Мамочка

21 мая 2011 г. г.Хабаровск, автор Ирина Боженко.

Все в жизни, когда нибудь, случается. Все в нашей жизни рано или поздно, обязательно, повторяется. И как бы мы не хотели уйти от этого, всеравно, рок, судьба нас настигнет. В молодости, большинству из нас кажется, что мы уже выросли, что жизнь мы знаем не из учебников и книг, а набрались какого-то собственного опыта и с нами не случиться, то, что случалось с нашими родителями. А будет у нас все четко и правильно, безоблачно и прекрасно, но, увы…
Я часто в молодости обвиняла свою мать, что она, по моему мнению, не правильно жила. Часто ссорилась с ней, умничала и говорила, что у меня все будет не так, как у нее. И жизнь, стала преподносить мне такие «подарки», что судьба  моей мамы уже казалась мне просто эталоном спокойствия и стабильности по сравнению с моей собственной.  Но все это до меня дошло, когда мамы уже не было в живых.  А в молодости  я, всеравно, не унималась и умничала дальше. А жизнь опять била меня по башке, и била она меня до тех пор, пока я не поняла одну простую вещь, что прежде чем судить кого- то, нужно подумать и посмотреть на жизнь вообще, посмотреть на себя, а судить мать это вообще последнее дело, это тяжкий  грех!   Бог за это наказывает и наказывает, очень строго. Но поняла я это, когда  сама  стала очень взрослой, а вот умничала я с самого раннего детства.
Тогда мне было всего три года, вернее три с половиной, коль я описываю период зимы, потому, что день рождения у меня весной, на улице лютовала зима, и даже в теплом климате Украины она тогда давала жару. Морозы с ветрами стояли под  двадцать восемь, а то и под тридцать градусов. В то время, моя мать ушла от моего отца, сняла полдома в частном секторе, не далеко от городского автовокзала. Жили мы с ней вдвоем. В ясли я тогда, помню не ходила. Мама моя сломала ногу на гололеде, который был, до сильных морозов и мы с ней сидели дома. По началу, я даже радовалась тому, что мама сломала ногу. Вставать рано-ранешенько, и идти в проклятущие ясли, было не нужно.  Сиди себе в тепле-добре за печкой, и укладывай куклу Машу в постельку из красочного ситца.  Мама моя была рукодельница и нашила моим куклам не только наряды, но и красивое постельное белье, не хуже чем у теперешних американских Барби. Ну, естественно в то время у нас телевизора не было, шел тысяча девятьсот шестьдесят девятый год.  Наше утро начиналось с того, что моя мама, кое-как доковыляв до сарая на костылях, принесет охапку дров, а потом пол - ведра угля, растопит печку, сварит суп, и давай мне читать сказки, а то и рассказывать книжки, которые она уже прочитала.  Рассказчица моя мама, была замечательная. Все в ее рассказах было интересно, одно заплеталось за другое, и я сидела, как вкопанная, слушала ее и ни на секунду не отвлекалась, а когда мама уставала и хотела перевести дух, я говорила: - а дальше, говори дальше, что там?  В такие моменты я сгорала от нетерпения.
- Ох, Ирина,- говорила она, - ты такая непоседа, а меня уже утомила. Сидишь смирно, пошла бы с куклами поиграла, а я бы передохнула, да фасоль нам с тобой на ужин сварила.
- Опять фасоль,- возмущалась я. А дело в том, что мы так вдвоем просидели уже две недели и деньги, которые у мамы были, мы проели. К нам девчонка соседская приходила. Покупала нам продукты в магазине, а однажды она пришла, а мама сказала, что приходил мой отец и все принес, но это было не правдой. Папаша мой в тот день приходил, не спорю, но продуктов он не принес, пришел пьяный, и они долго ссорились с мамой на кухне, а потом он ушел, громко хлопнув дверью.  Мама после этого, терла красную щеку и плакала.
