Учителя, I

     Лирика воспоминаний о школе начинается, по всей видимости, с первой учительницы.

     Однажды летним воскресным утром мама взяла меня, семилетнюю, с собой на базар. Убежав от мамы немного вперёд, я неожиданно в кого-то уткнулась – подняв голову, я увидела над собой высокую, худую и смуглую женщину. Это была Нелли Романовна, моя будущая первая учительница. Встреча была мимолётной, но на всю жизнь осталось ощущение тепла, спокойствия и улыбки, адресованной мне. Учиться у Нелли Романовны мне не пришлось: какие-то события в личной жизни заставили её неожиданно уйти из школы. В начальных классах моим одноклассником был её сын Саша, очень похожий на мать внешне и характером. Нелли Романовну я видела крайне редко и недолго. А первой учительницей для меня и моих одноклассников стала Ирина Петровна.

     Не уверена в наличии лирики в моих воспоминаниях о нашей строгой и добросовестной Ирине Петровне. Самое первое, что всплывает в памяти при мыслях о первой учительнице, это грубая и хлёсткая картинка: Ирина Петровна склоняется над одной из парт, что-то то ли проверяя, то ли объясняя, а мы, сидящие в противоположном ряду ученики, с ехидным удовольствием разглядываем и обсуждаем её панталоны и комбинацию, показавшиеся из-под края платья.

     Учительница нам досталась хорошая – она умела держать в руках класс без частого крика и хорошо справлялась со всеми своими обязанностями. Учительница досталась нам неудачная – самая худшая из всех учительниц начальных классов в нашей школе: в ней начисто отсутствовали чуткость, тепло и такт.

     Дети тянулись к Рушанье Рамилевне и Соне Ибрагимовне. Елену Васильевну однажды во время продлёнки, задумавшись, я назвала «мамой». Надо мной начали потешаться Наиля и Зойка, два чертёнка, с которыми я дружила. С глазами, полными слёз, я быстро оделась и взялась за ранец – направляясь домой. Елена Васильевна быстро и спокойно разрулила ситуацию; никто ни на кого больше не обижался. Этой учительницей была недовольна только одна девочка: дочь Елены Васильевны – обо всех ляпсусах моей подружки, как в учёбе, так и в поведении, тут же сообщали её родной маме. В одной школе с мамой-учительницей Маринке училось не очень комфортно.

     Наши с Ириной Петровной чувства друг к другу определились быстро. Россыпь самых разнообразных ситуаций кричала о конфликте – скоро возникшем и разраставшемся. Смею предположить, что она первой невзлюбила меня. Пребывание в детском саду меня расслабило: я не была готова к войне с педагогом. Воспитатели и техничка нашей группы меня любили, а отношение Ирины Петровны мне было в новинку.

     Фантазировать я привыкла ещё в садике. В школе я научилась врать – научилась быстро и врала много. В первые же школьные дни Ирина Петровна не оценила моей фантазии о ядовитом дожде. Мой трёп подружкам она слушала краем уха, но не преминула вставить свои «пять копеек»: «Это неправда! Так не бывает!» В следующий раз она высказалась, что я недостаточно хозяйственна для своих семи лет: то ли переполнила водой маленькое ведро, то ли не нашлась, где можно вымыть тряпку для доски при неработающем кране в туалете. Стычки, заканчивавшиеся моими слезами и двойками за поведение, преследовали меня все три года, то стихая, то разгораясь с новой силой. «Пылкости» наших взаимоотношений можно посвятить объёмную повесть. Последний раз она довела меня до слёз своим бестактным языком, когда мы учились в четвёртом классе. На нас с Настей, видимо, нашло лирико-ностальгическое настроение, благодаря которому мы и оказались в нашем бывшем классе, где обитало уже новое поколение малявок. Мы с подружкой зареклись заходить когда-либо ещё к нашей первой учительнице, зато следующие несколько лет частенько вспоминали её коронные реплики, обсуждали бывшую наставницу, перемывали ей косточки.

     В самом начале второго класса, придя к маме на работу, я с порога с изумлением сообщила: «У нас в школе работают две родные сестры: Франгиз-мюаллим и Офелия-мюаллим!» Моя новость развеселила весь отдел. Я приняла слово «мюаллим» за отчество, общее у учительниц, а значит, родных сестёр. О том, что «мюаллим» по-азербайджански означает «учитель», и что именно так обращаются к преподавателям в азербайджанской школе, я узнала на втором году обучения.

     Франгиз-мюаллим я знала с первого класса: она была учительницей параллельного азербайджанского класса, от которого нас отделяла стенка. А с Офелией-мюаллим во втором классе мы начали изучать азербайджанский язык. Даже внешний вид преподавательниц гармонировал со звучанием их имён: чёткости имени «Франгиз» соответствовал облик собранной и стильно одетой жгучей брюнетки, а округлость имени «Офелия» подходила к его носительнице – удивительно спокойной, полной, очень светлой и хромающей женщине. С Офелией-мюаллим мы изучали азербайджанский всего лишь год – в третьем классе её заменила Рена Ахмедовна, ставшая в четвёртом классе нашей классной руководительницей. Мои хронические войны с Ириной Петровной закончились: учителей теперь было много, конфликты с ними возникали нечасто и не перетекали в непрерывную вражду. Исключением стала только учительница черчения, особа на редкость беспардонная и рисовавшая двойки с непонятной логикой.

