Клетка 68

***
«Фрида сказала:
— Все мы — люди определенного круга. Я кивнул.
— Надеюсь, и вы — человек определенного круга?
— Да, — сказал я.
— Какого именно?
— Четвертого, — говорю, — если вы подразумеваете круги ада.
— Браво! — сказала девушка. Я тотчас же заказал шампанское»

Сергей Довлатов «Хочу быть сильным»

Небо затянулось пеленой, над городом серая всеобъемлющая пустота, высасывающая душу. Кажется, идет дождь, но нет ни дождя, ни людей вокруг. Кто-то берет ее под руки и ведет к машине. Молчание душит горло, но сердце стучит спокойно. Лучше бы сегодня было солнце, провожая ее в чертову коробку. Как надоевшую куклу. Дети выросли, сигареты подорожали, мы стали слишком большими, задеваем головой потолок, упираемся острыми коленями в стену. Впрочем, это все не о том. Город мелькает за окном, и ей кажется, что дома сделаны из бумаги, что жизнь муляж, декорации, что если зажмуриться и вот так просидеть несколько минут, то кошмар закончится.
Как холодно в машине. Почему не работает радио? Она растирает пальцы рук, закованных в наручники. Перед глазами переднее сидение полицейской машины. Она всматривается в него с отупляющим интересом. Думает, каково это никогда больше не делать таких простых и привычных вещей, как, например, поездка на машине, поход по магазинам. Город провожает ее серой бездушной погодой. Она никогда больше не откроет над собой зонтик в ливень. Впрочем, это все не о том. Мозг находится в некотором сладком забытьи. Ее мир наполнен ватой, которая заглушает звуки, мысли, чувства, почти до нуля уменьшает контрастность окружающей действительности. Школа, университет, работа – что из этого теперь имеет смысл? Такая привычная и почти понятная жизнь вдруг поменяла правила. Никаких поездок на море, никаких притягательных незнакомцев, угощающих тебя коктейлем, никаких звонков – ничего. Каково это? Пальцы скрючивает неожиданной судорогой. Ей хочется плакать, но слезы не достигают глаз.
- Виновна, - говорит судья, некрасивая в черной, вороньей мантии. Три секунды молчания кажутся вечностью. Когда люди, наконец, начинают подниматься со своих мест, она смотрит на них  и неожиданно улыбается. Вот она черта, черточка, шагнув за которую обратно уже не вернешься. Слова умеют убивать, и это бьет точнее снайперской винтовки.
Еще минут десять езды, и они скинут ее как мешок с костями и мясом (даже не человека уже) в стены местной тюрьмы. По спине пробегают мурашки. Каково это: снаружи жизнь будет продолжаться без нее. И никому до этого не будет дела.

Городская тюрьма находится посреди неизвестности. Стены красноватые, словно запекшаяся кровь, покрытые трещинами, которые напоминают морщины старой женщины, родившейся, кажется, около тысячи лет назад. Взгляд царапает, протянутая поперек неба колючая проволока. Охранники угрюмые и вооруженные: женщины с широкими плечами и мужскими чертами лица, если у них где-то там под кителем и запрятана грудная клетка, то сердце в ней уже давно перестало биться, валяется внутри бесполезным красным комком. Впрочем, другие их мышцы, несомненно, не дают сбоя, вздымаются в злом нетерпении, выступая буграми под складками униформы.
Сложно назвать подобное место домом, но если тебя обязали провести в нем всю оставшуюся жизнь, выбора у тебя особо не остается. Дом, где стены со следами ударов кулаком отражают неприятным эхом голоса. Холод пробирается вместе с воздухом в легкие, оттуда куда-то вниз живота неприятным ощущением обреченности. Все вокруг чем-то заняты, непонятная активность людей, которые доживают здесь свое одиночество.
- Ничего, это пройдет, - красивая девочка с черными вьющимися волосами дружелюбно улыбается. Ей, конечно, давно за восемнадцать, но у нее милое личико, которое может принадлежать только ангелочку лет пяти-шести. Кудряшки убраны в неряшливый хвост, на пальцах пятна краски (она что-то старательно рисует на куске картона). Ее тело, наверняка невероятно сложенное, скрыто за оранжевыми тюремными одеждами.
- Что пройдет?
- Твоя прострация пройдет, - брюнетка немногословна, но голосок у нее льется сиропом на сердце любому собеседнику, есть в ней что-то гипнотизирующее, очаровывающее.
- Алиса, - брюнетка протягивает свою ручку с тонким запястьем и полупрозрачной кожей. Ее  ничуть не смущает, что руки ее заляпаны краской. – Как тебя зовут?
- Лиз. За что ты здесь?
- Я убила своего мужа, – говорит девочка с ангельским лицом и зевает. Ее куда больше волнует рисование, чем рассказы о совершенном преступлении. – Я достаточно говорила об этом на суде, - поясняет она, - прокурор заставил меня много и нудно объясняться. Толстый и лысый, с прилепленным к макушке париком. Он был так доволен своей победой, что его раскрасневшаяся рожа, появись она на корриде, привлекла бы внимание всех быков.
Между фразами Алиса громко и смачно выражается, что выглядит дико в сочетании с ее наивно-доброй улыбкой.
- Ты привыкнешь, - говорит она своей собеседнице. – Никуда не денешься, все привыкают.
Подают обед. Лиз как ребенок, объевшийся конфет, ковыряет ложкой кашу.
- Ты бы лучше поела, новенькая, - говорит ей соседка слева, - тут тебе не морской курорт. Жрешь то, что дают, тогда когда дают, иначе станешь трупом ходячим.
Но у Лизы нет аппетита, и еда не лезет в рот, сколько себя не уговаривай. Ее соседка слева костлявая блондинка, с грязными неухоженными волосами. У нее жилистое лицо, практически целиком состоящее из скул. Губы настолько тонкие, что похожи на пересекающий ее подбородок шрам. Глаза рыбьи, вытянутые. Два холодных овала. Она неторопливо засовывает кашу в рот и тщательно пережевывает. Столовая гудит женскими истеричными голосами. Все кругом раздражает и корежит сознание.
После обеда Лиз пытается читать книгу, но слова в ней, не желают сцепляться в предложения. В конце концов, она сдается и начинает просто читать бессвязное. Небо. Свет. Платье. Дети. Идет. Лестница. Глаза. Моргает. Страница тридцать седьмая. Конец первой главы. Лиз закрывает книгу и идет в туалет, долго стоит перед проржавевшей раковиной, которая пахнет рвотой. Возвращается обратно. Толстая некрасивая охранница следит за ее передвижениями со скукой и злобой. Где-то через минут десять Лиз вдруг понимает, что она хочет есть, она подбирает под себя ноги и обхватывает голову руками, чувство голода такое, что заглушает все вокруг. Когда кто-то касается ее плеча, Лиз вздрагивает, но это всего лишь некрасивая скуластая блондинка, заговорившая с ней за обедом.
- Ты жива еще? - спрашивает она.
- Нет. Кажется, я в аду.
- На, вот. Я прихватила для тебя немного хлеба, если ты проголодалась. Меня Марго
зовут, если что понадобится, обращайся ко мне, -  она невзначай прикасается к плечу Лиз.

