Велосипед

                Новелла

     Сегодня Видас угнал чужой велосипед. Сделал это в чужом и унылом, ничем не примечательном городишке, у здания горисполкома. Довольно-таки приличный «велик», достаточно-таки внушительный двухэтажный дом, где часто заседают важные, весьма и весьма занятые дяди,  куда часто заходят и торчат очень долго. Это вам не какой-нибудь универмаг, где множество людей без конца чего-то ищут, все время рыщут глазами и, как обычно, не находя того, что им хотелось бы приобрести, уходят с постными лицами.
     Стало быть, спер «коня» и сделал это при помощи одного случайного, такого же, как и он сам, горемычного корешка.
     Началось ими заранее запланированное деяние с того, что к этому солидному зданию в конце концов подъехал не менее солидный мужчина – правда, был не при галстуке. Словно на «Волге» подкатил. Поставил велосипед к стене, у входа чинно пошаркал ногами, степенно скрылся за тяжелой, железом обитой дверью. Так спокойно, а вместе с тем просто вести себя способны только деревенские, твердо на земле стоящие люди.
- Нам чертовски везет!.. – тыкнул в бок корешок. – Ну, вперед!.. А потом подождешь меня у щита, с названием этой дыры!.. Ну чего же ты трусишь, вперед?!..
     Видас все еще медлил; трудно было решиться… С трепещущей душой, очень-очень боясь, подошел… и протянул руку… и нажал на педаль… и поехал сначала нескоро, а потом все быстрее, быстрее…
     Вот, оно и свершилось!.. – и подумал он с ужасом. – Что-то непоправимое, должно быть, даже мерзкое, о чем с горечью и стыдом будешь вспоминать всю свою жизнь, из ряда вон выходящее произошло!..
     И казалось, что вечность прошла с той поры, как удрал он из дому. А зачем, почему?.. И сам толком не знал. Может быть, от обиды на весь белый свет за судьбу незавидную, за то, что приходилось жить не с матерью, пусть хотя бы и в тесной, все же более тихой и прибранной комнатке, а в обшарпанном, шумном, увы, казенном заведении – интернате, где жил с пятого класса, может быть, и за черствость и даже грубость воспитателей, за постоянно сопровождаемое чувство одиночества, чувства своей ненужности и отчужденности ко всему. Твердо знал только то, что не хочет, не будет все это безропотно, без проявления недовольства и без бунта терпеть, не намерен быть серенькой мышкой, не намерен, черт всех побери!..
     Дней, наверное, десять прошло, как ушел он из дому. А ушел потому, что мать снова, в сотый раз обратилась все с тем же, болезненным для него вопросом: потерпи, ну, хотя бы хоть годик, там, возможно, дадут нам квартиру и будем жить как все!.. Не намерен он больше терпеть!.. И взбесился, махнул!..
     Может быть, не украл бы… Может, если б живот не прирос к позвоночнику или, как в том анекдоте, на заднице не появилась паутина. А ведь пытался заработать честно, найти какую-либо, пусть даже временную работенку. Увы, не повезло. Нужен ли ты кому, без документов, не внушающий доверия тринадцатилетний акселерат? Кому они нужны, лишние хлопоты, как говорится, головная боль? Никому, разумеется. Никому нету дела до скитающегося, на сеновалах ночующего пацана, до того, что он голоден, что он очень устал, что он хочет домой…
     До дома сто сорок девять километров!.. Пешком, конечно, далеко…
     Прекрасный августовский день, почти новый, пахнущий маслом и резиной велосипед, украсть который Видас был просто вынужден. Притулившись к откосу глубокой мелиоративной канавы, он с нетерпением поджидал своего хулиганистого, более шустрого на всякие выдумки приятеля, собирающегося или уже угнавшего такое же транспортное средство и для себя. Как бы то ни было, раньше или позже появится. Если все, как они замышляли, получится, то должны позже вместе поехать, наперегонки с ветром, нестись, добираться до города вместе. Если только получится… Поджидал, притулившись к высокому, густой травой поросшему откосу, изредка поглядывая в сторону щита и прислушиваясь к шуму проезжающих машин. Ведь у страха глаза велики. Вдруг какая-нибудь из машин остановится, на краю этой хренов канавы появится тот самый коренастый человек и, широко расставив ноги, схватит его за шиворот, с омерзением взглянет в глаза и швырнет как букашку.
