Сказка о Золотой Рыбке

         Жил-был Старик у самого синего Моря. И была у него злая Старуха. И жили они в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу. Жили они бедно-бедно, но всё бы ничего, да у Старухи было разбитое корыто. Старик его всю жизнь скрёб-скрёб, да и доскрёбся, так что оно прохудилось и стало местами протекать. И не стала доверять ему Старуха своё корыто и сделалась она злая-презлая. И послала его на...  Синее Море:
          - Иди ты, дурачина-простофиля, к... Морю. И поймай для меня рыбку, да не простую, а Золотую.
          Задумался Старик и спрашивает:
          - А на... кой она тебе, эта Золотая рыбка? Мало што ли той, что я тебе на уху приношу?
          А ему Старуха отвечает:
          - А я её в банку трёхлитровую посажу и желания загадывать буду. Первое желание: чтобы корыто стало новым. Второе: чтобы я сама стала, как новая - молодая, стройная и без единой морщинки. Ато на меня уже ни один старый козёл, кроме тебя, не смотрит. А третье желание выходит из первого и второго вместе, но я тебе его не скажу, а сам ты никогда не догадаешься.
          Обрадовался Старик, что можно на море из дому слинять, типа порыбачить, схватил свой невод и пару удочек, на всякий случай, и бегом к морю. Одно его огорчало, что если он не выловит (чё-то он в этом был не совсем уверен) Золотую Рыбку, то дома его ждёт пошлый скандал и чугунная сковородка, которая в отличие от корыта не прохудится никогда. А дело было под самый Новый Год, и поэтому Старуха наказала, чтобы принёс Старик ещё и ёлку, и крикнула ему вдогонку:
         - И без Рыбки и ёлки даже не возвращайся, пень старый!
          "Ну, правильно, - подумал старик про себя, - и рыбку съесть и под ёлку сесть." И побрёл, лаптями шаркая, к самому Синему Морю.
         Вот подходит он к Синему Морю, а оно ещё спало, потому что рассвет не занимался, и потому что бабка деда сранья выгнала. А вокруг тишина, и только лёгкие волны об камушки морские шлёпают и сквозь песочек шелестят - спит, значит, Море и сладко посапывает. Подумал, подумал старик: жаль Море будить, вдруг осерчает, и стал тихонечко невод свой на Море закидывать и к себе подтягивать. Закинет и потянет, закинет и потянет - шекотает значит. Так закидывал он свой невод аж три раза, баловался, а Море только морщилось волнами, и во сне пеной фыркала. А на третий раз проснулось, один глаз приоткрыла и сквозь дрёму вяло спрашивает:
          - Чё те надобно... дедуля? - а про себя думает раздражённо: "Ты б ещё ночью явился, дурачина старый"
          - Слышь, голубушка, государыня-Море! Есть у меня злая Старуха, не даёт Старику мне... - "Твои проблемы." - мысленно парировало Море, - покоя. Всё дерётся со мной и бранится, просит Рыбку Золотую и ёлку. Подари мне их в честь праздника наступающего - Нового Года. А я обещаю, что не буду больше рыбу твою глушить динамитом, а ловить буду только удочкой, и то один раз в неделю по рыбным дням.
          А Море ему сразу же, не задумываясь, отвечает:
          - Прости, Старче, Золотая Рыбка мне самой нужна, отдать не могу. Золотой запас мой. А сейчас сам знаешь..., - прищурилась, присмотревшись к лаптям с презрением, -  Да откуда тебе знать-то. А ёлок у меня здесь отродясь не было, одни водоросли. Хош дам? Хоть вагонеткой нагружай. Тебе какие: сининькие или зилёнинькие? Хлореллу те иль морскую капусту?
          - А на кой мне твои водоросли? - стал отказываться Старик, - Разве что  капустки морской не помешает немного к бражке, как закуска сойдёт. И ещё банку кильки в томатном соусе. А ёлку, так уж и быть, по дороге срублю.
          Выкинуло Море на берег консервы, подобрал  их Старик, обтёр рукавом от воды и песка, и пошел домой довольный: задарма ж продукты получил.