По ночам всех разгоняют по камерам. Все живые и мертвые души закупоривают за железной дверью – по двое на клетку. Здесь как в страшной сказке, вход есть, а выхода нет. Ее клетка номер 68. В самом конце бесконечного ряда неотличимых друг от друга камер.
В клетке 68 Лиз одна. Она как в детстве сжимается на кровати в комок, пытаясь скрыть под одеялом свой страх темноты и одиночества. Она впервые за долгое время позволяет себе расплакаться и на самом деле себя пожалеть.
Она обвивает вокруг себя руки, чтобы обмануть свой мозг сладкой ложью, что кто-то еще обнимает ее по ночам, следит, чтоб она была укрыта и гладит по волосам. Лиз напрасно прождала весь день – никто не пришел ее навестить.
В замке звенит ключ. Лиз резко вскакивает в кровати, свешивая ноги с верхней полки двухэтажной кровати, за дверью слышатся голоса: тихие и едва различимые, наконец, дверь раскрывается на полную. Лиз спрыгивает на пол и смотрит во все глаза: толстая охранница со зловещими в лунном свете черными кругами вокруг глаз вталкивает в комнату растрепанную девушку, кидает на пол какие-то вещи.
- Вот твой новый дом, психопатка! Надеюсь, я не услышу о тебе всю эту чертову ночь. Ты меня поняла? Это последний шанс твой, дрянь стервозная.
Девушка неспеша собирает раскиданные по полу вещи. В темноте сложно сказать, но, кажется, она улыбается. Губа у нее разбита, она вытирает ее рукавом.
- Спасибо, Большая Эл, я у тебя в долгу. Если бы не ты, я, честное слово, размазала бы эту сучку по стенке.
- Прибереги свою болтовню для чертовых юристов, детка, им это только и интересно, - с этими словами толстая охранница выходит в коридор, захлопнув за собой дверь.
Лиз стоит посреди комнаты, напряженная, вырванная и сладкой неги само-жаления, Ее трясет от холода и неожиданности происходящего.
Новоприбывшая внимательно смотрит на Лиз, затем проходит мимо нее и с обезьяньей ловкостью запрыгивает на верх двухэтажной кровати.
- Там сплю я, - возражает Лиз. Но ее вещи, скинутые на пол, выглядят насмешкой.
- Теперь уже нет, - разносится голос сверху. – И, кстати, даже не думай приставать ко мне ночью. Ненавижу чертовых лесбиянок!
Лиз поднимает свою сумку и усмехается в темноту:
- Не бойся, я не из таких.
- Прошлая соседка говорила то же самое, а ночью начала мне руки совать под одеяло. Я ей чуть запястья не перегрызла. Думаешь, почему я тут? Она успела разбить мне губу, но на ее истошный вопль уже сбежались охранницы. Сучка!
- За меня можешь не волноваться, я лучше матрас оттрахаю, чем тебя.
Лиз ложится на нижнюю полку двухэтажной кровати прямо поверх одеяла. Компания заметно приободряет ее. Клетка 68 хоть и не имеет выхода, но, по крайней мере, теперь она не тихая, как могила.
Новая знакомая Лиз, видимо, заинтересовавшись,  свешивается с верхней полки, чтобы по внимательней рассмотреть свою соседку. Затем она улыбается и протягивает руку:
- Эдди.
- Лиз.
- А ты ничего. На первый взгляд. А там посмотрим.
Она снова исчезает на верхней полке.
На несколько секунд воцаряется молчание. Оно звенит в ушах неожиданно приятным звуком, разгоняющим с горизонта одиночество.
- За что ты здесь, Эдди? – наконец говорит Лиз.
- Я совершила преступление.
- Ты кого-то убила?
- Я не люблю об этом разговаривать, - Эдди делает паузу, а затем спрашивает, чуть заметно снижая громкость голоса: - Хочешь знать, что я думаю?
- Да, - отвечает Лиз, почти тут же, словно только и ждала, когда ей зададут вопрос.
