Мне позвонил друг

     МНЕ ПОЗВОНИЛ ДРУГ

     Молодость, юность, они как вспышки молнии, проходят в нашей жизни, высветив на миг то, что нам запоминается на всю жизнь, и впоследствии мы ностальгируем по ней и вспоминаем, как что-то светлое и чистое в своей жизни - время наших мечтаний, каких-то радостных событий, а нередко и несбывшихся надежд.
     Есть у меня друг, Николаевич - так я его всегда звал. Мы с ним частенько ездили на рыбалку. Но один раз в год, обязательно, на зимнюю рыбалку - обычно в ноябре. В это время спускался к зимовальным ямам хариус, изредка попадался: ленок, таймень. У нас на реке, была небольшая землянка, в ней мы и табаровали. Дорога занимала часа 3, в первый день обустраивались, готовили дрова, в это время ночами температура падала уже до -40 градусов, так что дров требовалась немало. Приезжали обычно дней на 5.
     Вытащив из машины своё барахло, распихав его по нужным местам, собирали стол.  Железную небольшую печку растапливали сразу же по приезду. Землянка нагревалась, и мы уже скидывали с себя верхнюю одежду. В качестве освещения применяли шахтовые фонари. Не торопились, знали, что впереди ещё продолжительный вечер и ночь. Темнеет в это время уже в 6 часов.
     Сразу по приезду стол был богаче, чем в последующие дни, так что всё было о кей. Николаевич в предчувствии хорошей попойки имел бойцовский вид, дома-то у него не было такого отрыва, да и пилить никто не будет. А пил он водку в таких случаях, что называется, как бык помои. Я удивлялся его выносливости в этом деле, но добавлю: алкашом он не был. Доставали кружки, наливали водку, в таких случаях мы кроме водки или спирта ничем не пользовались. Первое, что мы делали, - ублажали лесного духа или как мы называли "хозяина". Брызгали водкой на стены, на пол, а затем, открыв печную дверку, плескали в неё. Синее пламя, вырвавшись оттуда, свидетельствовало о присутствии этого безтелесного существа. Мы уважительно просили его, чтобы он нам пожелал удачи.
     Вначале шло всё тихо-мирно, обсуждали предстоящую рыбалку, снасти к ней, ну и что-то про жизнь говорили. После первой кружки вторая и третья, а потом их уже никто не считает. Чувствую, мой друг уже входит в транс, но я знаю, что дальше будет, потому как эта картина не раз повторялась в наших с ним выпивках. Он в очередной раз закуривал свою любимую "приму" Маршанской табачной фабрики, и говорил:
     - Сейчас я тебе расскажу, как я в первый раз женился.
     Про это он рассказывал мне уже раз 10, и он знал об этом.
     Я ему:
     - С удовольствием послушаю тебя.
     Я делал вид, что первый раз буду слушать об этом, а он, что первый раз будет рассказывать. Мы всё понимали, но принимали всё это за девственность. Глаза его уже смотрели как-то по другому, он словно вглядывался в своё прошлое, пытаясь в нём найти какие-то детали, о которых он мне не поведал в предыдущие рассказы о своей жизни. Он начинал свой рассказ. Голос то звенел, то становился мягким и проникновенным, мимика лица менялась от улыбки до грозного вида, всё это сопровождалось жестикуляцией рук. Порою он ликовал, а затем сокрушался, были в его словах и обида, и горечь, и какая-то безысходная тоска по тем временам. Я хотя и слышал это не в первый раз, но мне всё равно было интересно. Периодически он прерывал свой рассказ, закуривая свою очередную маршанскую и при этом грозно спрашивал:
     - Ты слушаешь меня?
     - Да, –  участливо говорил я.    
      - Жизни ты не видал, - добавлял он.

     Этот монолог длился часа полтора, перемежаясь очередной выпивкой. Затем он падал на спальное место и засыпал, я подкладывал изголовье и прикрывал шубейкой. Выходил наружу, смотрел на небо, оно светилось от мерцающих звёзд, особенно вокруг Млечного пояса и, если была луна, то виделись кусты и деревья даже на большом удалении. С реки и ближайших проток и озёр доносились звуки трескающегося льда: вода уходила, он проседал, и образовывались длинные трещины, которые сопровождались звуком, напоминавшим раскаты летних гроз.

                2

     Я зашёл, друг мой спал, но сон был беспокойный: доносилось какое-то невнятное бормотание его голоса - может, он видел во сне свою молодость. Я выключил фонарь и лёг. Долго не мог уснуть, по землянке бегали блики от разгорающихся дров в печке (я подбросил их, перед тем как лечь), и слышалось лёгкое потрескивание из угла, где она стояла.

