Прощение, ч. 3

          Хендар Эриксон из Акера. Мне все было о нем интересно, как устроился, чем занимается, с кем дружен, а спросить не мог ни у кого. Да и неуместно как-то. А тут еще урожай повезли, да каждый данник ехал в Словенск рассказывать про плохой урожай и просить отсрочки, и с каждым нужно было говорить лично, прежде, чем отправить его к Евфимусу, а кого получше следовало угостить медом, так что я целыми днями ходил хмельным, что очень для меня утомительно. Трудное это время, урожай, но и хорошее, княжье, господское. Плохо то, что дружины в городе оставалось совсем мало, сотни и то не наберется. Остальные на Белой реке, да в конвоях, сопровождают доставляемую в Словенск дань. Хендара однажды видел в таком вот конвое, пришедшем из южных, сопредельных с Руссой земель. Дочерна загорелый и похудевший, он показался мне усталым. Что они там делают с ним в дружине? Уходят мне мальчишку вконец.

          Людей не хватало, поэтому я обхаживал своего самого крупного данника по имени Карн, державшего в трех днях пути к западу свою крепость с гарнизоном в двести бойцов. Из которых мне полагалось сто в случае войны, но и в мирное время очень мне было желательно иметь из них в городе хотя бы пять десятков. Вот я и поил Карна медом, да подарил ему богатый перстень персидской работы, да возил его за собой. Перстня, видимо, недостаточно, думал я, глядя на сухое, умное лицо Карна, а тот смотрел на не слишком рослого жеребца, которого Халиб гонял по кругу устеленной опилками арены.
          "Хорош," - сказал я Халибу, но тот коней не хвалил никогда и ответил мне: "Нервный."
           Нам подали лошадей и я, устраиваясь в седле, поймал неодобрительный взгляд Халиба. Осень несла с собой холода, а холод – боль, поселившуюся у меня в пояснице с тех пор, как пика выбила меня из седла пятнадцать лет назад? двадцать? Оттого я приобрел привычку сидеть в седле чуть боком, которую Халиб считал вредной, и однажды снизошел до объяснения: "Нехорошо. Дальше хуже будет." Ясное дело, что не лучше. Халиб жил в Словенске столько, сколько я себя помню, и один из всех ни разу не назвал меня князем. Никогда. И я ему приказать не смел. Я же говорю, веревки вьют.
          Ладно, поехали мы с Карном на северную заставу, где на высоком холме стоит башня. Место хорошее, все видно на день пути на север, и река лежит, как на ладони. Хотелось бы мне там поставить крепость тоже, но это будет трудно, потому что там как раз леса нет. Впрочем, до заставы мы не доехали, когда Карн, оказавшийся зорким на удивление, указал пальцем туда, где переливалась серебром река, и спросил: "Смотри, княже. Купцы?" Я увидел на реке две ладьи, идущие вверх по течению и понял его вопрос, ладьи казались слишком большими, на купеческие непохожими.
          Я обратился к десятнику с рябым от оспы лицом и по-тараканьи подвижным длинным телом, вовремя вспомнив его прозвище:
          "Сорока, скачи в город. Приведи Хвата и варяга."

          Карн всматривался вдаль, щурясь от ветра, и я думал, что умру без наследника, и все княжество перейдет тогда к Карну. Не потому, что он из всех данников наилучший, а просто он единственный из всех сумеет свое право отстоять. А значит незачем мне жаться, надо отдать ему этого красивого нервного жеребца, и пусть присылает своих солдат. Я все еще думал про коня, когда подъехали Хват и Хендар, причем последний трясся на пузатой кобыле с провисшей спиной. Ветер трепал его рубашку и выгоревшие на солнце волосы, и его загорелое лицо казалось очень юным, взволнованным и счастливым. Положить бы ему руку на плечо, потрепать по щеке. Сказать: "Видел, какого зверя Халиб объезжает? Цвет прямо чистое золото, так и горит. Себе хотел оставить, да вижу тебе нужнее. Только поосторожней с ним, Халиб говорит он нервный, свернет тебе шею. Справишься?" И он мне, конечно, скажет: "Справлюсь, отец," а я неприменно дам ему подзатыльника, без всякой надобности, а просто потому, что мы свои люди и можем не чиниться.

