви, славы… Какой неприятный привкус у этих слов, не находите? Концом жизни? Не знаю. Вы ещё не научились беречь жизнь так, как берегу её я.
Долой метафоры, прекрасные мои.
Вы действительно думаете, что я, вежливая, безобидная и неконфликтная, не умею бить по больному?
Темны воды Келед Зарама, холодны ключи Кибель Налы…
Я не только умею ковать из слов стрелы. Я знаю, куда стрелять.
Время, проведённое в мордорской разведке, учит жить, не размениваясь на мелкие стычки.
Сколько бы вы не создавали секретных дневников…
Сколько бы виртуальных клонов вы не породили…
Сколько бы слов не обронили на ветер в смешной и жалкой гордыне…
Я всё равно узнаю.
И использую против вас.
Чему вы тщитесь помешать? Во что вы по недомыслию пытаетесь пробраться? В мир, где живу я и моя любовь? Но этот мир принадлежит вечности. Вам туда дорога закрыта.
Вы пытаетесь меня унизить, очернить, задавить своей красотой и талантом?
Меня, старую, умную, циничную и терпеливую?
Я жила без лица, без голоса и без сердца.
Чем ещё вы можете меня задеть?
Мне и самой не чужда вся эта игра мускулами, потому и пишу вам, кошечки. Хотите померяться силами? Померяемся. Петь? Будем петь. Любить? Будем любить. Драться? Будем драться.
Потому что, как известно, всяк молодец среди овец, но среди молодцов…
Занавес
А потом Анька в мгновение ока превращается в предивную Арианну и 13 ноября 2006 пишет сестре письмо:
«Ты спрашиваешь, как это было?
Зиланта для меня не существовало, к чему себя обманывать?
Зилант – это шанс, просто шанс ещё раз увидеть его.
Я не могла найти покоя нигде, потому что я ЗНАЛА, что он где-то в одном со мной городе…
Я искала его на улицах (потому что именно там я и не могла его найти, мне не хотелось попадаться на глаза, мне не хотелось быть навязчивой, особенно после того, как мне приходилось со всеми ними общаться по поводу квартиры и прочих бытовых мелочей…), но я его не находила.
Я искала его там, где были все, и боялась отыскать, боялась вежливых улыбок и стандартных фраз, а наши случайные встречи были именно такими.
Когда я не выдерживала, я пряталась за Эн. Она разговаривала со мной, она говорила, что он очень смущается при виде меня, что он неравнодушен ко мне, что он не хочет выставлять то, что есть между нами, напоказ…
А я видела только чужие лица - девочки, девушки, женщины…
Я не могу изжить ту боль, которую мне причинила по недомыслию Другая… «Я открою тебе тайну – я девушка Чуда»… А я? Кто я? Кто я? Никто, нигде и звать никак…
Итак, что было на Зиланте?
Не знаю. Не помню.
А ведь прошло всего 7 дней.
Я вспоминаю наш с тобой разговор – что будет, если на месяц исчезнуть?
Я стараюсь исчезнуть.
Растворяюсь в никчемных делах.
Делаю всё, чтобы не думать, чтобы чем-то заполнить пустоту внутри себя.
Но она не очень-то заполняется. Только стихами и пением.
Вот такое предсказуемое вышло письмецо».
Предивна Арианна и в дневниковой записи от 17 ноября 2006:
«Любимый! Мне очень грустно жить без надежды. Мне нереально трудно жить без надежды. Но я понимаю, честное слово, что так надо: не ты, ни Он ничего просто так не делаете. С каждым днём всё пребывает и пребывает моей греховности – я испытываю ненависть, а это плохо. Если бы я была героем Эрика Баны из «Халка», я бы добрую часть суток была склизким зелёным чудовищем! А иногда я чувствую себя маленьким брошенным ребёнком».
19 ноября 2006 она пишет Оле:
«Донна моя, ты пропала, и я не спрашиваю, куда…
Я просто пишу тебе…
Я пишу письма ему и не отсылаю.
Отчего бы мне не писать тебе? Тебе, может быть, можно будет и отослать когда-нибудь потом, не знаю, насколько хватит моего хвалёного терпения…
Вы расхлестнули моё сердце на две половинки…
Забвение (или одиночество) пахнет увядшими цветами.
Оно выглядит, как неотвеченное письмо.
Его цвет – белый, а на звук это – Gregorians.
У тебя своя жизнь, и я рада, РАДА, что у ТЕБЯ она есть.
