Белокрылым голубем плавно в небеса

Я увидел голубя первым ближе к вечеру.
Растворил окно, и впустил жару в первом летнем месяце.
На балконе голубок подлетел к перилам. Верхушки тополей и худеньких берёз, что так едва касались ростом до нашего карниза, ему махали вслед, как будто бы благословя на что-то…

Вдруг, раздался всхлип небес, набежали струи. И подумал я, что зря открыл, ведь подует ветер. Но Катин смелый голос помешал всем мыслям этим. И к моей груди ладонь прижав, в душу тонкой ниточкой проникает та единственная, кем я дорожу. Вмиг рукой обвив, телом всем прильнула. Сердце мне пленила звуком, что из уст её донёсся песней, что, подобно вихрю, в сердце залетела. Катя так способна петь, словно ангел веет, но в её губах алеют пылкие намёки. И не ангел, мой хранитель, не предсмертный вестник – не утянут за собой, как подобно этой неземной, столь кудрявой леди. Над её челом кудрявый всплеск, так волнующий мне мысли: не хочу терять я в жизни смысл – только с Катей есть он.
Ну и пусть, что дождичек льёт через балкон. Мы над всеми бедами встанем вместе высоко, и воды небесной, словно молоко, выпьем капли нежные, что летят в лицо. Постоим и выдержим моросящих искр, пусть холодной рукавицею проскользнут за шиворот. Будут в жизни неурядицы, но без них безрадостно. Сколько б жизнь ни била нас – судьбы не расстанутся.
Вот уж к серым облакам пальчики воздеты. Ждём, когда раздастся грохот, и, наморщив носики, осмелеем тотчас, чтобы встретить грозный рёв, нам с которым весело. Будет угрожающе дождь топтать по крыше. Ну а мы, привстав на цыпочках, тянемся легко: побеждать стихию нам лучше, взявшись за руки.
Забежим мы в комнату босиком к ковру. Вытрем стопы досуха, и взорвёмся хохотом, а вослед нам – гром. Вот, успели ускользнуть, позади – стихия. Её губы мокрые из-за дождя и руки холодные у меня.

Голуби попрячутся: юркнут кто куда. Ну, один останется – будет наблюдать, как мы с милой Катенькой будем в жизнь играть. Не оставим домыслов – всё начистоту. А уж глазки голубиные - это очи божие, оглядят наивным взором всё вокруг.
И узнает, собственно, всё как днём и ночью: кто и чем здесь дышит, кто кому сказал «люблю», ну и что здесь пишут. И, узрев воочию нашу жизнь в быту, сотворит нам общую колыбель в раю, в коей возродимся мы с Катей в Новый день.

Вот вода небесная, вот – земля и дом. Что-то удивительного в этом всё же есть. Всё когда-то в прахе было и из праха вышло. Почему же, Катя, наш черёд виден необычным?
Белокрылый голубь в нашу жизнь вошёл; всё, что приключится с нами, видит наперёд.

Комнату любимую огляну с грустинкой. И ненужной памяти не оставлю места. Завершу в тетрадных записях вереницу слов. Что писал для Кати, сохраню в посланиях. Ну а с ней мы, взявшись за руки, перейдём в иную жизнь, подымаясь с Катенькой с голубями ввысь.

На балконе и на кухне створки не закрыты, и струёй небесной залило наш стол. А под нашей крышей и другие голуби притихли. Вот, наверно, жмурясь, наблюдают: как смешные люди мегаполиса, живущие приземлёнными и в плену у города, обретают сторону для себя пригожую, отдалённо схожую с истиной духовною.

Отпечатки сердца на бумаге сверкают бликом тоненьких чернильных линий.
С исписанной тетрадью уйдёт и жизнь моя; во взгляде белокрылой птицы прочёл всё это для себя.
Нам в прошлые воспоминания не суждено вернуться в новом рае, коль кровью чувств не окропим земли.
И все те мысли, что в памяти земной оставят мои строки, позволят мне стать той же белокрылой птицей, что обрекла меня с Катюшей созидать священных уз сплетенье на светлых небесах.

Июнь 2010, январь 2011, Тюмень

"Невский альманах" №6 (2011) - 88 стр.