          "Что скажешь, Хендар," - спросил я, указывая на реку, и увидел, как изменилось его лицо, внимательное-удивленное-обрадованное-жесткое.
          "Две ладьи, до сотни воинов. Идут не с миром, князь."
          Он говорил медленно, старательно произнося слова, поводя крупными руками с длинными пальцами. Он смотрел на ладьи, как смотрят на врага, считая головы, прикидывая расстояние, с зарождающейся под ребрами ненавистью, пока еще холодной и неподвижной. Но все же я спросил:
          "Против своих станешь драться, варяжий сын?"
           Он улыбнулся в ответ, едва заметно, уголками рта:
          "Не свои. Гетты."
          Как бысто он выучился говорить по-словенски, не робеть, обращаясь к князю, да не пытаться понравиться.
          "А были бы свеи, тогда стал бы?," - мой вопрос был глупым, а его ответ коротким: "Да, князь," и я ему сразу поверил.
          "У меня в городе сотня. Хватит?"
          Он подумал немного, подставляя ветру довольное лицо. Не холодно ему, в одной рубашке? У меня вот и плащ лишний.
          "Смотря для чего, князь. Отпугнуть хватит, отбиться – не уверен."
          Глупости, при равных силах отобъемся запросто. Чтобы стены штурмовать вдвое больше людей нужно. Хендар взглянул на меня как-то хитро:
          "А что, князь, может ты хочешь ладьи взять?"
          Вот это разговор! Я подумал о варяжских ладьях в Словенске. Да повезти зерно в Альдейгу зимой. Все подумают, что я нанял варяжью дружину и оставят меня в покое еще на год, а то и больше. Но где я возьму команду на две ладьи?  Найму мужиков. Гребцу владеть мечом ни к чему.
          "Да, хочу!" - ответил я.
          Хендар заговорил короткими фразами, запинаясь и с трудом подбирая слова, но я его понимал, хоть и не без труда:
         "Я вот что думаю. Уже середина осени. Поздно для похода. Они хотят добычи. Очень хотят. Выше Словенска им не пройти, большие больно. Надо показать, что город слабый. Надо выманить на берег. Надо закрыть реку, они могут не знать..." - он забыл слово, показал рукой, как вода перекатывается через камни. "...про пороги," - подсказал Хват.
           "Да, пороги. Я знаю как. Мы так делали в Алаборге."
           "Дело!" - решил я, и мы поскакали в Словенск.

           Я слыхал весной об осаде Алаборга, обернувшейся полным разгромом, от одного из моих шпионов, торгующего сукном от самого варяжского моря до земель греческих. Купчина, конечно, пересказывал трактирные сплетни, но выходило по всему, что захватчиков ждала в Алаборг кровавая баня, а значит мой Хендарка прошел через смерть.
          А еще получалось, что у нас с ним есть общий враг, непримиримый, ненавистный, на всю жизнь. Ничто так не сближает людей, как общий враг.

          Мы ворвались в Словенск, промчались по улицам, поднимая пыль и распугивая людей. Я начал отдавать приказы еще сидя в седле:
          "Карн, сколько у тебя людей?"
          "Восемнадцать, князь."
          "Всех на стены."
          "Надо бы луки, князь, - Хендар держал моего коня, и я спрыгнул на землю. - Готты будут смеяться." - Он сказал бессмыслицу, но я понял его желание представить город легко уязвимым.
          "Позволь идти с тобою, князь," - попросил Карн и я ответил ему:
          "Хорошо, но твоих людей – на стены, с луками, под команду... да вот, Сороки. Сорока, собери горожан, хоть женщин да стариков, но стрелы должны со стен лететь, понял? Иди!"
         В такие дни рождается слава. Хочешь оказать воину честь – позволь сражаться рядом с собой, поэтому отказать Карну я не мог.
          "Хват! Дай два десятка Хендару. Три десятка  - грузить телеги оружием, да в кольчуги не обряжаться! Ты сам поведешь. Будете представлять горожан. Варяги за вами погонятся. Дойти до лесу, вооружиться, стать в цепь, держать оборону!  Иди! Встречаемся у ворот. Хендар, твоя задача захватить ладьи и отвести на правый берег. Два десятка тебе для этого. Халиб! Пять десятков коней под седло, наилучших."
          "Я с тобой!"
          "Как хочешь, быстро!"

