Предприниматель

До подъема оставалось еще полчаса, а Демину не спалось. Вчера вместе со штабом сидели они допоздна, уточняя все детали предстоящей военизированной игры. Сегодня последний день второй смены. Решено рано утром провести игру, а когда, часам к одиннадцати, приедет районное начальство на закрытие пионерлагеря, будут уже известны и победители.
Владимир Петрович Демин был в пионерском лагере начальником. Горазд он был на выдумки, играл на всех музыкальных инструментах и участвовал вместе с вожатыми во всех пионерских сборах и играх.
На сей раз, ему пришла идея провести не просто военизированную игру, а игру с большим смыслом. Он решил посвятить ее предстоящему осенью юбилею революции. В ближнем лесу предложил соору¬дить крепость — это будет, вроде как «Зимний», который и возьмут приступом лучшие силы революции, штаб которой во главе с самим начальником будет находиться в радиорубке, чтобы тут же возвестить о победе по радио.
Долго размышляли, по какому принципу формировать отряды. Наконец, решили, что бойцами революции должны быть самые дисциплинированные ребята, отличники учебы, а юнкерами и белогвардейцами  — хулиганистые сорви-головы,  таких в лагере тоже было немало.
Горн звонко возвестил побудку. Домики ожили: захлопали двери, открылись настежь окна, послышались ребячьи голоса. После вчерашней тридцатиградусной жары природа еще не успела остыть, в низине возле речки земля парила легким туманом.
Владимир Петрович бодро вскочил, сделал несколько упражнений, раз десять присел, встряхнул кистями рук и, натянув тренировочные штаны, направился было к двери, но вернулся, надел на лысеющую голову сетчатую шляпу, сунул ноги в расшнурованные кроссовки и вышел из домика, прихватив приемник «Романтик», с которым  почти никогда не расставался,  Демин направился в штаб — радиорубку, ничуть не смущаясь тем, что командир штаба, то есть он сам, выглядит со стороны несколько странно: без рубашки, хоть и с загорелым, но все же  животиком, в шерстяных тренировочных брюках, но при шляпе и с приемником в руке. Однако в лагере к такому его виду привыкли и не обращали на это внимания.
Старший пионервожатый Витя, Виктор Иваныч, увидев его, спросил: «Начинаем?» — «Начинаем»,— махнул рукой Демин и по лагерю разнесся усиленный динамиками его бодрый, веселый голос: «Внимание! Внимание! После легкого завтрака всем занять свои боевые порядки. За дело, ребята!»
Минут через двадцать в лес, в «Зимний», ушли «юнкера» под предводительством Федюкина. Час штурма им был неизвестен. Штурмовые отряды под руководством лучших пионеров, во главе со старшим пионервожатым Виктором Иванычем, тщательно проверили снаряжение. Они запаслись сосновыми шишками, упакованными в мешочки и, привязав их к поясам, двинулись в обход, чтобы с тыла неожиданно напасть на «юнкеров». Демин вместе с рыжим Саней - радистом и двумя пионерками — Люсей и Мусей, связными, стали ждать известий с театра военных действий.
- Поначалу все было тихо, потом издалека послышались воинственные крики «Ура-а-а!», шум, беспорядочные возгласы и все затихло. Прошло еще минут десять, по идее пленные «юнкера» уже должны были находиться в штабе, но кругом была странная тишина. Почувствовав что-то неладное, Демин отправил в разведку Люсю и Мусю. Едва они скрылись за дверью, он включил негромко «Романтик» и выглянул в окно. Но не успел он и ойкнуть, как почувствовал, что на лбу у него что-то появилось. Он притронулся к чему-то странному и тут же отдернул руку. Вскрикнул и кинулся к Сане. «Ой, Сашок, глянь-ко, что это у меня? Вроде и не больно, а стукнуло?» Саня-рыжий, взглянув на Демина, вдруг прыснул и, дико захохотав, повалился на пол и уже не хохотал, а тихо повизгивал от смеха, показывая на Демина пальцем. В это время дверь в радиорубку распахнулась и двое высоких мальчишек, ловко заскочив в комнату, скрутили Демину руки и повели на улицу. Все случилось так быстро, что Саня-рыжий не успел отреагировать и продолжал лежать на полу. А Демин время от времени пытался вырваться от мальчишек, выкрикивая: «Что вы делаете? Как вы можете? Отпустите меня! Я же командир революционных бойцов, как можно меня арестовывать?!»