Ты бы меня пожурила за эту картинную меланхолию, но мне так тоскливо без вас…
Я всё время вспоминаю слова «Песни Песней»: «Всякий, кто предложит богатства дома своего за любовь, будет отвергнут с презрением». С презрением, милая моя…»
22 декабря 2006 – снова в дневнике:
«Ножки ступают осторожно-осторожно, не расплескать боль, донести. Вчера думала, что умру. Выжила. Я рвусь, рвусь между «Забыть, забыть, чужой, больно» и «Люблю, люблю, твоя, всё равно». Я не знаю, что выбрать.
Скажем пару слов Аньке в оправдание: никаких попыток самоубийства, никаких угроз на публику… Просто, когда болеешь болезнью, от которой можно задохнуться в один непрекрасный момент, вечность иногда заглядывает в глаза. Оля, ведь ты меня понимаешь? А вечность, она обладает таким странным свойством – отсекать всё лишнее и оставлять только то, что человека действительно волнует.
10 января 2007 Анька написала:
«Такая зимняя нега: я пришла из-под мокрой метели, напилась чая, запряталась в постели. В голове – слова из «Снегурочки»: «Я таю-таю, какой восторг!» Есть в этой неге что-то болезненное, что-то на грани, но я не хочу в это верить. Лучше выпью ещё чая, горьковатого, вкусного. Половина второго, ещё можно читать. Хочется наслаждаться этой зимой ещё больше: кататься на лыжах, вышивать при свете лампы, читать-читать-читать, учить французские глаголы. Хочется чуток встряхнуть себя, перестать плыть в мягком, глушащем всё тумане, которым окутала меня Оленька. Хочется получить ответ…
Да, я поняла, чего я хочу от тебя: поговори со мной, только раз. Найди в себе силы, пожалуйста, только на один разговор! Прогони меня или дай надежду, будь же благороден, ведь ты такой, я знаю…»
9 апреля 2007:
«На Страстной неделе случилось чудо. Ты случился».
23 сентября 2007:
«Ты сказал, что встреча будет. Стучите, и вам отворят? Я снова живу надеждой, и это упоительное чувство. Лив сделали операцию, сейчас она в порядке. Боюсь загадывать. Кончилось время позора и бедствия?»
1 октября 2007: «Лив ушла. Но я этого ещё не поняла».
17 октября 2007: «Чудо ушёл. Это я осознала».
В это время в жизни Аньки появился брат. Наверное, чтобы ей не сойти с ума. Добрые-добрые ангелы…
29 ноября 2007 она напишет:
«Когда мы теряем людей, мы плачем по потерянному будущему. Вот о чём мои слёзы».
3 декабря 2007:
«Чудо и брат – два оттенка равнодушия. Один, играя, не отпускает, тешит свою гордость. Второй просто забыл».
На Новый 2008 год Анька получила от Оли такое пожелание:
«Ангелы бесплотны. Архангелы суровы. Оставь их. Пусть с тобой будет тот, кто всех сильнее».
20 февраля 2008 Анька пишет:
«Рассказать, как умирают чувства?
Сначала умирает любовь. Уже не волнуют ни длинные волосы, ни упрямый рот, ни низкий голос. Оно всё где-то есть, да, красивое, да, зовущее, но уже не моё. Уже не трогает. Уже не тянусь.
Потом умирает страх. Не брезгливое отвращение, а первородный страх. Когда рушатся незыблемые устои, мир всё равно остаётся. И я остаюсь. Но терять уже, кажется, нечего.
Потом умирает сочувствие. Я устала быть доброй. Ходить и приносить пользу – это, пожалуйста. Гореть и болеть сердцем – нет. Снова «уже». Уже нет.
Потом умирает верность. Отказаться от любви? Быть может. Нельзя всегда в одни ворота, это рано или поздно приводит к тому, что ворота либо выбиваются, либо закрываются.
Потом умирает ненависть. Ненавидеть за предательство? Лень, право-слово. Есть только пресловутое брезгливое отвращение.
Последней умирает жалость к себе – этот неиссякаемый источник жизни сердца.
Да, сижу и пью пустой чай с хлебом. Но ведь с хлебом же!»
15 марта 2008:
«Встретились. После восьми веков разлуки. Всё, как раньше. Кама-сутра, оперы и несколько минут на моих коленях. Чай и иллюзия последних минут, что отпускать меня тебе ужасно не хочется. Восемь месяцев врозь и три часа вместе.
С моей стороны выкристаллизировалось лишь одно желание – «Умереть и проснуться с тобой в новой жизни».
А если и в новой жизни всё будет также, а, Анечка?
8 сентября 2008:
«Болит голова, потому что в ней что-то болит. Совесть?