          Вот возвращается он к своей землянке с авоськой консервов, весь в бурой тине, лапти мокрые, к штанам рак клешнёй прицепился и злой висит. А старуха, как увидит его, как раскричится (а её рыбой не корми, дай только покричать):
          - Что же ты, дурачина-простофиля, не мог хотя бы баночку крабов выпросить, али икры рыбьей? Или, на худой конец, шпротов в масле? А ёлка где? - и к своему корыту даже на шаг не пускает, кушать не даёт. - Воротись опять к Синему Морю, попроси для меня Золотую Рыбку!
          Поскрёб Старик лысину, а делать нечего, пошкандылял назад. А так как он был очень голодный, сел на какое-то гнилое брёвнышко, баночку кильки ножечком вскрыл, подкрепился, самогонки пузырёк достал, что под рубахой всегда при себе носил, от Старухи пряча, перекрестился, на небо глядючи, выпил и капусткой морской закусил, а опосля дальше отправился.
          Вот подходит он, понурясь, к Синему Морю, поклон бьёт:
          А Море как раз в этот час завтракало: лангустов уплетало, устриц причмокивало, бутербродами с икрой закусывало, креветки под пиво щёлкало. Увидало оно Старика и чуть не поперхнулось, и сразу же по Морю волны фиолетовые пошли.
         - Чего тебе надобно, Старче?! - кашляя креветками спросило Море.
         -  Смилуйся, государыня Море! Не даёт мне старуха покоя. Пуще прежнего сук.. (сумасшедшая баба) бранится, требует Золотую Рыбку.
          Занервничало Море, забурлило, пеной белой изошлось и говорит:
          - Не дам тебе Рыбу Золотую, и даже не проси, она мне самой нужнее. А тебе могу вместо этого дать красную рыбу или вот золотую камбалу, солёную, сушёную и вяленую, оптом и в розницу -  подумай, может твоя Старуха после этого угомонится.
          Почесал Старик лысину, согласился. Воротился он домой с целой связкой таранки на шее. Подошел к своей землянке - глядь, а Старухи-то  во дворе нету, и корыта тоже. Подумал Старик сначала, что грабёж произошёл со взломом и похищением заложников, но потом образумился, потому что у него в доме, кроме удочек, невода, разбитого корыта, чугунка, да ещё сковородки, другого имущества никакого не было. А если бы Старуху и украли, но он бы только перекрестился, да бутыль первача похитителям поставил. А тут ему соседи подсказывают, дескать, ищи её у соседа-предпринимателя, к нему она ночью пошла, подработать.
          Отправился он к дому предпринимателя, а перед ним изба со светёлкой, с кирпичною, беленою трубою, с дубовыми, тесовыми воротами. Старуха под окошком на улице двор метёт и на чём свет стоит мужа ругает:      
          - Дурачина ты, прямой простофиля! Выпросил бы, простофиля, избу, так не пришлось бы мне здесь работать! Не хочу быть чёрной крестьянкой. Хочу быть валютной куртизанкой. Воротись снова к рыбке, поклонися. А ёлки мне уже не надо: весна скоро.    
          Загрустил Старик, жаль ему стало Старухи, но только он заметил, что она как-то немного похорошела, порозовела, и корыто её блестело начищенным медным тазом. "С чего бы это?"- не понял Старик и побрёл опять протоптанной дорожкой к Морю, по пути таранку со связки на шее отщипывая и ея питаясь.
          Снова подходит Старик к берегу, а Море на солнышке разлеглось, разомлело, греется, аж блестит всё от счастья. Дельфины из него выпрыгивают, хороводят, русалки пестни поют, киты фонтаны в небо пускают, крабы польку-бабочку танцуют.
          Но как только увидело Море опять Старика, так враз помрачнело, заштормило его чего-то, волны крупные по лицу пошли. Крабы с дельфинами и вся живность морская попрятались, только брызги всюду. И вода на берег накатывает, будто языком слизать Старика хочет. Отступил Старик на безопасное расстояние, поклонился на всякий случай и молвил:      
          - Смилуйся, государыня Море! Не даёт мне Старуха покоя. Просит Золотую Рыбку и ещё, чтобы ты сделало её валютной куртизанкой.