- Я думаю, что мы все, все, кто сюда попадают, оказываются здесь не просто так. Приходят сюда с багажом. Не только собственных преступлений. Со всей этой чертовой памятью о бывших мужах, детях, со своими привычками, детскими комплексами. В нас, по сути, слишком много говна. Но вот в чем секрет. Тюрьма, конечно не лучшее место, чтобы начать меняться. Но, может это хотя бы повод начать себя сначала. Забыть, каким ты был там, на свободе. Здесь, в клетке, человек без памяти может быть вполне счастливым. Главное, научиться забывать, что бывает что-то кроме. Если не знаешь, что может быть лучше, то можно жить и тут. В конце концов, если верить Библии, то и на чертову Землю человек был изгнан из Рая в качестве наказания.
На миг воцаряется молчание, но Лиз прерывает его тяжелым вздохом и почти тут же спрашивает:
- Ты веришь в Бога?
- Нет, но мне нравится Библия. Она вдохновляет.
- То, что ты говорила, в этом определенно что-то есть, ну про то, что нужно жить без памяти и все такое прочее.
- Благословенны забывающие, ибо не помнят они собственных ошибок.
- Это Библия?
- Это Ницше.
Лиз закусывает губу и упирается взглядом в нависшую над нею верхнюю полку двухэтажной кровати:
- Можно  я расскажу тебе кое-что? – произносит она почти шепотом.
- Что?
- Я хочу рассказать тебе, за что я сюда попала.
- Валяй, - отзывается Эдди, - думаю, это интересная сказочка на ночь.
- Я никому это не рассказывала. На суде мою вину доказали быстро – против меня были все улики. Мой адвокат старался, но ему было, в общем-то, плевать на меня, при условии, что я не могла бы пообещать ему золотые горы, если он меня отмажет. Они так и не спросили у меня, что на самом деле произошло. А произошло следующее. Я работала в этом небольшом баре на окраине города. Ты, наверняка в нем бывала, но сейчас не объяснить, он так часто меняет название, хотя суть одна и та же. Я стояла за барной стойкой, терла стаканы, мешала коктейли – сплошная рутина. Были, конечно, разговоры с клиентами, но это мне нравилось еще меньше. Я не особо общительная по натуре, а мне приходилось слушать все эти истории, отвечать. Некоторые посетители, вообще-то, были забавные. Но был еще этот, назовем его Крэк (я так про себя его окрестила, потому что, казалось, он всегда под чем-то). Он приходил иногда, садился с краю за барную стойку и сидел там целый вечер и, время от времени, подкалывал меня, выставлял на посмешище. У него было узкое крысиное лицо, сам он был костлявый и длинный, как будто скелет с плакатов биологическом кабинете, только кожей обтянутый. Он заказывал много крепкого, а когда напивался, начинал рассказывать мне все эти гадкие истории, про то, сколько он теток трахал и как он их бил и прочее, и прочее. Даже сейчас, как вспомню, кровь приливает к голове. Я пыталась жаловаться менеджеру, но Крэк оставлял в баре приличную сумму и его еще долго не выгоняли. В конце концов, его попросили удалиться. Насовсем. Тогда он подкараулил меня после работы. Орал, как бешенный, обещал, что… много чего обещал, в общем. И не знаю, в этот момент меня переклинило. Я вернулась в бар, у нас там была бита в задней комнате. Ее подарили нашему менеджеру, и она пылилась там уже несколько месяцев. С этой битой в руках я догнала Крэка, которому уже наскучило на меня орать. Я догнала его и ударила битой по голове. Затем, я долго и с удовольствием била его, пока кровь не брызнула мне в лицо. И тут я осознала, что я делаю. Я бросила биту и кинулась бежать. Я бежала, как сумасшедшая. В городе была ночь, и мне казалось, что в жизни я не видела такой темноты…
- Тебе стоило рассказать эту речь судье. Она достаточно увлекательная, - отзывается сверху голос Эдди.
- Знаешь, что самое ужасное?
- Нет. Удиви меня.
- Я бы сделала это еще раз, будь у меня шанс.
Лиз услышала, как ворочается наверху ее соседка:
- Человек забывает свою вину, когда исповедался в ней другому, но этот последний обыкновенно не забывает её, - говорит Эдди. – Тоже Ницше, кстати. Спокойной ночи. И не смей ко мне лезть.