     От страха, а скорее, от голода, а может быть, от одного и другого, он почувствовал сосание под ложечкой, может быть, в животе. И во рту пересохло. Из-за пазухи Видас извлек несколько, еще ранним утром в чужом саду добытых яблок. Частично утоляя жажду, словно чужими зубами, мальчик хрупал их нехотя.
     И спустя всего пару минут в животе у него заурчало, можно сказать, заклокотало. Целый лягушачий концерт.
     Не пронесло бы, - забеспокоился Видас, - от этих надоевших яблок… Эх бы хлебушка ломоть!.. – и тотчас размечтался, - а к нему шмат копченого и с розовой прослойкой сала!..
     Прошло, наверно, часа два, а казалось ему будто вечность. Разве мог разобрать перепуганный и в канаве прячущийся мальчишка, сколько время прошло, если чувствовал себя как поросенок, которого везут на мясокомбинат? Нет, конечно, не мог.
     Влип, наверно, приятель, - с ужасом предполагал Видас, - и заложил ментам меня. И в это время синяя и с желтой полосой машина, выезжает из их гаража… Вот она уже мчится за ним… Может, друг просто сдрейфил?.. Всякое может быть.
     Наконец-то мальчишка не выдержал и вылез из укрытия, из ставшей ненавистной ему канавы, вытащил спрятанный в кустах велосипед, волоча его за раму, вскарабкался на обочину шоссе… и поехал. Быстрее, быстрее!.. Чтоб скорее от этого места!..
     Вечерело, а путь был неблизким. Даже очень неблизким!.. Мог бы ехать, конечно, и ночью, но у многих возникнет вопрос, кто такой среди ночи на велике?.. И не знал бедный Видас куда, где приткнуть бестолковую голову? Зарыться ли в каком-нибудь стогу сена или рискнуть зайти в какую-нибудь придорожную избу, где, быть может, накормят, приютят бедолагу?
     По правде говоря, в тот момент есть уже и не очень хотел. Притерпелся, наверно. Все же знал, что поесть, подкрепиться было б очень желательно. Чтоб не кружилась голова, чтоб сильней нажимать на педали, чтоб скорее доехать домой. 
     Вот она, где есть шанс найти добрых людей, в метрах ста от дороги изба!..
- Добрый вечер, - с пожилой поздоровался женщиной, во дворе которой полным-полно кур.    
- Здравствуй, здравствуй, сынок, - немного удивившись, та. – И откуда ты тут только взялся в столь поздний час?
- Был неделю в гостях у приятеля, - пришлось солгать мальчишке. – Возвращаюсь домой, то есть к матери в Каунас… Мне бы у вас переночевать… если есть, что-нибудь закусить…
- Аж до Каунаса ехать на велике!.. – пораженная женщина. – В гости тоже на нем?..
- Да, ну вроде туриста… - аж раскраснелся Видас. – А теперь вот домой…
- Переночевать-то, конечно, можно, - с недоверием глядя, наконец-то она, - хотя ты не похож на туриста. Ну да ладно, пошли, накормлю…
     На кухне женщина налила ему тарелку щей, поставила миску картошки в мундире, большую кружку с молоком. Упрашивать парнишку кушать, естественно, не потребовалось, хотя ел он не очень спеша, чтобы не вызвать у хозяйки еще большего подозрения. И к тому же боялся, что после долгого голодания его может стошнить.
- Кушай, сынок, кушай, - все же сказала женщина и уселась напротив него.
- Да, конечно, спасибо, - робко ответил Видас.
