Аллергия быль

 Служил я тогда под Псковом. И как раз в это время перевели в нашу часть с Дальнего Востока Виктора Яковенко. Был он тоже капитаном с неярко выраженным рвением к службе. Поэтому мы быстро сошлись на общей любви к книгам и  преферансу. Сближению помогло и то обстоятельство, что наши жёны стали работать в одной больнице.
Примерно через год в нашу часть приехал в служебную командировку бывший сослуживец Виктора Олег. Естественно, мой нынешний приятель решил встретить дальневосточного однополчанина как полагается и в тот же вечер пригласил его на домашний ужин.
Приём, видимо, прошёл хорошо, так как весь следующий день Виктор маялся головой и был далёк от всяческих уставов. А вечером этого же дня моя жена поведала мне о странном недуге Олега, симптомы которого описала супруга Виктора.
По её словам, когда хозяин с гостем уже сидели за накрытым столом и готовились пропустить по первой рюмке, она внесла в комнату аппетитно дымящееся блюдо сибирских пельменей. И вот тут-то, едва почуяв, а затем и увидев это угощение, Олег позеленел, зажал ладонями рот и, едва не сбив хозяйку, бросился в туалет, где его полоскало и выворачивало чуть ли не с час. А выполз он оттуда только, когда хлебосольная жена Виктора по просьбе страдальца унесла пельмени на кухню.
Бледный и смутившийся гость уже за столом объяснил своё поведение пищевой аллергией на сибирское блюдо, которая стала досаждать ему с недавних пор.
Странную реакцию организма и новую разновидность аллергии наши жёны-медички обсуждали в своём коллективе целый день и пришли к выводу, что это, возможно, следствие каких-либо потрясений, связанных с нелёгкой воинской службой.
Через неделю Олег уехал, и случай этот забылся.
Прошло, наверное, с полгода и, как-то раз за преферансом, в нашей постоянной компании зашёл разговор о медицине. Я и припомнил странный случай дальневосточной аллергии, связав её с возможным отравлением каким-либо компонентом ракетного топлива. Но не успел я развить свою мысль до конца, как Витька стал прямо-таки умирать от хохота. Минут десять он не мог прийти в себя, а когда, наконец, успокоился, то и поведал нам тайну хвори бывшего сослуживца.

* * *
Олег был парень хоть куда. Природа и спорт наделили его прекрасным телосложением, а гитара и склонность к поэтическому слогу делали его душой любого общества. И так как обзаводиться семейством он не спешил, то полковые и цивильные дамы, а равно и девицы на выданье, не обходили его вниманием и лаской. Олег платил им той же монетой, правда, стараясь избегать тесных контактов с замужним контингентом городка, что и позволяло ему не наживать врагов.
И вот, на одной из вечеринок он познакомился с Людмилой. Это была женщина притягательной и броской красоты, но с одним существенным недостатком – ранним замужеством.
Люсин благоверный был из породы служак. Самозабвенно любил эту самую службу и трепетно нёс её к какой-то, лишь ему ведомой цели. А поэтому не очень-то баловал молодую жену вниманием. Он и это застолье, как обычно, променял на прелести казармы.
Людмила, впервые близко столкнувшись с Олегом, в тот вечер приложила все усилия, чтобы приручить весёлого красавца. В плену известной женской гордыни, ей не очень-то думалось о последствиях лёгкого, казалось, флирта. И она добилась своей цели. К концу вечера любимец компании, презрев собственное табу, потянулся к ней, как подсолнух к солнцу.
А по сути, они очень подходили друг к другу. И по внешним данным, и по внутреннему содержанию.
Вот так и начался этот роман, наполнившийся истинной любовной сутью почти с первых же страниц.
Сначала отношения складывались дружески-невинно. Но уже через недели две они переплавились в высокую страсть, когда пропадает всяческая рассудительность, а осторожность становится постыдной обузой. И лишь строгие условности жизни военного городка пока что препятствовали им принять кардинальное решение поворота судеб в единое русло.
Летом, уже уходящим летом их знакомства, особых проблем с редкими свиданиями не было, но с наступлением раннего осеннего ненастья дело усложнилось. Гостиницу, где жил Олег, как место встреч, пришлось исключить сразу, а квартира Люси могла служить приютом лишь в дежурства да в редкие командировки мужа. Поэтому каждая, крайне уже редкая встреча без свидетелей, выливалась в яркий праздник и души, и тела.
