Любовь и медвежья болезнь

Автобус  из Ленинграда в Красное Село, вечер, на западе последние лучи солнца окрашивают облака красно-оранжевым. Отражение пассажиров в окне, тетки тихонько жалуются друг другу, от рыбака с ящиком пахнет кислым, мы сидим рядом, так близко, что я ощущаю твое тепло через толстую дубленку, мои руки расстегивают твое пальто, я обнимаю тебя, руки смыкаются за твоей спиной, теплые косточки позвонков. Остановка и холодный воздух заставляют обернуться. Кто-то вышел, никто не вошел, дверь закрылась, водитель не объявляет остановку, но ты знаешь дорогу, а я нет. Я целую твои губы, они пахнут чем то сладким, губы путаются в твоих волосах, я фыркаю, снова нахожу твои губы, нос, я проваливаюсь, будто бы в само детство, меня целует мама, лето, тепло, босые ноги, трава, ты ласкаешь мою шею, легонько касаясь меня носом, я всплываю на поверхность, открываю глаза, вижу твои рыжие волосы, широко открытые глаза, ты улыбаешься, так снисходительно, но быстро меняешь выражение на радостно расслабленное.

Ты вчера поцеловала меня на перроне, когда я провожал тебя. Ты была для меня учителем, врачом, философом, далекой женщиной, о которой можно мечтать, лаская себя. Ты дала мне прочитать «Мещанское счастье», теперь я боюсь быть счастливым. Но, ты поцеловала меня, не закрывая глаз, а я не смог не закрыть своих. Я стоял, ты ушла на электричку, не обернулась, люди шли по перрону, шел снег, синий свет фонарей освещал электричку, черные тени деревьев лежали на стенах домов около перрона. Я ничего не понимал, только трогал свои губы пальцами. Я совсем потерялся, я тебя провожал, и совсем не думал о любви, думал о своих стихах, они были про тебя,  меня никто не целовал кроме мамы, но это не всегда было приятно. А  твой поцелуй был как, ну я не знаю, как новый год в детстве, как проснуться в воскресенье и не нужно идти в школу, он был очень приятным, мои губы почувствовали пушок над твоей верхней губой, а я думал там гладко.  Поцелуй долго лежал на моих губах, а потом опустился и остался в области груди. Я вернулся домой, не стал есть, и лег спать. Руки опустились вниз, но я не мог тронуть себя, я был полностью расслаблен, я просто думал о тебе, и мне показалось, что я тебя люблю.

Ты умеешь меняться, изменять, ты всегда готова к переменам. Ты любишь другого, многих, особенно того, кто приехал за тобой в сибирскую экспедицию, боже, что ты там могла делать? Но я знаю, со мной тебе хорошо, может ты и меня любишь? Может ты просто играешь со мной, а может просто пишешь диссертацию о молоденьких неврастениках, что ищут маму в первой любовнице? Ты рассказывала о своей курсовой, как определить шизофреника по его речи, словарному запасу. Я боюсь говорить с тобой, может ты определишь меня в психи…  Но, ты смеешься, говоришь, что не оцениваешь друзей. Так я просто друг? Но я не согласен, я уже люблю тебя. Или ты хочешь воспитать меня, вылечить меня? А я хочу болеть, лишь бы ты была рядом, твои губы, твоя белая кожа, твои рыжие волосы, твой взгляд, ты смеешся, ты видишь меня насквозь, мне некуда скрыться, но я не хочу скрываться, ведь ты сразу прощаешь, ты любишь меня, ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, конечно любишь, как и всех, как и того режиссера, как геолога, как многих, но главное, любишь меня, хотя бы и не меньше других. Мои руки крепко держат тебя, но мне тебя не удержать, ты вокруг, ты везде, только твоя талия у меня в плену, но тебя здесь почти нет…

Автобус останавливается, ты целуешь меня и говоришь, что нам пора выходить. Мы выходим, но я совсем не могу идти, внизу живота все так болит, будто ударили в пах. Ты крепко прижимаешься ко мне, ты такая большая, хотя я и выше тебя,  а я беспомощный, иду как новорожденный олененок, ноги подкашиваются, хочется снова коснуться твоих губ, обнять руками твое тело, прижать тебя к себе, притянуть, слиться. Это твой подъезд? А чей? Ты просто тянешь меня в лифт, на последний этаж, выше, окно у двери на чердак. Ты сама обнимаешь меня, твои руки смыкаются у меня за спиной, губы целуют глаза, нос, подбородок, ты покусываешь меня в живот, мне стыдно, там внизу ведь все понятно,  нет, ты не можешь этого сделать, но ты расстегиваешь брюки, освобождаешь меня и целуешь прямо туда, брюки падают на пол. Лифт открывается,  выходит бабушка – дворник, ты встаешь и закрываешь меня, мы не одни, но твоя рука, прохладная и мягкая, нежно перебирает там. Я, правда, не знаю что делать, у меня не было такого еще, ты первая меня поцеловала, а о таком я даже не думал, я видел несколько фотографий, они были страшные, они возбуждали, но и отталкивали. Я почти терял сознание, но не хотел, что бы ты была такой, как та, что на фотографии, она была старой, а тебя я люблю, не делай так, но только продолжай, это так приятно, я не могу себе сделать так хорошо. Но ты снова одеваешь меня, застегиваешь ремень, говоришь, что так нельзя, что тебе очень хорошо со мной, но что я не готов, что буду думать о тебе плохо, а ты этого не хочешь.