А Чудо? О Чудо! Снова разговоры про «амур де труа». «Как же, никогда? При твоём темпераменте?» - только руками не всплеснул.
Почему ты меня не знаешь???
Почему ты меня не хочешь знать???
Но эти вопросы, скорее, ко мне. Почему я заигралась в то, во что играть не хочу?
Чудо, я открою тебе большую и страшную тайну, как розенкрейцерец розенкрейцерцу: я не …, я просто имею глупость любить тебя».
21 сентября 2008 она неожиданно хочет быть мудрой:
«Каждый хочет любви, как бы он не выглядел и каким бы не был внутри. И меня уже не убедить, что это я – романтик, дешёвый и жалкий, стремлюсь к ней всегда. Все стремятся. А кто себе врёт, дорого за это заплатит».
1 октября 2008:
«Наш с вами роман, монсеньор, принадлежит вечности, я так полагаю. Это красивый фигурный танец, где видишь друг друга, держишься за кончики пальцев, а потом вдруг меняешь партнёра и оказываешься на другом конце зала. Ты сейчас выступаешь в роли Лапы и Чуда. Мил, любезен. На словах. Что из этого получится, не знаю. Как всегда. Но это будет совсем другая история, потому что Алая книга закончилась, я снова уезжаю в Путешествие, из которого неизменными не возвращаются. Немного боюсь. Немного надеюсь. Всё время помню, что в нашем раскладе присутствует Пустая карта. За нас многое решит Судьба».
(Розенкрейцеры, таро, мистический бред, ещё про тамплиеров начни писать, Анечка!)
26 октября 2008:
«У всего есть смысл, всё делается для чего-то. И моя поездка в Москву была для чего-то. И моя боль. Может быть, я и наберусь сил, чтобы о ней написать. Теперь я знаю, что не только неизменно меняюсь, но и неизменно остаюсь самой собой».
(Ну, наконец-то признала очевидное, увидела, додумалась!)
21 декабря 2008:
«Ты мне снишься. Я узнаю тебя во снах заново и радуюсь тебе заново. Я сказала тебе тогда в глаза: «Ненавижу!» Знаешь, это относилось не к той боли, физической боли, которую я чувствовала в тот момент. Это относилось к презрительным ноткам в твоём голосе. Я спросил тебя, отчего тебе нравится причинять мне боль? А ты… удивился. Разве было больно? Нет, это естественно для человека, когда у него идёт кровь, как я могла забыть??? Я ненавидела тебя, пока бежала к метро. Полтора часа. Ты отвёл мне полтора часа. Всё, что угодно, может быть важнее меня. Всё, что угодно, можно явить миру, но не меня. Я хочу написать и напишу фразу сакраментальную: «Ты никогда не уйдёшь из моего сердца». Я никогда не перестану задаваться вопросами о тебе, ибо не понимаю. Правда, сейчас всё намного яснее, нежели три года назад, но всё же… План существует, и, возможно, мы ему подчиняемся».
3 января 2009:
«И ещё это чувство тоски маленькому тельцу, которое можно к себе прижать. Хоть мышечку маленькую, но чтоб моё, чтобы меня любило. Но нельзя. Теперь никого нельзя. Задохнусь. Как странно, что я потеряла вас обоих. И Лив. И тебя. Не обнять. Это мука, да. Мир прекрасно живёт без любви, и моя любовь ему смешна. Я ведь вижу, что для поддержания разговора я задаю гораздо больше вопросов, нежели задают мне. Неужели никто не чувствует так обострённо это желание близости к людям, как я? Не может быть».
4 января 2009:
«Ночью стало чуть легче. Я не спала – разговаривали с Чудом. Он сам захотел. Он говорит, что личная жизнь – под откос. Ну вот! Я хочу, действительно хочу для него счастья и успеха! Боже, возьми у меня и отдай ему, пожалуйста. Меня не радуют чужие страдания. Видимо, только свои».
31 января 2009:
«Всё началось обычной зимней ночью – вчера. Это был и рай, и ад, что поделать, в моей жизни они разлиты в один флакон. Слово за слово, и вот я уже с билетами на руках, чтобы быть в Москве. Прекрасное безумие? Эпатаж? Жажда страсти?»
