Болеро

                Новелла

      Из внутреннего кармана полушубка с трудом достал недавно начатую, почти полную бутылку водки, нервничая, безуспешно пытался выдернуть капроновую, напрочь в горлышке застрявшую пробку. Кое-как зацепил, вырвал ее зубами. И в нос ударил неприятный запах стимулирующего, на тот момент необходимого для поддержания жизни средства. Сделал большой глоток, от которого чуть ли не задохнулся, почти сразу почувствовал, как спиртное, охладив пищевод, приятно согрело желудок и все, пожалуй, не от холода дрожащее тело. И глотнул еще раз, морщась, сплюнул, прикурил заранее приготовленную сигарету. Мысленно представил, как согревшая меня жидкость расплывалась, текла по кровеносным сосудам и, подняв общий тонус, распределялась в мельчайших капиллярах моего тела, достигла одурманенного, лихорадочно мыслящего мозга. По глубоким сугробам, направляясь к железной дороге, снова двинулся в путь.
      На кой черт себя мучить?.. Может быть, добровольно свалиться, упасть, оказаться в объятиях мягкого, как перина, сугроба, позабыв обо всем, уснуть вечным, от мелких да и крупных неприятностей и всеобщей суматохи освобождающим сном?.. Помнится, Лондон писал о не таких уж и страшных, даже приятных ощущениях в объятия ее величества Стужи попавшего и уже собравшегося на тот свет золотоискателя. Вот возьму и проверю, может, Джек просто-напросто лгал?.. И вообще на писателей положиться нельзя, наплетут превеликое множество всяких, вероятно, бредовых фантазий, не стоящих и ломаного гроша философских суждений, а ты им и поверь!.. Все же Лондону хочется верить, полагаю, что он – исключение. Правда, это лишь лично мое, субъективное мнение – писатели и философы сочиняют, а нормальные люди в это время живут. Все в нашей жизни запутано, сложно и в то же время – необычайно просто. Если конкретизировать все философами придуманные абстракции, то мы увидим голую и совершенно неприглядную истину. Настоящую, ничуть, никем не приукрашенную!.. Настоящей является выпитая и в бутылке булькающая водка, настоящий снег, не сильный, однако обжигающий ветер, настоящими являются кривые и низкорослые деревья лесотундры, ночь и звезды на небе…
      Наконец-то пришлось осознать, что я сбился с дороги. И бессилие, бешенство… и хотелось взреветь. Дернул еще несколько глотков, в самом деле свалился в пушистую, будто кем-то давно приготовленную для меня перину. И лежал с полчаса и изрядно продрог, но совсем не хотелось вставать; в самом деле приятно, в самом деле хотелось уснуть…
      Снег и ветер, сугроб и холодная зимняя ночь; лесотундра и звезды, и я… Настоящий, или уже умерший?.. Разве это столь важно?.. Баю-баюшки-баю, скоро сладко я усну…
      И вдруг что-то, будто током, ударило, по телу пробежала дрожь, и я вдруг приподнялся, некоторое время шел на четвереньках, потом, собрав все силы, встал и снова двинулся вперед.
      Снег и ветер, сугробы; холод с внутренним жаром; потный лоб, беспредельная вечность… Где ж она?!.. И идут поезда, громыхают; лишь не знал, куда мне повернуть, чтоб найти эту чертов дорогу… Как найти свою личную, то есть жизни дорогу, где конец пути жизни моей?.. Может, здесь, у этой симпатичной елочки, или там, чуть подальше, всем-всем мыслям моим, зародившимся здесь, на земле нашей грешной, конец?.. Ах, куда повернуть, чтоб найти самый верный и истинный, как земной, так и общекосмический, и единственный путь?.. Слишком много вопросов возникает, увы…
      И опять из кармана достал и, запрокинув голову, глотнул из своей, не бездонной, бутылки, чтобы было их меньше, вопросов. Капелька лишь и осталась, а жаль. Один единственный глоток этого губительного и в то же время помогающего выпутаться из своего дурацкого положения допинга. Стараясь попусту не тратить его действия, поспешил снова в путь. Вероятно, в последний… Еле волоча ноги и время от времени падая, шел вперед и вперед…
      Никакой радости и не испытывал, наконец-то увидев, а потом и карабкаясь на так долго разыскиваемую, в конце концов найденную железнодорожную насыпь. Может быть, потому, что сама эта насыпь еще не являлась конечной, избавляющей меня от мороза и тягот, и мучений целью. Я не знал, может, три, а может быть, и целых десять километров придется шагать до ближайшей станций. Однако скоро в серебряном свете будто надсмехающейся надо мной луны различил контуры моста, что указывало на то, что до известного мне населенного пункта, поселка – всего два километра. Нормальным шагом идя, такой путь можно проделать за двадцать минут, но семенить по шпалам и тем более очень уставшему мне придется значительно дольше.
      Остановился на самой середине моста и взглянул вниз, где недавно еще, может, с месяц назад, беспрестанно шумела и пенилась бурная, весь летний период вздыбленная река. А теперь же замолкшая и на вид будто мертвая, все же очень манящая женщина. Она звала меня оставить ей сравнительно ничтожное и никому, кроме нее, ненужное тепло моего тела на своем постоянно нарастающем панцире. Перелез через металлическую ограду-парапет и, стоя на краю выступа, решил закрыть глаза…
      Ну а если попытка напрасная?!.. В инвалидной коляске!..
      И с трудом перебрался обратно и поплелся опять, опять в сторону станций. Впереди, где-то за поворотом, громыхал поезд. Скоро увидел яркую, быстро приближающуюся фару локомотива, звезду надежды и спасения, наконец-то свободы. С облегчением сел, а потом и улегся поперек рельс. Поезд приближался. А я лежал. Вдруг услышал знакомые, постоянно усиливающиеся звуки музыки, уверен, это было великолепнейшее болеро Равеля. В унисон шуму поезда, который приближался, возросло и звучание музыки. И достигло вершин. И внезапно почувствовал, как она, эта песня и музыка жизни, приподняла и с силой бросила меня на острые, немного отрезвляющие камни насыпи. Только что звучавший гимн жизни был заглушен, нет-нет, не заглушен, пополнен безумной и мощной, и живой какофонией металла. В состоянии транса поднялся и достал из кармана бутылку. И отдал всю оставшуюся  водку камням, на которых лежал. Всю, до последней капельки.

                1992 г.