Куда ни кинь - всюду клин

г. Хабаровск.  18 мая 2011 г. Ирина Боженко.

Старики нам мешают и дети,
все мы пропили с вами на свете.
Ирина Боженко.

Куда ни кинь - всюду клин.

 Большие оконные рамы  без стекол зияли пустотой  так, что брала оторопь. Здание было похоже на  большего раненого многоглазого великана брошенного умирать в страшных мучениях одиночества. Некогда  украшение поселка самое  большое трехэтажное здание с высокими потолками, мраморными лестницами внутри, широкими ступеньками  при входе окруженное в весенне-летний сезон множеством клумб с ухоженными маленькими заборчиками, устрашало своей пустотой. Бродячие собаки и бездомные кошки, даже они перестали заходить в это здание. При входе так и осталось висеть воззвание « 70 лет -…… краю! »  В  этом здании уже  сняли все, что только могло пригодиться хорошему хозяину на даче, а вот лозунг остался нетронутым. В пустых помещениях ветер гонял бумагу, не совсем старые двери из кабинетов и спален были давно переправлены на дачи и огороды. В одной из комнат мне на глаза попалась детская игрушка. И мое сердце заныло.  Я почувствовала, что я  волею судьбы перенеслась во времени и нахожусь в доме после бомбежки  тысяча девятьсот сорок первого года, в любом из городов  оккупированной территории СССР, или же время меня бросило в Чернобыльскую  зону.  В этот момент из меня из души непроизвольно вырвался возглас: - Сволочи!  К кому непосредственно было отнесено это мое восклицание не важно, это уже потом я буду размышлять и меня, как обычно, будут одолевать вопросы. - Кто виноват? и Что делать? А пока интернат стоял на своем месте, все окна в нем были застеклены и со всех сторон слышались детские  голоса. Интернат бурлил, как горная река, а, точнее сказать, нес свои воды по давно проложенному руслу.  Детям, которые в нем жили, еще и в голову не могло прийти, что скоро, очень скоро все изменится…
 Честь первая:  Сироты.
Маринка, Сережка и Андрей жили в интернате. Интернат был старым и требовал капитального ремонта.  Но для районных властей  это был только предлог. Бюджет района  был не в силах тащить такую ношу, как интернат.  Начальство решило избавиться от обузы, тем более подходящий повод появился -  в виде ремонта. Стали думать да гадать, куда бы деток раскидать. Судили да рядили в отделе образования и придумали неплохой выход, а вернее разработали план. Первый пункт плана гласил: дети, у кого есть родственники, должны временно, естественно, в кавычках, отправится к ним. Тех же, кто были вообще без роду и племени направлялись в другие учебные заведения области интернатного типа. Наши герои имели родственников. Директор интерната подняла личные дела всех троих и, обрадованная  таким обилием родственников у Калашниковых, стала выяснять их  место жительства.
Одну двоюродную тетку она нашла в районном центре области.  Но та, по всем показателям, отпадала сразу. Числилась  она на учете в наркологическом диспансере.  Родного дядю детей она обнаружила в одном из поселков района.  Он оказался предпринимателем средней руки. Владел  винно-водочным  магазином.
« Этот подойдет, - подумала директор интерната, довольная таким открытием».
 Третью родственницу сирот, она обнаружила в крупном краевом центре, та  оказалась преподавателем в институте.
- Вот и чудненько, вот и замечательно, - потирая руки, радовалась Ирина Борисовна.
– Хотя бы этих троих отдам в хорошие руки, дети то смирные, учатся хорошо, послушные. Уговорю, я думаю, этих родственников, - делилась она радостью со своим заместителем.
- Так-то оно так, Ирина Борисовна, но я не разделяю вашего оптимизма, - ответила ей Наталья Федоровна и продолжила,  -  три года назад, когда  у них умерла мать, никто ведь не взял под опеку этих детей,  они  даже на похороны не приехали, у всех дела неотложные нашлись. А детей сразу же нам и отдали, помните?