Эдди – невысокая, с каштановыми растрепанными волосами. Она не любит компании, и держится отстраненно, хотя знает всех и все обо всех. Кажется, Эдди всегда была сама по себе, независима от обстановки, людей – целое отдельное государство. Целая отдельная планета. Она без прошлого и, определенно без особо знаменательного будущего. Неизвестная, непонятная.
Эдди любит книги. Ее любимая – Библия. Кроме этого она уважает всякие книжки по философии. Аккуратно выписывает из них цитаты в небольшой черный блокнотик, добавляет какие-то свои неразборчивые комментарии. Эдди все чаще молчаливо следит за происходящим вокруг, но все знают, что язычок у нее острее бритвы.
Они с Лиз сидят на улице, на какой-то странной деревянной конструкции посреди двора. Эдди курит, жадно затягивается, прикладывая сигарету к разбитой припухшей губе. Она некрасивая, но ее манера держаться покоряет своей всеобъемлющей уверенностью. Эдди пинает ногой громилу с искореженным ожогом лицом, которая было присела невдалеке.
- Вали отсюда, туша! – та покорно встает и уходит. Эдди широко улыбается: - Они меня боятся, - сообщает она Лиз
- Почему? – удивительно видеть, как эта ничем особо не примечательная девушка гоняет тех, до чьего плеча она вряд ли сможет допрыгнуть.
Эдди делится с сокамерницей сигаретой и сама закуривает очередную:
- Боже, это кайф! Я бы продала свою душу за сигареты! К тому же душа мне уже не к чему, - она прикрывает глаза и выдыхает дым, щурится, смотря на режущее глаза своей яркостью небо. – Почему? Не знаю даже. Видимо знают, что я отчаянная, что мне терять нечего. У меня нет ни единого шанса выбраться отсюда. Да и что мне делать на свободе? Скажу по секрету, там та же клетка, только побольше, так что иногда верится, что никаких границ и нет, - она снова затягивается, а затем, как бы невзначай, добавляет: - А может все дело в этом случае…
- Каком случае? - спрашивает Лиз. Она никак не может совладать с предложенной ей сигаретой. Едкий дым с непривычки заставляет слезы выступить на глазах.
- Ничего особенного. Так, сумасшедшая соседка разбила себе голову об стенку. Я проснулась ночью от глухих ударов. Она стояла у стенки и методично билась об нее головой. Я вскочила, начала оттаскивать эту психопатку и звать на помощь. Мы недолго боролись, когда в дверях появились охранницы. Они кинулась нас разнимать, а эта дура вскочила и умудрилась добить себя моей же ручкой. Точно в сердце. Ее тело унесли, а я стояла там вся перепачканная в ее крови. Потом и поползли слухи, что это я ее убила. А я ни отрицаю, ни подтверждаю, - тут она улыбается и сверкает своими живыми глазами. – Да и ты не знаешь, может, я действительно ее убила. Что ты вообще знаешь обо мне?
- Ничего, - отвечает Лиз. Ей нравится, что на улице светит солнце, ей нравится слушать Эдди, ей впервые за последние несколько дней нравится быть живой.
Неподалеку расположилась Марго, она что-то вертит в руках и косится на Лиз неприятным взглядом рыбьих глаз.
- У меня от нее мурашки по спине.
Эдди смеется, откинув назад голову:
- Отвратительный персонаж. Наркоманка и нимфоманка. Н&Н. Она когда-то плотно сидела, знаешь. Работала в сфере эскорта. Ну, проституткой. Чтобы заработать денег, ну и просто потому, что она любит секс. Это кстати, ни для кого не секрет. Каким-то образом, я даже не знаю, она решила для себя, что было бы неплохо замочить одного из клиентов и обчистить его. Ну, понимаешь, инфляция, все дела, а вмазаться хочется. В общем, ее, конечно же, поймали, полицаи не дураки. Отправили лечиться в клинику, а потом сюда. Теперь она только с одной Н – нимфоманка, что, конечно же, не делает ее долбаной королевой или хоть в какой-нибудь мере лучше.
- Она недавно накормила меня хлебом и сказала, что я могу обращаться к ней, если что понадобиться, а вчера в душе вдруг зажала меня в углу и присосалась, как пиявка, до сих пор зубы сводит от этих воспоминаний. Ее стоит опасаться?
- Ох уж эти лесбиянки, сначала вроде такие милые, а потом зажимают тебя в душе, - Эдди машет Марго рукой, та зло фыркает и отворачивается. – Но не думаю, что тебе стоит ее бояться. Пока ты сидишь здесь со мной, ей смелости не хватит тебя оприходовать. А все остальное время, как пел Цой, просто «следи за собой» и «будь осторожен». А вот кого действительно стоит опасаться, так это Лиса, - Эдди кивает головой в сторону уже знакомой Лиз ангелоподобной брюнетки. – Вот это действительно опасная личность. Ты, наверное, уже знаешь, что она убила своего мужа. Но, чтобы ты не впадала в иллюзии – это не был несчастный случай. Она пристрелила его в упор, по кусочкам погрузила в чемоданы и вывезла за город. А потом она почистила эти чемоданы и с ними уехала отдыхать в Таиланд. Каков цинизм? Тебя может удивить, но эта  «девочка» в тире может выбить десять из десяти и рука у нее не дрогнет. Ты знаешь, она почти растрогала жюри присяжных. Конечно, как может не дрогнуть сердце того, кто видит плачущую фарфоровую куколку? Лисе максимально смягчили наказание. Она хочет выбраться отсюда, она мне говорила. За хорошее поведение. Поэтому ты можешь видеть Лису на всех занятиях, предлагаемых тюрьмой. Ей осталось еще переспать с адвокатом и все будет как надо…
- Обо мне рассказываешь? – тоненькая фигурка Алисы на миг загораживает солнце. Она выглядит зловеще на фоне этого яркого неба, обтянутого колючей проволокой. – Не стоит.
Лиз следит, как брюнетка, развернувшись, идет прочь.
- Она тебя не боится, Эдди.
- Она умная сучка.
Они недолго молчат, греясь в лучах редкого и скупого солнца.
- Почему ты не хочешь выбраться отсюда? – наконец спрашивает Лиз.
- Потому что там меня никто не ждет. А все остальное ерунда: мне не нужны яхты, дома и богатые мужики. Самое важное, что нужно в жизни я не смогу найти ни здесь, ни там, так что разница не велика.
- Что же это – самое важное?
- Самое важное – это уметь прощать.
- Люди умеют прощать.
- Неужели? Кто из твоих друзей пришел тебя навестить за последние дни?..
Лиз хмурится.
- Это подло с твоей стороны.
- Боже мой! Святая наивность! Ты думаешь, что кто-то ждет тебя там, снаружи, при условии, что ты когда-нибудь отсюда выберешься? Они же все разбежались как тараканы, едва услышали твой приговор.
- Думаешь, если я выйду, мне никто не будет рад?
- Никто.
Лиз ненадолго задумывается.
- Знаешь, - наконец говорит она, - большее преступление, чем убить человека – это похоронить его в душе, пока он еще живой. Уверена, для них в аду есть отдельное теплое местечко.
- Не впадай в религиозность. Тебе это не идет.
- Но, - вспоминает Лиз, - к тебе же приходит раз в неделю эта девушка.
Эдди снова смеется, как-то грустно и едко.
- Ее наняли мои родители. Эдакий компромисс с совестью для тех, кто боится смотреть своим падшим детям в глаза. Платишь кому-то другому, чтобы он создавал иллюзию заботы и за тебя выполнял твой долг. Ее зовут Арина и она хорошая, она иногда приносит мне ей самой испеченные пироги. Только вот она еще больше душевнобольная, чем я, иначе с чего ей наниматься на такую работу.
Эдди  снова закуривает сигарету и замолкает, теперь уже надолго.