          Зашипело Синее Море, забурлило, и сквозь зубы отвечает, нервно дёргаясь:      
          - За... ты меня Старикашка со своею дурною Старухой! Сказала, что не дам тебе Золотой Рыбки, значит не дам! И вообще, с какой стати? На вон тебе икру, красную рыбу и вали отсель на все четыре стороны со своей бабкой- лейсбиянкой!      
          И выплюнула на берег авоську, сплетёную из водорослей, с икрой красной и чёрной, и ещё всякими морскими деликатесами и рыбой вяленой. Поклонился старик, делать нечего. Подобрал он авоську, от песка отряхнул и пошлёпал восвояси.
          Вот подходит он ко своясям, а старухи опять дома нету. А соседи над стариком надсмехаются:   
          - Где ж тебя так долго носило, дурачина ты, простофиля? Твоя жена в притон подалась, а ты на рыбалке всё время пропадаешь! - и рассказали, как пройти к местому варьете.      
          Кинулся Старик в варьете. Что же он видит? Высокий Терем, а на крыльце стоит секьюрити-охранник, Старика во внутрь не пускает, потому что в тот Терем вход только по клубным карточкам и только для випедрюченных персон. Закручинился Старик, пригорюнился. А ещё разволновался: чё там с его бабкой вытворяют, как используют её корыто, муж ведь как-никак (потому что по- всякому было: то как, а то никак). Подходил он к охраннику договариваться, связку камбалы сушоной предлагает, да ещё авоську с икрой даёт в придачу. Опричник глаз свой хитрый, монголо-татарский прищурил, смекнул, что это приношение по цене больше ста баксов стоит, и пропустил. А одну таранку и две баночки икры старик припрятал: рыбу за пазухой, икру в штанах пронёс, так и прошёл в зал.      
          Заходит, а в зале темно-темнёшенько, только свето-музыка блесками сверкает. Сел за свободный столик старик, в уголке, чтоб слуга не заметил и не подошёл спрашивать: "Чего изволите, сударь?" Сидит, от голода таранку покусыват. А на сцене какая-то девица-срамница возле кола железного крутится, страшный суд над блудницами изображает, мол,  вот вам что будет на том свете, бесстыжие. А сама в одном драненьком халатике, который Старику показался чё-то знакомым (запомнил, поди, за тридцать лет и три года совместной жизни).      
          Пригляделся пуще старик, да так и обмер. Пред ним его Старуха: лицо мукой набелила, брови сурьмой подвела, волосы сажей выкрасила в радикально чёрный цвет, губы свеклой намазюкала. Омолодилась, значит. А сама на коле такие чудеса выворачивает, что старик за всю жизнь от неё никогда не видел, а потом вообще раздеваться начала.       
          Покраснел Старик от стыда и возбуждения, хорошо, что там темно было. А когда номер стал к концу подходить, встал, и как и все, подошёл к краю сцены, а когда мужики бумажки денежные разной ценности ей под бельё засовывали, под шумок сунул ей в трусы таранку недоеденную сушёную, а в лифчик - икру в металлической банке, по одной в каждую чашечку.      
          От холода и колючей рыбы взвизгнула старуха, забранилась:      
          - А! Это ты опять дурачина-простофиля со своими шуточками! Нет, чтоб мне живую Золотую Рыбку принесть и баксы, он, простофиля-дурачина, какую-то другосортную рыбу в трусы суёт колючую и в бюстгалтер жестяные банки холодные. Я здеся тружусь, валюту телом своим измученным зарабатываю, таз вон уже какой-то зеленью покрылся. Меня, между прочим, отсюда из-за потери привлекательности и товарного вида на пенсию отправить могут, без денежного выходного пособия. И хозяин борделя всё время что-то требует, - и глаза в пол опустила.- Воротись, поклонись Морю, попроси сделать мя столбовою дворянкой-депутанкой!