- Ну, голубушка, это было тогда,- протянула распевно директор.
-  Да и органы опеки их особо не уговаривали, а сразу передали нам, а сейчас другое дело. Интернат на ремонт, временно, - она поставила на   слове временно акцент и с оптимизмом продолжила, - я их должна уговорить.  Маришку особенно жалко, куда попало отдавать, маленькая еще, всего во второй класс ходит, а их - то мы так не устроим, чтобы всех скопом взяли. Сережка еще тоже не шибко большой, сама понимаешь, - она подняла очки, и взглянула на коллегу, ища у той  поддержки своим размышлениям.
Заместитель кивнула головой в знак согласия и вышла из кабинета.  Ее ждали неотложные  дела. В коридоре кто-то из воспитанников громко плакал, а кто-то смачно матерился.  Нужно было срочно вмешаться, чтобы утихомирить разношерстную и разномастную  интернатовскую  публику.
Два брата и сестра Калашниковы были из приличной семьи, когда-то у них была трехкомнатная квартира, папа военный, мама библиотекарь.  Жили они дружно, но все это было еще в самом раннем детстве младшей Маринки. Она хорошо помнила высокого с черными щетинистыми усами папочку, который приходя со службы, брал ее на руки и целовал в обе щеки, при этом, его усы всегда кололи ей лицо, но она терпела и крепко обнимала его за шею. От него шел неповторимый запах воинской части, не очень приятный, но очень родной. И теперь, когда его не стало, она по ночам, лежа в холодной, неудобной интернатовской кровати, вспоминая этот неповторимый запах и  тихонько плакала.
  Когда Маринке было всего четыре годика, капитана Калашникова послали в тайгу искать сбежавшего бойца вместе с командой солдат-поисковиков.  Он возглавлял эту группу. Сбежавший солдат был с оружием, и когда они его нашли на заимке в тайге. Окружили ее со всех сторон, он с перепугу  выстрелил. И наповал,  убил командира,  отца нашей маленькой Маринки. После его гибели, в доме воцарился страшный траур. Мама Люда ни с кем не разговаривала, не плакала, а просто сидела и молчала. Она перестала ходить на работу, не варила обеды, как раньше, а только курила и пила водку. Обеды стал варить старший брат Андрей, которому в ту пору исполнилось десять лет. Вскоре у мамы Люды обнаружили  болезнь под странным для Маринки названием  - рак. Мама умерла. Маринка помнила, как ее хоронили всем военным поселком, как командир части у нее на могиле, говорил, что детей никто не бросит, но потом, все вышло, как всегда. Обещания остались обещаниями, и дети через месяц  такого, житья бытья,  впроголодь, очутились в интернате.  Школа-интернат   находился в двух шагах от их дома. Квартиру отдали какому-то лейтенанту, которого прислали на службу в часть вместо погибшего капитана Калашникова.  Мебель, которая  была лучше и новее, разобрали соседи, и за это купили сиротам сносную зимнюю одежду, а остальное делось куда-то.  Тобишь,  исчезло незаметно, как это бывает у нас, в таких случаях, когда нет хозяев.  У вещей находиться новые хозяева, и они бесследно исчезают, не сообщая о месте своей новой прописки.
Три года дети прожили в интернате, тяжело было им в первое время. Только те, кто в детском возрасте остался без родителей  или лишился, кого то одного из них, может в полной мере понять, те чувства которые одолевают каждое мгновение осиротевшего маленького человека.   У мальчишек остались друзья сверстники, да и учились все поселковые дети в одной школе вместе  с интернатовскими детьми.  Мамы  друзей иногда угощяли  сирот вкусностями, отдавали какие-то вещи,  своих старших детей, а вот маленькой Маринке пришлось туго. Она была любимицей в семье. Ее  опекали и баловали.  Пока, были живы родители, ее в семье все обожали. А в интернате, она сразу не прижилась, подруг не нашла, с воспитателями тоже особо не разговаривала, держалась особняком, и плакала по ночам. Ее черные кудряшки, которые всем раньше нравились,  и  мама отмывала их  хорошим шампунем, теперь стали, липкими  и  весели, как пакля. Обувь не по размеру растирала ножки.  Учеба в первом классе, по началу, как бы и заладилась, но из-за постоянно плохого настроения, отвечать у доски Маринка не хотела, и во втором классе,  ее невзлюбила учительница. От этого детская душа стала страдать еще больше.