     И глядела она на него с пониманием, проницательными, но в то же время добрыми глазами, отчего парнишке стало не по себе – он готов был провалиться сквозь землю. Слава Богу, недолго глядела. Опомнившись, женщина откуда-то достала увесистый шмат сала,  из тумбочки буханку черного хлеба, большим кухонным ножом, явно не скупясь, разрезала и то и другое пополам. Видасу предназначенную долю она разрезала на более мелкие части и, плотно завернув в газету, положила на стол рядом с тарелкой.   
- Это тебе на завтра, чтоб скорее доехал до матери, - произнесла просто, а потом и с улыбкой добавила: - Турист этакий!..
- Спасибо вам… - выдавил из себя мальчик, едва удерживаясь от слез.
     Какой душистый и успокаивающий запах сена!.. – утонув в этом запахе, наслаждался покоем скиталец. – Благодать!.. Лежать бы так да лежать, ни о чем не думая, не беспокоясь, не вспоминая о прошлом, о дурацких в интернате пережитых вечерах, забыв о многом-многом…
     Интернат; вечера. Их непросто забыть, может быть, ни к чему… Шумные как тот танец с саблями, только в полутьме. Начинались они обычно с боя. Безобидного, можно сказать, ибо на вооружении находились не какие-нибудь самопалы или рогатки, а всего лишь подушки. Кое-кто, устав от этих боев, позволял себе уснуть, а засыпать могли лишь те, кому позволяли бицепсы, у кого они настолько твердые, что могли всегда защитить своего хозяина и себя. Не засыпать! В противном случае не было никаких гарантий, что незадачливый соня под общей хохот бодрствующих не проснется от боли так называемого велосипеда, когда поджигаются вставленные между пальцами стоп бумажки и спящий, еще не полностью пришедший в сознание, но уже чувствуя боль, начинает словно при езде на велосипеде шевелить ногами. А посему лучше уж было не засыпать. Если лень во всем этом участвовать, можно просто наблюдать за происходящим, но, не дай Бог, уснуть!..
     Бои с подушками!.. Все шансы схлопотать по «кумполу» и самому. Ничего страшного, если при этом испытаешь легкое, в какой-то мере даже приятное головокружение – такое, очевидно, испытывают боксеры, раскрывая себя под удар соперника. Значит, не надо раскрываться, как в бою, так и в жизни.
     Можно было вообще в никаких этих играх и ни в чем не участвовать – лежать себе и слушать, что творят одноклассники, с какой фантазией они это делают. Только в уборную, пожалуй, лучше не ходить, потому что по возвращении твоя железная, видавшая виды кровать непременно развалится или, того хуже, постель станет мокрой, в лучшем случае в ней будет лежать свернутая в рулон, разумеется, грязная дорожка. «К тебе приехал брат, - хохотали паршивцы, - и, не найдя тебя, улегся в твоей кровати». Лучше уж потерпеть, не ходить в это время в уборную.
     Интернат; вечера. Их непросто забыть и, пожалуй, совсем ни к чему.
     Душистое успокаивающее сено; уставший и наконец-то в течение недели насытившийся Видас. Но ему не спалось. Почему?.. Сам этого не знал. Нет же, знал, чувствовал подсознательно!.. И не только подсознательно… Не забыл ведь еще, что украл… Снова в памяти всплыла не так уж и старая, чрезвычайно мерзкая, потрясшая его история, виновником которой был отчасти он сам.    
     Зажал однажды Видас только что к ним в школу поступившую новенькую. Происходило это в присутствии всего класса. Таким поведением мальчишек как правило никто не удивлялся; и девчонки не очень-то брыкались. Но тут случилось непредвиденное – строптивица новенькая вырвалась и с размаху влепила ему звонкую пощечину. Кое-кто захихикал, однако Видас был готов все это перенести без всплеска злости и излишних эмоций – сам понимал, что получил по заслугам. Так не же, надо было во все это дело вмешаться старосте группы, на два или три года старше кого-либо из класса переростку. «Как это так?! – возмущался в компании мальчиков. – Как она так посмела?!.. Это просто позор!..» Спустя несколько уроков в туповатой его голове созрел план отмщения: «Ты ее подержи только за руки, - почти приказном порядке произнес потерпевшему, - а уж я с ней расправлюсь, проучу непокорную девку!» Спорить с самовластным верзилой было просто бессмысленно и к тому же опасно. 
