Екатеринбург, лето 1918-го

         Кромешная тьма опустилась на Россию. Сумерки начали сгущаться ещё позапрошлой весной, а в июле 7426 года от Сотворения мира тьма, подобно ядовитому газу расползалась по всей растерзанной Империи. Дьявол радостно бил копытом и потирал волосатые ладони.
 
     По  глухому Вознесенскому переулку в сторону площади, с трудом передвигая ноги, видимо издалека, шёл человек в  потрёпанной видавшей виды крестьянской одежде. У Ипатьевского особняка он и вовсе остановился, пытаясь заглянуть в единственное окно.
  Если бы кому-то из редких прохожих взбрело в голову внимательно вглядеться в лицо крестьянина, он бы увидел благородные черты, лихо закрученные усы, который носят военные и пронзительные голубые глаза. Да и осанка, несмотря на шаркающую походку, выдавала в нём человека не крестьянского сословия.
   Сейчас глаза его прямо-таки полыхали синим пламенем. «Крестьянин» не отводил горящего взора от забранного железной решёткой, полуподвального окна Ипатьевского дома.
   - Товарищ, а, товарищ?
   «Крестьянин» обернулся. Перед ним стоял невысокого роста человек в кожаной тужурке, перепоясанной офицерским ремнём. На левом бедре болтался маузер в деревянной кобуре. На голове офицерская фуражка без кокарды, из-под которой выбивались чёрные курчавые волосы. Сзади него стоял красноармеец с винтовкой.
  - Вы чего здесь вынюхиваете? – спросил человек в кожанке сверля «крестьянина» чёрными как маслины глазами.
  - Я не вынюхиваю, а просто иду себе мимо.
  - Летемин, - обратился чернявый к красноармейцу, - а ну-ка проводи его в караульное помещение.
  В грудь прохожего уставился трёхгранный штык.
  - Давай, пошёл!
  Караульная располагалась в доме напротив.
  - Принимай контрика! – весело объявил Летемин, вводя арестованного в прихожую.
  Красногвардейцы, свободные от службы окружили их. «Крестьянин» поморщился от запахов немытых тел и дешёвой водки.
  - Гляди-ка, в крестьянской одёже, а усищи-то нафабрены!
  - А рожа-то, рожа, глянь холёная какая!
  - Николашку Кровавого спасти решил?
  Схваченный офицер молчал, но и не отводил твёрдого взгляда от уставившихся на него пьяных глаз.
 - Ну, чего уставился? – обратился к нему совсем молодой красногвардеец.
 - Не смейте мне тыкать!
  Вокруг засмеялись.
 - Я вот, сейчас в морду твою офицерскую ткну, - парень показал внушительный кулак, - узнаешь почём фунт лиха!
 - Я, юноша, этого лиха насмотрелся, на вас всех  хватит. Я – боевой офицер, а вот  вы  от фронта здесь прятались. Трусы!
 - Боевой офицер? Белая кость? Щас посмотрим!
  Юнец неумело размахнулся, целя в левую скулу. Но кулак его пропорол воздух, а покрытый рыжим пухом подбородок наткнулся на офицерский. Охранник сел на пятую точку, вращая осоловелыми глазами. Летемин ударил офицера прикладом, целя в затылок, но тот в последний момент успел закрыться плечом. Тут накинулись охранники, сбили с ног и принялись пинать коваными сапогами. Больше всех старался пришедший в себя парень.
  - А ну, прекратить! – раздался зычный голос.
  Из внутренней части дома в прихожую вышел русоволосый мужчина в рабочей тужурке, на ходу надевая портупею с кобурой. Разгорячённые красногвардейцы не обратили на вошедшего никакого внимания, продолжая избиение.
 Русоволосый достал из кобуры наган и выстрелил в потолок. Экзекуторы, уставились на него, прекратив, наконец, пинать уже неподвижное тело.
 - Это что тут за анархия? – грозно спросил человек в тужурке.
 - Контрика  поймали, а он дерётся! Ваньке Пермякову скулу своротил!
 - Почему в чрезвычайку сразу не отвели?
 - Дык, это, товарищ Юровский велели сюда тащить.
 - Заприте его в подвал!
 Двое охранников подхватили за руки бесчувственное тело и потащили к ведущей в подвал лестнице. Его швырнули на земляной пол  маленькой камеры. Хлопнула дверь, лязгнул  засов, и в камере воцарилась почти полная темнота, лишь робкая полоска света пробивалась сквозь крошечное окошко.
  Капитан Политковский кряхтя от боли, с трудом поднялся, держась руками за сырую стену. Подняв голову, заглянул в оконце, но увидел лишь пару нечищеных сапог, да сквозь прутья решётки в камеру потянулся дым от махорки.
  - Слышь, Иван, царя ноне перевозят куда-то, - донеслось до него.
   - Знамо дело, беляки на подходе.
   - А ты царёвых дочек видел?
   - Видал один раз через забор, когда они по двору гуляли.
   - Красивые?
   - Знамо дело! Белая кость, голубая кровь!
   - А чего кривишься?
   - Скула болит. У-у, контра недобитая, своими руками шлёпнул бы!
   - А чё, может и шлёпнешь. Просись в расстрельную команду.
  - Как думаешь, Медведев за меня слово замолвит?
   - А чего не замолвить?
  Капитан обессилено опустился на земляной пол. Значит, Семью сегодня увезут!
  - Проклятье! – ударил он кулаком по полу. – Так глупо попасться!
  Правильно, одежду крестьянскую надел, а военную выправку, приобретённую долгими годами службы, куда денешь? Ребёнок, и тот сразу раскусит!
   Сумерки густели, и странная тишина царила вокруг. Часовые куда-то ушли, и даже птиц не было слышно.
  Капитан вспоминал  последний приезд Государя в Ставку. В Петрограде уже начались брожения, но на фронте об этом ещё не знали. По фронтам вовсю ходили анекдоты о германофильстве венценосной супруги, и энтузиазма по поводу готовящегося наступления не было.
  Когда царь появился в штабе, капитан поразился выражению его глаз. В них явно читалась, нет, не безысходность, но какая-то покорность судьбе. И словно он судьбу свою знал. Словно предвидел Ипатьевский дом. Так думал штабс-капитан, сидя на земляном полу мрачного подвала в нескольких десятках метрах от своего Государя. Которому он уже ничем не в силах помочь.
 Ночь, между тем опустилась на город. Звёзды высыпали на небосклоне и ярче всех светила одна. Звезда Люцифера.
  Звёздного уральского неба Политковскому в крохотное окошко видно не было, лишь отсвет уличного фонаря. Офицер сидел окутанный тьмой и ждал смерти. Мысль эта не ужасала его и даже не повергала в уныние. Вся жизнь есть ожидание смерти. Единственная его забота сейчас – умереть достойно.
  Тишину  нарушил шум проезжающего авто, хлопанье дверей и звуки беготни во дворе соседнего дома. А ещё через полчаса за дверью подвальной комнатки послышались шаги. Кто-то не торопясь, спускался по лестнице. Лязгнул отодвигаемый засов, и дверь приоткрылась, пропуская в камеру полосу света. Капитан перекрестился.
  - Господи, да свершится воля Твоя!