          Распсиховался Старик, опечалился, жалко ему стало свою Старуху. Слеза побежала по небритой морде. Воротился он к Синему опять Морю, взмолился, палкой по воде бешено колотит, как гиббон в зоопарке, брызги поднимая, и мычит - зовёт значит. А Море итак, как только Старика увидало, помутилось рассолом, задёргалось, зашипело, вздыбилось и стало волны на берег катить, стараясь ухватить старика за портки и в воду затащить, чтоб утопить навсегда. А Старик испугался и подальше опасливо отбежал, на камушек вскарабкался и стал жалостливо канючить:      
          - Смилуйся, государыня Море! Пуще прежнего Старуха вздурилась, не даёт старику мне покоя. Не хочет быть валютной куртизанкой, а хочет теперь быть столбовою дворянкой-депутанкой, и дай ей непременно Золотую Рыбку.      
          Отвечает ему Море с ехидцей:    
          - Всё тупишь ты, Старик, простофиля! Надоел ты мне со своею Старухой. Сказала же: не дам я тебе Золотой Рыбки. Но чтобы ты отстал, могу поделиться кое-чем. Много есть у меня жемчугов да кораллов, монет золотых греко-римских в древних амфорах и статуй мраморных. Всё в надёжных местах (на дне) припрятано, если крабы не расстащили. Ракушки дорогие, морские деликатесы, китовый ус, акулий хрящ, рыбий жир. Что хошь? Всёго набирай - у меня богатства этого много, мне одной столько не нужно. А Рыбку не отдам низачто, и точка.      
          - Ой, боюсь, не похвалит меня Старуха, всё ей мало, - начал было скулить Старик, да осёкся, посмотрев, как Море опять вздулось, и в конце-концов согласился,- Ну, давай что ли свои морские богатства, мож самому что сгодится.
          Нагрузило Море, обрадовавшись, что наступит облегчение от этой нудной престарелой парочки, затонувший корабль всяким хламом, что на дне своём выискала: и монетами в амфорах (а они Морю, как камни в почках), и панцирями дохлых ракушек, и деликателами (не пожадничала), и прочее, и прочее, и крикнула:      
          - Ну, лови! - и выкинула на берег кусок корабельного каната и ржавую лебёдку. - Тяни!   
          - Да разве ж я такую баржу утяну? Ты чё мать, тоже сдурела? - опешил Старик.      
          - А я тебе помогу, днище ракушками обклею, а дорогу водорослями выстилю: скользить будет. Удачи!
          Сделала, как обещала, развернулось и ушло себе... в море. А старик потащил полный корабль богатства по направлению к землянке, про себя рассуждая: "Ежели не дотащу, то тут и оставлю, а в корабле жить буду, чай корабль покрасивше моей землянки". Так оно и случилось. Толи груз был очень тяжёлый, толи Старик не очень молодой, но не прошёл он и нескольких метров, напевая "Шаланду, полную кефали на берег Костя выводил", как остановился, запыхавшись. И решил тут-же заночевать, а груз по утру задекларировать и оставить на растормаживание, а потом или оптом торговать, прямо с корабля, или на телеге по частям возить на базар. Утро вечера мудренее.      
          А на рассвете он корабль свой оставил на сторожа, заплатив ему авансом крабовыми палочками и креветочной икрой, с добавлением сои, и отправился пешком в свой рыбачий посёлок "Красный баркас".
          Подходит он к злачному терему, где жену свою последний раз видел, а в дверях навстречу ему всё тот же секьюрити бритоголовый, здоровый, как кит, путь грудью широкой преграждает. Поздоровался Старик. Правда, поклон бить не стал из принципиальных соображений: что б он, свободный рыбак, перед всякими слугами, холопами чужими кланялся... А так, только подмигнул. А секьюрити, на счастье, его узнал, и вспомнив про таранку, заулыбался.  Спрашивает, мол, какого ты опять припёрся. А старик ему напомнил, что, дескать, не наглей, уже брал, а супруга моя здесь работает, на вертеле крутится, как курица-гриль, за бабки.      
          - А супруги твоей уже здесь давно нет, - сказал тупоголовый охранник, так что у Старика чуть ступор не начался, потому что он самое плохое подумал. - Спровадили мы её, два дня тому взад.      
          - Никак на кладбище или выгнали по возрасту и состоянию здоровья? Неужто не справлялась? - распереживался по-родственному Старик.      