Он понял, какую непростительную ошибку совершил, и теперь уже шел, склонив свою лысеющую голову с присоской на лбу, и думал лишь о том, как ему теперь выкрутиться до приезда районного начальства.
«Юнкера», а это были они, во главе с Федюкиным, разбив наголову слабеньких отличников, связали старшего пионервожатого и отправились арестовывать «штаб» во главе с Деминым, что и сделали без труда.
Демин сидел запертый в бельевом складе и думал, что делать дальше. Со стороны клуба доносилась музыка и песни, там репетировали заключительный концерт. И ему там тоже надо быть. Он толкнул дверь, но «часовые» не реагировали ни на его уговоры, ни на угрозы. Минут через пятнадцать снова появился Федюкин. Его черные цыганистые глаза и всклокоченная шевелюра были совсем разбойничьими, ноздри раздувались, и весь он нетерпеливо подпрыгивал. Он так вошел в свою роль, что, казалось, его ничто не в силах остановить.
— Ребята,— крикнул он мальчишкам,— а теперь наш последний победный шаг — казнь. Приготовиться всем, привести приговор в исполнение. Мы привяжем пленника к плоту, что стоит на реке, и отправим плот по течению. Выводи его, ребята!
Демину стало не по себе. Он понял, что игра зашла слишком далеко, и может кончиться для него неприятностью. Дверь отворилась, и двое мальчишек, подталкивая его с двух сторон, вывели на свет. Кругом не было ни души, лагерь будто вымер, только в центре, у клуба, по-прежнему играла музыка.
«Еще и вправду утопят, черти, в азарте-то»,— подумал он и попробовал заговорить с ребятами спокойно, но они не слушали его, крича и жестикулируя о чем-то своем.
Надо было выйти за ворота лагеря, чтобы попасть к речке.
И тут случилось неожиданное. За воротами лагеря стояла незнакомая машина. Из нее выходили люди. Впереди всех шел председатель райисполкома, за ним секретарь райкома и другое районное начальство.
— О, да нас сам Владимир Петрович встречает! — воскликнул председатель райисполкома, но, взглянув на начальника лагеря, удивленно смолк. Владимир Петрович стоял в жалком виде: полуголый, в грязных тренировочных брюках, босиком, со связанными руками и огромным синяком на лбу от присоски. Рядом стояли такие же растрепанные мальчишки с деревянными палками наперевес.
Очередная выдумка Демина закончилась для него плачевно. Его разжаловали из начальников пионерского лагеря за неумение работать с детьми «за антипедагогичные методы воспитания».
Жена и дочь уже давно махнули на него рукой. От его выдумок не было проку. Вот и сейчас, когда Владимир Петрович, будто млад месяц, объявился дома, жена вовсе и не обрадовалась. Знала, что провалилась очередная авантюра.
Уплетая за обе щеки жареное мясо с картошкой и, похрустывая свежим огурчиком, он вдруг возмечтал о сочных свиных отбивных, а еще больше о больших деньгах.
Ни жена, ни дочь новую идею не поддержали, но и не противились: тебе надо, ты и делай.
Утром Демин вскочил чуть свет и, натянув свой видавший виды тренировочный костюм и шляпу в дырочках, сел на мопед и покатил к председателю колхоза.
Председатель даже обрадовался Демину, будто только его и ждал, пожал ему руку, как районному начальству, он знал Демина, как лучшего музыканта и артиста в районе, потому и оказывал ему такую честь, была у председателя и еще одна мысль, да не знал, как к ней подступиться. Демин заговорил первым:
— Как поживаете, Иван Кузьмич? Урожай-то нынче будет? Дождичков только давно не было, не засохла бы пшеничка на корню, ей бы только сей¬час и наливаться, как следует...
Иван Кузьмич пытался поначалу отвечать на каждый деминский вопрос, но скоро понял, что то¬му вовсе и не нужны его ответы и теперь лишь кивал в ответ головой, раздумывая, зачем же все-таки Демин к нему пожаловал?
