Махатма. Второе Пришествие. 2

«Понимание»
 
Только великое сострадание двигало Махатмой, когда он позволял себе использовать такие приёмы как «Бросок Кундалини» и другие радикальные средства для введения оппонентов в состояние «Беспредельной Толерантности». Но были в его мировоззрении понятия, которые состояли даже выше сострадания. И на эту тему они часто беседовали с Далай Ламой, который нередко посещал ашрам Махатмы, поскольку высоко ценил его личность и их дружеские, неторопливые беседы за чаем.
 
Бывало, сидели они на террасе, наблюдая закат, Его Святейшество крутил свои чётки, а Махатма медитативно раскручивал свою пряжу. Подолгу молчали, лишь изредка отвлекаясь на глоток чая. Но это внешнее молчание было самым полноценным и полнозвучным диалогом двух великих Патриархов. 
 
Махатма прекрасно знал, насколько нелегка в это неспокойное время жизнь Далай Ламы, и ясно видел своим внутренним взором, какие проблемы его обступают. Понимая, как несвободна и ритуализирована  жизнь тибетского лидера, Махатма искренне хотел помочь ему и всё чаще задумывался о «Махатма Самадхи», и о том, как перенести для странной буддистской ментальности ценности своей родной Веданты, некогда и вскормившей буддизм. В конце концов, Махатма останавливался на термине "Пари-нирвана" и только ждал благоприятного исторического момента, в бескорыстной надежде применить  свои тайные знания к своему старому приятелю Далай-Ламе. Надо сказать, Махатму порой слегка раздражала вся эта его клоунада с реинкарнациями, с этим бесконечным нытьём, и театрально показушными, тестами для претендентов. Да и сам патриарх иногда жаловался Махатме, на то, как ему обрыдла вся эта сансарическая круговерть, замкнутая в порочном круге его безысходного клерикализма.

- И действительно, у других людей ведь - жизнь как жизнь – продолжал думать за него Махатма.
- То бабочкой родись, то мечтательным даосом; то коровою, то обезьяной; то белым человеком, то чёрным; то бедным, то богатым; то женщиной, то мужчиной; то тираном, то борцом за мир; то шудрой, то брахманом; то червяком, то полубогом... Да и ещё кем угодно можно родиться из бесчисленного сонма существ. Летом, как говориться, варенье вари, а зимой на санках катайся... Это ли не полнота бытия, пускай и рассеянная во времени и протяженности?! Это ли не живая, непрерывно творящая Мысль Всевышнего? А бедный Его Святейшество, из-за этого своего нелепого «обета Бодхисаттвы», тысячи раз воплощается в одно и то же существо, и томиться в полутёмных и плохо отапливаемых монастырских застенках Лхасы. Нет, ну понятно, всякая истомлённая Сансарой живая душа стремится к освобождению, к слиянию с Первозданным Началом начал. А какое у них – у буддистов - может быть освобождения, если они не индивидуальной души не признают, ни её упокоенности в Безначальном Атмане?... Навыдумывали себе всяких мутных абстракций, а на них ритуалов нагромоздили. И вот страдает человек, из жизни в жизнь, возвращаясь в унылое высокогорье Тибета...
 
И вот уж было заводил Махатма своё многозначительное «Ом, Шанти» и начинал слегка раскачиваться, не отпуская веретена. И был тибетский Патриарх на грани давно уже заслуженного Освобождения, как вдруг, мысли Махатмы неожиданно меняли своё направления и от чистого сострадания переходили к пониманию. И думал он:

 - Ну, положим, отпущу я Его Святейшество, освобожу раз и навсегда от рутинного однообразия его включённости в круг бытия. Но что будет тогда с тибетским народом, который потеряет тогда всякую целостность и духовное единство и непременно станет жертвой проклятых сепаратистов или маоистов? Если я, покинув сей мир, ещё на долгие-долгие годы останусь духовным отцом своего народа, то не произойдёт подобного в тибетском обществе, построенном на допотопной жреческой иерархии и псевдо-теократических принципах. Ведя я не политик, не чиновник и не религиозный лидер; я Дживатма преодолевшая детерминизм Системы, а он заблудшая Дживатма, порабощённая Системой и принципом власти. Оставшийся без воплощённого лидера, весь ламаизм охватит сектантство и распри, вызванные волной самозванства, а это непременно повлечёт за собой страдания простого народа...
 
Так, понимание исторического процесса и умение воспринять целостную ситуацию в обществе, останавливали и превозмогали возраставшую в Махатме волю к состраданию. И он останавливал покачивания своего тела и мирная мантра «Ом Шанти» смолкала на его устах. И он, как ни в чём не бывало, продолжал прясть свою пряжу и спокойно смотреть на то, как сияющий Сурья погружается в вечные воды Индийского океана. И, ничего не подозревавший о внутреннем боренье Махатмы, от которого только что решалась его судьба, Далай Лама продолжал вертеть свои чётки и бормотать своё «Ом Мани Падме Хум». Так и сидели они на уютной террасе, дрейфующего у порогов Вечности, ашрама Махатмы.
 
Однако, когда пришло время прощаться, чтобы не остаться совсем безучастным, видя вселенскую усталость, стекающую морщинами по челу Далай Ламы, Махатма пообещал обустроить Его Святейшество в Дхармасале, где более мягкий, почти курортный горный климат, позволил бы ему отдохнуть душой и телом от сурового и аскетического однообразия высокогорья. Тем более, что подбиравшаяся к Тибету маоистская орда уже начинала сотрясать иней космического одиночества с его неприступных пиков.

Так, проводив Высокого Гостя и явив оному очередной практический пример своего великодушия, Махатма ещё долго прогуливался в одиночестве вдоль берега. И тёплый прибой вечных вод омывал его босые стопы, и проникновенный, исполненный сострадания, взгляд его устремлялся на Запад, - туда, где за морским горизонтом, поглотившим прощальные отблески Солнца, скрывалась густая буржуазная мгла, где беспокойно ворочался на своих жирных боках досадный червь мирового империализма...