          - Чё ты? - он ещё и глуховат малость был. - Не-е. Заезжал к нам давеча депутат Столбовой, дворянин, инкогнито... Посидеть захотел, как человек, пивка выпить, на баб без цензуры попялиться...  Вот... Увидел твою бабу... а она у тебя, надо сказать, в теле была, не то, что наши селёдки, а он баб в теле любит. Вот... Приглянулась она ему, значит, чего-то, может после аперитиву. Подозвал слугу, корочку свою показал, так мол и так, хочу эту - и пальцем ткнул. Вот... Васька Кушатьподано, чуть в штаны не намочил, но сразу же с нервами собрался и к Папе побежал докладывать. А тот, не смотря, что заполночь, Старуху твою, Мальвину,- мы её так называли, скоренько в душ направил, чтоб освежилась. Вот... Потом её девки наши причесали, духами побрызгали, купальник красивый подобрали, завернули в блестящую бумагу, ленточкой перевязали и телохранителям депутата выдали, с чеком на большом пальце ноги. Вот... Но Столбовой чек оплачивать не стал, а отдал нашему бате свободную зону для бизнеса и вышел. Так тебе туда нужно.      
          - А как дойти до депутатских хором, не знаешь? Адресок есть? - спросил Старик.   
          - А кто же его не знает? А и вправду ты - дурачина, простофиля!      
          - Москва, Кремль?
          - Не, этот был не из столицы, я так понял, а из матери городов русских - Киева, потому что матерился не по-нашему. А туда только язык доведёт, - и усмехнулся гаденько.      
          А у Старика итак на душе кошка сдохла, но делать нечего, пошаркал он в мать его городов русских, купив по дороге русско-украинский словарь на всякий случай.
          Долго ли, коротко ли шёл Старик то пешком, то автостопом, то на рейсовом автобусе подъезжал, но кое-как добрался он до матери городов. Вот подходит он ко дворцу местной администрации, а его опять не пускают. И охранник незнакомый, а дать ему нечего - всё на берегу осталось, на расторможке, делать нечего. А кушать уже хочется. Старик газетку в киоске купил, на ступеньках мраморных расстелил, устроился значит. Тормозок разложил: рыбку, икру, хлореллу в баночке (бад), два огурца солёных, лучок.
          Только он собрался покушать, глядь, а в газете фотокарточка его Старухи напечатана в деловом костюме, в парике, в круглых очках и с радикюлем в руках. И написано, мол, депутат Мальвина вам всем поможет перед выборами, приходите все малоимущие, запись по адресу такому-то. И ещё одна фота, где она рядом с самим царём-батюшкой Всеярусси здоровкается, скалясь прямо на все вставные зубы, так ей значит радостно было, что Старик даже заревновал сильно. Но потом успокоился, потому что прочитал: "Встреча без кроваток" - значит до главного, до коварной измены, не дошло.      
          Старик даже есть ничего не стал (только выпил и огурцом закусил для храбрости), всё обратно побросал в пакет и побежал искать старухину приёмную.
          Долго сказка сказывается, да недолго дело делается. Вскоре нашёл он эту приёмную, Высокий Терем. Правда, не сразу записался. Не хотели сначала секретутки регистрировать, потому что у Старика пашпорта не было: советский-то поистрепался, да и потерялся где-то в море. А нового он не получал: надобности не было. Кому его, рыбам, показывать? Да перед выборами раздобрились. Стал Старик ждать-поджидать, очереди к своей родной жене, и дивиться такому диву. Пол-месяца ждал, всё это время на вокзале жил. Один раз чуть служивые опричники не забрали, как бомжа, но он им последнюю банку икры и золотые римские монеты с корабля отдал - отстали.      
          Вот неделя, другая проходит. Воротился старик, и заходит он в приёмную, заросший, грязный, в лаптях рваных, в портянках вонючих, с посохом-кривулей. А перед ним двери открываются, и что же он видит?      