***
«Я думал о том, как вынести молчание Бога»

Януш Вишневский «Одиночество в сети» 

Арина стоит у входа в тюрьму. На улице немного ветрено и она, кутаясь в полы болотного цвета  ветровки, курит свои неизменные ментоловые сигаретки. Вот уже год прошел с тех пор, как она впервые пришла сюда. За этот год ее досконально изучили, запомнили и мало-мальски приняли. Охранницы улыбались ей, едва завидев вдалеке, приветственно махали рукой. Все знали ее имя, поздравляли с праздниками и никогда не упускали случая узнать, как идут у нее дела. Иногда, Арине казалось, что никто на свете так о ней не печется, как эти угрюмые, запакованные в форму женщины.
В проеме двери возникает раскрасневшееся лицо, освещенное дружелюбной улыбкой. Охранница, прозванная заключенными Большой Эл, тяжело дышит. Она специально спешила, чтобы встретить Арину, к которой она питает, по не совсем понятным причинам, некие материнские чувства. Грубоватая и тяжелая рука Большой Эл приземляется на плечо девушки, заставляя ее немного присесть:
- Какими судьбами к нам, Арина?
- Ты знаешь мои дела, - посетительница улыбается, привычно открывая свою хипповую сумку для осмотра. – Я принесла Эдди немного журналов, можешь выбрать себе тот, что  понравится.
Большая Эл некоторое время колеблется, а затем берет себе один журнал с какой-то ряженой знаменитостью на обложке и прячет в ящике стола:
- Это для моей Кнопочки. Она обожает читать про всякий бомонд, - она слегка поджимает губы, когда произносит последнее слово, но затем снова расплывается в улыбке. – Ты сегодня рано. На свидание торопишься?
- Что-то вроде того, - мотает Арина головой. - Можно мне увидеть Эдди?
- Скрытная какая, - усмехается Большая Эл. – А моя Кнопочка вот только и болтает о своих парнях. Ну, проходи, - охранница ведет Арину за собой по коридору, открывает ей двери, звеня ключами, затем уходит распорядиться, чтобы привели Эдди.
Арина остается в комнате одна, она садится на неудобный деревянный стул с жесткой спинкой. Сидит, закинув ногу на ногу, и глядит стенку с неоправданным вниманием. У нее терпеливое лицо человека, привыкшего к ожиданию. Человека, который ждет чего-то всю свою жизнь, проводит дни и недели в очереди за счастьем. Немного скучающее выражение больших зеленых глаз, затуманенных какой-то очень важной и очень приятной мыслью, которая вырывает ее из окружающей действительностью, разрушает границы, делает Арину невесомой и безмерно прекрасной.
Проходит несколько минут и, наконец, появляется Эдди. Она заходит в комнату походкой мальчишки-сорванца, легко и пружинисто. Это выглядит так, словно летним солнечным днем она вышла прогуляться по набережной — ни следа печали и угнетенности на лице, только небольшая бледность. Эдди улыбается Арине и игриво подмигивает:
- Взбодрись, сестричка, ты выглядишь так, как будто это я пришла навестить тебя в тюрьму.
- Я в порядке. Что у тебя с губой?
Эдди облизывает ранку на своей губе и широко улыбается, довольная тем, что кто-то отметил ее «боевые раны».
- Если ты снова подралась, твоим родителям это очень и очень не понравится, - говорит Арина строгим голосом.
Эдди смеется и садится на стул напротив своей посетительницы:
- Их волнует мое плохое поведение, а? Поздновато они опомнились! – она откидывается на спинку стула и начинает на нем раскачиваться. При этом скептическая улыбка не покидает ее губ. - Что нового?
- Вот, - Арина выкладывает на стол два блока сигарет и журналы.
- Мм, свежая пресса, - отзывается Эдди. Она тут же распаковывает одну из сигаретных пачек и начинает курить, откидывая голову назад выдыхает дым.
 - Ты моя спасительница, подруга.
Некоторое время Эдди просто молча курит. Арина тоже достает из своей сумки пачку тонких ментоловых Вог. И они сидят друг напротив друга задумчивые и тихие. Наконец Эдди разбивает молчание. Она опирается на стол острыми локтями, закидывает ногу на ногу и с какой-то подчеркнутой аккуратностью интересуется:
- Скажи, ты была в том баре, про который я тебе говорила?
- Да, - отвечает Арина, - я заходила туда буквально два дня назад.
- И как тебе? Ты попробовала пиво?
- Оно вкусное.
- Не просто вкусное! Чертовски вкусное! Боже мой, - Эдди обхватывает голову руками и делает грустное лицо, – никогда бы не подумала, что больше всего на свете я буду скучать по этому маленькому бару. Я бы продала свою душу за бокал их чудного пива! К тому же душа мне уже не к чему.
- Ты так не говори. А вдруг бог на самом деле есть? – одергивает ее Арина, но Эдди только отмахивается:
- Если бы бог был, то тебя бы тут не было. Ты была бы где-нибудь с кем-нибудь хорошим, влюбленным в тебя. Скажем честно, я – потерянный кадр, но ты то заслуживаешь быть счастливой.
- С чего тебе вообще знать, что я несчастна?
- Счастливые люди рядом со мной никогда не заводятся. Я – талисман неудачников и душевнобольных.
Арина хмурится и невзначай глядит на часы.
- Прими это от человека, которого ненавидят собственные родители, - говорит Эдди, глядя ей в глаза, -  Бога нет.