- Что опять побил? – поинтересовалась я сочувственно глядя на мать.  А она ответила: - не твое дело, занимайся куклами. Я на нее обиделась, хотела ее пожалеть, поругать вместе с ней папу, а она меня опять проигнорировала. А уже тогда, я считала себя женщиной, пусть и совсем маленькой, но  все таки женщиной. В жизни, мне так казалось, я разбиралась хорошо.  В то время  я уже  отличала хороших мужиков от плохих, различала женщин путевых и степенных, от гулящих и не хозяек. , Детей уже тогда я разделяла, на хороших и плохих, на красивых и не очень. Короче говоря, я претендовала на взрослую дружбу с мамой, а она меня оттолкнула.
Она стала варить эту ненавистную мне фасоль, а я тихо села в уголок за печкой и стала укладывать кукол спать. Естественно в таком расположении духа,  всех их побила, отругала,  а они естественно, возмущались, и спать ложиться не хотели. Я изображала из себя мать семейства, очень строгую, но справедливую.  Все это  я проигрывала и изображала голосом в лицах.  Говорила разными голосами, изображая каждую из моих кукол-дочерей. Я говорила теми же фразами и словами, которые каждый день говорила мне моя  настоящая мама. Слыша весь  этот спектакль, моя мамуля рассмеялась и позвала меня к себе.
- Ирина, иди сюда, а то твои бедные дети уже плакать устали.  Пусть отдохнут.  Давай лучше стишок повторим, новогодний, помнишь? - и она назвала украинское стихотворение, которое я уже давным-давно знала назубок.
- Не, мамочка, я его уже знаю, давай лучше папку пообсуждаем, -заканючила я елейным голоском.
- Мала еще отца обсуждать, - сказала, как отрезала она и сразу же из доброй мамы, превратилась в злую. Я опять на нее обиделась и пошла в комнату на кровать – плакать. Уходами от обидчиков я демонстрировала свое несогласие с тем, что мне предлагали сделать, таким образом, подчеркивая, что я тоже человек. Мать на мой уход не обратила внимания, а скорее всего, сделала вид. Я же слезу пускала долго, всхлипывала и причитала, но реакции никакой с ее стороны не было. Это меня стало бесить еще больше, и я устроила целую истерику. Но мать, занималась своими делами на кухне, брякала посудой, что-то мыла, переставляла, а на меня, как она любила говорить: - ноль внимания, два презрения. И тут у меня во время плача Ярославны созрел план, как ее доконать. Я решила сделать уход, и не простой, а уход навсегда. Потом, этот метод, я практиковала в своей взрослой жизни.  С большим успехом  сначала я уходила «навсегда» от кавалеров и женихов, потом от мужей, а потом и с работы, если начальство не понимало, чего я от него хочу. Все это длилось в течении, наверное, получаса. Но мама была как глухонемая. Я поняла, что слезами делу не поможешь и перестала плакать.   Встала с кроватки и взялась напяливать на себя: колготки, теплые штаны, кофты,  не одну, а сразу две, зная, что на улице мороз. И потом, одетая, как капуста вышла на кухню. Мать, увидев меня в таком одеянии, рассмеялась.
- А ты не смейся, не смейся, ничего для тебя смешного нет, я ухожу от тебя – на-в-сег-да, - сказала я с вызовом, и посмотрела гордо прямо ей в глаза. Она подыграла мне и спокойно сказала: - Ты к отцу, видать собралась?
- Да, ты угадала, - ответила тут же я.
- Он хоть и выпивает, зато меня никогда не бьет и в угол на гречку не ставит, как ты.
- А-а,- только и ответила она и отвернулась от меня. В тот момент, я подумала, что ей жалко меня отпускать, вот она и отворачивается, может слезы у нее, но мама, отвернулась, чтобы я не увидела ее смех. Потом, когда я выросла, она рассказывала мне, что я была такая серьезная, маленькая и смешная, что ее распирало от смеха, но спектакль, который я поставила, она хотела досмотреть до конца, поэтому и подыгрывала мне.
Мать взяла себя в руки, чтобы не рассмеяться и спросила: - шубу тебе подать, и валенки нужно помочь одеть, да?
- Да, - согласилась я, но уходить из натопленного дома мне уже не хотелось, и мама была такая родная и милая, что я готова была уже остаться, но она не просила, а стала меня одевать. Деваться было не куда, и я настраивала себя на то, что она мне надоела, не любит меня, и я должна уйти, во что бы то ни стало, уйти.