Мне и правда очень плохо, кружится голова, ноги не слушаются,  ты говоришь, что автобус будет через полчаса, но тебе нужно идти, что то про маму.  Слезы текут по моим щекам, я так быстро не могу, не оставляй меня, я не знаю куда ехать, это чужой автобус, можно побыть с тобой? Нет, ты вытираешь мои слезы, говоришь, что мужчины не плачут. Ты обещаешь смотреть на меня из окна, там видно остановку, она посередине пустыря.  Иди.

Нет, так нельзя, это очень  больно. Холодно, звезды над головой. Вокруг только ночь, огромной буквой «П» вокруг меня стоит твой многоэтажный дом, а по середине грязной точкой остановка и маленький ларек, он закрыт, вокруг все заплевано. Так страшно и одиноко, ты так далеко, я все еще чувствую твое тепло, твои нежные руки.  Я маленькая точка на ладони твоего двора. Лучше умереть, чем чувствовать, как твое тепло забирает ночь. И вдруг,  – острая боль в животе. Нет только не это, я и так устал. Мама называла это медвежьей болезнью: когда она уезжала, когда нужно сделать что-то серьезное – у меня схватывало живот и я, вместо того, что бы попрощаться с ней, - убегал в туалет. Туалеты – это то, что я помню лучше всего, они сопровождали меня в самые важные моменты жизни. Ты смотришь на меня из окна, я вяло машу рукой, оглядываясь по сторонам в поисках укромного места,  но вокруг только белый снег, он переходит в ночь, но я не могу уйти в темноту. Что ты подумаешь? Куда я иду? Меня ждет последний автобус, я обещал уехать на нем. Я не могу обмануть тебя, но мне так долго ехать домой.  Несколько человек на остановке, автобус через несколько минут, но нет сил терпеть, я просто разрываюсь, я не могу так вот сесть у тебя на глазах, в свете яркого фонаря, скрючиться и тужиться, словно пес, жалобно глядя на хозяйку и переминаясь с лапы на лапу. Но и сделать это на остановке совершенно невозможно, как же это, сесть прямо среди людей. А боль такая, что пот липким потоком льется по спине, по лицу. Нет, все, не могу, автобус высаживает людей и идет на разворот. Мама, ч-черт, люди начинают медленно заходить в автобус, я последний раз машу тебе рукой, захожу за остановку, мгновенно снимаю штаны и со стоном обильно облегчаюсь, раздвигаю ноги пошире, что бы не испачкаться, кто-то оборачивается, с удивлением глядя на меня, но я не обращаю внимания, у меня нет бумаги, а последний пассажир заходит в автобус, я вытаскиваю кожаную перчатку, выворачиваю ее, вытираю…  быстро застегиваю штаны, два прыжка до автобуса, дверь закрывается, но я успеваю вставить в нее руку, водитель замечает меня, снова открывает дверь, я впрыгиваю внутрь, сажусь на свободное сиденье, нюхаю руки, воняют, кошмар, но и счастье, что все позади.

Я не рассказывал тебе о том, что случилось на остановке, ты не могла видеть. Тебе не нужно ничего рассказывать. Ты все знаешь наперед. Ты можешь смотреть на официанта и он начинает извиняться, ты можешь посмотреть на меня и узнать все, о чем  я думаю. Можешь смотреть на контроллера, и он не просит у тебя билет, но ты не можешь ехать без билета, даже твоя бабушка без денег не могла ехать на кладбище к давно умершему мужу, твоему дедушке, которого ты не помнишь, она шла пешком, потому что украсть стыдно. Ты знаешь все про моих братьев, про их будущую жизнь, но я не хочу знать свою жизнь наперед. И я, думаю только о тебе, о твоем теле, которое я чувствовал, прижимая ладони к маленьким лопаткам обнимая тебя, но я не мог заставить себя прикоснуться к твоей груди, не мог просто гладить твои ноги, ведь они  были  закрыты шерстяной юбкой, я не мог даже думать о том, чего мне так хотелось. Просто я не мог себе этого представить, как это все происходит на самом деле, не мог позволить себе думать об этом.

Я достал вторую перчатку, начал гладить ее, как будто это твоя рука, глядя в окно, через оттаявшую отдушину на покрытом инеем окне, автобус проезжал мимо деревянных домов, там жили люди, светились окна. Они жили друг с другом, мужчины и женщины, а я не мог понять, почему все люди такие скучные, мрачные, ведь у них есть то, чего я так хочу, то, что может доставлять такую радость и такое удовольствие. Как можно не светиться от счастья, как можно скрыть свою радость, как можно идти по улице спокойно, опустив руки, опустив взгляд в грязную дорогу, если у тебя есть то, о чем ты так долго мечтал. Остановка, трамвай, еще десять минут ночи под желтым светом фонаря,  остановка, школа, черные окна моего последнего класса, далекого и чужого, там у окна сидела девочка, которую я любил, нет которую я и теперь люблю. Как же так получается? Пустая улица, снежная каша, хоккейная коробка, весной тут всегда много шайб, потерянных зимой в глубоком снегу, иду задом на перед, что бы очистить испачканные скверным происшествием ботинки, цветы герани на подоконнике первого этажа, в другом окне кривой столетник, подъезд, пьяный сосед, - привет Серега, привет. Дверь, мама, извини, постель. Честно, я готов не думать о тебе плохо, только… я хочу так еще. Я всех люблю, а тебя – очень – очень. И ладони уже пахнут только мылом.