          Мой слуга, имени которого я не знал и оттого стал называть его Малым, помог мне облачиться. Вскоре двор наполнился людьми, подводами, лошадей вели в поводу, все двигались к воротам, где я еще раз обратился к своим людям:
          "Словене! По реке к нам идут варяги! Вы все знаете, что они делают с нашими людьми и с нашим добром! Сегодня настал день, когда мы не станем прятаться за стены! Сегодня добыча станет охотником! Сегодня варяжий волк попадет в словенский капкан!"
          Хорошо, как все же хорошо, когда говоришь ты дело, и сам себе веришь, и люди верят тебе, с радостью и беззаветно!
          "Первым идет отряд Хвата!" - телеги подвинулись к воротам, в окружении людей, на горожан похожих не слишком.
          "...затем конница, по моей команде! Хендар! Ты последний, решай сам когда."
          "Да, князь," - он стоял на стене, без кольчуги, в потертой драной стеганке, слишком узкой ему в плечах, с дурацкой шапкой на голове, подшлемник, что ли? Не дружинник, а оборванец, да и только. Я видел степняков понаряднее.
          "Идут, князь!" - закричал он со стены и я скомандовал: "Хват, вперед!"
           Ворота отворились, и телеги поехали в сторону леса, разгоняясь все быстрее, а люди в рубашках да поддевках побежали следом.
           "Лучники, к бою!" - послышался со стены голос Сороки. Защелкали тетивы и завыли, засвистели стрелы в воздухе. И в самом деле без толку, на таком-то расстоянии. Стыдно даже.
          "А что как не поверят они и не погонятся?" - спросил осторожный Карн. Хендар мaхал над головой чем-то красно-черным и вскоре запахло дымом – загорелись посаженные на порогах рабацкие челны.
          "Значит они либо пойдут на стены, либо повернутся и уйдут. Второе – наихудшее". Хорошо, когда наихудший вариант не меняет твоего положения.
          "Высаживаются на берег, князь!" - заорал Хендар, и голос его по-детски звенел восторгом.
           "Скажешь когда начнут спускаться с холма!"  - ответил я ему и скомандовал: "Дружина, по коням! Боги с нами! Глядят на нас, выбирают любимчиков!"
          Двор наполнился стуком копыт, лошадиным храпом, звоном железа, и кровь уже закипала, и становилось невозможным вот так стоять перед закрытыми воротами.
           "Давай!" - заорал, наконец, Хендар и я вторил ему: "Вперед!"
          Ворота распахнулись и мы вылетели на простор, на сухую осеннюю траву, туда, где бежали впереди нас чужие воины со щитами, и солнце пылало на стали их клинков. Мы помчались вдогонку, стремя в стремя, колено в колено, и было нас мало, вдвое меньше, чем врагов. Земля гудела под копытами, и я мог уже разглядеть черно-зеленые щиты варягов, а какая-то часть моего сознания различала крики и звон железа позади нас, у реки, где Хендар прорывался к вражьим кораблям.
           Бегущие впереди заметили нас, и я пригнулся к самой шее моего коня, когда он легко перепрыгнул неизвестно откуда взявшуюся кучу камней, и Халиб зашипел справа от меня: "Держать строй!"
          Каа-аак! Это мне! Ах ты, пес степной! С кем говоришь, мразь! Да я тебя...
           Воин в черном кожаном доспехе повернулся ко мне, закрываясь щитом, но мой удар сбил его с ног, он закричал под копытами Карнова коня, а мы мчались все дальше, меч звенел в моей руке и строй наш распадался.
          Нас было мало, слишком мало, и многие варяги обходили нас с флангов, а иные просачивались, проскальзывали между всадниками нашей неплотной цепи и бежали к реке, и мне хотелось повернуть за ними следом, ведь я боялся, что Хендар не успеет увести ладьи, но нельзя, нельзя! Вперед! Надо вести дружину, гнать врага туда, где сомкнулись черно-красные щиты у опушки леса, и пролилась уже кровь, и Хват стоял в самом центре цепи.
          Воины, попавшие в западню, сражались отчаянно, но не было у них надежды, и не было у них иного желания, как только вернуться к своим судам, и они гибли от наших мечей и под копытами наших лошадей.
Битва у опушки леса закончилась быстро.  Я проехал перед нашими щитами, поднял руку с мечом, с тускло-красным клинком:
          "Дружина! Враг еще не сломлен! Есть еще оружие в их руках! Есть серебро в их карманах! Наше!"
          "Наше!" - заревели мужчины, и кровь капала с их клинков.
          "Вперед!" - я указал мечом в ту сторону, где блестела в полуденном солнце река. Где не увидел я захваченных варяжских кораблей и, помертвев, направил коня вверх по холму. Неужели опять, неужели снова отправил ты в пекло сына?  Какого сына, ты спятил, старый дурень, это просто чужой варяжий мальчишка, затравленный и дикий, в облезлой стеганке, голодранец, волчья порода! 
          Мы выехали, наконец, на вершину холма, откуда открывался вид на реку, где на берегу метались тени, и две ладьи медленно и словно нерешительно двигались по течению, постепенно удаляясь от берега.
         "Вперед! Вперед, в атаку!" - заорал я в восторге, хмелея от облегчения.
          Полоска берега стремительно приближалась. Варяги бросались в воду, вдогонку за ладьями, и гибли, подхваченные течением, в нашей слишком глубокой реке. А на берегу силы оказались примерно равны, и стена черно-зеленых щитов ощетинилась сталью. Нам пришлось биться в пешем строю, и мне удалось расколоть щит моего врага, и стоящий справа от меня, Хват? перерезал его горло. Вместе мы прорвали их цепь, и люди расступались перед нами.