Из тюрьмы Арина всегда держит путь на другой конец города туда, где находится психиатрическая лечебница. Там, ее ожидает ее любимый клиент – Егор. Когда она добирается до места назначения, он уже сидит и ждет ее в своей белой пижаме с отрешенным выраженьем лица. Егор – это странное сочетание ума и безумия. Он бывает буйным, но это редкое его состояние, чаще он тихий и задумчивый – таким она всегда и находит Егора, когда приходит справиться у врача о его здоровье.
Мать Егора, женщина средних лет, - дама из высшего общества. Ее пугают палаты, больные, запах лекарств. У нее всегда наготове пачка влажных салфеток, чтобы протереть все вокруг себя – вилки в ресторане, сидения в такси. Дай ей волю, она бы протерла весь этот мир, отмыв его от бедных и больных, как от грязных пятен. Ее жизнь должна быть безупречна. И душевнобольной сын в такую жизнь не вписывается.
- Боже мой, - говорила она Арине. – Это же ужасно, а вдруг… он расцарапает себе лицо. Его прекрасное лицо! У него же прекрасное лицо, правда?
Арине и правда нравится лицо Егора. У него добрые глаза, красиво выступающие скулы, не слишком тонкие чувственные губы. Его лицо – нечто среднее между лицом мятежника и аристократа.
Егор поднимает глаза на девушку, когда она появляется в проеме двери.
- Я все утро ждал тебя, - говорит он. – Я проснулся в шесть часов. Лежал и думал, как ты сегодня будешь одета, как будут уложены твои волосы.
- И как, я тебя не разочаровала? – спрашивает Арина. Ей всегда на удивление приятно слышать эти простые, но такие трогательные фразы.
- Как ты можешь меня разочаровать? Ты же самая прекрасная девушка на земле.
Егор берет ее руку и на секунду сжимает в своей. Затем отпускает и улыбается.
- Ты пришла. Это отличный день.
- Как твои дела, Егор?
- Мои дела отлично. Доктора хорошие люди, только наивные. Хочешь секрет? – Он наклоняется к самому ее уху и шепчет: - Я сказал сегодня доктору, что голоса пропали. Но они все еще там. Доктор хочет, чтобы я ел все эти таблетки, но они делают меня мертвым. Апатия, пустота. Они хотят заменить мое безумие полным отсутствием ума. Это голоса мне так сказали.
- А что же они еще говорят.
- Немного. Последнее время они немногословны. Я рассказал им про тебя, ты не возражаешь? Знаешь, что они ответили?
- Что же? – Арина улыбается Егору доброй и понимающей улыбкой. Удивительный и непонятный человек, который завоевал для себя место в ее сердце.
- Они сказали, что у тебя самое красивое имя, которое они когда-либо слышали. А-ри-на. Музыка. Ты – музыка.
- Мне никто еще такого не говорили.
- Никто? Даже он?
Арина хмурится. Разговор принимает неприятный для нее оборот.
- Скажи, ты все так же с ним встречаешься?
- Какое тебе дело? – спрашивает она злым и холодным голосом.
Но Егора ничуть не тревожит ее тон. Он теребит штанину своей пижамы и даже не поднимает глаз от пола, говорит спокойно и уверенно:
- Он тебе не подходит. Он не любит тебя.
- Он любит меня! – выдыхает Арина, готовая заплакать, готовая встать и сорваться с места в неожиданном порыве отчаянья, которое и так постоянно бьется в ее груди.
- Если бы он любил тебя, он бы давно ушел от жены.
- Он уйдет… уйдет.
- Ты, правда, в это веришь? – Егор поднимает глаза от пола, отражая ее пылкий взгляд своей полной невозмутимостью, и добавляет тихо, но очень разборчиво: – Никто на свете не любил бы тебя так, как я.
Арина сидит на своем стуле, приросшая к месту, больше похожая на ледяную фигуру, чем на человека. Егор смотрит на нее сочувственно, затем аккуратно спрашивает:
- У тебя есть сигареты, дорогая?
Арина глядит на него с недовольством, но с готовностью меняет тему:
- Твоя мать категорически запретила мне давать тебе курить.
- Если бы слово моей матери имело вес, она бы просто запретила мне болеть. Но, вот я здесь.
Арина колеблется, затем роется в сумке и достает оттуда пачку.
- Тонкие ментоловые пойдут?
Егор кивает и убирает пачку в карман.
- Знаешь, - говорит он. – Я скажу это только тебе, и обещай, что ты никому не расскажешь.
- Хорошо, - кивает Арина. Тон Егора завораживает ее, гипнотизирует.
- Я совсем недавно узнал, откуда эти голоса в моей голове. Невероятная вещь, но попробуй представить. Общеизвестно, что мир состоит из атомов. Человек состоит из атомов. Из чего состоят атомы тоже в свою очередь известно. Ну и далее станет возможным выяснить, что все маленькие частички состоят из еще более мелких – до бесконечности. Но, если рассматривать этот вопрос с другой стороны, то, вероятно и мы часть чего-то бесконечно большего. Возможно, наша вселенная всего лишь атом, небольшая клетка в теле какого-то человека такого же, как мы, только несоразмерно огромного. Ты понимаешь ход моих мыслей?
- Кажется да, - кивает Арина.
- Так вот, голоса в моей голове – это люди, живущие в соседней нам клетке организма великана. Мы – клетка 68, а они 69. Удивительно, что мы раньше не знали об их существовании! Мы думали, мы одиноки во вселенной, но упускали возможность того, что есть прочие вселенные, где есть жизнь. Они рассказали мне, теперь я знаю. Мы все живем в клетке. Мы не смотрим дальше ее границ.
- Это невероятно, - выдыхает Арина, завороженная словами Егора, забывшая о том, что она находится в психбольнице и о том, что ее собеседник безумен.
- Ты понимаешь, в чем великое открытие? – спрашивает Егор и глаза его блестят. – Мы нашли бога, того самого, чьей частью мы являемся, по чьему образу и подобию мы созданы. Он внутри нас и мы внутри него. Все длится в бесконечность. Только бог этот, боюсь, не знает о нашем существовании, как мы не знаем о существовании всего того, что вокруг нас происходит. Этот бог – алкоголик, приканчивающий свою печень, неврастеник, убивающий свои нервные клетки. Этот бог – эгоистичный и бесчувственный. Теперь ты понимаешь, почему это большая тайна? Бог нас не любит, Арина.
Она смотрит на Егора внимательно и долго, ожидая, что он продолжит свою речь. Но он откидывает на спинку стула и упирается внимательным взглядом в пол.
Они еще недолго молчат, затем снова меняют тему, болтают по всяким пустякам. Наконец, когда Арина поднимается, чтобы уйти, Егор вдруг что-то вспоминает:
- Попроси мою маму, чтобы она нашла деревянную шкатулку, - говорит он. – Старую, деревянную, она знает. Ту, что с розочками. Я хочу сделать тебе сюрприз.

