Учителя, II

     Английский с первых же уроков в четвёртом классе в нашей группе вела молоденькая, красивая и очень суровая женщина. Гюльшан Аязовна держалась с нами как настоящий жандарм: на уроке применялся крик, жёсткие реплики, и по классу она ходила с большой палкой. Проучились у Гюльшан Аязовны мы недолго: всего лишь год, потом она переехала. Успехи в английском были скорые и значительные: мы могли писать небольшие сочинения, пересказывать тексты и знали очень много слов. Позже мы учились всем классом вместе и у одной преподавательницы. Хатира Надировна была хорошо знакома с моей мамой и восторгалась, как хорошо я рассказываю по-английски заданные тексты – я последней из нашей прежней группы сдавала позиции. Мама тоже хорошо знала Хатиру Надировну по недолгому соседству и быстро спустила её с небес на землю: «Ничего, скоро она перестанет – разучится!» Так и оказалось: классом Хатира совершенно не владела, и царивший на уроках бедлам неизбежно сказывался на результатах – наших знаниях.

     Русский язык и литературу в нашем классе вели две молодые женщины – по два года каждая. Они были совершенно разными, но обе оставили о себе хорошую память – профессиональную и человеческую.

     Природоведение и следовавшие за ним географию с биологией я терпеть не могла. Меня мало интересовала сама по себе эта сфера – мир Земли, флоры и фауны, и вдобавок ко всему наша преподавательница сама не любила своих предметов. Очень яркая и красиво одевавшаяся женщина не скрывала своего равнодушия к профессии. В пединститут она пошла по воле отца, её саму интересовало кино – она хотела быть режиссёром, писать сценарии и снимать фильмы. На уроках мы часто разговаривали на посторонние темы, что не мешало ей периодически ставить мне тройки с двойками: учить нелюбимые предметы мне было откровенно лень.

     Любовь к истории вспыхнула в самом начале четвёртого класса. Предмет напоминал чудесную сказку – о давнем-давнем прошлом. Позже подобный интерес я испытала к книгам о реинкарнации. Долгим мой большой интерес к истории не был: рассказы о зарождении классов, борьбе низов с верхами, многочисленных войнах порядком остудили мой пыл. Интерес не сошёл полностью на нет. Ирина Олеговна вела уроки сухо, спокойно и интересно. Точно таким же было преподавание истории в ереванской школе. Российское преподавание было не в счёт – на голове историка разве что не плясали. К урокам истории в Баку и Ереване я была готова всегда.

     Уроки труда в нашей школе, как и везде, проходили раздельно: девочки обучались домоводству, мальчики – работе в мастерских. Но нашему классу удалось и тут отличиться: по каким-то нормам нам не хватило двух или трёх человек. Домоводством нам, девочкам, пришлось заниматься только в четвёртом классе. С пятого класса мы посещали вместе с мальчиками владения Виктора Васильевича – мастерские. Трудовик был в каком-то смысле легендой нашей школы. Светловолосый, худощавый, начавший стареть дядька в очках приезжал на работу на велосипеде. Энергия, деловитость и юмор исходили от него волнами. Нас, девочек, он особенно не перегружал – мы обучались самым элементарным основам работы по металлу и иногда убирали мастерские, чаще же просто сидели, разговаривая и напевая. Во время одной из уборок я от избытка усердия решила поднять небольшой, но тяжеленный металлический кругляш – чтобы протереть под ним. Кругляш – по-моему, он назывался «копейкой» – выскочил из моих рук на пол. На меня так никогда в жизни не орали – жутко и матерно. Виктор Васильевич перепугался больше меня: попади мне «копейка» на ногу, я могла бы остаться инвалидом.

     Виктор Васильевич рассказывал нам о прошлом – острова и города; о постройках, оставшихся в наследство от Нобелей; о своём первом самодельном фотоаппарате; о немцах, которых выслали с острова с началом войны. Слушать его было интересно, но мальчишки за спиной иногда посмеивались над избытком энергии Виктора Васильевича. Наверное, потому что он сам до конца не вырос из мальчишки и много уделял им внимания, будучи отцом двух дочек.

     Однажды трудовик решил разнообразить уроки труда – побаловать нас, девчонок: было решено, что мы приготовим салат – для всего класса. Но день оказался неудачным – Виктор Васильевич успел как следует выпить и разругаться с нашими мальчишками: на поедание салата они допущены не были и глазели на празднество с улицы, прилипнув носами к окнам. Бывший под хмельком учитель показывал им кукиш.

     У старшеклассников Виктор Васильевич вёл физику и урок обычно начинал с приветствия «Привет, орлы!» Но самым главным и интересным было участие Виктора Васильевича в новогодних праздниках. Он занимался иллюминацией в спортивном зале, а десятиклассники красочно расписывали огромные полотна и плакаты. Полотна развешивались по всем стенам спортзала, а плакатами с яркими сказочными персонажами был увешан в последние декабрьские дни весь первый этаж. Новогодний спортивный зал оставался для нас манящей сказкой даже в седьмом классе: мы сбегали с уроков посмотреть хотя бы одним глазком все малышовые ёлки, которыми начинались новогодние праздники в школе. Мы с Виктором Васильевичем ушли из школы почти одновременно и в одном направлении: оба уехали в Ставропольский край. По рассказам подруг, с уходом Виктора Васильевича в школе чего-то стало не хватать – ушло ощущение праздника, к присутствию которого относишься как к норме, пока он не закончится.

     И напоследок хочется рассказать о чуде – об уроке химии. У нашей учительницы было необычным всё, начиная с имени. Её звали Эрикой Альбертовной, и по внешнему виду она была похожа на женщин-учёных из книжек. Очень строгая и суховатая, с немодно собранными волосами, в классическом костюме и очках, она необычайно интересно проводила урок: при полной тишине негромким голосом чётко излагая свои мысли, она рассказывала нам не о химии, она рассказывала о чуде, тайне, волшебстве. Химию я обожала с первого дня, а ещё боялась этого урока, как и все остальные ученики в нашей школе: уроки Эрика Альбертовна вела на редкость эффективно, заставляя работать одновременно около десяти человек, а остальных находиться в страхе – в ожидании вызова к доске, очень длинной, или за парту, стоящую в углу, с индивидуальным заданием. На местах задания давались обычно только мне и Зое: нам не у кого было списывать, решать задачи приходилось самостоятельно. Лабораторные и опыты проводились с трепетом, близким к священному. Своих детей Эрика Альбертовна воспитывала, видимо, в том же стиле: однажды я шла в школу следом за ней и Мусой, её сынишкой. Вертлявый худенький мальчишка то и дело выслушивал от матери замечания не сутулиться и не лезть в лужи.

     Решение учиться на химфаке возникло сразу же и сообщалось всем подряд. Чудо длилось один год: в восьмом классе начались мои переезды и смены школ. Химички в обеих школах – как в российской, так и в ереванской – оставляли желать лучшего, и очень сильно. Если в восьмом классе я ещё как-то выезжала на запасах седьмого, то что такое курс химии за последние два года, я могу по сей день только догадываться. Пару раз, я помню, как открывала учебник, но ощущение леса, в котором не было никакой надежды разобраться, было таким сильным, что очень скоро учебник захлопывался.

     Уже взрослой я как-то подсчитала, скольких человек из моих педагогов во всех пяти детских учебных заведениях, включая детсад и музыкальную школу, мне бы хотелось увидеть. Число получилось плачевно маленьким. Может быть, поэтому я и не решилась в своё время идти работать в школу – интуитивно побаиваясь, что могу не попасть в подобное число у своих потенциальных учеников.