          Я знаю что решает судьбы княжества. Армии, смыкающие щиты. Конница, заходящая во фланг. Взятые стены, сожженные крепости, воины, шагающие по улицам павших городов. Но я живу на свете не для этого.
          Так я думал, глядя на взлетающий над щитами огромный, в ладонь ширины меч, перед которым вдруг отступили лучшие мои люди. Я рожден для тебя, воин в богатой кольчуге, в шлеме, украшенном золотом и серебром, варяжский князь, с рыжей бородой, спускающейся на грудь. Он стоял, крепко упираясь в землю подкованными железом сапогами и я улыбался, приближаясь к нему, потому что жил в ожидании этой встречи. Он сказал мне что-то, но я не стал отвечать на оскорбление, мною не понятое.
          Мне не нужна ненависть, чтобы убить тебя, варяг. Одной гордости будет достаточно.
          Он двинулся на меня, коротким быстрым шагом, хорош, статен, силен. Я покрутил меч, ударил в его щит, несильно, чуть повернулся, подставляя свой. Он ударил, я отступил. А битва вокруг замерла, и десятки глаз смотрели на нас, но для меня имели значение только одни, молодые, пронзительно голубые, прищуренные в узких прорезях варяжьего шлема. Я подпустил его ближе, парировал его удар и толкнул плечом, варяг сделал короткий шаг назад,  повернулся боком и я попался на эту ловушку. Его удар был так силен, что клинок скользнул по поверхности моего щита и крепко стукнул меня в плечо, но кольчуга все-таки выручила. Слегка потеряв равновесие он шагнул вперед, и я полоснул его по бедру, не слишком сильно, но лезвие впилось в мягкое. Он захрипел, крикнул коротко, зло, не от боли, а от ярости, и снова пошел на меня, рыжий леший, вражий пес! Его клинок, с воем рассекая воздух, двигался мощной сверкающей дугой, я  шагнул назад и отшатнулся, и острие его меча прошло в пол-вершке от моего плеча. Рванувшись вперед я ударил его держащую меч руку ребром моего щита, разворачивая его и направляя свой клинок в его незащищенный бок. Мне показалось, что я снова его задел, но он быстро увернулся и оказался за моей спиной, впочем я тоже не медлил и успел парировать его удар. Мой враг выл и ругался, а я смеялся ему в лицо, и наши клинки встречались со звоном. Теперь уже за моей спиной текла Мутная река, и отступать мне было некуда. Двинувшись вперед, я оступился на мокром песке, и чудовищный удар щитом в грудь опрокинул меня на спину. Я увидел-услышал-почувствовал как бросились мне на выручку мои воины и заревел: "Прочь! Не сметь!", и успел встать на одно колено, подставить щит под варяжий клинок и нанести свой удар, снизу вверх, под юбку его кольчуги в податливую мякоть живота. Поднимаясь на ноги, я толкнул его щитом. Он упал и захрипел, сворачиваясь клубком, и окованные железом сапоги заскребли песок. Он, безусловно, умирал. Он, конечно, заслуживал лучшей смерти. Я снял с пояса кинжал с острым как бритва узким лезвием и перерезал ему горло.

          Бой закончился быстро, и пленных мы не брали. На что нам? В Альдейгу везти? С той стороны реки, с уведенных варяжских кораблей, летели стрелы, и вода Мутной потемнела от крови в тот день. А потом из города вышли слуги. Они несли ножи и дело свое знали, и все ценное, чем владели варяги, будет разложено на соломе в нашем бараке и все это будет моим. И мне решать кто какую заслужил награду.
          Я позвал Малого и велел: "Скажи Хендару, чтобы похоронил варягов. По ихнему обычаю. Достань ему все, что нужно." очень я надеялся, что мой приказ застанет мальчишку целым и невредимым.

          Мы оставили мертвых на берегу. А живые возвращались в город с победой, с гордой славой. Люди кричали и махали нам руками, а мы медленно ехали по улице. Вышла мне навстречу Оана и, взявшись за стремя, пошла рядом, и лицо у нее было такое, будто она летела в облаках, бессмертная и отрешенная, крылатая богиня победы.

          Есть мужчины, пьянеющие от битвы. Такой я, такой и Хват, был таким мой Ратобор. Оказывается, некоторые женщины знают то же хмельное исступление. Например Оана, целовавшая мое рассеченное плечо с религиозным восторгом. Подумать только. Видимо, покойный князь Гор не радовал ее боевыми победами, не говоря уже о каких-либо иных. Когда она, наконец, заснула я поднялся, подошел к окну и увидел два огня, как будто плывущие вдаль. Я вспомнил о Хендаре и погордился за него, и пожалел его.
          И решил наградить его по-княжески, на следующий день.

Часть 4
http://www.proza.ru/2012/01/06/245