В тот ноябрьский вечер, ставший памятным Олегу на всю жизнь, рьяный Люсин служака заступил в караул. Любовники, не видевшиеся наедине почти месяц, ждали этого богоданного праздника, как живительный огонёк заблудшие во тьме путники.
Олег заранее подготовил коньяк и шампанское, зная, что будет заботливо накрытый стол, уютное мерцание свечей и томный блюз магнитофона. Но время тянулось тугой вечностью и не спешило доползти до заветных десяти вечера…
Дверь в квартиру была приоткрыта, и Олег, по этому условному знаку, уверенно вошёл в прихожую, где уже в ярком халатике и с новой для него причёской ждала Люся, вся искрящаяся радостью встречи с кружащей голову распахнутостью голубых глаз.
Гость не успел раздеться, а хозяйка уже, обвив руками шею, тянулась к нему трепетными губами, выдыхая одно лишь горячее слово:
– Олежек…Олежек…
– Люсенька, ну подожди, ведь я холодный, – шептал в ответ Олег, мягко отстраняя любимую, и всё же касаясь губами её лица, как бы ловя и вбирая в себя слова женщины.
Людмила нехотя повиновалась, позволила Олегу снять шинель и китель и за руку провела в комнату.
И был стол, и были свечи, и труба Армстронга щемила душу недосягаемой высью звука, и сердца плавилось в любви и нежности. Но вот уже губы встретились и, сначала слегка соприкасаясь, затем нежно и поочерёдно охватывая друг друга, слились в единое целое долгого поцелуя, и языки встретились в трепетной ласке, и время послушно застыло единым сгустком любви. Так они стояли посреди комнаты, и не было ни сил, ни желания вернуться на грешную землю.
Наконец, Люся открыла глаза и, слегка отталкиваясь от Олега, произнесла:
– Олежек, ещё вся ночь впереди. Давай я тебя покормлю.
Есть не хотелось, но он знал, что Людмиле очень нравится кормить его, что она будет расцветать женской гордостью хозяйки, когда похвалит её кулинарные способности. Поэтому Олег согласился, и Люся выпорхнула из объятий, устремившись на кухню.
Гость раскупорил коньяк, решив, что шампанское будут пить в постели, и присел на тахту, у которой был накрыт их праздничный стол.
Скоро вошла хозяйка с большой тарелкой пельменей. Олег как-то признался, что любит это блюдо, и Люся не упускала возможности собственноручно приготовить его для возлюбленного.
Поставив тарелку на стол, она села рядом с Олегом, но так, вполоборота, чтобы видеть и хотя бы ногами, коленями, но чувствовать его.
Олег разлил по рюмкам коньяк. Они выпили и немного поговорили о чём-то незначительном, но месяц разлуки уже требовал своего, уже толкал их навстречу, поэтому все эти разговоры, и этот стол, и коньяк становились ненужными, и даже лишними.
– Люсенька, иди ко мне, – позвал Олег.
– Милый, а пельмени? Ведь остынут, – продолжала заботиться Людмила.
– Да ладно, холодные даже вкуснее, – лукавил Олег, привлекая Люсю к себе.
Поцелуй с привкусом коньяка всё длился, а левая рука Олега уже расстегнула лёгкий халатик и ласково легла на Люсину грудь. И упругие, с уже напрягшимися сосками груди, доверчиво льнули к мужской руке, и поток желания конечной возможной близости, возникающий в них, заструился по телу женщины, накапливаясь в горячем и влажном лоне, требовательно призывая к слиянию с мужским началом.
Олег, оторвавшись от губ Люси, начал бережно покрывать поцелуями эти два милых и притягательных женских чуда, воспламеняясь страстью до головокружения, до бездонной обострённости чувств. Время вновь размыло границы реальности, и даже труба Армстронга уже истекала невозможно высокой нотой где-то за пределами восприятия.
Долгожданная, а потому скорая любовная прелюдия подходила к концу. Жажда любимого горячего тела волной катилась по крови Олега, проявляя себя в нетерпеливом трепете рук и в напряжении до боли жизнетворящего мужского естества. И он осторожно уложил любимую на тахту, и одежды как-то сами собой освободили их тела от ненужных пут.