     Я не стал приводить здесь его рассказ, хотя запомнил его хорошо, как не хочу повествовать о нашей рыбалке, её может понять только настоящий рыбак. Могу добавить, что рыбы мы наловили в тот раз много.

     Вчера я с ним разговаривал по телефону, он рассказывал, что в этом году чуть не загнулся от болезни, говорил с юмором о ней, шутил. В конце разговора, просил меня:
     -Приезжай, я вот тут остаюсь один домовничать.
     Голос у него был, когда он говорил о своей просьбе такой, который я никогда не забуду, он как бы приглушил его, и в нём звучала и неуверенность, и мольба. А вдруг, подумалось ему, я дам согласие на это приезд. И если бы это произошло, он бы жил надеждой вновь увидеться, и вновь рассказать свой рассказ о своей молодости.
     У меня были случаи, когда вот также просили приехать, я не мог, а когда смог, то ходил к ним в гости уже на кладбище. В 199…г. я уезжал из своего посёлка, на новое место жительства, семья уже с лета находилась там. Вечером, накануне отъезда, я пошёл попрощаться с сестрой и матерью, они в то время совместно жили недалеко от меня. Сестра болела. Я зашёл в комнату, где она лежала. Увидев меня, она присела, я сел рядом, мы ни о чём не говорили, мы сидели рядом и плакали, мы оба понимали, что в последний раз видимся в этой жизни. В комнату никто не заходил, понимали, что эта сцена не для всех. Затем я вышел в коридор, там стояла у них печь. Прислонившись спиной к печи, стояла мама, руки она держала перед собой на груди, взгляд был устремлён на меня, я подошёл к ней, мы оба заплакали, обнялись. Она мне говорила:
     - Это хорошо, что вы уезжаете, здесь делать нечего. Но ты только приезжай, не забывай нас.
     Это были слова, которые я слышал от неё в последний раз. В то время, предприятие, на котором я работал, трещало по швам, оно просто подыхало. Я ушёл от них тогда как пьяный, унося в себе чувство, что я их предаю, оставляя их с бедою наедине, уже без меня. Через полгода умерла сестра, через год мама.
Я был тогда в командировке в далёком южном городе, пришла телеграмма: умерла мама. В ней не было обычного "приезжай…". Я был поставлен как бы в известность. Никто из родственников не упрекнул меня в том, что я не приехал. Мог ли я тогда приехать, сейчас я думаю, что смог бы. У меня мой шеф, хороший человек, душевный, и он бы понял мою ситуацию, но я даже не сообщил ему об этом, ничего не сказал и тем людям, с которыми приехал работать. Мы всегда, когда у нас что-то не получается, пытаемся найти обстоятельства, которые оправдывают наши действия. Может в тот раз, такое было и со мной.
     Хотя надо отметить, поганые тогда были эти самые времена. Пришлось побывать мне на моей родине только через два года после отъезда. После десятичасового перелёта я был в областном центре, оттуда с мужем моей племянницы на его машине быстро доехали до нашего посёлка. Я сказал, что остановлюсь там, где жила последнее время мама. Мы подъехали к дому, во дворе находился муж сестры. Он подошёл к нам, мы обнялись, поцеловали друг друга, взяв мои вещи, он отправился в дом. Родственник ехал дальше, и, договорившись о завтрашней встрече, он уехал. По крыльцу я поднялся на веранду, и вдруг в моей памяти ярким пятном высветилась та прощальная сцена, и слёзы хлынули из меня, они просто начали душить, вот где они нашли место и время, которые так долго держались во мне, чтобы выйти из меня, чтобы тем самым облегчить мою душу. Место, где ждала меня мама, где она говорила "Приезжай мы тебя будем ждать".
     Я не помню, чтобы в своей жизни так плакал, чтобы было такое обилие слёз - я закрыл лицо ладонями, а они, проникая через пальцы моих рук, капали на пол, по которому ещё не так давно ступали ноги мамы. Слёзы были беззвучные. Ещё при её жизни, я не раз от неё слышал:
     - Приезжать нужно к живым, зачем к мёртвым ногам приезжать.

     Думаю, что она не осудила меня за то, что я не приехал на её похороны, на которые я не успевал по времени. Но кто её знает, уже не спросишь, и ничего не услышишь. Всё равно боль остаётся.


                Григорий Флэр.