Братья иногда защищали ее от старших девчонок, если те сильно обижали ее, а потом, и они, как-то отделились. Занятые своими пацанячими делами ребята часто забывали о младшей сестренке.
И вот ее отдают в руки незнакомой тети, которая приехала за ней из краевой столицы.  Высокая, красивая, стильно одетая, с кольцами, почти,  на всех пальцах.  В дорогой норковой шубе и в большущих очках. Маринке новая родственница сразу не понравилась. Хотя та пыталась ее поцеловать, навезла конфет и фруктов, и казалась, весьма и весьма, положительной женщиной.
- Девочку я, конечно, возьму, а вот мальчишек, мне на мою зарплату доцента не потянуть.  Так что, извините, Ирина Борисовна, но  мне оформляйте только Марину, - сказала, как отрезала, Эльвира Петровна, директору интерната.
Марина, когда услышала, что она должна будет  уехать с этой тетей и без братьев сразу же забилась в истерике.
- Я никуда не поеду,- кричала впервые за три года проживания в интернате, Маринка.
 - Я не-  хо- чу,- сквозь слезы кричала она и, упав на диван, колотила по спинке дивана что есть силы, своими маленькими кулачками. К ней подскочила нянечка тетя Шура, и стала, обнимая ее, успокаивать приговаривая:
 - Деточка ты моя маленькая, вон погляди, какая у тебя хорошая тетя, - показывала она взглядом, на сидевшую в кресле, как принцесса на троне, тетку.
  - Ты будешь жить в большом городе, у тебя будут игрушки и своя комната, не плачь, не плачь, моя ты маленькая.   Она прижала к себе Маринку и гладила ее по голове. А у самой нянечки щемило сердце и на глаза наворачивались слезы.
«Чувствует детское сердечко, что тёте она нужна, как мертвому припарки», - думала пожилая женщина.
 А вслух сказала: - Ирина Борисовна, я пока Марину в комнату отдыха  уведу, а вы тут разбирайтесь  -  без нее. Тетя Шура, не дожидаясь согласия начальницы, взяла девочку за руку и повела ее к двери.  Марина пошла, не сопротивляясь, за старой няней, а в двери на секунду остановилась и недобрым взглядом одарила и ту, которая ее отдавала неизвестно куда, и ту, которая хотела оторвать ее от родных братьев.
- Никуда не поеду, - сказала Марина и топнула ногой.
 Новоиспеченная родственница, тетя Марины, тут же в голове прикинула, какую непосильную ношу, она на себя взваливает, сказала, когда дверь кабинета закрылась.
- Ну, господа хорошие, - обратилась она к директору интерната и ее заму, - я смотрю, что мы с девочкой общего языка не найдем, лучше мне прямо сейчас отказаться от этой  вашей затеи.
- Ирина Борисовна и Наталья Федоровна переглянулись и почти в один голос сказали:
 - Да, да конечно.  Простившись с «несостоявшейся» опекуншей  сели на стулья и молча глядели в окно.
 Обе, в этот момент понимали, что дети, их подопечные, кроме них, ни кому не нужны.
- Это мы, Наталья Федоровна,  по роду своей деятельности, по призванию, не за страх, а за совесть, отдает им свое сердце, время и душу, - сказала в расстроенных чувствах, директор интерната.
 - Ты, права Ирина Борисовна, никому  кроме нас они и не нужны.