Олег мягко вошёл в Людмилу и замер, а его жаждущая плоть уже сама упруго и властно запульсировала в тугой и горячей глубине женского лона, близя предстоящую и невозможно желанную агонию наивысшего наслаждения согласованных друг с другом тел. И Люся устремилась навстречу Олегу, хотя, казалось, что теснее сблизиться уже невозможно. А он, левой рукой обняв её за плечи, правую подвёл под пружинящую в прохладной свежести попку, ещё крепче прижимая любимую, как бы сливая плоть в единое целое и сам растворяясь в женщине. Два тела, тесно сплетаясь, замерли, прислушиваясь друг к другу и вкушая первый глоток из переполнявшего их чувства любви. Но вот они не выдержали сладостной пытки телесной немоты и, сначала плавно и осторожно, а затем всё более настойчивее и яростнее, начали извечный танец алчущих предельной любви тел, понимая один другого высшей мудростью чувств, дарованных природой живущим.
Люся сквозь стон впивалась в губы Олега. Её тело не находило места на ложе и упругой волной набегало на любимого, поднимая его на своём прибойном гребне, в то время как руки, судорожно сжимавшие его напрягшиеся ягодицы, прижимали это драгоценное тело, подчиняя его движения своему ритму буйства крови.
И разрядка была бурной и запредельно сладостной.
Потом они лежали, не разъединяясь, оглушённые последним аккордом блаженства тел и отдалившимся от восприятия бытия сознанием. Ещё не принимая этот мир, плывущий куда-то мимо них по волнам космической вечности…
– А-а, суки, – вдруг врезался в сознание Олега жёсткий в своей злобе вскрик, а тренированное тело уже ставило его на ноги лицом на этот голос.
Посреди комнаты стоял муж Людмилы. В шинели, сдавленной портупеей, с побелевшими от ярости глазами, а в его руке вздрагивал, нацеленный в грудь Олега пистолет.
«Вот и всё», – горячечной струёй страха обожгло мозг любовника, парализуя волю и способность к сопротивлению.
А Людмила обречёно оставалась лежать на постели в ещё раскинутой позе. Ужас отнял у неё всякую способность двигаться. Она лишь руками закрыла лицо, как бы отгораживаясь от зрелища предстоящей расправы.
А муж всё стоял суровым возмездием посреди комнаты, и всё так же в нетерпении дёргался пистолет в его руке. Но, видимо, устав и законопослушание уже начали брать верх над безрассудством попранного мужского самолюбия.
– Садись, – сказал он, как плюнул, указывая Олегу на стул с другого конца стола.
Любовник повиновался, всё так же затравленно глядя на наведённое в грудь оружие. Супруг тоже протиснулся за стол и устроился возле ног Людмилы на тахте, но по-прежнему направляя пистолет на врага. Женщина шевельнулась, пытаясь свести ноги и приподняться.
– Лежать и не двигаться! – рявкнул мститель голосом полного хозяина положения. Затем он внимательно осмотрел сервировку стола, скользнул взглядом по почти полной бутылке коньяка, и, уперев пистолет, направленный по-прежнему на Олега, рукояткой о стол, левой налил спиртное в обе рюмки. После чего медленно, но не сводя глаз с противника, выпил и, взяв вилку, подцепил ею пельмень.
– Жаль, остыли, – как-то вяло произнёс он и мельком взглянул на жену.
Людмила лежала в прежней позе, широко разведя ноги и закрывая лицо руками, а белесый ручеёк любовной влаги уже начал истекать из её не закрывшегося лона и первыми каплями орошать сухую гладь простыни.
– Выпей, Олег, за встречу, – вдруг предложил обманутый супруг. – Давненько мы с тобой не виделись. – А когда любовник выполнил неожиданное требование, приказал: – А теперь закуси, – и, поднеся пельмень к межножью жены, смочил его вытекающим оттуда соком, а затем подсунул к губам недруга.
Олег всем телом дёрнулся назад.
– Жри, сволочь, а не то пристрелю обоих, – выкрикнул мститель и насильно впихнул в рот Олега приготовленную закуску.
Голый и деморализованный противник, не жуя, проглотил. Спазм брезгливости до боли сжал его желудок, а во рту появился гадливый привкус неудобоваримой приправы.
Муж Людмилы снова выпил, но теперь уже в одиночку, а потом уверенно и даже с наслаждением стал кормить Олега пельменями с изобретённой им специей, иногда ухитряясь чуть ли не всю длину вилки погрузить очередную порцию внутрь полной этого нектара Люсиной соусницы.
Олег давился, но глотал, на всю оставшуюся жизнь наживая себе пищевую аллергию на пельмени. И даже быстро последовавший после этой трапезы перевод в другую часть, и смена обстановки, и климата не излечили его от недуга. Как и не пробудили в нём тягу к семейному очагу, хотя, по слухам, Людмила скоро стала свободной и уехала к себе на родину, куда-то под Полтаву.