     Произошло это опять же на глазах всего класса. Как и велел староста, Видас подошел к строптивице, крепко взял ее за руки. В это время верзила, одной рукой схватив девчонку за ногу и приподняв ее от пола, другой, свободной рукой начал лапать ее недозревшие, едва заметные бугорки грудей, потом ниже и ниже… и там… Когда надломленная, а может быть, и сломленная новенькая, сев за парту, рыдала, мальчик так же, как и сегодня, готов был провалиться сквозь землю. 
     Почему, почему же именно сегодня, - и задался вопросом парнишка, - лезут в голову все эти пакости, все эти неприятные воспоминания?..
     А во сне налетела на Видаса стая черных воронов. Бежал он, спотыкаясь и падая, вновь вставал и бежал; и тяжелыми стали, прямо-таки одеревенели его босые ноги, не хотели быстрее бежать, а в это время вороны, издеваясь, клевали, терзали окровавленное, синяками и ранами покрытое тело… А одежда давно превратилась в лохмотья и мешала ему продвигаться, чтоб найти хоть какое укрытие; все же Видас бежал, не чувствуя боли, только с каждым ударом клюва, как от удара розги, вздрагивал, становился все меньше и меньше; к сожалению, эти удары учащались с геометрической или какой-нибудь другой прогрессией… Нет, не чувствовал боли, однако жестокие птицы превратили его в совершенно малюсенького и ничтожного карлика; и вдруг мальчик увидел, что это и не вороны вовсе и что вокруг – весь его класс; и еще среди них он увидел совершенно трезвого – какое чудо! – завуча, и увидел он старосту и других ненавистных людей; и они, показывая на него пальцами, громко-громко свистели; и тут откуда-то, как фея, в белом длинном платье, появилась она, та самая, им же обиженная, но, слава Богу, все-таки не сломленная девочка; и взяла его руку в свою и сказала толпе своим тихим и грудным голосом: «Не смейте издеваться над человеком!» И вдруг Видас почувствовал, отчетливо почувствовал, как вместо рук у него вырастают широкие мощные крылья; и вот они уже летят, вместе с ней, своей сказочной феей, парят над облаками, над прекрасной, а может, и пакостной, нет, все ж таки прекрасной землей…
     Проснулся он от звона ведер – хозяйка набирала воду. Не желая опять испытать угрызений совести, глядеть в ее всевидящие и всепрощающие глаза, ушел парень тайком, даже и не попрощавшись, не поблагодарив за ночлег. Благодарность должна быть в душе, она это почувствует.   
     И окунулся он в прозрачное и довольно прохладное летнее утро, в умытые росой, помолодевшие леса, поля, луга, в веселый и беспечный птичий гомон окунулся.
     Вчерашнего страха не осталось ни капельки. И все же неспокойно, как-то тревожно было на душе молодого скитальца. В данный момент его волновал уже другой, однако опять же с велосипедом связанный вопрос. Думал Видас о том, куда же его, этого краденного коня, приехав в город, денет – не бросать ведь хорошую вещь просто так, чтобы кто-то ее подобрал. В карман, увы, не положишь, а показывать матери… нет, ни в какую нельзя!..
     Километр за километром… К обеду остановился у веселой, густым ивняком поросшей речушки. Сначала подкрепился тем, что дала ему добрая женщина, а потом искупался почти в ледяной, еще не успевшей согреться воде.