— ...А как у вас с животноводством? Как молочко? План-то выполняете? — продолжал Демин сыпать вопросами.— А по мясу? По свинине, к примеру? У вас в колхозе свинарник-то имеется? — Здесь он примолк, и председатель решил ответить.
— Свинарник-то? Да у нас свинокомплекс уж два года  как работает.
— Вот, вот,— подхватил Демин,— именно про комплекс я и спрашиваю. Короче, Иван Кузьмич, надо мне поросят, продадите?
— Продать-то можно, да много ли надо-то?
— А, чего мелочиться,— махнул рукой Демин,— давай тридцать штук.
— Тридцать?!— удивился   председатель.
—Да зачем тебе столько? Это ж маленькая свиноферма.
— Откармливать буду, сейчас ведь семейный подряд в моде. Вот откормлю до осени и государству сдам, и ему, государству, хорошо, и мне прибыль.
— Ну, что ж, — как-то неуверенно проговорил председатель,— оно, конечно, дело важное. Э-э, да ладно, так и быть, продадим тебе поросят, только одно условие.
— Какое?
— Понимаешь, нет у нас в колхозе доброго музыканта, а на носу районный смотр самодеятельности. Я тебе тридцать поросят, а ты нам — призовое место в смотре обеспечишь, а?
— Это ж мне каждый вечер к вам ездить надо будет, а платить, кто будет?
— Оформим тебя будто рабочим в строительную бригаду, ну, да это не твоя забота, как оформим, заплатим. Ну, как, по рукам?
На том и поладили.
...Тридцать поросят Демин кое-как распихал по наспех построенным закуткам. И началось! Подойти теперь к дому, не зажимая носа, было невозможно. А он смеялся и говорил, что деньги не пахнут. Поросята быстро росли, им уже тесно было во дворе, пришлось строить загончики в огороде, занять даже баню. Сами стали ходить мыться к соседям. «Ничего,— утешал он жену и дочь,— это же временно, потерпим». Беда была  в  другом  —  не хватало корма.
Он носился на мотороллере по колхозам и совхозам района, упрашивая, попрошайничая, скупая все, что можно. Договорился с местной столовой, что пищевые отходы будут возить к нему. За это обещал подготовить дочь директора столовой в музыкальную школу. В автобазе выпросил огромное колесо от КРАЗа, разрезал, вернее, распилил его, с грехом пополам, и получилось два огромных резервуара: обе половины колеса он поставил в огороде, нижние отверстия намертво залил цементом и врыл эти половинки колеса в землю. В них-то и сливали теперь пищевые отходы, возле которых роились огромные зеленые мухи, а в воздухе стояла совсем не цветочная амброзия.
Соседи ругались и грозили написать письмо в газету, а он, посмеиваясь, воспитывал их: вы темные люди, не читаете газет, а в них, между прочим, пишут, что надо развивать личные хозяйства и продавать государству продукцию, она очень нужна другим людям, ясно? Но соседи отчего-то не понимали его разъяснений и продолжали ругать его на все корки.
Он и сам уж измучился с этими свиньями. Забросил свою работу в Доме культуры и ради корма для хрюшек каждый вечер мотался на мотороллере то в один, то в другой, то в третий совхоз. Ему нужны были деньги, а в этих трех хозяйствах он подрядился подготовить концерты к районному смотру и не просто подготовить, а так, чтобы «Большевик» занял первое место, «Коммунар» — второе, а совхоз «Красное знамя» — третье. За это ему обещали выдать за первое место—тысячу рублей, за второе — восемьсот, а за третье — пятьсот рублей. А так как времени на подготовку было в обрез, да и некогда ему было, надо было еще и поросят кормом обеспечивать, то он решил одни и те же песни включить во все программы. Ну и что, что одинаковые, думал он, в одном случае спою сам про «неразлучных тараканов и сверчка», в другом—ансамбль, а в третьем—дуэт.
Но все вышло совсем не так, как он распланировал.