-Так, одна претендентка уже покинула поле боя, - сказала  Наталья Федоровна,- у меня есть подозрение, что и остальные поступят, также.
- Ты, знаешь, Наталья, я их и звать сюда не буду, зачем травмировать детей?  Эта в достатке живет, и то не захотела их взять, тем более, что у нее своих детей нет, а тем, они и подавно не нужны.
- Так, что же нам делать? Куда их пристроить? – спросила озабочено Наталья Федоровна.
- Буду звонить во все детские дома, и просить, чтобы взяли всех троих, разлучать их нельзя. Видела истерику?  Так это девочка, а пацаны?  Если их разлучить, вообще кинуться во все тяжкие.
- Согласна,  нужно всех в одно место определять, а то с этими родственниками, куда не кинь, везде клин.
-Ой, Наталья, нам скоро прийдеться с тобой самим думать, чем своих собственных детей кормить. Вот скоро  лишимся мы с тобой работы.  Закроют наш интернат, и пойдем мы все дружными рядами на биржу.  Точно ты сказала: « куда не кинь, везде клин», ах пропади оно все пропадом, - махнула рукой Ирина Борисовна, и открыла очередную папку, в которой было дело следующего сироты.
 А за сухими строками личного дела был маленький человек, со своим характером, со своей судьбой, со своими мыслями и такими не детскими переживаниями.
А в это время, весть, о том, что Маринку хотят разлучить с братьями, разнеслась по интернату. Одни прибегали в комнату отдыха, и совали Маринке какие-то игрушки и конфеты, другие предлагали свои услуги по защите от будущих врагов, а Федя Пеструн, отдал ей свой видавший виды «сникерс», который он хранил на черный день под матрасом.  Братья Сережа и Андрей,  стоя около дивана, на котором сидели старая няня Шура и Маринка, наперебой твердили, что если их опять вздумают разлучить, то они сбегут, куда глаза глядят, и Марину заберут с собой.
- Я пойду с вами, - кивала она, в знак согласия, своей кудрявой головкой, и прижила к груди, все подарки, которые ей принесли такие же одинокие и никому  ненужные детские, добрые сердца.
- Касатики вы мои горемычные, - сказала, тетя Шура, - у этих хоть родителей нет, умерли, а у остальных, живы - сволочи, да за пьянками не до детей.  Куда мы катимся?
Она встала, вытерла намокшие от слез глаза передником, взяла швабру и стала мыть пол, напевая себе тихонько под нос свою любимую песню: - калина красная, куды ты клонишься…

   Часть вторая.   У дяди.
Михаил Олегович Калашников, был человеком непьющим, положительным. Серьезным во всех отношениях мужчиной и  еще имел, в придачу,  предприимчивую смекалку. Когда, развалился Советский Союз, он одно время   поработал на железной дороге обходчиком, но зарплату сначала стали задерживать, а затем и вовсе перестали платить. И он, за десять лет на Севере, накопивший приличные деньги решил вложить их в покупку магазина.  Но грянула, как снег на голову -  денежная реформа. Остался Мишка Калашников – гол как сокол. Жена его работала в конторе учетчиком, ей кое-какие копейки платили, на них они и жили, вместе с двумя сыновьями.  Димкой и Володькой.  Месяца два прожили они впроголодь, и решил Отец поехать на прииск, мыть золото. Не было его полтора  года. Светла, его жена,  с детьми еле-еле сводила концы с концами.  А от него ни слуху, ни духу.   Недолго думая, нашла  она себе молодого офицера.  Его в ту пору, как раз, переводили в Ленинград. Забрала детей, написала записку, что мол, устала ждать и полюбила другого, а ему, дескать, желает встретить новую любовь. Ключ отдала соседке по этажу, и благополучно уехала.