-Тебе может узелок с вещами собрать, а то, тебе же переодеваться нужно будет, да и куколки свои, наверное, тоже заберешь? – спросила она деловым тоном. Я еще больше стала убеждаться, что она и не собирается со мной мириться, и тут на меня нашла такая обида, что я сказала ей.
- Собирай все мои вещи, и санки давай.  Я все сама увезу, и уйду от тебя, навсегда, и больше никогда к тебе не вернусь. Ясно?
- Ясно, - ответила она и стала собирать в старый бабушкин большой в клеточку платок мои вещички. Положила мои новые платья, колготки, кофточки, но не все, а только новые.
- А старые, почему не вложишь? – спросила я, обливаясь, потом, стоя в двух кофтах и валенках на кухне, где ярким пламенем горела печка, и было бы довольно жарко и в легком платьице.
- Тебе жарко? – спросила с заботой в голосе мама.
- Не твое дело, собирай вещи, и не забудь мою книжку положить про дельфинов, - тоном начальницы ответила ей я, тут же дав очередное задание.
Она беспрекословно мне подчинилась, и на костылях пошла к этажерке с книгами.
«-Ах, ты какая, мамочка, - подумала я. – Не любишь ты меня, голубушка, не любишь. Где это видано? Родную дочь, маленькую, в три годика, среди ночи выгонять из дома, - причитала мысленно я, как старушка». Сама естественно уже забыла, что уходить собралась я сама, и мама  не выгоняла меня, но факт оставался фактом, в этот момент, я считала, что виновата во всем она, а не я.
Когда все мои пожитки были сложены, я вспомнила о весенне-летней обуви и тем самым, давала шанс матери одуматься и протянуть время, дабы не идти, так быстро на мороз. Я знала, что стоит мне распариться, а потом выйти на холод и я тут же заболею.
- Ты еще не вложила мои туфли и ботиночки. Что не помнишь?  Я ухожу навсегда, и поэтому, летом, мне будет невчем ходить, - сказала я уже с жалостью в голосе, в надежде, что она, в конце, концов, прекратит весь этот спектакль.   
 «- Пусть уж лучше б и побила бы, да уложила спать, к чертовой матери, - думала я. Ну, чего она даже не смотрит на меня? Не любит, не любит, - еще больше убеждала я себя».
А она, как назло, поковыляла со своими костылями в кладовку. Нашла  мою обувь, которая была аккуратно сложена в беленький мешочек, ею же сшитый.  Положила ее рядом с узелком, где была моя одежда, на санки, которые уже стояли на кухне. Перевязала все это веревкой и сказала: - Ирина, давай надевать шубу, и шапку.  Дверь пока приоткрой, а то жарко тебе будет, пока я тебя закутаю.  Я послушно открыла дверь в холодный коридор, дышать стало легче.
 Она подошла ко мне близко-близко, от нее пошло такое тепло, не жара, а тепло, тепло матери, которое я помню и чувствую до сих пор. После ее смерти, я часто вспоминаю это материнское тепло. И сейчас, когда уже прошло семь лет, как ее не стало, я, обнимая при случае, когда прихожу или, ухожу, прощаясь с женщинами материного возраста, я узнаю это материнское тепло.  И я  чувствую, вот, вот оно, нежное, дорогое и такое родное тепло, но оно не мое, оно их детей.  А у меня уже такого, никогда не будет, ибо нет уже на белом свете моей мамочки.
А тогда, когда она надевала на меня мою цигейковую коричневую шубку и повязывала меня наверх такой же цигейковой шапки пуховым платком, сердце мое было готово выпрыгнуть из груди. Я хотела повеситься ей на шею, обнять, целовать ее мягкие щеки и кричать что есть мочи: - Мамочка, милая, я тебя люблю, и ты одна на всем белом свете мне нужна, дорогая, и ты, только ты, моя самая красивая и любименькая мамусичка. Но я молчала, и она, молча меня, повязывала своим пуховым платком. В детстве, когда по радио пела песню «Оренбургский пуховый платок» Мая Кристалинская, моя мама сразу же заливалась слезами. Я тогда не могла понять, ну чего она плачет?  А сейчас понимаю. Мне был всего годик, когда умерла ее мама, а моя бабушка, вот она бедненькая и плакала, вспоминая ее.  Все дела в доме были уже переделаны, и мы   с мамой  кое-как вытащили санки во двор. Мне, как не крути, нужно было уходить «навсегда», я это понимала.  И уже была готова к последнему шагу, за ворота, в холод, темноту, в дальнюю дорогу, к папе, но где-то в глубине души, я маленькая трехлетняя девочка надеялась на милость мамы, я ждала, что она меня позовет. На улице пошел мелкий снежок, мороз спал, и я, вместе с санками двинулась к калитке.