     С Реной Ахмедовной нам было хорошо: она постоянно нас ругала, очень дельно и метко, и умело развлекала. Чтение вслух в конце уроков азербайджанского и классного часа, поездки в город – в числе лучших воспоминаний о моей первой школе. Время от времени Рена Ахмедовна угрожала, что уйдёт в азербайджанскую школу, куда её давно звали, уйдёт потому, что устала от нас и нашего непослушания, а в азербайджанской школе дети намного послушней. Мы ей верили: примером правильности и послушания был Назим, младший сын Рены Ахмедовны. Назим был нашим ровесником, учился в азербайджанской школе, был спокойным, вежливым и воспитанным мальчиком. Он охотно помогал матери по хозяйству, вплоть до выпечки. А ещё у Рены Ахмедовны была дочка Ирана. Она училась в азербайджанском секторе нашей школы и была немного младше нас. У Ираны были две аккуратные косички и смуглое лицо с невозмутимым выражением. Но облик её был обманчив: Иранка росла настоящим сорванцом и по части проказ давала своему брату фору в сто очков. Ирана росла с тремя старшими братьями и все призывы по-восточному строгого отца пропускала мимо ушей: ей хотелось играть только с братьями и шалить больше них.

     Из учителей, с которыми мы знакомились в начале четвёртого класса, один стоял особняком. На смену умершему летом учителю физкультуры пришёл молодой парень – Аббас Джабраилович. Мы были одним из первых его впечатлений в школе. Запомнился первый урок физкультуры: он прошёл в нашем классе – мы знакомились с преподавателем. Высокий чернявый парень сидел за учительским столом и молча и пристально разглядывал нас, изредка обращаясь к журналу и зачитывая список. Глаза у парня были зоркие, проницательные, а ещё в них прыгали бесята. Двадцать пять других бесят десяти от роду лет внимательно следили за своим новым учителем, тихонечко и немного смущённо хихикая. По всей видимости, этот парень чувствовал себя как рыба в воде и в дворовой компании, и на спортивной площадке. Таким же он стал и в нашей школе: его приняли и полюбили. Спокойствие, строгость в чередовании с чуткостью, интересно проходившие уроки и спортивные соревнования – такие воспоминания остались об Аббасе Джабраиловиче. После обязательной части урока мальчишки иногда играли в любимый футбол, а мы, девочки, в какие-то свои дворовые игры с мячом. Аббас Джабраилович ненадолго становился участником наших игр. Запомнилось, как слегка приседая и подыгрывая, он кидал нам мяч, шутил и дурачился, смеша нас, маленьких ещё девчонок, десяти-одиннадцатилетних. Его шутки повторялись нами многократно и с удовольствием.

     Мы были в шестом классе, когда в нашу школу пришёл новый военрук, тоже молодой и симпатичный парень. Интерес, возникший у старшеклассниц, погас быстро: как личность Ренат Халилович оказался бесцветен и неинтересен. А ещё ему дали уроки физкультуры в нашем классе. Мы его невзлюбили ни за что – только потому, что скучали за Аббасом Джабраиловичем. Проблема разрешилась быстро и неожиданно: на очередном уроке Эльман, испорченный и скользкий мальчишка, из-за чего-то разозлился и выматерил Рената. Тот в ответ избил ученика – тут же, на наших глазах. Не очень уверена, что нас возмутило поведение педагога, но это был прекрасный повод, чтобы отказаться ходить на его уроки. Нас вернули Аббасу Джабраиловичу.

     Математику первые два года – в четвёртом и пятом классах – у нас вёл завуч. Преподавателем Николай Васильевич был не очень строгим и требовательным, но фигурой колоритной. Будучи тёзкой Гоголя, в школе он запросто звался «Николой» – за глаза, конечно же. Язвительные реплики он отпускал с милейшей улыбкой. А его коронные фразы – «Халва, халва, халва. Во рту слаще стало?» и «В Зыря ишак сдох!» – знала вся школа. «Зыря» было названием азербайджанской деревни недалеко от острова. Особенности зыринцев нередко иронически обыгрывались в разговорах островитян.

     На одной из перемен мы очень уж бурно сходили с ума: носились по классу, шумели, хохотали, вертелись на месте. В какой-то момент возникла идея вымазать мелом учительский стул. Осуществлять замысел мы ринулись всё с тем же дьявольским усердием: поочерёдно хватаясь за мел и вымазывая сиденье. Николай Васильевич ничего не заметил и спокойно уселся за стол. Царившая в классе тишина прервалась, когда математик вышел к доске и начал что-то писать. Реакцией на наше непрекращающееся хихиканье был его вопрос: «Дети, что случилось?» Все разом замолчали. Ответить на вопрос решилась Наиля, атаман в юбке нашего класса: «Николай Васильевич! У вас сзади всё белое!» Наказаны мы не были, нам была сказана одна только фраза: «Как вам не стыдно!» Уже на уроке английского мы с Маринкой, сидевшие за одной партой, согласились, что действительно стыдно.