Когда Михаил вернулся домой и узнал, что остался один, он по русскому обычаю, сильно запил.  Хотя тяги к спиртному у него ранее не наблюдалось. Все в таежном поселке ему сочувствовали. Но, и вместе с ним,  благополучно, пропивали заработанные на золоте деньги. Так погулял наш Михаил месяц другой, глядь, а пить-то уж и не за что. Деньги, оказывается, как-то сами собой закончились. Решил он  вновь поехать, на золото.  Да вот – беда, второй раз оказался неудачным.  Обманули их начальники, деньги не выплатили и отправили с копейками. Дали чуток, чтобы с голоду не подохли работяги  в дороге.  Остальные обещали отдать потом, но, как известно, обещанного у нас три года ждут.   А в « девяностые» кидануть работяг, это же было – святое дело.  И нужно было в то время, просто сразу забыть о деньгах. Даже не начинать ждать, понятно было, что это подарок.  Подарок фирме - от наемных рабочих. Но Калашников по старой советской привычке надеялся на людскую порядочность, не мог поверить, что его, работягу с таким стажем, с такой квалификацией, могли обмануть. Но вестей не было. И он перестал надеяться. Перебивался случайными заработками, благо руки золотые.  А  о семье его ни слуху, ни духу. Переживает, мечется Калашников, каждый день в почтовый ящик заглядывает.  Решил  он брату писать, до него дошли слухи, что лейтенанта в Ленинград перевели. А брат его, как раз еще там, в военном училище доучивался. Написал он брату письмо, а в нем и попросил:  найди моих. Мол,  где-то там, в вашем городе живет моя Светка с детьми.  Разыщи, дорогой брат их, через адресное бюро. Отец наших героев через адресное бюро нашел Светку, прислал ему адрес телеграммой и Михаил написал ей большущее письмо, в котором просил вернуться. Писал, что любит ее и детей, и все, ей непутевой, простит, лишь бы она не отнимала у детей родного отца. Светка, намаявшись с молодым лейтенантом, и устав от общежитий и съемных квартир,  забрала наследство от продажи бабкино домика на Украине, взяла опять детей и вернулась на БАМ -  к мужу. Привезла она доллары еще до дефолта, успели они купить магазинчик.  Открыли его и зажили -  припеваючи. Но Светка шибко испортилась, после Ленинграда. Стала она властная, да надменная.  Со старыми приятельницами да подружками, кто остался в поселке, общаться перестала.  Все старалась подружиться с женой главы поселка.  А та, считавшая себя великой птицей, не очень этого хотела. Светка злилась, подымала необоснованно цены на товар и дома устраивала террористические атаки, по типу: - Что за бардак в доме? До каких пор все будут лежать? Мать одна пашет, как проклятая, а вы все на моей шее сидите. Уеду, продам магазин, и уеду. Так продолжалось до начала двухтысячных, за это время сыновья  выросли, уехали в краевой центр учиться, там и остались, а Светка стала уже пилить теперь одного Михаила. Он от ее ежедневных истерик пытался уходить в тайгу, на охоту, на рыбалку, но магазин требовал внимания, и приходилось быстро возвращаться в поселок.
Когда брата направили служить на Дальний Восток, Михаил  обрадовался:- Хоть одна родная душа будет рядом,- как-то не подумав, однажды брякнул он жене. И тут началось: и я тебе не родная, и если бы не мои деньги, быть тебе бомжем, и как ты мне надоел.  И тогда идут  в ход  все остальные тексты, которые говорят женщины нелюбимым мужьям в таких случаях, да и любимым говорят тоже, это зависит от характера женщины  и момента, когда произнести фразу, которая заденет женское самолюбие. 
 В гостях у брата они были, когда младшая Маринка еще только родилась, погостевали полтора дня и назад.
-Магазин  дело серьезное, за ним нужен глаз да глаз,- сказала Светка и стала собираться в обратную дорогу.