          На крыльце стоят опричники с пистолетами, смурные и сурьёзные.  А его старуха "в дорогой собольей душегрейке, парчовая на маковке кичка, жемчуги огрузили шею, на руках золотые перстни, на ногах красные сапожки. Перед нею усердные слуги; она бьет их, за чупрун таскает". А потом она за стол дубовый села и сама с собой стала разговаривать, да ещё руками самой себе показывать, рассуждая. Огорчился Старик, подумавши, что совсем сдурела его Старуха или белены объелась. Но потом, когда она глаза на него вылупила, а из-под уха какая-то раковинка выпала, Старик понял, что это она Море слушала.      
          Вот и говорит Старик своей Старухе:       
          - Здравствуй, барыня-сударыня, дворянка-депутанка! Чай, теперь твоя душенька довольна?
          На него прикрикнула старуха:
          - Ты как посмел ко мне явиться, дурачина? Я теперь служивая депутанка. Корыто и ёлка мне уже без надобности. Деньги у меня есть, сама куплю. И омолодиться можно за деньги. Видишь, какая я сейчас гладкая да красивая стала? - И провела рукой по лицу, улыбаясь, собой довольная. - Пластику я, старик, сделала, ботокс вколола, силикон закачала,- и стала перед Стариком туды-сюды поворачиваться, красуясь и хвалючись.
          Но Старику она нонешняя чёй-то не по вкусу пришлась, уж больно на рыбу она стала похожа: глаза выпуклые в разные стороны разошлись, губы раздулись, а лицо такое гладкое стало, как голыш морской, ни одной извилинки, как раньше в голове.
          - Не гневись, депутанка служивая. Не вели казнить, вели слово молвить. Коли я тебе без надобности, дай развод и выпишись с прежнего места жительства. Ато ты свой бизнес на меня оформила, а юридическим адресом назвала мою землянку. А меня теперь налоговая день и ночь терзает.      
          Разгневалась ещё пуще Старуха и на конюшню служить его сослала.
          Вот неделя, другая проходит, ещё пуще Старуха вздурилась, опять к Морю Старика посылает.
          - Воротись, поклонися Морю: не хочу быть Столбовою дворянкой, а хочу быть вольною царицей.
          Испугался Старик, взмолился:
          - Что ты, баба, белены объелась? Ни ступить, ни молвить не умеешь, насмешишь ты целое царство.
          Осердилася пуще Старуха, по щеке ударила мужа.
          - Как ты смеешь, мужик, спорить со мною, со мною, дворянкой Столбовою? Ступай к Морю, говорят тебе, с честью. Не пойдешь, поведут поневоле.
          А Старичок поумнел, и к Морю уже пешком не отправился, а стал  кликать Море с помощью ноутбука, прямо в бабкином офисе, по всеобщей паутине, по твиттеру. А пароль для входа только он знал. Почернело синее Море, но приплыло к нему всё же по интернету, спросило:
          "Чего тебе надобно, старче?" (И смайлик кислый.)
          Ей с  паролем Старик отвечает:
          "Смилуйся, государыня Море! (Смайлик молящий.) Опять моя старуха бунтует." (Смайлик злой).
          "Чё так?." (Смайлик ехидный.)
          "Уж не хочет быть она дворянкой. Хочет быть вольною царицей". (Смайлик: крутит пальцем у виска)
          Отвечает лузер Море:
          "Не печалься, ступай себе с богом! Добро! будет старуха царицей!" (Несколько  разных смайликов).
          "Смотри!" - и дала ему какую-то ссылку. Кликнул Старик ссылку и видит:
          Что же? Пред ним царские палаты. В палатах видит свою Старуху. За столом сидит она царицей. Служат ей бояре да дворяне. Наливают ей заморские вины. Заедает она пряником печатным. Вкруг её стоит грозная стража. На плечах топорики держат.      
          Как увидел старик, — испугался! В ноги он старухе поклонился смайликом. Напечатал: «Здравствуй, грозная царица! Ну, теперь твоя душенька довольна?».
          На него старуха  (через монитор) даже не взглянула. Лишь с очей прогнать его велела: попросила слугу компьютер выключить, потому что у ней в руке пряник, мешает.
          Подбежали бояре и дворяне к Старику, взашеи затолкали, через сайт твиттер обматюкали, а реально ногами побили. А в дверях-то стража подхватила, топорами чуть ноутбук не изрубила. А народ-то над ним со всего сайта насмеялся: "Поделом тебе, старый невежа! Впредь тебе, невежа, наука: не садися не в свои сани!" И смайлики обидные, целая куча.    