***
«Маргарет: Не удивительно. Совсем не удивительно. Если  бы ты знал,  что твориться  со  мной,  Брик! Я все время чувствую себя кошкой на раскаленной крыше.
Брик: Так спрыгни с крыши, Мегги, спрыгни! Кошка всегда приземляется на все четыре лапы!»

Теннесси Вильямс «Кошка на раскаленной крыше»

Если присмотреться внимательно, то многоэтажные дома похожи на сваленные друг на друга коробки. При условии, что каждая коробка – это чья-то квартира, чья-то маленькая жизнь. По вечерам в этих коробках загорается свет, люди ищут убежища в окружении четырех стен, обклеенных обоями и, возможно, завешанных различными постерами и фотографиями. Люди самовольно запирают себя в ограниченном пространстве, потому что, если уж говорить честно, мир вокруг опасен и жесток. Мы разучились жить в нем дружно и мирно, если хоть когда-нибудь умели. Идет война всех против всех, нас пожирает Левиафан. На этой Земле самая сложная наука – это уметь выживать. Ее не преподают в школах, о ней не рассказывают в новостях. Нас просто выбрасывают в этот мир и говорят «Живи!».
Арина открывает дверь в квартиру номер 68. Ее ключ скрипит в замке. В квартире пахнет виски. Арина бросает на пол сумку, садится на кровать, достает пачку тонких ментоловых сигарет. Курит, задумчиво глядя за окно. Она, было, берет телефон, вертит его в руках, а затем зло отбрасывает в сторону подушки.
Вот она – ее клетка 68, неуютно холодная и пустая. Только в четверг все иначе. В четверг приезжает Ник и увозит ее в сказку. Мягкие гостиничные матрасы, участливые горничные. Арина обедает в дорогом ресторане, потом Ник одаривает ее всякими небольшими, но милыми подарками. Но это все не важно. Главное – это он. То, как он берет ее за руку, как он гладит ее по волосам, как он пронзает ее насквозь этими небрежными «я люблю тебя». И больше ничего не надо. Но на следующее утро сказка заканчивается, и Арина снова возвращается в свою клетку 68. Накачивается виски и забывается на кровати в одиночестве.
Если бы не эта ее работа, то она давно бы уже сошла с ума. Только вид больных и приговоренных людей странным образом пробуждает в ней светлое и славное чувство самоотдачи, жертвенности. Может Егор прав, может мы всего лишь клетка другого более совершенного мира, который в свою очередь часть другого мира. По крайней это самое логичное объяснение. Мы – клетка 68, блуждающая в темноте среди других подобных клеток, но незнающая об их существовании. По крайней мере, это может оправдать молчание Бога. Мир – одинокий и эгоистичный. В мироздании никому ни до кого нет дела.
Арина встает с кровати, начинает прихорашиваться. Сегодня четверг, волшебный четверг. Скоро придет Ник, надо быть готовой снова играть в Золушку. Как она устала! Руки не слушаются, из них выпадают сережки, со звоном падают на паркет. Арина идет на кухню и наливает себе немного виски, чтобы успокоиться. На улице ветрено и моросит дождь.
Звонит Ник, чтобы сказать, чтоб она одевалась теплее, чтобы надела шарф. Арина укладывает волосы и смотрит на себя в зеркало. Ее лицо бледное и худое, глаза большие и зеленые, как у кошки, печальные как у всех Марий этого мира, провожающих Иисусов на смерть. Ее красное платье с глубоким декольте выглядит криком, оно кричит об отчаянии.
- Я похожа на дорогую проститутку, - говорит Арина своему отражению и даже не улыбается. Ее губы давно стянуты ироничным выражением. Она сомневается в том, что мир стоит того, чтобы стараться в нем жить.
Арина любит Хемингуэя «Снега Килиманджаро».
- Боже мой, - шепчет она, - вот бы мне так умереть.

Внизу ждет машина Ника. Большая и просторная, рассчитанная на то, чтобы возить в ней детей. У Ника близняшки и красивая жена, которая работает адвокатом по бракоразводным процессам. У него семья, но он тоже страдает от одиночества. Вечерами, напившись, он шлет Арине сообщения с безосновательной тоской. Она читает их под песни Сплина и бокальчик виски и думает о том, что его тоска, вероятно, измеряется километрами, которые он иногда наматывает по кольцевой, чтобы развеяться.
Арина садится на переднее сидение и расстегивает куртку.
- Ты прекрасно выглядишь, - говорит ей Ник и целует в висок. – Мне нравится твое платье.
- Я похожа на мак, - отзывается Арина. – Как быстро отцветают маки!
- Ты сегодня не в настроении? – спрашивает Ник участливо и берет ее за руку. Он выглядит настолько искренним, что хочется расцарапать ему лицо. – Ничего, сейчас повеселимся. Знала бы ты, в каком чудесном месте я заказал нам столик.
Знал бы ты, что никакого это не имеет значения, - думает Арина. Они трогаются с места, от дождя город за окнами расплывается в непонятное серое пятно. Арина растирает замерзшие пальцы рук.
- Как холодно в машине. Почему не работает радио? – спрашивает она.
Ник нажимает на кнопку, и пространство заполняет музыка. Впереди только дорога, позади только дорога. Оба молчат. Молчание душит горло, но сердце стучит спокойно.
Арине кажется, что мир ее наполнен ватой, которая заглушает звуки, мысли, чувства, почти до нуля уменьшает контрастность окружающей действительности. Кому нужен этот вечер без счастливого хеппи-энда? Пальцы скрючивает неожиданной судорогой. Ей хочется плакать, но слезы не достигают глаз.
- Мы скоро приедем? – спрашивает она.