К началу концерта Демин едва успевал. Пока накормил поросят, жена наотрез отказалась. «Тоже мне интеллигенция, врачиха, да мне больше надо руки беречь, я музыкант...» — ворчал он, опрокидывая в корытце очередное ведро барды. Когда последняя, розовенькая Машка зачавкала от удовольствия, он устало опустился рядом на чурбанчик, и, глядя, как она заглатывает разбухший хлебный кусок, продолжал разговор теперь уже с ней. Он всегда с ней разговаривал и одной ей дал имя.
— Ну, что, Маша, вкусно? — спрашивал он хрюшку.— Ешь, ешь, скоро всех вас на мясокомбинат сдам, а может и не всех, тебя вот не сдам. Ешь, ешь, хорошо тебе, наешься и на бок, в холодок, в грязь свою любимую, а я вот по жаре петь должен... Э-э, милая! — воскликнул он, посмотрев на часы,— да я, кажется, уже опаздываю, разболтался тут с тобой.
И, подхватившись, побежал к ванне с водой, что стояла тут же в огороде, вымыл руки и заспешил в дом. К специфическому запаху он уже привык и не замечал, но, вспомнив, что уже не раз в свой адрес слышал замечания, что от него пахнет свинарником, побрызгался арабским одеколоном, полил на носовой платок и, на ходу запихивая его в карман брюк, вскочил на мотороллер.
День был воскресный, народу в Дом культуры пришло много. Жюри смотра уже было на своих местах. Артисты волновались. Демин прошел за кулисы, как всегда подтянутый, в такие минуты даже его животик не выпирал, будто проваливался от волнения, он улыбался и успокаивал артистов, хотя у самого на душе кошки скребли.
По жребию все три его совхоза, которые он готовил к смотру, должны были выступать вместе в один день один за другим. Всем своим нутром он чувствовал, что сегодня потерпит в своей жизни очередное фиаско. И от этого понимания все сильнее ныло под ложечкой.
Он понял свой полный провал, когда в третий раз вышел на сцену аккомпанировать дуэту, злополучную песню про тараканов и сверчка.
В зале раздался смех, смеялись все — старики, бабы, ребятишки, члены жюри, а он играл и играл, автоматически перебирая клавиши аккордеона, не смея улыбнуться, и все же улыбался застывшей улыбкой, ведь песня-то смешная, веселая. Песню они все же допели до конца и только потом, под смех и аплодисменты ушли со сцены.
Жюри было строгим и единогласным. Ни один из совхозов, которые Демин готовил к смотру, не занял призового места. Он даже не вспомнил, что теперь плакали его денежки. Он ничего не слышал, ни раздраженных упреков, ни смеха, и ни о чем, казалось, не думал. Свинцовая усталость навалилась на него, а голова была пуста и свободна, как дырявая корзина, продуваемая ветром. В ней ничего не задерживалось, только шумело.
Домой он едва доплелся пешком, оставив во дворике ДК свой мотороллер, и тут же завалился спать, хотя на улице еще было светлым-светло, а на заднем дворе визжали поросята, требуя очередной кормежки.
Поросят пришлось сдать раньше времени. Денег, на которые Демин так рассчитывал, он не получил. «Не заслужил»,— сказали ему в совхозах. Он знал, что так и выйдет, но все же было обидно, а хуже всего, в районной газете появился фельетон «Берегитесь, Демин!» В нем расписывались все его махинации с деньгами и поросятами. Ему теперь нельзя было показаться на улице, ребятишки кричали вслед: «Берегитесь, Демин идет!» На работе он получил выговор. И тогда он решил уехать в другой район, где его никто или почти никто не знает. Жена наотрез отказалась с ним ехать. «Если тебе стыд глаза ест, поезжай один, надо прежде думать, а потом делать». Но он решил сделать по-своему: уехать. «Музыканты везде нужны, а на  селе особенно, — думал   он, — еще рады будут, а устроюсь, куда она,, жена, денется, приедет, не впервой». Он вспомнил, как и сюда, в Чуриковку, она тоже не хотела ехать из другого райцентра, а теперь ей здесь, видите ли, нравится и она не хо¬чет уезжать, ничего, приедет.
Весь сентябрь и середину октября он обустраивался на новом месте. Его, конечно, тут же взяли в районный Дом культуры музыкальным руководителем, дали квартиру вне очереди в только что построенном двухэтажном доме. На прежнее место работы он никак не мог съездить, было много дел:
готовили концерт, к празднику,  да и ехать надо было в объезд, через областной центр, а на это ушло бы дня два-три.