2 февраля 2009:
«Сейчас, когда голову снова зажимает в тиски, я хочу тебе сказать… Милая моя, единственная, самая родная, кто подумает о тебе, если не я? Я, которая ты… Выход есть всегда. Порви билеты прямо сейчас, порви, сотри аську и телефонную книгу, он даже не позвонит и не спросит, почему ты не приехала в среду, которая ещё только будет. Мы с тобой не удивимся нашему поступку, ведь мы – я и ты – разум и сердце – мы такие: надумали, передумали. Живи здесь, и никто, НИКТО не скажет, что это неправильно, что ты струсила. Наоборот, порадуются, похвалят, пожалеют. Выкинь его из своей жизни, выкинь, если действительно этого хочешь. Не считай себя загнанной никогда, мой Близнец. Слышишь? Веришь? Моё второе я… А если это наш шанс разыграть карту по-другому? Я пишу это в столь шизофренической манере потому, что хочу, чтобы я сама смогла увидеть ситуацию со стороны. Ты можешь жить в Казани, быть уважаемой, милой, тихо стареть, но ведь ты можешь… Можешь не упустить этот шанс ещё раз… Если вы с Чудом встречались таким сумасбродным образом предыдущие четыре года, значит… Вы нужны друг другу для чего-то? А если вы на этот раз не встретитесь (А он ТЕБЯ хоть раз подводил?), ты же хотела сходить посмотреть импрессионистов в Пушкинском и погулять по городу… Трудно ли это, милая моя? Трудно ли жить наоборот? Трудно. Но нельзя, нельзя, тебе иначе нельзя! Ты же понимаешь, что нельзя? Понимаешь, поэтому и летишь».
16 марта 2009 Анька написала:
«Сегодня я прочла, что старость начинается в 27 лет, дескать, мозг начинает регрессировать потихоньку. Мы встретились, когда мне было 27, значит, ты любовь моей старости, последняя любовь, любовь до смерти.
Знаю ли я мужчину, которого я люблю? Нет. У меня было слишком мало случаев его узнать. Но я знаю, что он не принц. Знаю, что он ищет. Слушает то, что звучит внутри него. Живёт парадоксами. Иногда мне кажется, что я его всё-таки знаю».
И, вероятно, именно к этому времени относится единственный недатированный файл:
«Он не принц. У него нет белого коня, и он не дарит мне роз.
Но он мой.
А я его.
Мы идеальные магниты, потому что, если уж сошлись как плюс и минус, нас невозможно друг от друга оторвать. А если мы сравнялись в знаке, никакая сила нас друг к другу не приблизит.
Микромгновениями мы чудовищно похожи. Поэтому нам совершенно не нужны слова, чтобы организовывать то недолгое совместное житие, которое иногда случается.
Но мы невероятно разные. И отличаемся друг от друга, как мужчина и женщина. Да так оно и есть!
Иногда мне кажется, что мы посланы друг другу, чтобы учиться быть собой. Чтобы вылечивать постыдные душевные раны, которые не откроешь никому: либо пожалеешь человека, либо не сочтёшь достойным доверия. А здесь, между нами, в соединении плюса и минуса, это возможно.
Когда мы вырастем, мы обязательно будем вместе.
Я знаю.
От него уйдут те, кто ослеплял взгляд. Те, кто будоражил воображение. Те, кто был способен на тихую радость и на огненную страсть. Те, кого нужно было поддерживать, и те, кто поддерживал сам…
А я буду.
Это не самообман.
Потому что, то, что было, оно было, и этого не отнять.
Потому что, то, что есть, оно есть, и этого не стереть.
Потому что, то, что будет, оно будет, и это судьба».
9 августа 2009:
«Мальчик мой бедный! С тех пор, как ты в этом феврале позволил себе чувствовать, я стала смотреть на тебя иначе – ты стал измерим. Избранный, ты во многом не справился со своей избранностью, отсюда многие твои повадки, они наносные. А внутри, нераскрываемое, таится что-то от детства, когда ты был таким, как все. Если был».
16 сентября 2009:
«Никаких красивых дат, никаких небесных знамений, но сегодня… Её прощальный поклон. Я не сумела стать для тебя никем. Даже нелюбимой тобою кошкой. И я говорю тебе: «Приди и возьми». Сама я больше не буду организовывать наших встреч и помогать судьбе. Я устала быть мальчиком. Я не прощаюсь, потому что осознала, сколь смешны прощания в этой жизни, но я ухожу. Снова.
Я так хочу ещё хоть раз в жизни услышать, как бьётся твоё сердце»…
2011/2012: Я, Анька, нет, я, Олька, нет, я, Холли, говорю, что где бы и когда бы мне не пришлось умереть, я всё равно умру от любви к тебе.

Эпилог

«Достижение подлинно великой цели требует от нас подлинно великой жертвы.
Иногда эта жертва такова, что обесценивает не только само свершение, но и жизнь свершившего после нее».
Приписывается Раулю Аму, блонди, главе Института Бионики и Лаборатории Нейрокоррекции Амой. © Black and Orchid