     И снова на краю, можно сказать, обочине шоссе; прилив свежей энергий, более ясных, отчетливых мыслей. И вдруг вспомнил он Гедрюса, жившего неподалеку от школы в старом деревянном доме, неоднократно говорившего Видасу о том, что мечтает приобрести велосипед. Одноклассник. С год как к ним в интернат поступил. Положительный малый. Некурящий, серьезный и вообще не от мира сего. Одним словом, пай-мальчик, не то что многие и многие оболтусы. Очень кстати про него вспомнил.
     Наконец-то каунасская ГЭС, издали виднеющиеся заводские трубы…
     И опять же удача – приятеля Видас застал дома одного.
- Ты откуда явился? – спросил он, с подозрением глядя. – Весь какой-то помятый.
- Только-только вернулся из туристической поездки, - снова лгал как по нотам беглец, - ясно дело, немного устал. Если честно сказать, надоели мне эти педали. Мотоцикл бы купить!.. Но деньжат пока что маловато…
- А куда денешь велик?.. – попался на крючок Гедрюс, разглядывая предполагаемый товар. – Почти новый!..
- Сам пока что не знаю, - якобы задумался Видас. – Продавать, разумеется, жалко, но, наверно, придется.
- Я б с удовольствием купил!.. – загорелись глаза у приятеля. – Но и у меня с деньгами туговато, всего-навсего пятнадцать рублей.
- Так уж и быть, - и скрывая довольство, - для друга ничего не жалко!.. Гони монету и… дело, считай, в шляпе!..
     Деньги Видас истратил в основном на сигареты и кино. Хотел было полакомиться конфетами, сгущенным молоком или пирожными, но в памяти тотчас возникал тот коренастый деревенский человек, отчего эти сладости становились не сладкими, пропадало желание их есть.
     Прошло несколько месяцев. Время делало свое дело, убаюкивало память и совесть. Подзабыл обо всем наш герой – не мучить же себя неприятными воспоминаниями о прошлом всю оставшуюся жизнь. Но с другой стороны, может быть, слишком быстро о всем забывать не совсем хорошо. И никто стопроцентно не скажет, как оно лучше: моментально забыть или запомнить надолго?.. Всякое может быть, всякое случается.
     Как-то раз Гедрюс пригласил Видаса в гости, хотя дружбой их приятельские отношения вряд ли можно было назвать. Этот пай-мальчик обещал показать что-то интересное, вернее, даже сногсшибательное. «Может, самопалом каким думает меня удивить? – предположил более опытный товарищ. – Так оно не получится». Все же навестить не отказался – в субботу и потопали, после занятий в школе.
     Дверь отворила мать Гедрюса.
- Ну здравствуй, здравствуй, великий путешественник!.. – с иронией произнесла она, отвечая на приветствие гостя. – Проходи, познакомимся ближе!..
     И Видас сразу же, можно сказать, молниеносно понял: это ловушка, выпутываться из которой было уже поздно. Хозяйка, слегка подталкивая его в спину, мигом впихнула приятеля сына в комнату, в которой лицом к окну стоял тот самый низкорослый, явно не по-городскому одетый мужчина. Повернулся к вошедшим… Да, конечно же, он!..


     День клонился к вечеру. С обеда моросил дождь. Видас с трудом переставлял отяжелевшие, глиной на чересчур великих сапогах облипшие ноги. Словно камнями нагруженная стала корзина, ломило поясницу, хотелось поскорее вымыть онемевшие и изрядно уставшие руки. И все же радовала крупная тяжелая картошка. И ее очень много -  хорошая она в этом году уродилась; и радовало нечто, чего пока что парнишка не осознавал и что поймет гораздо позже.
     Впереди передвигался Гедрюс, поодаль мелькал его дядя.
- Ужинать, мужики!.. – издали донесся бодрый женский голос. – На сегодня уж хватит!..
- Идем, мать, идем!.. – отозвался мужчина, тут же добавив пацанам: - Ну да ладно, ребята, пошли. Хорошо потрудились сегодня!..

                1989 г.