- Ира, а ты дорогу найдешь? – уже каким-то взволновано- озабоченным голосом спросила она.
После этого её вопроса я окончательно поняла, что расстаться прийдеться. И злость вместе с обидой захлестнули меня.
- Найду, - ответила я и вплотную подошла к калитке. Фонарь, который был на столбе около нашего забора светил ярко, и освещал небольшое пространство двора и  чуточку  улицы. Калитку я открыла, быстро поднявшись на цыпочки.
- Доця, - услышала я за своею спиной.
- Мамочка, - закричала я и, бросив веревку от санок, помчалась на крыльцо, где стояла она, укутавшись в  бабушкину шаль и облокотившись спиной о косяк двери. Я как мячик заскочила на высокие ступеньки крыльца, за мгновение. Тут же с ходу, повисла у нее на шее, и плача приговаривала.
- Мамочка, прости, прости меня дуру, я очень тебя люблю. А она, обнимая меня и целую в глаза и щеки, которые еще оставались от меня, после того, как она меня закутала шалью, говорила: - горюшко ты мое, цветочек ты мой аленький, да кому ты, дочурочка нужна, как не мне.
Так мы стояли долго, пока мама совсем не замерзла со своей уложенной в гипс голой ногой. Я сама затащила свои пожитки в дом, а потом волоком затянула и санки. И стали  мы у натопленной печки  есть фасоль. И в этот момент она мне показалась вкуснее даже гречневой каши с молоком, которую я любила и люблю, по сей день.
На следующий день к маме пришел какой-то дядька с местного комитета или из профсоюза, точно не помню, нанес всяких вкусностей, ряженки, сметаны, мороженного и двадцать пять рублей денег. Моя мама работала тогда на маслозаводе. Он сказал, чтобы она поправлялась, и обещал, что к нам теперь будут ходить женщины и приносить продукты, так, как мама моя одинокая и с маленьким ребенком.
Когда он ушел, я сказала: - Мамочка, ведешь, теперь и я пригодилась, я же маленький ребенок, а тебе за это продукты принесут.
Мама рассмеялась и, погладив меня по голове.   – Ох, - тяжело вздохнула она, -если бы  не ты, доця, то мне уже давно бы не хотелось жить на этом свете.
 Прошло много лет, и у меня был с моей дочкой случай, когда я ее выгоняла из дома. И выгоняла так же темным вечером, но к бабушке, моей маме. Выгоняла за то, что она не хотела читать букварь.   Когда мы уже обе стояли на углу нашего дома, она мне сказала на улице, около подъезда: - Да, ладно, пойдем домой, умею я читать. А то к бабе пойди, такая же песня будет. Пойдем, пойдем, - потянула она меня за руку, когда поняла, что я не шучу.  Мы вернулись  в квартиру,  и она мне прочитала все места, которые я наугад открывала в книжке.  Я у нее спросила: - доча, а почему же ты меня доводила до того, чтобы я тебя била?
- Мама, ну ты интересная? Так ты меня побила и спать, а завтра ты забудешь.  А так?  Начни тебе читать, тут прочитаю, ты захочешь, чтобы я дальше читала, а гулять мне когда?
- Ах ты, аферистка, - сказала я и  нежно много раз ее поцеловала.
Я вспомнила этот случай сегодня, и так у меня защемило сердце, так сильно заболела душа, так я заскучала за мамой, что решила написать этот рассказ.
Дорогие взрослые и не очень, женщины и мужчины, девушки и девочки, мальчишки и юноши, помните, любить и беречь матерей нужно пока они живы, а то потом, хотел бы обнять, попросить прощения, прийти, помочь, но кроме могилки, где она похоронена ничего нет. Есть только любовь и память. Берегите своих матерей, берегите…