В ресторане Арина много курит. Ник смотрит на нее неодобрительно.
- А что я могу поделать, ты запрещаешь мне курить в машине.
- Моя жена просто дымодетектор. Может учуять курево даже дней через десять.
- Давай не будем говорить о твоей жене.
- Хорошо, - он примирительно улыбается.
Они пьют вино и глотают вкуснейшее мясо так, словно это что-то безвкусное.
- Давай уедем, - вдруг говорит Арина. Она подносит к губам бокал и выжидательно смотрит на своего спутника.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, уедем, сбежим отсюда. Соберем чемоданы и улетим туда, где нас не найдут.
- Тебе что пятнадцать? Откуда такие мысли?
Почему-то это звучит ужасно обидно. Арина ставит бокал на стол.
- Мне уже давно не пятнадцать. Оттуда и мысли. Мне надоело вот так вот жить.
- Как так?
- Бессмысленно.
- Что тебя тревожит?
- А что, ты думаешь, меня тревожит?! Посмотри на меня: все, что у меня есть это мое лицо и тело. Как не прискорбно, все это не вечно, как и твои чувства ко мне. Я умру в одиночестве, в то время как ты будешь в каком-нибудь ресторане вот точно так же сидеть с молодой любовницей, пока твоя жена все так же счастливо ничего не знает.
- Ты не справедлива!
- Нет, это ты не справедлив. Держишь меня на задворках своей жизни, как хранят старые вещи в коробке на чердаке.
- Не драматизируй, Арина, - Ник пытается взять ее за руку, но она отдергивает ее и смотрит на него глазами дикой кошки. – Мы же все это обсуждали и не раз. Ты же прекрасно знаешь, что моя жена адвокат, что если мы начнем судиться, то она обберет меня до нитки.
- Ты боишься быть бедным, Ник? Деньги всегда были для тебя важней людей.
- Это неправда, неправда. Ну, хочешь, мы уедем. Я смогу выкроить себе неделю. Куда ты хочешь: Карибы, Гоа?
Арина вдруг сникает и грустно улыбается.
- Я уже никуда не хочу.
На небольшой сцене, оборудованной в ресторане, появляются музыканты. Они настраиваются, а затем начинают играть рок-н-ролл.
- Потанцуем? – предлагает Ник. Арина смотрит на его улыбающееся лицо и качает головой. – Эй, ну хватит грустить. Тебе не идет печаль.
- Черт возьми, если бы знала это, никогда бы не примеряла ее на себя.
Ник подливает ей в бокал вина. Он смотрит прямо в глаза с некоторым укором:
- К чему портить наш волшебный четверг, дорогая. Стоит ли ссориться, если мы и так редко видимся. Ну, Арина, зачем превращать все это в выяснение отношений. Я хотел всего лишь провести хороший вечер с самой прекрасной девушкой на свете…
- А я хотела всего лишь быть с тобой всю жизнь, - парирует она. Над столом повисает молчание, смешанное с сигаретным дымом. В отчаянной попытке исправить ситуацию Ник достает из кармана пиджака коробочку:
- Вот, думал дождаться окончания вечера, но почему бы и не сейчас.
Арина берет ее в руки: это маленькая бархатная коробочка в форме розы. Девушка аккуратно открывает ее и без особых эмоций смотрит на запрятанное внутри золотое кольцо, на котором возвышается жемчужина.
- Я знаю, как ты любишь жемчуг. Думал, хоть это вызовет у тебя сегодня улыбку. Вот, позволь я надену тебе его на палец.
Кольцо сидит как влитое на безымянном пальце Арины. Такое же утонченное, как она сама. Но губы девушки все равно стягиваются привычным выражением сомнения:
- Это похоже на взятку, - говорит она, иронично усмехаясь.
- Зачем ты так Я потратил столько времени, чтобы найти его, - Ник смотрит на нее недоуменно. Его глаза наполнены искренней печалью.
- Мне нравится кольцо, - говорит Арина утешающе, -  но я не голодна.
- Тогда поехали в отель, - предлагает Ник, но она качает головой:
- И твоей любовью я тоже сыта. Всеми чертовыми сказками, которые ты можешь предложить. Я просто хочу домой.
- Что это значит? Ты меня бросаешь?
Арина допивает вино, встает и начинает собираться:
- Я и сама не знаю, что это значит, - говорит она. – Я  просто хочу домой.
- Хорошо, - отвечает Ник неожиданно спокойным безэмоциональным голосом, - я подвезу тебя.

Арина долго стоит возле двери в свою квартиру, по-кошачьи царапает ее железную поверхность ногтями и беззвучно плачет. Затем она все-таки берет себя в руки, находит в сумочке ключи и заходит внутрь. Надо бы по примеру метро прикрепить таблички «вход» - с внешней стороны и «выхода нет» - внутри квартиры. Просто, чтобы не забывать. Выхода нет. Чтобы помнить.
Арина стаскивает с себя платье, растрепывает волосы, идет на кухню и наливает себе полный стакан виски. В какой момент сказка превратилась в кошмар? Арина подходит к окну и открывает его настежь. Напротив - окна соседнего дома светятся в темноте. На небе – горстка звезд борется, чтобы пробиться сквозь облака. Арина некоторое время стоит полуголая у окна и смотрит в пустоту. Затем,  вспомнив что-то, с остервенением начинает стаскивать с безымянного пальца своей правой руки чертово кольцо. Ее трясет, почти лихорадит. Наконец ей удается снять его. Арина некоторое время стоит и смотрит на лежащий на ее ладони подарок Ника с презрением в кошачьих глазах. Затем она замахивается и кидает кольцо темноту.
- Да мне плевать, сколько оно стоит, - шепчет Арина. - Я все равно его ненавижу.
Она возвращается в комнату, садится на кровать и пьет виски. Проходит несколько секунд, минут, может даже часов. Арина вдруг очнувшись, встает и начинает что-то искать. Ее немного штормит и шатает из стороны в сторону. Наконец, в руках ее оказывается резная деревянная шкатулка, отданная ей матерью Егора.
- Ну что ж, - говорит она и неожиданно смеется, - посмотрим, что у нас тут.
Она открывает шкатулку, заглядывает внутрь и вдруг затихает.
На дне шкатулки лежит золотое кольцо, на котором возвышается жемчужина.