Письма из дома приходили все реже. Потом вообще перестали приходить, он позвонил жене на работу, в поликлинику, но не застал ее, а медсестра Валечка пошутила, что, мол, еще немного поживешь на стороне, так жена и замуж выйдет. Шутка шуткой, а на душе стало неспокойно. Он едва дождался выходных и покатил домой.
Уныло и грустно смотрел дом на осеннюю скучную улицу. Ставни отчего-то были прикрыты, где совсем, где только половинки, а у ворот, наметенная ветром пожухлая, никем не тронутая, листва. «Значит, в дом давно никто не входил,— мелькнула догадка, — значит, в доме никто не живет?» — и сердце окатила горячая волна испуга.
Ворота были задвинуты изнутри. Демин перелез через плетень, прошел через огород и, только одному ему известным способом, открыл воротцы во двор. И здесь, во дворе, была все та же тишина -запустение и заброшенность: из сарая не доносилось ни птичьего гомона, ни живого вздоха. Оглядываясь, он поднялся на крыльцо. Замок был знакомый. Открыл дверь.
Мысленно он готовил себя к самому худшему, но то, что увидел, потрясло его. Ноги враз ослабли, он сел посреди пустой горницы на пыльный крашеный пол и замер. Он не умел причитать, как это делают женщины, он сидел и плакал, как ребенок, обхватив голову руками, и невольные слова отчаяния падали в пустоту дома.
Уже давно прошло время обеда, а он все сидел и сидел, не смея подняться и уйти. В душе его жил страх, что если он уйдет из этого дома, то потеряет навсегда и дом, и семью, и еще что-то большее. Он знал, что дочь на преддипломной практике, но где жена? Что случилось? Он догадывался, что ему тогда не зря сказали «может выйти замуж». Но зачем такая шутка? Ведь она же любит его? По крайней мере, он всегда так думал.
Демин с трудом встал на покалывающие, занемевшие от долгого сидения ноги, вытерся грязным платком и пошел на улицу прежним путем, автоматически закрывая замки, прикрывая двери.
Медленно шел он по улице, не зная, что ему делать дальше. Стороной обошел универмаг, чтобы поменьше встретить знакомых, и вышел на цент¬ральную улицу. Неожиданно его осенило. Он увидел вывеску: районный ЗАГС. Не раздумывая, вошел в здание.
За столом, в небольшом уютном кабинете сидела молодая темноволосая женщина. Ему было хорошо знакомо ее лицо, как и многих других, но он не помнил, как ее зовут.
— Извините, — сказал он тихо и запнулся, не зная, как и что сказать дальше.
— Заходите, Владимир Петрович. Да вы проходите, садитесь,— приветливо говорила женщина. Она уже знала, что произошло в деминской семье, но не знала, что знает он, Демин. Он сел, и, опустив голову, с трудом произнес.
— Я бы хотел подать заявление на развод.
— Как!? То есть да. Но вы разве не получили, ах да, наверное, не успели. В общем, ваша жена тоже подала на развод, и мы хотели слушать ваше дело здесь, в райзагсе, так как дочь у вас взрослая и можно решить это дело без суда и с обоюдного согласия.
— А почему она подала на развод? Она указала причины? — тихо спросил он.
Значит, он ничего не знает? И ей стало жаль его. Она налила в стакан воды и подала ему. Он сделал несколько глотков.
— Что поделаешь, Владимир Петрович, чего в жизни не бывает.
— Да не успокаивайте меня, скажите лучше, кто он?
Она недоуменно посмотрела на него — «действительно не знает или делает вид?» — и увидела в его глазах неподдельное удивление.
— Боже мой! Она и этот, шоферюга,  мужлан?! Да как она могла?! — и вдруг он неожиданно сник, смолк, стих и уже совсем другим, почти спокойным голосом спросил: «Где мне поставить подпись? Я согласен».
Он шел к автостанции глухими переулками и думал о случившемся, сначала раздраженно и зло, с обидой, потом,  совсем неожиданно для себя,  подумал, что, может, и он сам в чем-то виноват?