А когда брат погиб, Михаилу никто не сообщил, не нашли адрес, а жена  уже находилась в полной прострации, а вот когда она сама умерла, Михаил хотел было поехать на похороны, да забрать к себе сирот, но Светка строго сказала: - Если поедешь, там и оставайся, мне тут дома детский дом не нужен. Так он и не поехал, и о судьбе племянников ничего не знал, до того момента, пока на его адрес не пришла телефонограмма в поселковый Совет, что его вызывают в интернат, где проживают братья и сестра Калашниковы. Михаил стал собираться в дорогу, жене сказал, как отрезал: - Это мои кровные племянники, и ты меня не удержишь.  Не хочешь, чтобы я их забрал сюда, тогда  я сам буду их воспитывать, без тебя. Светка увидела в муже прежнего Михаила и притихла. Сама собрала его в дорогу и даже на прощание, поцеловав, перекрестила.
 Детей Михаил привез под вечер, Светке позвонил из поезда по мобильному телефону, та на удивление Михаила, нежным голосом рассказывала, что приготовила им спальню, сходила в школу, и ждет не дождется их приезда.
У Калашниковых была трехкомнатная квартира, мальчишек разместили в большой комнате, а маленькую спальню отдали Маринке. Светлана встретила сирот радушно, накупала всех, накормила и уложила спать. Михаил не мог поверить своим глазам, такой свою Светку он не видел, лет двадцать. – Свет, а ты че, правда, что ли согласна на детей?
- Миша, на каждого из них государство под опеку, дает по десять тысяч, эти деньги на дороге не валяются, а им сколько нужно? Я им по дешевке у китайцев оптом шмоток наберу, и живи, не хочу, - улыбаясь недоброй улыбкой, радовалась Светка.
- Сучка, змея подколодная,- подумал про себя Михаил, а на ее доводы только кивнул головой и пошел спать.
Сироты Калашниковы прожили в БАМовском поселке у дядьки Михаила до лета. Светлана изображала из себя великую мученицу-опекуншу, носилась с грамотой, которую ей вручили в школе, к восьмому марта, за хорошее воспитание детей взятых под опеку. Ну, а летом, у Калашниковых родилась своя первая внучка у старшего сына, и сноха, посидев дома с ребенком пару месяцев, засобиралась на работу. Попросили бабушку поседеть с внучкой, но желательно, чтобы не в городе у молодых, а чтобы ребенка родители забрали к себе.
Светка стала метаться между суммой в тридцать тысяч за чужих детей, и между бесплатной заботой за родной внучкой. Все же родная кровь взяла верх, и Светка сказала Михаилу: - Вот, что Миша, езжай ка ты в райцентр, да снимай с нас опеку, пожили сироты в тепле в добре, да видишь, не судьба. Внучка своя, сам понимаешь, ближе к телу. Как не печально было Михаилу, как не стыдно ему было перед детьми, но послушав доводы жены, поехал он в Соцзащиту района. Детей вновь перевели в интернат, но распихали их по разным, ибо места для всех троих так нигде и не нашлось.
Когда Михаил вез детей в  райцентр, чтобы отдать в руки Соцзащиты, сердце его разрывалось от боли и стыда. Он не мог смотреть в глаза мальчишек, они были уже взрослые и ничего не спрашивали и ничего ему не говорили, а просто уныло поглядывали в окно. А за окном был привычный пейзаж: сопки, реки, тайга. Одинокие на многие километры БАМовские величественные станции, глядя на которые становится смешно, когда видишь эти шедевры архитектуры рядом с  разваленными постройками поселков.  Едешь и думаешь, - как после войны.  А затем смотришь в окно, а в округе - пыль да высохшая прошлогодняя метровая трава на полустанках, мусорные пакеты, пропитые и заспанные лица соотечественников и тоска…
-Куда нас снова везут? - думала маленькая Марина, глядя в окно.  И пейзаж за окном  ее ничуть не пугал. Она  просто иного не видела, не знала, ей и этот был нормальным.  А вот страх о будущем  сушил, терзал, давил неокрепшую маленькую душу…