          Вот неделя другая проходит. Еще пуще Старуха вздурилась: вновь царедворцев за мужем посылает. Отыскали Старика, привели к ней. А Старик за это время в столице бизнес свой открыл: стал консервами с корабля торговать. Торговля пошла бойкая, весёлая, потому что деликатесы морские были вкусные, заморские, без ГМО, хоть и просроченные. А ещё амфоры греческие и монеты старинные, какие антиквару сдал, какие в банк положил под проценты и получил начальный капитал, а кое-что - в ломбард на первое время, пока раскрутился. Квартиру в центре снял, обживаться потихоньку начал, даже жениться подумывал. А что? Дело молодое, когда с деньгами, а со Старухи всё-равно никакого больше проку. Но нашли его всё-таки через налоговую полицию и привели во дворец ко Старухе, под ноги, как кота сбежавшего от хозяйки, бросили.
          Говорит Старику Старуха:      
          - Воротись, поклонися Морю. Не хочу быть вольною царицей. Хочу быть владычицей премии Оскар в кинематографии, голливудской актрисою, всемирной звездой и секс-символом нашей эпохи. Чтобы жить мне в Окияне-море, на своём острове, с мужем миллиардером. Чтоб служила мне Рыбка Золотая, и была б у меня на посылках.  А её дети в качестве доноров стволовых клеток, чтобы я была вечно молода и красива. Как Муролин Морло.
          Старик не осмелился даже перечить, потому что налицо было помутнение сознания в следствии отравления алкалоидами белены обыкновенной. Не дерзнул поперек слова молвить, только покрутил пальцем возле виска, да плюнул в угол, когда по палатям к выходу проскальзывал, прячась от охраны.
          Вот едет он к Синему Морю на новом BMV в представительском кортеже, с мигалками, в сопровождении мотоциклистов, и видит: на море чёрная буря, так и вздулись сердитые волны, так и ходят, так воем и воют. Взял он свою мобилу и стал он вызывать Море.
          Подняла трубу сама Золотая Рыбка, спросила:
         - Чего тебе надобно, старче? Не видишь у мамы голова разболелась, мигрень. Как только тебя увидала, так ей сразу плохо сделалось, и криз случился. Уходил бы ты лучше подобру-поздорову.
          Ей старик с поклоном отвечает
          - Смилуйся, государыня Рыбка! Что мне делать с проклятою бабой? Уж не хочет быть она царицей. Хочет быть владычицей мирскою, голливудской кинодивой, чтобы жить ей в Окияне-море, чтобы ты сама ей служила. И была бы у ней на ссылках. А ещё хочет, чтобы ты и твои дети были донорами стволовых клеток для её вечной молодости.         
          Ничего не ответила Рыбка. Лишь телефон далеко в море швырнула и хвостом по воде хлестнула. И ушла на глубокое дно нервный шок переживать.      
          Долго у Моря ждал Старик ответа... Не дождался, к старухе воротился —
глядь: опять перед ним землянка, на пороге сидит его старуха, а пред нею разбитое корыто.
Увидела Старуха Старика, да как заорёт, запричитает благим голосом:
          - Ах ты мой дурачинушка-простофилюшка! Да прости же ты меня грешную, вздорную старуху. И не надо мине больше никакой Золотой Рыбки и ёлки, и даже нового корыта. А только бы ты, дурачинушка, был бы рядом! - и в ножки ему бухнулась, за портки хватаючись и дико воючи.
          Заплакал Старик от радости и неожиданности, и ещё от воспоминания про мытарства свои по свету, и простил Старуху. И стали они жить-поживать: Старик по-прежнему ловит рыбу, Старуха готовит из неё вкусную уху и сушит таранку. А по вечерам рассказывает Старику сказки про то, как была она когда-то и валютной куртизанкой, и Столбовой дворянкой, и государственной депутанкой, и даже самой Царь-девицей, а Старик слушает сказки, и засыпая, вздрагивает во сне, вспоминая что-то, ужасаясь и поскуливая. И сейчас у них в избушке мир да лад, и полный шоколад.