Я уйду

Кажется, я знаю, как уходят и дома. Не подростки, которые обделены вниманием и любовью родных, а взрослые, внешне вполне благополучные люди.

Обычно это случается под вечер. На улице идет снег и зажигаются первые фонари. Сочельник - волшебное время, никакого намека на что-то тревожное или опасное в воздухе, благодать повсюду, ее можно вдыхать и трогать руками. От этого становится легко.

И вот закончен рабочий день. Кроме нее никого не остается ни в комнате, ни в целом здании. На вахте будет дремать пожилой мужчина в форме. Но ему на нее наплевать, да и ей на него - тоже. Так что она одна. И вокруг волшебный вечер. Она устала от сосредоточенности дня. От сосредоточенности на своей собственной жизни. На жизни близких и любимых - их у нее так много. На подоконнике в прозрачном пакете давно припрятана бутылка грузинского вина - она знает, такое достать сейчас сложно, поэтому бережет его, лелеет, открыла по случаю праздника - угостить приятелей. А теперь оно снова пригодится. Так она думает. Не в голове, в душе созревает что-то. Она видит, как сейчас выйдет в снег, который вдруг, словно по мановению волшебной палочки, повалил стеной, сядет в машину. Да, ей придется еще немного сосредоточиться, чтобы доехать до дома. Вернее, до стоянки. Домой она не пойдет, это тоже ей абсолютно ясно.

Хорошо, что на улице имитация зимы: ни мороза, ни снежных завалов. Она аккуратно, как это делает каждый день, поставить машину в гараж, запрет большие и звонкие железные двери. Придерживая левой рукой сумку и ощущая через материю бутылку, контролируя ее вертикальное положение, правой она махнет охране на выходе - им на нее не плевать, и ей на них - тоже. Они давно знакомы: они - эти милые старички, активно доживающие свою старость, не умеющие отдыхать и видеть хорошее впереди, сетующие то на подводящее их здоровье, то на политику, и она - замужняя женщина средних лет, без особых проблем, без детей и неходячих больных на ее попечении. Они много лет приятельствуют без обязательств дружбы. Она пожелает им добра и здоровья в канун Рождества. Они ответят ей мягкими беззубыми улыбками.

Домой она не пойдет. Это решено. Теперь, под снегом, здесь, где все знакомо с детства - расположение улиц, деревьев, урн, она, наконец, расслабиться. Ей хорошо: не весело, не грустно. У нее тихо внутри - такую тишину можно услышать, глядя на картинку, изображающую Рождество: младенец в люльке, на сене, а над ним склонились многочисленные лица людей и морды животных. И все это застыло, замерло во времени.

Она пойдет в парк. Посидит на скамейке, припорошенной снегом. На аллее никого не будет. Даже тех, кто выгуливает собак по вечерам. Потому что Рождество. Потому что все дома - окна многоэтажки, выходящие на аллею, как раз красноречиво будут свидетельствовать об этом. Ее никто не будет искать. Она оглянется по сторонам, достанет начатую бутылку хорошего красного. Будет пить из горла. Маленькими глоточками, наслаждаясь. И смотреть на снег. На пруд, который засыпает эта манна небесная, на аллею, которую не угадать уже ни влево, ни вправо даже по очертаниям. И слушать тишину, о которой она, оказывается, так мечтала. А потом она встанет и уйдет в снег.

Она никогда не вернется домой: к родителям, мужу и многочисленным родственникам. Они же в первые несколько месяцев будут сходить с ума, но верить, что она жива, цела и невредима. А потом она, конечно, даст о себе знать: напишет записку, что жива и не ведает горя, что ей хорошо и она счастлива, о том, что нашла себя. И они успокоятся. Выдохнут с величайшим облегчением и продолжат жить, как было до этого. Потому что именно об этом она и попросит, прощаясь окончательно.